Голестан Эбрахим. Мертвый попугай моего соседа

   Я положил соседа на скамейку рядом с детьми. Бледный, измученный, он спал. Полицейский сказал:
   – Я тебе говорю, поднимай его – и потащили.
   – Сначала за такси сходи, – возразил я.
   – Надо отнести его к дверям, чтобы не тратить времени, когда такси подойдет.
   Я присел на корточки, взглянул в лицо соседа. Оно все распухло от ударов, но было совсем белым. Полицейский бросил:
   – Пойду помою руки, – и ушел. Его шаги гулко разносились по коридору.
   Руки у соседа были холодные. Я не мог больше видеть немой ужас детишек.
   – Вставай, пошли, – сказал я и взвалил тело себе на плечи. Он словно стал еще тяжелее. Мы двинулись.
   В конце коридора, у лестницы, мы подождали, пока полицейский вернется из туалета. Я прислонился к стене. Одна из санитарок направилась из процедурной в нашу сторону, миновала нас, поднялась по ступенькам и вышла во двор. Сноп света из полуоткрытой двери падал на пол прямо перед детьми. Высунулась голова фельдшера, он оглядел коридор и захлопнул дверь. Коридор казался длинным освещенным ящиком, в дальнем, глухом конце которого молча сидели двое детей. Я поднялся по ступенькам наверх.
   На больничном дворе стояла глубокая ночь. Человек у меня на плечах снова застонал. Я втащил его в тесную проходную и уложил на кушетку. Полицейский отправился за такси. Я вышел наружу и стал в дверях.
   – Он тебе кто? – спросил привратник.
   – Сосед мой.
   – Из вашего дома?
   – Ну да, соседи.
   – А что с ним случилось?
   – Терьяку наглотался.
   – А где ж он его добыл, терьяк-то?
   Я задумался: «А действительно, где он его брал?» – и ответил:
   – Я откуда знаю. У него спроси.
   Вахтер продолжал:
   – Говорят, терьяк теперь контрабанда, не достать. Из глубины сада послышался шум подъезжающей машины.
   – Если это санитарная, я попрошу, чтобы вас захватили, – предложил вахтер.
   – Большое спасибо.
   Ночь была ясная, в воздухе свежо. Из-за лиственниц больничного сада виднелись горы с заснеженными вершинами и чистое небо. Вахтер сказал:
   – Кругом обман. Раньше терьяк увозили – золото привозили, теперь золото утекает, а терьяк к нам везут. Нынче «героин» называется.
   Это оказалась машина «Скорой помощи», и сторож попросил шофера подбросить нас. Я вытащил из кармана своего пиджака, надетого на соседа, пять туманов, дал их вахтеру – мол, когда полицейский вернется, пусть поделят, – взвалил на спину свою ношу и вышел. Я уже собирался влезть в машину, когда подоспел полицейский – такси нигде не было. Он тоже сел в «скорую», и мы поехали.
   По дороге мужчина открыл глаза, но голова у него кружилась, и он снова опустил веки. Шофер заявил, что высадит нас на углу. Полицейский сказал:
   – Ну, я пошел, у меня еще одно дело есть.
   – Прощай, – отозвался я.
   – Дал бы детишкам на молочишко. Бог тебя благословит.
   Залезть самому в карман пиджака, надетого на соседа, было почти невозможно. Я сказал полицейскому:
   – Сунь руку, вытащи мой бумажник.
   Он полез в карман, сосед застонал. Я дал полицейскому чаевые, тот попрощался и ушел.
   Улица была пуста, легкий ветерок перебирал молодые листья чинары. Только стук моих каблуков нарушал тишину. Шаги звучали как-то непривычно – наверно, от двойной тяжести. Тело у меня на спине дернулось, но давило по-прежнему, вялое и расслабленное. Раз-другой человек протяжно охнул. До дома оставалось совсем немного, когда он выговорил:
   – Куда это мы?
   – Полегчало? – спросил я.
   – Где мы?
   – Почти пришли.
   – Куда пришли? – добивался он.
   – Домой.
   – Нет, куда ты меня тащишь?
   – Мы идем домой.
   – Пусти меня…
   Пришлось поставить его на землю, но отпустить его я не мог – беднягу так и шатало. Я поддерживал его, а он, зажмурившись, чтобы преодолеть дурноту, кое-как переставлял ноги. Несколько шагов я почти волок его, потом нам попалось какое-то дерево, к которому я и прислонил его, придерживая за плечи. Он сказал:
   – Я сяду.
   – Нет, лучше пойдем. Ты простудишься тут.
   – Меня сейчас вырвет.
   – Ну валяй!
   Но сколько он ни старался, из этого ничего не вышло – в желудке у него было пусто. Он пробормотал:
   – Все на свете мне опротивело.
   – Не простудись, – повторил я. – Вставай, пойдем.
   – Я говорю – мне жизнь опротивела.
   – Да-да, понятно. Поднимайся – и пошли.
   – Куда пошли-то?
   – Пошли домой.
   – Опротивел мне дом. Нету у меня никакого дома. Я не знаю, где мой дом.
   – Зато я знаю.
   – Быть не может… Я не знаю, откуда тебе-то знать?
   Я поднял его на ноги, снова взвалил на спину и двинулся дальше. Сопротивляться он был не в силах, хотя пытался. Ну и тяжелый он стал… Так я и тащил его.
   – Пусти меня, – попросил он. – Куда мы идем? Откуда ты вообще выискался такой?
   – Это не я выискался, а ты меня отыскал.
   – Да я тебя знать не знаю.
   – Рад познакомиться.
   – Не знаю тебя.
   – Чего же ты незнакомого человека ругал по-всякому, да в него еще цветочными горшками бросался?
   – Ты мой сосед? – И он, весь напрягшись, стал сползать у меня со спины – и вовсе не потому, что я плохо держал его или спотыкался.
   – Искренне ваш, – сказал я.
   – Пусти меня!
   Я не обращал на него внимания.
   – Ну отпусти ты меня, ради Бога, – ныл сосед.
   – Давай-ка погуляем немножко, подышим воздухом… И вот это одурманенное наркотиком существо у меня
   на спине, существо, которое откачивали и промывали, которое теряло сознание, почти расставаясь с жизнью, вдруг решительно приказало мне:
   – Немедленно отпусти меня!
   Я опустил его на землю. Ему явно стало лучше, поэтому я согласился. Минуту мы молча смотрели друг на друга. Он сказал:
   – Ты иди себе.
   – Никуда я не пойду.
   – Да что ты душу-то тянешь из меня?
   – А у тебя нет души, – усмехнулся я.
   – Говорят тебе: иди отсюда!
   – Тебе что, эта улица от папы в наследство досталась?
   Он хотел вскочить, но куда там! Ему и говорить-то тяжело было.
   – Ты куришь? – спросил я. Он не ответил, впрочем, у меня сигарет не было, если бы он и попросил. Я сам не курю. – Вставай, пошли. Домой придем, там будешь обижаться.
   Он не реагировал. Становилось прохладно. Я сказал:
   – Простудишься!
   Никакого ответа. Я подумал, что, пока его уговорю, сам простужусь, и решил размяться – начал бег на месте. Некоторое время он негодующе смотрел на меня, потом все-таки заговорил:
   – Постыдись, время-то за полночь.
   – Чего тут стыдиться? Зарядку делаю, чтоб не замерзнуть.
   Он опустил голову. Потом спросил:
   – Который час?
   Я как раз перед тем, как начать пробежку, посмотрел на часы, так что сразу ответил:
   – Без четверти два.
   С этими словами я поставил ноги на ширину плеч и начал делать наклоны – правой рукой к левой ноге и наоборот.
   – Будет тебе.
   Теперь он говорил без злости, или его раздражение приняло иную форму.
   – Пока ты не поднимешься, я буду делать гимнастику, – сказал я.
   – Да не могу я встать!
   – Это потому, что не хочешь.
   – Я тебя вблизи и не видал никогда, – сказал он.
   – В каком виде не видал?
   – Мне из-за тебя жизни нет.
   Я выпрямился.
   – Да мы с тобой никакого отношения друг к другу не имеем.
   – Ты прямо как кошмар неотвязный.
   – Господи, да ведь это я тебя до нынешней ночи в глаза не видел!
   – Из-за этого тоже… – Голос его слегка смягчился. – Я ведь тебя тоже никогда не видел.
   Он поднял голову, оглядел меня, потом повторил:
   – Ты мне жить не даешь.
   – А ты теперь хочешь устроить так, чтобы и мне житья не было?
   – Ты даже покончить с собой мне не дал… – Потом он сказал: – Ладно, хочешь, чтоб мы домой пошли?
   Я молча ждал. Где-то вдалеке проехал автомобиль. Наконец он поднялся на ноги.
   – Как я мечтал уснуть спокойно, навсегда. А ты тут как тут со своим пением.
   Я не ответил. Он сказал:
   – Почему ты ничего не говоришь? Думаешь, я дурак? Думаешь, завидую тебе?
   – Да нет.
   – Да, да, завидую!
   – Чему завидовать-то?
   – Скажи, что ты про меня думаешь?
   – А что бы ты хотел?
   – Я узнать хочу.
   – А я хочу, чтоб ты встал и мы отправились. Я хочу не простудиться. Я хочу, чтоб ты лег спать и отдохнул. И я отдыхать пойду.
   – Устал небось? – спросил он.
   – Это ты устал.
   – Ты даже не хочешь признать, что устал, ишь, силач! Честное слово, люди с ума посходили. Что им только в голову приходит?!
   – Я же только на спине тебя тащил. Это ты считай в могилу заглянул.
   Наверно, не стоило так прямо говорить, но я сказал. И тут он заплакал. Я подошел ближе и некоторое время молча смотрел на него. Он и так был слаб, а теперь совсем раскис. Я снова подставил спину и понес его, придерживая за ноги. Он пытался высвободиться, всхлипывал, повторял, что хочет идти сам. Я поставил его на землю, обхватил под мышками, он медленно, нетвердо ступая пошел. Он не мог идти, но хотел быть самостоятельным. Или он только делал вид? Нет, сил у него действительно не было.
   В конце концов мне это надоело. Я снова поднял его и потащил, а он все всхлипывал, пока не отключился. Наконец мы добрались до дома. На тротуаре валялись разбитые цветочные горшки, с угла к нам торопился полицейский. Но я как раз открыл подъезд, и мы вошли внутрь. На лестнице он пришел в себя и потребовал, чтобы я его отпустил. Но я уже был сыт по горло, да и не хотел, чтобы он напрасно тратил силы. Сознание собственного убожества, стыд толкнули его на этот злополучный шаг… Но тогда счастливое спасение оборачивалось для него не такой уж удачей: избежать смерти было, пожалуй, хуже, чем умереть. Спастись от смерти, чтобы жить, прилипнув ухом к стене, питаясь моими огорчениями, жить связанным по рукам и ногам звуками моего голоса, моих движений…
   Мы подошли к его двери. Она была не заперта. Я внес его внутрь, уложил на кровать и сказал:
   – Вот ты и дома.
   Он опять погрузился в сон. Я вытащил из-под него одеяло и плед, укрыл – пусть так и спит в моем пиджаке. Впрочем, возможно, он не спал, просто сказать было нечего, вот он от неловкости и притворялся спящим. В дверь позвонили. Я пошел открыть – никого, хотя звонок продолжал звонить. Я вышел на балкон, глянул вниз. У подъезда стоял полицейский, тот самый, Аждар, или как его там. Я спросил:
   – В чем дело?
   – Хочу доложить, что с протоколом все в порядке.
   – Только людей будите!
   Сукин сын вытащил свисток и приготовился свистеть. Я захлопнул балконную дверь, прошел к выходу, вынул ключ из замочной скважины, потом вернулся, нагнулся над спящим, достал из пиджака свой бумажник, вышел из квартиры, запер дверь и подсунул под нее ключ. У порога лежала разбитая клетка с мертвым попугаем. Если бы клетка осталась цела, а попугай жив, их бы, конечно, сперли, зато ломаную клетку с дохлой птицей принесли и положили бедняге под самую дверь. До чего же добрые люди!
   Мне стало жаль соседа. Я поднял клетку и отнес к себе. Вышел на балкон, посильнее раскрутил проволочный домик за петлю на верхушке и запустил его куда-то в мерцающую даль, скрытую темнотой спящего ночного города. Не знаю, в каком направлении упала клетка, она просто исчезла.
   Потом я вернулся в комнату, скинул с себя одежду, почистил зубы, затем стал под душ, пустил воду, как следует вымылся и лег спать.