Страница:
Канадец ловко подвесил гамак к бимсамnote 8, и Анжелика переложила в него Онорину. Та даже не проснулась.
— В гамаке ей будет лучше, да и не так сыро. Но мы не можем дать гамаки и одеяла всем. У нас их не хватит на этакую ораву. Не думали же мы, что нам на голову вдруг свалится такой груз. Но когда мы войдем в зону льдов, вам сюда принесут жаровни.
— Поблагодарите от моего имени монсеньера Рескатора, — сказала Анжелика.
Перро многозначительно подмигнул ей и, уверенно ставя ноги в огромных сапогах из тюленьей кожи, вразвалку удалился.
В твиндеке слышался громкий храп. Гугеноты потушили и второй фонарь, оставив свет лишь около раненого. Но и с ним, кажется, все было в порядке — он спокойно спал. Анжелика завернулась в свое роскошное одеяло.
Утром ее спутницы не преминут обратить внимание на ту особую честь, которой вдруг удостоилась госпожа Анжелика. Неужели Рескатор не мог прислать ей что-нибудь поскромнее, не так бросающееся в глаза? Нет, он сделал это нарочно. Его это так забавляет — выводить всех из равновесия, разжигать в людях удивление, зависть, пробуждать в них низменные чувства или же ввергать их в неистовство.
Это одеяло — не просто одеяло, это оскорбление, брошенное в лицо ее обнищавшим друзьям.
Но, возможно, у него просто нет других? Рескатор окружает себя дорогими вещами. Он не умеет делать скромные подарки. Он счел бы это недостойным. В нем чувствуется прирожденное благородство духа, как у… «У него нет шпаги, он носит вместо нее саблю, но я могла бы поклясться, что он дворянин… Приветствие, с которым он нынче вечером обратился к дамам, не было ни игрой, ни позерством. Он не умеет приветствовать иначе, как в изысканных выражениях
— для него это совершенно естественно. И я никогда не встречала человека, который бы умел носить плащ с таким изяществом, кроме.., кроме…»
Размышления неизменно подводили ее к желанию сравнить его с кем-то, но это неуловимое сравнение упорно от нее ускользало. Где-то в ее памяти жил образ человека, которого ей так напоминал Рескатор…
«Он похож на кого-то, кого я знала. Может быть, поэтому мне иногда кажется, будто мы хорошо знакомы, и я веду себя с ним так, словно он мой старый друг… Видимо, тот, другой, был человек такого же склада, ведь когда я говорю себе „похож“, я не имею в виду внешность — лица Рескатора я никогда не видела… Но эта непринужденная манера держаться, легкость, с которой он подчиняет себе других и в то же время как бы над ними насмехается.., да, все это мне знакомо… И потом, тот, другой, тоже носил маску…»
Ее сердце затрепетало.
Ее вдруг бросило в жар, потом в холод. Она села и поднесла руку к горлу, словно пыталась отбросить сжимавший его необъяснимый страх.
«Он носил маску… Но не всегда — и когда он снимал ее…»
Она едва удержалась от вскрика — внезапно все в ее сознании встало на свои места.
Она вспомнила.
И тут же нервно рассмеялась.
«Так вот оно что!.. Теперь я знаю, на кого он похож… На Жоффрея де Пейрака, моего первого мужа… А я-то никак не могла припомнить, кого он мне напоминает…»
Но странная лихорадка не оставляла ее — она опять вся горела как в огне. В голове одна за другой вспыхивали разноцветные молнии, озаряя мрак, словно сигнальные ракеты той далекой ночью в Кандии…
«Он похож на него!.. Он закрывает лицо маской.., он властвовал на Средиземном море… А что, если это… ОН?»
Ей вдруг стало трудно дышать. Казалось, что сердце сейчас разорвется от переполнившей его муки и радости.
«ОН… А я его не узнала!..»
Потом удушье отпустило ее, она смогла перевести дыхание.., и почувствовала одновременно облегчение и разочарование.
«Какая же я дура!.. Боже мой, что за безумная мысль! Это просто смехотворно!»
Перед ее мысленным взором вновь предстала прекрасная Тулуза и сеньор в красном, вышедший навстречу ей, своей юной супруге. Почти забытая картина… Пусть черты его лица немного стерлись в ее памяти, но она очень ясно видела густые, вьющиеся черные волосы, чьей красоте она так удивилась, когда узнала, что это не парик. И другое, главное — прихрамывающую походку, которая так испугала ее тогда и из-за которой его прозвали Великим лангедокским хромым.
«Какая же я дура! Как я могла хотя бы на секунду вообразить себе такое?»
Поразмыслив, она признала, что между Рескатором и ее мужем действительно есть что-то общее — было от чего впасть в заблуждение и предаться фантазиям. Непринужденная манера разговора, насмешливый ум… Но у Рескатора такая странная форма головы — как у хищной птицы.., она кажется маленькой на широких гофрированных воротниках его испанских костюмов. К тому же у него уверенная походка, крепкие плечи…
«Мой муж был хромой… Но он так хорошо приспособился к своему увечью, что о нем забывали… Его блестящее остроумие восхищало, но в нем не было злости, как у этого морского авантюриста…»
Она вдруг осознала, что вся покрыта потом, будто после приступа лихорадки. Плотнее завернувшись в мягкое одеяло, она задумчиво погладила его пальцем.
«Злости?.. То ли это слово?.. Жоффрею де Пейраку, пожалуй, тоже были свойственны такие широкие, рыцарственные жесты… Но как я посмела их сравнивать! Жоффрей де Пейрак был самым знатным дворянином Тулузы, могущественным сеньором, чуть ли не королем. А Рескатор, хотя он с присущим ему самомнением и заставляет других величать себя „монсеньором“, в конце концов всего лишь авантюрист, живущий грабежами и незаконной торговлей серебром. Сегодня он сказочно богат, а завтра — беден как нищий и на него постоянно охотятся, чтобы изловить и повесить. Эти корсары воображают, будто могут сохранить свое богатство, но на самом деле положение у них непрочное… Быстро наживутся, а потом так же быстро разорятся…
Ей вспомнился маркиз д'Эскренвиль, смотрящий на свой объятый пламенем корабль.
«Все они — игроки, но игроки опасные, потому что их выигрыш всегда зиждется на смерти других людей. А Жоффрей де Пейрак, напротив, был эпикурейцем. Он презирал насилие. Такие, как Рескатор, строят свое существование на трупах… На его руках кровь…»
Она подумала о Канторе, о галерах, которые пустил ко дну этот пират. Да она ведь и сама видела, как исчезла в пучине баржа — плавучий склад боеприпасов королевской эскадры, исчезла вместе со всеми гребцами-каторжниками. А шебекаnote 9 Рескатора лавировала около французских галер, точно стервятник.
«И все же именно к этому человеку меня влечет.., да, влечет, я не могла бы этого отрицать».
Надо смотреть правде в глаза. Анжелика беспокойно ворочалась на своем жестком деревянном ложе не в силах заснуть. А ведь именно к нему, к Рескатору, она бросилась за помощью, думала она. Именно в его руки отдалась с доверием, отбросив всякую осторожность.
Что он имел в виду, сказав, что «согласен отсрочить уплату ее долгов»? Какой платы потребует он от нее за ту услугу, которую согласился ей оказать, и за злую шутку, которую она некогда с ним сыграла?
«Вот чем он в корне отличается от моего первого мужа. Он, как видно, не способен оказать услугу бескорыстно, совершить доброе дело, ничего не ожидая взамен, а ведь как раз по этому и познается истинный дворянин. А Жоффрей де Пейрак — тот был настоящий рыцарь».
Ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы вслух произнести это имя, которое столько лет жило в ее сердце.
Жоффрей де Пейрак!
Как давно запретила она себе воскрешать память о нем! Как давно перестала надеяться встретить его в этом мире!
Ей казалось, что она уже смирилась с тем, что никогда больше его не увидит. Однако необычайное волнение, каких-то несколько минут назад захватившее все ее существо, заставило ее вдруг осознать, что эта несбыточная мечта, несмотря ни на что, продолжает жить в ней.
Жизни не удалось стереть в ее памяти то далекое время, когда она была упоительно счастлива. А между тем, как мало осталось в ней теперь сходства с той юной женщиной, что звалась когда-то графиней де Пейрак!
«Тогда я ничего еще не знала, не умела. Но была абсолютно уверена, что знаю и умею все. И находила вполне естественным, что он меня любит». Представив себе ту супружескую пару: она и граф де Пейрак — Анжелика невольно улыбнулась. Теперь это действительно стало всего лишь картинкой из давнего прошлого, картинкой, которую она могла разглядывать без особой грусти, словно портрет двух посторонних ей людей.
Их богатство, окружавшая их роскошь, утонченные гости Отеля Веселой Науки, высокое положение, которое занимал в королевстве знатный сеньор из Аквитании — как невообразимо далеко все это от переполненного эмигрантами и пиратами таинственного корабля, плывущего к чужой, незнакомой земле.
И ведь с той поры минуло пятнадцать лет!
Королевство теперь далеко, и король никогда более не увидит Анжелику дю Плесси-Белльер, бывшую графиню де Пейрак. Но он, по крайней мере, остался на своем королевском месте, все так же окруженный марионетками-придворными, среди грандиозного великолепия Версаля.
Что ж, когда-то и она была одетой в золотую парчу придворной дамой, любимицей высшего света Франции, Страны-завоевательницы, перед которой трепетала вся Европа.
Но чем дальше в океан уходил маленький, хрупкий корабль, тем больше тускнел прежде такой ослепительный образ Версаля. Он словно застывал, принимая вид помпезной театральной декорации со всей ее фальшью и мишурным блеском.
«Только теперь я начинаю по-настоящему жить, — подумала Анжелика. — Только теперь я наконец-то стала самой собой.., или вот-вот стану. Потому что раньше — даже при дворе — мне всегда чего-то не хватало и я чувствовала, что иду не по тому пути».
Она привстала, чтобы взглянуть на тускло освещенную орудийную палубу, где спали сокрушенные горестями и усталостью люди.
От неожиданного открытия, что она способна столь легко начать жизнь заново, Анжелике сделалось почти страшно. Ведь нельзя же вот так, полностью, отрешиться от своего прошлого, одним махом отбросить все то, что сделало ее такой, а не другой, наложило на нее свой отпечаток. Нельзя так просто отречься от тех, кого она когда-то любила.., или ненавидела. Это поистине чудовищно!
И однако это было так. Бедняжка, она чувствовала, что в придачу ко всему остальному лишилась даже своего прошлого. Она подошла к той поре жизни, когда единственное богатство, которым владеешь и которое никто не сможет у тебя отнять, это ты сама. Все те обличья, которые она принимала прежде и которые так долго боролись между собой: женщина верная и женщина ветреная, честолюбивая и великодушная, мятежная и покорная — помимо ее сознания наконец помирились, и в ее душе воцарился мир.
«Неужели я пережила все это лишь ради того, чтобы однажды оказаться среди чужих мне людей на чужом корабле, плывущем к чужим, неведомым берегам?»
Но должна ли она забыть также и Жоффрея де Пейрака? Навсегда оставить его там, в прошлом?
Острое сожаление о несбывшемся, о том, чем могла бы стать, но не стала их любовь, словно кинжалом пронзило ее сердце. Может быть, они сами разрушили бы ее за эти годы, как и многие супружеские пары, которые она знала? Или же им все-таки удалось бы избежать ловушек и пронести свое чувство через всю жизнь?
Это было бы нелегко. И она знала его так мало…
Впервые Анжелика признавалась себе, что хотя Жоффрей и был ее мужем, она так и не смогла до конца понять, что он за человек. В те недолгие годы, которые они прожили вместе, открытие любви и даримых ею наслаждений, всего того, во что так искусно посвящал свою молодую жену знатный тулузский сеньор на двенадцать лет ее старше, занимало ее куда больше, чем поиски глубокого взаимопонимания. И у нее не осталось времени — его оказалось отпущено так мало — чтобы оценить свою собственную душевную силу и, главнее, постичь истинные, неизменные основы характера Жоффрея де Пейрака, завзятого фантазера, так любившего сбивать с толку всех, кто его окружал.
Она и себя научилась понимать лишь в той жестокой борьбе, которую ей навязала жизнь и которую ей пришлось вести в одиночестве.
В одиночестве — всегда, всегда!
Хотя она дважды побывала замужем, была матерью, судьба назначила ей удел женщины одинокой. Она одна решала, как ей жить: так или этак, что ей делать, а чего нет, одна выбирала, какой ей идти дорогой. И не было рядом мужского плеча, на которое можно было бы, закрыв глаза, приклонить голову и наконец подумать: «Какая разница — куда? Веди меня! Ведь я твоя жена, и чего хочешь ты, того хочу и я».
Судьба вынуждала ее принимать все решения в одиночку. И она замечала, что уже устала от этого — ведь это совсем несвойственно женской натуре.
Дойдя в своих раздумьях до этого вывода, Анжелика тут же с жаром себя опровергла. С чего это ей сегодня вздумалось сокрушаться о своем одиночестве? До сих пор ничто не свидетельствовало о том, что она создана для безропотного послушания.
Да разве согласилась бы она теперь, чтобы ее кто-то вел за руку? В конце концов она намного лучше, чем большинство мужчин, знает, что и как ей делать. Брачное ярмо только раздражало бы ее.
Мэтр Берн скоро сделает ей предложение. Сейчас он ранен — это дает некоторую отсрочку. Но он ее любит, он попросит ее выйти за него замуж — и что она ему ответит? И «да», и «нет» казались ей равно невозможными, потому что она и боялась связать себя с ним, и нуждалась в его дружбе. Ей необходимо было чувствовать себя любимой.
«Вот единственные узы, которых я жажду всей душой, — подумала она. — Узы любви. Но'может ли любовь существовать без оков?»
От этой мысли она вздрогнула.
«Нет, это не правда! Я ненавижу любовь! Я не хочу любви!»
Теперь она ясно видела свой дальнейший путь. Она останется одинокой. Останется вдовой. Это ее судьба — остаться вдовой, хранящей верность далекой любви своей молодости, любви, по которой она будет тосковать до самого смертного часа. Она будет жить так, что ее не в чем будет упрекнуть. Она вырастит счастливой и красивой Онорину, свое дорогое дитя. На Островах ей некогда будет скучать — ведь там надо будет строить новую жизнь. Она будет Другом всем и прежде всего — детям и не изменит своему женскому предназначению, которое во все времена состоит в том, чтобы отдавать и растить.
Что же касается Рескатора… Она не может не принимать его в расчет. На несколько мгновений ей удалось выбросить из мыслей его образ, но он возвращался, неотступно преследуя ее. Пират в черной маске был слишком близко.
Несколько лет она думала о нем, как об умершем, но теперь это было невозможно. Она ощущала его присутствие рядом с собой так живо, так остро, что ясно поняла: ей нелегко будет избегнуть ловушек, из которых наиболее опасные, пожалуй, таились в ней самой. К счастью, теперь она знает, отчего этот человек, Рескатор, так воспламенил ее воображение и ее сердце. Всему виной его неуловимое сходство в поведении и манерах с тем, кого она когда-то так любила, сходство, которое чуть было не обмануло ее. Но мираж рассеялся, и она не позволит хозяину «Голдсборо» сделать ее своей игрушкой.
Анжелика погружалась в сон. «Нет никакого сходства, — повторила она про себя, засыпая, — кроме.., кроме чего?.. При следующей встрече надо будет присмотреться к Рескатору внимательнее…»
Право же, тут не только ее вина… Виновато это странное сходство и ее воспоминания.., это из-за них она, несмотря ни на что, немножко в него.., влюблена…
Глава 3
— В гамаке ей будет лучше, да и не так сыро. Но мы не можем дать гамаки и одеяла всем. У нас их не хватит на этакую ораву. Не думали же мы, что нам на голову вдруг свалится такой груз. Но когда мы войдем в зону льдов, вам сюда принесут жаровни.
— Поблагодарите от моего имени монсеньера Рескатора, — сказала Анжелика.
Перро многозначительно подмигнул ей и, уверенно ставя ноги в огромных сапогах из тюленьей кожи, вразвалку удалился.
В твиндеке слышался громкий храп. Гугеноты потушили и второй фонарь, оставив свет лишь около раненого. Но и с ним, кажется, все было в порядке — он спокойно спал. Анжелика завернулась в свое роскошное одеяло.
Утром ее спутницы не преминут обратить внимание на ту особую честь, которой вдруг удостоилась госпожа Анжелика. Неужели Рескатор не мог прислать ей что-нибудь поскромнее, не так бросающееся в глаза? Нет, он сделал это нарочно. Его это так забавляет — выводить всех из равновесия, разжигать в людях удивление, зависть, пробуждать в них низменные чувства или же ввергать их в неистовство.
Это одеяло — не просто одеяло, это оскорбление, брошенное в лицо ее обнищавшим друзьям.
Но, возможно, у него просто нет других? Рескатор окружает себя дорогими вещами. Он не умеет делать скромные подарки. Он счел бы это недостойным. В нем чувствуется прирожденное благородство духа, как у… «У него нет шпаги, он носит вместо нее саблю, но я могла бы поклясться, что он дворянин… Приветствие, с которым он нынче вечером обратился к дамам, не было ни игрой, ни позерством. Он не умеет приветствовать иначе, как в изысканных выражениях
— для него это совершенно естественно. И я никогда не встречала человека, который бы умел носить плащ с таким изяществом, кроме.., кроме…»
Размышления неизменно подводили ее к желанию сравнить его с кем-то, но это неуловимое сравнение упорно от нее ускользало. Где-то в ее памяти жил образ человека, которого ей так напоминал Рескатор…
«Он похож на кого-то, кого я знала. Может быть, поэтому мне иногда кажется, будто мы хорошо знакомы, и я веду себя с ним так, словно он мой старый друг… Видимо, тот, другой, был человек такого же склада, ведь когда я говорю себе „похож“, я не имею в виду внешность — лица Рескатора я никогда не видела… Но эта непринужденная манера держаться, легкость, с которой он подчиняет себе других и в то же время как бы над ними насмехается.., да, все это мне знакомо… И потом, тот, другой, тоже носил маску…»
Ее сердце затрепетало.
Ее вдруг бросило в жар, потом в холод. Она села и поднесла руку к горлу, словно пыталась отбросить сжимавший его необъяснимый страх.
«Он носил маску… Но не всегда — и когда он снимал ее…»
Она едва удержалась от вскрика — внезапно все в ее сознании встало на свои места.
Она вспомнила.
И тут же нервно рассмеялась.
«Так вот оно что!.. Теперь я знаю, на кого он похож… На Жоффрея де Пейрака, моего первого мужа… А я-то никак не могла припомнить, кого он мне напоминает…»
Но странная лихорадка не оставляла ее — она опять вся горела как в огне. В голове одна за другой вспыхивали разноцветные молнии, озаряя мрак, словно сигнальные ракеты той далекой ночью в Кандии…
«Он похож на него!.. Он закрывает лицо маской.., он властвовал на Средиземном море… А что, если это… ОН?»
Ей вдруг стало трудно дышать. Казалось, что сердце сейчас разорвется от переполнившей его муки и радости.
«ОН… А я его не узнала!..»
Потом удушье отпустило ее, она смогла перевести дыхание.., и почувствовала одновременно облегчение и разочарование.
«Какая же я дура!.. Боже мой, что за безумная мысль! Это просто смехотворно!»
Перед ее мысленным взором вновь предстала прекрасная Тулуза и сеньор в красном, вышедший навстречу ей, своей юной супруге. Почти забытая картина… Пусть черты его лица немного стерлись в ее памяти, но она очень ясно видела густые, вьющиеся черные волосы, чьей красоте она так удивилась, когда узнала, что это не парик. И другое, главное — прихрамывающую походку, которая так испугала ее тогда и из-за которой его прозвали Великим лангедокским хромым.
«Какая же я дура! Как я могла хотя бы на секунду вообразить себе такое?»
Поразмыслив, она признала, что между Рескатором и ее мужем действительно есть что-то общее — было от чего впасть в заблуждение и предаться фантазиям. Непринужденная манера разговора, насмешливый ум… Но у Рескатора такая странная форма головы — как у хищной птицы.., она кажется маленькой на широких гофрированных воротниках его испанских костюмов. К тому же у него уверенная походка, крепкие плечи…
«Мой муж был хромой… Но он так хорошо приспособился к своему увечью, что о нем забывали… Его блестящее остроумие восхищало, но в нем не было злости, как у этого морского авантюриста…»
Она вдруг осознала, что вся покрыта потом, будто после приступа лихорадки. Плотнее завернувшись в мягкое одеяло, она задумчиво погладила его пальцем.
«Злости?.. То ли это слово?.. Жоффрею де Пейраку, пожалуй, тоже были свойственны такие широкие, рыцарственные жесты… Но как я посмела их сравнивать! Жоффрей де Пейрак был самым знатным дворянином Тулузы, могущественным сеньором, чуть ли не королем. А Рескатор, хотя он с присущим ему самомнением и заставляет других величать себя „монсеньором“, в конце концов всего лишь авантюрист, живущий грабежами и незаконной торговлей серебром. Сегодня он сказочно богат, а завтра — беден как нищий и на него постоянно охотятся, чтобы изловить и повесить. Эти корсары воображают, будто могут сохранить свое богатство, но на самом деле положение у них непрочное… Быстро наживутся, а потом так же быстро разорятся…
Ей вспомнился маркиз д'Эскренвиль, смотрящий на свой объятый пламенем корабль.
«Все они — игроки, но игроки опасные, потому что их выигрыш всегда зиждется на смерти других людей. А Жоффрей де Пейрак, напротив, был эпикурейцем. Он презирал насилие. Такие, как Рескатор, строят свое существование на трупах… На его руках кровь…»
Она подумала о Канторе, о галерах, которые пустил ко дну этот пират. Да она ведь и сама видела, как исчезла в пучине баржа — плавучий склад боеприпасов королевской эскадры, исчезла вместе со всеми гребцами-каторжниками. А шебекаnote 9 Рескатора лавировала около французских галер, точно стервятник.
«И все же именно к этому человеку меня влечет.., да, влечет, я не могла бы этого отрицать».
Надо смотреть правде в глаза. Анжелика беспокойно ворочалась на своем жестком деревянном ложе не в силах заснуть. А ведь именно к нему, к Рескатору, она бросилась за помощью, думала она. Именно в его руки отдалась с доверием, отбросив всякую осторожность.
Что он имел в виду, сказав, что «согласен отсрочить уплату ее долгов»? Какой платы потребует он от нее за ту услугу, которую согласился ей оказать, и за злую шутку, которую она некогда с ним сыграла?
«Вот чем он в корне отличается от моего первого мужа. Он, как видно, не способен оказать услугу бескорыстно, совершить доброе дело, ничего не ожидая взамен, а ведь как раз по этому и познается истинный дворянин. А Жоффрей де Пейрак — тот был настоящий рыцарь».
Ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы вслух произнести это имя, которое столько лет жило в ее сердце.
Жоффрей де Пейрак!
Как давно запретила она себе воскрешать память о нем! Как давно перестала надеяться встретить его в этом мире!
Ей казалось, что она уже смирилась с тем, что никогда больше его не увидит. Однако необычайное волнение, каких-то несколько минут назад захватившее все ее существо, заставило ее вдруг осознать, что эта несбыточная мечта, несмотря ни на что, продолжает жить в ней.
Жизни не удалось стереть в ее памяти то далекое время, когда она была упоительно счастлива. А между тем, как мало осталось в ней теперь сходства с той юной женщиной, что звалась когда-то графиней де Пейрак!
«Тогда я ничего еще не знала, не умела. Но была абсолютно уверена, что знаю и умею все. И находила вполне естественным, что он меня любит». Представив себе ту супружескую пару: она и граф де Пейрак — Анжелика невольно улыбнулась. Теперь это действительно стало всего лишь картинкой из давнего прошлого, картинкой, которую она могла разглядывать без особой грусти, словно портрет двух посторонних ей людей.
Их богатство, окружавшая их роскошь, утонченные гости Отеля Веселой Науки, высокое положение, которое занимал в королевстве знатный сеньор из Аквитании — как невообразимо далеко все это от переполненного эмигрантами и пиратами таинственного корабля, плывущего к чужой, незнакомой земле.
И ведь с той поры минуло пятнадцать лет!
Королевство теперь далеко, и король никогда более не увидит Анжелику дю Плесси-Белльер, бывшую графиню де Пейрак. Но он, по крайней мере, остался на своем королевском месте, все так же окруженный марионетками-придворными, среди грандиозного великолепия Версаля.
Что ж, когда-то и она была одетой в золотую парчу придворной дамой, любимицей высшего света Франции, Страны-завоевательницы, перед которой трепетала вся Европа.
Но чем дальше в океан уходил маленький, хрупкий корабль, тем больше тускнел прежде такой ослепительный образ Версаля. Он словно застывал, принимая вид помпезной театральной декорации со всей ее фальшью и мишурным блеском.
«Только теперь я начинаю по-настоящему жить, — подумала Анжелика. — Только теперь я наконец-то стала самой собой.., или вот-вот стану. Потому что раньше — даже при дворе — мне всегда чего-то не хватало и я чувствовала, что иду не по тому пути».
Она привстала, чтобы взглянуть на тускло освещенную орудийную палубу, где спали сокрушенные горестями и усталостью люди.
От неожиданного открытия, что она способна столь легко начать жизнь заново, Анжелике сделалось почти страшно. Ведь нельзя же вот так, полностью, отрешиться от своего прошлого, одним махом отбросить все то, что сделало ее такой, а не другой, наложило на нее свой отпечаток. Нельзя так просто отречься от тех, кого она когда-то любила.., или ненавидела. Это поистине чудовищно!
И однако это было так. Бедняжка, она чувствовала, что в придачу ко всему остальному лишилась даже своего прошлого. Она подошла к той поре жизни, когда единственное богатство, которым владеешь и которое никто не сможет у тебя отнять, это ты сама. Все те обличья, которые она принимала прежде и которые так долго боролись между собой: женщина верная и женщина ветреная, честолюбивая и великодушная, мятежная и покорная — помимо ее сознания наконец помирились, и в ее душе воцарился мир.
«Неужели я пережила все это лишь ради того, чтобы однажды оказаться среди чужих мне людей на чужом корабле, плывущем к чужим, неведомым берегам?»
Но должна ли она забыть также и Жоффрея де Пейрака? Навсегда оставить его там, в прошлом?
Острое сожаление о несбывшемся, о том, чем могла бы стать, но не стала их любовь, словно кинжалом пронзило ее сердце. Может быть, они сами разрушили бы ее за эти годы, как и многие супружеские пары, которые она знала? Или же им все-таки удалось бы избежать ловушек и пронести свое чувство через всю жизнь?
Это было бы нелегко. И она знала его так мало…
Впервые Анжелика признавалась себе, что хотя Жоффрей и был ее мужем, она так и не смогла до конца понять, что он за человек. В те недолгие годы, которые они прожили вместе, открытие любви и даримых ею наслаждений, всего того, во что так искусно посвящал свою молодую жену знатный тулузский сеньор на двенадцать лет ее старше, занимало ее куда больше, чем поиски глубокого взаимопонимания. И у нее не осталось времени — его оказалось отпущено так мало — чтобы оценить свою собственную душевную силу и, главнее, постичь истинные, неизменные основы характера Жоффрея де Пейрака, завзятого фантазера, так любившего сбивать с толку всех, кто его окружал.
Она и себя научилась понимать лишь в той жестокой борьбе, которую ей навязала жизнь и которую ей пришлось вести в одиночестве.
В одиночестве — всегда, всегда!
Хотя она дважды побывала замужем, была матерью, судьба назначила ей удел женщины одинокой. Она одна решала, как ей жить: так или этак, что ей делать, а чего нет, одна выбирала, какой ей идти дорогой. И не было рядом мужского плеча, на которое можно было бы, закрыв глаза, приклонить голову и наконец подумать: «Какая разница — куда? Веди меня! Ведь я твоя жена, и чего хочешь ты, того хочу и я».
Судьба вынуждала ее принимать все решения в одиночку. И она замечала, что уже устала от этого — ведь это совсем несвойственно женской натуре.
Дойдя в своих раздумьях до этого вывода, Анжелика тут же с жаром себя опровергла. С чего это ей сегодня вздумалось сокрушаться о своем одиночестве? До сих пор ничто не свидетельствовало о том, что она создана для безропотного послушания.
Да разве согласилась бы она теперь, чтобы ее кто-то вел за руку? В конце концов она намного лучше, чем большинство мужчин, знает, что и как ей делать. Брачное ярмо только раздражало бы ее.
Мэтр Берн скоро сделает ей предложение. Сейчас он ранен — это дает некоторую отсрочку. Но он ее любит, он попросит ее выйти за него замуж — и что она ему ответит? И «да», и «нет» казались ей равно невозможными, потому что она и боялась связать себя с ним, и нуждалась в его дружбе. Ей необходимо было чувствовать себя любимой.
«Вот единственные узы, которых я жажду всей душой, — подумала она. — Узы любви. Но'может ли любовь существовать без оков?»
От этой мысли она вздрогнула.
«Нет, это не правда! Я ненавижу любовь! Я не хочу любви!»
Теперь она ясно видела свой дальнейший путь. Она останется одинокой. Останется вдовой. Это ее судьба — остаться вдовой, хранящей верность далекой любви своей молодости, любви, по которой она будет тосковать до самого смертного часа. Она будет жить так, что ее не в чем будет упрекнуть. Она вырастит счастливой и красивой Онорину, свое дорогое дитя. На Островах ей некогда будет скучать — ведь там надо будет строить новую жизнь. Она будет Другом всем и прежде всего — детям и не изменит своему женскому предназначению, которое во все времена состоит в том, чтобы отдавать и растить.
Что же касается Рескатора… Она не может не принимать его в расчет. На несколько мгновений ей удалось выбросить из мыслей его образ, но он возвращался, неотступно преследуя ее. Пират в черной маске был слишком близко.
Несколько лет она думала о нем, как об умершем, но теперь это было невозможно. Она ощущала его присутствие рядом с собой так живо, так остро, что ясно поняла: ей нелегко будет избегнуть ловушек, из которых наиболее опасные, пожалуй, таились в ней самой. К счастью, теперь она знает, отчего этот человек, Рескатор, так воспламенил ее воображение и ее сердце. Всему виной его неуловимое сходство в поведении и манерах с тем, кого она когда-то так любила, сходство, которое чуть было не обмануло ее. Но мираж рассеялся, и она не позволит хозяину «Голдсборо» сделать ее своей игрушкой.
Анжелика погружалась в сон. «Нет никакого сходства, — повторила она про себя, засыпая, — кроме.., кроме чего?.. При следующей встрече надо будет присмотреться к Рескатору внимательнее…»
Право же, тут не только ее вина… Виновато это странное сходство и ее воспоминания.., это из-за них она, несмотря ни на что, немножко в него.., влюблена…
Глава 3
На следующий день мэтр Габриэль Берн сделал ей предложение.
Он был уже в полном сознании и, судя по всему, шел на поправку. Его левая рука висела на перевязи, однако когда он сидел, опираясь на большую подушку, набитую соломой (Абигель и Северина надергали ее из подстилки для коз и коров в соседнем трюме), вид у него снова был такой же, как обычно; здоровый цвет лица, спокойный взгляд. Он признался, что умирает от голода. Ближе к середине утра мавр, охранявший апартаменты Рескатора, по поручению своего господина принес раненому маленький серебряный котелок с превосходным, искусно приправленным пряностями рагу, а также бутылку старого вина и два хлебца с кунжутом.
Появление огромного мавра произвело среди пассажиров сенсацию. Вид у него был самый добродушный, и он весело смеялся под любопытными взглядами окруживших его детей, скаля крепкие белые зубы.
— Всякий раз, когда один из этих молодчиков является к нам на нижнюю палубу, оказывается, что он принадлежит к иной расе, чем предыдущие, — заметил мэтр Габриэль, неприязненно глядя вслед уходящему мавру. — Похоже, что здешний экипаж еще пестрее, чем костюм Арлекина.
— Азиаты нам тут еще не встречались, зато я уже видел индейца, — взволнованно сообщил Мартиал. — Да, да, я уверен: это самый настоящий индеец. Одет он, как другие матросы, но у него черные косички и красная, как кирпич, кожа.
Анжелика расставила принесенную еду около раненого.
— С вами здесь обращаются, как с почетным гостем, — заметила она.
Торговец что-то невнятно пробурчал, а затем, увидев, что Анжелика собирается его кормить, почти рассердился.
— Да за кого вы меня принимаете? Я не новорожденный младенец.
— Но вы еще слабы.
— Слаб? — повторил он, негодующе пожав плечами, отчего его лицо тут же сморщилось от боли.
Анжелика рассмеялась. Ей всегда нравилась его спокойная сила. В ней было что-то такое, что вселяло в окружающих чувство покоя и безопасности. Всем своим видом мэтр Берн внушал доверие — и этому впечатлению способствовала даже его дородность. То не была обрюзглость чревоугодника и кутилы, напоминающего подушку или раздувшегося моллюска. Дородность казалась частью его сангвинической натуры, и, должно быть, он располнел еще в молодости, не потеряв от этого силы, а только став выглядеть старше своих лет, что с самого начала помогало ему производить благоприятное впечатление на клиентов и коллег-торговцев. Отсюда и то неподдельное уважение, которое они продолжают оказывать ему и по сей день. Анжелика снисходительно смотрела, как он, действуя одной рукой, с аппетитом уплетает рагу из поставленного рядом с ним котелка.
— Если бы вы не были гугенотом, мэтр Берн, из вас мог бы получиться заправский гурман.
— Не только, — ответил он, бросая на нее загадочный взгляд. — У каждого человека есть две стороны: лицо и изнанка.
Не донеся до рта очередную ложку, он заколебался и добавил:
— Я понимаю, что вы хотите сказать, но, право, сегодня я голоден как волк и…
— Да ешьте, ешьте! Я вас просто поддразнивала, — с нежностью сказала она.
— В память обо всех тех случаях, когда вы ворчали на меня в Ла-Рошели за то, что я слишком радею о вашем столе и ввожу ваших детей в грех обжорства.
— Так мне и надо, — признал он с улыбкой. — Увы, теперь все это от нас далеко…
Между тем пастор Бокер собирал свою паству — приходивший только что боцман Эриксон сказал, что все пассажиры должны подняться на верхнюю палубу для короткой прогулки. Погода стоит хорошая, так что сейчас они будут меньше мешать команде, чем в другое время.
Анжелика осталась наедине с мэтром Берном. Она хотела воспользоваться случаем, чтобы выразить ему свою признательность.
— Я еще не имела возможности поблагодарить вас, мэтр Берн, — сказала она,
— но я снова перед вами в долгу. Вы были ранены, спасая мне жизнь.
Он поднял глаза и посмотрел на нее. Анжелика опустила веки. Его взгляд, нередко бесстрашный и холодный, был сейчас так же красноречив, как и вчера, когда, очнувшись от беспамятства, он видел только ее и больше ничего.
— Как мог я не спасти вас? — сказал он наконец. — Ведь в вас — вся моя жизнь.
И, увидев ее еле заметный протестующий жест, добавил:
— Госпожа Анжелика, я прощу вас стать моей женой. Анжелика смутилась. Итак, эта минута наступила — мэтр Габриэль попросил ее руки. Она не впала в панику и даже, надо признаться, почувствовала к нему нежность. Он любит ее так сильно, что готов сделать ее своей женой перед Богом, несмотря на все то, что он знает.., или, наоборот, не знает о ее прошлом. Для человека столь строгой нравственности это не шутка, это свидетельство подлинной любви.
Но она чувствовала, что не может дать ему ясного ответа и в замешательстве сцепила руки.
Габриэль Берн, не отрываясь, глядел на ее правильный, тонкий профиль, вид которого наполнял его душу острым волнением и почти причинял боль. С тех пор, как он, поддавшись искушению, стал смотреть на нее, как на женщину, каждый брошенный на нее взгляд открывал ему в ней все новые совершенства. Ему нравилась даже ее сегодняшняя бледность — следствие усталости после драматических событий вчерашнего дня, когда она словно взяла их всех за руки и вырвала из когтей безжалостной судьбы. Он снова видел ее прекрасные, горящие глаза, слышал ее повелительный голос, приказывающий им торопиться.
С развевающимися по ветру волосами она мчалась через ланды, держа за руки детей, за которыми гнались убийцы-драгуны, мчалась, влекомая той могучей силой, что просыпается в женщине — дарительнице и хранительнице жизни, когда ее близким грозит смерть. Он никогда не забудет этой картины.
Сейчас та же самая женщина стояла рядом с ним на коленях и казалась уже не сильной, а слабой. Он видел, как она кусает губы, и по судорожному движению ее груди догадывался, как учащенно колотится ее сердце.
Наконец она ответила:
— Своим предложением вы оказали мне большую честь, мэтр Берн.., но я вас недостойна.
Торговец нахмурился и крепко стиснул зубы, с трудом подавляя желание вспылить. Ему не сразу удалось взять себя в руки, и когда удивленная его молчанием Анжелика осмелилась взглянуть на него, то увидела, что он побелел от ярости.
— Мне противно смотреть, как вы лицемерите, — сказал он без обиняков. — Это я вас недостоин. Не думайте, что меня так легко одурачить. Берны из Ла-Рошели никогда не числились в простаках… Я знаю.., я уверен, и не просто уверен, а убежден, что вы принадлежите к иному миру, чем я. Да, сударыня, я знаю, что в сравнении с вами я всего лишь простолюдин, простой торговец.
Испугавшись, что он разгадал ее тайну, она взглянула на него с таким страхом, что он поспешил взять ее за руку.
— Госпожа Анжелика, я ваш друг. Я не знаю, что разлучило вас с вашей семьей и вашим кругом, не знаю, какая драма ввергла вас в ту нищету, в которой я нашел вас… Но я знаю, что ваше сословие отвергло и изгнало вас, как волки изгоняют из стаи того или ту, кто не желает выть вместе с ними. Вы нашли пристанище у нас, в Ла-Рошели, и были там счастливы.
— О да, там я была счастлива, — сказала она совсем тихо.
Он все еще сжимал ее ладонь, и, подняв его руку вместе со своей, она смиренно и нежно прижалась к ней щекой. Он вздрогнул.
— В Ла-Рошели я не осмеливался поговорить с вами об этом, — сказал он глухо, — потому что чувствовал: я вам не ровня. Но сегодня мне кажется, что в нашей нынешней нищете мы стали.., равны. Мы плывем в Новый Свет. И вы нуждаетесь в защите, ведь правда?
Анжелика несколько раз кивнула. Как просто было бы Ответить: «Да, я согласна» — и зажить скромной жизнью, вкус которой она уже знала.
— Я люблю ваших детей, — сказала она, — и мне нравится служить вам, мэтр Берн, но…
— Но что?
— Роль супруги предполагает некоторые обязанности!
Он внимательно посмотрел на нее, все еще держа ее руку, и она почувствовала, как задрожали его пальцы.
— Разве вы из тех женщин, которые их страшатся? — спросил он мягко. В его голосе слышалось удивление. — Или же я вам неприятен?
— Нет, дело вовсе не в этом, — искренне запротестовала она.
И вдруг сбивчиво, перескакивая с одного на другое, начала рассказывать ему свою трагическую историю, которую до этого не могла рассказать никому: как горел ее замок, как драгуны выбрасывали из окон детей на острия пик, как потом они надругались над ней и перерезали горло ее маленькому сыну. Она говорила, и на душе у нее становилось легче. Страшные картины утратили прежнюю остроту, и Анжелика обнаружила, что может вызывать их в памяти, не теряя самообладания. Единственной раной, которой она и теперь не могла коснуться без боли, было воспоминание о том, как она взяла на руки Шарля-Анри и увидела, что он не спит, а умер.
По ее щекам покатились слезы.
Мэтр Берн слушал ее очень внимательно и не выказывал ни ужаса, ни жалости.
Потом он долго думал.
Его разум безжалостно отторгал мысли о поругании, которому подверглось ее тело, ибо он решил никогда не думать о прошлом той, кого называли госпожой Анжеликой, поскольку никто не знал ее фамилии. Он желал видеть в ней лишь ту женщину, которая была сейчас перед ним и которую он любил, а не ту незнакомку, чье бурное минувшее порой проглядывало в ее переменчивых глазах, так похожих цветом на море. Если бы он начал задумываться, пытаясь разгадать ее и сорвать покровы с ее тайн, он бы сошел с ума, измученный неотвязными думами о ее прошлом.
Наконец он твердо сказал:
— Я думаю, вы преувеличиваете, полагая, что эта давняя драма помешает вам снова зажить жизнью здоровой женщины в объятиях супруга, который будет любить вас и в счастье, и в горестях. Если бы все это произошло, когда вы еще были невинной девушкой, то случившееся, конечно, могло бы подействовать на вас сокрушительно. Но ведь вы уже были женщиной, и — если можно верить вчерашним намекам этого коварного субъекта Рескатора, нашего капитана, — женщиной, которая не всегда была робка с мужчинами. Время прошло. И сердце ваше, и тело давно уже не те, что в день, когда на них обрушились эти несчастья. Женщины обладают способностью к самообновлению — они подобны луне или круговороту времен года. Теперь вы другая. Зачем же вам, чья красота, кажется, сотворена только вчера, жить прошлым и изводить себя тягостными воспоминаниями?
Он был уже в полном сознании и, судя по всему, шел на поправку. Его левая рука висела на перевязи, однако когда он сидел, опираясь на большую подушку, набитую соломой (Абигель и Северина надергали ее из подстилки для коз и коров в соседнем трюме), вид у него снова был такой же, как обычно; здоровый цвет лица, спокойный взгляд. Он признался, что умирает от голода. Ближе к середине утра мавр, охранявший апартаменты Рескатора, по поручению своего господина принес раненому маленький серебряный котелок с превосходным, искусно приправленным пряностями рагу, а также бутылку старого вина и два хлебца с кунжутом.
Появление огромного мавра произвело среди пассажиров сенсацию. Вид у него был самый добродушный, и он весело смеялся под любопытными взглядами окруживших его детей, скаля крепкие белые зубы.
— Всякий раз, когда один из этих молодчиков является к нам на нижнюю палубу, оказывается, что он принадлежит к иной расе, чем предыдущие, — заметил мэтр Габриэль, неприязненно глядя вслед уходящему мавру. — Похоже, что здешний экипаж еще пестрее, чем костюм Арлекина.
— Азиаты нам тут еще не встречались, зато я уже видел индейца, — взволнованно сообщил Мартиал. — Да, да, я уверен: это самый настоящий индеец. Одет он, как другие матросы, но у него черные косички и красная, как кирпич, кожа.
Анжелика расставила принесенную еду около раненого.
— С вами здесь обращаются, как с почетным гостем, — заметила она.
Торговец что-то невнятно пробурчал, а затем, увидев, что Анжелика собирается его кормить, почти рассердился.
— Да за кого вы меня принимаете? Я не новорожденный младенец.
— Но вы еще слабы.
— Слаб? — повторил он, негодующе пожав плечами, отчего его лицо тут же сморщилось от боли.
Анжелика рассмеялась. Ей всегда нравилась его спокойная сила. В ней было что-то такое, что вселяло в окружающих чувство покоя и безопасности. Всем своим видом мэтр Берн внушал доверие — и этому впечатлению способствовала даже его дородность. То не была обрюзглость чревоугодника и кутилы, напоминающего подушку или раздувшегося моллюска. Дородность казалась частью его сангвинической натуры, и, должно быть, он располнел еще в молодости, не потеряв от этого силы, а только став выглядеть старше своих лет, что с самого начала помогало ему производить благоприятное впечатление на клиентов и коллег-торговцев. Отсюда и то неподдельное уважение, которое они продолжают оказывать ему и по сей день. Анжелика снисходительно смотрела, как он, действуя одной рукой, с аппетитом уплетает рагу из поставленного рядом с ним котелка.
— Если бы вы не были гугенотом, мэтр Берн, из вас мог бы получиться заправский гурман.
— Не только, — ответил он, бросая на нее загадочный взгляд. — У каждого человека есть две стороны: лицо и изнанка.
Не донеся до рта очередную ложку, он заколебался и добавил:
— Я понимаю, что вы хотите сказать, но, право, сегодня я голоден как волк и…
— Да ешьте, ешьте! Я вас просто поддразнивала, — с нежностью сказала она.
— В память обо всех тех случаях, когда вы ворчали на меня в Ла-Рошели за то, что я слишком радею о вашем столе и ввожу ваших детей в грех обжорства.
— Так мне и надо, — признал он с улыбкой. — Увы, теперь все это от нас далеко…
Между тем пастор Бокер собирал свою паству — приходивший только что боцман Эриксон сказал, что все пассажиры должны подняться на верхнюю палубу для короткой прогулки. Погода стоит хорошая, так что сейчас они будут меньше мешать команде, чем в другое время.
Анжелика осталась наедине с мэтром Берном. Она хотела воспользоваться случаем, чтобы выразить ему свою признательность.
— Я еще не имела возможности поблагодарить вас, мэтр Берн, — сказала она,
— но я снова перед вами в долгу. Вы были ранены, спасая мне жизнь.
Он поднял глаза и посмотрел на нее. Анжелика опустила веки. Его взгляд, нередко бесстрашный и холодный, был сейчас так же красноречив, как и вчера, когда, очнувшись от беспамятства, он видел только ее и больше ничего.
— Как мог я не спасти вас? — сказал он наконец. — Ведь в вас — вся моя жизнь.
И, увидев ее еле заметный протестующий жест, добавил:
— Госпожа Анжелика, я прощу вас стать моей женой. Анжелика смутилась. Итак, эта минута наступила — мэтр Габриэль попросил ее руки. Она не впала в панику и даже, надо признаться, почувствовала к нему нежность. Он любит ее так сильно, что готов сделать ее своей женой перед Богом, несмотря на все то, что он знает.., или, наоборот, не знает о ее прошлом. Для человека столь строгой нравственности это не шутка, это свидетельство подлинной любви.
Но она чувствовала, что не может дать ему ясного ответа и в замешательстве сцепила руки.
Габриэль Берн, не отрываясь, глядел на ее правильный, тонкий профиль, вид которого наполнял его душу острым волнением и почти причинял боль. С тех пор, как он, поддавшись искушению, стал смотреть на нее, как на женщину, каждый брошенный на нее взгляд открывал ему в ней все новые совершенства. Ему нравилась даже ее сегодняшняя бледность — следствие усталости после драматических событий вчерашнего дня, когда она словно взяла их всех за руки и вырвала из когтей безжалостной судьбы. Он снова видел ее прекрасные, горящие глаза, слышал ее повелительный голос, приказывающий им торопиться.
С развевающимися по ветру волосами она мчалась через ланды, держа за руки детей, за которыми гнались убийцы-драгуны, мчалась, влекомая той могучей силой, что просыпается в женщине — дарительнице и хранительнице жизни, когда ее близким грозит смерть. Он никогда не забудет этой картины.
Сейчас та же самая женщина стояла рядом с ним на коленях и казалась уже не сильной, а слабой. Он видел, как она кусает губы, и по судорожному движению ее груди догадывался, как учащенно колотится ее сердце.
Наконец она ответила:
— Своим предложением вы оказали мне большую честь, мэтр Берн.., но я вас недостойна.
Торговец нахмурился и крепко стиснул зубы, с трудом подавляя желание вспылить. Ему не сразу удалось взять себя в руки, и когда удивленная его молчанием Анжелика осмелилась взглянуть на него, то увидела, что он побелел от ярости.
— Мне противно смотреть, как вы лицемерите, — сказал он без обиняков. — Это я вас недостоин. Не думайте, что меня так легко одурачить. Берны из Ла-Рошели никогда не числились в простаках… Я знаю.., я уверен, и не просто уверен, а убежден, что вы принадлежите к иному миру, чем я. Да, сударыня, я знаю, что в сравнении с вами я всего лишь простолюдин, простой торговец.
Испугавшись, что он разгадал ее тайну, она взглянула на него с таким страхом, что он поспешил взять ее за руку.
— Госпожа Анжелика, я ваш друг. Я не знаю, что разлучило вас с вашей семьей и вашим кругом, не знаю, какая драма ввергла вас в ту нищету, в которой я нашел вас… Но я знаю, что ваше сословие отвергло и изгнало вас, как волки изгоняют из стаи того или ту, кто не желает выть вместе с ними. Вы нашли пристанище у нас, в Ла-Рошели, и были там счастливы.
— О да, там я была счастлива, — сказала она совсем тихо.
Он все еще сжимал ее ладонь, и, подняв его руку вместе со своей, она смиренно и нежно прижалась к ней щекой. Он вздрогнул.
— В Ла-Рошели я не осмеливался поговорить с вами об этом, — сказал он глухо, — потому что чувствовал: я вам не ровня. Но сегодня мне кажется, что в нашей нынешней нищете мы стали.., равны. Мы плывем в Новый Свет. И вы нуждаетесь в защите, ведь правда?
Анжелика несколько раз кивнула. Как просто было бы Ответить: «Да, я согласна» — и зажить скромной жизнью, вкус которой она уже знала.
— Я люблю ваших детей, — сказала она, — и мне нравится служить вам, мэтр Берн, но…
— Но что?
— Роль супруги предполагает некоторые обязанности!
Он внимательно посмотрел на нее, все еще держа ее руку, и она почувствовала, как задрожали его пальцы.
— Разве вы из тех женщин, которые их страшатся? — спросил он мягко. В его голосе слышалось удивление. — Или же я вам неприятен?
— Нет, дело вовсе не в этом, — искренне запротестовала она.
И вдруг сбивчиво, перескакивая с одного на другое, начала рассказывать ему свою трагическую историю, которую до этого не могла рассказать никому: как горел ее замок, как драгуны выбрасывали из окон детей на острия пик, как потом они надругались над ней и перерезали горло ее маленькому сыну. Она говорила, и на душе у нее становилось легче. Страшные картины утратили прежнюю остроту, и Анжелика обнаружила, что может вызывать их в памяти, не теряя самообладания. Единственной раной, которой она и теперь не могла коснуться без боли, было воспоминание о том, как она взяла на руки Шарля-Анри и увидела, что он не спит, а умер.
По ее щекам покатились слезы.
Мэтр Берн слушал ее очень внимательно и не выказывал ни ужаса, ни жалости.
Потом он долго думал.
Его разум безжалостно отторгал мысли о поругании, которому подверглось ее тело, ибо он решил никогда не думать о прошлом той, кого называли госпожой Анжеликой, поскольку никто не знал ее фамилии. Он желал видеть в ней лишь ту женщину, которая была сейчас перед ним и которую он любил, а не ту незнакомку, чье бурное минувшее порой проглядывало в ее переменчивых глазах, так похожих цветом на море. Если бы он начал задумываться, пытаясь разгадать ее и сорвать покровы с ее тайн, он бы сошел с ума, измученный неотвязными думами о ее прошлом.
Наконец он твердо сказал:
— Я думаю, вы преувеличиваете, полагая, что эта давняя драма помешает вам снова зажить жизнью здоровой женщины в объятиях супруга, который будет любить вас и в счастье, и в горестях. Если бы все это произошло, когда вы еще были невинной девушкой, то случившееся, конечно, могло бы подействовать на вас сокрушительно. Но ведь вы уже были женщиной, и — если можно верить вчерашним намекам этого коварного субъекта Рескатора, нашего капитана, — женщиной, которая не всегда была робка с мужчинами. Время прошло. И сердце ваше, и тело давно уже не те, что в день, когда на них обрушились эти несчастья. Женщины обладают способностью к самообновлению — они подобны луне или круговороту времен года. Теперь вы другая. Зачем же вам, чья красота, кажется, сотворена только вчера, жить прошлым и изводить себя тягостными воспоминаниями?