Страница:
Об этих своих последних словах он думал, медленно, без всякого аппетита пережевывая куски холодной курятины. Обильный трансатлантический ленч был хорош не столько своей кухней, сколько возможностью хоть как-то скрасить однообразие бесконечного полета. Потом длинноногая унесла поднос, и Роже внезапно заснул, привалившись к плечу Жаки…
Самолет пошел на посадку, бросаясь с одного густого белого облака на другое. Казалось, каждое столкновение с глыбами самых причудливых форм должно смять машину, разнести в щепки, но ДС-9, как призрак, бесшумно пронизывал белые стены. Земля открылась сразу, внезапно, сверканием на солнце серой полосы бетона, начинающейся прямо от изумрудной воды.
Когда Роже появился на трапе с двумя запасными колесами в руках, он увидел Оскара внизу. Тот о чем-то договаривался с вертлявым маленьким человечком. С десяток, репортеров принялись охаживать трап, полыхая блицами. Снимаясь вместе с Жаки — репортерам по душе кадр: длинный и тощий рядом с толстым и коротышкой, — Роже заметил, как по трапу стали спускаться ребята в синих тренировочных костюмах.
— Оскар, а это что за компания?
— Твои соперники. Говорят, русские. Приглашены на гонку.
— Этого еще не хватало! А они что, умеют сидеть на велосипедах?
Оскар лишь засмеялся в ответ.
— Ты думай не о русских — подумай о себе! Мы, оказывается, должны ехать отсюда почти триста миль на автомобилях. Багаж пойдет грузовиками…
— Я не дам грузить свои веломашины, пока не увижу грузовиков. Кто их знает, этих канадских французов, понимают ли они разницу между бочкой и велосипедом!
— Будьте спокойны, месье Дюваллон, — подскочил маленький человечек. — Грузовики специально оборудованы для перевозки велосипедов.
— Я вам верю и потому хочу взглянуть сам, — Отрезал Роже. Грузовик был оборудован, грамотно: скобы крепления машин под потолком, стены обшиты мягкими поролоновыми подушками, непротекающая крыша…
Когда они рассаживались в два лимузина, облепленных плакатами предстоящей гонки, Роже с удовольствием прочитал слово «Франция». Но номер команды огорчил — тринадцатый.
«Час от часу не легче! Мало того, что сама гонка начинается в понедельник, а не как обычно — в воскресенье, так еще и командный номер тринадцатый…»
За руль первой машины уселся Оскар, вторую должен был вести Жаки. Он уволок в багажник все сумки с запасными железками — и в дороге никому не мог их доверить.
Большие американские машины казались передвижными домами по сравнению даже с «ситроеном» Роже. Первое время Оскар чувствовал себя за рулем мощного «доджа» неуютно. Сидевший рядом с Оскаром Роже несколько раз буквально бился лбом о стекло — Платнер не мог привыкнуть к сервотормозам; когда машина, всхлипывая, содрогалась от резкого торможения, Роже вскрикивал: «Ой-ой-ой!» Ребята, сидевшие сзади, дружно подхватывали хором этот крик. Оскар лишь смущенно бормотал; «Пардон, мальчики, пардон…»
И, чтобы как-то сгладить неловкость, острил:
— Современные автомобили настолько совершенны, что оставляют водителю много времени на обдумывание проблем, где взять деньги, чтобы оплатить их покупку!
Дорога шла вдоль мутной реки, больше походившей на широченный искусственный канал. Вскоре кружение по прибрежным дорогам укачало всех, и никто уже не обращал внимания на реку. Оглянувшись, Роже увидел, что ребята спят вповалку.
«Вот жлобы-устроители, не могли прибавить хотя бы денек отдыха перед стартом. После такой дороги — и сразу же в гонку».
— И в этой стране говорят о каком-то возрождении велосипеда! — пробурчал Оскар.
Он вел машину лихо. И Роже поймал себя на том, что сравнивает шоферское мастерство Оскара с мастерством покойного Тома.
«Кто хоть раз сидел с Томом в его спортивной машине, сразу же ощущал истинно шоферскую душу. „Безопасность движения — фикция! — говорил он. — Сначала садимся в мощные скоростные „ягуары“, обутые в непрокалываемые шины, заливаем столитровые баки высокооктановым бензином по кличке «тигр“, а потом хотим ездить осторожно!
Том до безумия любил мощные моторы, как, впрочем, и все мы. Наверно, потому, что на трассе гонки платим дорогую цену за каждый пройденный метр. А эта легкость движения машины, такой щедрой на скорость, невольно подкупает нас. Впервые об этом сказал мне Том… Он, Том, умел пользоваться мощностью мотора. И в то же время он уважал белые осевые линии, которые так четко планируют кочевую жизнь гонщиков…»
— Ты прав, — запоздало откликнулся Роже на слова Оскара. — Но я где-то читал, что в Нью-Йорке начался велосипедный бум. Один из магазинов продал в день чуть ли не двести велосипедов!
— На американских дорогах велосипедист действительно выглядит сумасшедшим… Они все тут сумасшедшие! Жаки рассказал мне сегодня милый анекдот. Шестнадцатилетнюю американку спросили, что она больше всего любит? «Ездить с дружком на мотоцикле в лес». — «И мама не беспокоится?» — «О нет! Я же на голову надеваю защитный шлем!»
Роже слушал Оскара, наблюдая за впереди идущей машиной. Это был тяжелый «олдсмобиль» типа «вагон». Папа и мама, сидевшие на переднем сиденье, о чем-то спорили, а сзади пятеро детей и собака возились, как желтые цыплята в сетчатом ящике на Дижонском рынке. Мальчуган лет трех все норовил лизнуть в ответ большого ленивого сенбернара. Но собака, очередной раз лизнув его, отворачивала морду. И это было смешно. — Я не верю, — Оскар притормозил, пропуская вперед дорожный патруль, несшийся с включенной сиреной, — что велосипед в такой стране, как Америка, может шагнуть за пределы аллей нью-йоркского Центрального парка. Эта нация уже забыла, как можно двигаться благодаря силе собственных мышц, а не тугому карману. Кстати, что ты решил с «Фаемой»?
— Еще не решил. Состоялся предварительный разговор…
— Между прочим, я тут перекинулся несколькими словечками с шефом банановых «Фиффе». Тебя хотят — не скрою. — Оскар взглянул на Роже, проверяя, какое впечатление произвело сообщение. — Они с деньгами… Есть смысл подумать. Контрактные переговоры не что иное, как мышиные гонки, в которых нас готовят к крысиным бегам…
— Помню, они субсидировали команду англичан. Но уж больно не хочется носить кличку Банан! — Все-таки подумываешь оставить спорт?
— «Подумываешь»! Это не то слово. Скорее, вынужден…
— Да, юношей тебя уже не назовешь. Но, мне думается, ты еще сможешь побороться. Знаешь, я иногда жалею, что ушел не в борьбе, а так, играючи… Уйти в борьбе… В этом есть своя прелесть…
— Так думал и я… Но когда узнал о смерти Тома…
— Перестань изводить себя смертью Тома! — Оскар почти крикнул, но потом, как бы извиняясь за грубость, добавил: — Судьбы своей не избежишь. Все там будем. Правда, и спешить туда не следует…
— Так вот, — продолжал Роже, словно не слышал окрика Платнера, — когда я узнал о смерти Тома, моим первым желанием было послать велосипед к черту. Я находился, конечно, в шоке, приняв такое решение. Но оно было сформулировано у меня вот здесь. — Роже ткнул в грудь кулаком, в котором была зажата карта дорог. — И мне вдруг стало тогда так легко. Но легкое решение потому и легкое, что легкость его оборачивается новой тяжестью. Я хорошо помню, как лежал тогда в кресле и вдруг отчетливо представил себе, что больше никогда не увижу Тейлора. Чувство это было пронзительным, почти режущим… И только одна мысль: «Велосипед убьет меня так же, как Тома». Ты знаешь, Оскар, я не трус… Но сообщение о гибели самого близкого друга… Потом я вдруг понял, что должен сделать еще шаг, еще один шаг — позвонить жене.
Роже смотрел сквозь ветровое стекло, но ему казалось, что бетонная лента шоссе бежит прямо через него.
— Когда я начал говорить с женой, ее беззаботный голос успокоил меня. И вся тяжесть проблемы — бросать велосипед или протянуть еще — вновь навалилась на меня. Ведь оставить спорт — это разрушить все созданное таким трудом… Стыдно признаться, но я вдруг понял, что потеря Тома — страшная для меня потеря, но это еще не конец света.
Оскар порывался что-то вставить в монолог Роже, но тот каждый раз останавливал его началом своей новой фразы.
— На следующий год Том планировал ехать за моей спиной в одной команде…
Густые голубые сумерки незаметно накрыли окна лимузина.
Наступление вечера Роже и Оскар ощутили скорее не по темноте за окном, а по ярким снопам света встречных автомобилей. Оскар тоже включил свет, но сделал это слишком поздно. Машина на скорости около ста миль в час внезапно вылетела на бугор, за которым оказался крутой и глубокий провал. В глаза Оскара, наверное, ударили огни встречной машины. Во всяком случае, он, не ожидая внезапного изменения профиля дороги и встречной машины, идущей откуда-то снизу, резко тормознул.
Роже даже не успел испугаться. Он только понял, что Оскар допустил грубейшую ошибку. А какую, осознал, лишь когда Оскар, повинуясь больше инстинкту, чем водительскому опыту, все-таки сообразил отпустить тормоза. Машина, проплясав по дороге, вновь подчинилась управлению.
— Ой-ой-ой! — тихо прошептал Оскар.
Они переглянулись.
Роже посмотрел назад. Ребята спали по-прежнему, и никто из них даже не узнает, что в то мгновение они были на волосок от смерти. Роже ободряюще похлопал Оскара по спине и ничего не сказал. Так молча они ехали до места назначения. В потемках не разобрались, что за здание отвели им под ночлег. Но когда их ввели в огромный зал духовного колледжа, Роже присвистнул:
— Ну и отельчик! Человек двести в одной кровати! Французы с шумом заняли отведенную им секцию, с интересом поглядывая, как в других копошились незнакомые парни, с которыми уже завтра познакомит дальняя дорога. На некоторых незанятых кроватях еще лежали бумажные бирки с названием страны. Четыре буквы, как пояснил Оскар, означающие то же, что и «Россия», лежали в соседней секции, куда Роже заглянул без всякого труда. — Везет, опять русские рядом! Что-то много совпадений…
— Не хотел расстраивать, — признался Оскар, — но нам придется проводить в подобных колледжах каждую ночь.
Он выжидающе посмотрел на Роже — тот мог вспылить и отказаться жить в таких условиях. Роже только спросил:
— А нельзя ли подальше от бога, но поближе к покою? В обыкновенный маленький отель?
— Увы…— Оскар развел руками. — Завтра попробую связаться с месье Вашоном. Он здесь всем крутит.
— Ну что ж, внезапно смиренно произнес Роже. — Если не выспимся, то хоть помолимся. Не часто доводится…
Оскар поблагодарил Роже взглядом. Кто-кто, а он-то знал привередливость Дюваллона. Бывали случаи, когда Крокодил менял и люксовские отели. Но, видно, всему свое время… И капризам тоже…
Зал гудел, будто большой велотрек перед началом шестидневки. Кто-то кидался подушками, кто-то напевал. Распятие над каждой кроватью белело светлым клеймом. Словно какие-то чудаки пронумеровали кровати одной и той же зашифрованной цифрой. Так же шумно, все вместе, ужинали внизу в общей столовой. Пища была вкусной, разнообразной и до чертиков — по-американски — обильной. Даже придирчивый Роже не смог найти в питании ни одного изъяна.
«Посмотрим, надолго ли хватит такой организации в кормежке, — ворчливо подумал он. — Первый день как рекламное объявление! А когда пойдет гонка — жрите как свиньи! Если хоть раз опоздают с обедом, брошу все — и уеду. Эта дешевка не для меня!»
Он поднялся в зал, сел на кровать и принялся распаковывать электробритву. Розетка оказалась как раз под распятием.
Выбрив лицо, ой достал безопасную бритву, сухой крем и начал брить ноги. Он водил скребком по тугим, каменным икрам, косил жесткие и редкие волосины тщательно, как бы делала следящая за собой модница. Казалось, для Роже не существовало иной проблемы, чем не дай бог пропустить хотя бы волосок на длинной костистой ноге, покрытой старыми белесыми шрамами.
Когда-то, в начале карьеры, он спросил одного матерого гонщика, зачем он бреет волосы на ногах, и тот зло ответил: «Чтобы ветер не путался-теряется скорость!»
Роже не успел еще убрать в мешок бритвенные принадлежности, когда к нему обратился нагловатый крепкий парень с массивной головой на короткой шее. Он так произнес «хэлло!», будто они были старыми друзьями. И потом заговорил на плохом-преплохом французском языке. Роже озадачила, или, скорее, поразила, детская непосредственность обращения.
— Мистер Дюваллон, прежде чем пожелать вам спокойной ночи, два вопроса…
— Ни одного. А сплю я всегда спокойно. — Роже не смог отказать себе в удовольствии подразнить корреспондента. Ему было занятно видеть, что этот первый набредший на него журналист — хваткий малый.
— Мое доброе пожелание еще никому не мешало — не повредит оно и вам. А без двух вопросов я не смогу закончить завтрашний отчет. Только журналистский «гринго» может упустить случай первым сказать о Роже Дюваллоне…
Это была правда. Приятная правда. И Роже кивнул:
— Только два…
— О'кэй. Есть ли, по вашему мнению, кроме вас приличные гонщики в этом туре?
Вопрос пришелся по душе Дюваллону, но он предпочел отшутиться:
— Кто знает? Посмотрим на первом этапе…
…— Вопрос второй… Кого вы считаете своим основным соперником?
— Это трудно сказать перед незнакомой гонкой. Ее могут выиграть все. Легче назвать тех, кто ее не может выиграть.
— Спокойной ночи, — честно закончил разговор американец, даже не подав виду, что, в общем-то, не узнал ничего нового.
Но Роже знал психологию таких парней. Все остальное, им необходимое, они сочинят потом. Им важен сам факт разговора.
Роже с наслаждением юркнул в жесткую, идеально чистую постель.
«Всякое бывало, но спать так близко к богу еще не доводилось», — подумал Роже и блаженно затих.
II Глава
Самолет пошел на посадку, бросаясь с одного густого белого облака на другое. Казалось, каждое столкновение с глыбами самых причудливых форм должно смять машину, разнести в щепки, но ДС-9, как призрак, бесшумно пронизывал белые стены. Земля открылась сразу, внезапно, сверканием на солнце серой полосы бетона, начинающейся прямо от изумрудной воды.
Когда Роже появился на трапе с двумя запасными колесами в руках, он увидел Оскара внизу. Тот о чем-то договаривался с вертлявым маленьким человечком. С десяток, репортеров принялись охаживать трап, полыхая блицами. Снимаясь вместе с Жаки — репортерам по душе кадр: длинный и тощий рядом с толстым и коротышкой, — Роже заметил, как по трапу стали спускаться ребята в синих тренировочных костюмах.
— Оскар, а это что за компания?
— Твои соперники. Говорят, русские. Приглашены на гонку.
— Этого еще не хватало! А они что, умеют сидеть на велосипедах?
Оскар лишь засмеялся в ответ.
— Ты думай не о русских — подумай о себе! Мы, оказывается, должны ехать отсюда почти триста миль на автомобилях. Багаж пойдет грузовиками…
— Я не дам грузить свои веломашины, пока не увижу грузовиков. Кто их знает, этих канадских французов, понимают ли они разницу между бочкой и велосипедом!
— Будьте спокойны, месье Дюваллон, — подскочил маленький человечек. — Грузовики специально оборудованы для перевозки велосипедов.
— Я вам верю и потому хочу взглянуть сам, — Отрезал Роже. Грузовик был оборудован, грамотно: скобы крепления машин под потолком, стены обшиты мягкими поролоновыми подушками, непротекающая крыша…
Когда они рассаживались в два лимузина, облепленных плакатами предстоящей гонки, Роже с удовольствием прочитал слово «Франция». Но номер команды огорчил — тринадцатый.
«Час от часу не легче! Мало того, что сама гонка начинается в понедельник, а не как обычно — в воскресенье, так еще и командный номер тринадцатый…»
За руль первой машины уселся Оскар, вторую должен был вести Жаки. Он уволок в багажник все сумки с запасными железками — и в дороге никому не мог их доверить.
Большие американские машины казались передвижными домами по сравнению даже с «ситроеном» Роже. Первое время Оскар чувствовал себя за рулем мощного «доджа» неуютно. Сидевший рядом с Оскаром Роже несколько раз буквально бился лбом о стекло — Платнер не мог привыкнуть к сервотормозам; когда машина, всхлипывая, содрогалась от резкого торможения, Роже вскрикивал: «Ой-ой-ой!» Ребята, сидевшие сзади, дружно подхватывали хором этот крик. Оскар лишь смущенно бормотал; «Пардон, мальчики, пардон…»
И, чтобы как-то сгладить неловкость, острил:
— Современные автомобили настолько совершенны, что оставляют водителю много времени на обдумывание проблем, где взять деньги, чтобы оплатить их покупку!
Дорога шла вдоль мутной реки, больше походившей на широченный искусственный канал. Вскоре кружение по прибрежным дорогам укачало всех, и никто уже не обращал внимания на реку. Оглянувшись, Роже увидел, что ребята спят вповалку.
«Вот жлобы-устроители, не могли прибавить хотя бы денек отдыха перед стартом. После такой дороги — и сразу же в гонку».
— И в этой стране говорят о каком-то возрождении велосипеда! — пробурчал Оскар.
Он вел машину лихо. И Роже поймал себя на том, что сравнивает шоферское мастерство Оскара с мастерством покойного Тома.
«Кто хоть раз сидел с Томом в его спортивной машине, сразу же ощущал истинно шоферскую душу. „Безопасность движения — фикция! — говорил он. — Сначала садимся в мощные скоростные „ягуары“, обутые в непрокалываемые шины, заливаем столитровые баки высокооктановым бензином по кличке «тигр“, а потом хотим ездить осторожно!
Том до безумия любил мощные моторы, как, впрочем, и все мы. Наверно, потому, что на трассе гонки платим дорогую цену за каждый пройденный метр. А эта легкость движения машины, такой щедрой на скорость, невольно подкупает нас. Впервые об этом сказал мне Том… Он, Том, умел пользоваться мощностью мотора. И в то же время он уважал белые осевые линии, которые так четко планируют кочевую жизнь гонщиков…»
— Ты прав, — запоздало откликнулся Роже на слова Оскара. — Но я где-то читал, что в Нью-Йорке начался велосипедный бум. Один из магазинов продал в день чуть ли не двести велосипедов!
— На американских дорогах велосипедист действительно выглядит сумасшедшим… Они все тут сумасшедшие! Жаки рассказал мне сегодня милый анекдот. Шестнадцатилетнюю американку спросили, что она больше всего любит? «Ездить с дружком на мотоцикле в лес». — «И мама не беспокоится?» — «О нет! Я же на голову надеваю защитный шлем!»
Роже слушал Оскара, наблюдая за впереди идущей машиной. Это был тяжелый «олдсмобиль» типа «вагон». Папа и мама, сидевшие на переднем сиденье, о чем-то спорили, а сзади пятеро детей и собака возились, как желтые цыплята в сетчатом ящике на Дижонском рынке. Мальчуган лет трех все норовил лизнуть в ответ большого ленивого сенбернара. Но собака, очередной раз лизнув его, отворачивала морду. И это было смешно. — Я не верю, — Оскар притормозил, пропуская вперед дорожный патруль, несшийся с включенной сиреной, — что велосипед в такой стране, как Америка, может шагнуть за пределы аллей нью-йоркского Центрального парка. Эта нация уже забыла, как можно двигаться благодаря силе собственных мышц, а не тугому карману. Кстати, что ты решил с «Фаемой»?
— Еще не решил. Состоялся предварительный разговор…
— Между прочим, я тут перекинулся несколькими словечками с шефом банановых «Фиффе». Тебя хотят — не скрою. — Оскар взглянул на Роже, проверяя, какое впечатление произвело сообщение. — Они с деньгами… Есть смысл подумать. Контрактные переговоры не что иное, как мышиные гонки, в которых нас готовят к крысиным бегам…
— Помню, они субсидировали команду англичан. Но уж больно не хочется носить кличку Банан! — Все-таки подумываешь оставить спорт?
— «Подумываешь»! Это не то слово. Скорее, вынужден…
— Да, юношей тебя уже не назовешь. Но, мне думается, ты еще сможешь побороться. Знаешь, я иногда жалею, что ушел не в борьбе, а так, играючи… Уйти в борьбе… В этом есть своя прелесть…
— Так думал и я… Но когда узнал о смерти Тома…
— Перестань изводить себя смертью Тома! — Оскар почти крикнул, но потом, как бы извиняясь за грубость, добавил: — Судьбы своей не избежишь. Все там будем. Правда, и спешить туда не следует…
— Так вот, — продолжал Роже, словно не слышал окрика Платнера, — когда я узнал о смерти Тома, моим первым желанием было послать велосипед к черту. Я находился, конечно, в шоке, приняв такое решение. Но оно было сформулировано у меня вот здесь. — Роже ткнул в грудь кулаком, в котором была зажата карта дорог. — И мне вдруг стало тогда так легко. Но легкое решение потому и легкое, что легкость его оборачивается новой тяжестью. Я хорошо помню, как лежал тогда в кресле и вдруг отчетливо представил себе, что больше никогда не увижу Тейлора. Чувство это было пронзительным, почти режущим… И только одна мысль: «Велосипед убьет меня так же, как Тома». Ты знаешь, Оскар, я не трус… Но сообщение о гибели самого близкого друга… Потом я вдруг понял, что должен сделать еще шаг, еще один шаг — позвонить жене.
Роже смотрел сквозь ветровое стекло, но ему казалось, что бетонная лента шоссе бежит прямо через него.
— Когда я начал говорить с женой, ее беззаботный голос успокоил меня. И вся тяжесть проблемы — бросать велосипед или протянуть еще — вновь навалилась на меня. Ведь оставить спорт — это разрушить все созданное таким трудом… Стыдно признаться, но я вдруг понял, что потеря Тома — страшная для меня потеря, но это еще не конец света.
Оскар порывался что-то вставить в монолог Роже, но тот каждый раз останавливал его началом своей новой фразы.
— На следующий год Том планировал ехать за моей спиной в одной команде…
Густые голубые сумерки незаметно накрыли окна лимузина.
Наступление вечера Роже и Оскар ощутили скорее не по темноте за окном, а по ярким снопам света встречных автомобилей. Оскар тоже включил свет, но сделал это слишком поздно. Машина на скорости около ста миль в час внезапно вылетела на бугор, за которым оказался крутой и глубокий провал. В глаза Оскара, наверное, ударили огни встречной машины. Во всяком случае, он, не ожидая внезапного изменения профиля дороги и встречной машины, идущей откуда-то снизу, резко тормознул.
Роже даже не успел испугаться. Он только понял, что Оскар допустил грубейшую ошибку. А какую, осознал, лишь когда Оскар, повинуясь больше инстинкту, чем водительскому опыту, все-таки сообразил отпустить тормоза. Машина, проплясав по дороге, вновь подчинилась управлению.
— Ой-ой-ой! — тихо прошептал Оскар.
Они переглянулись.
Роже посмотрел назад. Ребята спали по-прежнему, и никто из них даже не узнает, что в то мгновение они были на волосок от смерти. Роже ободряюще похлопал Оскара по спине и ничего не сказал. Так молча они ехали до места назначения. В потемках не разобрались, что за здание отвели им под ночлег. Но когда их ввели в огромный зал духовного колледжа, Роже присвистнул:
— Ну и отельчик! Человек двести в одной кровати! Французы с шумом заняли отведенную им секцию, с интересом поглядывая, как в других копошились незнакомые парни, с которыми уже завтра познакомит дальняя дорога. На некоторых незанятых кроватях еще лежали бумажные бирки с названием страны. Четыре буквы, как пояснил Оскар, означающие то же, что и «Россия», лежали в соседней секции, куда Роже заглянул без всякого труда. — Везет, опять русские рядом! Что-то много совпадений…
— Не хотел расстраивать, — признался Оскар, — но нам придется проводить в подобных колледжах каждую ночь.
Он выжидающе посмотрел на Роже — тот мог вспылить и отказаться жить в таких условиях. Роже только спросил:
— А нельзя ли подальше от бога, но поближе к покою? В обыкновенный маленький отель?
— Увы…— Оскар развел руками. — Завтра попробую связаться с месье Вашоном. Он здесь всем крутит.
— Ну что ж, внезапно смиренно произнес Роже. — Если не выспимся, то хоть помолимся. Не часто доводится…
Оскар поблагодарил Роже взглядом. Кто-кто, а он-то знал привередливость Дюваллона. Бывали случаи, когда Крокодил менял и люксовские отели. Но, видно, всему свое время… И капризам тоже…
Зал гудел, будто большой велотрек перед началом шестидневки. Кто-то кидался подушками, кто-то напевал. Распятие над каждой кроватью белело светлым клеймом. Словно какие-то чудаки пронумеровали кровати одной и той же зашифрованной цифрой. Так же шумно, все вместе, ужинали внизу в общей столовой. Пища была вкусной, разнообразной и до чертиков — по-американски — обильной. Даже придирчивый Роже не смог найти в питании ни одного изъяна.
«Посмотрим, надолго ли хватит такой организации в кормежке, — ворчливо подумал он. — Первый день как рекламное объявление! А когда пойдет гонка — жрите как свиньи! Если хоть раз опоздают с обедом, брошу все — и уеду. Эта дешевка не для меня!»
Он поднялся в зал, сел на кровать и принялся распаковывать электробритву. Розетка оказалась как раз под распятием.
Выбрив лицо, ой достал безопасную бритву, сухой крем и начал брить ноги. Он водил скребком по тугим, каменным икрам, косил жесткие и редкие волосины тщательно, как бы делала следящая за собой модница. Казалось, для Роже не существовало иной проблемы, чем не дай бог пропустить хотя бы волосок на длинной костистой ноге, покрытой старыми белесыми шрамами.
Когда-то, в начале карьеры, он спросил одного матерого гонщика, зачем он бреет волосы на ногах, и тот зло ответил: «Чтобы ветер не путался-теряется скорость!»
Роже не успел еще убрать в мешок бритвенные принадлежности, когда к нему обратился нагловатый крепкий парень с массивной головой на короткой шее. Он так произнес «хэлло!», будто они были старыми друзьями. И потом заговорил на плохом-преплохом французском языке. Роже озадачила, или, скорее, поразила, детская непосредственность обращения.
— Мистер Дюваллон, прежде чем пожелать вам спокойной ночи, два вопроса…
— Ни одного. А сплю я всегда спокойно. — Роже не смог отказать себе в удовольствии подразнить корреспондента. Ему было занятно видеть, что этот первый набредший на него журналист — хваткий малый.
— Мое доброе пожелание еще никому не мешало — не повредит оно и вам. А без двух вопросов я не смогу закончить завтрашний отчет. Только журналистский «гринго» может упустить случай первым сказать о Роже Дюваллоне…
Это была правда. Приятная правда. И Роже кивнул:
— Только два…
— О'кэй. Есть ли, по вашему мнению, кроме вас приличные гонщики в этом туре?
Вопрос пришелся по душе Дюваллону, но он предпочел отшутиться:
— Кто знает? Посмотрим на первом этапе…
…— Вопрос второй… Кого вы считаете своим основным соперником?
— Это трудно сказать перед незнакомой гонкой. Ее могут выиграть все. Легче назвать тех, кто ее не может выиграть.
— Спокойной ночи, — честно закончил разговор американец, даже не подав виду, что, в общем-то, не узнал ничего нового.
Но Роже знал психологию таких парней. Все остальное, им необходимое, они сочинят потом. Им важен сам факт разговора.
Роже с наслаждением юркнул в жесткую, идеально чистую постель.
«Всякое бывало, но спать так близко к богу еще не доводилось», — подумал Роже и блаженно затих.
II Глава
ДЕНЬ ПЕРВЫЙ
Жаки встал раньше солнца.
Не умываясь, облачившись в рабочий комбинезон, облепленный десятками ярких фирменных знаков, он направился к гаражу.
Спросонья Жаки всегда знобило. Он предпочитал умываться позднее, перед самым завтраком, — окончена работа, и можно снять с рук едкой, вонючей мазью сочные следы металла, масла и резинового клея.
Еще с вечера Жаки оборудовал себе место в крайнем боксе длинного, машин на пятьдесят, гаража. Развесил велосипеды, разложил инструмент, аккуратно составил в угол недоведенные запасные колеса. Механики других команд, побросав машины, вещи и колеса, разбрелись по постелям. Дорога всех утомила, и никто не хотел работать, хотя утром начиналась гонка.
Жаки, как обычно, выбрал место тщательно: чтобы правильно падал свет, чтобы не дуло в согнутую спину. Каждый раз он устраивался капитально, будто располагался навечно, а не на одну ночь. Жаки старался с вечера сделать все, оставив на утро лишь минимум работы.
«Салажата поднимутся чуть свет и начнут морочить голову — то шатуны поставь подлиннее, то передачу замени… Трудно придется Роже с такими сопляками. Если только Мишель поддержит…
Когда хорошо знаешь ребят, сам все на машинах подгонишь. А сопляк от страха мечется — что хочет, сам не знает. Перевидал я их на своем веку. И что шефу вздумалось гнать Дюваллона на заштатную гонку? Ведь Крокодил еще не растерял своих зубов…»
Сидя на маленьком стульчике, Жаки сучил ключом по спицам запасного колеса. Подобно струнам гитары, к которым прикасается настройщик, он трогал пальцами подтянутые спицы, то ослабляя их, то подтягивая еще туже. Со стороны его работа выглядела шарлатанством: только Жаки известно, как определял он готовность спицы — то ли по упругости металла, то ли по звуку, который издавала спица от прикосновения ключа. Небольшая, в виде буквы П, рамка весело взвизгивала под крутящимся колесом. Подтянув несколько спиц, Жаки на пробу пускал колесо резким движением кисти. При каждом таком запуске стука становилось меньше и меньше. И наконец колесо запело ровно и звонко. Отрегулировав одно колесо, Жаки откладывал его в сторону и тут же принимался за следующее. Он заканчивал уже четвертое колесо, когда в гараж как-то сразу, шумно, почти все, ввалились механики.
Высокого хромого англичанина, ездившего с английской сборной последние десять лет, Жаки знал хорошо. Владелец велосипедного магазина в Блэкпуле, он продолжал работать механиком, хотя протез ноги нещадно ему мешал. Особенно при быстрой замене колеса. Но старательность и самоотверженность компенсировали физический недостаток — английские парни относились к своему механику с уважением.
Внезапно Жаки увидел среди вошедших грузного верзилу с сигаретой в длинном мундштуке.
— Севучка! — вскричал Жаки и, оставив станок, бросился обнимать вошедшего. — Ты с этими приехал, да?
Жаки тряс верзилу за плечо — правда, от этого больше тряслись розовые мясистые щеки Жаки — и показывал пальцем в сторону дома.
— У вас что за команда? Есть кто-нибудь стоящий? Или как на любительских гонках, где мы с тобой встречались?
Улыбаясь во весь рот, русский механик говорил что-то быстро-быстро. Скорее для себя, чем для Жаки. При звучании знакомых фамилий он улыбался еще шире и, качая головой, произносил почему-то по-немецки: «Нихт, Макака, нихт!» Потом неожиданно присел, показал ладонью у самой земли как бы рост собачки и небрежно махнул рукой: дескать, одна мелюзга…
Жаки не поверил.
— О-ля-ля! Темнишь, наверно, Севучка? Привез экстрагонщиков?! — Жаки недоверчиво покачал головой и показал большой палец. Но «Севучка», смеясь, показал свой желтый от табака мизинец и поморщился.
В дверях появились двое русских гонщиков, и «Севучка» стал им что-то объяснять и показывать на Жаки. Те дружно закивали головой, и «Севучка» повел их к машинам.
Жаки искренне обрадовался русскому механику. Тот работал под стать ему — сноровисто и тщательно. Жаки умиляла способность «Севучки» говорить на всех языках, не зная, кроме русского, практически ни одного — он лишь ловко оперировал десятком расхожих интернациональных выражений.
Через пять минут весь гараж гудел как встревоженный лисой курятник.
Вскоре и французы ввалились шумной толпой. Разобрали машины, толкая друг друга. — Тише вы, черти! Помнете колеса! Опять мне работа!
— На мятых поедут. Они молодые, здоровые…— насмешливо сказал Роже, — они все могут.
— И то верно! Как тулузцы, которые не знали, куда деть старую пожарную машину, когда получили новую. Предложили на слом — отвергли. Порешили посылать ее на ложные вызовы. А ваша гонка что ложный вызов на пожар.
Стайкой команда потянулась за «доджем», которым правил Оскар.
— Мы минут на двадцать, размяться! — уже издали прокричал Роже.-А ты, Макака, позаботься о завтраке! Если есть как спать будем, того и гляди с голоду ноги протянем!
Они укатили, а Жаки уселся в уголке и закурил. Хотелось, чтобы ни у кого не нашлось претензий. И он не смог скрыть своей радости, когда, вернувшись, все спокойно поставили машины и никто не потребовал переделок. Шумной толпой побрели в столовую. С Жаки остался только Роже.
— Может, Макака, мне шатуны удлинить? — спросил он неуверенно.
Жаки замер от неожиданности.
— Никак лишняя силенка осталась? — ворчливо вопросом на вопрос ответил Жаки.
Посмотрев в глаза Роже, решил не добавлять «боишься?». Вместо этого сказал:
— Первый этап равнинный… Надо ли? Гонка долгая — целых четырнадцать дней. Накрутишься еще…— И чтобы уйти от спора, сменил тему: — «Технички» — то будут общие или свои?
— Свои… Оскар за рулем, и ты рядом. Идеальная пара. Только не спешите — дороги неизвестные. Итальянцы выступали здесь в прошлом году… Говорят, много гравия… А вы с Оскаром на этапе будто на прогулке…
Роже ворчал зря. Это был отличный экипаж машины обслуживания. Оскар вел «техничку» классно. И Жаки, высунувшись из окна, мог быть уверен, что не потеряет головы, ударившись о ближайший телеграфный столб.
Завтракать Жаки отправлялся самым последним. Выйдя из гаража и обогнув серый блок служебных построек, он увидел непонятное зрелище. Крокодил в полной форме стоял перед каким-то странным сооружением, напоминавшим мостик через несуществующую речку. Седой красавчик в длинной замшевой куртке, отчаянно жестикулируя, что-то объяснял Роже. Тот слушал безразлично, даже не кивая в ответ. Он жевал резинку, и казалось, что долбит красавчика нижней челюстью прямо в темечко.
Потом Роже сделал плавный круг и въехал на мостик. И только тогда Жаки заметил лежавшего человека. Вернее, торчавшие из-под свежеструганных досок ноги в таких же ярко-желтых ботинках. И Жаки догадался, что идет съемка: под мостиком стрекотала камера, снимавшая наезд на объектив. Жаки уже видел однажды такие штучки. Кажется, на прошлом «Тур Италии».
Роже развернулся и вновь взлетел наверх. — Не упади! — крикнул ему Жаки. — Убьешься — вот смеху в Европе будет!…
Вокруг захихикали. И Жаки уже забыл о завтраке. Он подлез под толстое стекло, проложенное в центре мостика, и начал давать указания оператору.
— Эй! — крикнул тот режиссеру. — Уберите этого французского попугая! Или мне придется здесь лежать до вечера!
— Сам ты попугаи! — обиделся Жаки. — Ты еще в своей жизни не потратил и первых двух франков на кино, когда я уже видел, как снимаются такие штучки!
Поворчав, обиженный Жаки ушел завтракать. Столовую уже закрывали. Рабочие ловко загружали огромные ящики и сносили оставшуюся снедь в два тяжелых грузовика. На тачках увозили рефрижерированные баллоны с «кокой», «фантой» и соками.
Жаки поел сытно, успев еще разочек пройтись по столам, на которых щедро, на шведский манер, стояли блюда. Следовало познакомиться с шеф-поваром, что непременно и делал Жаки в любой гонке. От дружбы с поваром никогда убытка не бывает. Жаки пролез под стойку, отделявшую кухню от обеденного зала, — и обомлел. Теперь он понял, почему все было так вкусно. Перед ним стоял, сияя круглым личиком, Ганс Дамке.
— Герр Дамке? Вы ли это?! Боже, какое счастье! Вы— и на этой гонке?
— Почему бы мне здесь не быть? Гоняются славные молодые ребята, а платят куда больше, чем в Европе. Влияние богатой Америки.
— Если Дамке здесь, то размах и щедрость организаторов истинно американские! Вот уж обрадуется Роже!
— Крокодил выступает? — Дамке удовлетворенно хмыкнул. — О, значит, и гонка что-нибудь да стоит! Передайте Крокодилу: Ганс Дамке — к его услугам! Как тогда, последний раз, помните, на Лондонской шестидневке?
— Ну а как же? Вас тогда пригласили на трек. Вы произнесли небольшую речь. Дело прошлое, признаюсь: ваши обеды, понравились мне больше той речи…
— Да уж…— Дамке, хохоча, согласился. — Говорить меня никто не учил. У плиты это искусство и не очень нужно.
— Зато потом… Вы проехали круг почета в поварском одеянии. Эти фотографии появились во всех газетах мира. — Так и во всех? Скажете тоже!…
— Что вам тогда подарили? Часы? Вспоминаю, гонщики сложились и с удовольствием купили подарок. А ваша речь тогда заканчивалась словами…— Жаки стал в позу оратора и продекламировал: — «Я не богатый человек и не могу пригласить вас всех сразу в мой дом во Франкфурте-на-Майне. Но если кто-либо попадет туда, будет желанным гостем, и я угощу всем, что только готовлю для своих лучших друзей…» И это вы говорили залу, где сидело восемнадцать тысяч человек!
Они оба понимающе рассмеялись.
Дамке был не последним звеном в сложной цепи организации гонки. Он работал на сотнях состязаний. И слыл воистину самым популярным человеком среди тех, кому приходится ежедневно крутить колеса. Дамке работал больше и лучше всех поваров. Он начинал свой день в семь утра и кончал где-то около двух ночи. Дамке обеспечивал четырехразовое питание, а также готовил любое национальное блюдо по заказу гонщика. Он, как никто, понимал королей дорог — людей, так любящих поесть и съедающих так мало. «Короли» живут мечтой поесть вкусно и досыта. Но вместо этого — режим, диета и витамины, витамины, витамины…
— Пойду обрадую Крокодила. — Жаки заспешил к выходу, потом вернулся и зашептал на ухо Дамке: — Крокодил не совсем в духе. Гонка, того, второстепенная… Крокодил хоть и держится, но, чует сердце, здорово куксится. Годы-то своё дают знать. Может, едой ублажим, а?! — Жаки заискивающе глянул в глаза Дамке, ища в них сочувствия.
— Ганс Дамке в полном распоряжении Крокодила. — Повар комично дернул ногой в шутовском реверансе.
— Ну и отлично, дружище! — обрадовался Жаки, довольный прежде всего тем, что сделал нечто полезное для команды.
Жаки нашел Крокодила восседающим в большом открытом «олдсмобиле» шоколадного цвета. Роже развалился на переднем сиденье, облокотившись о спинку и разговаривал с молодой женщиной и стариком с огромной, не по росту головой.
— Роже, ты знаешь…— бесцеремонно вторгся в разговор Жаки.
. — Простите, — извинился перед сидевшими Роже. — Это наш механик Жаки. Вся велосипедная Франция держится на его золотых руках, — высокопарно представил Роже. Смущенный Жаки повертел ладонью в воздухе: дескать, не преувеличивай. — А это господин Вашон, организатор нашей гонки. Его дочь Кристина…
— Очень приятно. — Жаки церемонно пожал руку старику и как можно галантнее поцеловал ручку Кристине. — Мадемуазель, в Южной Америке таким девушкам говорят: «Муча миа перегримос», что означает…
— «Вы опасны», — перевела Кристина и засмеялась. Она хотела что-то добавить, но Жаки уже принялся за свое.
— Роже! У мистера Вашона отменный вкус! М-м-ма! Знаешь, кто приглашен поваром на гонку?
Не умываясь, облачившись в рабочий комбинезон, облепленный десятками ярких фирменных знаков, он направился к гаражу.
Спросонья Жаки всегда знобило. Он предпочитал умываться позднее, перед самым завтраком, — окончена работа, и можно снять с рук едкой, вонючей мазью сочные следы металла, масла и резинового клея.
Еще с вечера Жаки оборудовал себе место в крайнем боксе длинного, машин на пятьдесят, гаража. Развесил велосипеды, разложил инструмент, аккуратно составил в угол недоведенные запасные колеса. Механики других команд, побросав машины, вещи и колеса, разбрелись по постелям. Дорога всех утомила, и никто не хотел работать, хотя утром начиналась гонка.
Жаки, как обычно, выбрал место тщательно: чтобы правильно падал свет, чтобы не дуло в согнутую спину. Каждый раз он устраивался капитально, будто располагался навечно, а не на одну ночь. Жаки старался с вечера сделать все, оставив на утро лишь минимум работы.
«Салажата поднимутся чуть свет и начнут морочить голову — то шатуны поставь подлиннее, то передачу замени… Трудно придется Роже с такими сопляками. Если только Мишель поддержит…
Когда хорошо знаешь ребят, сам все на машинах подгонишь. А сопляк от страха мечется — что хочет, сам не знает. Перевидал я их на своем веку. И что шефу вздумалось гнать Дюваллона на заштатную гонку? Ведь Крокодил еще не растерял своих зубов…»
Сидя на маленьком стульчике, Жаки сучил ключом по спицам запасного колеса. Подобно струнам гитары, к которым прикасается настройщик, он трогал пальцами подтянутые спицы, то ослабляя их, то подтягивая еще туже. Со стороны его работа выглядела шарлатанством: только Жаки известно, как определял он готовность спицы — то ли по упругости металла, то ли по звуку, который издавала спица от прикосновения ключа. Небольшая, в виде буквы П, рамка весело взвизгивала под крутящимся колесом. Подтянув несколько спиц, Жаки на пробу пускал колесо резким движением кисти. При каждом таком запуске стука становилось меньше и меньше. И наконец колесо запело ровно и звонко. Отрегулировав одно колесо, Жаки откладывал его в сторону и тут же принимался за следующее. Он заканчивал уже четвертое колесо, когда в гараж как-то сразу, шумно, почти все, ввалились механики.
Высокого хромого англичанина, ездившего с английской сборной последние десять лет, Жаки знал хорошо. Владелец велосипедного магазина в Блэкпуле, он продолжал работать механиком, хотя протез ноги нещадно ему мешал. Особенно при быстрой замене колеса. Но старательность и самоотверженность компенсировали физический недостаток — английские парни относились к своему механику с уважением.
Внезапно Жаки увидел среди вошедших грузного верзилу с сигаретой в длинном мундштуке.
— Севучка! — вскричал Жаки и, оставив станок, бросился обнимать вошедшего. — Ты с этими приехал, да?
Жаки тряс верзилу за плечо — правда, от этого больше тряслись розовые мясистые щеки Жаки — и показывал пальцем в сторону дома.
— У вас что за команда? Есть кто-нибудь стоящий? Или как на любительских гонках, где мы с тобой встречались?
Улыбаясь во весь рот, русский механик говорил что-то быстро-быстро. Скорее для себя, чем для Жаки. При звучании знакомых фамилий он улыбался еще шире и, качая головой, произносил почему-то по-немецки: «Нихт, Макака, нихт!» Потом неожиданно присел, показал ладонью у самой земли как бы рост собачки и небрежно махнул рукой: дескать, одна мелюзга…
Жаки не поверил.
— О-ля-ля! Темнишь, наверно, Севучка? Привез экстрагонщиков?! — Жаки недоверчиво покачал головой и показал большой палец. Но «Севучка», смеясь, показал свой желтый от табака мизинец и поморщился.
В дверях появились двое русских гонщиков, и «Севучка» стал им что-то объяснять и показывать на Жаки. Те дружно закивали головой, и «Севучка» повел их к машинам.
Жаки искренне обрадовался русскому механику. Тот работал под стать ему — сноровисто и тщательно. Жаки умиляла способность «Севучки» говорить на всех языках, не зная, кроме русского, практически ни одного — он лишь ловко оперировал десятком расхожих интернациональных выражений.
Через пять минут весь гараж гудел как встревоженный лисой курятник.
Вскоре и французы ввалились шумной толпой. Разобрали машины, толкая друг друга. — Тише вы, черти! Помнете колеса! Опять мне работа!
— На мятых поедут. Они молодые, здоровые…— насмешливо сказал Роже, — они все могут.
— И то верно! Как тулузцы, которые не знали, куда деть старую пожарную машину, когда получили новую. Предложили на слом — отвергли. Порешили посылать ее на ложные вызовы. А ваша гонка что ложный вызов на пожар.
Стайкой команда потянулась за «доджем», которым правил Оскар.
— Мы минут на двадцать, размяться! — уже издали прокричал Роже.-А ты, Макака, позаботься о завтраке! Если есть как спать будем, того и гляди с голоду ноги протянем!
Они укатили, а Жаки уселся в уголке и закурил. Хотелось, чтобы ни у кого не нашлось претензий. И он не смог скрыть своей радости, когда, вернувшись, все спокойно поставили машины и никто не потребовал переделок. Шумной толпой побрели в столовую. С Жаки остался только Роже.
— Может, Макака, мне шатуны удлинить? — спросил он неуверенно.
Жаки замер от неожиданности.
— Никак лишняя силенка осталась? — ворчливо вопросом на вопрос ответил Жаки.
Посмотрев в глаза Роже, решил не добавлять «боишься?». Вместо этого сказал:
— Первый этап равнинный… Надо ли? Гонка долгая — целых четырнадцать дней. Накрутишься еще…— И чтобы уйти от спора, сменил тему: — «Технички» — то будут общие или свои?
— Свои… Оскар за рулем, и ты рядом. Идеальная пара. Только не спешите — дороги неизвестные. Итальянцы выступали здесь в прошлом году… Говорят, много гравия… А вы с Оскаром на этапе будто на прогулке…
Роже ворчал зря. Это был отличный экипаж машины обслуживания. Оскар вел «техничку» классно. И Жаки, высунувшись из окна, мог быть уверен, что не потеряет головы, ударившись о ближайший телеграфный столб.
Завтракать Жаки отправлялся самым последним. Выйдя из гаража и обогнув серый блок служебных построек, он увидел непонятное зрелище. Крокодил в полной форме стоял перед каким-то странным сооружением, напоминавшим мостик через несуществующую речку. Седой красавчик в длинной замшевой куртке, отчаянно жестикулируя, что-то объяснял Роже. Тот слушал безразлично, даже не кивая в ответ. Он жевал резинку, и казалось, что долбит красавчика нижней челюстью прямо в темечко.
Потом Роже сделал плавный круг и въехал на мостик. И только тогда Жаки заметил лежавшего человека. Вернее, торчавшие из-под свежеструганных досок ноги в таких же ярко-желтых ботинках. И Жаки догадался, что идет съемка: под мостиком стрекотала камера, снимавшая наезд на объектив. Жаки уже видел однажды такие штучки. Кажется, на прошлом «Тур Италии».
Роже развернулся и вновь взлетел наверх. — Не упади! — крикнул ему Жаки. — Убьешься — вот смеху в Европе будет!…
Вокруг захихикали. И Жаки уже забыл о завтраке. Он подлез под толстое стекло, проложенное в центре мостика, и начал давать указания оператору.
— Эй! — крикнул тот режиссеру. — Уберите этого французского попугая! Или мне придется здесь лежать до вечера!
— Сам ты попугаи! — обиделся Жаки. — Ты еще в своей жизни не потратил и первых двух франков на кино, когда я уже видел, как снимаются такие штучки!
Поворчав, обиженный Жаки ушел завтракать. Столовую уже закрывали. Рабочие ловко загружали огромные ящики и сносили оставшуюся снедь в два тяжелых грузовика. На тачках увозили рефрижерированные баллоны с «кокой», «фантой» и соками.
Жаки поел сытно, успев еще разочек пройтись по столам, на которых щедро, на шведский манер, стояли блюда. Следовало познакомиться с шеф-поваром, что непременно и делал Жаки в любой гонке. От дружбы с поваром никогда убытка не бывает. Жаки пролез под стойку, отделявшую кухню от обеденного зала, — и обомлел. Теперь он понял, почему все было так вкусно. Перед ним стоял, сияя круглым личиком, Ганс Дамке.
— Герр Дамке? Вы ли это?! Боже, какое счастье! Вы— и на этой гонке?
— Почему бы мне здесь не быть? Гоняются славные молодые ребята, а платят куда больше, чем в Европе. Влияние богатой Америки.
— Если Дамке здесь, то размах и щедрость организаторов истинно американские! Вот уж обрадуется Роже!
— Крокодил выступает? — Дамке удовлетворенно хмыкнул. — О, значит, и гонка что-нибудь да стоит! Передайте Крокодилу: Ганс Дамке — к его услугам! Как тогда, последний раз, помните, на Лондонской шестидневке?
— Ну а как же? Вас тогда пригласили на трек. Вы произнесли небольшую речь. Дело прошлое, признаюсь: ваши обеды, понравились мне больше той речи…
— Да уж…— Дамке, хохоча, согласился. — Говорить меня никто не учил. У плиты это искусство и не очень нужно.
— Зато потом… Вы проехали круг почета в поварском одеянии. Эти фотографии появились во всех газетах мира. — Так и во всех? Скажете тоже!…
— Что вам тогда подарили? Часы? Вспоминаю, гонщики сложились и с удовольствием купили подарок. А ваша речь тогда заканчивалась словами…— Жаки стал в позу оратора и продекламировал: — «Я не богатый человек и не могу пригласить вас всех сразу в мой дом во Франкфурте-на-Майне. Но если кто-либо попадет туда, будет желанным гостем, и я угощу всем, что только готовлю для своих лучших друзей…» И это вы говорили залу, где сидело восемнадцать тысяч человек!
Они оба понимающе рассмеялись.
Дамке был не последним звеном в сложной цепи организации гонки. Он работал на сотнях состязаний. И слыл воистину самым популярным человеком среди тех, кому приходится ежедневно крутить колеса. Дамке работал больше и лучше всех поваров. Он начинал свой день в семь утра и кончал где-то около двух ночи. Дамке обеспечивал четырехразовое питание, а также готовил любое национальное блюдо по заказу гонщика. Он, как никто, понимал королей дорог — людей, так любящих поесть и съедающих так мало. «Короли» живут мечтой поесть вкусно и досыта. Но вместо этого — режим, диета и витамины, витамины, витамины…
— Пойду обрадую Крокодила. — Жаки заспешил к выходу, потом вернулся и зашептал на ухо Дамке: — Крокодил не совсем в духе. Гонка, того, второстепенная… Крокодил хоть и держится, но, чует сердце, здорово куксится. Годы-то своё дают знать. Может, едой ублажим, а?! — Жаки заискивающе глянул в глаза Дамке, ища в них сочувствия.
— Ганс Дамке в полном распоряжении Крокодила. — Повар комично дернул ногой в шутовском реверансе.
— Ну и отлично, дружище! — обрадовался Жаки, довольный прежде всего тем, что сделал нечто полезное для команды.
Жаки нашел Крокодила восседающим в большом открытом «олдсмобиле» шоколадного цвета. Роже развалился на переднем сиденье, облокотившись о спинку и разговаривал с молодой женщиной и стариком с огромной, не по росту головой.
— Роже, ты знаешь…— бесцеремонно вторгся в разговор Жаки.
. — Простите, — извинился перед сидевшими Роже. — Это наш механик Жаки. Вся велосипедная Франция держится на его золотых руках, — высокопарно представил Роже. Смущенный Жаки повертел ладонью в воздухе: дескать, не преувеличивай. — А это господин Вашон, организатор нашей гонки. Его дочь Кристина…
— Очень приятно. — Жаки церемонно пожал руку старику и как можно галантнее поцеловал ручку Кристине. — Мадемуазель, в Южной Америке таким девушкам говорят: «Муча миа перегримос», что означает…
— «Вы опасны», — перевела Кристина и засмеялась. Она хотела что-то добавить, но Жаки уже принялся за свое.
— Роже! У мистера Вашона отменный вкус! М-м-ма! Знаешь, кто приглашен поваром на гонку?