Голдинг Уильям. Чрезвычайный посол

 
   — Где это так изуродовали твое лицо? Копьем задели? А может, бутылкой?
   Легионеры стояли навытяжку по стойке «смирно» под грузом военных доспехов (64 фунта4), походного снаряжения, завоеванной добычи и ужасающей жары. Полковник так внимательно следил, как на его носу набухает капля пота, что оба его зрачка намертво застыли у переносицы. В первой шеренге Император не пропустил ни одного солдата.
   Затравленной стаей кружились боевые корабли в центре гавани — «Амфитрита» висела у них на хвосте. Один из капитанов, заметив галеру, застыл на шканцах в приветствии Постумию. В этот момент то ли канат прогорел, то ли кто-то переусердствовал — краб отпустили. Черная звездообразная дыра зияла на том месте, где только что стоял капитан. Он пошел на дно вместе с кораблем.

 
   — Это же надо, какой детина вымахал. Любишь армию? Ты посмотри, какая вмятина. Наверное, угодило камнем из пращи. Только пращой можно сделать такую ямину. А ты как думаешь, полковник? Не отдавай щит, даже если интендант попытается всучить тебе новый. Скажи, Император не велел. А дети у тебя есть? Ни одного? Это не годится, сразу после смотра дадим тебе отпуск.
   Слово «отпуск» поползло по рядам. Легионеры решили стоять насмерть, но кое-кто уже дрогнул. Император продвигался вдоль первой шеренги с удручающей неторопливостью.
   — Почему мне так знакомо твое лицо? В Девятом легионе не служил? Грецию помнишь? И тебя до сих пор не повысили? Полковник, это не дело, я прошу тебя разобраться.

 
   Второй боевой корабль выбирался сквозь скопище мелких суденышек. В погоне за императорской галерой «Амфитрита» неслась к выходу из гавани.

 
   — Чем ты, дружище, лечишь такой здоровый фурункул?.. Полюбуйтесь-ка на этого парня — вот уж вояка так вояка. И как только тебе удается держать три таких здоровенных тюка? Звать-то тебя как?
   Вдруг раздался оглушительный лязг, и перед Императором стало пусто. Легионер рухнул.
   — Я уже говорил, что теперь, когда наследник привел их к Отцу, пора подумать об их отдыхе.
   — Цезарь…
   — Где же тебе глаз-то выбили? Ты уж побереги оставшийся.
   Гр-р-рох — отмучился еще один.

 
   На воде горело вытекавшее из складов масло. Густое облако черного дыма на время скрыло ряды солдат.

 
   Император доверительно говорил полковнику:
   — Ты видишь, как причудливо сплелась здесь трагедия с комедией. Чьи приказы ты будешь выполнять? Эти солдаты должны тушить пожар.
   Зрачки полковника на минуту вернулись в нормальное положение.
   — У меня приказ, Цезарь.
   — Вот и отлично. Ну, дружище, армию любишь? Мужчину она из тебя сделала?
   Гр-р-рох.
   — Дисциплина, — сказал Император правофланговому, — полезная штука.
   — Как понимать тебя, Цезарь?
   — Я имел в виду — совершенно необходимая.
   Император стоял в конце мола и смотрел на черную от копоти воду гавани. Беспрерывным потоком проплывали мимо него опаленные корабли. Оркестр заглушал человеческие голоса, но, судя по искаженным лицам, они кричали о чем-то важном и очень личном. «Амфитрита» и императорская галера прошли мимо почти одновременно.
   — Скажи мне, сержант, если я прикажу: «Направо, шагом марш», ты выполнишь мою команду?
   Старый сержант с красным обветренным лицом был стреляный воробей, такого на мякине не проведешь. Его добыча, стоившая всего остального барахла на молу, уместилась в маленьком мешочке под нагрудником. Но даже с него пот лил в три ручья.
   — В полной выкладке, Цезарь? — На мгновенье его глаза, привыкшие есть начальство, метнулись в сторону и вниз. — Я-то с удовольствием.
   Взгляд Императора подернулся поволокой — и виной тому были не только дым и пот.
   — Генерал! Цезарь! — вырвалось у полковника. Меч в его руках дрожал, на шее вздулись толстые, как ветви старого плюща, вены.
   Император понимающе улыбнулся и начал пробираться между шеренгами солдат. Он протиснулся в туннель из громадных тюков, ноздри защекотало от тяжелого спертого воздуха, ряд выпученных, налитых кровью глаз неотрывно смотрел на него слева. Правда, там, где отборные солдаты Постумия лежали в беспамятстве на спинах, дышать было полегче — в живом коридоре образовались вентиляционные окна. Полковник, Мамиллий и Фанокл гуськом пробирались за Императором. В панический гам, повисший над городом, гаванью и кораблями, время от времени врывался громкий лязг — это один за другим падали легионеры.

 
   Боевые корабли исчезали в знойном мареве открытого моря, а маленькие суденышки уже спешили назад. Ход «Амфитриты» замедлился. Как только котел ее разогревало пламенем пожара, она, шлепая лопастями, делала неловкий рывок вперед. Но колеса выбрасывали вверх столько воды, что костер заливало, и она постепенно останавливалась. Уморительными скачками двигалась «Амфитрита» — предвидеть, куда она рванется в следующий миг, было выше человеческого разумения. Корпус ее погружался в воду все глубже.

 
   Оркестранты играли без передышки.
   Гр-р-рох. Гр-р-рох. Гр-р-рох.
   Парадным шагом вперед, потом назад, сложные перестроения между редеющими рядами легионеров. «На сопках Древнего Рима», «Адриатические волны», «Ведет нас в бой прекрасная Минерва», «Глади-глади-глади-гладиатор», отрывки из «Симфонии Девятой Героической Когорты» и «Как провожали нас гетеры». Пылали жилые дома, веревки с бельем вспыхивали, словно корабельный такелаж. Вино в складах горело синим пламенем, зерно дымилось и смердело.
   — А сейчас, — сказал Император, — я произнесу речь.
   Он взобрался на стенку мола и немного постоял, обмахиваясь рукой.
   — Ты не хочешь повернуть их ко мне лицом, полковник?
   Оркестр уже еле ползал, город горел, «Амфитрита» тонула с шипением и свистом. Горожане карабкались на окружающие холмы. Величественная сцена божественно-бесстрастного разрушения. Гр-р-рох.
   — …наблюдал за вами с чувством растущей гордости. В нынешние декадентски-упадочнические времена вы демонстрируете образцы высочайшего духа, которыми славен Рим. Приказы выполнять, не рассуждать — в том доблесть ваша.

 
   Мамиллий стоял у подножия стенки и прямо перед собой видел тени Императора и полковника. Одна из них мерно покачивалась.

 
   — Под немилосердно палящим солнцем и шестьюдесятью четырьмя фунтами бронзовых доспехов, держа на плечах нелегкие плоды своих праведных трудов, вы стояли и терпели, потому что таков приказ. Ничего другого мы и не ждали от наших солдат.
   Мамиллий, попеременно переставляя носки и пятки ног, сдвинулся с места — этому он научится в детстве. Глядя прямо перед собой, он плавно и незаметно перемещался все ближе к туннелю. Вскоре женщины и спасительная тень катапульты скрыли его.

 
   — На ваших глазах горели корабли. Безжалостный огонь пожирал город. Здравый смысл призывал вас тушить пожары. Пошлый и безответственный гуманизм предательски нашептывают, что-де женщины и дети, больные и престарелые ждут вашей помощи. Но вы — солдаты и вы выполняете приказ. Я поздравляю Рим — у него славные защитники.

 
   Мамиллий исчез. Женщины живописной группой расположились между солдатами и туннелем. Полковник обнаружил, что не видит ничего, кроме двух мечей, держать их очертания в поле зрения становилось все труднее. Чтобы как-то справиться с ними, он предусмотрительно поддержал левой рукой запястье правой.
   Император напомнил солдатам о славной истории Рима.
   Ромул и Рем.
   Гр-р-рох.
   Манлий Капитолийский, Гораций Коклес и Знаменосец IX легиона5.
   Гр-р-рох.
   Император в общих чертах обрисовал основные этапы римских завоеваний, подробно остановился на многочисленных подвигах римского войска. Коснулся истории Греции и ее упадка; не забыл упомянуть о праздности египтян.
   Гр-р-рох. Гр-р-рох.
   Неожиданно полковник исчез со стенки гавани. В море за спиной Императора что-то смачно чавкнуло — и все. Тяжелы вы, доспехи полковника.
   Император говорил о воинских доблестях.
   Гр-р-рох.

 
   Из тумана в полумиле от гавани вновь появилась императорская галера. Направляясь ко входу в гавань, она уже едва шевелила веслами.

 
   Гордость легиона.
   Гр-р-рох.
   Честь легиона.
   Наступила кульминация. У самых ног Императора, там, где только что упали трое легионеров, все и началось. Волна тошнотворного запала накрыла парад, и некогда стройные ряды разом провалились в спасительное забытье. Дальняя часть мола была завалена беспомощными телами солдат и музыкантов — последние не слышали уже ничего, кроме биения собственных преданных сердец. Император с сочувствием посмотрел на них.
   — Самосохранение.

 
   Мамиллий и императорская стража вырвались из туннеля. Их было около двух дюжин — здоровых мужчин, отдохнувших в прохладе тенистого сада и готовых теперь учинить небольшое бодрящее зверство. Мамиллий размахивал мечом, распевал партию хора из трагедии «Семеро против Фив» — одну из тех, от которых кровь стынет в жилах, — и пытался бежать в такт мелодии. В тот же миг императорская галера гулко стукнулась бортом о причал. Грязный, раскосмаченный Постумий выбрался на берег, клокоча от гнева. Стража Императора сломала строй, подбежала к Постумию и схватила его. Он отбросил двоих и, рыча как зверь, прыгнул с обнаженным мечом на Мамиллия. Мамиллий замер на месте, сжал руки, стиснул коленки, выпятил подбородок. С греческого языка он перешел на родной:
   — Pax!..6
   Постумий занес меч над головой Мамиллия. Император закрыл глаза. Услышав звук, похожий на удар гонга, он открыл их снова. Постумий пытался скинуть с себя ораву насевших на него солдат. Мамиллий кружился на месте, пытаясь сдернуть шлем, но не тут-то было: голова его теперь сидела в нем прочно, по уши.
   — Ты, Постумий, грубиян и невежа, дурно воспитанный человек, вот ты кто. У меня теперь разболится голова.
   Император спустился со стенки мола.
   — Что за человека привез с собой Постумий в галере?
   Начальник стражи застыл в приветствии.
   — Пленника, Цезарь. Судя по виду, раба.
   Пальцем одной руки Император постучал по ладони другой.
   — Законного наследника и раба проводите через туннель. Двое твоих людей поведут досточтимого Мамиллия. Сейчас не время вытаскивать его из шлема. Уважаемые дамы, демонстрация окончена. Вы можете вернуться на виллу.
   Он остановился у катапульты и оглянулся. Словно обитатели морского дна во время отлива, на молу слабо шевелились почетный караул и оркестр.
   — Шестеро твоих людей должны удерживать туннель во что бы то ни стало. Пусть никого не пропускают без твоего приказа.
   — Слушаюсь, Цезарь.

 
   — Остальных можешь разместить в саду. Чтобы не маячили на виду, спрячь их в кустах. Выполняй.
   — Слушаюсь, Цезарь.
   Сад был по-прежнему тих и спокоен. Император стоял у пруда с лилиями и с наслаждением вдыхал ароматный воздух. Внизу кое-где снова проступала гладь моря. Выровняв дыхание, он повернулся к небольшой группе мужчин.
   — Постумий, ты обещаешь вести себя прилично, если я прикажу страже отпустить тебя?
   Постумий посмотрел на черную пасть туннеля. Император, поймав его взгляд, покачал головой.
   — Выбрось из головы надежду вырваться через туннель. У стражи есть приказ. Оставь! Давай обсудим все спокойно.
   Постумий стряхнул с себя охранников.
   — Что ты сделал с моими солдатами, колдун?
   — Проверка, Постумий, обычная проверка. Я только растянул ее во времени.
   Постумий потянулся за шлемом и надел его. Ало-золотистое перо кое-где обгорело.
   — Что меня ждет?
   Император скривил губы в улыбке:
   — Посмотри на Мамиллия. Ты можешь представить его в роли Императора?
   Мамиллий лежал на животе поперек каменной скамейки. Двое солдат держали его за ноги. Третий силился стянуть с него сплющенный шлем.
   — Информация агента точна и обстоятельна.
   Император согнул палец:
   — Фанокл.
   — Я здесь, Цезарь.
   — Раз и навсегда объясни законному наследнику, чем ты занимался.
   — Я уже говорил ему, Цезарь. Ни рабов, ни войн. Постумий презрительно ухмыльнулся:
   — Пусть приведут пойманного мной раба. Он один из тех, кто сжег твой корабль.
   Двое солдат вывели раба — они заломили ему руки, отчего тот согнулся в три погибели. Раб был все еще гол, хотя успел обсохнуть. Этому темнокожему бородатому детине ничего не стоило бы разорвать льва голыми руками.
   Император смерил его взглядом.
   — Кто он?
   Солдат схватил раба за волосы, поворачивая его голову из стороны в сторону, потом рванул резко вверх — раб сморщился от боли. Постумий наклонился рассмотреть метки на ушах. После его кивка солдат отпустил голову пленника.
   — Зачем ты это сделал?
   Раб отвечал хриплым и неровным голосом отвыкшего говорить человека:
   — Я гребец.
   Брови Императора поползти вверх.
   — Придется приковывать гребцов к веслам, если это, конечно, не потребует больших дополнительных расходов.
   Раб попытался всплеснуть руками.
   — Будь милостив, Цезарь. Мы не смогли убить этого человека.
   — Кого, Фанокла?
   — У него бдительный гений. Доска убила раба, который стоял рядом. Краб тоже пролетел мимо.
   Раздался пронзительный визг — досточтимого Мамиллия наконец вытащили из шлема. Он тоже поспешил к Императору.
   — Мамиллий, краб предназначался не тебе!
   Мамиллий в волнении повернулся к рабу:
   — Значит, ты не хотел меня убить?
   — А зачем нам тебя убивать? Ты изнурял нас работой, так это твое право. Для того нас и купили. Но этот человек совсем нас не использовал. Мы видели, как его корабль плыл без гребцов и парусов против ветра. Что ж, мы, гребцы, теперь совсем не нужны?
   Фанокл закричал:
   — Мой корабль сделал бы вас свободными людьми!
   Император задумчиво разглядывал раба.
   — Ты доволен своей участью гребца на триреме?
   — Боги знают, как мы страдаем.
   — Так в чем же дело?
   Раб задумался. Когда он снова заговорил, слова его потекли как что-то заученное в очень далеком прошлом:
   — Лучше быть рабом у последнего трюмного, чем правителем над тенями в аду.
   — Понятно. — Император кивнул солдатам. — Уведите.
   Постумий издал противный смешок.
   — Ты видишь, грек, что думает о твоем корабле профессиональный мореход!
   Император возвысил голос:
   — Не спеши. Послушаем, что скажет о гром-машине профессиональный солдат. Начальник стражи!
   Но начальник стражи уже отдавал Императору честь.
   — Прости меня, Цезарь, но госпожа…
   — Какая госпожа?
   — Они не пропускают ее без моего разрешения, Цезарь.
   Мамиллий закричал срывающимся голосом:
   — Евфросиния!
   Начальник стражи повернулся к солдатам:
   — Госпожу пропустить. Шевелитесь, ребята!
   Солдаты у входа расступились, и Евфросиния, съежившись, подошла к Фаноклу и Императору.
   — Где ты была, дитя мое? Почему ты не пошла с остальными? На молу без меня опасно!
   Но и на сей раз она промолчала, лишь покрывало у рта колыхалось от прерывистого дыхания.
   Император жестом подозвал ее к себе.
   — Стань около меня. Теперь тебе ничто не угрожает. — Он снова обратился к начальнику стражи: — Начальник стражи!
   — Слушаю, Цезарь!
   — Вольно. Постумий, задавай свои вопросы.
   Постумий оглядел его внимательно.
   — Капитан, ты хотел бы драться на войне?
   — Для защиты Отца Отечества…
   Император махнул рукой.
   — В твоей верности никто не сомневается. Отвечай, пожалуйста, по существу.
   Капитан задумался.
   — В общем, да, Цезарь.
   — Почему?
   — Все-таки что-то новенькое, Цезарь. Душевный подъем, продвижение по службе, а может, и хорошие трофеи… ну и так далее.
   — А ты хотел бы поражать своих врагов на расстоянии?
   — Не понимаю.
   Постумий наставил палец на Фанокла.
   — Этот плюгавый грек сделал новое орудие, ты его видел на молу. Жмешь на пипку — и врагу конец.
   Капитан размышлял.
   — Значит, Отцу Отечества больше не нужны его солдаты?
   Постумий выразительно посмотрел на капитана.
   — Ему уж точно нет. А вот мне нужны.
   — А что, если враг заимеет собственную гром-машину?
   Постумий обернулся к Фаноклу:
   — Броня защитит?
   — Едва ли.
   Император легонько дернул Мамиллия за алый плащ.
   — Предвижу, что такой военной формы вам больше не носить. Грядущие войны вы проползаете на брюхе. И форма ваша будет цвета грязи или коровьего дерьма…
   Начальник стражи опустил глаза на свой блестящий бронзовый нагрудник.
   — …а металлические доспехи можно будет выкрасить в неброский цвет или оставить так, как есть, — сами выпачкаются в грязи.
   Офицер побледнел.
   — Ты шутишь, Цезарь.
   — Сам видел, что натворил его корабль в гавани.
   Начальник стражи отступил назад. Челюсть его отвисла. Он дышал часто, словно человек, которому привиделся жуткий кошмар. Потом стал озираться по сторонам, взгляд его блуждал по кустам, каменным скамьям, солдатам, загораживающим вход в туннель…
   Постумий вышел вперед и схватил его за руку.
   — Ну что, капитан?
   Глаза их встретились. Лицо капитана обрело решимость: челюсти стиснуты, на щеках обозначились тугие желваки.
   — А остальных берешь на себя, генерал?
   Постумий кивнул.
   И началось. Сквозь живописную группу жестикулирующих фигур, сквозь сцепление человеческих тел, что пытались сохранить равновесие, балансируя на берегу пруда, над невозмутимыми белыми лилиями летел от кулака Постумия Фанокл. Начальник стражи побежал к туннелю, следом за ним загромыхал Постумий. Офицер прокричал слова команды, и защитники туннеля — раз, два! раз, два! — дружно отступили, раскрывая дверь в живой стене. Беглецы исчезли в черной дыре, часовые продолжали стоять по стойке «смирно». Из кучи тел на берегу пруда по одному выбирались солдаты. Мамиллий — между ним и туннелем лежал пруд — метался из стороны в сторону, от испуга он никак не мог найти кратчайшую дорогу к беглецам. Один Император был безмолвен и спокоен, разве только стал чуточку бледнее и немного отрешеннее — он понимал неотвратимость краха и нависшей над ним смерти. Вскоре солдаты привели себя в порядок, Фанокл выбрался из пруда, Мамиллий после мучительных колебаний преодолел его вброд. Все еще не веря в предательство начальника стражи, собрались они у входа в туннель. К ним подошел Император. Он задумчиво вглядывался в живую стену, которую дисциплина привела в полнейшую негодность. Потом едва заметно пожал плечами.
   Мягко, словно говоря с детьми, произнес:
   — Теперь можно стоять вольно.
   Неожиданно их качнуло тугой струей воздуха. Почти одновременно земля под ногами заходила ходуном, на голову, как кулак, обрушился резкий удар звука. Император повернулся к Мамиллию:
   — Гроза? Везувий?
   За мысом, разделяющим сад и порт, завыло, вой приближался, рядом оглушительно грохнуло, в ветвях тиса зашелестело и зашептало. Потрясение притупило в них чувство опасности, и они лишь ошарашенно переглядывались. Фанокла била дрожь. В туннеле раздались торопливые шаги, кто-то бежал, спотыкаясь и падая. Прямо на них выскочил солдат, ало-золотистые тона его формы выдавали в нем подчиненного Постумия.
   — Цезарь…
   — Возьми себя в руки, а потом докладывай.
   — Он умер…
   — Кто умер и как это случилось?
   Солдат качнулся, но на ногах устоял.
   — Не знаю, как сказать тебе, Цезарь. Мы становились в строй после… после смотра. Из туннеля выбежал генерал Постумий. Он увидел, что несколько солдат тушат пожар, и начал созывать остальных. С ним бежал один из твоих офицеров. Я видел, как он нагнулся у катапульты номер семь. Сверкнула молния, загрохотал гром…
   — …и в молу образовалась дымящаяся дыра. Где Постумий?
   Солдат недоуменно развел руками. Фанокл упал на колени, стараясь дотянуться рукой до края императорской тоги. Солдат теперь смотрел мимо Императора на ближайшие заросли тиса, которые отгораживали пруд от уходящих вверх террас сада. Глаза его округлились. Он взвыл и бросился бежать.
   — Колдовство!
   За ним наблюдал Постумий, не мог не наблюдать — над стеной тиса красовался его бронзовый шлем с ало-золотистым пером. Он, видимо, варил себе какую-то еду, от обычного летнего зноя воздух над шлемом не мог дрожать с такой силой. На их глазах перо постепенно темнело и обугливалось. Ветки тиса прогибались, скручивались от жары в завитки и наконец не выдержали. Шлем накренился, лег на бок — он был пуст.
   — Иди сюда, дружище.
   Солдат выполз из кустов.
   — На твоих глазах Громовержец уничтожил генерала Постумия за непростительный грех неповиновения Императору. Иди и скажи остальным. — Император повернулся к Фаноклу. — Попытайся спасти что еще возможно. Ты в большом долгу перед человечеством. Ступай с ними, Мамиллий, теперь ты за все отвечаешь. Там, за туннелем, перед тобой открываются новые возможности. Будь их достоин.
   Шаги гулко отозвались в туннеле и замерли в отдалении.
   — Подойди ко мне, дитя мое.
   Он сел на каменную скамью у пруда.
   — Стань передо мной.
   Она подошла и стала. Прежней грации в ее движениях уже не было.
   — Отдай это мне.
   Задрапированная фигура стояла молча. Император не произнес больше ни слова. Он лишь величаво протянул руку — этого было достаточно. Она сунула вещицу ему в руку и испуганно поднесла сжатый кулачок к закрытому покрывалом лицу. Император задумчиво смотрел на свою ладонь.
   — Кажется, моим спасением я обязан тебе. Впрочем, Постумий, наверное, правил бы империей лучше меня. Дитя мое, я должен увидеть твое лицо.
   Евфросиния продолжала стоять молча. Император испытующе посмотрел на нее, потом кивнул, словно они о чем-то договорились.
   — Я понимаю.
   Он встал, обошел пруд и посмотрел поверх утеса на уже видимые волны.
   — Пусть это останется еще одной неразгаданной страницей истории.
   И он швырнул бронзовую бабочку в море.

IV. Дипломатическая миссия

   Император и Фанокл возлежали друг против друга по разные стороны низкого стола. Стол, пол и зала были круглыми, на обступивших залу колоннах покоился затемненный купол. В отверстии купола, прямо над их головами, висело мерцающее созвездие, спрятанные за колоннами светильники разливали по зале мягкий и теплый свет, который располагает к отдыху и улучшает пищеварение. Невдалеке задумчиво пела флейта.
   — Так ты думаешь, она будет работать?
   — Почему же нет, Цезарь?
   — Странный ты человек. Все размышляешь о всеобщем законе, а получаешь вполне осязаемые результаты. Зря я сомневаюсь. Мне надо набраться терпения.
   Они немного помолчали. Голос кастрата поддержал напев флейты.
   — Фанокл, что делал Мамиллий, когда ты оставил его?
   — Отдавал приказ за приказом.
   — Вот и отлично.
   — Приказы все до одного неправильные, но люди ему повиновались.
   — В том-то и секрет. Это будет ужас, а не Император. Калигулу он переплюнет, а вот Нерона превзойти — таланта не хватит.
   — Он очень гордился вмятиной на своем шлеме. Говорил, что открыл в себе человека действия.
   — Значит, прощай поэзия. Бедный Мамиллий.
   — Нет, Цезарь. Он сказал, что действие родило в нем поэта и что именно в бою он сочинил совершенное произведение.
   — Надеюсь, не эпопею?
   — Эпиграмму, Цезарь. «Евфросиния красива, но глупа и молчалива».
   Император кивнул с серьезным видом.
   — Но мы-то с тобой знаем, что ее уму и сообразительности может позавидовать любая женщина.
   Фанокл от неожиданности чуть приподнялся.
   — А тебе, Цезарь, откуда это известно?
   Император задумчиво катал пальцами виноградину по столу.
   — Я, конечно, женюсь на ней. Не раскрывай, Фанокл, рот и не бойся, что я велю тебя удавить, когда увижу ее лицо. В моем возрасте наш союз, увы, будет только называться браком. Но ей он принесет безопасность и относительный покой да и убережет от посторонних глаз. Ведь ты не будешь отрицать, что у нее заячья губа?
   Кровь бросилась в лицо Фаноклу, казалось, он задохнется — глаза его выкатились из орбит. Император погрозил ему пальцем.
   — Только молодой идиот вроде Мамиллия мог болезненную стеснительность принять за благонравную скромность. С высоты моего опыта и в надежде, что нас не услышит ни одна женщина, я по секрету скажу тебе: скромность придумали мы, мужчины. Как знать, не нами ли выдумано и целомудрие? Ни одна красивая женщина не будет так долго скрывать свое лицо, если оно не обезображено.
   — Я не смел сказать тебе.
   — Ты думал, что я принимаю тебя ради нее? Увы, ради Мамиллия и его романтической любви. Персей и Андромеда! Как он возненавидит меня. Мне не следовало забывать, что обычные человеческие отношения — непозволительная роскошь для Императора.
   — Мне очень жаль…
   — И мне тоже, Фанокл, и не только себя. Тебе никогда не хотелось обратить свет своего могучего разума на медицину?
   — Нет, Цезарь.
   — Сказать тебе, почему?
   — Я слушаю.
   Ясные, спокойные слова Императора падали в тишину залы. словно маленькие камешки:
   — Я уже говорил, что ты высокомерный человек. Но ты еще и эгоист. Ты одинок в своей вселенной с ее естественными законами, люди для тебя — помеха и докука. Я сам одинокий эгоист с той лишь разницей, что признаю за людьми право на некоторую независимость. Эх вы, натурфилософы! Интересно, много ли вас? Ваш упрямый и ограниченный эгоизм, ваше царственное увлечение единственным полюбившимся предметом могут когда-нибудь подвести мир к такой черте, за которой жизнь на земле можно будет стереть с той же легкостью, с какой я стираю восковой налет с этой виноградины. — Ноздри Императора трепетали. — А теперь тишина. Несут форель.