Голсуорси Джон. Гротески

Голсуорси Джон

Гротески

   Джон Голсуорси
   Гротески
   Перевод М. Лорие
   Кuvnбov*
   {* Со злостью (греч.).}
   I
   Ангел Эфира, находясь в 1947 году с официальным визитом на Земле, остановился между Английским банком и Биржей выкурить папироску и поглядеть на прохожих.
   - Как их много, - сказал он, - и как они быстро бегают - в такой-то атмосфере! Из чего они сделаны?
   - Из денег, сэр, - отвечал его гид. - Денег в прошлом, в настоящем или в будущем. На Бирже бум. Барометр радости сильно поднялся. Такого не было уже тридцать лет - да-да, со времени Великой Заварухи.
   - Так, значит, между радостью и деньгами есть какая-то связь? - спросил Ангел, тонкой струйкой выпуская дым из своих точеных ноздрей.
   - Таково распространенное мнение, хотя доказать это было бы нелегко. Впрочем, я могу попробовать, сэр, если желаете.
   - Очень было бы интересно, - сказал Ангел, - потому что на вид это, кажется, самая безрадостная толпа, какая мне встречалась. У каждого между бровей морщина, и никто не насвистывает.
   - Вы не понимаете, сэр, - сказал гид, - да оно и не удивительно: радость доставляют не столько деньги, сколько мысль, что когда-нибудь не надо будет больше их наживать.
   - Если такой день должен настать для всех, почему же у них не радостный вид? - спросил Ангел.
   - Не так это просто, сэр. Для большинства этих людей такой день никогда не настанет, и многие из них это знают - они называются клерки; не настанет он и для некоторых из другой категории - тех назовут банкротами; для остальных он настанет, и они переедут в Уимблхерст и на прочие Острова Блаженных, но к тому времени они так привыкнут наживать деньги, что без этого жизнь их станет сплошной скукой, если не мукой, или они будут уже в таких годах, что все свои деньги им придется тратить на борьбу со старческими немощами.
   - При чем же тогда радость? - спросил Ангел, удивленно вздернув брови. - Ведь, кажется, так принято у вас выражаться?
   - Я вижу, сэр, - отвечал гид, - вы еще не успели как следует вспомнить, что такое люди, и особенно та их порода, что населяет эту страну. Иллюзия вот что нам дорого. Не будь у нас иллюзий, мы с тем же успехом могли бы быть ангелами или французами - те хоть в какой-то мере дорожат неприглядной реальностью под названием le plaisir, то есть радость жизни. Мы же в погоне за иллюзией только и делаем, что наживаем деньги и морщины между бровей, ибо занятие это утомительное. Я, разумеется, говорю о буржуазии или Патриотических классах, ибо Трудяги ведут себя иначе, хотя иллюзии у них те же самые.
   - Не понимаю, - отрезал Ангел.
   - Ну как же, сэр, и те и другие тешат себя иллюзией, что когда-нибудь обладание деньгами принесет им радость; но в то время как Патриоты надеются нажить деньги трудом Трудяг, Трудяги надеются нажить их трудами Патриотов.
   - Ха-ха, - сказал Ангел.
   - Ангелам хорошо смеяться, - возразил гид, - а вот люди от этого плачут.
   - Вам, на месте, наверно, виднее, как поступать, - Оказал Ангел.
   - Ах, сэр, если бы так! Мне часто приходится наблюдать лица и повадку здешних жителей, и я вижу, что радость, какую доставляет им погоня за иллюзией, - недостаточная награда за их скученную, однообразную и беспокойную жизнь.
   - Некрасивые они, что и говорить, - сказал Ангел.
   - Верно, - вздохнул гид, - и с каждым днем все дурнеют. Взгляните хоть на этого, - и он указал на господина, поднимавшегося по ступеням Биржи. Обратите внимание на его фигуру. Седеющая голова к макушке сужена, книзу расширяется. Туловище короткое, толстое, квадратное; ноги и того толще, а ступни вывернуты наружу; общим видом напоминает пирамиду. А этот? - Он указал на господина, спускавшегося по ступеням. - Ноги и туловище его можно протащить сквозь игольное ушко, а вот голову протащить не удастся. Обратите внимание: ячмень на глазу, сверкающие очки и полное отсутствие волос. Внешняя несоразмерность - это сейчас своего рода эпидемия, сэр.
   - А исправить это нельзя? - спросил Ангел,
   - Чтобы исправить недостаток, нужно сперва его осознать, а они этого не сознают, так же как не сознают, что несоразмерно проводить шесть дней из каждых семи в конторе или на заводе. Человек, сэр, - это раб привычки, а когда привычки у него плохие, сам он и того хуже.
   - У меня разболелась голова, - сказал Ангел. - Шум просто оглушительный. Когда я прилетал сюда в тысяча девятьсот десятом году, такого не было.
   - Да, сэр. Мы с тех пор пережили Великую Заваруху, а после нее погоня за деньгами превратилась в какое-то неистовство. Как и другие люди, мы теперь вынуждены изощряться в искусстве приравнивать дважды два к пяти. Это значительно ускорило развитие цивилизации и пошло на пользу всему, кроме человека, - даже лошадям, поскольку их больше не заставляют возить непосильные тяжести на Тауэр-Хилл или какие-либо другие холмы.
   - Как это может быть, - спросил Ангел, - если работы стало больше?
   - А они вымерли, - сказал гид. - Как видите, их полностью заменила электрическая тяга и воздушное сообщение.
   - Вы как будто настроены враждебно к деньгам? - перебил Ангел, бросив на него испытующий взгляд. - Скажите, неужели вы в самом деле предпочли бы иметь шиллинг, а не пять шиллингов и шесть пенсов?
   - Сэр, - отвечал гид, - вы, как говорится, начинаете не с того конца. Ведь деньги - это всего лишь возможность покупать то, что хочешь. Вам следовало бы спросить, чего я хочу.
   - Ну, чего же вы хотите? - спросил Ангел.
   - По-моему, - отвечал гид, - когда мы оказались банкротами, нам бы следовало попытаться не умножать количество денег, а сократить свои потребности. Путь истинного прогресса, сэр, - это упрощение жизни и желаний вплоть до того, чтобы отказаться от брюк и носить одну чистую рубашку, доходящую до колен, довольствоваться передвижением на собственных ногах по твердой земле; есть простую пищу, самими нами выращенную; слушать собственный голос да напевы свирели; чувствовать на лице солнце, дождь и ветер; вдыхать аромат полей и лесов; иметь скромную крышу над головой и миловидную жену, не испорченную высокими каблуками, жемчугом и пудрой; смотреть, как резвятся домашние животные, слушать певчих птиц и растить детей, приучая их к воде, холоднее той, в какой купались их отцы. Нам следовало бы добиваться здоровья до тех пор, пока не отпадет нужда в аптеках и оптиках, в парикмахерах, корсетницах, всяких салонах красоты, где нас штопают и латают, угождая нашим прихотям и скрывая уродства, которыми современная жизнь наделила наши лица и фигуры. Самой нашей честолюбивой мечтой должно было стать такое сокращение своих потребностей, чтобы при современных научных знаниях производить все необходимое быстро и без труда и, имея достаточный досуг, крепкие нервы и здоровое тело, наслаждаться природой, искусством и семейными привязанностями. Трагедия человека, сэр, в его бессмысленном, ненасытном любопытстве и жадности, а также в неизлечимой привычке пренебрегать настоящим во имя будущего, которое никогда не наступит.
   - Вы говорите как по писаному, - заметил Ангел.
   - К сожалению, нет, - возразил гид. - Ни в одной книге, какие мне удалось раздобыть, не написано, что мы должны прекратить это безумие и обратиться к приятной простоте, которая одна только и сулит нам спасение.
   - За одну неделю все это вам до смерти надоест, - сказал Ангел.
   - Верно, сэр, но только потому, что нас с юных лет воспитывают в духе неуемного стяжательства и конкуренции. А возьмите младенца в колясочке, поглощенного созерцанием неба и сосанием собственного пальца. Вот такой, сэр, и должна быть жизнь человека.
   - Красивая метафора, - сказал Ангел.
   - А сейчас мы только и делаем, что резвимся на катафалке жизни.
   - Вы как будто принадлежите к числу тех, кто взял себе девизом "Старайся никогда не оставлять вещи такими, какими ты их нашел", - заметил Ангел.
   - Ах, сэр! - отвечал гид с печальной улыбкой. - Доля гида скорее в том, чтобы стараться найти вещи там, где он их оставил.
   - Да, кстати, - мечтательно протянул Ангел, - когда я был здесь в девятьсот десятом, я купил несколько акций Маркони, они тогда шли на повышение. А как они сейчас?
   - Право, не знаю, - отвечал гид холодно и осуждающе, - но одно могу вам сказать: изобретатели не только благодетели человечества, но и его проклятие, и так будет до тех пор, пока мы не научимся сообразовывать их открытия с нашей весьма ограниченной способностью усвоения. Наша цивилизация страдает хронической диспепсией, вызванной попытками проглатывать любую пищу, какую преподносит ей человеческая изобретательность, и эта болезнь приняла столь тяжелую форму, что я иногда начинаю сомневаться, доживем ли мы до вашего посещения в тысяча девятьсот восемьдесят четвертом году.
   - Ах, так! - насторожился Ангел. - Вы правда не уверены?
   - Не уверен, - ответил гид угрюмо. - Вся жизнь сейчас - сплошной телефонный звонок, а о чем идет речь? Кружение во мраке! Грохот колес под небом из дыма! Нескончаемая партия в покер!
   - Признайтесь, - сказал Ангел, - вы сами отведали чего-то недоброкачественного?
   - Вот именно, - сказал гид. - Я отведал современности, самого паршивого блюда. Вы только посмотрите на этих несчастных, - продолжал он, - суетятся, как муравьи, с девяти утра до семи вечера. А посмотрите на их жен!
   - Правильно, - приободрился Ангел, - давайте посмотрим на их жен! - И тремя взмахами крыльев он перенесся на Оксфорд-стрит.
   - Посмотрите на них! - повторил гид. - Суетятся, как муравьи, с десяти утра до пяти вечера.
   - Про них мало сказать, что они некрасивы, - сказал Ангел печально. Что это они все бегают из одной магазинной норки в другую? Что им нужно?
   - Иллюзия, сэр. Там - романтика бизнеса, здесь - романтика покупок. Это вошло у них в привычку, а вы ведь знаете, привыкнуть куда легче, чем отвыкать. Хотите заглянуть к одной из них в дом?
   - Нет-нет, - ответил Ангел и, отшатнувшись, налетел на шляпу какой-то дамы. - Зачем они их носят такие большие? - спросил он с досадой.
   - Затем, чтобы в будущем сезоне можно было носить маленькие. Все для будущею, сэр, все для будущего! Цикл красоты и вечной надежды, а заодно и процветание торговли. Усвойте смысл этих слов, и о дальнейшем вам уже не придется расспрашивать, да, вероятно, и не захочется.
   - Тут, наверно, можно купить американских конфет, - сказал Ангел и вошел в кондитерскую.
   II
   - Куда вам хотелось бы направиться сегодня, сэр? - спросил гид Ангела, который, стоя посреди Хэймаркет, поводил головой из стороны в сторону, как верблюд.
   - Мне хочется в деревню, - ответил Ангел.
   - В деревню? - переспросил гид с сомнением. - Там неинтересно.
   - А я хочу, - сказал Ангел и расправил крылья.
   - Вот Чилтернские холмы, - выдохнул гид после нескольких минут стремительного полета. - Это нам подойдет. В деревне сейчас повсюду одинаково. Будем снижаться?
   Они опустились на какой-то луг, судя по всему, деревенский выгон, и гид, стерев со лба облачную влагу, заслонил рукой глаза и стал вглядываться в даль, медленно поворачиваясь вокруг своей оси.
   - Так я и думал, - сказал он. - Ничего не изменилось с сорок четвертого года, я тогда привозил сюда премьера. С завтраком мы тут помучаемся.
   - Удивительно тихое местечко! - сказал Ангел.
   - Что правда, то правда. Можно пролететь шестьдесят миль в любом направлении и не встретить ни одного обитаемого дома.
   - Попробуем! - сказал Ангел.
   Они пролетели сто миль и снова опустились на землю.
   - И тут не лучше! - сказал гид. - Это Лестершир. Обратите внимание: холмистая местность, дикие пастбища.
   - Я проголодался, - сказал Ангел. - Полетим дальше.
   - Я вас предупреждал, сэр, - заметил гид, когда они опять пустились в полет, - что в деревне нам будет чрезвычайно трудно найти обитаемый дом. Может быть, лучше посетим Блектон или Брэдлидс?
   - Нет, - сказал Ангел. - Я решил провести день на свежем воздухе.
   - Черники хотите? - спросил гид. - Вон там какой-то человек ее собирает.
   Ангел сложил крылья, и они плюхнулись на болотистую поляну возле дряхлого, оборванного старика.
   - О, достойнейший из людей! - сказал Ангел. - Мы голодны. Не поделишься ли ты с нами черникой?
   - Ой, батюшки! - воскликнул старый хрыч. - Вы откуда взялись? Верно, по радио прилетели? И наблюдатель при вас. - Он мотнул на гида подбородком в седой щетине. - Убей меня бог, совсем как в доброе старое время Великой Заварухи.
   - Это диалект сельской Англии? - спросил Ангел, у которого губы уже посинели от черники.
   - Сейчас я опрошу его, сэр, - сказал гид. - Сказать по правде, я затрудняюсь объяснить присутствие человека в сельской местности.
   Он ухватил старика за единственную еще державшуюся пуговицу и отвел его в сторонку. Потом, вернувшись к Ангелу, который тем временем покончил с черникой, прошептал:
   - Так я и думал. Это последний из тех солдат, которых поселили в деревне после окончания Великой Заварухи. Он питается черникой и теми птицами, что умирают естественной смертью.
   - Ничего не понимаю, - сказал Ангел. - А где же сельское население, где поместья великих мира сего, где процветающий фермер, довольный судьбой поселянин, батрак, что вот-вот добьется минимальной заработной платы? Где веселая старая Англия девятьсот десятого года?
   - Вот, - отвечал гид, мелодраматическим жестом указывая на старика, вот наше сельское население: бывший житель Лондона, закаленный в Великой Заварухе. Другой бы не выдержал.
   - Как! - вскричал Ангел. - И на всей этой земле ничего не растят?
   - Ни одного кочна, - отвечал гид. - Ни горчичного семечка, ни стебелька салата. Разве что в городах.
   - Я вижу, что много интересного прошло мимо меня. Прошу вас, обрисуйте мне вкратце положение в сельском хозяйстве.
   - Да что ж, сэр, положение в сельском хозяйстве нашей страны со времен Великой Заварухи, когда все толковали о том, чтобы снова заселить деревню, можно описать двумя словами: "рост городов". Однако, чтобы это стало вам ясно, мне придется напомнить вам политическую историю страны за последние тридцать лет. Вы, вероятно, не помните, что в дни Великой Заварухи при всем кажущемся отсутствии политической борьбы уже зарождались партии будущего. Во всех умах назревало тайное, но непреклонное решение принести в жертву тех, кто играл какую-либо роль в политике до и во время только что разыгравшейся всемирной трагедии, в особенности же тех, кто продолжал занимать министерские посты или упорно задавал вопросы в палате общин, как это учреждение тогда называлось. Не то чтобы их считали ответственными за трагедию, но просто нужно было успокоить нервы, а вы ведь знаете, сэр, ничто не действует так успокоительно, как человеческое жертвоприношение. Итак, политические деятели, как говорится, вышли из моды. Разумеется, едва был заключен мир, как состоялись первые действительно всеобщие выборы, и прежние партии с огорчением убедились, что их выбросили за борт. На первое место в стране вышли те партии, что тихо и без шума сложились к этому времени. Одна из них называла себя Патриотической, а противники называли ее Прусской; вторая называла себя Трудягами, а противники называли ее Бродягами. Представители их были почти все новые люди. После недолгого упоения миром, с которым человеческий ум привык связывать изобилие, и своеобразных правительств этого периода две новые партии вышли на сцену с такими равными силами, что ни один кабинет не мог провести ни одного мероприятия. А поскольку необходимо было изыскивать проценты на государственный долг, достигавший 8 000 000 000 фунтов стерлингов, пришлось назначить новые выборы. Слово "мир" в это время еще держалось, но слово "изобилие" уже давно исчезло из обихода; и партия Трудяг, решив, что раз у нее меньше имущества, подлежащего обложению налогами, то она может меньше церемониться с налогообложением, оказалась в подавляющем большинстве. Вам будет небезынтересно узнать, сэр, из каких элементов сложилась эта партия. Основную ее массу составляли бывшие солдаты и другие рабочие люди; но в виде некоего придатка, или хвоста, в нее вошли также многие ученые мужи. Люди, преисполненные самых благих намерений, люди с головой и с принципами, - в прежние времена таких называли радикалами и передовыми либералами. Вошли они в эту партию с горя, понимая, что иначе самое их существование окажется под угрозой. Такой расстановкой сил - и еще некоторыми обстоятельствами, о которых вы скоро узнаете, сэр, - и объясняется печальная участь деревни. Дело в том, что партия Трудяг, не считая ее хвоста, на который она то ли не смогла, то ли не захотела сесть - этого мы уже никогда не узнаем, придерживалась таких же взглядов на заселение деревни, что и Патриоты, и уже начала проводить в жизнь некий план, на который в течение примерно года возлагали большие надежды. В подходящих для сельского хозяйства местностях поселили множество энтузиастов и как будто даже стали добиваться такого положения, при котором страна могла бы сама себя прокормить. Но не пробыли Трудяги у власти и полутора лет, как их хвост - а в нем, как я уже сказал, были заключены почти все их принципы - заболел этими самыми принципами в тяжелейшей форме. Они решили, что "свобода торговли" - которая, что ни говорите, есть линия наименьшего сопротивления и основана на "процветании торговли" - находится в опасности, и стали агитировать против возобновления премий и льгот для сельского хозяйства. В результате премия на пшеницу не прошла, а вместо этого была расширена - на бумаге - система небольших наделов. Одновременно под тяжестью налогов на имущество стали разваливаться крупные поместья. По мере того как все очевиднее становилось банкротство и истощение всей Европы, опасность новой войны казалась все менее реальной, и, англичане снова перестали заботиться о чем-либо, кроме "процветания торговли". Импортные продукты питания опять подешевели. И неизбежное случилось. Загородные усадьбы стали непосильным грузом для своих владельцев, фермеры фермерствовали в убыток, мелкие арендаторы, что ни день, разорялись и уходили куда глаза глядят, батраки устремились в города. И тогда партия Трудяг, которая непомерными налогами довела своих противников до полного остервенения, получила, образно выражаясь, по шапке, и следующие четыре года были заполнены самой жестокой междоусобицей, какую только запомнят журналисты. Во время этой борьбы усилилась эмиграция и сельские районы почти опустели. Когда наконец партия Трудяг одержала победу, она, по-прежнему руководимая своим хвостом, обязалась среди всего прочего делать ставку исключительно на города. С тех пор она так и стоит у власти, а результаты вы сами видели. Все продукты питания нам доставляют из-за моря, причем значительную часть - на подводных лодках и по воздуху. Перевозят их в таблетках, а доставив на место, раздувают до первоначальных размеров с помощью хитроумного метода, предложенного одним немцем. Деревня же используется лишь как тема для сентиментальных поэтов и как место, над которым летают, либо куда влюбленные субботними вечерами уезжают на велосипедах.
   - Mon Dieu {Боже мой! (франц.).}, - задумчиво протянул Ангел. Наверно, именно в таких случаях и принято говорить: "Ах, какой сюрприз!"
   - Совершенно справедливо, сэр. Люди до сих пор не опомнятся, как такое могло произойти. Отличный пример того, что может случиться, когда зазеваешься, - даже с англичанами, которым вообще-то в этом смысле очень везло. Ведь не забывайте, все партии, даже ученые мужи, всегда превозносили сельскую жизнь и уверяли, будто всячески ей содействуют. Но они забыли об одной мелочи: что наши географические условия, традиции, воспитание и имущественные интересы так способствуют жизни в городах и "процветанию торговли", что отклониться от этой линии наименьшего сопротивления можно лишь ценою нешуточных и отнюдь не парламентских усилий. Да, это прекрасная иллюстрация той нашей характерной черты, о которой я толковал вам на днях: очень уж мы задним умом крепки. Но чего же от нас и ожидать, пока у нас есть туман и принципы? Лучше быть хлипким горожанином без здоровья, но с высокими политическими принципами, чем здоровым продуктом излюбленнейшей отрасли народного хозяйства. Но вы еще не видели другой стороны медали.
   - О чем вы? - спросил Ангел.
   - Ну как же, сэр, о грандиозном росте городов. Это я покажу вам завтра, если пожелаете.
   - А Лондон разве не город? - шутливо заметил Ангел.
   - Лондон? - воскликнул гид. - Что вы, это всего лишь дачное местечко. В какой настоящий город вас свозить? Хотите в Ливерчестер?
   - Куда угодно, - сказал Ангел, - лишь бы там можно было хорошо пообедать. - И, расплатившись с сельским населением милостивой улыбкой, он расправил крылья.
   III
   - Время еще не позднее, - сказал Ангел Эфира, выходя из ресторана "Белый Олень" в Ливерчестере, - а я, кажется, немного переел. Давайте пройдемся, посмотрим город.
   - С удовольствием, сэр, - отозвался гид. - Сейчас между ночью и днем нет никакой разницы: ведь для производства электрической энергии теперь используется прилив.
   Ангел записал эти сведения в свою книжечку.
   - Чем заняты здешние предприятия? - спросил он.
   - Весь город, который теперь простирается от прежнего Ливерпуля до прежнего Манчестера (что видно из его названия), занят расширением пищевых таблеток, которые доставляют в его порт из Новых Светов. Уже несколько лет Ливерчестер и Бристер (простирающийся от прежнего Бристоля до прежнего Глостера) удерживают монополию на расширение пищи в Соединенном королевстве. - А как это делается? - спросил Ангел.
   - Благоприятная среда и бактериология, - отвечал гид.
   Некоторое время они шли молча, изредка взлетая там, где улицы были особенно грязные; потом Ангел снова заговорил:
   - Очень любопытно. Я не замечаю никакой разницы между этим городом и теми, что я видел, когда был здесь в девятьсот десятом году, - только вот улицы лучше освещены, но радости от этого мало: они страшно грязные и полны людей, чьи лица мне не нравятся.
   - Да, сэр, - вздохнул гид, - трудно было ожидать, что чудесный мрак, который окутывал нас во времена Великой Заварухи, продержится долго. Вот тогда и вправду можно было тешить себя надеждой, что все дома построены Кристофером Реном, а все люди чистые и красивые. Поэзии теперь не осталось.
   - Ни малейшей! - подтвердил Ангел и потянул носом. - Зато атмосфера есть, и не слишком приятная.
   - Где скапливается много людей, там всегда пахнет, - сказал гид. - Тут уж ничего не поделаешь. Старое платье, пачули, бензин, жареная рыба и дешевые папиросы - это пять необходимых ингредиентов человеческой жизни, и перед ними атмосфера Тернера и Королевские игрушки.
   - Но разве не в вашей власти устроить жизнь в городах по своему вкусу?
   - Что вы, сэр! Это встретило бы ужасающее сопротивление. Мы сами у них во власти. Вы поймите, они такие большие и пользуются таким престижем! Да, кроме того, - добавил он, - даже если бы у нас хватило смелости, мы бы не знали, как за это взяться. Правда, когда-то один великий и добрый человек привез нам платаны, но вообще-то мы, англичане, выше того, чтобы брать от жизни лучшее, и мы презираем легкомысленный французский вкус. Обратите внимание, какому принципу подчинен весь этот жилой район, что тянется на двадцать миль. Он был задуман в этаком веселеньком стиле, а посмотрите, какой получился серьезный! Сразу видно, что эти жилища принадлежат к виду "дом", и в то же время это особняки, вот так же, как все люди принадлежат к виду "человек" и в то же время у каждого, как говорится, своя душа. Этот принцип был введен на Авеню-Род за несколько лет до Великой Заварухи и сейчас утвердился повсеместно. Если у человека точно такой же дом, как у кого-то другого, с ним не знаются. Видали вы что-нибудь более глубокомысленное и педантичное?
   - А к домам рабочих этот принцип тоже относится? - поинтересовался Ангел.
   - Тсс! - прошептал гид, боязливо оглянувшись через плечо. - Это опасное слово, сэр. Трудяги живут во дворцах, построенных по проекту архитектора Халтурри, с общими кухнями и ванными.
   - И они ими пользуются? - спросил Ангел не без живости.
   - Пока еще нет, - отвечал гид, - но, кажется, подумывают об этом. Вы же знаете, сэр, на то, чтобы внедрить обычай, нужно время. А тридцать лет какой же это срок?
   - Японцы - те моются каждый день, - задумчиво протянул Ангел.
   - Не христианский народ, - пожал плечами гид, - К тому же у них там и грязи-то настоящей нет, не то что здесь. Не будем слишком строги - откуда же и взяться тяге к омовениям, когда знаешь, что скоро опять будешь грязным? Вовремя Великой Заварухи, когда была введена военная дисциплина и тем самым отменены касты, многие наивно полагали, что привычка мыться охватит наконец-то все население. И как же мы были удивлены, когда случилось нечто совсем иное! Трудяги не стали мыться больше, зато Патриоты стали мыться меньше. Может быть, причиной тому было вздорожание мыла, а может, просто человеческая жизнь в то время не очень высоко ценилась. Этого мы уже не узнаем. Но верно одно: лишь когда военная дисциплина была отменена, а касты возродились, что произошло немедленно по заключении мира, - лишь тогда те из Патриотов, которые остались в живых, снова стали неумеренно мыться, а Трудягам предоставили держаться уровня, более соответствующего демократии.
   - Кстати, об уровне, - сказал Ангел, - как средний человеческий рост, увеличивается?
   - Напротив, - отвечал гид. - По данным статистики, он за последние двадцать пять лет уменьшился на полтора дюйма.
   - А продолжительность жизни?
   - Ну, что до этого, так грудных детей и стариков лечат теперь на общественный счет, и те болезни, что излечиваются лимфой, можно сказать, побеждены.
   - Значит, люди не умирают?
   - Что вы, сэр! Умирают примерно так же часто, как и раньше. Есть много новых болезней, так что равновесие сохраняется.