Голованивская Мария. Знакомство. Частная коллекция (сборник)

   Наши клетчатые занавески на окнах, клетчатая скатерть, баночки со специями вдоль стены внушали полный покой и ощущение тихого счастья.
   Томочка тоже училась, но в отличие от меня скорее хорошистка, сдавала сессии в основном на тройки. В целом мы были довольны друг другом. Но вдруг, совершенно неожиданно, по вечерам я стал чувствовать какую-то тревогу и раздражение. Может быть, я просто устал? Хотя если быть до конца искренним, то я немного приврал и начал я писать именно для того, чтобы придумать всю эту гадость. Впрочем, а почему, собственно, гадость?
   Через несколько дней придет телефонный счет, там будет обозначена довольно большая сумма, и совершенно непонятно, почему нужно отдать столько денег черт знает за что, за эти литры словесной воды, которые не принесли никакого облегчения. Хотя в общем-то и не было никакой тяжести, просто хотелось поболтать.
   Во втором классе он вместе со всеми произнес «обязуюсь горячо любить свою Родину, жить, учиться и работать, как завещал…», что не помешало ему через двадцать лет сесть в самолет и улететь сначала в Рим, а потом в Нью-Йорк.
   Лежишь в постели, читаешь книгу, нежно перелистывая страницы, и краем глаза любуешься натюрмортом, стихийно расположившимся на ночном столике: стакан с водой, градусник, салфетки, пластинка с голубоватыми таблетками, яблоко.
   Куда ужаснее сидеть в салоне какого-нибудь милого и гостеприимного дома, медленно, подробно разглядывать сидящую напротив очаровашку и совершенно не находить ответа на вопрос: нравится ли мне она? В самом деле, нравится ли? Неизвестно.
   Существуют вещи, которые попадают в глаз случайно, ненавязчиво, а существуют такие хищные и наглые зрелища, как милашка или очаровашка, которые не оставляют никакой возможности отступить: сиди и думай, до чего же хороша!
   «Будем как дети», – говорят нам хиппи. А как поступают дети? Когда они не знают чем заняться или просто находятся в затруднении, то начинают громко плакать, раскрыв как можно шире свой маленький пушистый ротик! Так что заплачь, и тебе станет легче.

* * *

   Как только мы поженились, а было это прошлой осенью, я начал вести наступление. Я все время говорил ей о том, что люблю и чего не люблю, и при каждом удобном случае давал выход своему дурному настроению.
   Она очень расстраивалась и старалась изо всех сил. Я заставлял ее улыбаться, когда ей этого совсем не хотелось, заставлял ее быть серьезной, когда ей было весело, заставлял быть более ласковой, чем она была на это способна от природы. Я вел себя как ограниченный узколобый самец, который все время требует, требует, и чего он требует и зачем – по сути дела, не ясно. Я все больше и больше вхожу во вкус, хотя мои победы меня не радуют, а скорее утомляют. А главное, что я делаю это абсолютно бессознательно.

* * *

   В начале любых дел находятся слова. Эта мысль стара как мир, и мне нравится, что я повторяю то, что говорили уже многие другие. Я люблю слова, и пытаюсь в каждом деле найти следы слов, породивших его. Слова – часто причина, и в этом простом ритме причины и следствия клокочет грубая музыка каждого дня.
   Бывают районы, в которых никогда не встречаются знаменитости, ни в прачечной, ни в магазине, нигде не встретишь никого, кроме серых бабулек и мужчин в трениках. Но есть и другие, где из подъезда выпархивает знаменитая фигуристка, в сберкассе важно заполняет расходный ордер ведущий ежедневной телепрограммы, да и просто на улице можно встретить кого угодно и потом долго спорить, «он это или не он».
   Я стою и жду лифта в сумрачном парадном дома, где живут интеллигенты, и только они. Этот дом знают многие из тех, кто имеет отношение к науке. В лифте чаще всего едешь вместе с аскетичным потрепанным профессором, с непременной пачкой книжек под мышкой. Верхняя пуговица пальто всегда болтается на одной нитке.
   Уже в лифте начинаешь подозревать себя в том, что тебе скучно, потому что недостоин и непосвящен, хотя это есть последняя степень извращения человеческого сознания – подозревать себя.
   У меня в папке исписанные листочки бумаги, которые прочтут и одобрят, и в следующий раз я буду уже с большим интересом разглядывать лысину попутчика в лифте.
   Наступает момент, когда люди возвращаются домой, зажигается свет и наступает черед мусоропроводов. Они гремят на все лады, течет вода из кранов, кипят, попыхивая, чайники.
   Ты окружаешь себя тем, что создал сам, а если хочешь увидеть что-нибудь другое, нужно сдвинуться с места. Можно, конечно, но, ей-богу, неохота.
   Я открыл глаза и понял: завтрак не состоится. Они опять ссорились. Этот хмырь появился у нас дома два года назад, он был на десять лет моложе мамы и занимался организацией эстрадных программ. Высокий, стройный, с карими глазами, вьющимися волосами, которые доходили ему до плеч.
   Вот я слышу, как мама кричит: «Мало того, что ты живешь у меня в доме, так ты еще такое себе позволяешь!» И хлопает крышкой от масленки по кухонному столику. Он, не обращая внимания, намазывает себе бутерброд. «Женщина не должна об этом разговаривать!» – с самоуверенным видом заявляет он. «Да что ты вообще смыслишь в женщинах!» – не унимается мама. И так далее и тому подобное. Через полчаса я должен уходить. За полчаса они там не успеют разобраться. Так что завтрак не состоится. И вообще вставать – лень. Я и спал-то всего четыре часа, а эти и не заметили, что я вернулся в половине четвертого. Я ночевал у нее. Точнее, не ночевал, а пробыл с десяти вечера до трех ночи. Она преподает у нас географию, ей сорок лет, то есть она на двадцать два года старше меня, и я сох по ней уже с октября прошлого года. До чего же я доволен! Все получилось так замечательно! Она с такой радостью, с таким самозабвением отдалась мне, что я этого даже и не ожидал от нее. У нее был муж, но сейчас они расстались. Я видел его фотографию – придурок с заячьей губой. И слава богу, что расстались: я не знаю ни одного великого человека, у которого была бы заячья губа.

* * *

   Человек должен чувствовать, что его любят. В потоках любви и ласки таять, как кусок сахара в стакане горячего чая, по возможности даже помешивая себя ложечкой. В этом путь к Гармонии. И ничего, что не все любят сладкий чай, обязательно найдутся настоящие ценители, которые, смакуя и трепеща, будут поглощать глоточек за глоточком.
   Только люди, обладающие утонченным вкусом, разбираются в напитках. Они сумеют оценить и цвет, и запах, безошибочно определяют, соблюдены ли дозировки, в том ли сосуде подано. Они на пути к Гармонии. Никогда никого ни о чем не расспрашивай – это делают только дураки, далекие от понимания того, что такое Гармония. Умение не задавать лишних вопросов так же ценно, как и умение не отвечать на лишние вопросы, в этом кроется вкус жизни – искусно приготовленного второго, состоящего из куска индюшки с разнообразными гарнирами. Мы близки к цели. Осталась лишь одна перемена блюд. Многие любят жизнь за то, что она им дана.
   Замечательная тарелка дымящегося супа, в котором столько всякой всячины, что при одном его виде и запахе слюна начинает капать изо рта. И только человек, лишенный вкуса, станет начинать обед с селедки, хотя многие утверждают, что это совсем неплохо. Им не следует верить, они и не слышали о том, что такое Гармония. Разные бывают истории. И разные люди их рассказывают. И для кого-то важнее сама история, а для кого-то, кто ее рассказал. Но как же быть нам, если ни то и ни другое не сравнится для нас с самим удовольствием слушать, пусть даже ни слова не понимая. Просто слушать и постукивать в такт ладонью по коленке, дрыгать ногой и ритмично вбирать голову в плечи.

* * *

   Старые люди бывают очень редко довольны. Нечасто встретишь на улице старого человека, на лице которого была бы улыбка. Все они в чем-то разочарованы, и вообще все в их жизни не здорово.
   Но если повезет, то иногда, в необычное время суток, можно все-таки увидеть старика или старушку, улыбающихся своим мыслям. Многие это объясняют тем, что все хорошее постепенно идет на убыль и впереди только всякий ужас. Отсюда следует, что когда по улице идет старый человек и улыбается, то он что-нибудь вспоминает. Искусство молодости – радоваться будущему, искусство старости – радоваться прошлому, и только те редкие люди, которые умеют радоваться, радуются настоящему.
   Но старые люди редко радуются, потому что это вообще-то не так легко, и их этому никто не научил. Особенно редко, чтобы старый человек громко смеялся.
   Путь от многозначительности к простоте проходит все, что может меняться. Хотя сама эволюция, говорят, происходила в обратном направлении: от простого к сложному. Но до чего же бывает проста эта простота, как часто она бывает убогой и даже неряшливой, как половая тряпка, или же педантично-аккуратной, выглаженной и выбритой, как кремлевский полк. О многозначительности можно было бы сказать еще хуже.
   Но иногда как-то вспоминается, что нам нечего здесь делить, и, если вдуматься, всякое рассуждение есть глупость или эйфория, которая, по меткому выражению какого-то иностранца, «расползается по нашему обществу, как кривая ухмылка по лицу идиота».

* * *

   Зачем ты гробишь свое здоровье? Ну скажи мне, зачем? Сколько раз я просила тебя, перестань курить, есть столько сладкого. Неужели тебе не противно, что, когда ты летом надеваешь футболку, все видят складку жира на твоем животе?
   Я соглашаюсь, но когда вижу в булочной мармелад «Балтика» или соевые батончики, устоять не могу. Ведь это так заманчиво, вечером, натянув любимые треники и рубашку с протертыми локтями, выпить чашку чая с мармеладом или конфетой. И ты даже не представляешь, что своими проповедями губишь чуть ли не самое большое удовольствие дня.
   Что же касается моего брюшка, то мне решительно все равно, что ты об этом думаешь. Мне вообще наплевать, какое я на тебя произвожу впечатление, пусть я хоть весь жиром заплыву. Ведь что-нибудь изменить все равно не получится. Ты же знаешь, так что терпи, дорогая, потому что, когда некуда деться, надо терпеть. Пока все.

* * *

   Ты видишь голову, которая ходит вверх – вниз, вверх – вниз. Видимо, хозяин этой головы, обнаженный по пояс, делает приседания, держась руками за
   подоконник.
   Бледная дама в сизом окне ровными, равнодушными движениями втирает крем в кожу лица, любуясь тем, как плавно, с некоторой осторожностью за окном падает снег.
   От подъезда, порыкивая, отъезжает «скорая помощь», в салоне которой находится промучившийся всю ночь человек с серым лицом. Поскольку еще очень рано, то, кроме счастливых обладателей собак, вынужденных подниматься на час раньше и выскакивать в потрескивающий от мороза воздух, больше никого не встретишь. Встречи с знакомым человеком в такое время суток практически исключены.
   Он не оценил ее. Ему не нравилось, что она носит чулки, а не колготки, он бросил в нее чашкой с бульоном, бульон угодил в цель, и они расстались. Так-то. Но до этого они провели несколько бурных месяцев, за которые успели рассказать друг другу всю свою жизнь в мельчайших подробностях. Не могу сказать точно, кто от этих рассказов получал большее удовольствие, тот, кто рассказывал, или тот, кто слушал, – ведь бывает по-разному.
   Она не спит и тоскует. Он крепко спит, потому что провел ночь с другой и недавно заснул. Я тоже недавно уснул и, прижимая к груди подушку, досматриваю душещипательный сон, в котором я жарко обнимаю тебя, одетую в красное платье, на фоне переливающегося всеми цветами огромного супермаркета.

* * *

   Любить надо уметь. Никто среди людей так не искушен в теории любви, как поэты. Они познали все: и радость встречи, и пресыщение страстью, и горечь разлук. Поэтому именно поэтам часто пишут письма разные девушки и женщины, откровенно излагая свои проблемы и советуясь. И в этом есть своя логика. Хотя вид у поэтов часто такой непривлекательный, что трудно поверить в то, что все, о чем они пишут, было ими пережито в действительности. Но поэтов и вправду часто любят женщины, и часто очень красивые женщины любят очень непривлекательных внешне поэтов. Ну а если в каком-либо случае это не так, то мир воображения, который, как известно, куда богаче мира реального, заменяет им все и дает познание сути любовного переживания.
   Язык – самая прекрасная игрушка в мире. Ему можно придать любую форму, он отличается несравненным богатством красок, при помощи него можно показывать различные фокусы, выдвигая то один, то другой ящичек этого бесчисленного каталога.
   Какая-то бабулька долго терла ногой круглое пятнышко на асфальте, полагая, что это монетка. Но потом она поняла, что это кто-то случайно капнул белой или желтой краской, и пошла прочь. Когда колешь грецкие орехи, всегда хочется ударить молотком так, чтобы не повредить содержимое и вынуть целиком неприкосновенный, с желтым отливом крошечный слепок человеческого мозга. За этим занятием можно провести множество времени, и только те, кто знают секрет, могут справиться с этой сложной задачей.
   Временами наступает отчаянье и хочется швырнуть молотком об пол. Многие, вероятно, так и делают, потому что очень редкие люди могут справиться с собой в минуты стресса. Хотя все воспитание именно на это и направлено. Родители стараются до тех пор, пока бесконечный поток неудач не сломит их волю. Но бывают и совсем другие, послушные, умные, рассудительные дети, и вообще чего только не увидишь на этом, замусоренном разными суждениями, карликовом острове, со всех сторон омываемом морями и терзаемом зловещими ураганами.

Часть II

 

   Изволь показать, что ты понимаешь всю сложность проблемы. Скажи: извините, мне нужно подумать, и сделай вид, что задумался. Потом минуты через две-три скажи: это очень сложный вопрос. Понять сложность проблемы. – это уже полдела, если человек понимает сложность, или, точнее, всю сложность проблемы, то он не дурак. Именно это и следует доказывать. Но абсолютно необходимо дать почувствовать, что у тебя где-то там внутри, за душой – богатый внутренний мир, поэтому не забудь покраснеть, потупить глаза и на один из вопросов ответить молчанием. Кто-нибудь потом обязательно скажет: это умный, глубокий человек. Но этого недостаточно.
   Сейчас все больше и больше ценится тонкость вкуса. Так сказать, изысканный склад ума. Поэтому следует несколько раз подвергнуть сомнению собственные высказывания, говорить неопределенно, перемежая слова загадочной полуулыбкой.
   Если перед тобой человек достойный – будь уверен, дело выиграно.
   Теперь каждая школьница твердит, что гомосексуализм – это прекрасно.
   При малейшей попытке к бегству – стреляю!
   Поэтому совершенствуйся не сходя с места, играй в бадминтон или настольный теннис, волан вернется к тебе, если противник отбил, и останется там, по ту сторону сетки, если он дал маху. Не сходи с места, и ты обретешь уверенность. И я почти не сомневаюсь в том, что, когда уже все застынет, все остановится, явится тебе наконец квадрат голубого неба посреди желтой канцелярской стены.

* * *

   Как часто мы судим о вещах по их внешнему виду и как часто мы оказываемся правы!
   На рынке каждый норовит покрасивей разложить свой товар, до блеска отполировать яблоки и помидоры, смочить водой редиску и огурцы, окропить зелень, чтобы от всего веяло свежестью, чтобы все казалось только что срезанным, сорванным, собранным.
   Крепкие мужички, одутловатые бабульки, могутные женщины средних лет – все без исключения превращаются в цветущих молодых мамаш, всячески ласкающих, умывающих, прихорашивающих своих питомцев.
   Ленивое, белое, сонное утро раздвигает шторы, и в комнату бочком-бочком вливается такой же белый, хмурый и сонный день. В такие дни не хочется сопротивляться и громко разговаривать, не хочется быть «учителем жизни» и «властелином птиц и рыб», а хочется доползти, рухнуть и насладиться постельной прохладой или постельным теплом в зависимости от того, какое время года расположилось в оконной раме.
   Вычурность – парадокс формы, парадокс – маленькое глазастое существо, вожделенно закусившее нижнюю губу.
   Самое замечательное Слово на свете – «прогулка», самое скучное слово на свете – «хорошее», самое веселое слово на свете – «дятел», самое неудобное слово на свете – «сковорода», потому что человеку с явными признаками вырождения на лице никогда не поставить его во множественное число.
   И неважно, приятное у тебя лицо или нет, какой у тебя характер, труслив ты или отважен. Все это совершенно неважно! Бог водит рукой твоей, и выбор его случаен.
   Город окунается в сумерки, в окнах зажигается свет, и поэтому, особенно весной и летом, а также ранней осенью, создается на улицах некоторое подобие уюта. В переулках гуляют манящие ароматы, доносятся из открытых окон обрывки темпераментного диалога из идущего в это время очередного телесериала, по пустым улицам не спеша продвигаются в поисках друг друга бродячие коты и поэты – в общем самая что ни на есть благодушная, немного баюкающая картина угасания жизни. Еще два-три часа, и почти все займут горизонтальное положение и пробудут так до утра.
   Ты будешь носить свою рожу до самой смерти, да к тому же со временем она будет только меняться к худшему. Хорошо, если рожа – ничего, а если нет?!
   В общем, наплюй, потому что все равно, а если все равно – то какая разница, а если нет разницы, то и мыльный пузырь – полезная в хозяйстве вещь, потому что надолго не занимает места!

* * *

   Они мне сказали: «Пойдем, мол, кофейку выпьем, посидим». Они почему-то оба ушли на кухню, хотя с кофе мог бы справиться и кто-нибудь один. Что-то там не заладилось – это ясно.
   Я сижу в кресле и жду. Я понимаю, что надо бы потихоньку смыться, но неудобно как-то. Мне, наконец, удалось нащупать в кармане использованный троллейбусный билет, который через несколько минут превратится в моих пальцах в продолговатую твердую трубочку.
   Когда-то было время – были дела. Зеленая трава, нежно-голубое небо, желтое солнце. В воздухе копошились насекомые, порхали бабочки, жужжали жуки, повсюду на ветвях сидели птицы и переговаривались.
   Я сижу и жду. Листаю старый журнал, в котором от каждой фотографии веет чистотой, аккуратностью, хорошим вкусом, европейским чувством меры, призывающим к тому, что лишнего тратить не надо.
   Реклама духов. Девица с жемчужными зубами, умело улыбаясь, держит в руках огромный флакон с надписью. Тарелка, наполненная дымящейся снедью, рядом с которой лежат сырые неочищенные овощи, из которых приготовлена эта вкуснятина. Реклама белья. Женского. Мужского. Детских вещей. На фоне лазурного моря целующаяся парочка, рядом с которой возвышается гигантский запотевший стакан, наполненный каким-то золотистым зельем. В кружочке надпись.