Страница:
-- Ну что?
-- Поздно! -- пропела мембрама. -- Поздно, товарищ! Отряд
курсантов уже за семафором.
"Что же делать? -- подумал Сергей. -- Ага! В Укрчека".
-- Дайте город! Занято?.. Опять занято? О! чтобы вы все
попропали!
-- Товарищ комиссар! -- с отчаяньем влетел дежурный. -- На
двадцать минут задержка эшелона... Сейчас у меня воинский, тоже
на какой-то фронт. Скорей, пожалуйста.
-- Ладно! -- с досадой крикнул товарищам Сергей. -- Он от
нас не уйдет... Я телеграфирую из Коростеня. А теперь -- едем!
Они быстро добежали до своего состава. И эшелон, рванувшись,
помчался в темноту, наверстывая потерянное время. Сергей с
нетерпением поджидал первой остановки. И вот, наконец, эшелон,
властно заревев сиреной, криками голосов, стуком разгружаемых
повозок, лязганьем стаскиваемых пулеметов, разбудил
притаившийся опасливо небольшой вокзал.
Сергей -- на телеграф.
-- Срочную в Киев.
-- Нет! -- и телеграфист устало посмотрел на него. --
Киевская опять не работает. Порвана. Теперь, должно, до утра.
-- По Морзе?
-- Нельзя! Разбит Левкой еще на прошлой неделе.
-- А через Яблоновку?
-- Через Яблоновку можно. Только...
-- Передавайте живо!
-- Только...
-- Чего еще? -- спросил недовольно Сергей.
-- Кравченко там. Все телеграммы контролирует, и если у вас
важная, то может и не пропустить.
-- Какой еще, к чорту, Кравченко? -- Сергей ничего не
понимал.
-- Кто его знает! -- пояснил хмуро комендант. -- Был
красный, а теперь, вот уж третий день, не признает никого.
Телеграммы проверяет и поезда пропускает не иначе, как обобрав.
-- Так он -- бандит?
-- Не совсем... Ну, конечно, вроде этого. Да вы попробуйте,
может и пропустит. Вот только что через него продовольственную
получили.
"Чтоб он сдох!" -- с сердцем подумал Сергей. Пробовать,
конечно, не стал.
Вошел начальник отряда.
-- Товарищ Горинов! Сейчас выступаем. Кучура три часа тому
назад свалил под откос броневик. Там орудия...
-- Родченко! -- остановил Сергей одного из курсантов и отвел
его в сторону. -- Ты надежный малый. Останься здесь, и если до
утра линия не будет исправлена, отвези этот сверток и
телеграмму в Киев. Передай их в Укрчека, под расписку, и
останься сам на курсах.
-- Я на фронт с товарищами поеду, -- резко ответил тот. --
Отдай кому-нибудь из обозников.
-- Родченко! -- повторил Сергей твердо. -- Я даю тебе
поручение большой важности. Прочитай телеграмму и увидишь. А
кроме того я тебе это приказываю. Понял теперь?
-- Понял, товарищ комиссар. Будет сделано! -- ответил тот,
потом добавил: -- И скотина ты все-таки, Сергей.
В темноте, спотыкаясь, ушел отряд. В темноте снова тускло
мерцали фонарные огни. А бессонный комендант снова трогал
локтем кобур от ногана и тревожно вслушивался.
Поползла бесшумным шорохом лента телеграммы из Яблоновки и
спросил кто-то, с того конца:
-- Пашка! У вас какие?
"Васька для интересу спрашивает", -- подумал осовевший
телеграфист и нехотя положил руку на ключ.
Но оборвался сразу, потому что брызнуло осколками разбитое
пулей окошко, и выстрелы отовсюду загрохотали.
... Через час он, равнодушный и усталый, выбивал черточками
ответ: "У нас только что были зеленые, -- Степка Перемолов с
ребятами. Убили коменданта и еще одного из курсантов. Теперь
нет совсем никаких. Анархизм полный... Я иду спать".
Вызовы курсантов на фронт являлись обычным явлением того
времени. Первые командиры Красной Армии учились в боях.
Едва Николай вышел на улицу после разговора с Боттом, к
корпусу подскакал конный ординарец и передал пакет. То был
приказ срочно сформировать два отряда. Один бросить на защиту
Жмеринки, другой двинуть против вновь угрожающих Коростеню
банд. Отрядам выбыть не позднее, чем через три часа.
И вновь небольшой, но крепко сплоченный отряд курсантов
оказался посреди густых лесов и топких болот Волынской
губернии. Без соседей, без резервов, но с твердым заданием:
разбить банду, и с не менее твердым намерением: выполнить
приказ до конца. К удивлению мужиков отряд не гонялся по всем
направлениям и не требовал себе ежедневно по полсотне подвод.
Отряд осматривался. Днем, для отвода глаз, крупные разведки
наведывались в соседние хутора и деревушки. К вечеру и к ночи
десятки мелких дозоров по три, по четыре человека расходились
по оврагам, расползались по хлебам и шныряли по рощам.
Обязанности комиссара в среде курсантов невелики. Народ все
надежный и сознательный. А потому Сергей забрал в полное
владение своих двух товарищей и, пользуясь своим относительно
свободным положением, стал предпринимать с ними довольно
рискованные и смелые разведки.
Они выбрали себе по легкому карабину. Еще на курсах Сергей
вооружил их ноганами. И весь отряд с уважением всегда смотрел
на троих неразлучных смельчаков.
Трудная задача -- воевать с бандитами. Неопытного командира
и солдат -- лучше и не посылать. И не в том беда, что в бою те
сплошают или отступят иногда. Нет! Это бы еще ничего, -- раз на
раз не приходится. А в том, что драться-то ему будет не с кем.
Пройдет день, два, неделя, месяц, -- отряд измучается, кидаясь
из стороны в сторону в погоне за появляющимися то здесь, то там
бандитами. Но за исключением десятка-другого случайных
выстрелов -- ничего не услышит.
И все-таки отряд будет таять. Тот заболел, тот поотстал,
того сняли, когда он одиночкой ехал с донесением, или просто
бабахнули из-за угла при случае. И так до тех пор, пока
измотавшийся и обессиленный отряд не расположится на отдых и не
выставит по недосмотру слабое или засыпающее от усталости
охранение.
Вот тогда-то, неизвестно откуда, разом налетит и заполнит
деревню банда. И прощай винтовки, патроны и пулеметы. Из рядов
построенных пленников выведут сначала подозреваемых в
коммунизме, потом в еврействе.
И тут же один из атаманов или заменяющий его сотник покажет
свою ловкость и умение владеть шашкой, искусно отрубая
поочереди с одного раза и руки, и ноги, и все, что угодно.
Иногда, при наличии некоторого благоволения, например когда
пленник слишком молод, или, хотя и большевик, но украинец, --
могут и сразу отрубить голову.
Остальных в лучшем случае взгреют шомполами и предложат
желающим вступить в банду, носящую в большинстве громкое
название конно-повстанческой, ударно-партизанской или еще
как-нибудь.
Впрочем, последнее обстоятельство курсантам не было знакомо.
Во-первых, не было случая, чтобы курсанты сдавались, а
во-вторых, если кто и попадался одиночкой, его всегда ожидала
описанная постепенная смерть.
...............
Атаман Битюг сегодня не в духе. -- Еще бы! Что это за отряд,
почему он остановился и уже, почитай, целую неделю не
двигается, хотя он ежедневно нарочно посылал мелкие шайки по
окрестным селам и приказывал тамошним мужикам срочно доносить
об этом красным. Если бы еще в деревне остановились! Все свои
люди хоть что-нибудь да сообщили бы. Не у всех же солдат замки
к языкам привешаны. Так нет! И тут не так, -- встали за
мельницами, а в деревню только за провиантом подводы присылают.
-- Эй, Забобура! -- кричит он своему адъютанту, -- пришли ко
мне сотенных Оглоблю и Черкаша. Да пускай и Борохня придет.
Тот вышел и через десять минут вернулся с двумя сотенными.
Первый -- огромный, с вспухшим и пересеченным шрамом лицом и
всклоченной головой. Второй -- поменьше, черный, юркий, с
хитрыми бегающими глазами.
Вошедшие поклонились.
-- А где Борохня?
-- Борохня перепимшись и не встает.
-- Экие скоты! Только вас и хватает на то, чтобы водку дуть.
Ну! -- обратился он к вошедшим, -- что нового?
-- Да кажись ничего пока, -- ответил Черкаш. -- Разве
только, что вот от Могляка наши вернулись, что пакет возили.
-- Отряд где?
-- Стоит!
-- Ну, а возле Барашей как?
-- Как приказывали. Дорогу снимают.
-- И много сняли?
-- Побольше верст пятка, подле Яблоньки своротили. Да так
порознь ребятишки гайки крутят.
-- Две деревни да волы -- пар двадцать работают, -- добавил
Оглобля.
Вошел Забобура и передал пакет. В нем главарь соседней банды
Шакара сообщал следующее:
"Командующему Волынско-повстанческим отрядом атаману Битюгу.
"Для поддержания связи, а также для своевременного
предупреждения вашего уничтожения сообщаю следующее. Что
захваченный мною коростеньский большевик, после всесторонней
обработки, показал, что на территорию войск ваших вызван из
Киева особенный отряд не из красноармейцев, а из отборных
большевиков, кои готовятся у них к офицерскому званию, а потому
дошлый до всяких военных приемов".
Дальше после титула "Атаман степного истребительного
отряда". -- печатными буквами стояла подпись: Шакара.
-- Вот! Вот... -- сунул разгневанный Битюг в лицо сотенным
бумагу. -- Дураки, черти криворожие. Не могли до сих пор
узнать, что тут -- не солдаты, а юнкера ихние. Да не я буду,
если они не рыщут по ночам по всем направлениям, когда вы
пьянствуете да дрыхните!
-- Забобура! -- продолжал он. -- Могляку приказ. Ночью
потревожить их с тыла. Долго пусть не дерется. Но чтобы ночь не
спали те тоже. Мы их закрутим. А ты! -- закричал он на Оглоблю.
-- Распустился сам и ребят своих распустил. Зачем Семенки
сожгли, когда я одно Крюково спалить приказывал?
-- Точно! Ошиблись маленько, -- бормотал, пятясь к выходу,
Оглобля.
-- То-то -- ошиблись!
В лагере дымились костры; над обеденными котлами играла
гармония, слышался смех и ругательства. Занимался каждый, чем
хотел. Тут кучка, лежа и сидя в самых разнообразных позах,
резалась в затасканные карты перед грудкой петлюровских
"карбованцив". Там человек десять окружили бутыль с какою-то
мерзостью и перекачивали ее содержимое кружками в желудки.
А вот и занятые настоящим делом: один с упорством
окорачивает ствол винтовки наполовину, превращая ее при помощи
подпилка в специально бандитский карабин. Другой вплетает в
конец нагайки тяжелую свинчатку, и, очевидно заранее
предугадывая последствия от удара ею по чьей-то спине, довольно
улыбается.
Кто они? -- Эти Черкаши, Оглобли, Могляки, Свинстунчики? Что
это за народ без имен и фамилий, с одними только кличками,
наполнивший собой все поля, леса, деревни и хутора Украины?
Объединяет их грабеж, водка и страх уже за совершонные
преступления. И чем дальше, тем основательнее опасения, так как
руки каждого пачкаются все больше и больше в крови. И бросив
всякий расчет на возможность сближения с красными, они доходят
до крайних пределов жестокости и ненависти. -- Один ответ!
Встречаются в лагере и бабы. Да недалеко ходить. Вот
атаманова Сонька. Эх, хороша штучка! И конь у нее есть белый с
яблоками, "сам" подарил, из учумского совхоза достали. Поймают
москаля, приведут связанного.
Кто кричит: зарубить, кто -- повесить, а она -- тут как тут!
Подъедет она, -- раз плетью, два, сшибет с ног конем и
затопчет. Умный конь-то, наваженный. Благородная сама, из
актрис, кажется -- петербургская. Затопчет и смеется:
-- Хорошо, ребята?
-- Го-го-го! Куда уж, лучше не надо!
И качают головами, умильно вздыхая, ребята. "Да, это --
штучка! Вот бы..." Но тут мысль неизменно обрывается и
перебивается другой. -- "Пожалуй! попробуешь! В прошлом году
сотенный, что до Могляка был, -- из офицериков, --
прилаживался. Зарубил Битюг, -- полоснул шашкой и -- конец!"
И прут разные Вахлаки и Забубенные по деревням и хуторам, --
девка ли, баба ли, лишь бы понравилась.
-- Даешь сюда!
Та в страхе пытается вырваться и спрятаться за мужика, за
старика ли.
-- Но-о! -- и свист нагайки. -- Проваливай, авось от бабы не
убудет, с собой не возьму.
-- Оно тошно! не убудет, -- со вздохом соглашается
почесывающий спину мужик. -- Конешно!
А с девками и того проще. -- Не для кого беречь.
Гоголевская Украина. Добродушно-ленивая. Парубки, хороводы,
дивчата со звонкими песнями. Где она? -- Нету! Кипит, как в
котле, разбурлившаяся жизнь. Решетятся пулями белые хаты,
неприбранные стоят поля. А по ночам играет небо отблесками
далеких пожаров.
Атаман закинул ногу в стремя и, приподнявшись, грузно
опустился на свою каурую кобылу. Сонька танцовала уже возле
палатки на своем нетерпеливом коне, перед небольшой кучкой
всадников, составлявшей конвой атамана.
-- Ну! Все, что ли?
-- Все.
-- Трогай!
И сразу сорвавшись с места, легкой рысью полетела небольшая
кавалькада и вскоре скрылась за поворотом к лощине Кривого
лога.
Мелькали поля, попадались заросшие зеленью яблонь и вишен
хуторки. Заслоняясь рукой от солнца, всматривались на
проезжающих работающие на хлебах мужики и, узнавши, снимали
шапки, низко кланяясь.
Остановились на несколько минут напиться в попавшейся на
пути деревушке. И, провожаемые сочувственными советами
зажиточных бородачей, а также испуганно-любопытными взглядами
баб и ребятишек, поскакали дальше.
На пути, по дороге посреди неснятых колосьев пшеницы,
разглядели издалека скачущих к ним навстречу двух всадников,
которые, заметивши отряд, остановились в нерешительности.
-- Наши ли это? -- спросил с сомнением атаман.
-- А вот сейчас посмотрим.
В самом деле один из всадников повернул лошадь, снял шапку и
вытянул ее в сторону на правой руке два раза.
-- Наши! -- сказал Борохня, отвечая тем же сигналом.
Встречные оказались своими ребятами из сотни Оглобли,
наблюдавшими за работой по разборке железной дороги.
-- Ну, как? -- спросил, останавливая их, атаман. -- Снимают?
-- Работают!.. -- усмехнулся один. -- Можно сказать,
подходяще.
Верст через десять обогнули по опушке небольшую рощу и
выехали на бугор.
Их, уже, очевидно, давно заметили, потому что человек с
двадцать всадников быстро подскакали к ним сбоку из-за
деревьев.
-- Ого-го-го! -- послышалось радостное ржанье. -- Свои!
Наши!
Приостановившаяся было работа снова началась с еще большим
рвением.
Атаман отпустил конвой, а сам с Борохней и Сонькой
нетерпеливо стал осматриваться вокруг.
Прямо перед ним, внизу, человек около четырехсот согнанных
из окрестных сел хохлов копошились, старательно и умело
разрушая железную дорогу. Разобравши в одном месте стыки рельс,
привязывали к концам веревки, пристегнутые к десятку пар волов,
и вся линия вместе со шпалами веером переваливалась в сторону
насыпи, откуда сотнями рук стаскивалась под откос. Много
народа, преимущественно девок и баб, следом разбрасывали
лопатами и срывали песчаную насыпь. Позади на несколько верст
желтел уже обработанный путь и сиротливо стояли пощаженные
телеграфные столбы, но с перерванными и болтающимися кусками
проводами. Отовсюду слышались крики и понукания.
-- Цоб! Цоб! Цобе! -- гудели десятки голосов, и слышалось
посвистывание ременных плетей и щелки по бокам неуклюжих
волов...
-- Эй-раз! Эй-два! -- протяжно раздавалось со стороны
работающих по стаскиванию под откос полотна, и, понемногу
подвигаясь, рельсы и шпалы скользили вниз.
Между народом проезжали и проходили наблюдающие за работой
бандиты. Они перешучивались с бабами и девками и сурово
покрикивали на мужиков.
Атаман подъехал поближе и окрикнул:
-- Бог на работе помочь!
-- Спасибо! -- раздалось несколько десятков голосов в ответ.
Он проехал взад и вперед мимо работающих, выругал за то, что
мелко срывают насыпь, но в общем работами остался доволен.
Атаман заехал в соседнюю деревушку. Отдохнул, плотно закусил
жареным гусем, основательно выпил и отправился обратно.
-- Слушай, -- спросила его на обратном пути Сонька. -- Что
же ты не думаешь об отряде? Ведь писал тебе Шакара!
-- А вот приедем, узнаем. Ночью Могляк их должен потревожить
с тылу. Сегодня я пошлю за тем же Оглоблю, завтра Борохню, а
послезавтра двинусь и сам.
-- Послезавтра! -- капризно протянула та. -- До послезавтра
еще долго, а я хочу сегодня.
-- Сегодня, душечка, нельзя.
-- Почему нельзя?
-- Потому что нужно потрепать их сначала, а не то нарваться
здорово можно. Юнкера ведь все-таки ихние.
-- Юнкера! -- с озлоблением бросила она. -- Раньше
действительно юнкера были, а теперь у них -- одна дрянь. Всякий
сиволапый -- тоже юнкер...
Она не кончила. Битюг остановился и посмотрел в бинокль.
-- Кого это так дьявол несет? -- сказал он недоумевая. --
Скачет кто-то, точно за ним черти гонятся.
Теперь уже и невооруженным глазом можно было видеть, как
всадник, склонившись к седлу, бешеным аллюром мчался по полевой
дороге.
-- В чем дело? -- беспокойно крикнул Борохня, когда,
наконец, взмыленная лошадь с пыльным седоком поровнялась с
ними.
-- Атаман! -- ответил седок, едва переводя дух, -- беда!
Могляк убит, и сотня его почти целиком пропала.
-- Как! -- побагровев от волнения, рявкнул тот, -- откуда ты
знаешь?
-- Сейчас прибежали несколько из уцелевших ребят.
-- Собачий сын!.. баба!.. -- разразился градом ругательств
по адресу погибшего Могляка атаман и, ударивши шпорами, понесся
вперед к лагерю.
Как встревоженный осиный рой загудел бандитский лагерь. Еще
бы! лучший сотник! Еще только недавно прибежал из деревни мужик
и сообщил, что утром возле деревни отряда не оказалось, и он
словно пропал куда-то ночью. Еще только недавно всыпал Оглобля
этому мужику пару плетей за то, что во-время не доглядел и
поздно сообщил об этом, как прибежали два бандита и поведали о
разгроме лучшей банды.
-- Да! -- Гневно шагал атаман по палатке. -- Выслать во все
стороны пешие и конные разведки. Отряд разыскать; посты к ночи
удвоить.
Через несколько минут потянулись пешие разведывательные
партии, и легко понеслись куда-то три небольших конных отряда.
-- К чорту! -- говорил атаман, -- мало ли что юнкера, -- нас
втрое больше. В случае чего и Шакару можно попросить. Не даст,
скотина! Он таких дел недолюбливает: ему бы наверняка. Поезд
сначала спустить, а потом ограбить, на обозников каких-либо
напасть, а прямо-то он не любит.
-- Не даст -- и чорт с ним! Мы и сами не хуже его сделаем
дело.
В лагере не было слышно ни обычных пьяных криков, ни песен,
и настроение было подавленное. Повсюду кучками толковали о
случившемся.
-- Жалко Могляка!
-- Чего жалеть-то? Ты за своей башкой смотри.
Послышался торопливый топот. К атамановой палатке подскакал
какой-то хохол без шапки, без седла и быстро говорил о чем-то
Забобуре.
-- Что там такое? -- спросил выходя "сам".
-- Отряд вернулся и стоит на прежнем месте.
-- Ага! -- довольно воскликнул атаман, -- теперь
расквитаемся! Заруба! Карасю приказ: завтра к ночи встать
позади отряда, поблизости. Борохня! наши от Сыча-мельника
вернулись?
-- Вернулись.
-- Порошок привезли? Давай их сюда. Ну, что, где? -- спросил
он кого-то из вошедших.
-- Вот! -- и тот передал ему небольшой, завязанный из
грязной тряпочки, узелок.
-- Кто из Дубков сообщение привез?
-- Вавила-косой.
-- Давай его ко мне.
В палатку вошел все тот же прискакавший с донесением об
отряде хохол и низко поклонился.
-- Откуда солдаты воду берут? -- спросил его атаман.
-- То-ись как? -- не понял тот.
-- Ну из деревни... из речки?
-- Не! из колодца, что возле Яковой мельницы.
-- В чем обед варят?
-- Кухня у них есть такая, на колесах.
-- Вот что, Вавила! Вот тебе порошок и чтобы завтра до обеда
он уже был в колодце.
-- Никак невозможно! -- ухмыльнулся мужик.
-- Как невозможно, дубина! Вот я тебе стукну по башке, так
будет возможно!
-- Народу всегда там ихнего много.
-- Мало ли что много. Долго ли кинуть!
-- Ладно, попробую.
-- На вот, попробуй! -- крикнул атаман и вытянул несколько
раз мужика плетью, -- чтобы ты у меня больше не пробовал, а
точно делал, как говорят.
-- Что же... Сделаем, -- согласился Вавила. -- Если уж такое
от вашей милости строгое приказание, -- сделаем.
-- Ну то-то! А ночью я у вас сам буду.
Атаман отослал мужика и злобно пробормотал:
-- Могляка разбили! Я вам покажу... С-собачья коммуна!
Могляка разбил отряд Сергея. Отличная разведка установила
его местонахождение. Банда, введенная в заблуждение поведением
отряда и не ожидая нападения, мирно перепилась. Перехваченный
приказ Битюга дал отряду новые указания, и сильным ударом банда
была уничтожена. Впрочем, это был лишь первый шаг. Предстояло
взять Битюга.
Наши друзья утром проснулись довольно рано, часов около
семи.
-- Значит сегодня наступаем?
-- Значит так.
-- Трудно только по такой дороге подойти ночью.
-- Ночью мы подойдем только до леса, а свернем уже к
рассвету.
-- Пойдем умываться.
Пошли к колодцу. Еще не доходя, они услышали какой-то треск,
похожий на негромкий револьверный выстрел, но не обратили на
него внимания. Теперь же, подходя к мельницам, они увидали
кучку оживленно суетящихся курсантов.
-- Колодец либо отравили, либо заразили, -- сообщили Сергею
сейчас же курсанты.
-- Вот этот субъект. Ему Кузнецов из ногана руку просадил.
Подошел Кузнецов и пояснил: он сегодня дневалил по лагерю и
заметил, что какой-то мужик все время толкается около мельниц.
Это ему показалось подозрительным, так как доступ за черту
расположения курсантов был запрещен. Он спрятался за плетень и
стал наблюдать. Человек подбежал к колодцу и что-то туда
бросил.
-- Стой! -- крикнул, выбегая из засады, дневальный.
Куда там "стой!" -- человек огромными прыжками бросился в
сторону, намереваясь перемахнуть через плетень, но в следующую
же секунду повис на нем с простреленной рукой.
Отравитель, дрожа от боли и от страха, сознался в том, что
приехал ночью от атамана, который и приказал ему бросить этот
узелок в воду, при чем для подтверждения показал протянутый
через всю спину ярко-красный рубец от ременной нагайки. Ночью
он заезжал в деревне к некоему Макару, по прозванию Щелкачу, и
передал ему, что атаман велел тотчас же сообщить, как
подействует отрава. И если подействует, то ночью же он нападет
на красных сам.
-- Вот что! -- сказал Сергей. -- Нам теперь незачем тащиться
по трудной дороге в лес. Мы подождем, пока они сами не подойдут
к нам. Но необходимо дать им уверенность, что отряд
действительно отравлен.
Для наибольшей правдоподобности было приказано: по лагерю
никому не разгуливать, в деревню ни под каким видом не
отлучаться.
Сам Сергей с товарищами отправился к старосте и приказал к
завтрашнему дню приготовить подводы, потому что отряд уезжает,
при чем было прибавлено, что люди позаболели и есть
предположение, что они отравлены. Если же последнее
подтвердится, то, уезжая, они подожгут деревню со всех концов.
Вернулись обратно.
-- Вот только насчет деревни-то зачем ты им пыли напустил?
-- спросил Николай.
-- Чудак! Как только Макар Щелкач узнает, что люди заболели,
он поймет это по-своему, а то обстоятельство, что отряд,
уезжая, собирается сжечь это гнездо, заставит его поторопиться
донести во-время атаману. Я, брат, хочу, чтобы уже наверняка.
В лагере курсантов, с наступлением сумерок, началось сильное
оживление. Заранее выбрали позиции, измерили дистанции, вырыли
и замаскировали окопчики для пулеметов. На рассвете из секретов
прибежали курсанты и сообщили: один о том, что банда заходит в
деревню, другой о том, что банда подходит к оврагу, лежащему в
двух верстах.
И еще тише прилегли цепи и еще безмолвнее притаились
пулеметы за увядшей листвой мнимых кустов. А серая полоса на
окраине неба ширилась и светлела.
Атаман шел вместе с отрядом со стороны оврага, Карась занял
деревню.
"Уж не подохли ли они?" -- подумал атаман, когда они
беспрепятственно приблизились меньше чем на версту к мельницам.
Но в это время несколько редких выстрелов послышались со
стороны лагеря, и пули зажжужали где-то высоко в стороне.
"Ну и стрелки!" -- подумал он и густою цепью быстро повел
банду вперед, туда, откуда защелкали редкие и совершенно не
достигающие цели выстрелы.
Захлебываясь от радости и предвкушая богатую добычу,
бандиты, гуще и гуще смыкая цепи, уже чуть ли не толпами
неслись вперед.
-- Ого-го-го! Бросай винтовки!
-- Мухи дохлые!
Горя от нетерпения, из окраины деревни, бегом, чуть ли не
колоннами, бросилась банда Карася с ревом:
-- Даешь пулеметы!
-- Дае-ешь...
Но тут взвилась голубая ракета, и раздался грохочущий
могучий залп, слившийся с рокотом четырех, направленных в самую
гущу, пулеметов.
Огорошенные такой неожиданной встречей, бандиты дрогнули и
залегли; но расстреливаемые метким огнем по заранее измеренным
дистанциям, в панике бросились бежать. Убегающие люди Карася
напоролись на засаду и заметались, бросаясь через огороды и
плетни.
Разгром был полный. Через час отовсюду стали возвращаться
запыхавшиеся и обливающиеся потом преследовавшие бандитов роты.
Весь день разыскивалось и собиралось оружие с убитых. Дорого
обошлась эта операция атаману. Сам он скрылся, но среди трупов
оказались Оглобля, Черкаш, а также атаманова Сонька. Она лежала
посреди небольшого болотца с простреленной головой. В сумке
нашли флакон одеколона, пудру и дневник; в нем под рубрикой
"моя месть" в списке лично ею уничтоженных врагов значилось --
23 человека.
Далеко по окрестным селениям пронеслись вести о смерти
Могляка, Оглобли, Черкаша, Соньки и Сыча-мельника и о разгроме
их шаек.
Банды притихли и разбились на кучки, ожидая лучших времен,
так как ползли отовсюду слухи о поражениях красных на фронтах и
об успехе белых.
Прошло уже около месяца с тех пор как отряд уехал из Киева.
За это время он совершенно оторвался от прежней жизни и потерял
почти всякую связь с курсами.
И потому с огромной радостью сегодня встретили весть о том,
что их телеграммой вызывают срочно в Киев.
Все отлично знали, что не пройдет и несколько недель, как
снова придется выступать с оружием против одного из
бесчисленных врагов, но тем не менее по городу сильно
соскучились.
Слишком уж напряженно-живая и интересная была в то время там
-- Поздно! -- пропела мембрама. -- Поздно, товарищ! Отряд
курсантов уже за семафором.
"Что же делать? -- подумал Сергей. -- Ага! В Укрчека".
-- Дайте город! Занято?.. Опять занято? О! чтобы вы все
попропали!
-- Товарищ комиссар! -- с отчаяньем влетел дежурный. -- На
двадцать минут задержка эшелона... Сейчас у меня воинский, тоже
на какой-то фронт. Скорей, пожалуйста.
-- Ладно! -- с досадой крикнул товарищам Сергей. -- Он от
нас не уйдет... Я телеграфирую из Коростеня. А теперь -- едем!
Они быстро добежали до своего состава. И эшелон, рванувшись,
помчался в темноту, наверстывая потерянное время. Сергей с
нетерпением поджидал первой остановки. И вот, наконец, эшелон,
властно заревев сиреной, криками голосов, стуком разгружаемых
повозок, лязганьем стаскиваемых пулеметов, разбудил
притаившийся опасливо небольшой вокзал.
Сергей -- на телеграф.
-- Срочную в Киев.
-- Нет! -- и телеграфист устало посмотрел на него. --
Киевская опять не работает. Порвана. Теперь, должно, до утра.
-- По Морзе?
-- Нельзя! Разбит Левкой еще на прошлой неделе.
-- А через Яблоновку?
-- Через Яблоновку можно. Только...
-- Передавайте живо!
-- Только...
-- Чего еще? -- спросил недовольно Сергей.
-- Кравченко там. Все телеграммы контролирует, и если у вас
важная, то может и не пропустить.
-- Какой еще, к чорту, Кравченко? -- Сергей ничего не
понимал.
-- Кто его знает! -- пояснил хмуро комендант. -- Был
красный, а теперь, вот уж третий день, не признает никого.
Телеграммы проверяет и поезда пропускает не иначе, как обобрав.
-- Так он -- бандит?
-- Не совсем... Ну, конечно, вроде этого. Да вы попробуйте,
может и пропустит. Вот только что через него продовольственную
получили.
"Чтоб он сдох!" -- с сердцем подумал Сергей. Пробовать,
конечно, не стал.
Вошел начальник отряда.
-- Товарищ Горинов! Сейчас выступаем. Кучура три часа тому
назад свалил под откос броневик. Там орудия...
-- Родченко! -- остановил Сергей одного из курсантов и отвел
его в сторону. -- Ты надежный малый. Останься здесь, и если до
утра линия не будет исправлена, отвези этот сверток и
телеграмму в Киев. Передай их в Укрчека, под расписку, и
останься сам на курсах.
-- Я на фронт с товарищами поеду, -- резко ответил тот. --
Отдай кому-нибудь из обозников.
-- Родченко! -- повторил Сергей твердо. -- Я даю тебе
поручение большой важности. Прочитай телеграмму и увидишь. А
кроме того я тебе это приказываю. Понял теперь?
-- Понял, товарищ комиссар. Будет сделано! -- ответил тот,
потом добавил: -- И скотина ты все-таки, Сергей.
В темноте, спотыкаясь, ушел отряд. В темноте снова тускло
мерцали фонарные огни. А бессонный комендант снова трогал
локтем кобур от ногана и тревожно вслушивался.
Поползла бесшумным шорохом лента телеграммы из Яблоновки и
спросил кто-то, с того конца:
-- Пашка! У вас какие?
"Васька для интересу спрашивает", -- подумал осовевший
телеграфист и нехотя положил руку на ключ.
Но оборвался сразу, потому что брызнуло осколками разбитое
пулей окошко, и выстрелы отовсюду загрохотали.
... Через час он, равнодушный и усталый, выбивал черточками
ответ: "У нас только что были зеленые, -- Степка Перемолов с
ребятами. Убили коменданта и еще одного из курсантов. Теперь
нет совсем никаких. Анархизм полный... Я иду спать".
Вызовы курсантов на фронт являлись обычным явлением того
времени. Первые командиры Красной Армии учились в боях.
Едва Николай вышел на улицу после разговора с Боттом, к
корпусу подскакал конный ординарец и передал пакет. То был
приказ срочно сформировать два отряда. Один бросить на защиту
Жмеринки, другой двинуть против вновь угрожающих Коростеню
банд. Отрядам выбыть не позднее, чем через три часа.
И вновь небольшой, но крепко сплоченный отряд курсантов
оказался посреди густых лесов и топких болот Волынской
губернии. Без соседей, без резервов, но с твердым заданием:
разбить банду, и с не менее твердым намерением: выполнить
приказ до конца. К удивлению мужиков отряд не гонялся по всем
направлениям и не требовал себе ежедневно по полсотне подвод.
Отряд осматривался. Днем, для отвода глаз, крупные разведки
наведывались в соседние хутора и деревушки. К вечеру и к ночи
десятки мелких дозоров по три, по четыре человека расходились
по оврагам, расползались по хлебам и шныряли по рощам.
Обязанности комиссара в среде курсантов невелики. Народ все
надежный и сознательный. А потому Сергей забрал в полное
владение своих двух товарищей и, пользуясь своим относительно
свободным положением, стал предпринимать с ними довольно
рискованные и смелые разведки.
Они выбрали себе по легкому карабину. Еще на курсах Сергей
вооружил их ноганами. И весь отряд с уважением всегда смотрел
на троих неразлучных смельчаков.
Трудная задача -- воевать с бандитами. Неопытного командира
и солдат -- лучше и не посылать. И не в том беда, что в бою те
сплошают или отступят иногда. Нет! Это бы еще ничего, -- раз на
раз не приходится. А в том, что драться-то ему будет не с кем.
Пройдет день, два, неделя, месяц, -- отряд измучается, кидаясь
из стороны в сторону в погоне за появляющимися то здесь, то там
бандитами. Но за исключением десятка-другого случайных
выстрелов -- ничего не услышит.
И все-таки отряд будет таять. Тот заболел, тот поотстал,
того сняли, когда он одиночкой ехал с донесением, или просто
бабахнули из-за угла при случае. И так до тех пор, пока
измотавшийся и обессиленный отряд не расположится на отдых и не
выставит по недосмотру слабое или засыпающее от усталости
охранение.
Вот тогда-то, неизвестно откуда, разом налетит и заполнит
деревню банда. И прощай винтовки, патроны и пулеметы. Из рядов
построенных пленников выведут сначала подозреваемых в
коммунизме, потом в еврействе.
И тут же один из атаманов или заменяющий его сотник покажет
свою ловкость и умение владеть шашкой, искусно отрубая
поочереди с одного раза и руки, и ноги, и все, что угодно.
Иногда, при наличии некоторого благоволения, например когда
пленник слишком молод, или, хотя и большевик, но украинец, --
могут и сразу отрубить голову.
Остальных в лучшем случае взгреют шомполами и предложат
желающим вступить в банду, носящую в большинстве громкое
название конно-повстанческой, ударно-партизанской или еще
как-нибудь.
Впрочем, последнее обстоятельство курсантам не было знакомо.
Во-первых, не было случая, чтобы курсанты сдавались, а
во-вторых, если кто и попадался одиночкой, его всегда ожидала
описанная постепенная смерть.
...............
Атаман Битюг сегодня не в духе. -- Еще бы! Что это за отряд,
почему он остановился и уже, почитай, целую неделю не
двигается, хотя он ежедневно нарочно посылал мелкие шайки по
окрестным селам и приказывал тамошним мужикам срочно доносить
об этом красным. Если бы еще в деревне остановились! Все свои
люди хоть что-нибудь да сообщили бы. Не у всех же солдат замки
к языкам привешаны. Так нет! И тут не так, -- встали за
мельницами, а в деревню только за провиантом подводы присылают.
-- Эй, Забобура! -- кричит он своему адъютанту, -- пришли ко
мне сотенных Оглоблю и Черкаша. Да пускай и Борохня придет.
Тот вышел и через десять минут вернулся с двумя сотенными.
Первый -- огромный, с вспухшим и пересеченным шрамом лицом и
всклоченной головой. Второй -- поменьше, черный, юркий, с
хитрыми бегающими глазами.
Вошедшие поклонились.
-- А где Борохня?
-- Борохня перепимшись и не встает.
-- Экие скоты! Только вас и хватает на то, чтобы водку дуть.
Ну! -- обратился он к вошедшим, -- что нового?
-- Да кажись ничего пока, -- ответил Черкаш. -- Разве
только, что вот от Могляка наши вернулись, что пакет возили.
-- Отряд где?
-- Стоит!
-- Ну, а возле Барашей как?
-- Как приказывали. Дорогу снимают.
-- И много сняли?
-- Побольше верст пятка, подле Яблоньки своротили. Да так
порознь ребятишки гайки крутят.
-- Две деревни да волы -- пар двадцать работают, -- добавил
Оглобля.
Вошел Забобура и передал пакет. В нем главарь соседней банды
Шакара сообщал следующее:
"Командующему Волынско-повстанческим отрядом атаману Битюгу.
"Для поддержания связи, а также для своевременного
предупреждения вашего уничтожения сообщаю следующее. Что
захваченный мною коростеньский большевик, после всесторонней
обработки, показал, что на территорию войск ваших вызван из
Киева особенный отряд не из красноармейцев, а из отборных
большевиков, кои готовятся у них к офицерскому званию, а потому
дошлый до всяких военных приемов".
Дальше после титула "Атаман степного истребительного
отряда". -- печатными буквами стояла подпись: Шакара.
-- Вот! Вот... -- сунул разгневанный Битюг в лицо сотенным
бумагу. -- Дураки, черти криворожие. Не могли до сих пор
узнать, что тут -- не солдаты, а юнкера ихние. Да не я буду,
если они не рыщут по ночам по всем направлениям, когда вы
пьянствуете да дрыхните!
-- Забобура! -- продолжал он. -- Могляку приказ. Ночью
потревожить их с тыла. Долго пусть не дерется. Но чтобы ночь не
спали те тоже. Мы их закрутим. А ты! -- закричал он на Оглоблю.
-- Распустился сам и ребят своих распустил. Зачем Семенки
сожгли, когда я одно Крюково спалить приказывал?
-- Точно! Ошиблись маленько, -- бормотал, пятясь к выходу,
Оглобля.
-- То-то -- ошиблись!
В лагере дымились костры; над обеденными котлами играла
гармония, слышался смех и ругательства. Занимался каждый, чем
хотел. Тут кучка, лежа и сидя в самых разнообразных позах,
резалась в затасканные карты перед грудкой петлюровских
"карбованцив". Там человек десять окружили бутыль с какою-то
мерзостью и перекачивали ее содержимое кружками в желудки.
А вот и занятые настоящим делом: один с упорством
окорачивает ствол винтовки наполовину, превращая ее при помощи
подпилка в специально бандитский карабин. Другой вплетает в
конец нагайки тяжелую свинчатку, и, очевидно заранее
предугадывая последствия от удара ею по чьей-то спине, довольно
улыбается.
Кто они? -- Эти Черкаши, Оглобли, Могляки, Свинстунчики? Что
это за народ без имен и фамилий, с одними только кличками,
наполнивший собой все поля, леса, деревни и хутора Украины?
Объединяет их грабеж, водка и страх уже за совершонные
преступления. И чем дальше, тем основательнее опасения, так как
руки каждого пачкаются все больше и больше в крови. И бросив
всякий расчет на возможность сближения с красными, они доходят
до крайних пределов жестокости и ненависти. -- Один ответ!
Встречаются в лагере и бабы. Да недалеко ходить. Вот
атаманова Сонька. Эх, хороша штучка! И конь у нее есть белый с
яблоками, "сам" подарил, из учумского совхоза достали. Поймают
москаля, приведут связанного.
Кто кричит: зарубить, кто -- повесить, а она -- тут как тут!
Подъедет она, -- раз плетью, два, сшибет с ног конем и
затопчет. Умный конь-то, наваженный. Благородная сама, из
актрис, кажется -- петербургская. Затопчет и смеется:
-- Хорошо, ребята?
-- Го-го-го! Куда уж, лучше не надо!
И качают головами, умильно вздыхая, ребята. "Да, это --
штучка! Вот бы..." Но тут мысль неизменно обрывается и
перебивается другой. -- "Пожалуй! попробуешь! В прошлом году
сотенный, что до Могляка был, -- из офицериков, --
прилаживался. Зарубил Битюг, -- полоснул шашкой и -- конец!"
И прут разные Вахлаки и Забубенные по деревням и хуторам, --
девка ли, баба ли, лишь бы понравилась.
-- Даешь сюда!
Та в страхе пытается вырваться и спрятаться за мужика, за
старика ли.
-- Но-о! -- и свист нагайки. -- Проваливай, авось от бабы не
убудет, с собой не возьму.
-- Оно тошно! не убудет, -- со вздохом соглашается
почесывающий спину мужик. -- Конешно!
А с девками и того проще. -- Не для кого беречь.
Гоголевская Украина. Добродушно-ленивая. Парубки, хороводы,
дивчата со звонкими песнями. Где она? -- Нету! Кипит, как в
котле, разбурлившаяся жизнь. Решетятся пулями белые хаты,
неприбранные стоят поля. А по ночам играет небо отблесками
далеких пожаров.
Атаман закинул ногу в стремя и, приподнявшись, грузно
опустился на свою каурую кобылу. Сонька танцовала уже возле
палатки на своем нетерпеливом коне, перед небольшой кучкой
всадников, составлявшей конвой атамана.
-- Ну! Все, что ли?
-- Все.
-- Трогай!
И сразу сорвавшись с места, легкой рысью полетела небольшая
кавалькада и вскоре скрылась за поворотом к лощине Кривого
лога.
Мелькали поля, попадались заросшие зеленью яблонь и вишен
хуторки. Заслоняясь рукой от солнца, всматривались на
проезжающих работающие на хлебах мужики и, узнавши, снимали
шапки, низко кланяясь.
Остановились на несколько минут напиться в попавшейся на
пути деревушке. И, провожаемые сочувственными советами
зажиточных бородачей, а также испуганно-любопытными взглядами
баб и ребятишек, поскакали дальше.
На пути, по дороге посреди неснятых колосьев пшеницы,
разглядели издалека скачущих к ним навстречу двух всадников,
которые, заметивши отряд, остановились в нерешительности.
-- Наши ли это? -- спросил с сомнением атаман.
-- А вот сейчас посмотрим.
В самом деле один из всадников повернул лошадь, снял шапку и
вытянул ее в сторону на правой руке два раза.
-- Наши! -- сказал Борохня, отвечая тем же сигналом.
Встречные оказались своими ребятами из сотни Оглобли,
наблюдавшими за работой по разборке железной дороги.
-- Ну, как? -- спросил, останавливая их, атаман. -- Снимают?
-- Работают!.. -- усмехнулся один. -- Можно сказать,
подходяще.
Верст через десять обогнули по опушке небольшую рощу и
выехали на бугор.
Их, уже, очевидно, давно заметили, потому что человек с
двадцать всадников быстро подскакали к ним сбоку из-за
деревьев.
-- Ого-го-го! -- послышалось радостное ржанье. -- Свои!
Наши!
Приостановившаяся было работа снова началась с еще большим
рвением.
Атаман отпустил конвой, а сам с Борохней и Сонькой
нетерпеливо стал осматриваться вокруг.
Прямо перед ним, внизу, человек около четырехсот согнанных
из окрестных сел хохлов копошились, старательно и умело
разрушая железную дорогу. Разобравши в одном месте стыки рельс,
привязывали к концам веревки, пристегнутые к десятку пар волов,
и вся линия вместе со шпалами веером переваливалась в сторону
насыпи, откуда сотнями рук стаскивалась под откос. Много
народа, преимущественно девок и баб, следом разбрасывали
лопатами и срывали песчаную насыпь. Позади на несколько верст
желтел уже обработанный путь и сиротливо стояли пощаженные
телеграфные столбы, но с перерванными и болтающимися кусками
проводами. Отовсюду слышались крики и понукания.
-- Цоб! Цоб! Цобе! -- гудели десятки голосов, и слышалось
посвистывание ременных плетей и щелки по бокам неуклюжих
волов...
-- Эй-раз! Эй-два! -- протяжно раздавалось со стороны
работающих по стаскиванию под откос полотна, и, понемногу
подвигаясь, рельсы и шпалы скользили вниз.
Между народом проезжали и проходили наблюдающие за работой
бандиты. Они перешучивались с бабами и девками и сурово
покрикивали на мужиков.
Атаман подъехал поближе и окрикнул:
-- Бог на работе помочь!
-- Спасибо! -- раздалось несколько десятков голосов в ответ.
Он проехал взад и вперед мимо работающих, выругал за то, что
мелко срывают насыпь, но в общем работами остался доволен.
Атаман заехал в соседнюю деревушку. Отдохнул, плотно закусил
жареным гусем, основательно выпил и отправился обратно.
-- Слушай, -- спросила его на обратном пути Сонька. -- Что
же ты не думаешь об отряде? Ведь писал тебе Шакара!
-- А вот приедем, узнаем. Ночью Могляк их должен потревожить
с тылу. Сегодня я пошлю за тем же Оглоблю, завтра Борохню, а
послезавтра двинусь и сам.
-- Послезавтра! -- капризно протянула та. -- До послезавтра
еще долго, а я хочу сегодня.
-- Сегодня, душечка, нельзя.
-- Почему нельзя?
-- Потому что нужно потрепать их сначала, а не то нарваться
здорово можно. Юнкера ведь все-таки ихние.
-- Юнкера! -- с озлоблением бросила она. -- Раньше
действительно юнкера были, а теперь у них -- одна дрянь. Всякий
сиволапый -- тоже юнкер...
Она не кончила. Битюг остановился и посмотрел в бинокль.
-- Кого это так дьявол несет? -- сказал он недоумевая. --
Скачет кто-то, точно за ним черти гонятся.
Теперь уже и невооруженным глазом можно было видеть, как
всадник, склонившись к седлу, бешеным аллюром мчался по полевой
дороге.
-- В чем дело? -- беспокойно крикнул Борохня, когда,
наконец, взмыленная лошадь с пыльным седоком поровнялась с
ними.
-- Атаман! -- ответил седок, едва переводя дух, -- беда!
Могляк убит, и сотня его почти целиком пропала.
-- Как! -- побагровев от волнения, рявкнул тот, -- откуда ты
знаешь?
-- Сейчас прибежали несколько из уцелевших ребят.
-- Собачий сын!.. баба!.. -- разразился градом ругательств
по адресу погибшего Могляка атаман и, ударивши шпорами, понесся
вперед к лагерю.
Как встревоженный осиный рой загудел бандитский лагерь. Еще
бы! лучший сотник! Еще только недавно прибежал из деревни мужик
и сообщил, что утром возле деревни отряда не оказалось, и он
словно пропал куда-то ночью. Еще только недавно всыпал Оглобля
этому мужику пару плетей за то, что во-время не доглядел и
поздно сообщил об этом, как прибежали два бандита и поведали о
разгроме лучшей банды.
-- Да! -- Гневно шагал атаман по палатке. -- Выслать во все
стороны пешие и конные разведки. Отряд разыскать; посты к ночи
удвоить.
Через несколько минут потянулись пешие разведывательные
партии, и легко понеслись куда-то три небольших конных отряда.
-- К чорту! -- говорил атаман, -- мало ли что юнкера, -- нас
втрое больше. В случае чего и Шакару можно попросить. Не даст,
скотина! Он таких дел недолюбливает: ему бы наверняка. Поезд
сначала спустить, а потом ограбить, на обозников каких-либо
напасть, а прямо-то он не любит.
-- Не даст -- и чорт с ним! Мы и сами не хуже его сделаем
дело.
В лагере не было слышно ни обычных пьяных криков, ни песен,
и настроение было подавленное. Повсюду кучками толковали о
случившемся.
-- Жалко Могляка!
-- Чего жалеть-то? Ты за своей башкой смотри.
Послышался торопливый топот. К атамановой палатке подскакал
какой-то хохол без шапки, без седла и быстро говорил о чем-то
Забобуре.
-- Что там такое? -- спросил выходя "сам".
-- Отряд вернулся и стоит на прежнем месте.
-- Ага! -- довольно воскликнул атаман, -- теперь
расквитаемся! Заруба! Карасю приказ: завтра к ночи встать
позади отряда, поблизости. Борохня! наши от Сыча-мельника
вернулись?
-- Вернулись.
-- Порошок привезли? Давай их сюда. Ну, что, где? -- спросил
он кого-то из вошедших.
-- Вот! -- и тот передал ему небольшой, завязанный из
грязной тряпочки, узелок.
-- Кто из Дубков сообщение привез?
-- Вавила-косой.
-- Давай его ко мне.
В палатку вошел все тот же прискакавший с донесением об
отряде хохол и низко поклонился.
-- Откуда солдаты воду берут? -- спросил его атаман.
-- То-ись как? -- не понял тот.
-- Ну из деревни... из речки?
-- Не! из колодца, что возле Яковой мельницы.
-- В чем обед варят?
-- Кухня у них есть такая, на колесах.
-- Вот что, Вавила! Вот тебе порошок и чтобы завтра до обеда
он уже был в колодце.
-- Никак невозможно! -- ухмыльнулся мужик.
-- Как невозможно, дубина! Вот я тебе стукну по башке, так
будет возможно!
-- Народу всегда там ихнего много.
-- Мало ли что много. Долго ли кинуть!
-- Ладно, попробую.
-- На вот, попробуй! -- крикнул атаман и вытянул несколько
раз мужика плетью, -- чтобы ты у меня больше не пробовал, а
точно делал, как говорят.
-- Что же... Сделаем, -- согласился Вавила. -- Если уж такое
от вашей милости строгое приказание, -- сделаем.
-- Ну то-то! А ночью я у вас сам буду.
Атаман отослал мужика и злобно пробормотал:
-- Могляка разбили! Я вам покажу... С-собачья коммуна!
Могляка разбил отряд Сергея. Отличная разведка установила
его местонахождение. Банда, введенная в заблуждение поведением
отряда и не ожидая нападения, мирно перепилась. Перехваченный
приказ Битюга дал отряду новые указания, и сильным ударом банда
была уничтожена. Впрочем, это был лишь первый шаг. Предстояло
взять Битюга.
Наши друзья утром проснулись довольно рано, часов около
семи.
-- Значит сегодня наступаем?
-- Значит так.
-- Трудно только по такой дороге подойти ночью.
-- Ночью мы подойдем только до леса, а свернем уже к
рассвету.
-- Пойдем умываться.
Пошли к колодцу. Еще не доходя, они услышали какой-то треск,
похожий на негромкий револьверный выстрел, но не обратили на
него внимания. Теперь же, подходя к мельницам, они увидали
кучку оживленно суетящихся курсантов.
-- Колодец либо отравили, либо заразили, -- сообщили Сергею
сейчас же курсанты.
-- Вот этот субъект. Ему Кузнецов из ногана руку просадил.
Подошел Кузнецов и пояснил: он сегодня дневалил по лагерю и
заметил, что какой-то мужик все время толкается около мельниц.
Это ему показалось подозрительным, так как доступ за черту
расположения курсантов был запрещен. Он спрятался за плетень и
стал наблюдать. Человек подбежал к колодцу и что-то туда
бросил.
-- Стой! -- крикнул, выбегая из засады, дневальный.
Куда там "стой!" -- человек огромными прыжками бросился в
сторону, намереваясь перемахнуть через плетень, но в следующую
же секунду повис на нем с простреленной рукой.
Отравитель, дрожа от боли и от страха, сознался в том, что
приехал ночью от атамана, который и приказал ему бросить этот
узелок в воду, при чем для подтверждения показал протянутый
через всю спину ярко-красный рубец от ременной нагайки. Ночью
он заезжал в деревне к некоему Макару, по прозванию Щелкачу, и
передал ему, что атаман велел тотчас же сообщить, как
подействует отрава. И если подействует, то ночью же он нападет
на красных сам.
-- Вот что! -- сказал Сергей. -- Нам теперь незачем тащиться
по трудной дороге в лес. Мы подождем, пока они сами не подойдут
к нам. Но необходимо дать им уверенность, что отряд
действительно отравлен.
Для наибольшей правдоподобности было приказано: по лагерю
никому не разгуливать, в деревню ни под каким видом не
отлучаться.
Сам Сергей с товарищами отправился к старосте и приказал к
завтрашнему дню приготовить подводы, потому что отряд уезжает,
при чем было прибавлено, что люди позаболели и есть
предположение, что они отравлены. Если же последнее
подтвердится, то, уезжая, они подожгут деревню со всех концов.
Вернулись обратно.
-- Вот только насчет деревни-то зачем ты им пыли напустил?
-- спросил Николай.
-- Чудак! Как только Макар Щелкач узнает, что люди заболели,
он поймет это по-своему, а то обстоятельство, что отряд,
уезжая, собирается сжечь это гнездо, заставит его поторопиться
донести во-время атаману. Я, брат, хочу, чтобы уже наверняка.
В лагере курсантов, с наступлением сумерок, началось сильное
оживление. Заранее выбрали позиции, измерили дистанции, вырыли
и замаскировали окопчики для пулеметов. На рассвете из секретов
прибежали курсанты и сообщили: один о том, что банда заходит в
деревню, другой о том, что банда подходит к оврагу, лежащему в
двух верстах.
И еще тише прилегли цепи и еще безмолвнее притаились
пулеметы за увядшей листвой мнимых кустов. А серая полоса на
окраине неба ширилась и светлела.
Атаман шел вместе с отрядом со стороны оврага, Карась занял
деревню.
"Уж не подохли ли они?" -- подумал атаман, когда они
беспрепятственно приблизились меньше чем на версту к мельницам.
Но в это время несколько редких выстрелов послышались со
стороны лагеря, и пули зажжужали где-то высоко в стороне.
"Ну и стрелки!" -- подумал он и густою цепью быстро повел
банду вперед, туда, откуда защелкали редкие и совершенно не
достигающие цели выстрелы.
Захлебываясь от радости и предвкушая богатую добычу,
бандиты, гуще и гуще смыкая цепи, уже чуть ли не толпами
неслись вперед.
-- Ого-го-го! Бросай винтовки!
-- Мухи дохлые!
Горя от нетерпения, из окраины деревни, бегом, чуть ли не
колоннами, бросилась банда Карася с ревом:
-- Даешь пулеметы!
-- Дае-ешь...
Но тут взвилась голубая ракета, и раздался грохочущий
могучий залп, слившийся с рокотом четырех, направленных в самую
гущу, пулеметов.
Огорошенные такой неожиданной встречей, бандиты дрогнули и
залегли; но расстреливаемые метким огнем по заранее измеренным
дистанциям, в панике бросились бежать. Убегающие люди Карася
напоролись на засаду и заметались, бросаясь через огороды и
плетни.
Разгром был полный. Через час отовсюду стали возвращаться
запыхавшиеся и обливающиеся потом преследовавшие бандитов роты.
Весь день разыскивалось и собиралось оружие с убитых. Дорого
обошлась эта операция атаману. Сам он скрылся, но среди трупов
оказались Оглобля, Черкаш, а также атаманова Сонька. Она лежала
посреди небольшого болотца с простреленной головой. В сумке
нашли флакон одеколона, пудру и дневник; в нем под рубрикой
"моя месть" в списке лично ею уничтоженных врагов значилось --
23 человека.
Далеко по окрестным селениям пронеслись вести о смерти
Могляка, Оглобли, Черкаша, Соньки и Сыча-мельника и о разгроме
их шаек.
Банды притихли и разбились на кучки, ожидая лучших времен,
так как ползли отовсюду слухи о поражениях красных на фронтах и
об успехе белых.
Прошло уже около месяца с тех пор как отряд уехал из Киева.
За это время он совершенно оторвался от прежней жизни и потерял
почти всякую связь с курсами.
И потому с огромной радостью сегодня встретили весть о том,
что их телеграммой вызывают срочно в Киев.
Все отлично знали, что не пройдет и несколько недель, как
снова придется выступать с оружием против одного из
бесчисленных врагов, но тем не менее по городу сильно
соскучились.
Слишком уж напряженно-живая и интересная была в то время там