Страница:
До такой степени грандиозным, что первым делом, заполучив доступ ко всем архивам и бухгалтерии «Международной компании» и Compagnie Nouvelle, американское правительство эти документы уничтожило. Облили бензином и сожгли – все до последней бумажонки, дабы никто никогда не узнал имен обидчиков – всех этих пронырливых «международных финансистов».
Теперь ничего не оставалось, как возобновлять переговоры с ненавистной Боготой. Окрыленные колумбийцы, с трудом сдерживая смех, стали выламываться круче прежнего: поначалу сделали вид, что готовы на уступки, и даже обнадежили американцев, подписав предварительное соглашение. Однако колумбийский сенат тут же отказался его ратифицировать под формальным предлогом, что, мол, конституция запрещает отчуждение суверенитета над любой национальной территорией. Между тем на неофициальном уровне давалось понять, что дело окажется на мази, если Америка откатит еще каких-нибудь несчастных 10 миллионов долларов и перепишет договор, оговорив «совместный суверенитет» для зоны Панамского канала. Что означал этот «совместный суверенитет», сомневаться не приходилось: пожизненная доильная установка в мозолистых руках колумбийской демократии.
В это трудное для Америки время состоялась историческая встреча президента Соединенных Штатов Америки с никому не известным, совершенно непонятным, представляющим неведомо кого человечком по имени Филипп Бюно-Варийа. Только не спрашивайте, каким образом подобные встречи оказываются возможными: у меня нет ни малейшей догадки. Я лишь знаю, что Теодор Рузвельт принял Бюно-Варийа в Белом доме 10 октября 1903 года.
Разговор начался с того, что американский президент выразил свое восхищение героической ролью Бюно-Варийа в деле спасения капитана Дрейфуса. Бюно высоко оценил желание собеседника идти в фарватере передовых идей, поэтому тут же с энтузиазмом вывернул разговор в нужное русло: «Господин президент, ведь Альфред Дрейфус – не единственная жертва политических страстей во Франции. Другой такой жертвой стала Панама». Во как ловко!
Далее Бюно принял глубокомысленный вид хорошо осведомленного человека и ни с того ни с сего выдал: «Уверен, что революция в Панаме неизбежна». Теодор Рузвельт чуть не свалился со стула: «Революция?! Неужели это возможно?»
Считается, что президент не дал Бюно никаких гарантий в том, что Соединенные Штаты окажут поддержку Панамской революции. Тем не менее, Филипп Бюно-Варийа покинул Овальный кабинет в приподнятом настроении: при любом раскладе Колумбии Дядюшка Сэм помогать не станет!
Голем
Пронунсиаменто
А был ли мальчик?
Глава 3. Комедия Чарльза Понци: великие тайны и истоки пирамидальных схем
Выписка из стенограммы слушаний иммиграционной службы США от 18 ноября 1924 года:
Когда мисс Маршалл писала свои глупости, она не догадывалась о еще более загадочной стране – послекоммунистической России, где через 70 лет после Понци таких вот «двухкомнатных офисов» расплодится, как грибов, – по корзинке в каждом городе. На этом, впрочем, сходство заканчивается. Для того чтобы построить первую величайшую пирамиду в истории Нового Времени, Чарльзу Понци понадобилось изобрести удивительнейшую по своей тонкости схему – денежный арбитраж на почтовых марках: только так ему удалось убедить соотечественников в надежности своего мероприятия. Артур Рив отдает должное итальянскому гению: «Успех Понци – следствие его выдающейся личности. Не каждому дано выйти на улицу и уговорить тысячи случайных прохожих отдать свое жалованье, даже под вероятные 400 процентов годовых».
Конечно, мистер Рив тоже не знал о нашей стране. А если бы даже и знал, все равно не поверил бы, что необразованные провинциальные тетки и местечковые ловцы бабочек сумеют собрать не 10 миллионов (как Понци), а 10 миллиардов долларов (!!!)[2] под честное слово, даже не рассказав малахольным инвесторам о сути проекта, на котором собираются поднимать обещанные гигантские проценты.
На суде всплыл прелюбопытнейший факт: 80 % всего полицейского управления города Бостона были вкладчиками в пирамидальной афере Чарльза Понци. Ну как тут снова не провести аналогию с россиянской «Властилиной», где в почетных инвесторах состояли и политический бомонд, и добрая половина правоохранительных органов. Видимо, существует загадочная, универсальная и неодолимая сила, которая влечет чиновников, независимо от их происхождения, на Поле Чудес. Почему? А потому, что хоть и раскинулось это Поле в Стране Дураков, но кое-кому все же удается выращивать на нем золотые деревца. О чем и поведает поучительная история о Чарльзе Понци.
Не прошло и десяти дней после освобождения, как Понци отправился мотать новый срок – на сей раз в тюрьму Атланты, куда он угодил за провоз на территорию США нелегальных иммигрантов (своих соотечественников, разумеется). Ну и так далее: жизнь Понци – это череда нескончаемых отсидок, перемежаемая краткосрочными моментами славы и богатства (помните классическое: «Украл – выпил – в тюрьму!»).
Все это, однако, детали. Зато в допросе Фери Вейсса есть еще один очень показательный момент, который позволит нам определить подлинные мотивы жизнедеятельности итальянского афериста: в Америку Понци прибыл пассажиром второго класса, а в «трудовой книжке» у него значилась гордая профессия клерка. Эту информацию Бьянки поведал в момент полного излома личности, под прессом нескончаемых судебных приговоров и лет, проведенных за решеткой. На пике славы биография Понци звучала иначе. В 1920 году он делился с репортерами самым сокровенным: «Я родился в богатой итальянской семье и получил лучшее образование. Мы были зажиточны, хотя и не сказочно богаты. Но нам хватало. Мне никогда не приходилось работать ради заработка, я даже считал ниже своего достоинства заниматься физическим трудом. После окончания школы в Парме я поступил в Римский университет. Буду откровенен с вами: в молодые годы я был ужасным транжирой. Мне казалось, что трата денег – самое интересное занятие в жизни. Однако эта игра – как воздушный шар: сколько бы ни взмывал он ввысь, рано или поздно ему придется опуститься на землю. Короче говоря, я понял, что пора искать работу. Но мне не хотелось светиться перед своими знакомыми, поэтому я и решил отправиться в Америку. У меня не оставалось никаких сбережений, так что я очутился в Бостоне, как всякий рядовой иммигрант: все мое состояние составляло 2 доллара 50 центов. Я приехал в эту страну с двумя долларами пятьюдесятью центами в кармане и одним миллионом долларов надежд, и эти надежды не оставляли меня никогда. Я всегда мечтал о том дне, когда у меня будет достаточно денег, чтобы с их помощью я смог сделать еще большие деньги, потому что это расхожая истина: никто не сумеет заработать много денег, если у него нет стартового капитала».
В этой исповеди – полный психоаналитический букет дегенеративных фобий и неврозов потенциального афериста. Но изюминка не в этом. А в том, что точно такие же фобии и неврозы раздирают душу подавляющего большинства рядовых «маленьких человечков»! Тут вам и деньги в качестве единственного критерия ценности жизни, и постоянная оглядка на то, «что скажут люди», и всенепременная легенда об оборванце царских кровей, и энергичное массирование вымени всеамериканской мечты (изгои Старого Мира прибывают на Землю Обетованную без гроша за душой, но с огнем в глазах). Все это пошло до тошнотворности, однако действует безотказно в деле развода лохов: ведь каждая Золушка в глубине души полагает себя достойной волшебного принца – и по происхождению, и по благородству души.
Когда Понци рассказывал сокровенные сказки репортерам, он посылал на подсознательном уровне важнейшее сообщение своим потенциальным инвесторам: «Мы с вами одной крови! Я, как и вы, не простой оборванец-иммигрант, а тайный принц голубых кровей, поэтому мы достойны лучшего[5]! Мы должны немедленно стать богатыми, чтобы восстановилась справедливость. Смотрите на меня: я разбогател быстро, стремительно и головокружительно. Я знаю, как это сделать, и помогу вам. Несите свои деньги!»
Теперь ничего не оставалось, как возобновлять переговоры с ненавистной Боготой. Окрыленные колумбийцы, с трудом сдерживая смех, стали выламываться круче прежнего: поначалу сделали вид, что готовы на уступки, и даже обнадежили американцев, подписав предварительное соглашение. Однако колумбийский сенат тут же отказался его ратифицировать под формальным предлогом, что, мол, конституция запрещает отчуждение суверенитета над любой национальной территорией. Между тем на неофициальном уровне давалось понять, что дело окажется на мази, если Америка откатит еще каких-нибудь несчастных 10 миллионов долларов и перепишет договор, оговорив «совместный суверенитет» для зоны Панамского канала. Что означал этот «совместный суверенитет», сомневаться не приходилось: пожизненная доильная установка в мозолистых руках колумбийской демократии.
В это трудное для Америки время состоялась историческая встреча президента Соединенных Штатов Америки с никому не известным, совершенно непонятным, представляющим неведомо кого человечком по имени Филипп Бюно-Варийа. Только не спрашивайте, каким образом подобные встречи оказываются возможными: у меня нет ни малейшей догадки. Я лишь знаю, что Теодор Рузвельт принял Бюно-Варийа в Белом доме 10 октября 1903 года.
Разговор начался с того, что американский президент выразил свое восхищение героической ролью Бюно-Варийа в деле спасения капитана Дрейфуса. Бюно высоко оценил желание собеседника идти в фарватере передовых идей, поэтому тут же с энтузиазмом вывернул разговор в нужное русло: «Господин президент, ведь Альфред Дрейфус – не единственная жертва политических страстей во Франции. Другой такой жертвой стала Панама». Во как ловко!
Далее Бюно принял глубокомысленный вид хорошо осведомленного человека и ни с того ни с сего выдал: «Уверен, что революция в Панаме неизбежна». Теодор Рузвельт чуть не свалился со стула: «Революция?! Неужели это возможно?»
Считается, что президент не дал Бюно никаких гарантий в том, что Соединенные Штаты окажут поддержку Панамской революции. Тем не менее, Филипп Бюно-Варийа покинул Овальный кабинет в приподнятом настроении: при любом раскладе Колумбии Дядюшка Сэм помогать не станет!
Голем
Бюно вернулся в легендарный гостиничный номер 1162 и с головой ушел в подготовку революции. Хотя, по большому счету, готовить было нечего: с Теодором Рузвельтом Бюно встречался 10 октября 1903 года, а революцию в Панаме сыграли уже 3 ноября. Из чего следует, что «международные финансисты» подсуетились заблаговременно.
Только не подумайте, что французский инженер сам бегал на баррикады! Для этого Бюно слепил голема по имени Мануэль Амадор Герреро, которому и доверил великую честь возглавить освободительное движение.
Амадор был колумбийским терапевтом и большую часть жизни скромно коротал на службе Панамской железной дороги: лечил стрелочников и машинистов от лихорадки и малярии. Местные товарищи глубоко уважали Амадора не столько за медицинские познания, сколько за принадлежность к старинной испанской фамилии, сильно выделявшей его визуально на фоне повсеместных негров, самбо, индейцев и метисов.
Доктору Амадору всегда было присуще стремление к светлому будущему: если уж не для всего народа, то хотя бы для собственной семьи. Поэтому, вопреки скромному жалованию, он поднакопил деньжат и отправил старшего сына Рауля обучаться медицине в Соединенные Штаты Америки. И не куда попало, а в Колумбийский университет.
Рауль был очень шустрым пареньком, чтобы не сказать больше. Окончив университет, он слегка послужил помощником хирурга в армии США, однако скоро комиссовался и осел в Нью-Йорке, где зажил полноценной жизнью, по крайней мере, в представлении идальго благородных кровей: сначала женился на одной очень богатой женщине, которая родила ему двоих сыновей, затем – на другой, еще более богатой (ребенок, правда, был только один). В лучших традициях католической веры Рауль Герреро решил ни с кем не разводиться, поэтому жил одновременно на оба дома. Одна его семья располагалась по адресу 216 West 112th Street в Нью-Йорке, другая – на 306 West 87th Street в том же городе.
И вот однажды судьба наисчастливейшим образом свела Рауля с другим коренным ньюйоркцем – Филиппом Бюно-Варийа. Все-таки удивительно, как в мире родственные души притягиваются друг к другу!
Бюно очень обрадовался, когда узнал, что его новый приятель родом из Панамы. И окончательно возликовал, когда Рауль поведал ему о своем добропорядочном батюшке-докторе, сражающемся с малярией в тех же болотах, где пятнадцать лет назад сам французский инженер руководил строительством канала. Бюно-Варийа даже зажмурился от счастья: вот она, идеальная кандидатура на должность вождя революции: местный (значит, не нужен адаптационный период для знакомства с аборигенами), белый (значит, вменяемый, и с ним можно будет договориться), доктор (значит, принадлежит к «мозгу нации» и правильно совмещает любовь к народу с личными меркантильными интересами).
Раулю идея Филиппа жутко понравилась. Он помчался в родные края, ввел отца в курс дела, провел с ним соответствующую воспитательную работу, а также договорился о «часе Х», когда будущему вождю революции надлежало прибыть в Америку для окончательного инструктажа.
Тем временем Бюно-Варийа семимильными шагами двигался навстречу чаяниям «угнетенного панамского народа» (фраза из будущего официального заявления Белого дома в связи с революционными событиями в Панаме). Ради этой благородной цели он даже уединился на пару месяцев в роскошной летней усадьбе Джесси Зелигмана в Вестчестере, где с нуля набросал Панамскую декларацию независимости. Да что там Декларация: даже национальный флаг будущей Панамской республики нарисовал Бюно, а его супруга собственноручно сшила штандарт на той же усадьбе Джесси Зелигмана.
«Час Х» пробил сразу после встречи Бюно с Теодором Рузвельтом. Получив отмашку, Рауль Герреро отбил отцу кодовую телеграмму: «Ваш сын при смерти. Срочно приезжайте». Под этим благородным предлогом Амадор и отбыл в мировую кузницу революций – город Нью-Йорк. Раньше пожилой доктор мало путешествовал, вернее – не путешествовал вообще, иностранными языками не владел, поэтому в помощь ему приставили переводчика – Герберта де Сола, видного деятеля панамской еврейской общины. В Нью-Йорке революционеры разместились в офисе Йошуа Линдо, сына еще одного достойного члена той же диаспоры.
Инструктаж доктора Амадора прошел в обстановке теплой дружбы и полного взаимопонимания. Филипп Бюно-Варийа объяснил вождю революции, что и как нужно делать, куда бежать, что захватывать, кому и сколько отстегивать. Дабы у Амадора не возникли сомнения в том, кто танцует девушку, Бюно заблаговременно сообщил, что после победы революции лично займет пост министра по сношениям с Соединенными Штатами Америки и проведет переговоры по строительству Панамского канала. Доктор Амадор лишь кивал с пониманием дела.
Отъем власти у колумбийских оккупантов наметили на 3 ноября 1903 года. В этот день в Соединенных Штатах проходили президентские выборы, поэтому новости о перевороте в колумбийской провинции не имели ни малейшего шанса пробиться в газеты и журналы. Доктору Амадору торжественно вручили Национальный флаг, Панамскую декларацию независимости и мешок с деньгами для повышения классового сознания рядовых революционеров и сочувствующих элементов из числа колумбийских чиновников.
Только не подумайте, что французский инженер сам бегал на баррикады! Для этого Бюно слепил голема по имени Мануэль Амадор Герреро, которому и доверил великую честь возглавить освободительное движение.
Амадор был колумбийским терапевтом и большую часть жизни скромно коротал на службе Панамской железной дороги: лечил стрелочников и машинистов от лихорадки и малярии. Местные товарищи глубоко уважали Амадора не столько за медицинские познания, сколько за принадлежность к старинной испанской фамилии, сильно выделявшей его визуально на фоне повсеместных негров, самбо, индейцев и метисов.
Доктору Амадору всегда было присуще стремление к светлому будущему: если уж не для всего народа, то хотя бы для собственной семьи. Поэтому, вопреки скромному жалованию, он поднакопил деньжат и отправил старшего сына Рауля обучаться медицине в Соединенные Штаты Америки. И не куда попало, а в Колумбийский университет.
Рауль был очень шустрым пареньком, чтобы не сказать больше. Окончив университет, он слегка послужил помощником хирурга в армии США, однако скоро комиссовался и осел в Нью-Йорке, где зажил полноценной жизнью, по крайней мере, в представлении идальго благородных кровей: сначала женился на одной очень богатой женщине, которая родила ему двоих сыновей, затем – на другой, еще более богатой (ребенок, правда, был только один). В лучших традициях католической веры Рауль Герреро решил ни с кем не разводиться, поэтому жил одновременно на оба дома. Одна его семья располагалась по адресу 216 West 112th Street в Нью-Йорке, другая – на 306 West 87th Street в том же городе.
И вот однажды судьба наисчастливейшим образом свела Рауля с другим коренным ньюйоркцем – Филиппом Бюно-Варийа. Все-таки удивительно, как в мире родственные души притягиваются друг к другу!
Бюно очень обрадовался, когда узнал, что его новый приятель родом из Панамы. И окончательно возликовал, когда Рауль поведал ему о своем добропорядочном батюшке-докторе, сражающемся с малярией в тех же болотах, где пятнадцать лет назад сам французский инженер руководил строительством канала. Бюно-Варийа даже зажмурился от счастья: вот она, идеальная кандидатура на должность вождя революции: местный (значит, не нужен адаптационный период для знакомства с аборигенами), белый (значит, вменяемый, и с ним можно будет договориться), доктор (значит, принадлежит к «мозгу нации» и правильно совмещает любовь к народу с личными меркантильными интересами).
Раулю идея Филиппа жутко понравилась. Он помчался в родные края, ввел отца в курс дела, провел с ним соответствующую воспитательную работу, а также договорился о «часе Х», когда будущему вождю революции надлежало прибыть в Америку для окончательного инструктажа.
Тем временем Бюно-Варийа семимильными шагами двигался навстречу чаяниям «угнетенного панамского народа» (фраза из будущего официального заявления Белого дома в связи с революционными событиями в Панаме). Ради этой благородной цели он даже уединился на пару месяцев в роскошной летней усадьбе Джесси Зелигмана в Вестчестере, где с нуля набросал Панамскую декларацию независимости. Да что там Декларация: даже национальный флаг будущей Панамской республики нарисовал Бюно, а его супруга собственноручно сшила штандарт на той же усадьбе Джесси Зелигмана.
«Час Х» пробил сразу после встречи Бюно с Теодором Рузвельтом. Получив отмашку, Рауль Герреро отбил отцу кодовую телеграмму: «Ваш сын при смерти. Срочно приезжайте». Под этим благородным предлогом Амадор и отбыл в мировую кузницу революций – город Нью-Йорк. Раньше пожилой доктор мало путешествовал, вернее – не путешествовал вообще, иностранными языками не владел, поэтому в помощь ему приставили переводчика – Герберта де Сола, видного деятеля панамской еврейской общины. В Нью-Йорке революционеры разместились в офисе Йошуа Линдо, сына еще одного достойного члена той же диаспоры.
Инструктаж доктора Амадора прошел в обстановке теплой дружбы и полного взаимопонимания. Филипп Бюно-Варийа объяснил вождю революции, что и как нужно делать, куда бежать, что захватывать, кому и сколько отстегивать. Дабы у Амадора не возникли сомнения в том, кто танцует девушку, Бюно заблаговременно сообщил, что после победы революции лично займет пост министра по сношениям с Соединенными Штатами Америки и проведет переговоры по строительству Панамского канала. Доктор Амадор лишь кивал с пониманием дела.
Отъем власти у колумбийских оккупантов наметили на 3 ноября 1903 года. В этот день в Соединенных Штатах проходили президентские выборы, поэтому новости о перевороте в колумбийской провинции не имели ни малейшего шанса пробиться в газеты и журналы. Доктору Амадору торжественно вручили Национальный флаг, Панамскую декларацию независимости и мешок с деньгами для повышения классового сознания рядовых революционеров и сочувствующих элементов из числа колумбийских чиновников.
Пронунсиаменто
Первоначально план революции предусматривал восстание на узкой полоске территории – аккурат вдоль не достроенного французами канала. Именно эта земля подлежала отторжению от Колумбии и превращению в независимую Республику Панама.
По возвращении на родину доктор Амадор собрал семерых близких приятелей (все они работали на Панамской железной дороге), отслюнявил им из революционного мешка сколько не жалко, и заявил: «Будем восставать!» Каждому борцу за свободу было поручено рекрутировать как можно больше соратников.
Через четыре дня на тайную маёвку сошлось уже пятьдесят «хунтистов», готовых в любую минуту пролить кровь за новую родину. Однако случилась незадача: сразу несколько членов революционного костяка категорически воспротивились первоначальному плану ограничить революцию зоной канала: у одного камарада были интересы на севере территории, у другого – на юге, у третьего – на востоке. В результате доктору Амадору пришлось в рабочем порядке пересматривать план, одобренный Бюно-Варийа, и на свой страх и риск согласиться на отъем всей территории колумбийской провинции Панама. В оправдание Амадора скажем, что у него были веские основания для самовольства: камарады-раскольники ненавязчиво дали понять, что если их условия не будут приняты, кто-то, неровен час, возьмет да и предупредит власти о готовящемся безобразии. Как вы понимаете, колумбийские застенки в планы доктора Амадора не входили.
Накануне рокового дня – 3 ноября – доктора Амадора стали одолевать тревожные сомнения: когда-то он читал в книжках, что революции имеют особенность заканчиваться кровопролитием. Ну, а судьбы вождей вообще шокировали неприглядностью. Одолеть малодушие помогла Амадору супруга: «Мануэль, – сказала она. – Если ты провалишь мероприятие, тебя уволят с Панамской железной дороги! Что же мы будем кушать?»
Тем не менее, вождь революции решил подстраховаться: ранним утром 3 ноября он забежал к генеральному консулу Соединенных Штатов Америки и категорически заявил, что не будет делать революцию, если консул самолично не пойдет с ним рядом, причем не порожняком, а обязательно с американским флагом, по которому колумбийцы вряд ли решатся стрелять из пушек. Консул был в теме и имел инструкции из самого Белого дома, поэтому, скрепя сердце и жутко матерясь (про себя), быстро оделся, развернул звездно-полосатый флаг и побрел с Амадором изгонять оккупантов.
Зрелище было феерическим: впереди шел Амадор под руку с американским консулом, за ними широким фронтом развернулась толпа борцов за свободу в количестве сорока человек (остальные десять проспали мероприятие). Со стороны оккупантов выдвинулся колумбийский гарнизон ровно в тысячу штыков. Как только генерал, командир гарнизона, увидел революционные массы, он тут же констатировал, что сопротивление бесполезно, вернул солдат в казармы и немедленно телеграфировал в Боготу о вынужденной капитуляции под натиском несоизмеримо превосходящих сил противника. Единственное, что генерал забыл сообщить в телеграмме, так это сумму, в которую Бюно-Варийа и Дядюшке Сэму обошлась его аберрация зрения, – ровненько 15 тысяч североамериканских долларов.
Наивное колумбийское правительство не поверило и срочно выслало подкрепление. По счастливому стечению обстоятельств, во главе вспомогательного отряда оказался не генерал, а всего лишь полковник, поэтому капитуляция его войск прошла менее болезненно – всего за 8 тысяч хрустящих купюр.
Увы, и на старуху бывает проруха: в порту Колона случайно на рейде оказался колумбийский военный корабль «Богота», неокученный капитан которого вовремя не разобрался в ситуации и, заметив беготню в центре города вокруг какого-то неведомого флага, сдуру дал залп прямо в революционную толпу. В результате состоялись две единственные жертвы панамской революции: китаец – рабочий прачечной, и осел.
Больше «Богота» не палила: стоящий по соседству американский боевой крейсер «Бостон» тут же развернул на колумбийское судно свою чудовищную восьмидюймовую пушку и передал сигнальными флажками: «Закрой немедленно пасть, или мы тебя выдуем из воды!»
Что ни говори, колумбийцы удивительно сообразительный народ! Капитан «Боготы» быстренько надел парадный костюм, высадился на берег и торжественно передал судно революционному вождю доктору Амадору, за что незамедлительно получил ответственный пост: Адмирала флота молодой республики.
Тем временем американский консул, как только отпала нужда прикрывать Амадора звездно-полосатым флагом, побежал в офис и отбил радостную телеграмму в Вашингтон о благополучном рождении еще одной демократии. Ответ пришел через десять минут: «Срочно сделайте официальное заявление о признании нового правительства». Первым своим декретом всенародно избранный Первый Президент Независимой Республики Панама назначил Филиппа Бюно-Варийа Чрезвычайным послом и Уполномоченным министром по делам сношений с Соединенными Штатами Америки.
Уже через неделю Бюно заключил историческое соглашение с Джоном Хейем, госсекретарем США и близким корешем небезызвестного читателю адвоката Кромвелля. Говорят, когда президент Республики Панама доктор Амадор узнал из газет о том, что соглашение подписано без его участия, от обиды он упал в обморок.
Согласно «Договору Хейя – Бюно-Варийа», Республика Панама передавала Соединенным Штатам в «вечное пользование» территорию, расположенную на 10 миль севернее и южнее Панамского канала. В декабре 1903 года соглашение было ратифицировано панамским парламентом, а в феврале 1904 – американским конгрессом.
Вне себя от счастья Дядюшка Сэм щедрой рукой раздавал подарки: Республика Панама получила 10 миллионов долларов (из которых 3 миллиона Национальная Ассамблея тут же распределила между ведущими борцами за свободу). 50 тысяч доплатили героическому генералу за его аберрацию зрения (это помимо 25 тысяч аванса). Доктор Амадор пригрел 25 тысяч сразу после победы революции и еще 75 тысяч после подписания Договора о канале. Не забыли и о Рауле: его назначили Генеральным Консулом Республики Панама в Нью-Йорке. Наверняка Рауль дослужился бы и до Полномочного Посла, если бы не катастрофа, оборвавшая блестящую дипломатическую карьеру. Жена Рауля № 2 каким-то непонятным образом прознала о вопиющем безобразии (двоеженстве своего супруга) и подала в суд, требуя моральной компенсации в размере 100 тысяч долларов. Дело удалось утрясти, однако с дипломатией пришлось попрощаться: должность Генерального Консула передали менее скандальному младшему брату Рауля!
Единственным обделенным и обдуренным участником нашего трагифарса оказалась… Колумбия! От фантасмагорического отторжения своей территории Богота не могла оправиться почти двадцать лет. Отныне вся ее внешняя политика сводилась к одному бесконечному стону о том, как вероломен американский империализм. Но правильно говорят: время лечит. А тут и Дядюшка Сэм проявил великодушие и отписал, наконец, в 1922 году Колумбии скромный грант в размере 25 миллионов долларов. Худо-бедно, обида зарубцевалась.
По возвращении на родину доктор Амадор собрал семерых близких приятелей (все они работали на Панамской железной дороге), отслюнявил им из революционного мешка сколько не жалко, и заявил: «Будем восставать!» Каждому борцу за свободу было поручено рекрутировать как можно больше соратников.
Через четыре дня на тайную маёвку сошлось уже пятьдесят «хунтистов», готовых в любую минуту пролить кровь за новую родину. Однако случилась незадача: сразу несколько членов революционного костяка категорически воспротивились первоначальному плану ограничить революцию зоной канала: у одного камарада были интересы на севере территории, у другого – на юге, у третьего – на востоке. В результате доктору Амадору пришлось в рабочем порядке пересматривать план, одобренный Бюно-Варийа, и на свой страх и риск согласиться на отъем всей территории колумбийской провинции Панама. В оправдание Амадора скажем, что у него были веские основания для самовольства: камарады-раскольники ненавязчиво дали понять, что если их условия не будут приняты, кто-то, неровен час, возьмет да и предупредит власти о готовящемся безобразии. Как вы понимаете, колумбийские застенки в планы доктора Амадора не входили.
Накануне рокового дня – 3 ноября – доктора Амадора стали одолевать тревожные сомнения: когда-то он читал в книжках, что революции имеют особенность заканчиваться кровопролитием. Ну, а судьбы вождей вообще шокировали неприглядностью. Одолеть малодушие помогла Амадору супруга: «Мануэль, – сказала она. – Если ты провалишь мероприятие, тебя уволят с Панамской железной дороги! Что же мы будем кушать?»
Тем не менее, вождь революции решил подстраховаться: ранним утром 3 ноября он забежал к генеральному консулу Соединенных Штатов Америки и категорически заявил, что не будет делать революцию, если консул самолично не пойдет с ним рядом, причем не порожняком, а обязательно с американским флагом, по которому колумбийцы вряд ли решатся стрелять из пушек. Консул был в теме и имел инструкции из самого Белого дома, поэтому, скрепя сердце и жутко матерясь (про себя), быстро оделся, развернул звездно-полосатый флаг и побрел с Амадором изгонять оккупантов.
Зрелище было феерическим: впереди шел Амадор под руку с американским консулом, за ними широким фронтом развернулась толпа борцов за свободу в количестве сорока человек (остальные десять проспали мероприятие). Со стороны оккупантов выдвинулся колумбийский гарнизон ровно в тысячу штыков. Как только генерал, командир гарнизона, увидел революционные массы, он тут же констатировал, что сопротивление бесполезно, вернул солдат в казармы и немедленно телеграфировал в Боготу о вынужденной капитуляции под натиском несоизмеримо превосходящих сил противника. Единственное, что генерал забыл сообщить в телеграмме, так это сумму, в которую Бюно-Варийа и Дядюшке Сэму обошлась его аберрация зрения, – ровненько 15 тысяч североамериканских долларов.
Наивное колумбийское правительство не поверило и срочно выслало подкрепление. По счастливому стечению обстоятельств, во главе вспомогательного отряда оказался не генерал, а всего лишь полковник, поэтому капитуляция его войск прошла менее болезненно – всего за 8 тысяч хрустящих купюр.
Увы, и на старуху бывает проруха: в порту Колона случайно на рейде оказался колумбийский военный корабль «Богота», неокученный капитан которого вовремя не разобрался в ситуации и, заметив беготню в центре города вокруг какого-то неведомого флага, сдуру дал залп прямо в революционную толпу. В результате состоялись две единственные жертвы панамской революции: китаец – рабочий прачечной, и осел.
Больше «Богота» не палила: стоящий по соседству американский боевой крейсер «Бостон» тут же развернул на колумбийское судно свою чудовищную восьмидюймовую пушку и передал сигнальными флажками: «Закрой немедленно пасть, или мы тебя выдуем из воды!»
Что ни говори, колумбийцы удивительно сообразительный народ! Капитан «Боготы» быстренько надел парадный костюм, высадился на берег и торжественно передал судно революционному вождю доктору Амадору, за что незамедлительно получил ответственный пост: Адмирала флота молодой республики.
Тем временем американский консул, как только отпала нужда прикрывать Амадора звездно-полосатым флагом, побежал в офис и отбил радостную телеграмму в Вашингтон о благополучном рождении еще одной демократии. Ответ пришел через десять минут: «Срочно сделайте официальное заявление о признании нового правительства». Первым своим декретом всенародно избранный Первый Президент Независимой Республики Панама назначил Филиппа Бюно-Варийа Чрезвычайным послом и Уполномоченным министром по делам сношений с Соединенными Штатами Америки.
Уже через неделю Бюно заключил историческое соглашение с Джоном Хейем, госсекретарем США и близким корешем небезызвестного читателю адвоката Кромвелля. Говорят, когда президент Республики Панама доктор Амадор узнал из газет о том, что соглашение подписано без его участия, от обиды он упал в обморок.
Согласно «Договору Хейя – Бюно-Варийа», Республика Панама передавала Соединенным Штатам в «вечное пользование» территорию, расположенную на 10 миль севернее и южнее Панамского канала. В декабре 1903 года соглашение было ратифицировано панамским парламентом, а в феврале 1904 – американским конгрессом.
Вне себя от счастья Дядюшка Сэм щедрой рукой раздавал подарки: Республика Панама получила 10 миллионов долларов (из которых 3 миллиона Национальная Ассамблея тут же распределила между ведущими борцами за свободу). 50 тысяч доплатили героическому генералу за его аберрацию зрения (это помимо 25 тысяч аванса). Доктор Амадор пригрел 25 тысяч сразу после победы революции и еще 75 тысяч после подписания Договора о канале. Не забыли и о Рауле: его назначили Генеральным Консулом Республики Панама в Нью-Йорке. Наверняка Рауль дослужился бы и до Полномочного Посла, если бы не катастрофа, оборвавшая блестящую дипломатическую карьеру. Жена Рауля № 2 каким-то непонятным образом прознала о вопиющем безобразии (двоеженстве своего супруга) и подала в суд, требуя моральной компенсации в размере 100 тысяч долларов. Дело удалось утрясти, однако с дипломатией пришлось попрощаться: должность Генерального Консула передали менее скандальному младшему брату Рауля!
Единственным обделенным и обдуренным участником нашего трагифарса оказалась… Колумбия! От фантасмагорического отторжения своей территории Богота не могла оправиться почти двадцать лет. Отныне вся ее внешняя политика сводилась к одному бесконечному стону о том, как вероломен американский империализм. Но правильно говорят: время лечит. А тут и Дядюшка Сэм проявил великодушие и отписал, наконец, в 1922 году Колумбии скромный грант в размере 25 миллионов долларов. Худо-бедно, обида зарубцевалась.
А был ли мальчик?
Мы как-то упустили из виду центральное связующее звено всей нашей истории – сам Панамский канал. Оно и не мудрено – на фоне таких головокружительных махинаций и гешефтов.
Официальное открытие канала состоялось 15 августа 1914 года. К событию заблаговременно готовились, планировали фейерверки и красочные представления, однако все прошло едва заметно: в этот день немецкие войска оккупировали Бельгию и выдвинулись в сторону Парижа – в Европе полным ходом шла первая мировая война.
Строительство Панамского канала обошлось американским налогоплательщикам в 375 миллионов долларов! Было извлечено 230 миллионов кубометров грунта (для сравнения: французы переворошили только 28 миллионов).
В 1977 году закончился «вечный мандат» Филиппа Бюно-Варийа: американский президент Джимми Картер и президент Панамы Омар Торрихос подписали договор, по которому Соединенные Штаты вернули канал Панаме 31 декабря 1999 года.
Официальное открытие канала состоялось 15 августа 1914 года. К событию заблаговременно готовились, планировали фейерверки и красочные представления, однако все прошло едва заметно: в этот день немецкие войска оккупировали Бельгию и выдвинулись в сторону Парижа – в Европе полным ходом шла первая мировая война.
Строительство Панамского канала обошлось американским налогоплательщикам в 375 миллионов долларов! Было извлечено 230 миллионов кубометров грунта (для сравнения: французы переворошили только 28 миллионов).
В 1977 году закончился «вечный мандат» Филиппа Бюно-Варийа: американский президент Джимми Картер и президент Панамы Омар Торрихос подписали договор, по которому Соединенные Штаты вернули канал Панаме 31 декабря 1999 года.
Глава 3. Комедия Чарльза Понци: великие тайны и истоки пирамидальных схем
«Понци превращает один доллар в миллион и делает это, закатав рукава. Вы просто даете ему доллар, и Понци прикручивает к нему шесть нулей».
«Бостон Трэвелер», июль 1920 г.
«Реинвестируй и расскажи своим друзьям!».
Чарльз Понци
Выписка из стенограммы слушаний иммиграционной службы США от 18 ноября 1924 года:
Инспектор Фери Вейсс: Ваше имя?
Чарльз Понци: Чарльз Понци.
– Были ли вы известны под каким-нибудь другим именем?
– Да, я был известен под именем Бьянки, что по-итальянски значит «белый» – так прозвали меня друзья в Канаде из-за внешнего вида. Своего рода прозвище.
– Сколько вам лет?
– Сорок два года. Я родился 3 марта 1882 года в Луга, недалеко от Равенны на севере Италии.
– Из Равенны вы направились прямо в Соединенные Штаты?
– Нет, сэр. Перед этим я прожил три года в Риме, столице Италии.
– Когда вы отбыли в США?
– 3 ноября 1903 года.
– Вы путешествовали как пассажир или в ином качестве?
– Я был пассажиром второго класса.
– Сколько вам было лет, когда вы оказались в Америке?
– Двадцать один.
– Вы были женаты?
– Нет.
– Род ваших занятий?
– Я был клерком в Италии.
– С момента вашего прибытия в США 17 ноября 1903 года покидали ли вы эту страну?
– В 1907 году я отбыл в Канаду, город Монреаль.
– С какой целью?
– Я искал работу.
– Сколько вы там пробыли?
– Месяца 22 или 23.
* * *
Ведущая журналистка «Вечернего Нью-Йорка» («New York Evening World») Маргарита Маршалл писала о Бьянки в пароксизме восхищения: «Понци предоставляет каждому возможность быстро разбогатеть. Одолжите ему денег – от 50 долларов до 50 тысяч, – и через 180 дней он вернет вам ровно в два раза больше. Понци успешно занимается этим уже в течение восьми месяцев, и пока все в порядке. По собственному признанию, за шесть месяцев ему удалось сколотить состояние для себя самого, а также дать тысячам инвесторов 50 процентов дохода на их деньги. Вся эта благословенная работа ведется из маленького двухкомнатного офиса усилиями двенадцати клерков. Без сомнения, успех к Чарльзу Понци мог прийти только в Америке».Когда мисс Маршалл писала свои глупости, она не догадывалась о еще более загадочной стране – послекоммунистической России, где через 70 лет после Понци таких вот «двухкомнатных офисов» расплодится, как грибов, – по корзинке в каждом городе. На этом, впрочем, сходство заканчивается. Для того чтобы построить первую величайшую пирамиду в истории Нового Времени, Чарльзу Понци понадобилось изобрести удивительнейшую по своей тонкости схему – денежный арбитраж на почтовых марках: только так ему удалось убедить соотечественников в надежности своего мероприятия. Артур Рив отдает должное итальянскому гению: «Успех Понци – следствие его выдающейся личности. Не каждому дано выйти на улицу и уговорить тысячи случайных прохожих отдать свое жалованье, даже под вероятные 400 процентов годовых».
Конечно, мистер Рив тоже не знал о нашей стране. А если бы даже и знал, все равно не поверил бы, что необразованные провинциальные тетки и местечковые ловцы бабочек сумеют собрать не 10 миллионов (как Понци), а 10 миллиардов долларов (!!!)[2] под честное слово, даже не рассказав малахольным инвесторам о сути проекта, на котором собираются поднимать обещанные гигантские проценты.
* * *
Итак, 18 ноября 1924 года приезжий финансовый гений Чарльз Понци смиренно и безропотно отвечал на въедливые вопросы коренного жителя Страны Неограниченных Возможностей, инспектора Фери Вейсса. Происходило это в самый разгар нескончаемой череды тюремных отсидок: Американские Соединенные Штаты с остервенением мстили Бианки за провернутый им могучий кидок, лишивший десятки тысяч чиновников, сотрудников полиции, звезд политики и Голливуда, ну и – ясное дело! – рядовых граждан, общенациональной мечты – Get-Rich-Quick[3].На суде всплыл прелюбопытнейший факт: 80 % всего полицейского управления города Бостона были вкладчиками в пирамидальной афере Чарльза Понци. Ну как тут снова не провести аналогию с россиянской «Властилиной», где в почетных инвесторах состояли и политический бомонд, и добрая половина правоохранительных органов. Видимо, существует загадочная, универсальная и неодолимая сила, которая влечет чиновников, независимо от их происхождения, на Поле Чудес. Почему? А потому, что хоть и раскинулось это Поле в Стране Дураков, но кое-кому все же удается выращивать на нем золотые деревца. О чем и поведает поучительная история о Чарльзе Понци.
* * *
Отвечая на вопросы нудного Фери Вейсса, Чарльз Понци, как всегда, самозабвенно врал: и подставных имен у него была дюжина, и «альтернативных» времяпрепровождений – в достатке. Скажем, в Канаде Бьянки не столько пребывал в поисках работы, сколько сидел в тюрьме: ему дали три года по обвинению в подлоге по делу монреальской банковской фирмы Zrossi & Co, в которой Понци состоял соучредителем[4].Не прошло и десяти дней после освобождения, как Понци отправился мотать новый срок – на сей раз в тюрьму Атланты, куда он угодил за провоз на территорию США нелегальных иммигрантов (своих соотечественников, разумеется). Ну и так далее: жизнь Понци – это череда нескончаемых отсидок, перемежаемая краткосрочными моментами славы и богатства (помните классическое: «Украл – выпил – в тюрьму!»).
Все это, однако, детали. Зато в допросе Фери Вейсса есть еще один очень показательный момент, который позволит нам определить подлинные мотивы жизнедеятельности итальянского афериста: в Америку Понци прибыл пассажиром второго класса, а в «трудовой книжке» у него значилась гордая профессия клерка. Эту информацию Бьянки поведал в момент полного излома личности, под прессом нескончаемых судебных приговоров и лет, проведенных за решеткой. На пике славы биография Понци звучала иначе. В 1920 году он делился с репортерами самым сокровенным: «Я родился в богатой итальянской семье и получил лучшее образование. Мы были зажиточны, хотя и не сказочно богаты. Но нам хватало. Мне никогда не приходилось работать ради заработка, я даже считал ниже своего достоинства заниматься физическим трудом. После окончания школы в Парме я поступил в Римский университет. Буду откровенен с вами: в молодые годы я был ужасным транжирой. Мне казалось, что трата денег – самое интересное занятие в жизни. Однако эта игра – как воздушный шар: сколько бы ни взмывал он ввысь, рано или поздно ему придется опуститься на землю. Короче говоря, я понял, что пора искать работу. Но мне не хотелось светиться перед своими знакомыми, поэтому я и решил отправиться в Америку. У меня не оставалось никаких сбережений, так что я очутился в Бостоне, как всякий рядовой иммигрант: все мое состояние составляло 2 доллара 50 центов. Я приехал в эту страну с двумя долларами пятьюдесятью центами в кармане и одним миллионом долларов надежд, и эти надежды не оставляли меня никогда. Я всегда мечтал о том дне, когда у меня будет достаточно денег, чтобы с их помощью я смог сделать еще большие деньги, потому что это расхожая истина: никто не сумеет заработать много денег, если у него нет стартового капитала».
В этой исповеди – полный психоаналитический букет дегенеративных фобий и неврозов потенциального афериста. Но изюминка не в этом. А в том, что точно такие же фобии и неврозы раздирают душу подавляющего большинства рядовых «маленьких человечков»! Тут вам и деньги в качестве единственного критерия ценности жизни, и постоянная оглядка на то, «что скажут люди», и всенепременная легенда об оборванце царских кровей, и энергичное массирование вымени всеамериканской мечты (изгои Старого Мира прибывают на Землю Обетованную без гроша за душой, но с огнем в глазах). Все это пошло до тошнотворности, однако действует безотказно в деле развода лохов: ведь каждая Золушка в глубине души полагает себя достойной волшебного принца – и по происхождению, и по благородству души.
Когда Понци рассказывал сокровенные сказки репортерам, он посылал на подсознательном уровне важнейшее сообщение своим потенциальным инвесторам: «Мы с вами одной крови! Я, как и вы, не простой оборванец-иммигрант, а тайный принц голубых кровей, поэтому мы достойны лучшего[5]! Мы должны немедленно стать богатыми, чтобы восстановилась справедливость. Смотрите на меня: я разбогател быстро, стремительно и головокружительно. Я знаю, как это сделать, и помогу вам. Несите свои деньги!»