Страница:
Горбацевич сказал, что раз полк подчинен непосредственно центру, он будет докладывать результаты проверки руководству ВВС, а выводы пусть делает начальство. Стало как-то легче на душе, стало ясно, что комиссия имела определенные установки и что оргвыводы могут последовать лишь после доклада «наверху». [49] Проверявшие уехали. Командование полка приуныло. Пришлось собрать личный состав, доложить результаты проверки, разъяснить, что за плохую строевую подготовку меня, конечно, взгреют, но я уверен, что этим дело и кончится. Нам же нужно сделать соответствующие выводы и подтянуться, но не за счет специальных предметов. Было решено три раза в день на прием пищи ходить строем и отрабатывать нужные элементы. Со следующего дня, чеканя шаг, с лихими песнями, эскадрильи шли в столовую. Чего только не сделают люди, если захотят. Но все же, честно говоря, какой-то промежуток времени жили мы в напряженном ожидании выводов по результатам проверки.
Пролетела неделя-другая, подходил к концу месяц — о комиссии ни слуху ни духу. Начальник штаба высказал утешительную мысль, что, поскольку прошло уже много времени, никакого документа, кроме составленного акта, по-видимому, не будет. Так оно и получилось. До сих пор мне неведомы выводы, сделанные по итогам проверки, и на каком этапе эти итоги канули в вечность. Но одно всем нам в полку стало ясно: боевая подготовка есть главное, а главное всегда должно оставаться главным.
Задачи, поставленные полку, были рассчитаны на столь сжатые сроки и так широки по объему, что, прямо надо сказать, время было загружено до предела.
Наступил июнь. Прошло более четырех месяцев после моего назначения, а я еще не был в Минске и не представился начальству. Начальник штаба все так же тактично и не один раз напоминал мне, что надо бы поехать туда, непременно представиться. Наконец, запросив разрешение, я поездом выехал в Минск. Там я прежде всего направился в штаб ВВС округа представиться командующему и начальнику штаба. Начальник штаба полковник С. А.
Худяков, [27]познакомившись со мной, шутя сказал:
— А мы думали, что вы нас не признаете!
«Как прав был мой начштаба», — подумал я.
Полковник Худяков оказался весьма обходительным человеком. Рассказал о житье-бытье ВВС, о том, что штаб готовится к военной игре. Посоветовал, не откладывая, зайти к командующему ВВС генералу И. И. Копцу [28]и обязательно — он не раз это подчеркнул — представиться командующему Западным Особым военным округом генералу армии Д. Г. Павлову. [29]
Встреча с генералом Копцом состоялась, а генерал Павлов должен был приехать завтра со строящихся новых оборонительных рубежей. Полковник Худяков советовал задержаться до его приезда, а сегодня решить в штабе интересующие меня вопросы по работе тыла. В гостиницу я попал часов в шесть вечера. Номер был на двоих, и в нем уже сидел генерал в общевойсковой форме. Я попросил разрешения и вошел. [50] Завязался разговор. Оказалось, он тоже дожидается командующего округом.
Смуглый, выше среднего роста, статный, с небольшими черными усами и хорошей военной выправкой, он с грустью поведал мне, что его, кавалериста, назначили командиром механизированного корпуса и на днях свели со двора его коней. Я искренне ему посочувствовал. Действительно, переключаться с коня на танк — задача необычная, тем более для такого закоренелого, влюбленного в свое дело кавалериста, каким оказался мой собеседник. Ведь и коней-то у него свели со двора, оказывается, для того, чтобы о старом и помина не было. Неожиданно в памяти всплыл кабинет в Кремле, где днем и ночью кипела напряженнейшая работа по перевооружению нашей армии. И вот здесь, в Минске, я был свидетелем одного из эпизодов такого перевооружения. Я заинтересовался: как же кавалерия будет переходить на танки? Правда, в тактике есть что-то общее, а в остальном… В одном случае — лошадь и человек на ней; особых знаний, кажется, и не требуется. А ведь танки — это техника, которую нужно изучить и освоить. «Вот в том-то и дело», — ответил генерал.
Настроение, как я заметил, у него было подавленное… Я пошел поужинать и посмотреть город, который знал только с воздуха, а когда вернулся в гостиницу, генерал уже спал.
Утром, проснувшись, я увидел, что постель его пуста. Спросить фамилию его я накануне постеснялся, а больше встретиться мне с ним не пришлось.
Как сложилась его судьба? Жив ли он?
В тот день я в двенадцать часов явился к командующему округом.
В кабинете за письменным столом сидел довольно массивного телосложения человек с бритой головой, со знаками различия генерала армии.
Павлов поздоровался со мной, спросил, почему так долго не приезжал в Минск, поинтересовался, что мне нужно, и сказал, что давно уже дал распоряжение, чтобы нас всем обеспечивали, так как об этом его просил Сталин. Только я начал отвечать на его вопросы, как он, перебив меня, внес предложение подчинить полк непосредственно ему. Я доложил, что таких вопросов не решаю.
— А мы сейчас позвоним товарищу Сталину. — Он снял трубку и заказал Москву.
Через несколько минут он уже разговаривал со Сталиным. Не успел он сказать, что звонит по поводу подчинения Голованова, который сейчас находится у него, как по его ответам я понял, что Сталин задает встречные вопросы.
— Нет, товарищ Сталин, это неправда! Я только что вернулся с оборонительных рубежей. Никакого сосредоточения немецких войск на границе нет, а моя разведка работает хорошо. Я еще раз проверю, но считаю это просто провокацией. Хорошо, товарищ Сталин… А как насчет Голованова? Ясно. [51] Он положил трубку.
— Не в духе хозяин. Какая-то сволочь пытается ему доказать, что немцы сосредоточивают войска на нашей границе.
Я выжидательно молчал.
— Не хочет хозяин подчинить вас мне. Своих, говорит, дел у вас много. А зря.
На этом мы и расстались. Кто из нас мог тогда подумать, что не пройдет и двух недель, как Гитлер обрушит свои главные силы как раз на тот участок, где во главе руководства войсками стоит Павлов? К этому времени и у нас в полку появились разведывательные данные, в которых прямо указывалось на сосредоточение немецких дивизий близ нашей границы. Но упоминалось, что немецкий генштаб объясняет это переброской войск на отдых в более спокойные места. Так обстояло дело в то время [30]— так думал, в частности, и я.
Как мог Павлов, имея в своих руках разведку и предупреждения из Москвы, находиться в приятном заблуждении, остается тайной. Может быть, детально проведенный анализ оставшихся документов прольет свет на этот вопрос…
Почему войска не были приведены в боевую готовность, хотя уже накануне стало очевидно, что завтра может грянуть война и, как известно, были отданы на сей счет определенные указания? Кто виноват в том, что эти, хотя и запоздалые, указания, пусть оставлявшие на подготовку самые что ни на есть считанные часы, не были сразу доведены до войск? По укоренившейся за многие годы версии, все как будто упирается в Сталина, а так ли это?! Ведь, как известно, после полученных из Москвы распоряжений Военно-Морской Флот был приведен в боевую готовность до наступления регулярных войск фашистской Германии. Является ли один Сталин виной этой, надо прямо сказать, катастрофы?
В тот июньский день 1941 года я ушел от генерала армии Павлова, даже не задумавшись, не придав сколько-нибудь серьезного значения его разговору со Сталиным, свидетелем которого был. Объяснялось это, наверное, тем, что душой и мыслями я был в своем полку, куда тотчас же и отправился, тем более что в Минске делать мне было больше нечего. …Жизнь полка текла своим чередом. Две трети программы боевой подготовки мы закончили, а к августу должны были завершить ее полностью.
Примерно к этому времени уже вырисовывалась определенная группа людей на руководящие должности в будущей дивизии. А пока шла пора проверок боевой подготовки, боевых тревог. Два, а иногда и три раза в неделю, выбирая самое неудобное, неожиданное время, мы проводили боевые тревоги с подвеской бомб и получением боевых задач. Все проходило успешно, мы намного опережали установленную нам программу. [52] Последняя тревога, проведенная в три часа утра в субботу, 21 июня, показала хорошие результаты, и в штабе было решено на следующий день дать личному составу полный отдых. В субботу в Доме офицеров организовали вечер самодеятельности и танцы. Народу собралось очень много. Я дал указания дежурному и ушел домой. Начальник штаба Богданов и мой заместитель по радионавигации и связи Байкузов, жившие со мной в одной квартире, остались на вечере. Дома я углубился в чтение и не заметил, как совсем рассвело. Моих квартирантов, как шутя мы друг друга называли, не было.
«Видимо, весело на вечере», — подумал я. Начальник штаба был холост, жена Байкузова находилась в Москве, а моя жена в пятницу, 20 июня, уехала за ребятами и должна была в понедельник вернуться.
Взошло солнце, день обещал быть погожим. Не дождавшись своих товарищей, я решил лечь спать, но в этот момент раздался телефонный звонок, я поднял трубку и услышал из Минска взволнованный голос дежурного по округу:
— Боевая тревога, немцы бомбят Лиду!
Такие звонки в связи с учебными тревогами были в то время не редкостью.
— Товарищ дежурный, — ответил я, — дайте хоть один день отдохнуть личному составу. Только вчера я поднимал полк по своему плану. Нельзя ли отложить?!
— Немцы бомбят Лиду, времени у меня больше нет, — ответил дежурный и выключился.
Я вызвал дежурного по полку, передал условный пароль тревоги; не торопясь, натянул сапоги и вышел из дому. Что-то подумают наши командиры, которым я объявил, что тревог в эти дни проводить не будем?
На улице я увидел, как бежали на аэродром летчики, штурманы, стрелки-радисты, стрелки, инженеры, техники, на ходу надевая поясные ремни и застегивая пуговицы гимнастерок.
— Взрыватели выдавать? — спросил меня подбежавший инженер полка по вооружению.
Вопрос застал меня врасплох, взрыватели находились в запаянных ящиках, а тревогу проводил не я.
— Доставьте ящики с взрывателями к стоянкам самолетов поэскадрильно, без моих указаний не вскрывать!
Все были в сборе. Летный состав ждал заданий.
Я дал распоряжение начальнику штаба доложить в Минск о готовности и просить дальнейших указаний.
Пять минут спустя пришел начальник штаба и сказал, что связь с Минском не работает. Что ж, на учениях и так бывает. Проверяют, что будет делать командир при отсутствии связи. [53] Я приказал подвесить крупнокалиберные фугасные бомбы и вести подготовку и прокладку маршрутов на Данциг. Решил позвонить командиру корпуса полковнику Скрипко и спросить, как у него идут дела. По голосу Скрипко я понял, что разбудил его, и ни о каких тревогах он ничего не знает. И только в этот момент у меня мелькнула мысль, что дежурный из Минска мне говорил правду!
Я сказал Скрипко о разговоре с дежурным по округу, о том, что привел полк в боевую готовность и что связи с Минском у меня нет. Скрипко по корпусным каналам связи обещал связаться с Минском или Москвой. Шли томительные минуты ожидания. Я отдал распоряжение выдать полностью боекомплекты на самолеты, привести оружие в боевую готовность, выдать взрыватели.
Шесть часов утра. Погода удивительно хороша. Воскресенье. Сейчас бы на рыбалку или в лес! Повторная попытка связаться с Минском успеха не имела. Что же делать?! Я подождал еще немного и дал указание распустить личный состав на завтрак, оставив дежурных у самолетов. Приказал никуда не отлучаться из гарнизона.
Настроение у всех напряженное, выжидательное. Ни смеха, ни шуток.
Недоумение все больше и больше охватывает нас. Лишь во второй половине дня мы узнали о войне, и то по радио, из обращения В. М. Молотова к населению. Весь первый день и следующую ночь полк по собственной инициативе простоял в боевой готовности, и только на другой день меня вызвали к командиру корпуса полковнику Скрипко, который объявил мне, что ему звонили по ВЧ из Москвы, возложили на него общее командование и что перед нашим полком поставлена задача бомбить сосредоточение войск в районе Варшавы.
Я спросил:
— Есть ли у вас распоряжение вскрыть пакет под литером «М»?
Последовал отрицательный ответ.
— А приказ или письменное распоряжение бомбить Варшаву?
Такого документа также не оказалось.
Будучи совершенно твердо ориентирован об объектах нанесения ударов, среди которых Варшава никогда не значилась, я усомнился в данном распоряжении.
— Товарищ полковник, — обратился я к Скрипко, — кто давал распоряжение?
— Лично Жигарев [31] (в то время командующий ВВС. — А. Г.).
— А вы вскрыли пакет? — опять спросил я.
— Нет. Без особого на то распоряжения этого сделать я не могу. [32][54]
Мне стало ясно, что полковник Скрипко так же, как и я, и не мыслит вскрывать документы на случай войны без особого на то распоряжения. Но его не было…
— А вы уверены, что нашему полку приказано бомбить Варшаву?
Скрипко вспыхнул. Разговор стал принимать неприятный оборот.
— Я вам еще раз передаю словесный приказ командующего ВВС произвести боевой вылет на Варшаву, — еле сдерживаясь, повышенным тоном сказал Скрипко.
В кабинете присутствовали офицеры штаба корпуса. Уточнять вопрос далее я не стал. Полковник Скрипко был человеком высокодисциплинированным и очень точным в исполнении распоряжений начальства. И это хорошо было мне известно. Я распрощался с ним и вышел. В штабе узнад, что распоряжения, поступающие из ВВС, шли вдогонку, одно за другим, ставились новые боевые задачи, старые отменялись. Где проходит линия фронта, где наши войска, где немецкие, толком никто не знал. Связи со штабом Павлова не было.
Во второй половине второго дня войны полк поднялся в воздух и лег курсом на Варшаву. …Горел Минск, горели многие населенные пункты. Дороги были забиты войсками. Наши самолеты подвергались обстрелу из зенитных пушек, отдельные машины атаковались истребителями с красными звездами, и мы вынуждены были вступать с ними в бой, хотя красные звезды были четко видны и на наших самолетах. Один из истребителей был сбит.
Линия фронта, а стало быть, и фронт отсутствовали. Лишь на отдельных участках шли локальные бои — они были видны нам сверху по вспышкам огня, вылетавшим из жерл пушек и минометов.
На обратном пути, несмотря на сигналы «я — свой», наши отдельные самолеты опять были атакованы истребителями с отчетливо видными красными звездами. В полку появились первые раненые и убитые. Очевидно, думали мы, немцы нанесли на свои истребители наши опознавательные знаки, чтобы безнаказанно расстреливать нас. Было решено открывать по таким истребителям огонь с дальних дистанций и не подпускать их близко.
Мы получили новое боевое задание — уничтожить скопления немецких войск на дорогах и переправах. Стали поступать отдельные доклады экипажей: бомбим колонны, имеющие опознавательные знаки — звезды. Уточняли, правильно ли нам поставлена задача, эти ли участки фронта с войсками мы бомбим? В ответ получали подтверждение, что все правильно и что именно здесь и нужно уничтожать противника. Много позже, когда фронт стабилизировался, нам стало известно, что не один раз наши наземные войска подвергались бомбардировкам и пулеметному обстрелу самолетов с красными звездами… [55] На наш аэродром стали садиться разные самолеты, потерявшие свои части.
Подвергся бомбардировке и Смоленск. Город горел. Оставаться далее на аэродроме, на который уже налетали бомбардировщики противника, было нецелесообразно. Штаб корпуса находился еще в городе. Поехал туда. В центре города горел универмаг, под часами которого обычно назначались свидания. По улицам брели толпы людей в сторону Москвы. Женщины и дети несли на себе, везли на тележках, а то и в детских колясках разный домашний скарб. Ошеломляющее впечатление от внезапно нагрянувшей войны и бомбежки, от полыхавших тут и там пожаров, лежащих на улицах убитых и раненых было столь велико, что вещи, которые многие захватили с собой, часто были просто случайными. Какая-то женщина, ведя за руку девочку, несла подушку. Больше у нее ничего не было. За ними шел старик, толкая тележку, на которой пронзительно визжал связанный маленький поросенок.
Шла женщина с корытом, видимо, и сама не зная, для чего оно ей нужно.
Словом, брали первое подвернувшееся под руку, торопясь, чтобы не попасть в руки к немцам. Слухи о высадке немецких парашютистов, неизвестно кем пущенные, распространялись по городу и создавали панику.
Полк получил приказание уйти из-под возможного удара, перелететь на полевой аэродром неподалеку от Ельни. Возвращаясь в машине обратно, я видел все ту же душераздирающую картину. Многие женщины, глядя на медленно проезжавшего мимо них военного, качали головами, и в их глазах были испуг, недоумение и немой укор, а перепуганные пожарами, сутолокой и криком ребятишки жались к своим матерям, озираясь по сторонам. При виде беззащитных людей, бросающих свой кров и бредущих в неизвестность, я чувствовал себя настоящим преступником, хотя сам недоумевал не меньше их… Распоряжение о вскрытии пакета и шифровка наркома были получены лишь на третий день войны. Нового там ничего не было, подтверждалось, что объявлена война. Это мы уже и сами видели.
На аэродроме я застал последние, уходящие из-под удара самолеты. Здесь оставались неисправные самолеты и часть технического состава. Головная колонна базы аэродромного обслуживания уже выходила из ворот гарнизона.
Я остался пока в Смоленске.
Ночью, при очередном налете, был взорван один из складов авиационных бомб. От сильного взрыва дали трещину и разошлись стены здания штаба.
Этой же ночью, видимо не выдержав напряжения, застрелился начальник связи нашего полка Печников, оставив маловразумительную записку, что-то вроде: «Товарищи, бейте немцев!» Захоронили его где-то на краю аэродрома.
Через двое суток полк в полном составе сосредоточился в Ельне. В Смоленске оставили несколько человек, чтобы знать о наземных войсках и следить за вывозом остатков имущества… [56] Вся связь полка была переведена на радиосредства. Вот здесь-то и сказалась отличная выучка личного состава, который обеспечил бесперебойную связь с вышестоящими штабами. Полк был полностью переключен на боевые действия в дневных условиях, делая по нескольку вылетов в день.
Напряжение давало себя знать. Люди нуждались хотя бы в коротком отдыхе, но об этом не было и речи. Летчики валились с ног. Спали прямо под плоскостями самолетов, пока подвешивали бомбы и заправляли горючим машины. Стали недосчитываться экипажей — то один, то другой не возвращался с боевого задания…
Мы настоятельно требовали, чтобы нам давали прикрытие или перевели на ночную боевую работу. Ни того, ни другого мы не добились. Истребителей не получили, а кроме корпуса Скрипко и нашего полка, на этом направлении не было управляемой авиации, которая бы воевала и доставляла еще и разведданные.
Что же делать?! Как сохранить боевой состав полка? Решили выходить на цель и особенно уходить от цели на бреющем полете, маскируясь местностью. Самолеты закамуфлировали. Огромный «налет», а вернее, годы, проведенные в воздухе летчиками, их опыт и умение отлично ориентироваться на местности давали возможность выбирать для полета к целям и обратно наиболее выгодные маршруты.
Вот некоторые документы первых дней войны.
БОЕВОЙ ПРИКАЗ № 01 Штаб 212 ДБАП [33]23.6.41 г. аэродром Смоленск 1. Наземные войска противника продолжают сдерживаться частями Красной Армии на государственной границе.
ВВС противника продолжают действия по аэродромам ВВС Красной Армии и городам СССР, ведя борьбу за господство в воздухе. Оказывают упорное сопротивление ВВС Красной Армии в районе западнее Гродно и юго-восточнее Варшавы. Район Янов прикрыт сильной ЗА. [34]
Погода вечером и ночью 23.6 в Белоруссии и Восточной Германии: облачность 4–7 баллов, высота 1000–2000 метров уменьшается до прояснения: местами облачность 5–9 баллов, высота 5000 метров, видимость 15 километров.
2. ВВС Западного фронта продолжают выполнение задачи по противодействию ВВС Германии. [57] 3. 212 ДБАП в период 19.00–19.15 23.6.41 г. и 2.30-2.40 эшелонированными ударами звеньев с разных высот и направлений бомбардирует… (Далее следует перечень целей и задачи 1, 2 и 3-й авиаэскадрильям. — А.Г.) Готовность к повторному вылету в 2.00 24.6.41 г.
4. Боевая зарядка по 10 ФАБ-100 [35] на самолет.
Взрыватели АПУВ. [36]Метод бомбометания серийно-залповый по отрыву бомб ведущего в звене. Высота 6500–7500 метров.
Маршрут: ИПМ [37]— озеро Каспля, Молодечно… Цель.
Перелет линии фронта на высоте 7000 метров. Обратный маршрут тот же.
5. Донесение: личный доклад командира звена сразу же после посадки и через 30 минут боевым донесением.
6. Я на КП аэродрома Смоленск.
Приложение:
1. Дело цели и распоряжение по разведке.
2. Штурманские указания.
3. Указания по связи.
4. План-график действий полка на 23–24.6.41 г.
Командир 212 ДБАП подполковник Голованов Начальник штаба майор Богданов Нач. опер. отделения капитан Копиецкий
1. 212 ДБАП в период 3.00–20.00 24.6.41 совершил 50 самолето-вылетов. Наносил удары с воздуха по мотомехвойскам противника в районах: Гродно, Н. Двур, Картуз — Береза, шоссе Кобрин — Брест, Маловеры… Бомбардировка целей производилась с высот 1200–7000 метров. Задание выполнено. Истребительная авиация и ЗА на маршрутах в районе цели, на обратном маршруте оказывала сильное противодействие, особенно сильное противодействие оказывал противник в районах Гродно и Картуз — Береза.
2. 2-я и 3-я АЭ [38] по одному звену в составе 6 самолетов с высоты 7000 метров бомбардировали… (Следует перечень целей. — А.Г.) На цели сброшено 60 ФАБ-100. По наблюдению экипажей, бомбы легли по цели. Время бомбардирования 5.55-6.12. Взлет — 3.00. Посадка — 8.42. Звено 1-й АЭ — зам. командира эскадрильи старший лейтенант Яницкий, задание… не выполнило. Не нашли цель. Звено произвело посадку на аэродром Смоленск с боевой зарядкой. Взлет 3.00, посадка 8.55. [58]
3. 1, 2 и 3-я АЭ в период 13.32–13.51 24.6 в количестве 20 самолетов с высоты 3800–4000 метров бомбардировали танковые части противника в районах: Гродно, Н. Двур, Картуз — Береза. На цели сброшено 200 ФАБ-100. По наблюдению экипажей, бомбы рвались по цели. Взлет — 11.31. Посадка — 15.53.
4. 1-я и 3-я АЭ в период 15.28–16.34 24.6 в количестве 6 самолетов бомбардировали танковые части противника в районе Картуз — Береза и шоссе Кобрин — Брест. На цель сброшено 60 ФАБ-100 с высоты 2000 метров. По наблюдению экипажей, бомбы рвались точно по цели.
5. 4-я АЭ в составе 6 самолетов в 20.30 24.6 бомбардировала мото-мехвойска противника в районе Гродно и Маловеры. На цель сброшено 60 ФАБ-1бй с высоты 1200–3500 метров. Экипажами отмечены прямые попадания в цель. Взлет — 18.20. Посадка — 22.00.
6. АЭ в составе 9 самолетов вылетела в 18.40 24.6 на бомбардирование танковых войск противника в районе Картуз — Береза и Гродно. В результате сильного противодействия ИА и ЗА противника вернулся на аэродром только один экипаж.
7. Потери: в течение дня 24.6 не вернулись на свой аэродром 14 самолетов. 1-й АЭ сбиты: экипажи — Бородина, Кондратьева; 2-й АЭ экипажи — Сумцова, Долголенко, Бондаренко; 4-й АЭ — экипажи Чуев-ского; 5-й АЭ — экипажи Лизунова, Лисичкина, Борисенко, Шульгина, Дубровина, Купало, Врублевского, Комочкова.
8. Погода: облачность слоисто-кучевая 5–6 баллов, высота 800-1000 метров, видимость 10–15 километров. Ветер — северо-западный 3–5 метров в секунду.
Начальник штаба 212 ДБАП майор Богданов
Нач. опер. отделения капитан Копиецкий
Как видно из приказа, даже на второй день войны командование, ставя боевые задачи, исходило из того, что войска противника сдерживаются на нашей государственной границе. А в это время немецкие армии продвигались все дальше в глубь нашей территории, осуществив прорыв на широком фронте. Данные обстановки на 24 июня также не соответствовали действительности. Судя по оперативной сводке полка за № 01, выполняя боевые задания, экипажи встречали сильное противодействие как со стороны средств ПВО, так и истребительной авиации. Лишь за один день 24 июня 14 самолетов не вернулись на свой аэродром. [59] Только с 25 июня стали поступать к нам более или менее достоверные данные о противнике. Данные были неутешительные. Танковая дивизия немцев прорвалась к Вильно; противник уже в районе Бобруйска. А у нас в полку к исходу дня 28 июня из 72 самолетов осталось только 14, способных выполнять боевые задания.
Остальные были сбиты или требовали ремонта. Мы, как уже было сказано, летали без прикрытия. И без прикрытия наши экипажи сбили в воздушных боях за первую неделю войны 18 истребителей Ме-109. 3 июля, на двенадцатый день войны, я неожиданно получил распоряжение немедленно прибыть в Москву.
Центральный аэродром, на котором сел наш самолет, был замаскирован под поле, где женщины убирают урожай.
В штабе ВВС меня принял Н. А. Булганин, [39]назначенный членом Военного совета ВВС. Я доложил о проделанной боевой работе нашего полка и по задаваемым вопросам понял, что этот человек пока что мало разбирается в вопросах боевого применения авиации. Поговорив со мной, он сказал, чтобы я никуда не отлучался.
Пролетела неделя-другая, подходил к концу месяц — о комиссии ни слуху ни духу. Начальник штаба высказал утешительную мысль, что, поскольку прошло уже много времени, никакого документа, кроме составленного акта, по-видимому, не будет. Так оно и получилось. До сих пор мне неведомы выводы, сделанные по итогам проверки, и на каком этапе эти итоги канули в вечность. Но одно всем нам в полку стало ясно: боевая подготовка есть главное, а главное всегда должно оставаться главным.
Задачи, поставленные полку, были рассчитаны на столь сжатые сроки и так широки по объему, что, прямо надо сказать, время было загружено до предела.
Наступил июнь. Прошло более четырех месяцев после моего назначения, а я еще не был в Минске и не представился начальству. Начальник штаба все так же тактично и не один раз напоминал мне, что надо бы поехать туда, непременно представиться. Наконец, запросив разрешение, я поездом выехал в Минск. Там я прежде всего направился в штаб ВВС округа представиться командующему и начальнику штаба. Начальник штаба полковник С. А.
Худяков, [27]познакомившись со мной, шутя сказал:
— А мы думали, что вы нас не признаете!
«Как прав был мой начштаба», — подумал я.
Полковник Худяков оказался весьма обходительным человеком. Рассказал о житье-бытье ВВС, о том, что штаб готовится к военной игре. Посоветовал, не откладывая, зайти к командующему ВВС генералу И. И. Копцу [28]и обязательно — он не раз это подчеркнул — представиться командующему Западным Особым военным округом генералу армии Д. Г. Павлову. [29]
Встреча с генералом Копцом состоялась, а генерал Павлов должен был приехать завтра со строящихся новых оборонительных рубежей. Полковник Худяков советовал задержаться до его приезда, а сегодня решить в штабе интересующие меня вопросы по работе тыла. В гостиницу я попал часов в шесть вечера. Номер был на двоих, и в нем уже сидел генерал в общевойсковой форме. Я попросил разрешения и вошел. [50] Завязался разговор. Оказалось, он тоже дожидается командующего округом.
Смуглый, выше среднего роста, статный, с небольшими черными усами и хорошей военной выправкой, он с грустью поведал мне, что его, кавалериста, назначили командиром механизированного корпуса и на днях свели со двора его коней. Я искренне ему посочувствовал. Действительно, переключаться с коня на танк — задача необычная, тем более для такого закоренелого, влюбленного в свое дело кавалериста, каким оказался мой собеседник. Ведь и коней-то у него свели со двора, оказывается, для того, чтобы о старом и помина не было. Неожиданно в памяти всплыл кабинет в Кремле, где днем и ночью кипела напряженнейшая работа по перевооружению нашей армии. И вот здесь, в Минске, я был свидетелем одного из эпизодов такого перевооружения. Я заинтересовался: как же кавалерия будет переходить на танки? Правда, в тактике есть что-то общее, а в остальном… В одном случае — лошадь и человек на ней; особых знаний, кажется, и не требуется. А ведь танки — это техника, которую нужно изучить и освоить. «Вот в том-то и дело», — ответил генерал.
Настроение, как я заметил, у него было подавленное… Я пошел поужинать и посмотреть город, который знал только с воздуха, а когда вернулся в гостиницу, генерал уже спал.
Утром, проснувшись, я увидел, что постель его пуста. Спросить фамилию его я накануне постеснялся, а больше встретиться мне с ним не пришлось.
Как сложилась его судьба? Жив ли он?
В тот день я в двенадцать часов явился к командующему округом.
В кабинете за письменным столом сидел довольно массивного телосложения человек с бритой головой, со знаками различия генерала армии.
Павлов поздоровался со мной, спросил, почему так долго не приезжал в Минск, поинтересовался, что мне нужно, и сказал, что давно уже дал распоряжение, чтобы нас всем обеспечивали, так как об этом его просил Сталин. Только я начал отвечать на его вопросы, как он, перебив меня, внес предложение подчинить полк непосредственно ему. Я доложил, что таких вопросов не решаю.
— А мы сейчас позвоним товарищу Сталину. — Он снял трубку и заказал Москву.
Через несколько минут он уже разговаривал со Сталиным. Не успел он сказать, что звонит по поводу подчинения Голованова, который сейчас находится у него, как по его ответам я понял, что Сталин задает встречные вопросы.
— Нет, товарищ Сталин, это неправда! Я только что вернулся с оборонительных рубежей. Никакого сосредоточения немецких войск на границе нет, а моя разведка работает хорошо. Я еще раз проверю, но считаю это просто провокацией. Хорошо, товарищ Сталин… А как насчет Голованова? Ясно. [51] Он положил трубку.
— Не в духе хозяин. Какая-то сволочь пытается ему доказать, что немцы сосредоточивают войска на нашей границе.
Я выжидательно молчал.
— Не хочет хозяин подчинить вас мне. Своих, говорит, дел у вас много. А зря.
На этом мы и расстались. Кто из нас мог тогда подумать, что не пройдет и двух недель, как Гитлер обрушит свои главные силы как раз на тот участок, где во главе руководства войсками стоит Павлов? К этому времени и у нас в полку появились разведывательные данные, в которых прямо указывалось на сосредоточение немецких дивизий близ нашей границы. Но упоминалось, что немецкий генштаб объясняет это переброской войск на отдых в более спокойные места. Так обстояло дело в то время [30]— так думал, в частности, и я.
Как мог Павлов, имея в своих руках разведку и предупреждения из Москвы, находиться в приятном заблуждении, остается тайной. Может быть, детально проведенный анализ оставшихся документов прольет свет на этот вопрос…
Почему войска не были приведены в боевую готовность, хотя уже накануне стало очевидно, что завтра может грянуть война и, как известно, были отданы на сей счет определенные указания? Кто виноват в том, что эти, хотя и запоздалые, указания, пусть оставлявшие на подготовку самые что ни на есть считанные часы, не были сразу доведены до войск? По укоренившейся за многие годы версии, все как будто упирается в Сталина, а так ли это?! Ведь, как известно, после полученных из Москвы распоряжений Военно-Морской Флот был приведен в боевую готовность до наступления регулярных войск фашистской Германии. Является ли один Сталин виной этой, надо прямо сказать, катастрофы?
В тот июньский день 1941 года я ушел от генерала армии Павлова, даже не задумавшись, не придав сколько-нибудь серьезного значения его разговору со Сталиным, свидетелем которого был. Объяснялось это, наверное, тем, что душой и мыслями я был в своем полку, куда тотчас же и отправился, тем более что в Минске делать мне было больше нечего. …Жизнь полка текла своим чередом. Две трети программы боевой подготовки мы закончили, а к августу должны были завершить ее полностью.
Примерно к этому времени уже вырисовывалась определенная группа людей на руководящие должности в будущей дивизии. А пока шла пора проверок боевой подготовки, боевых тревог. Два, а иногда и три раза в неделю, выбирая самое неудобное, неожиданное время, мы проводили боевые тревоги с подвеской бомб и получением боевых задач. Все проходило успешно, мы намного опережали установленную нам программу. [52] Последняя тревога, проведенная в три часа утра в субботу, 21 июня, показала хорошие результаты, и в штабе было решено на следующий день дать личному составу полный отдых. В субботу в Доме офицеров организовали вечер самодеятельности и танцы. Народу собралось очень много. Я дал указания дежурному и ушел домой. Начальник штаба Богданов и мой заместитель по радионавигации и связи Байкузов, жившие со мной в одной квартире, остались на вечере. Дома я углубился в чтение и не заметил, как совсем рассвело. Моих квартирантов, как шутя мы друг друга называли, не было.
«Видимо, весело на вечере», — подумал я. Начальник штаба был холост, жена Байкузова находилась в Москве, а моя жена в пятницу, 20 июня, уехала за ребятами и должна была в понедельник вернуться.
Взошло солнце, день обещал быть погожим. Не дождавшись своих товарищей, я решил лечь спать, но в этот момент раздался телефонный звонок, я поднял трубку и услышал из Минска взволнованный голос дежурного по округу:
— Боевая тревога, немцы бомбят Лиду!
Такие звонки в связи с учебными тревогами были в то время не редкостью.
— Товарищ дежурный, — ответил я, — дайте хоть один день отдохнуть личному составу. Только вчера я поднимал полк по своему плану. Нельзя ли отложить?!
— Немцы бомбят Лиду, времени у меня больше нет, — ответил дежурный и выключился.
Я вызвал дежурного по полку, передал условный пароль тревоги; не торопясь, натянул сапоги и вышел из дому. Что-то подумают наши командиры, которым я объявил, что тревог в эти дни проводить не будем?
На улице я увидел, как бежали на аэродром летчики, штурманы, стрелки-радисты, стрелки, инженеры, техники, на ходу надевая поясные ремни и застегивая пуговицы гимнастерок.
— Взрыватели выдавать? — спросил меня подбежавший инженер полка по вооружению.
Вопрос застал меня врасплох, взрыватели находились в запаянных ящиках, а тревогу проводил не я.
— Доставьте ящики с взрывателями к стоянкам самолетов поэскадрильно, без моих указаний не вскрывать!
Все были в сборе. Летный состав ждал заданий.
Я дал распоряжение начальнику штаба доложить в Минск о готовности и просить дальнейших указаний.
Пять минут спустя пришел начальник штаба и сказал, что связь с Минском не работает. Что ж, на учениях и так бывает. Проверяют, что будет делать командир при отсутствии связи. [53] Я приказал подвесить крупнокалиберные фугасные бомбы и вести подготовку и прокладку маршрутов на Данциг. Решил позвонить командиру корпуса полковнику Скрипко и спросить, как у него идут дела. По голосу Скрипко я понял, что разбудил его, и ни о каких тревогах он ничего не знает. И только в этот момент у меня мелькнула мысль, что дежурный из Минска мне говорил правду!
Я сказал Скрипко о разговоре с дежурным по округу, о том, что привел полк в боевую готовность и что связи с Минском у меня нет. Скрипко по корпусным каналам связи обещал связаться с Минском или Москвой. Шли томительные минуты ожидания. Я отдал распоряжение выдать полностью боекомплекты на самолеты, привести оружие в боевую готовность, выдать взрыватели.
Шесть часов утра. Погода удивительно хороша. Воскресенье. Сейчас бы на рыбалку или в лес! Повторная попытка связаться с Минском успеха не имела. Что же делать?! Я подождал еще немного и дал указание распустить личный состав на завтрак, оставив дежурных у самолетов. Приказал никуда не отлучаться из гарнизона.
Настроение у всех напряженное, выжидательное. Ни смеха, ни шуток.
Недоумение все больше и больше охватывает нас. Лишь во второй половине дня мы узнали о войне, и то по радио, из обращения В. М. Молотова к населению. Весь первый день и следующую ночь полк по собственной инициативе простоял в боевой готовности, и только на другой день меня вызвали к командиру корпуса полковнику Скрипко, который объявил мне, что ему звонили по ВЧ из Москвы, возложили на него общее командование и что перед нашим полком поставлена задача бомбить сосредоточение войск в районе Варшавы.
Я спросил:
— Есть ли у вас распоряжение вскрыть пакет под литером «М»?
Последовал отрицательный ответ.
— А приказ или письменное распоряжение бомбить Варшаву?
Такого документа также не оказалось.
Будучи совершенно твердо ориентирован об объектах нанесения ударов, среди которых Варшава никогда не значилась, я усомнился в данном распоряжении.
— Товарищ полковник, — обратился я к Скрипко, — кто давал распоряжение?
— Лично Жигарев [31] (в то время командующий ВВС. — А. Г.).
— А вы вскрыли пакет? — опять спросил я.
— Нет. Без особого на то распоряжения этого сделать я не могу. [32][54]
Мне стало ясно, что полковник Скрипко так же, как и я, и не мыслит вскрывать документы на случай войны без особого на то распоряжения. Но его не было…
— А вы уверены, что нашему полку приказано бомбить Варшаву?
Скрипко вспыхнул. Разговор стал принимать неприятный оборот.
— Я вам еще раз передаю словесный приказ командующего ВВС произвести боевой вылет на Варшаву, — еле сдерживаясь, повышенным тоном сказал Скрипко.
В кабинете присутствовали офицеры штаба корпуса. Уточнять вопрос далее я не стал. Полковник Скрипко был человеком высокодисциплинированным и очень точным в исполнении распоряжений начальства. И это хорошо было мне известно. Я распрощался с ним и вышел. В штабе узнад, что распоряжения, поступающие из ВВС, шли вдогонку, одно за другим, ставились новые боевые задачи, старые отменялись. Где проходит линия фронта, где наши войска, где немецкие, толком никто не знал. Связи со штабом Павлова не было.
Во второй половине второго дня войны полк поднялся в воздух и лег курсом на Варшаву. …Горел Минск, горели многие населенные пункты. Дороги были забиты войсками. Наши самолеты подвергались обстрелу из зенитных пушек, отдельные машины атаковались истребителями с красными звездами, и мы вынуждены были вступать с ними в бой, хотя красные звезды были четко видны и на наших самолетах. Один из истребителей был сбит.
Линия фронта, а стало быть, и фронт отсутствовали. Лишь на отдельных участках шли локальные бои — они были видны нам сверху по вспышкам огня, вылетавшим из жерл пушек и минометов.
На обратном пути, несмотря на сигналы «я — свой», наши отдельные самолеты опять были атакованы истребителями с отчетливо видными красными звездами. В полку появились первые раненые и убитые. Очевидно, думали мы, немцы нанесли на свои истребители наши опознавательные знаки, чтобы безнаказанно расстреливать нас. Было решено открывать по таким истребителям огонь с дальних дистанций и не подпускать их близко.
Мы получили новое боевое задание — уничтожить скопления немецких войск на дорогах и переправах. Стали поступать отдельные доклады экипажей: бомбим колонны, имеющие опознавательные знаки — звезды. Уточняли, правильно ли нам поставлена задача, эти ли участки фронта с войсками мы бомбим? В ответ получали подтверждение, что все правильно и что именно здесь и нужно уничтожать противника. Много позже, когда фронт стабилизировался, нам стало известно, что не один раз наши наземные войска подвергались бомбардировкам и пулеметному обстрелу самолетов с красными звездами… [55] На наш аэродром стали садиться разные самолеты, потерявшие свои части.
Подвергся бомбардировке и Смоленск. Город горел. Оставаться далее на аэродроме, на который уже налетали бомбардировщики противника, было нецелесообразно. Штаб корпуса находился еще в городе. Поехал туда. В центре города горел универмаг, под часами которого обычно назначались свидания. По улицам брели толпы людей в сторону Москвы. Женщины и дети несли на себе, везли на тележках, а то и в детских колясках разный домашний скарб. Ошеломляющее впечатление от внезапно нагрянувшей войны и бомбежки, от полыхавших тут и там пожаров, лежащих на улицах убитых и раненых было столь велико, что вещи, которые многие захватили с собой, часто были просто случайными. Какая-то женщина, ведя за руку девочку, несла подушку. Больше у нее ничего не было. За ними шел старик, толкая тележку, на которой пронзительно визжал связанный маленький поросенок.
Шла женщина с корытом, видимо, и сама не зная, для чего оно ей нужно.
Словом, брали первое подвернувшееся под руку, торопясь, чтобы не попасть в руки к немцам. Слухи о высадке немецких парашютистов, неизвестно кем пущенные, распространялись по городу и создавали панику.
Полк получил приказание уйти из-под возможного удара, перелететь на полевой аэродром неподалеку от Ельни. Возвращаясь в машине обратно, я видел все ту же душераздирающую картину. Многие женщины, глядя на медленно проезжавшего мимо них военного, качали головами, и в их глазах были испуг, недоумение и немой укор, а перепуганные пожарами, сутолокой и криком ребятишки жались к своим матерям, озираясь по сторонам. При виде беззащитных людей, бросающих свой кров и бредущих в неизвестность, я чувствовал себя настоящим преступником, хотя сам недоумевал не меньше их… Распоряжение о вскрытии пакета и шифровка наркома были получены лишь на третий день войны. Нового там ничего не было, подтверждалось, что объявлена война. Это мы уже и сами видели.
На аэродроме я застал последние, уходящие из-под удара самолеты. Здесь оставались неисправные самолеты и часть технического состава. Головная колонна базы аэродромного обслуживания уже выходила из ворот гарнизона.
Я остался пока в Смоленске.
Ночью, при очередном налете, был взорван один из складов авиационных бомб. От сильного взрыва дали трещину и разошлись стены здания штаба.
Этой же ночью, видимо не выдержав напряжения, застрелился начальник связи нашего полка Печников, оставив маловразумительную записку, что-то вроде: «Товарищи, бейте немцев!» Захоронили его где-то на краю аэродрома.
Через двое суток полк в полном составе сосредоточился в Ельне. В Смоленске оставили несколько человек, чтобы знать о наземных войсках и следить за вывозом остатков имущества… [56] Вся связь полка была переведена на радиосредства. Вот здесь-то и сказалась отличная выучка личного состава, который обеспечил бесперебойную связь с вышестоящими штабами. Полк был полностью переключен на боевые действия в дневных условиях, делая по нескольку вылетов в день.
Напряжение давало себя знать. Люди нуждались хотя бы в коротком отдыхе, но об этом не было и речи. Летчики валились с ног. Спали прямо под плоскостями самолетов, пока подвешивали бомбы и заправляли горючим машины. Стали недосчитываться экипажей — то один, то другой не возвращался с боевого задания…
Мы настоятельно требовали, чтобы нам давали прикрытие или перевели на ночную боевую работу. Ни того, ни другого мы не добились. Истребителей не получили, а кроме корпуса Скрипко и нашего полка, на этом направлении не было управляемой авиации, которая бы воевала и доставляла еще и разведданные.
Что же делать?! Как сохранить боевой состав полка? Решили выходить на цель и особенно уходить от цели на бреющем полете, маскируясь местностью. Самолеты закамуфлировали. Огромный «налет», а вернее, годы, проведенные в воздухе летчиками, их опыт и умение отлично ориентироваться на местности давали возможность выбирать для полета к целям и обратно наиболее выгодные маршруты.
Вот некоторые документы первых дней войны.
БОЕВОЙ ПРИКАЗ № 01 Штаб 212 ДБАП [33]23.6.41 г. аэродром Смоленск 1. Наземные войска противника продолжают сдерживаться частями Красной Армии на государственной границе.
ВВС противника продолжают действия по аэродромам ВВС Красной Армии и городам СССР, ведя борьбу за господство в воздухе. Оказывают упорное сопротивление ВВС Красной Армии в районе западнее Гродно и юго-восточнее Варшавы. Район Янов прикрыт сильной ЗА. [34]
Погода вечером и ночью 23.6 в Белоруссии и Восточной Германии: облачность 4–7 баллов, высота 1000–2000 метров уменьшается до прояснения: местами облачность 5–9 баллов, высота 5000 метров, видимость 15 километров.
2. ВВС Западного фронта продолжают выполнение задачи по противодействию ВВС Германии. [57] 3. 212 ДБАП в период 19.00–19.15 23.6.41 г. и 2.30-2.40 эшелонированными ударами звеньев с разных высот и направлений бомбардирует… (Далее следует перечень целей и задачи 1, 2 и 3-й авиаэскадрильям. — А.Г.) Готовность к повторному вылету в 2.00 24.6.41 г.
4. Боевая зарядка по 10 ФАБ-100 [35] на самолет.
Взрыватели АПУВ. [36]Метод бомбометания серийно-залповый по отрыву бомб ведущего в звене. Высота 6500–7500 метров.
Маршрут: ИПМ [37]— озеро Каспля, Молодечно… Цель.
Перелет линии фронта на высоте 7000 метров. Обратный маршрут тот же.
5. Донесение: личный доклад командира звена сразу же после посадки и через 30 минут боевым донесением.
6. Я на КП аэродрома Смоленск.
Приложение:
1. Дело цели и распоряжение по разведке.
2. Штурманские указания.
3. Указания по связи.
4. План-график действий полка на 23–24.6.41 г.
Командир 212 ДБАП подполковник Голованов Начальник штаба майор Богданов Нач. опер. отделения капитан Копиецкий
ОПЕРАТИВНАЯ СВОДКА № 01 ШТАБА 212 ДБАП
Смоленск, 24.6.41 к 20.001. 212 ДБАП в период 3.00–20.00 24.6.41 совершил 50 самолето-вылетов. Наносил удары с воздуха по мотомехвойскам противника в районах: Гродно, Н. Двур, Картуз — Береза, шоссе Кобрин — Брест, Маловеры… Бомбардировка целей производилась с высот 1200–7000 метров. Задание выполнено. Истребительная авиация и ЗА на маршрутах в районе цели, на обратном маршруте оказывала сильное противодействие, особенно сильное противодействие оказывал противник в районах Гродно и Картуз — Береза.
2. 2-я и 3-я АЭ [38] по одному звену в составе 6 самолетов с высоты 7000 метров бомбардировали… (Следует перечень целей. — А.Г.) На цели сброшено 60 ФАБ-100. По наблюдению экипажей, бомбы легли по цели. Время бомбардирования 5.55-6.12. Взлет — 3.00. Посадка — 8.42. Звено 1-й АЭ — зам. командира эскадрильи старший лейтенант Яницкий, задание… не выполнило. Не нашли цель. Звено произвело посадку на аэродром Смоленск с боевой зарядкой. Взлет 3.00, посадка 8.55. [58]
3. 1, 2 и 3-я АЭ в период 13.32–13.51 24.6 в количестве 20 самолетов с высоты 3800–4000 метров бомбардировали танковые части противника в районах: Гродно, Н. Двур, Картуз — Береза. На цели сброшено 200 ФАБ-100. По наблюдению экипажей, бомбы рвались по цели. Взлет — 11.31. Посадка — 15.53.
4. 1-я и 3-я АЭ в период 15.28–16.34 24.6 в количестве 6 самолетов бомбардировали танковые части противника в районе Картуз — Береза и шоссе Кобрин — Брест. На цель сброшено 60 ФАБ-100 с высоты 2000 метров. По наблюдению экипажей, бомбы рвались точно по цели.
5. 4-я АЭ в составе 6 самолетов в 20.30 24.6 бомбардировала мото-мехвойска противника в районе Гродно и Маловеры. На цель сброшено 60 ФАБ-1бй с высоты 1200–3500 метров. Экипажами отмечены прямые попадания в цель. Взлет — 18.20. Посадка — 22.00.
6. АЭ в составе 9 самолетов вылетела в 18.40 24.6 на бомбардирование танковых войск противника в районе Картуз — Береза и Гродно. В результате сильного противодействия ИА и ЗА противника вернулся на аэродром только один экипаж.
7. Потери: в течение дня 24.6 не вернулись на свой аэродром 14 самолетов. 1-й АЭ сбиты: экипажи — Бородина, Кондратьева; 2-й АЭ экипажи — Сумцова, Долголенко, Бондаренко; 4-й АЭ — экипажи Чуев-ского; 5-й АЭ — экипажи Лизунова, Лисичкина, Борисенко, Шульгина, Дубровина, Купало, Врублевского, Комочкова.
8. Погода: облачность слоисто-кучевая 5–6 баллов, высота 800-1000 метров, видимость 10–15 километров. Ветер — северо-западный 3–5 метров в секунду.
Начальник штаба 212 ДБАП майор Богданов
Нач. опер. отделения капитан Копиецкий
Как видно из приказа, даже на второй день войны командование, ставя боевые задачи, исходило из того, что войска противника сдерживаются на нашей государственной границе. А в это время немецкие армии продвигались все дальше в глубь нашей территории, осуществив прорыв на широком фронте. Данные обстановки на 24 июня также не соответствовали действительности. Судя по оперативной сводке полка за № 01, выполняя боевые задания, экипажи встречали сильное противодействие как со стороны средств ПВО, так и истребительной авиации. Лишь за один день 24 июня 14 самолетов не вернулись на свой аэродром. [59] Только с 25 июня стали поступать к нам более или менее достоверные данные о противнике. Данные были неутешительные. Танковая дивизия немцев прорвалась к Вильно; противник уже в районе Бобруйска. А у нас в полку к исходу дня 28 июня из 72 самолетов осталось только 14, способных выполнять боевые задания.
Остальные были сбиты или требовали ремонта. Мы, как уже было сказано, летали без прикрытия. И без прикрытия наши экипажи сбили в воздушных боях за первую неделю войны 18 истребителей Ме-109. 3 июля, на двенадцатый день войны, я неожиданно получил распоряжение немедленно прибыть в Москву.
Центральный аэродром, на котором сел наш самолет, был замаскирован под поле, где женщины убирают урожай.
В штабе ВВС меня принял Н. А. Булганин, [39]назначенный членом Военного совета ВВС. Я доложил о проделанной боевой работе нашего полка и по задаваемым вопросам понял, что этот человек пока что мало разбирается в вопросах боевого применения авиации. Поговорив со мной, он сказал, чтобы я никуда не отлучался.