Голованивская Мария. Я люблю тебя

   Я не могу больше, потому что я схожу с ума от твоей любви. Мон амур, Маркуша, мальчик с длинными черными волосами и белой молочной кожей.
   Из зеркала в прихожей на меня глядит лицо женщины с макияжем, очевидно призванным приглушить следы бессонной ночи.
   Экономия в двадцать тысяч долларов, ему десять, его заместителю - пять, мелким козявкам, организовавшим встречу, еще по коньяку, по флакону духов, по двести-триста. Может, конечно, и денег захотеть, но уже в следующую встречу. Не в эту, а значит - во всех случаях экономия на посредниках.
   Ноги вроде ничего, только хорошо бы каблук повыше - нужно купить. И помаду чуть ярче.
   Эти продавщицы-лахудры в магазинах не понимают, почему я беру себе столько денег. А вот поэтому. Потому что разгребаю дерьмо и даю им работу, а они обыкновенные организмы со всеми потрохами, не тянущие больше чем на триста в месяц.
   Они - разменный человеческий материал, способный только подбирать крошки с пола, но никак не крошить корм. Они смотрят, как я живу, и завидуют, не понимая, какую реальую цену я плачу за эту жизнь. А, может быть, лучше сразу раздать взятки и не мудрить? Но получится много, а впереди закупки зимней одежды - дорого. И если клюет мэрский чиновник - надо ловить. Через него же получать разрешение на расширенные сети - открыть точки на Юго-Западе и в Бирюлево.
   Я стягиваю колготки и надеваю те, которые ты тогда похвалил. Сказал уже перед самым отъездом с Канар, что у меня в них красивые колени. Вот позвонил бы сейчас. Вошел бы в дверь, и никуда бы я не поехала. Перебирала бы сейчас твои волосы и жаловалась бы на жизнь. Страшно резануло, когда в ответ на мое предложение купить тебе "мобильник", ты опустил глаза и, зардевшись румянцем, спросил:
   - Что я скажу маме, откуда у меня это?
   Сначала в главный офис. Лифт. Матовая круглая кнопка с цифрой 1.
   Свист послушно сработавшего мотора верной БМВ и журчание мягко откликнувшегося на прикосновение проигрывателя с неизменным Джо Дассеном, бесконечно рассказывающим про лямур. Мучительный анализ происшедшего - да что в конце концов так засело в голове?
   Вниз по Тверской по пробкам направо на набережную. Может быть, ласковое солнышко и голубое море, спровоцировавшие прощальный гормональный всплеск. Пойти к психоаналитику и сдаться, чтобы элементарно быть в форме и спасти бизнес?
   Просто меньше всего ожидала. Может быть, все дело в этом. Честный отдых, ленивый завтрак на залитой солнцем террасе, вычурное щебетание птиц, радостный визг детишек, резвящихся в бассейне с изумрудной водой, разноцветные надувные драконы, змеи, лягушки и крокодилы.
   Наконец-то. Мучительная парковка в узком дворике. Пробки отняли у меня полтора часа. Лифт и кнопка с цифрой 4. Нарочито громкие шаги по коридору, чтобы все почувствовали, что пришел шеф. Резко распахиваю дверь в кабинет главного бухгалтера. Вижу, что там собрались все: ответственный за растаможку Ромочка, мой зам, сама Нинель, бухгалтер - накануне сильно напортачившая с документами, и наш директор по маркетингу.
   - Всем доброе утро! - произношу я, надев на лицо улыбку под номером пять. - В говне сидим?
   - Что случилось? - первое, что спрашиваю я вечером, когда ты пресекаешь порог моего дома.
   - Я?
   Пришел в неурочное время, без звонка, что меня очень смутило. Тихонько проскользнул в квартиру и сел в кресло. Закурил. Без всяких вежливостей взял сигарету из моей пачки.
   - Ты куда-то пропал.
   Его руки с потрясающе длинными пальцами, полупрозрачная кожа, с таким особенно дышащим юностью теплом.
   - Думаешь?
   - Думаю.
   - Я вчера расстался навсегда со своей бывшей девушкой.
   - Что? Как это?
   - Лара, ты задаешь удивительный вопрос: "Как это"?
   - Но я хочу знать. И не хочу, чтобы у кого-то из-за меня пошла под откос жизнь, у этой бедной девушки, например.
   - Или у меня, например?
   Смеется. И тут же делается серьезным, почти циничным.
   - Вот зашел убедиться, что сделал правильный выбор.
   - Расскажи, пожалуйста.
   - Хочешь, чтобы я одной женщине рассказывал о другой?
   Мысли понеслись, как безумные. Думаю сразу обо всем. Мало того, что сплю с малолетним сыном своей университетской подруги, так еще и ломаю судьбу наверняка достойной девушки.
   - Слушай, Маркуша, а пошли куда-нибудь поужинаем? Я тебя приглашаю. У меня дома все равно шаром покати.
   - Пошли, а куда?
   - Ну вот в "Венский дворик", например. На набережной за Хаммеровским центром.
   Мы запрыгнули в машину и покатили. Ты с удовольствием ехал вместе со мной, с удовольствием курил, пощелкивая подаренной зажигалкой, с удовольствие играл моим радиоприемником, несколько раз совсем уж по мальчишески повторив: "Классная у тебя тачка. Классная!"
   - А сколько лошадей?
   - Не знаю.
   - А АБС есть?
   - Есть, но не знаю, что это такое.
   - А электроники много?
   - Говорят, что да.
   - А положение кресла как меняется, кнопочкой?
   Мне показалось, что вот сейчас, подари я тебе эту машину, и ты был бы счастлив безо всякого дальнейшего моего участия.
   Мы подъехали к ресторану, и ты выскочил первым, чтобы открыть мне дверь.
   Это был наш первый выход, и мы оба оценивали ситуацию. Кто на нас смотрит, как, что думает. Мы оба решаем вопрос, как нам вести себя на людях, как влюбленной паре, родственникам, просто знакомым.
   Не успели мы войти в "Венский дворик", уютный ресторан с просторным круглым залом, венскими диванчиками и репродукциями Климта в дорогих рамках, как случился первый тест в лице услужливо подскочившей официантки.
   - Здравствуйте, добрый вечер, вам с сыном где будет удобнее ужинать?
   - Вот там, у окна, - быстро говорю я, покраснев до корней волос.
   Ты стал мрачнее тучи. Мрачно опустился в кресло, мрачно закурил, мрачно погрузился в изучение меню.
   Через минуту, совершенно молча, ты поднялся и направился к выходу.
   - Коньяк, - быстро сказала я подскочившей официантке, - с остальным мы еще не определились.
   Жадно глотаю коньяк. Тревога. За окном наискось Москва-река с плавающими баржами и туристическими пароходами, набережная, люди в ярких одеждах, чайки, полыхающие в закатном свете припаркованные авто. Смотрю то на одно, то на другое. Ушел совсем? Выскочил позвонить? Люди, резвящиеся, редких пород, собаки. Магазины, рестораны, милиционер около входа в выставочный центр.
   Ты возвращаешься посвежевший, немного возбужденный, нежно целуешь меня в макушку, легко садишься на место.
   - Ну что, выбрала чего-нибудь?
   - Выбрала.
   - А мне? Выбери, я тебе доверяю.
   Не успела я с радостным сердцем начать перечислять тебе главные блюда австрийской кухни, как к нам подскочил старший менеджер ресторана с букетом очаровательных ландышей и, склонившись ко мне, произнес с доброжелательностью, которую вероятно, репетировал перед зеркалом не один месяц и по которой сдавал самый главный в своей жизни экзамен: "Мы виноваты перед вами, наша сотрудница допустила чудовищную бестактность и будет сурово наказана за это".
   Он щелкнул зажигалкой, зажег свечи у нас на столе, поставил букет в высокий хрустальный стакан, пожелал приятного вечера и растворился в воздухе.
   - Спасибо, Маркуша.
   - Ну рассказывай, как ты?
   - Лучше ты рассказывай, что там у тебя приключилось, и почему ты расстался с девушкой. И кто она, и сколько вы были вместе, и было ли вам хорошо.
   Я улыбалась, но внутри у меня носились черти.
   Поторговались. Ты не соглашаешься говорить, я прошу. Выпили. Ты - вина, я - коньяку, съели по вегетарианскому салату. Я заказала тебе в точности то же самое, что и себе - разобрались с венским шницелем, как и положено, пугающе гигантским. В предвкушении палачинок с вареньем и кофе.
   - Я должна знать.
   - Зачем?
   - Я отвечаю.
   - Перед кем?
   - Перед всеми.
   - А я не отвечаю?
   - У меня в молодости была такая история.
   - У всех в молодости была такая история. Я скажу тебе очень коротко, без бабских рассуждений, один раз, чтобы ты знала и я знал, что я тебе сказал это.
   - Наконец-то, давай.
   - Я встречался с этой девушкой около года и очень любил ее. Я расстался с ней, потому что теперь я с тобой и хочу этого.
   - Но это бесперспективно.
   - Я знаю. Но бороться с этим еще бесперспективнее. И опаснее - можно и вправду наломать дров.
   - Значит, ты согласен, что это бесперспективно...
   - Ларка, милая, ну не пойдем же мы с тобой в загс. Мама может узнать и устроить шабаш, да и я тебе не за фигом.
   Очевидно, это не продлится всю жизнь, и каждый из нас наверняка пойдет своим путем. Но я люблю тебя, а любовь, это такая болезнь воли, такой жесткий ошейник, знаешь, с металлическими шипами. Любовь диктует свои правила и навязывать ей свои - глупо, рискованно, бездарно и действительно бесперспективно. Давай так, а?
   Мы ехали домой, машину вел ты, не имея даже водительских прав, я выпила слишком много коньяка, и теперь меня уносило в какой-то сладкий полусон, насквозь пропитанный твоим именем.
   Ты бережно ввел меня в квартиру, раздел, уложил в постель, сказал, что завтра позвонишь, как проснешься, и если все срастется, забежишь позавтракать.
   - Очень прошу тебя, забегай - попросила я, еле ворочая языком. - У меня на работе такой кошмар, хотела с тобой посоветоваться.
   Ты поцеловал меня еще раз, и через секунду за тобой захлопнулась дверь.
   Я не хочу, чтобы она вот так за тобой захлопывалась. Перед тем, как уснуть, я с трудом разлепила глаза и посмотрела на часы - было половина второго ночи.
   Каждый раз, когда в мою жизнь врывалась любовь, моя фантазия включалась в работу, создавая из объекта моей страсти всякий раз нового сфинкса, полного загадочного смысла и великих тайн. Мне всегда мерещилось, что он живет куда более богатой яркой жизнью, чем я.
   Мне казалось, вот его жизнь - это да, а моя - жалкое, бледное существование. Мерно тикающие в пустоте часы, мучительное ожидание звонков и приходов, настоящая ущербность не востребованного никем существа. Страдала ужасно. Но каждый раз потом оказывалось, что это всего лишь неуклюжий полет воображения, что в реальности кроме унылых будней там, по ту сторону зеркала, отражавшего любимое лицо, ничего не было и нет - такая же пустота, посредственная жизнь и пустые хлопоты.
   Я опять мысленно бегала по тому же заколдованному кругу.
   Думала, что ты не живешь, а нежишься. Просыпаешься, лениво потягиваясь. Полночи до этого болтаешь с друзьями и подружками по телефону, заныриваешь в Интернет и там отрываешься по полной. А потом с утра, едва разлепив глаза, бредешь на кухню - я прекрасно знаю и эту кухню, и твою комнату - кухню с бледно-сиреневыми стенами и шестнадцатью роскошными гравюрами с кораблями, которые мы когда-то покупали вместе с Маринкой в одном из антикварных магазинов из-под полы. Так вот ты бредешь на кухню, мечтая о сэндвиче и ледяной кока-коле, но вместо этого под благородный Мариночкин рефрен о пользе правильного питания получаешь рыночный творог и чай с лимоном.
   Потом институтские занятия, веселая компания, стажировка в престижном банке с длинноногими секретаршами и молодыми людьми в ореоле блистательных перспектив.
   Сегодняшнее утро было удивительным. Мы завтракали так, как будто завтракали вместе много лет. Мерно, спокойно обсуждая выставки и театральные постановки. Потом, наконец:
   - Ты что-то говорила о проблемах на работе, что у тебя там?
   Зажмуриваюсь, откидываюсь назад.
   - Какие неприятности, спрашиваю. Я должен бежать.
   - Долго рассказывать. Еще кофе будешь?
   - Нет. Налоговики что ли наехали?
   - А ты откуда знаешь?
   - Да это сейчас общая проблема.
   Твой деловой тон меня изумляет.
   - Если уж так интересно - пожалуйста. Вскрылась наша схема растаможки, мы ведь когда-то начинали как благотворительная организация, прикрывались супчиками, бульонными кубиками, сосисками датскими в банках. И когда перешли на одежду, использовали эту же схему и старые связи.
   - Понял. Теперь вылезло. Значит, кого-то вовремя не замазали или на кого-то через вас начался наезд. Ответы на эти вопросы знаешь?
   - Думаю над ними.
   Мне было приятно, что ты так серьезно говоришь о моих проблемах, по-мужски пытаешься разобраться в дерьме, в которое я влипла. Что-то в этом есть очень правильное, придающее отношениям богатый вкус.
   - Ладно, беги, мон амур, а то опоздаешь.
   - Сейчас побегу, но мой тебе совет - не суетись и не давай бабки всем подряд. Никогда не паникуй, когда платишь. Найми субподрядчика, заплати ему, пускай он разгребается, причем часть денег проплати после того, как разгребет. Ты-то будешь одеваться? А то сидишь в халате, как дочь Рокфеллера, будто тебе ни на какую пахоту не надо. Слушай, а почему бы нам не устроить маленькое утреннее шоу, под названием "одевание любимой женщины"?
   - О'кей, давай попробуем. Пойди в спальню, открой шкаф и выбери все, что тебе понравится.
   Ты выбрал прекрасно, и я оделась при тебе, конечно же, замечая, с каким удовольствием ты смотришь этот спектакль.
   И хотя ты тысячу раз вскакивал, по-щенячьи лез ко мне целоваться, ни ты ни я по какой-то негласной договоренности не выбивались из временного графика, мы отдали внешней жизни ее права, показав тем самым друг другу, что мы никуда не спешим и у нас есть то, что называется неуклюжим наречием "впереди".
   Вечером я отправилась по лучшим бутикам покупать тебе одежду. Я поехала вечером, потому что весь день, копаясь в сметах и допрашивая сотрудников, мысленно купалась в этом завтраке и скучала по тебе. Я готовилась, как могла, к завтрашним ассенизационным визитам к чиновникам и бандитам, трогая руками мягкий кашемир свитеров и дорогую шерсть пиджаков. Уже к концу рабочего дня я поняла, что купить тебе одежду - это та максимальная радость, которую я могу себе сегодня доставить. Быстренько составила маршрут, обналичила деньги и рванула по магазинам. Каждой продавщице многословно, с жаркой щекоткой под ребрами, рассказывала "какой он", только каждый раз чуть-чуть меняя возраст и род занятий. Для них это был молодой бизнесмен тридцати пяти лет, уверенный в себе, модничающий и страстно влюбленный в меня. Приличное количество денег было успешно потрачено за полтора часа, превратившись в изысканный электрически-синий свитер от Готье, две пары брюк от Хьюго Босс и пиджак от Ферре.
   Вечером я вальяжно отрапортовала в трубку.
   - Я тут купила кое-какие мелочи для тебя, завтра увидишь.
   - Готье - гений, - говоришь ты и крутишься перед зеркалом, как девчонка. Смотри, какой крутой свитер. Уау!
   - А ты откуда знаешь про Готье?
   - Да все знают, ты чего!
   - Так уж и все!
   - Ну, мы знаем, журнальчики, видишь ли, почитываем.
   - Что, и мальчишки? Небось, это твоя бывшая девушка тебя натаскала.
   Молчишь.
   - Извини.
   - Ну, что у тебя с твоими таможнями?
   - Ничего, бесконечные проверки, думаю - на месяц минимум, магазины закрыты на учет, несем дикие убытки.
   - А к кому надо - ходила?
   Я, конечно же, не буду делиться с тобой подробностями своего визита "к кому надо". Палыч выслушал, как и положено, в гробовом молчании, мотал головой, ругался, говорил: "Лохи", запустили, только когда вляпаетесь, прибегаете, только когда нужно спасать. Не цените дружбы, не умеете тонко общаться.
   Потом вдруг смягчился, стал причитать: "Бедные вы наши девчушки, все чего-то носитесь, себя не жалеете". Пространно говорил о жизни и судьбах России, потом вдруг о своем приболевшем сенбернаре. На все на это надо было к месту реагировать, проявлять несусветный интерес и к России и к собаке.
   - А ты на даче-то у меня не была?
   - Да вы и не звали меня, Андрей Палыч.
   - Надо бы съездить, посмотришь как живет честный раб народа.
   - Конечно, надо.
   - Шашлычки, то да се.
   Подсел поближе, ущипнул за пальчик
   - Хорошая ты баба, Лариса Степановна, только смурная какая-то.
   Полез расспрашивать, что у меня да как, есть ли надежная опора в жизни, спонсор устремлений и начинаний.
   Тошнотно, но ничего не поделаешь, нужно держать удар. Быть как пионер "Всегда готов!" или на современный манер в ответ на вопрос: "А что вы делаете сегодня вечером?", кокетливо улыбнувшись, отрапортовать: "Мы сегодня вечером делаем все".
   - Позвони через недельку, посмотрим, чем сможем помочь, тогда и про шашлычки поговорим. Мы на субботу-воскресенье едем тут с ребятами на рыбалку, а там дальше видно будет.
   Выкрикнула: "Слушаюсь, Андрей Палыч!", выскочила из кабинета вся красная, как рак, но счастливая, что не стал щелкать замком и лезть под юбку. А через неделю поглядим, может, все и утрясется.
   - Так ты ходила к кому надо? - не унимаешься ты. - Схема боя у тебя есть?
   Ты стоишь уже в новых брюках и пиджаке, как настоящий денди, ужасно молодой и ужасно не похожий на себя самого.
   - Схема боя в таких ситуациях выглядит очень просто. Сидеть тихо и ждать, пока подадут сигнал, что пора по кругу нести взятки.
   - А от кого сигнал?
   Объяснять тебе всю эту нехитрую науку - скучно. Разослать гонцов, собрать связи, понять, на кого ставить.
   - Может, поужинаем?
   - Хандришь?
   - Что ты будешь? Хочешь, я за минуту приготовлю салат и поджарю куриное филе?
   Ты предлагаешь вместе подумать, и меня это раздражает. Ты не сворачиваешь с темы и настаиваешь на доскональном выстраивании схем. Раздражаешься, что я соскальзываю, обижаешься, что вроде бы как не оказываю доверия, не признаю за тобой права.
   - Я имею право знать, - говоришь ты с той самой интонацией, которая ничего, кроме протеста, вызвать не может.
   Я хорошо знаю привкус этой фразы, я не выношу ее, потому что за ней, кроме самоутверждения, ничего не стоит. Я от этого зверею. Убытки бешеные, снова влезать в долги (только-только выдохнули спокойно), того и гляди - ложиться под Палыча, потому что дело тут не в том, хочет он или нет, у них это ритуал, типа боевого крещения, присяга на лояльность, после этого и денежки свои через фирму прокачать можно, и о других деликатных услугах попросить можно, прикрыть если надо, оформить пару мертвых душ - настоящяя морока, а тут еще этот сопляк лезет со своими правами.
   - Слушай, ты чего от меня хочешь? Если ужинать - то давай, а если чего другого - то извини.
   Бешеный взгляд из под спадающей на лицо пряди волос. Ярость и искривленный рот.
   - Ну, правильно, за сопляка меня держишь.
   И дальше полный джентельменский набор. Про "не нужен", про "нашла себе цацку", про вас про всех, которые живут на доморощенных рецептах и затыкают уши, когда пытаешься с ними нормально говорить.
   Срываешь с себя одежду, швыряешь на пол. Еще секунду - и хлопнешь дверью. Остановиться невозможно. Схема есть схема, и инерцию ее никаким разумом не перешибешь.
   - Ты считаешь, что мне мало всего того винегрета, что у меня есть, ты хочешь добавить?
   - А какого, собственно, винегрета?
   Я наливаю себе четвертую порцию коньяка и понимаю, что за ней последует пятая и шестая. Ну и плевать.
   - Скажи, давай, какого винегрета? Что, не знаешь, на какую полку меня поставить?
   - Да при чем здесь ты?
   - Ты права, я сам знаю, что ни при чем. Я вообще здесь ни при чем.
   Все, приехали. Вот уже и ругаемся, и ужас, что ты сейчас уйдешь и не вернешься, парализует меня и лишает возможности говорить и действовать. Ты засыпаешь меня вопросами, один обиднее другого. Ты пытаешься заставить меня дать какие-то ответы, трясешь за плечи, кричишь, и я понимаю, что я должна сейчас что-то сказать, что на самом деле ты - главное, что у меня сейчас есть, что просто я загнана в угол, и поэтому молчу, что тебе не надо так гневаться, что все хорошо, и будет хорошо, но ничего почему-то не выговаривается, так со мной происходило всегда во время ссор.
   - Я ненавижу тебя! - кричишь ты совсем по-детски. - Я никогда больше не приду, слышишь, никогда!
   Ты медленно, словно в кино, одеваешься, берешь в руки свой дорогой портфель, оглядываешься, прежде чем открыть дверь, держишь паузу, в которую, я знаю, я должна успеть втиснуть какое-то важное слово, но его нет, я вижу твою спину, захлопывающуюся дверь, слышу твои шаги на лестнице, стремительные, хлопок двери парадного.
   Я подсчитала, чтобы добраться до дома - тебе нужно сорок минут. Через час бутылка коньяка была пуста, и я дрожащей рукой набирала твой номер телефона.
   Трубку сняла сонная Маринка, и я неспешно выслушав несколько "Алло!", все набирающих благородного негодования, нажала на своем телефоне кнопочку "оff". Все. Спина, исчезающая в дверном проеме, - это все.
   Мы ехали на трех серых "Волгах" по Рублевскому шоссе. В первой - Палыч, я, водитель, он же по совместительству телохранитель и повар. В другой - брат Палыча - какой-то большой чин из местной администрации маленького приморского городка, его московская многолетняя подруга (фактически вторая семья и двое детей), охранник, так же по совместительству кулинар, и гигантский палычев сенбернар, которого, как многие рассказывали, он очень любил брать на свои оргии.
   В третьей - глава омона Рублевки, давний дружок Палыча, с которым вместе восходили, - коренастый холеный десантник афганского разлива - и его боевая служебная подруга, белокурая Жизель, которую он откровенно тискал на протяжении всего пути на дачу.
   - Жену отправил на Канары, - сказал Палыч, как только сели в машину.
   - Давно? - тут же спросила я, чего-то смутно встревожившись.
   - Будешь смеяться, но давно, и была б моя воля, я б ее там и оставил, да чины не позволяют.
   - А в каком она месте, в каком отеле? Я ведь десять дней как оттуда.
   - Знаем, знаем. Она в Лас-Пальмасе, в отеле "Паллас", а ты где была?
   Сказать правду было невозможно и пришлось врать. Мы были в одном отеле и совпали там последние три для. А это значит, что она могла нас видеть.
   Беседа наша с Палычем протекала довольно гладко, что-то про политику с вечными недомолвками, что-то о деньгах с такими же вечными полунамеками, о том - где, когда, с кем обедал, кто к нему из наших бизнесов на поклон ходил, все вроде бы пристойно получалось, только Палыч как-то причудливо застревал вдруг на мне взглядом и смешно вытягивал вперед губы трубочкой, словно давая мне какой-то опознавательный знак, на который я искренне не знала, чем ответить.
   Дачка заурядная, конечно, мой загородный дом будет шикарнее и изысканней. Обычный двухэтажный коттедж из красного кирпича с не очень большим участком и пафосным КПП при въезде.
   Домом особенно кичиться не стал. Сразу велел прислуге выкатить на веранду кресла и столик, бар в виде глобуса, напичканный лучшими бутылками - мужчины вдарили по беленькой, женщины, именно так нас здесь все называли, по ликерчику, я, естественно, - по коньяку. Спасение от этих заунывных многозначительных разговоров и пошлых анекдотов и плоских историй "подружек" о мужской сути, обильно сдабриваемой нарочитыми проявлениями заботы пододвинуть салфеточку, попробовать напоить из рук, воткнуть "своему" в рот орешек или коктейльную печенюшку - спасение от всего этого в старом проверенном рецепте "Hennessy", который удивительно сглаживает все углы.
   Шашлыки были приготовлены стремительно - именно так русские, всегда стремительно, и едят и пьют. Мы все, уже изрядно выпившие, принялись алчно откусывать прямо с шампуров, приговаривая: "Так, по-простому, всегда вкуснее, чтобы и руки запачкать", и через считанные мгновения уже все разбрелись. Омоновец с подругой скрылись, и браток Палыча со своей альтернативной женой скрылись в недрах дома, и мы остались на веранде вдвоем.
   - Что, нервничаешь? - любезно поинтересовался Палыч.
   - А надо?
   - Ну как сказать, впечатление я на тебя вряд ли произведу, а вот тебе попотеть придется.
   Коньяк.
   - А зачем?
   Ярость.
   - А ты чего, сюда ехала вопросы задавать?
   Коньяк.
   - Вроде такие бабы, как ты, любить должны всяким таким делом заниматься. Особенно со спасителями своими.
   Подошел. Наклонился. Синими губами присосался к моим. Отстранился.
   - Нет, не встанет, думаю, ладно, пошли, сад покажу.
   Коньяк.
   Еле-еле поднимаюсь, спускаюсь с лесенки.
   - Ты чего, словно обмороженная, а? Все, не укушу уже.
   Огромное чувство благодарности наполнило меня до краев. Не будет ничего, а помочь - поможет, хотя кто его знает, может, и не простит, что я его не возбудила. Затаит зло на подсознательном уровне.
   Взяла его под руку, когда пошли по яблоневой цветущей аллее и ему, как отцу родному, с теплотой, с этой самой благодарностью:
   - Не обмороженная, а обожженная. Втрескалась я, Андрей Павлович, как последняя дуреха.
   - Ну, и кто он?
   Тут главное не промазать, чтобы использовать не захотел. Даже ветеринар и тот не подойдет, ведь у него две собаки, и он на них помешан. Ни врач, ни журналист, ни юрист, ни банкир, ни чиновник. Господи, кто?
   - Учитель он. Учитель истории начальных классов.
   - Плохо соврала, в начальной школе нет истории. Ладно, дурында, зовут-то его хоть как?
   Семь, восемь, одиннадцать, двенадцать. Больше тянуть нельзя.
   - Степаном, как моего отца.
   - Опять врешь, Степаны в нашем городе все наперечет - редкое имя, так что, давай, не жмись и хоть в чем-то, но чуть-чуть-то дай старику.
   - Ладно. Его зовут Марк.
   - И хорошо тебе с ним?
   - Очень.
   Он хлопнул меня по заднице, и мы побрели к дому, пьяно обнимаясь и громко целуясь в щечку.
   - Ладно, придется тебе помочь, позабавила ты меня. Эти козлики пускай резвятся, а мы с тобой на веранде терочки потрем. Значит, учитель истории начальных классов, говоришь. Мне, кстати, жена писала, что там на ваших курортах в моде молодые мальчики, и все, как один, мечтают стать наставниками по части историй? Что на это скажешь?