Страница:
явившегося к нему просителем Приама (582 - 586).
Одним из наиболее бросающихся в глаза художественных приемов
гомеровского эпоса является изображение героев действующими не по
собственному побуждению, а получающими в важные моменты помощь и советы от
покровительствующих им богов. Так, уже в I песни "Илиады" видимая только
Ахиллу Афина по поручению Геры останавливает его в тот момент, когда он был
готов броситься с мечом на Агамемнона, и обещает Ахиллу удовлетворение за
нанесенную ему обиду (I, 193 - 218). В III песни Афродита спасает от гибели
Париса-Александра, потерпевшего поражение в поединке с Менелаем (III, 374 -
382). При этом боги всегда добиваются того, чтобы действие развивалось либо
в соответствии с уже сложившейся эпической традицией, либо в согласии с
художественным замыслом поэта, так что немецкие филологи метко
охарактеризовали эту поразительную черту гомеровского эпоса как
Gotterapparat - т. е. "аппарат богов", который поэт использует для развития
действия в нужном направлении.
Очевидно, люди догомеровской и гомеровской эпохи могли в критических
ситуациях ощущать принимаемые ими решения как результат внушения божества, а
кому-то из них казалось, что он слышал их указания или даже видел этих
богов в человеческом или в каком-либо ином облике. Однако в гомеровской
поэзии вмешательство богов в дела людей и их руководство героями явно
превратились в художественный прием, имеющий, в частности, целью приподнять
героев эпоса и их дела над обычным человеческим уровнем. Не случайно
неожиданное выступление Терсита, призвавшего воинов отправляться по домам,
мотивировано всего лишь его собственным низменным характером, а
противодействие, которое оказал ему и другим желавшим вернуться Одиссей,
мотивировано полученным им от Афины поручением ("Илиада", II, 166 - 277):
вмешательства богов Гомер удостаивает только лучших - благородных героев
знатного происхождения.
Даже саму судьбу - Мойру - ставит Гомер на службу своим художественным
задачам: он прибегает к ссылке на нее, когда не может, не вступая в
противоречие с традицией или с общим замыслом произведения, развивать
действие так, как это соответствовало бы его симпатиям или было в данный
момент художественно выигрышно. Так, явно сочувствующий Гектору в его
поединке с Ахиллом поэт заставляет сочувствовать Гектору самого Зевса (ХХII,
167 слл.) и объясняет гибель Гектора, видимо закрепленную в традиции и, во
всяком случае, необходимую в соответствии с замыслом "Илиады", решением
судьбы.
Догомеровская эпическая традиция была обширна и разнообразна. Слушатели
Гомера должны были хорошо помнить множество сказаний о богах и героях,
очевидно, чаще всего облеченных в эпическую форму. Об этом говорит то, что
Гомер часто довольствуется лишь намеками на чрезвычайно интересные
мифические эпизоды типа подвигов Геракла и конфликтов, возникавших у Зевса
с преследовавшей Геракла Герой: аудитория не простила бы Гомеру такой
скупости в изложении, если бы большинству слушателей не было хорошо
известно, о чем идет речь. Некоторые эпизоды из эпической традиции, в том
числе и не относящейся к Троянской войне, Гомер, судя по всему, использовал
в своих поэмах не только непосредственно, но и в качестве отправных пунктов
для создания аналогичных эпизодов на совсем другом материале. Так, есть
основания думать, что древнее повествование о гневе Мелеагра и об его отказе
сражаться, которое использует в своей речи, увещевая Ахилла, Феникс
("Илиада", IХ, 529 - 599), могло подать Гомеру идею поставить гнев Ахилла в
центре действия "Илиады".
Гомер мог опираться на сложившуюся эпическую традицию о Троянской войне
и должен был считаться с ней начиная с ее предыстории с похищением Елены и
кончая взятием Трои с помощью деревянного коня и возвращением ахейцев
из-под Трои. Гомер не стал в своих дошедших до нас поэмах пытаться
последовательно излагать ход войны. Он сказал свое, новое слово о походе
греков под Трою, сконцентрировав его в двух больших поэмах, каждая из
которых посвящена всего лишь одному эпизоду - ссоре Ахилла с Агамемноном и
победе его над Гектором и, соответственно, возвращению Одиссея на Итаку. Для
народного эпоса типичны либо кроткая песнь, посвященная одному эпизоду,
либо более пространное повествование, нанизывающее последовательно эпизоды.
В духе этой традиции должны были строить свои песни предшественники Гомера,
и так поступали даже его ближайшие преемники, находившиеся в общем под его
влиянием, - так называемые киклические поэты. Гениальный прием Гомера был
замечен уже в древности, и Аристотель писал в своей "Поэтике": "Думается,
что заблуждаются все поэты, которые сочиняли "Гераклеиду", "Тесеиду" и тому
подобные поэмы, - они думают, что раз Геракл был один, то и сказание [о нем]
должно быть едино. А Гомер, как и впрочем [перед другими] отличается, так и
тут, как видно, посмотрел на дело правильно, по дарованию ли своему или по
искусству: сочиняя "Одиссею", он не взял всего, что с [героем] случилось, -
и как он был ранен на Парнассе, и как он притворялся безумным во время
сборов на войну, - потому что во всем этом нет никакой необходимости или
вероятности, чтобы за одним следовало другое; [нет] он сложил "Одиссею",
равно как и "Илиаду" вокруг одного действия" (1451а, 19 - 30).
Особенно сложно в композиционном отношении построена "Одиссея":
повествование несколько раз переходит от сына Одиссея Телемаха к самому
Одиссею и обратно, пока, наконец, обе линии не объединяются в завершающей
части поэмы, изображающей расправу Одиссея над претендентами на руку
Пенелопы. При этом основная часть фантастических приключений Одиссея
излагается поэтом в виде повествования Одиссея во дворце царя феаков
Алкиноя.
Четко продумано в целом и построение "Илиады". Взрыву гнева Ахилла в I
песни симметрично соответствует умиротворение его души при свидании с
Приамом в песни завершающей. Очевидно, не случайно вскоре после завязки
действия "Илиады" и перед завершением наступают задержки развития действия:
во II песни поэт вводит длинные перечисления ахейских и троянских
предводителей, а сцене выкупа тела Гектора в конце поэмы непосредственно
предшествует прерывающий действие рассказ о состязаниях над гробом Патрокла.
Гомер в отличие от более поздних "киклических" авторов с большой
осторожностью использует грубо фантастические фольклорные мотивы. В
"Одиссее" сказочные приключения героя в неведомых странах вкладываются
поэтом в уста самого Одиссея: поэт не хочет брать на себя полную
ответственность за их реальность. В "Илиаде" ничего не говорится о
неуязвимости Ахилла, которой, по имевшим во времена Гомера хождение
рассказам, наделила его Фетида; более того, в ст. ХХI, 568 он, по-видимому,
даже полемизирует с этим представлением. В рассказе о Беллерофонте (VI, 155
- 196) обходится молчанием волшебный помощник Беллерофонта - крылатый конь
Пегас, с помощью которого Беллерофонт совершал свои подвиги и, в частности,
убил Химеру, как по догомеровским сказаниям, так и у позднейших поэтов,
например у Пиндара.
Хотя поэмы в целом построены по тщательно обдуманному плану, внимание
поэта, искусство которого сформировалось как искусство аэда-импровизатора,
всегда сосредоточено на эпизоде, который он создает в данный момент. Ему
чуждо стремление к скрупулезной последовательности повествования во всех
деталях. Так, в "Илиаде" Агамемнон, Диомед, Одиссей получают серьезные
ранения, но когда поэту нужно показать их снова на поле брани, он не
смущается тем, что им ничего не было сказано об их исцелении.
В VI песни "Илиады" (ст. 129) Диомед делает заявление, скорее всего
традиционное для героев еще догомеровского эпоса: "Я, пожалуй, не стану
сражаться с богами". Поэт здесь не видит противоречия с тем, что в
предыдущей песни он изобразил Диомеда в исключительной ситуации - ранящим с
соизволения Афины Афродиту и Ареса.
Разговор Елены с Приамом на троянской стене, когда она называет
поименно ахейских героев и рассказывает о них, а также поединок Париса с
Менелаем, изображенные в III песни, кажутся не совсем естественными на
десятом году войны: они были бы гораздо уместнее в начале осады Трои. Однако
поэт не считается с этим: эти эпизоды нужны ему для развития действия в его
поэме, и он смело вводит их, поддерживая интерес слушателя, заставляя его
все время оставаться в напряженном ожидании.
В IХ песни "Илиады" посольством к Ахиллу отправляются Феникс, Аякс, сын
Теламона, и Одиссей (стт. 168 - 169), но затем о них говорится в
двойственном числе (ст. 182 и далее), употреблявшемся в греческом языке
только по отношению к двум людям или двум предметам.
Эти и ряд других непоследовательностей в тексте "Илиады" и "Одиссеи",
не вполне однородный язык поэм объясняются, очевидно, тем, что они
складывались постепенно, на протяжении многих лет, с использованием
эпических песен предшественников Гомера, песен, восходивших к разным
ответвлениям эпической традиции.
Уже давно вызывающая недоумение исследователей Х песнь "Илиады" (так
называемая "Долония"), слабо связанная с основным содержанием и причудливо
сочетающая архаизмы с упоминанием верховой езды и с другими характерными
чертами близкой к Гомеру эпохи, очевидно, является вставкой самого Гомера в
более или менее готовый текст "Илиады". Видимо, поэт не смог удержаться от
того, чтобы сохранить от забвения песнь на троянскую тему, созданную им в
несколько иной манере, с использованием не тех песен его предшественников,
которые послужили ему основным материалом для создания "Илиады", а каких-то
других.
Герои Гомера живут в условно приподнятом эпическом мире. Характерными
чертами его художественного метода, сложившимися уже в фольклорном эпосе,
являются героизация и архаизация. Герои Гомера как подлинные эпические
герои больше всего стремятся к славе, при жизни и после смерти. Ахилл
предпочитает гибель, неизбежную вскоре после того, как он убьет Гектора,
бесславному существованию:
Я выхожу, да главы мне любезной губителя встречу,
Гектора! Смерть же принять готов я, когда ни рассудят
Здесь мне назначить ее всемогущий Кронион и боги!
Смерти не мог избежать ни Геракл, из мужей величайший,
Как ни любезен он был громоносному Зевсу Крониду;
Мощного рок одолел и вражда непреклонная Геры.
Так же и я, коль назначена доля мне равная, лягу,
Где суждено; но сияющей славы я прежде добуду!
( "Илиада", XVIII, 414 - 121)
Своему коню Ксанфу, заговорившему человеческим голосом и
предупреждающему его о грозящей ему гибели, Ахилл говорит:
Что ты, о конь мой, пророчишь мне смерть? Не твоя то забота!
Слишком я знаю и сам, что судьбой суждено мне погибнуть
Здесь, далеко от отца и от матери. Но не сойду я
С боя, доколе троян не насыщу кровавою бранью.
( "Илиада ", ХIХ, 420 - 423)
Гектор, вызывая ахейцев на поединок, предлагает в случае своей победы
выдать тело противника для погребения:
Пусть похоронят его кудреглавые мужи ахейцы
И на брегу Геллеспонта широкого холм да насыплют.
Некогда, видя его, кто-нибудь и от поздних потомков
Скажет, плывя в корабле многовеслом по черному понту:
- Вот ратоборца могила, умершего в древние веки:
В бранях его знаменитого свергнул божественный Гектор! -
Так нерожденные скажут, и слава моя не погибнет.
("Илиада", VII, 85 - 91)
Гомеровские герои постоянно пытаются превзойти друг друга в доблести. и
дважды появляющаяся в "Илиаде" формула
Тщиться других превзойти, непрестанно пылать отличиться ("Илиада", VI,
208; ХI, 783)
отчетливо передает царящий в эпосе дух героического соперничества.
Приподнимая своих героев над обычными людьми - своими современниками
или рядовыми воинами героической эпохи, Гомер, следуя эпической традиции,
изображает сражение как серию поединков (Реальная тактика боя -
массированный натиск колесниц микенской эпохи, о которой Гомер знает из
эпической традиции, или сражение в сомкнутом пешем строю, характерное для
времени Гомера, - находит отражение в "Илиаде" в основном в рассказах и
советах Нестора ("Илиада", IV, 303 - 309; ХI, 747 слл.; II, 362 - 368).
Рядовые воины не принимаются в расчет, и исход всей войны зависит от того,
будет ли сражаться Ахилл, единственный из ахейских воителей, способный
одолеть Гектора. Именно в силу этого поединок Ахилла и Гектора делается
центральным эпизодом всей войны.
Время Гомера - время распространения железа как материала для
изготовления и орудий труда, и оружия. Гомер отлично знает, какова ценность
железа для изготовления различных хозяйственных инструментов ("Илиада",
ХХIII, 826 слл.). Гомер, очевидно, сам видел, как действуют в бою стальным
мечом: бронзовым мечом невозможно так отрубить руку, как это наглядно
изображено в "Илиаде" (V, 79 - 83). Дух Ахилла ("Илиада", ХХII, 357) и
сердце Приама, решившего отправиться за телом сына в ахейский лагерь (ХХIV,
205, 521), метафорически характеризуются в "Илиаде" как железные. Пандар
стреляет стрелами с железными наконечниками ("Илиада", VII, 141), и тем не
менее на всем протяжении "Илиады" герои сражаются бронзовым оружием: такова
сила тенденции к архаизирующей идеализации.
Рыба всегда была одним из основных продуктов питания в Греции. Однако
герои Гомера едят мясо и хлеб, но не рыбу, и в "Илиаде" лишь мимоходом
упоминается ужение рыбы (ХVI, 408; ср. еще ХХIV, 80 сл.) и ловля рыб сетью
(V, 487).
Приметы современной Гомеру жизни проявляются больше всего в рассыпанных
в тексте поэм развернутых сравнениях, которые поражают разнообразием и
точностью деталей, неожиданностью ассоциаций. Упорная битва, не дающая
перевеса ни той ни другой стороне, сравнивается с весами "честной
рукодельницы", точно отвешивающей шерсть, которую она прядет, чтобы хоть
как-то прокормить себя и детей ("Илиада", ХII, 432 - 436). Воины,
сражающиеся за тело Сарпедона, сравниваются с мухами, роящимися вокруг
подойников с молоком ("Илиада", ХVI, 641 - 644). То со львом, то с ослом
сравнивается Аякс, сын Теламона:
Стал он смущенный и, щит свой назад семикожный забросив,
Вспять отступал, меж толпою враждебных, как зверь, озираясь,
Вкруг обращаяся, тихо колено коленом сменяя.
Словно как гордого льва от загона волов тяжконогих
Гонят сердитые псы и отважные мужи селяне;
Зверю они не дающие тука от стад их похитить,
Целую ночь стерегут их, а он, насладиться им жадный,
Мечется прямо, но тщетно ярится: из рук дерзновенных
С шумом летят, устремленному в сретенье, частые копья,
Главни горящие; их устрашается он и свирепый,
И со светом Зари удаляется, сердцем печальный, -
Так Теламонид, печальный душой, негодующий сильно,
Вспять отошел: о судах он ахеян тревожился страхом.
Словно осел, забредший на ниву, детей побеждает,
Медленный; много их палок на ребрах его сокрушилось;
Щиплет он, ходя, высокую пашню, а резвые дети
Палками вкруг его бьют, - но ничтожна их детская сила;
Только тогда, как насытится пашней, с трудом выгоняют, -
Так Теламонова сына, великого мужа Аякса,
Множество гордых троян и союзников их дальноземных,
Копьями в щит поражая, с побоища пламенно гнали.
("Илиада", ХI, 545 - 565)
Возвращая слушателя эпической поэмы на какое-то время в реальный мир, в
котором он живет, гомеровские сравнения силой контраста еще более
приподнимали над обыденным уровнем повествование о подвигах героев минувших
дней.
Несмотря на то что боги все время появляются в "Илиаде" и помогают
направить действие в нужную поэту сторону, по сути дела интересы и поэта, и
его героев сосредоточены на посюстороннем человеческом мире. От богов, как
они изображены в "Илиаде", очевидно в духе эпической традиции, человеку не
приходится ждать справедливости или утешения в жизненных горестях; они
поглощены своими интересами и предстают перед нами существами с нравственным
уровнем, соответствующим отнюдь не лучшим представителям человеческого рода.
(Один единственный раз говорится в "Илиаде" о том, что Зевс карает людей за
несправедливость, и при этом за неправосудие власть имущих он обрушивает
губительный ливень на весь город ("Илиада", ХV, 384 - 392)). Так, Зевс
угрожает Гере, ненавидящей троянцев, тем, что разрушит город людей, любезных
ей, и Гера предлагает ему, если он того захочет, разрушить три самых
любезных ей города - Аргос, Спарту и Микены с их ни в чем не повинными
жителями ("Илиада", IV, 30 - 54). Эпические герои, имеющие свои человеческие
недостатки, выглядят в нравственном отношении явно выше богов.
Однако современные Гомеру представления о божестве как блюстителе
нравственного порядка, которые в развернутом виде предстанут перед нами в
поэмах Гесиода, прокладывают себе дорогу и в "Илиаду", причем по большей
части в прямой речи действующих лиц. Любопытно, что боги чаще фигурируют в
таких высказываниях безымянно или под обобщенным именем Зевса. Еще большие
уступки складывающимся представлениям о божестве - поборнике справедливости
делаются в "Одиссее". Гомер даже вкладывает в уста Зевсу в самом начале
поэмы полемику с людьми, которые обвиняют богов в своих несчастьях (I, 32 -
43).
Боги Гомера бессмертны, вечно юны, лишены серьезных забот, и все
предметы обихода у них золотые. И в "Илиаде", и в "Одиссее" поэт развлекает
свою аудиторию рассказами о богах, и нередко боги выступают в ролях, каких
постыдился бы любой смертный. Так, в "Одиссее" рассказывается о том, как бог
Гефест хитро поймал на месте преступления с прелюбодеем богом Аресом свою
жену Афродиту (VIII, 266 - 366). В "Илиаде" Гера бьет по щекам свою
падчерицу Артемиду ее собственным луком (ХХI, 479 - 49б), Афродита плачет,
жалуясь на раны, которые нанес ей смертный Диомед (V, 370 - 380), а ее мать
Диона утешает ее рассказом о том, что смертные гиганты От и Эфиальт
засадили как-то в медную бочку самого бога войны Ареса, так что он едва не
погиб там (V, 383 - 391).
С полной серьезностью говорит всегда Гомер о наполовину
персонифицированной судьбе - Мойре. Над ней не властны сами боги, и в ее
руках находятся в конечном счете жизнь и смерть человека, победа и поражение
в сражении. Мойра неумолима, к ней бессмысленно обращаться с молитвами и
совершать жертвоприношения.
Как это и естественно при таких религиозных воззрениях, мрачны и
представления о загробной жизни, отражающиеся в гомеровских поэмах, они не
оставляют человеку надежды на лучшее будущее после смерти. Души умерших,
подобные теням, обитают в преисподней, в царстве Аида. Они лишены сознания и
сравниваются поэтом с летучими мышами. Только испив крови жертвенного
животного, обретают они на время сознание и память. Сам Ахилл, которого
Одиссей встречает во время своего путешествия в царство мертвых, заявляет
ему, что он лучше хотел бы быть на земле поденщиком у бедняка, чем
царствовать над тенями в подземном мире ("Одиссея", ХII, 488 - 491). Души
умерших отделены от мира живых неодолимой преградой: они не могут ни помочь
оставшимся на земле своим близким, ни причинить зло своим врагам. Но даже
этот жалкий удел бессмысленного существования в преисподней недоступен для
душ, тело которых не было погребено надлежащим образом. Душа Патрокла
просит о погребении Ахилла ("Илиада", ХХIII, 65 - 92), душа спутника Одиссея
Эльпенора обращается с аналогичной просьбой к Одиссею ("Одиссея", ХI, 51 -
80), ибо в противном случае их ждет еще более тяжкая участь - скитаться, не
находя себе даже того горестного успокоения, которое ждет их в царстве
мертвых.
Надо сказать, что как в вопросе о вмешательстве богов в земную жизнь
людей, так и в том, что касается загробной жизни, в "Одиссее" заметнее
отразились новые тенденции в верованиях греков VIII в. до н. э. Отражением
этих тенденций являются и стихи ХI, 576 - 600, где говорится, что
совершившие при жизни преступления против богов Титий и Сизиф несут
наказание в преисподней, и стихи ХI, 568 - 571, согласно которым Минос -
царь Крыта, "славный сын Зевса" - и на том свете творит суд над тенями.
Эти и другие несомненные различия между "Илиадой" и "Одиссеей" лучше
всего можно объяснить, на наш взгляд, исходя из высказывавшегося уже в
древности предположения, что Гомер создал "Илиаду" более молодым, а
"Одиссею" - ближе к старости (см., например: [Лонгин] "О возвышенном", IХ,
13). Так, персонажи "Илиады", и в частности Одиссей, неоднократно предаются
ликованию, повергнув врага (ХI, 449 - 458; ХХII, 20 - 127 и др.), а в
"Одиссее" тот же Одиссей заявляет, что такое поведение нечестиво (ХХII, 411
- 413). Опыт показывает, что мудрость такого рода и в наше время приходит к
людям лишь к концу их жизненного пути.
Успех гомеровских поэм сразу после их создания был колоссален. Уже
через несколько десятков лет после появления "Илиады" грек, имени которого
мы никогда не узнаем, очевидно сам аэд, нацарапал на своем дешевом глиняном
сосуде несколько стихотворных строк, сопоставляющих в шутливой форме этот
сосуд с кубком царя Нестора, о котором рассказывается в "Илиаде" (ср.: ХI,
618 - 644):
Это кубок Нестора, удобный для питья.
А кто из этого кубка выпьет, того тотчас же
Охватит страсть прекрасноувенчанной Афродиты.
Надпись эта едва ли имела бы смысл, если бы друзья владельца сосуда не
были уже хорошо знакомы с появившейся при жизни их поколения поэмой, хотя
автор ее жил за 2000 километров: черепок найден на другом конце греческого
мира, в только что основанной греческой колонии на острове Исхии в
Тирренском море, недалеко от нынешнего Неаполя. Трудно представить себе
более красноречивое свидетельство молниеносного проникновения гомеровских
поэм всюду, где только звучала эллинская речь.
"Илиада" и "Одиссея", исполнявшиеся устно, но распространившиеся в
письменном виде, сразу же затмили своих предшественниц. Мы даже не можем
быть уверены в том, что эти более древние поэмы были записаны: во всяком
случае, их не было в руках александрийских ученых и библиотекарей, тщательно
собиравших древнюю поэзию.
"Илиада" и "Одиссея", появившись, как Афина из головы Зевса, сразу
заняли свое место начала и источника всей греческой литературы - поэзии и
прозы, место образца и объекта подражания, то место, которое они и по сей
день занимают в европейской литературе.
Греческие дети учились читать по "Илиаде". В Греции всегда были люди,
знавшие обе поэмы Гомера наизусть. Греческий ритор конца I в. н. э. Дион
Хрисостом нашел таких людей в изобилии на краю тогдашнего цивилизованного
мира - в греческой колонии Ольвии на берегу Черного моря, недалеко от
нынешней Одессы (Дион Хрисостом, ХХХVI, 9).
Когда греки в VII в. до н. э. поселились на месте разрушенной Трои и
основали город Новый Илион, главным храмом его они сделали храм Афины,
очевидно потому, что именно храм Афины в Трое упоминается в "Илиаде" (VI,
269 - 279; 293 - 311).
Вскоре после "Илиады" и "Одиссеи" были созданы поэмы так называемого
троянского кикла, последовательно повествовавшие о троянской войне - от
свадьбы отца Ахилла Пелея и морской богини Фетиды, ссоры богинь из-за
яблока, предназначенного "наипрекраснейшей", и суда Париса, сделавшего его
супругом Елены, до взятия Трои и возвращения ахейских героев: "Киприи",
"Малая Илиада", "Эфиопида" (по имени союзника троянцев царя эфиопов
Мемнона), "Взятие Илиона" и "Возвращения". Поэмы эти опирались и на
догомеровскую эпическую традицию, и на поэмы самого Гомера, но соперничать с
Гомером их авторы не пытались и события, описанные в его поэмах, не
излагали. Поэмы эти уступали гомеровским даже по объему и, насколько мы
можем судить по незначительным сохранившимся отрывкам, были намного ниже
"Илиады" и "Одиссеи" по художественному уровню. Тем не менее греки долгое
время приписывали их Гомеру, очевидно, следуя практике приписывавших их для
большей авторитетности Гомеру рапсодов, которые исполняли их наряду с
подлинными гомеровскими.
Рапсоды не только приписали Гомеру киклические поэмы, они позволяли
себе делать вставки и в текст гомеровских поэм, вставки чаще всего
тривиальные, но иногда тенденциозные. Античная традиция сохранила нам имя
одного из таких рапсодов, особенно беззастенчиво вставлявшего в гомеровские
поэмы собственные стихи: его звали Кинеф, был он родом с о. Хиоса и жил
около 500 г. до н. э.
Тем не менее сохранялись и тексты, претерпевшие очень мало искажений.
Такие тексты, очевидно, имелись в VI в. до н. э. в распоряжении киосских
гомеридов - династии рапсодов, претендовавших на то, что они происходят от
Гомера. Мог восходить к такому тексту гомеридов и был довольно исправен
текст поэм Гомера, исполнявшийся начиная с VI в. до н. э. в Афинах на
празднестве Панафиней, хотя не исключена возможность того, что именно в этот
текст были сделаны небольшие вставки, возвеличивающие Афины и их царя
Тесея и подкреплявшие права афинян на близлежащий остров Саламин ("Илиада",
I, 265; II, 557 - 558 и др.). Как показывают орфографические особенности
Одним из наиболее бросающихся в глаза художественных приемов
гомеровского эпоса является изображение героев действующими не по
собственному побуждению, а получающими в важные моменты помощь и советы от
покровительствующих им богов. Так, уже в I песни "Илиады" видимая только
Ахиллу Афина по поручению Геры останавливает его в тот момент, когда он был
готов броситься с мечом на Агамемнона, и обещает Ахиллу удовлетворение за
нанесенную ему обиду (I, 193 - 218). В III песни Афродита спасает от гибели
Париса-Александра, потерпевшего поражение в поединке с Менелаем (III, 374 -
382). При этом боги всегда добиваются того, чтобы действие развивалось либо
в соответствии с уже сложившейся эпической традицией, либо в согласии с
художественным замыслом поэта, так что немецкие филологи метко
охарактеризовали эту поразительную черту гомеровского эпоса как
Gotterapparat - т. е. "аппарат богов", который поэт использует для развития
действия в нужном направлении.
Очевидно, люди догомеровской и гомеровской эпохи могли в критических
ситуациях ощущать принимаемые ими решения как результат внушения божества, а
кому-то из них казалось, что он слышал их указания или даже видел этих
богов в человеческом или в каком-либо ином облике. Однако в гомеровской
поэзии вмешательство богов в дела людей и их руководство героями явно
превратились в художественный прием, имеющий, в частности, целью приподнять
героев эпоса и их дела над обычным человеческим уровнем. Не случайно
неожиданное выступление Терсита, призвавшего воинов отправляться по домам,
мотивировано всего лишь его собственным низменным характером, а
противодействие, которое оказал ему и другим желавшим вернуться Одиссей,
мотивировано полученным им от Афины поручением ("Илиада", II, 166 - 277):
вмешательства богов Гомер удостаивает только лучших - благородных героев
знатного происхождения.
Даже саму судьбу - Мойру - ставит Гомер на службу своим художественным
задачам: он прибегает к ссылке на нее, когда не может, не вступая в
противоречие с традицией или с общим замыслом произведения, развивать
действие так, как это соответствовало бы его симпатиям или было в данный
момент художественно выигрышно. Так, явно сочувствующий Гектору в его
поединке с Ахиллом поэт заставляет сочувствовать Гектору самого Зевса (ХХII,
167 слл.) и объясняет гибель Гектора, видимо закрепленную в традиции и, во
всяком случае, необходимую в соответствии с замыслом "Илиады", решением
судьбы.
Догомеровская эпическая традиция была обширна и разнообразна. Слушатели
Гомера должны были хорошо помнить множество сказаний о богах и героях,
очевидно, чаще всего облеченных в эпическую форму. Об этом говорит то, что
Гомер часто довольствуется лишь намеками на чрезвычайно интересные
мифические эпизоды типа подвигов Геракла и конфликтов, возникавших у Зевса
с преследовавшей Геракла Герой: аудитория не простила бы Гомеру такой
скупости в изложении, если бы большинству слушателей не было хорошо
известно, о чем идет речь. Некоторые эпизоды из эпической традиции, в том
числе и не относящейся к Троянской войне, Гомер, судя по всему, использовал
в своих поэмах не только непосредственно, но и в качестве отправных пунктов
для создания аналогичных эпизодов на совсем другом материале. Так, есть
основания думать, что древнее повествование о гневе Мелеагра и об его отказе
сражаться, которое использует в своей речи, увещевая Ахилла, Феникс
("Илиада", IХ, 529 - 599), могло подать Гомеру идею поставить гнев Ахилла в
центре действия "Илиады".
Гомер мог опираться на сложившуюся эпическую традицию о Троянской войне
и должен был считаться с ней начиная с ее предыстории с похищением Елены и
кончая взятием Трои с помощью деревянного коня и возвращением ахейцев
из-под Трои. Гомер не стал в своих дошедших до нас поэмах пытаться
последовательно излагать ход войны. Он сказал свое, новое слово о походе
греков под Трою, сконцентрировав его в двух больших поэмах, каждая из
которых посвящена всего лишь одному эпизоду - ссоре Ахилла с Агамемноном и
победе его над Гектором и, соответственно, возвращению Одиссея на Итаку. Для
народного эпоса типичны либо кроткая песнь, посвященная одному эпизоду,
либо более пространное повествование, нанизывающее последовательно эпизоды.
В духе этой традиции должны были строить свои песни предшественники Гомера,
и так поступали даже его ближайшие преемники, находившиеся в общем под его
влиянием, - так называемые киклические поэты. Гениальный прием Гомера был
замечен уже в древности, и Аристотель писал в своей "Поэтике": "Думается,
что заблуждаются все поэты, которые сочиняли "Гераклеиду", "Тесеиду" и тому
подобные поэмы, - они думают, что раз Геракл был один, то и сказание [о нем]
должно быть едино. А Гомер, как и впрочем [перед другими] отличается, так и
тут, как видно, посмотрел на дело правильно, по дарованию ли своему или по
искусству: сочиняя "Одиссею", он не взял всего, что с [героем] случилось, -
и как он был ранен на Парнассе, и как он притворялся безумным во время
сборов на войну, - потому что во всем этом нет никакой необходимости или
вероятности, чтобы за одним следовало другое; [нет] он сложил "Одиссею",
равно как и "Илиаду" вокруг одного действия" (1451а, 19 - 30).
Особенно сложно в композиционном отношении построена "Одиссея":
повествование несколько раз переходит от сына Одиссея Телемаха к самому
Одиссею и обратно, пока, наконец, обе линии не объединяются в завершающей
части поэмы, изображающей расправу Одиссея над претендентами на руку
Пенелопы. При этом основная часть фантастических приключений Одиссея
излагается поэтом в виде повествования Одиссея во дворце царя феаков
Алкиноя.
Четко продумано в целом и построение "Илиады". Взрыву гнева Ахилла в I
песни симметрично соответствует умиротворение его души при свидании с
Приамом в песни завершающей. Очевидно, не случайно вскоре после завязки
действия "Илиады" и перед завершением наступают задержки развития действия:
во II песни поэт вводит длинные перечисления ахейских и троянских
предводителей, а сцене выкупа тела Гектора в конце поэмы непосредственно
предшествует прерывающий действие рассказ о состязаниях над гробом Патрокла.
Гомер в отличие от более поздних "киклических" авторов с большой
осторожностью использует грубо фантастические фольклорные мотивы. В
"Одиссее" сказочные приключения героя в неведомых странах вкладываются
поэтом в уста самого Одиссея: поэт не хочет брать на себя полную
ответственность за их реальность. В "Илиаде" ничего не говорится о
неуязвимости Ахилла, которой, по имевшим во времена Гомера хождение
рассказам, наделила его Фетида; более того, в ст. ХХI, 568 он, по-видимому,
даже полемизирует с этим представлением. В рассказе о Беллерофонте (VI, 155
- 196) обходится молчанием волшебный помощник Беллерофонта - крылатый конь
Пегас, с помощью которого Беллерофонт совершал свои подвиги и, в частности,
убил Химеру, как по догомеровским сказаниям, так и у позднейших поэтов,
например у Пиндара.
Хотя поэмы в целом построены по тщательно обдуманному плану, внимание
поэта, искусство которого сформировалось как искусство аэда-импровизатора,
всегда сосредоточено на эпизоде, который он создает в данный момент. Ему
чуждо стремление к скрупулезной последовательности повествования во всех
деталях. Так, в "Илиаде" Агамемнон, Диомед, Одиссей получают серьезные
ранения, но когда поэту нужно показать их снова на поле брани, он не
смущается тем, что им ничего не было сказано об их исцелении.
В VI песни "Илиады" (ст. 129) Диомед делает заявление, скорее всего
традиционное для героев еще догомеровского эпоса: "Я, пожалуй, не стану
сражаться с богами". Поэт здесь не видит противоречия с тем, что в
предыдущей песни он изобразил Диомеда в исключительной ситуации - ранящим с
соизволения Афины Афродиту и Ареса.
Разговор Елены с Приамом на троянской стене, когда она называет
поименно ахейских героев и рассказывает о них, а также поединок Париса с
Менелаем, изображенные в III песни, кажутся не совсем естественными на
десятом году войны: они были бы гораздо уместнее в начале осады Трои. Однако
поэт не считается с этим: эти эпизоды нужны ему для развития действия в его
поэме, и он смело вводит их, поддерживая интерес слушателя, заставляя его
все время оставаться в напряженном ожидании.
В IХ песни "Илиады" посольством к Ахиллу отправляются Феникс, Аякс, сын
Теламона, и Одиссей (стт. 168 - 169), но затем о них говорится в
двойственном числе (ст. 182 и далее), употреблявшемся в греческом языке
только по отношению к двум людям или двум предметам.
Эти и ряд других непоследовательностей в тексте "Илиады" и "Одиссеи",
не вполне однородный язык поэм объясняются, очевидно, тем, что они
складывались постепенно, на протяжении многих лет, с использованием
эпических песен предшественников Гомера, песен, восходивших к разным
ответвлениям эпической традиции.
Уже давно вызывающая недоумение исследователей Х песнь "Илиады" (так
называемая "Долония"), слабо связанная с основным содержанием и причудливо
сочетающая архаизмы с упоминанием верховой езды и с другими характерными
чертами близкой к Гомеру эпохи, очевидно, является вставкой самого Гомера в
более или менее готовый текст "Илиады". Видимо, поэт не смог удержаться от
того, чтобы сохранить от забвения песнь на троянскую тему, созданную им в
несколько иной манере, с использованием не тех песен его предшественников,
которые послужили ему основным материалом для создания "Илиады", а каких-то
других.
Герои Гомера живут в условно приподнятом эпическом мире. Характерными
чертами его художественного метода, сложившимися уже в фольклорном эпосе,
являются героизация и архаизация. Герои Гомера как подлинные эпические
герои больше всего стремятся к славе, при жизни и после смерти. Ахилл
предпочитает гибель, неизбежную вскоре после того, как он убьет Гектора,
бесславному существованию:
Я выхожу, да главы мне любезной губителя встречу,
Гектора! Смерть же принять готов я, когда ни рассудят
Здесь мне назначить ее всемогущий Кронион и боги!
Смерти не мог избежать ни Геракл, из мужей величайший,
Как ни любезен он был громоносному Зевсу Крониду;
Мощного рок одолел и вражда непреклонная Геры.
Так же и я, коль назначена доля мне равная, лягу,
Где суждено; но сияющей славы я прежде добуду!
( "Илиада", XVIII, 414 - 121)
Своему коню Ксанфу, заговорившему человеческим голосом и
предупреждающему его о грозящей ему гибели, Ахилл говорит:
Что ты, о конь мой, пророчишь мне смерть? Не твоя то забота!
Слишком я знаю и сам, что судьбой суждено мне погибнуть
Здесь, далеко от отца и от матери. Но не сойду я
С боя, доколе троян не насыщу кровавою бранью.
( "Илиада ", ХIХ, 420 - 423)
Гектор, вызывая ахейцев на поединок, предлагает в случае своей победы
выдать тело противника для погребения:
Пусть похоронят его кудреглавые мужи ахейцы
И на брегу Геллеспонта широкого холм да насыплют.
Некогда, видя его, кто-нибудь и от поздних потомков
Скажет, плывя в корабле многовеслом по черному понту:
- Вот ратоборца могила, умершего в древние веки:
В бранях его знаменитого свергнул божественный Гектор! -
Так нерожденные скажут, и слава моя не погибнет.
("Илиада", VII, 85 - 91)
Гомеровские герои постоянно пытаются превзойти друг друга в доблести. и
дважды появляющаяся в "Илиаде" формула
Тщиться других превзойти, непрестанно пылать отличиться ("Илиада", VI,
208; ХI, 783)
отчетливо передает царящий в эпосе дух героического соперничества.
Приподнимая своих героев над обычными людьми - своими современниками
или рядовыми воинами героической эпохи, Гомер, следуя эпической традиции,
изображает сражение как серию поединков (Реальная тактика боя -
массированный натиск колесниц микенской эпохи, о которой Гомер знает из
эпической традиции, или сражение в сомкнутом пешем строю, характерное для
времени Гомера, - находит отражение в "Илиаде" в основном в рассказах и
советах Нестора ("Илиада", IV, 303 - 309; ХI, 747 слл.; II, 362 - 368).
Рядовые воины не принимаются в расчет, и исход всей войны зависит от того,
будет ли сражаться Ахилл, единственный из ахейских воителей, способный
одолеть Гектора. Именно в силу этого поединок Ахилла и Гектора делается
центральным эпизодом всей войны.
Время Гомера - время распространения железа как материала для
изготовления и орудий труда, и оружия. Гомер отлично знает, какова ценность
железа для изготовления различных хозяйственных инструментов ("Илиада",
ХХIII, 826 слл.). Гомер, очевидно, сам видел, как действуют в бою стальным
мечом: бронзовым мечом невозможно так отрубить руку, как это наглядно
изображено в "Илиаде" (V, 79 - 83). Дух Ахилла ("Илиада", ХХII, 357) и
сердце Приама, решившего отправиться за телом сына в ахейский лагерь (ХХIV,
205, 521), метафорически характеризуются в "Илиаде" как железные. Пандар
стреляет стрелами с железными наконечниками ("Илиада", VII, 141), и тем не
менее на всем протяжении "Илиады" герои сражаются бронзовым оружием: такова
сила тенденции к архаизирующей идеализации.
Рыба всегда была одним из основных продуктов питания в Греции. Однако
герои Гомера едят мясо и хлеб, но не рыбу, и в "Илиаде" лишь мимоходом
упоминается ужение рыбы (ХVI, 408; ср. еще ХХIV, 80 сл.) и ловля рыб сетью
(V, 487).
Приметы современной Гомеру жизни проявляются больше всего в рассыпанных
в тексте поэм развернутых сравнениях, которые поражают разнообразием и
точностью деталей, неожиданностью ассоциаций. Упорная битва, не дающая
перевеса ни той ни другой стороне, сравнивается с весами "честной
рукодельницы", точно отвешивающей шерсть, которую она прядет, чтобы хоть
как-то прокормить себя и детей ("Илиада", ХII, 432 - 436). Воины,
сражающиеся за тело Сарпедона, сравниваются с мухами, роящимися вокруг
подойников с молоком ("Илиада", ХVI, 641 - 644). То со львом, то с ослом
сравнивается Аякс, сын Теламона:
Стал он смущенный и, щит свой назад семикожный забросив,
Вспять отступал, меж толпою враждебных, как зверь, озираясь,
Вкруг обращаяся, тихо колено коленом сменяя.
Словно как гордого льва от загона волов тяжконогих
Гонят сердитые псы и отважные мужи селяне;
Зверю они не дающие тука от стад их похитить,
Целую ночь стерегут их, а он, насладиться им жадный,
Мечется прямо, но тщетно ярится: из рук дерзновенных
С шумом летят, устремленному в сретенье, частые копья,
Главни горящие; их устрашается он и свирепый,
И со светом Зари удаляется, сердцем печальный, -
Так Теламонид, печальный душой, негодующий сильно,
Вспять отошел: о судах он ахеян тревожился страхом.
Словно осел, забредший на ниву, детей побеждает,
Медленный; много их палок на ребрах его сокрушилось;
Щиплет он, ходя, высокую пашню, а резвые дети
Палками вкруг его бьют, - но ничтожна их детская сила;
Только тогда, как насытится пашней, с трудом выгоняют, -
Так Теламонова сына, великого мужа Аякса,
Множество гордых троян и союзников их дальноземных,
Копьями в щит поражая, с побоища пламенно гнали.
("Илиада", ХI, 545 - 565)
Возвращая слушателя эпической поэмы на какое-то время в реальный мир, в
котором он живет, гомеровские сравнения силой контраста еще более
приподнимали над обыденным уровнем повествование о подвигах героев минувших
дней.
Несмотря на то что боги все время появляются в "Илиаде" и помогают
направить действие в нужную поэту сторону, по сути дела интересы и поэта, и
его героев сосредоточены на посюстороннем человеческом мире. От богов, как
они изображены в "Илиаде", очевидно в духе эпической традиции, человеку не
приходится ждать справедливости или утешения в жизненных горестях; они
поглощены своими интересами и предстают перед нами существами с нравственным
уровнем, соответствующим отнюдь не лучшим представителям человеческого рода.
(Один единственный раз говорится в "Илиаде" о том, что Зевс карает людей за
несправедливость, и при этом за неправосудие власть имущих он обрушивает
губительный ливень на весь город ("Илиада", ХV, 384 - 392)). Так, Зевс
угрожает Гере, ненавидящей троянцев, тем, что разрушит город людей, любезных
ей, и Гера предлагает ему, если он того захочет, разрушить три самых
любезных ей города - Аргос, Спарту и Микены с их ни в чем не повинными
жителями ("Илиада", IV, 30 - 54). Эпические герои, имеющие свои человеческие
недостатки, выглядят в нравственном отношении явно выше богов.
Однако современные Гомеру представления о божестве как блюстителе
нравственного порядка, которые в развернутом виде предстанут перед нами в
поэмах Гесиода, прокладывают себе дорогу и в "Илиаду", причем по большей
части в прямой речи действующих лиц. Любопытно, что боги чаще фигурируют в
таких высказываниях безымянно или под обобщенным именем Зевса. Еще большие
уступки складывающимся представлениям о божестве - поборнике справедливости
делаются в "Одиссее". Гомер даже вкладывает в уста Зевсу в самом начале
поэмы полемику с людьми, которые обвиняют богов в своих несчастьях (I, 32 -
43).
Боги Гомера бессмертны, вечно юны, лишены серьезных забот, и все
предметы обихода у них золотые. И в "Илиаде", и в "Одиссее" поэт развлекает
свою аудиторию рассказами о богах, и нередко боги выступают в ролях, каких
постыдился бы любой смертный. Так, в "Одиссее" рассказывается о том, как бог
Гефест хитро поймал на месте преступления с прелюбодеем богом Аресом свою
жену Афродиту (VIII, 266 - 366). В "Илиаде" Гера бьет по щекам свою
падчерицу Артемиду ее собственным луком (ХХI, 479 - 49б), Афродита плачет,
жалуясь на раны, которые нанес ей смертный Диомед (V, 370 - 380), а ее мать
Диона утешает ее рассказом о том, что смертные гиганты От и Эфиальт
засадили как-то в медную бочку самого бога войны Ареса, так что он едва не
погиб там (V, 383 - 391).
С полной серьезностью говорит всегда Гомер о наполовину
персонифицированной судьбе - Мойре. Над ней не властны сами боги, и в ее
руках находятся в конечном счете жизнь и смерть человека, победа и поражение
в сражении. Мойра неумолима, к ней бессмысленно обращаться с молитвами и
совершать жертвоприношения.
Как это и естественно при таких религиозных воззрениях, мрачны и
представления о загробной жизни, отражающиеся в гомеровских поэмах, они не
оставляют человеку надежды на лучшее будущее после смерти. Души умерших,
подобные теням, обитают в преисподней, в царстве Аида. Они лишены сознания и
сравниваются поэтом с летучими мышами. Только испив крови жертвенного
животного, обретают они на время сознание и память. Сам Ахилл, которого
Одиссей встречает во время своего путешествия в царство мертвых, заявляет
ему, что он лучше хотел бы быть на земле поденщиком у бедняка, чем
царствовать над тенями в подземном мире ("Одиссея", ХII, 488 - 491). Души
умерших отделены от мира живых неодолимой преградой: они не могут ни помочь
оставшимся на земле своим близким, ни причинить зло своим врагам. Но даже
этот жалкий удел бессмысленного существования в преисподней недоступен для
душ, тело которых не было погребено надлежащим образом. Душа Патрокла
просит о погребении Ахилла ("Илиада", ХХIII, 65 - 92), душа спутника Одиссея
Эльпенора обращается с аналогичной просьбой к Одиссею ("Одиссея", ХI, 51 -
80), ибо в противном случае их ждет еще более тяжкая участь - скитаться, не
находя себе даже того горестного успокоения, которое ждет их в царстве
мертвых.
Надо сказать, что как в вопросе о вмешательстве богов в земную жизнь
людей, так и в том, что касается загробной жизни, в "Одиссее" заметнее
отразились новые тенденции в верованиях греков VIII в. до н. э. Отражением
этих тенденций являются и стихи ХI, 576 - 600, где говорится, что
совершившие при жизни преступления против богов Титий и Сизиф несут
наказание в преисподней, и стихи ХI, 568 - 571, согласно которым Минос -
царь Крыта, "славный сын Зевса" - и на том свете творит суд над тенями.
Эти и другие несомненные различия между "Илиадой" и "Одиссеей" лучше
всего можно объяснить, на наш взгляд, исходя из высказывавшегося уже в
древности предположения, что Гомер создал "Илиаду" более молодым, а
"Одиссею" - ближе к старости (см., например: [Лонгин] "О возвышенном", IХ,
13). Так, персонажи "Илиады", и в частности Одиссей, неоднократно предаются
ликованию, повергнув врага (ХI, 449 - 458; ХХII, 20 - 127 и др.), а в
"Одиссее" тот же Одиссей заявляет, что такое поведение нечестиво (ХХII, 411
- 413). Опыт показывает, что мудрость такого рода и в наше время приходит к
людям лишь к концу их жизненного пути.
Успех гомеровских поэм сразу после их создания был колоссален. Уже
через несколько десятков лет после появления "Илиады" грек, имени которого
мы никогда не узнаем, очевидно сам аэд, нацарапал на своем дешевом глиняном
сосуде несколько стихотворных строк, сопоставляющих в шутливой форме этот
сосуд с кубком царя Нестора, о котором рассказывается в "Илиаде" (ср.: ХI,
618 - 644):
Это кубок Нестора, удобный для питья.
А кто из этого кубка выпьет, того тотчас же
Охватит страсть прекрасноувенчанной Афродиты.
Надпись эта едва ли имела бы смысл, если бы друзья владельца сосуда не
были уже хорошо знакомы с появившейся при жизни их поколения поэмой, хотя
автор ее жил за 2000 километров: черепок найден на другом конце греческого
мира, в только что основанной греческой колонии на острове Исхии в
Тирренском море, недалеко от нынешнего Неаполя. Трудно представить себе
более красноречивое свидетельство молниеносного проникновения гомеровских
поэм всюду, где только звучала эллинская речь.
"Илиада" и "Одиссея", исполнявшиеся устно, но распространившиеся в
письменном виде, сразу же затмили своих предшественниц. Мы даже не можем
быть уверены в том, что эти более древние поэмы были записаны: во всяком
случае, их не было в руках александрийских ученых и библиотекарей, тщательно
собиравших древнюю поэзию.
"Илиада" и "Одиссея", появившись, как Афина из головы Зевса, сразу
заняли свое место начала и источника всей греческой литературы - поэзии и
прозы, место образца и объекта подражания, то место, которое они и по сей
день занимают в европейской литературе.
Греческие дети учились читать по "Илиаде". В Греции всегда были люди,
знавшие обе поэмы Гомера наизусть. Греческий ритор конца I в. н. э. Дион
Хрисостом нашел таких людей в изобилии на краю тогдашнего цивилизованного
мира - в греческой колонии Ольвии на берегу Черного моря, недалеко от
нынешней Одессы (Дион Хрисостом, ХХХVI, 9).
Когда греки в VII в. до н. э. поселились на месте разрушенной Трои и
основали город Новый Илион, главным храмом его они сделали храм Афины,
очевидно потому, что именно храм Афины в Трое упоминается в "Илиаде" (VI,
269 - 279; 293 - 311).
Вскоре после "Илиады" и "Одиссеи" были созданы поэмы так называемого
троянского кикла, последовательно повествовавшие о троянской войне - от
свадьбы отца Ахилла Пелея и морской богини Фетиды, ссоры богинь из-за
яблока, предназначенного "наипрекраснейшей", и суда Париса, сделавшего его
супругом Елены, до взятия Трои и возвращения ахейских героев: "Киприи",
"Малая Илиада", "Эфиопида" (по имени союзника троянцев царя эфиопов
Мемнона), "Взятие Илиона" и "Возвращения". Поэмы эти опирались и на
догомеровскую эпическую традицию, и на поэмы самого Гомера, но соперничать с
Гомером их авторы не пытались и события, описанные в его поэмах, не
излагали. Поэмы эти уступали гомеровским даже по объему и, насколько мы
можем судить по незначительным сохранившимся отрывкам, были намного ниже
"Илиады" и "Одиссеи" по художественному уровню. Тем не менее греки долгое
время приписывали их Гомеру, очевидно, следуя практике приписывавших их для
большей авторитетности Гомеру рапсодов, которые исполняли их наряду с
подлинными гомеровскими.
Рапсоды не только приписали Гомеру киклические поэмы, они позволяли
себе делать вставки и в текст гомеровских поэм, вставки чаще всего
тривиальные, но иногда тенденциозные. Античная традиция сохранила нам имя
одного из таких рапсодов, особенно беззастенчиво вставлявшего в гомеровские
поэмы собственные стихи: его звали Кинеф, был он родом с о. Хиоса и жил
около 500 г. до н. э.
Тем не менее сохранялись и тексты, претерпевшие очень мало искажений.
Такие тексты, очевидно, имелись в VI в. до н. э. в распоряжении киосских
гомеридов - династии рапсодов, претендовавших на то, что они происходят от
Гомера. Мог восходить к такому тексту гомеридов и был довольно исправен
текст поэм Гомера, исполнявшийся начиная с VI в. до н. э. в Афинах на
празднестве Панафиней, хотя не исключена возможность того, что именно в этот
текст были сделаны небольшие вставки, возвеличивающие Афины и их царя
Тесея и подкреплявшие права афинян на близлежащий остров Саламин ("Илиада",
I, 265; II, 557 - 558 и др.). Как показывают орфографические особенности