- Мне дрова рубит дворник в сарае, - отвечала она. - Я плачу ему два рубля в месяц - вот что. А это, верно, у соседей...
- Ах, так виноват! - сказал Иван Савич, раскланиваясь, и остановился. - Позвольте спросить, что это за книжечка? - спросил он нежно.
- Это "Поучительные размышления"... Мне папенька крестный на прошлой неделе в именины подарил.
- А какой святой праздновали на прошедшей неделе, позвольте спросить?
- Прасковьи, двадцать восьмого октября. Меня ведь зовут Прасковьей Михайловной.
- Вот вы нравоучительные книги изволите читать, Прасковья Михайловна, а я так всё философические...
- Уж хороши эти философические книги! я знаю! Мне крестный сказывал, что философы в Бога не веруют. Вот пусти вас к себе: вон вы что читаете!
И она отступила.
Иван Савич сделал шаг вперед. Она отступила еще. Он за нею - и очутился в комнате.
- Наконец я у вас... - сказал он торжественно, - ужели это правда?.. я как будто во сне...
- Ах! - сказала она, - вы уж и вошли! Каковы мужчины! Вы, вероятно, думаете, что я рада, что хотела этого? Не воображайте!
- Помилуйте... осмелюсь ли я? Я только умоляю: не лишите меня счастья...
- Как это можно! Ах, Господи! - начала она, садясь на диван. - Что скажут? про меня никто никогда не слыхал дурного слова, а тут этакой срам: чужой мужчина в другой раз...
- Скажут-с... что я приходил узнать насчет дров: ведь всякий дорожит своим спокойствием... согласитесь сами, Прасковья Михайловна... убедительно прибавил Иван Савич и сел.
- Оно, конечно... - начала она, - позвольте узнать, как вас по имени и отчеству? Ах! да уж вы и сели?
- Меня зовут Иван Савич, - сказал он.
- Оно, конечно... Иван Савич. Но посудите сами: ведь я девушка, мне двадцать второй год, я дочь честных родителей, живу одна, и обо мне никто дурного слова не слыхал. Что могут подумать?..
- Так-с, так-с! Боже меня сохрани спорить... но я человек смирный, живу тоже один... Почему ж мне, как соседу, не позволить иногда прийти время разделить. Особенно же теперь наступает зима... вечера длинные...
- Неужели вы думаете, - сказала она, - что я позволю вам сидеть у себя по вечерам одним? Вы ошибаетесь!.. За кого вы меня принимаете? Другое дело по четвергам, если крестный позволит.
- Что же вам по вечерам делать одним? Всё читать да читать - надоест. Разве вы бываете в театре?
- Очень редко: на масленице крестный берет ложу, если пьеса, знаете, такая, где нет ничего... Ведь нынче женщине и в театр, не знамши, нельзя пойти... Бог знает что представляют...
- Да-с, - перебил Иван Савич, - это правда: вот я был в тот вечер, как мы кутили у баронессы...
- Ах! вы мне опять про этот гадкий вечер, опять про баронессу: я и знать и слышать не хочу... увольте...
- Виноват-с: я хотел сказать, какую ужасную пьесу давали: поверите ли? я едва высидел.
- Вы не высидели! - сказала Прасковья Михайловна, - можно вам поверить!
- Уверяю вас! Вы не знаете меня. Я краснею от всякого нескромного слова... Так в этой пьесе, говорю, один объясняется в любви...
- Ах, Боже мой! - закричала Прасковья Михайловна, вскочив с дивана, что вы, что вы? Опомнитесь! кому вы говорите?.. Что это за ужасть такая! Вот пусти вас... все мужчины одинаковы. Вы думаете, что я живу одна, так меня можно обижать?..
"У! какая добродетель! - подумал Иван Савич, - вот бы счастье понравиться этакой!.."
- Помилуйте! - сказал он, - я? обижать? О, вы меня не знаете: обидеть женщину не только делом, даже нескромным словом так низко, так гнусно... что я слова не найду: вот мои правила! Поверьте, мне всегда возмущает душу, когда я слышу, что какой-нибудь развратный человек...
- Ах, Боже мой, что вы? опять! - закричала Прасковья Михайловна, зажимая уши, так, однако, что оставила маленькую лазейку.
- Я хочу сказать, - торопливо прибавил Иван Савич, - когда развратный человек воспользуется слабостию неопытной девушки! Вот мои правила!
- Замолчите! замолчите! о чем вы мне говорите? я и слышать не хочу о ваших правилах. Вспомните, что я девушка: я не должна понимать и не понимаю ваших слов.
- Но согласитесь, Прасковья Михайловна, - начал Иван Савич тоном убеждения, - что если девушка не хочет слышать, какого рода опасность угрожает ее добродетели, то ведь она легко может...
- Ах, какой ужас вы говорите! Девушка не может подвергнуться опасности, когда не хочет даже слышать о ней... а не то чтобы...
- Что-с: не то чтобы?..
- Ну, то есть... ах, да вот и крестный! Здравствуйте, крестный!
В комнату вошел дородный человек лет пятидесяти, седой, с анненским крестом на шее.
- А, да у тебя гости? - сказал он и боком поклонился Ивану Савичу, поглядывая на него исподлобья.
- Это сосед, что подо мной живет, - отвечала Прасковья Михайловна.
- Ась?
- Сосед, Иван Савич, пришел узнать, не колют ли здесь дрова: он желает познакомиться со мной. Я без вас не смела, крестный. Кажется, хороший человек! - шепнула она.
- Где изволите служить? - спросил крестный.
Иван Савич сначала замялся, наконец пробормотал название своего департамента.
- А! - сказал чиновник, - у вас начальник отличный человек! умная голова! и барин, настоящий барин! Вот бы послужить при этаком! Да позвольте-ка: никак вчера... нет, третьего дня... или вчера?.. что это я забыл! Да, точно вчера: от вас получено к нам отношение. Кто это писал его у вас? Ну, пройдоха, нечего сказать: этакой крючок загнул! Вот, изволите видеть: по нашему ведомству один чиновник попал под суд. Он прежде служил у вас и там был под следствием. В аттестате-то глухо насчет этого сказано. Вот мы и обратились к вам с просьбою о доставлении ближайших сведений по сему делу. Ну и получили же от вас бумагу! Ах ты, Господи! есть же ведь люди - как пишут! Написан лист кругом, а точнейших сведений нет никаких. Я нарочно списал себе эту бумагу...фу-ты, как славно написана! Дай-ка, Параша, водочки. Не прикажете ли?
- Нет-с, покорно благодарю.
- Ась?
- Покорно благодарю. Я не пью, - сказал Иван Савич.
- А кто у вас начальник отделения? - спросил чиновник.
- Стуколкин, - отвечал Иван Савич.
- Матвей Лукич! - с удивлением подхватил крестный, - ба-ба-ба! Да неужели уж он начальник отделения? Давно ли? Скажите, ради Бога! как судьба-то иной раз... Ну что это такое! Вообрази, Параша: Матвей Лукич, два года тому назад, был у нас столоначальником, и еще не из самых бойких, а так себе! а теперь, а? Да, душенька, я забыл сказать... Петр Прокофьич звал нас с тобой завтра на вечеринку. Там потанцуют; а у нас добрый вистик составлен: три начальника отделений, только я один чиновник особых поручений попался! А в четверг они у нас.
- Ах, крестный, как это весело, как весело! - заговорила, припрыгивая, с детскою радостью Прасковья Михайловна, что было ей немного не под лета. Но ей хотелось пококетничать перед Иваном Савичем.
- Вот и вы, милостивый государь, пожаловали бы к нам в четверг, сказал он, обращаясь к Ивану Савичу, - если вам не скучно будет.
- Помилуйте! скучно! можно ли?.. за счастье почту...
- Ась?
- Непременно, мол, воспользуюсь... - сказал Иван Савич, раскланиваясь и уходя.
- Авдей! кажется, я пожуирую... - говорил он, возвратясь домой.
- Не могу знать! - отвечал Авдей.
- Только это, брат, совсем не то... тут будет что-то чистое, возвышенное, так сказать, любовь лаконическая...
- Э! ну вас тут, раздуло бы горой... - ворчал про себя Авдей.
- Как же ты с знатной барыней кончил? - спросил Вася, когда Иван Савич рассказал ему о новой соседке.
- Что, братец, знатные барыни! Это утомило меня. Вечно приличия, этикет, знаешь, всегда навытяжку... Графы да князья... большой свет... не хочу! Бог с ними! я люблю свободу... так и отстал.
- Напрасно! - сказал Вася, - ты бы мог познакомить меня; там бы ты много выиграл... Эх, не умел: как же и выходят в люди?.. Э-э!
- Конечно! - сказал Иван Савич, - оно бы можно было: у ней иногда бывают из дипломатического корпуса. Вот в последний раз я ужинал вместе с секретарем посольства... что за здоровяк такой! вот жуир-то! звал в Париж.
В четверг, в восемь часов вечера, Иван Савич явился к соседке. Там всё имело вид торжественного собрания. Стеариновые свечи, не зажигаемые по другим дням и скромно стоящие на столике у зеркала, разливали яркий свет по комнате. Чехлы с дивана и четырех кресел были сняты. В гостиной, на столике, горела крашеная жестяная лампа и стояли две тарелки с вареньем. Там был диван, обитый зеленым полумериносом, и двое таких же кресел. Наружный вид их манил к спокойствию и неге. Казалось, как опустишься, так утонешь там и не встанешь. Кто быстро опускался на диван с этою мыслию, тот вскакивал еще быстрее, думая, что он сел на камень: так хорошо сделаны были пружины, которые торговцы Апраксина двора величают аглицкими. В гостиной могло поместиться счетом пять человек, ни больше ни меньше. Далее была еще комната... Потом ширмы, а из-за них выглядывал уголок белой как снег подушки: то было девственное ложе Прасковьи Михайловны. Она смело могла бы надписать девизом:
К моей постели одинокой
Не крался в темноте ночной...
В зале крестный папенька Прасковьи Михайловны играл в одном углу в вист с мужем сестры хозяйки и еще двумя чиновниками, которые были с ним очень почтительны. В другом углу девушка разливала чай. Дамское общество было в гостиной. На диване сидела старшая сестра Прасковьи Михайловны, женщина высокого росту, прямая, как веха, потом хозяйка и еще две какие-то девицы. Около них любезничали два племянника крестного папеньки - один студент, другой юнкер. Дамы сидели, мужчины стояли, потому что негде было сесть. Играли в фанты.
- Вы, конечно, с нами останетесь, с молодыми людьми? - сказала Прасковья Михайловна Ивану Савичу с детскою резвостию, - что вам там делать со стариками? Не прикажете ли варенья? Молчи, Жужу! ах, скверная собачонка! Вы погладьте ее только один раз, а там уж она привыкнет к вам. Вот так.
- Ах! да она кусается! - сказал Иван Савич, отдернув руку.
- Нет-с, никогда.
- Помилуйте! вот, посмотрите, до крови.
- Ах ты дрянь! вот я тебе ужо розгу дам! - сказала Прасковья Михайловна. - Не угодно ли с нами в фанты? Вы будете, хоть... что бы? мы играем в туалет - все вещи разобраны... ну, будьте гребень.
- Да это я взяла! - пропищала одна маленькая девочка.
- Ты, ma chиre, гребеночка, а они будут частый гребень. Так вы частый гребень.
- Очень хорошо-с, - сказал Иван Савич.
Принесли еще два стула, поставили у дверей и стали играть. При словах: барыня спрашивает весь туалет, все бросились менять места. Ивану Савичу не раз доставалось бросаться со всего размаху на диван с камнем внутри. Он быстро вскакивал, а другой или другая, зная хорошо это седалище, проворно, но осторожно садились на его место, а он оставался.
Иван Савич познакомился со всеми. Чиновникам он рассказал про свой образ жизни, и те немало завидовали ему.
- Утром я встаю в десятом часу, - говорил он хвастливо, - иногда хожу в должность, иногда нет, как случится... потом-с часа в три иду гулять на Невский проспект. Там, знаете, весь beau monde10 гуляет тогда, встречаешь множество знакомых, с тем слово, с другим два. Зайдешь к Беранже иностранные газеты прочитать: об испанских делах, о французском министерстве... Так время неприметно и пройдет до обеда.
- А позвольте спросить, кто теперь министром у французов? - спросил крестный.
"Министром? А черт его знает!" - подумал Иван Савич. - Теперь-с... начал он и остановился.
- Ась? - спросил крестный.
- Теперь... министерство распущено, - вдруг сказал Иван Савич, как будто по вдохновению, - никого нет.
- Стало быть, товарищи управляют, - примолвил тот.
- Там ведь одно министерство, - сказал Иван Савич. - Как, неужели? И один министр?
- Нет-с, много.
- Много! какая диковинка...
И пошли толки о том, как это должно быть неудобно.
- Потом, - продолжал Иван Савич, - иду обедать к Леграну или к Дюме. Тут соберутся приятели, покутим, вечер в театре: так и жуируем жизнию...
- Вот живут-то! э! - сказал с завистью один чиновник, - пожил бы так! а то в восемь часов иди в должность да и корпи до пяти! Заживо умрешь.
- Что должность: сухая материя! - примолвил Иван Савич. - Жизнь коротка, сказал один философ: надо жуировать ею.
Иван Савич признан был всем обществом за любезного, фешенебельного и вообще достойного молодого человека. Крестный особенно был ласков с ним.
Иван Савич благодарил его за дозволение бывать у его крестницы по четвергам.
- Сам я не надеялся получить это позволение, - начал Иван Савич, Прасковья Михайловна так боязливы...
- Ась?
- Прасковья Михайловна так боязливы...
- Оно не то что боязлива, извольте видеть... - отвечал крестный, - а того... получила от отца фундаментальное воспитание. Мать была, правда, баловница, - не тем будь помянута, - да умерла рано; а покойник-то отец, мой сослуживец, уж коллежский советник, - вот он был строг, не любил баловать. Он ее и приучил к аккуратности и воздержанию. Не будь его, смоталась бы, чисто смоталась бы девка. Да он, - царство ему небесное, был с правилами человек и ей внушил. А то она...
- Что такое? - спросил Иван Савич.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
После этого вечера Иван Савич решился прийти и не в четверг. Его встретили градом упреков и в то же время сняли со стула шаль и ридикюль, чтобы очистить ему место. Он повторял эти визиты в неделю раз, потом чаще и чаще. Прием всегда был одинаковый. Наконец однажды он решился приступить к объяснению. Был зимний вечер. Всё было тихо кругом. Кухарка спала у себя в кухне. Горничная ушла к соседям в гости. Сама Прасковья Михайловна сидела на диване и шила в пяльцах. Иван Савич сначала сидел напротив ее, потом у него в голове мелькнули какие-то соображения, и он сел рядом с ней на диване, так что ему был виден затылок и вся спина соседки. Он открыл, что косыночка не доходила вплоть до платья и часть плеча оставалась обнаженною. Он уж был откровенен с Прасковьей Михайловной, говорил ей о дружбе, о любви, - не к ней, а вообще. Она сначала зажимала уши, кричала, потом не зажимала ушей и не кричала, но зато ничего не отвечала, так что Ивана Савича брало зло. Он решился заговорить о любви к ней. Для этого-то он и пересел рядом, чтобы, в случае неблагосклонного приема своих объяснений, избегнуть грозных взоров оскорбленной добродетели.
- Прасковья Михайловна! - сказал он.
- Чего изволите?
- Вы... бывали влюблены?
- Что вы это? опомнитесь: ведь я девушка.
- Так что же? разве девушки не влюбляются?
- Не должны! - сказала она строго, - пока ни за кого не помолвлены.
А сама так и сновала иглой, то вверх, то вниз.
- Да ведь любовь иногда не ждет помолвки.
- Об этом и думать не должно! - сказала она.
- Ну да неужели вам никто не нравился?
Молчание.
- Прасковья Михайловна!
- Чего изволите?
- Неужели вы не любили никогда?
Молчание.
"Экая дубина! - подумал Иван Савич, - хоть бы что-нибудь... хотя бы плюнула. Брякнуть ей о писаре разве? да нет, подожду, еще что будет".
- А я думал... - начал он, - я надеялся, что, может быть... я удостоюсь... что постоянная моя внимательность будет награждена...
- Что это сегодня как будто на вас нашло? - сказала она. - Бог знает что вы говорите! Не пора ли вам домой? десятый час.
- Зачем мне домой! что я там стану делать?
- Заниматься науками.
- Нет-с, я не уйду, пока не выскажу... всего... я... вы... мы... знаете, Прасковья Михайловна, любовь двух душ есть такая симпатия... это, так сказать, жизненный бальзам. Почему бы? скажите, - о, скажите хоть одно слово!
Она молчала.
"Ну видано ли этакое дерево?" - думал он. - Вы камень, вы лед... почему бы вам не разделить с человеком счастия? почему не пожуировать? Жизнь коротка, сказал один философ...
- Ах, что вы? - вскричала она, закрыв лицо руками. - Боже мой! если б увидали...
- О, разделите это чувство, несравненная Прасковья Михайловна! кричал Иван Савич, - которое бушует в моей груди... вы не знаете, как я страдаю... одна мысль быть подле вас, жить вечно с вами приводит меня... О! вы не понимаете...
- Не говорите, не говорите! - кричала она, зажимая уши. - Боже мой! что вы, что вы? Вечером, я одна... Что подумают?
- Но скажите одно слово, одно, дайте ответ! - говорил Иван Савич, - и я готов ждать хоть до утра...
- Я! ответ! чтоб я теперь дала ответ! Вы не щадите моей скромности! Боже мой! Теперь, вечером, с такими объяснениями... Ответ! Нет, нет, лучше подождите хоть до завтра. Или нет, в среду утром, в двенадцать часов, вы получите ответ...
Иван Савич пришел в восторг.
- Несравненная Прасковья Михайловна! - сказал он, - как благодарить вас?.. о! счастье! Вот что значит жуировать жизнию! Это истинное, высокое, так сказать, сладостное...
Он не вытерпел и поцеловал ее руку.
- Ах! - воскликнула Прасковья Михайловна, и иголка выпала из ее рук. Что вы сделали? Вы, вы опозорили меня... Как! так рано, прежде моего ответа! Это ужасно! Приходите в среду, я вас жду, а теперь уйдите, уйдите!
Она убежала в спальню и заперлась.
"В среду так в среду, - подумал Иван Савич. - Да что ж она испугалась так? не всё ли равно, что сегодня, что через три дня..."
На третий день после того Авдей доложил Ивану Савичу, когда этот воротился из должности, что дворник зачем-то пришел.
- Что ты, любезный? - спросил Иван Савич, вышедши в переднюю.
Дворник глупо улыбался, кланялся, держа обеими руками шапку, но ничего не говорил.
- Что тебе надо?
- Проздравить вашу милость пришел.
- С чем? - спросил с удивлением Иван Савич.
Дворник опять начал кланяться, улыбаться.
- Авдей! с чем это он меня поздравляет?
- Не могу знать! - отвечал Авдей.
- С добрым делом: с скорым вступлением в законный брак, батюшка!
- Что-о?
- В законный брак...
- Как? с кем? что ты? с ума, что ли, сошел?
- Никак нет, батюшка. Слышь, с верхней нашей жиличкой, Прасковьей Михайловной...
- Как!
Иван Савич остолбенел.
- Кто ж тебе сказывал? - спросил он.
- Соседка Прасковьи Михайловны давеча встретила меня. "Что, говорит, у вас скоро свадьба?" - да и рассказала... слышь, завтра помолвка будет... Еще приказчик от меховщика, что напротив нас, сказывал: вишь, сегодня сама Прасковья Михайловна была там. Они давно торговали у них мех, да всё не решались, а тут, слышь, сама сказала, что не завтра, так послезавтра возьмет: к свадьбе, говорит, надо, чтоб поспело; мясоеду немного остается. А давеча и сама кухарка говорила, что к завтрему кулебяку пекут: слышь, утром помолвка... Да что греха таить! приходил какой-то барин с крестом, спрашивал: и как вы живете и всё этакое...
Дворник поклонился и опять стал улыбаться.
- Чай, квартирку-то другую возьмете? - примолвил он. - У нас скоро очистится вон там; выгоняем жильца: в срок не платит; славно бы...
- Стой! стой! - закричал Иван Савич и, взяв дворника за плечи, оборотил спиной и вытолкнул вон.
Потом обратился к Авдею:
- А! что ты скажешь, Авдей?
- Не могу знать!
- Только и слышишь от тебя: не могу знать! Сделай милость, моги хоть раз: ну?
- Не могу... - начал Авдей.
Иван Савич и его, точно так же как дворника, вытолкал вон. Он долго ходил по комнатам взад и вперед и по временам к чему-то прислушивался.
- Да, да, точно, - ворчал он, - наверху скребут пол, чистят - так! дворник не соврал! Да и вон кухарка пронесла огромную чашку муки, множество яиц: кулебяка будет! Вон и сама Прасковья Михайловна; о коварная змея! с девкой идет. Девка несет кулек: оттуда торчит телячья нога, зелень. Сама несет узел с чем-то... провизии множество... Кому это всё съесть? Ясно, что пир будет. А! так вот она что затевает! Она ошиблась... она думала, что я сделал ей предложение... жениться! То-то она и отложила до послезавтра. Какова! о змея, змея! на-ка поди, что выдумала!
Иван Савич терялся в этих мыслях и час от часу всё более тревожился.
- Что делать? как быть? как же объяснить ей? Ох, неловко: Господи, помоги!
Он бил себя кулаком по лбу, метался во все углы, как бы отвратить бурю. Он уже принял два содовых порошка - не помогло! выпил две рюмки мараскину - легче стало. Выпил еще рюмку - и вдруг лицо его прояснело.
- Авдей! Авдей! - закричал он, - поди, поди сюда... Знаешь что?
- Не могу знать!
- Фу-ты, Боже мой! да как ты не догадался, что надо делать? неужели не догадываешься?
- Не могу... - начал Авдей.
Иван Савич махнул рукой.
- Слушай! - сказал он. - Так отказаться неловко. Понимаешь? Пойти да объясниться, что я, дескать, не о женитьбе говорил, а так только... не годится. Спросят, что же я предлагал? как я скажу? Выйдет история... И тут она захныкала, что я опозорил ее: поцеловал руку. Великая важность! Так мы, знаешь что? неужели не догадался?
- Не могу знать!
- Мы съедем на другую квартиру.
Авдей встрепенулся.
- Помилуйте, - начал он, - Господи, Создатель! этакую квартиру оставлять! удобство всякое: и сарай особый, и ледничек от хозяина дают. Воля ваша: пожалуйте мне расчет...
- А! тебе хочется, чтоб я в историю попал! лень постараться вывесть из беды!
- Помилуйте...
- Нет тебе денег, пока не отыщешь квартиры.
- Да где ее найдешь?
- Где хочешь. Видишь, житья нет: притесняют. Ищи! завтра же утром чтоб нас не было здесь. И подальше, в другой конец, в Коломну.
- Да хоть денька три подождите.
- Денька три! чтоб нас насильно женили! Слышишь, мех покупают, кулебяку пекут, долбня ты этакая! Съедем, пока не куплен мех, а купят, тогда не отвяжемся... Да постой: мне Бурмин говорил, что у них в доме есть квартира; сходи сейчас же, и, если не занята, завтра же утром и переезжать.
- Знаю, сударь, я эту квартиру: ледника-то нет...
Иван Савич махнул рукой и пошел прочь.
Утром Авдей доложил, что та квартира не занята. Иван Савич опять велел ему переезжать, а сам уехал, сказавши, что он будет к вечеру прямо на новую квартиру. На крыльце он столкнулся с крестным папенькой. Крестный был в белом галстухе, в белом жилете... Он остановил Ивана Савича.
- Крестница сообщила мне радостное известие о вашем предложении и просила моего посредства, - сказал он. - Сегодня она повестила родных: вас ожидают. Священник благословит. Я искренно рад: по собрании ближайших сведений о вас, они оказываются удовлетворительными, и я, не находя никакого с своей стороны препятствия, честь имею... поздравить... а она... будет послушной женой. Отец ей не оставил богатства, но дал, что называется, фундаментальное воспитание и внушил правила...
- Извините... - сказал Иван Савич.
- Ась?
- Извините... я спешу...
- Известное дело: случай такой. Много хлопот... Мое почтение.
Иван Савич бежал без оглядки.
Опять Авдей нагрузил три воза и нагрузился сам вещами своего барина и побрел с лестницы. Вверху думали, что Иван Савич затевает перемену мебели в своей квартире, по случаю предстоящей свадьбы, и были покойны. Но когда Авдей понес с лестницы часы, подсвечники и прочее, там стали подозревать что-то недоброе.
Крестный папенька Прасковьи Михайловны, сестра ее и все остальные гурьбой вышли на лестницу и окружили Авдея.
- Где же барин? - спрашивали они.
- Не могу знать! - отвечал Авдей.
- Скоро ли он воротится?
- Не могу знать!
- Будет ли к нам?
- Не могу знать!
- Будет ли на помолвку?
- Не могу знать!
- Женится ли он? слышно ли? говорил ли кому-нибудь?
- Не могу знать!
- Не для свадьбы ли он нанял новую квартиру?
- Не могу знать! не могу знать! не могу знать! - закричал Авдей, вырвался из круга вопрошателей и опрометью бросился со двора, отдав дворнику ключ.
Все остались на лестнице с разинутыми ртами, глядя ему вслед.
- Что же это такое? - сказала Прасковья Михайловна.
Когда дворник рассказал, как Иван Савич принял его поздравление, Прасковья Михайловна упала в обморок.
- Что теперь скажут про меня? - промолвила она, очнувшись. - Крестный, заступитесь за меня: я умру.
- А вот мы отношением обратимся к его начальству, - сказал негодующий крестный. - Да нет, - прибавил он потом горестно, - вывернутся, ей-богу, вывернутся: опять такую же бумагу напишут с крючком. Есть же там этакой! Он докажет про Ивана Савича, что такого лица и на свете нет. Это ему плевое дело. Ах, как пишет! Что же, батюшка! милости просим: не пропадать же кулебяке!
И они сели за стол.
1 "Герцогиня Шатору" (фр.)
2 - Граф сказал сейчас что-то смешное? не правда ли? (фр.)
3 тысячу извинений (фр.)
4 - Что он говорит? (фр.)
5 - Но здесь нет фортепьяно (фр.)
6 припев (фр.)
7 - Это мило (фр.)
8 ах! этот граф! (фр.)
9 - Что значит (фр.)
10 высший свет (фр.)
- Ах, так виноват! - сказал Иван Савич, раскланиваясь, и остановился. - Позвольте спросить, что это за книжечка? - спросил он нежно.
- Это "Поучительные размышления"... Мне папенька крестный на прошлой неделе в именины подарил.
- А какой святой праздновали на прошедшей неделе, позвольте спросить?
- Прасковьи, двадцать восьмого октября. Меня ведь зовут Прасковьей Михайловной.
- Вот вы нравоучительные книги изволите читать, Прасковья Михайловна, а я так всё философические...
- Уж хороши эти философические книги! я знаю! Мне крестный сказывал, что философы в Бога не веруют. Вот пусти вас к себе: вон вы что читаете!
И она отступила.
Иван Савич сделал шаг вперед. Она отступила еще. Он за нею - и очутился в комнате.
- Наконец я у вас... - сказал он торжественно, - ужели это правда?.. я как будто во сне...
- Ах! - сказала она, - вы уж и вошли! Каковы мужчины! Вы, вероятно, думаете, что я рада, что хотела этого? Не воображайте!
- Помилуйте... осмелюсь ли я? Я только умоляю: не лишите меня счастья...
- Как это можно! Ах, Господи! - начала она, садясь на диван. - Что скажут? про меня никто никогда не слыхал дурного слова, а тут этакой срам: чужой мужчина в другой раз...
- Скажут-с... что я приходил узнать насчет дров: ведь всякий дорожит своим спокойствием... согласитесь сами, Прасковья Михайловна... убедительно прибавил Иван Савич и сел.
- Оно, конечно... - начала она, - позвольте узнать, как вас по имени и отчеству? Ах! да уж вы и сели?
- Меня зовут Иван Савич, - сказал он.
- Оно, конечно... Иван Савич. Но посудите сами: ведь я девушка, мне двадцать второй год, я дочь честных родителей, живу одна, и обо мне никто дурного слова не слыхал. Что могут подумать?..
- Так-с, так-с! Боже меня сохрани спорить... но я человек смирный, живу тоже один... Почему ж мне, как соседу, не позволить иногда прийти время разделить. Особенно же теперь наступает зима... вечера длинные...
- Неужели вы думаете, - сказала она, - что я позволю вам сидеть у себя по вечерам одним? Вы ошибаетесь!.. За кого вы меня принимаете? Другое дело по четвергам, если крестный позволит.
- Что же вам по вечерам делать одним? Всё читать да читать - надоест. Разве вы бываете в театре?
- Очень редко: на масленице крестный берет ложу, если пьеса, знаете, такая, где нет ничего... Ведь нынче женщине и в театр, не знамши, нельзя пойти... Бог знает что представляют...
- Да-с, - перебил Иван Савич, - это правда: вот я был в тот вечер, как мы кутили у баронессы...
- Ах! вы мне опять про этот гадкий вечер, опять про баронессу: я и знать и слышать не хочу... увольте...
- Виноват-с: я хотел сказать, какую ужасную пьесу давали: поверите ли? я едва высидел.
- Вы не высидели! - сказала Прасковья Михайловна, - можно вам поверить!
- Уверяю вас! Вы не знаете меня. Я краснею от всякого нескромного слова... Так в этой пьесе, говорю, один объясняется в любви...
- Ах, Боже мой! - закричала Прасковья Михайловна, вскочив с дивана, что вы, что вы? Опомнитесь! кому вы говорите?.. Что это за ужасть такая! Вот пусти вас... все мужчины одинаковы. Вы думаете, что я живу одна, так меня можно обижать?..
"У! какая добродетель! - подумал Иван Савич, - вот бы счастье понравиться этакой!.."
- Помилуйте! - сказал он, - я? обижать? О, вы меня не знаете: обидеть женщину не только делом, даже нескромным словом так низко, так гнусно... что я слова не найду: вот мои правила! Поверьте, мне всегда возмущает душу, когда я слышу, что какой-нибудь развратный человек...
- Ах, Боже мой, что вы? опять! - закричала Прасковья Михайловна, зажимая уши, так, однако, что оставила маленькую лазейку.
- Я хочу сказать, - торопливо прибавил Иван Савич, - когда развратный человек воспользуется слабостию неопытной девушки! Вот мои правила!
- Замолчите! замолчите! о чем вы мне говорите? я и слышать не хочу о ваших правилах. Вспомните, что я девушка: я не должна понимать и не понимаю ваших слов.
- Но согласитесь, Прасковья Михайловна, - начал Иван Савич тоном убеждения, - что если девушка не хочет слышать, какого рода опасность угрожает ее добродетели, то ведь она легко может...
- Ах, какой ужас вы говорите! Девушка не может подвергнуться опасности, когда не хочет даже слышать о ней... а не то чтобы...
- Что-с: не то чтобы?..
- Ну, то есть... ах, да вот и крестный! Здравствуйте, крестный!
В комнату вошел дородный человек лет пятидесяти, седой, с анненским крестом на шее.
- А, да у тебя гости? - сказал он и боком поклонился Ивану Савичу, поглядывая на него исподлобья.
- Это сосед, что подо мной живет, - отвечала Прасковья Михайловна.
- Ась?
- Сосед, Иван Савич, пришел узнать, не колют ли здесь дрова: он желает познакомиться со мной. Я без вас не смела, крестный. Кажется, хороший человек! - шепнула она.
- Где изволите служить? - спросил крестный.
Иван Савич сначала замялся, наконец пробормотал название своего департамента.
- А! - сказал чиновник, - у вас начальник отличный человек! умная голова! и барин, настоящий барин! Вот бы послужить при этаком! Да позвольте-ка: никак вчера... нет, третьего дня... или вчера?.. что это я забыл! Да, точно вчера: от вас получено к нам отношение. Кто это писал его у вас? Ну, пройдоха, нечего сказать: этакой крючок загнул! Вот, изволите видеть: по нашему ведомству один чиновник попал под суд. Он прежде служил у вас и там был под следствием. В аттестате-то глухо насчет этого сказано. Вот мы и обратились к вам с просьбою о доставлении ближайших сведений по сему делу. Ну и получили же от вас бумагу! Ах ты, Господи! есть же ведь люди - как пишут! Написан лист кругом, а точнейших сведений нет никаких. Я нарочно списал себе эту бумагу...фу-ты, как славно написана! Дай-ка, Параша, водочки. Не прикажете ли?
- Нет-с, покорно благодарю.
- Ась?
- Покорно благодарю. Я не пью, - сказал Иван Савич.
- А кто у вас начальник отделения? - спросил чиновник.
- Стуколкин, - отвечал Иван Савич.
- Матвей Лукич! - с удивлением подхватил крестный, - ба-ба-ба! Да неужели уж он начальник отделения? Давно ли? Скажите, ради Бога! как судьба-то иной раз... Ну что это такое! Вообрази, Параша: Матвей Лукич, два года тому назад, был у нас столоначальником, и еще не из самых бойких, а так себе! а теперь, а? Да, душенька, я забыл сказать... Петр Прокофьич звал нас с тобой завтра на вечеринку. Там потанцуют; а у нас добрый вистик составлен: три начальника отделений, только я один чиновник особых поручений попался! А в четверг они у нас.
- Ах, крестный, как это весело, как весело! - заговорила, припрыгивая, с детскою радостью Прасковья Михайловна, что было ей немного не под лета. Но ей хотелось пококетничать перед Иваном Савичем.
- Вот и вы, милостивый государь, пожаловали бы к нам в четверг, сказал он, обращаясь к Ивану Савичу, - если вам не скучно будет.
- Помилуйте! скучно! можно ли?.. за счастье почту...
- Ась?
- Непременно, мол, воспользуюсь... - сказал Иван Савич, раскланиваясь и уходя.
- Авдей! кажется, я пожуирую... - говорил он, возвратясь домой.
- Не могу знать! - отвечал Авдей.
- Только это, брат, совсем не то... тут будет что-то чистое, возвышенное, так сказать, любовь лаконическая...
- Э! ну вас тут, раздуло бы горой... - ворчал про себя Авдей.
- Как же ты с знатной барыней кончил? - спросил Вася, когда Иван Савич рассказал ему о новой соседке.
- Что, братец, знатные барыни! Это утомило меня. Вечно приличия, этикет, знаешь, всегда навытяжку... Графы да князья... большой свет... не хочу! Бог с ними! я люблю свободу... так и отстал.
- Напрасно! - сказал Вася, - ты бы мог познакомить меня; там бы ты много выиграл... Эх, не умел: как же и выходят в люди?.. Э-э!
- Конечно! - сказал Иван Савич, - оно бы можно было: у ней иногда бывают из дипломатического корпуса. Вот в последний раз я ужинал вместе с секретарем посольства... что за здоровяк такой! вот жуир-то! звал в Париж.
В четверг, в восемь часов вечера, Иван Савич явился к соседке. Там всё имело вид торжественного собрания. Стеариновые свечи, не зажигаемые по другим дням и скромно стоящие на столике у зеркала, разливали яркий свет по комнате. Чехлы с дивана и четырех кресел были сняты. В гостиной, на столике, горела крашеная жестяная лампа и стояли две тарелки с вареньем. Там был диван, обитый зеленым полумериносом, и двое таких же кресел. Наружный вид их манил к спокойствию и неге. Казалось, как опустишься, так утонешь там и не встанешь. Кто быстро опускался на диван с этою мыслию, тот вскакивал еще быстрее, думая, что он сел на камень: так хорошо сделаны были пружины, которые торговцы Апраксина двора величают аглицкими. В гостиной могло поместиться счетом пять человек, ни больше ни меньше. Далее была еще комната... Потом ширмы, а из-за них выглядывал уголок белой как снег подушки: то было девственное ложе Прасковьи Михайловны. Она смело могла бы надписать девизом:
К моей постели одинокой
Не крался в темноте ночной...
В зале крестный папенька Прасковьи Михайловны играл в одном углу в вист с мужем сестры хозяйки и еще двумя чиновниками, которые были с ним очень почтительны. В другом углу девушка разливала чай. Дамское общество было в гостиной. На диване сидела старшая сестра Прасковьи Михайловны, женщина высокого росту, прямая, как веха, потом хозяйка и еще две какие-то девицы. Около них любезничали два племянника крестного папеньки - один студент, другой юнкер. Дамы сидели, мужчины стояли, потому что негде было сесть. Играли в фанты.
- Вы, конечно, с нами останетесь, с молодыми людьми? - сказала Прасковья Михайловна Ивану Савичу с детскою резвостию, - что вам там делать со стариками? Не прикажете ли варенья? Молчи, Жужу! ах, скверная собачонка! Вы погладьте ее только один раз, а там уж она привыкнет к вам. Вот так.
- Ах! да она кусается! - сказал Иван Савич, отдернув руку.
- Нет-с, никогда.
- Помилуйте! вот, посмотрите, до крови.
- Ах ты дрянь! вот я тебе ужо розгу дам! - сказала Прасковья Михайловна. - Не угодно ли с нами в фанты? Вы будете, хоть... что бы? мы играем в туалет - все вещи разобраны... ну, будьте гребень.
- Да это я взяла! - пропищала одна маленькая девочка.
- Ты, ma chиre, гребеночка, а они будут частый гребень. Так вы частый гребень.
- Очень хорошо-с, - сказал Иван Савич.
Принесли еще два стула, поставили у дверей и стали играть. При словах: барыня спрашивает весь туалет, все бросились менять места. Ивану Савичу не раз доставалось бросаться со всего размаху на диван с камнем внутри. Он быстро вскакивал, а другой или другая, зная хорошо это седалище, проворно, но осторожно садились на его место, а он оставался.
Иван Савич познакомился со всеми. Чиновникам он рассказал про свой образ жизни, и те немало завидовали ему.
- Утром я встаю в десятом часу, - говорил он хвастливо, - иногда хожу в должность, иногда нет, как случится... потом-с часа в три иду гулять на Невский проспект. Там, знаете, весь beau monde10 гуляет тогда, встречаешь множество знакомых, с тем слово, с другим два. Зайдешь к Беранже иностранные газеты прочитать: об испанских делах, о французском министерстве... Так время неприметно и пройдет до обеда.
- А позвольте спросить, кто теперь министром у французов? - спросил крестный.
"Министром? А черт его знает!" - подумал Иван Савич. - Теперь-с... начал он и остановился.
- Ась? - спросил крестный.
- Теперь... министерство распущено, - вдруг сказал Иван Савич, как будто по вдохновению, - никого нет.
- Стало быть, товарищи управляют, - примолвил тот.
- Там ведь одно министерство, - сказал Иван Савич. - Как, неужели? И один министр?
- Нет-с, много.
- Много! какая диковинка...
И пошли толки о том, как это должно быть неудобно.
- Потом, - продолжал Иван Савич, - иду обедать к Леграну или к Дюме. Тут соберутся приятели, покутим, вечер в театре: так и жуируем жизнию...
- Вот живут-то! э! - сказал с завистью один чиновник, - пожил бы так! а то в восемь часов иди в должность да и корпи до пяти! Заживо умрешь.
- Что должность: сухая материя! - примолвил Иван Савич. - Жизнь коротка, сказал один философ: надо жуировать ею.
Иван Савич признан был всем обществом за любезного, фешенебельного и вообще достойного молодого человека. Крестный особенно был ласков с ним.
Иван Савич благодарил его за дозволение бывать у его крестницы по четвергам.
- Сам я не надеялся получить это позволение, - начал Иван Савич, Прасковья Михайловна так боязливы...
- Ась?
- Прасковья Михайловна так боязливы...
- Оно не то что боязлива, извольте видеть... - отвечал крестный, - а того... получила от отца фундаментальное воспитание. Мать была, правда, баловница, - не тем будь помянута, - да умерла рано; а покойник-то отец, мой сослуживец, уж коллежский советник, - вот он был строг, не любил баловать. Он ее и приучил к аккуратности и воздержанию. Не будь его, смоталась бы, чисто смоталась бы девка. Да он, - царство ему небесное, был с правилами человек и ей внушил. А то она...
- Что такое? - спросил Иван Савич.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
После этого вечера Иван Савич решился прийти и не в четверг. Его встретили градом упреков и в то же время сняли со стула шаль и ридикюль, чтобы очистить ему место. Он повторял эти визиты в неделю раз, потом чаще и чаще. Прием всегда был одинаковый. Наконец однажды он решился приступить к объяснению. Был зимний вечер. Всё было тихо кругом. Кухарка спала у себя в кухне. Горничная ушла к соседям в гости. Сама Прасковья Михайловна сидела на диване и шила в пяльцах. Иван Савич сначала сидел напротив ее, потом у него в голове мелькнули какие-то соображения, и он сел рядом с ней на диване, так что ему был виден затылок и вся спина соседки. Он открыл, что косыночка не доходила вплоть до платья и часть плеча оставалась обнаженною. Он уж был откровенен с Прасковьей Михайловной, говорил ей о дружбе, о любви, - не к ней, а вообще. Она сначала зажимала уши, кричала, потом не зажимала ушей и не кричала, но зато ничего не отвечала, так что Ивана Савича брало зло. Он решился заговорить о любви к ней. Для этого-то он и пересел рядом, чтобы, в случае неблагосклонного приема своих объяснений, избегнуть грозных взоров оскорбленной добродетели.
- Прасковья Михайловна! - сказал он.
- Чего изволите?
- Вы... бывали влюблены?
- Что вы это? опомнитесь: ведь я девушка.
- Так что же? разве девушки не влюбляются?
- Не должны! - сказала она строго, - пока ни за кого не помолвлены.
А сама так и сновала иглой, то вверх, то вниз.
- Да ведь любовь иногда не ждет помолвки.
- Об этом и думать не должно! - сказала она.
- Ну да неужели вам никто не нравился?
Молчание.
- Прасковья Михайловна!
- Чего изволите?
- Неужели вы не любили никогда?
Молчание.
"Экая дубина! - подумал Иван Савич, - хоть бы что-нибудь... хотя бы плюнула. Брякнуть ей о писаре разве? да нет, подожду, еще что будет".
- А я думал... - начал он, - я надеялся, что, может быть... я удостоюсь... что постоянная моя внимательность будет награждена...
- Что это сегодня как будто на вас нашло? - сказала она. - Бог знает что вы говорите! Не пора ли вам домой? десятый час.
- Зачем мне домой! что я там стану делать?
- Заниматься науками.
- Нет-с, я не уйду, пока не выскажу... всего... я... вы... мы... знаете, Прасковья Михайловна, любовь двух душ есть такая симпатия... это, так сказать, жизненный бальзам. Почему бы? скажите, - о, скажите хоть одно слово!
Она молчала.
"Ну видано ли этакое дерево?" - думал он. - Вы камень, вы лед... почему бы вам не разделить с человеком счастия? почему не пожуировать? Жизнь коротка, сказал один философ...
- Ах, что вы? - вскричала она, закрыв лицо руками. - Боже мой! если б увидали...
- О, разделите это чувство, несравненная Прасковья Михайловна! кричал Иван Савич, - которое бушует в моей груди... вы не знаете, как я страдаю... одна мысль быть подле вас, жить вечно с вами приводит меня... О! вы не понимаете...
- Не говорите, не говорите! - кричала она, зажимая уши. - Боже мой! что вы, что вы? Вечером, я одна... Что подумают?
- Но скажите одно слово, одно, дайте ответ! - говорил Иван Савич, - и я готов ждать хоть до утра...
- Я! ответ! чтоб я теперь дала ответ! Вы не щадите моей скромности! Боже мой! Теперь, вечером, с такими объяснениями... Ответ! Нет, нет, лучше подождите хоть до завтра. Или нет, в среду утром, в двенадцать часов, вы получите ответ...
Иван Савич пришел в восторг.
- Несравненная Прасковья Михайловна! - сказал он, - как благодарить вас?.. о! счастье! Вот что значит жуировать жизнию! Это истинное, высокое, так сказать, сладостное...
Он не вытерпел и поцеловал ее руку.
- Ах! - воскликнула Прасковья Михайловна, и иголка выпала из ее рук. Что вы сделали? Вы, вы опозорили меня... Как! так рано, прежде моего ответа! Это ужасно! Приходите в среду, я вас жду, а теперь уйдите, уйдите!
Она убежала в спальню и заперлась.
"В среду так в среду, - подумал Иван Савич. - Да что ж она испугалась так? не всё ли равно, что сегодня, что через три дня..."
На третий день после того Авдей доложил Ивану Савичу, когда этот воротился из должности, что дворник зачем-то пришел.
- Что ты, любезный? - спросил Иван Савич, вышедши в переднюю.
Дворник глупо улыбался, кланялся, держа обеими руками шапку, но ничего не говорил.
- Что тебе надо?
- Проздравить вашу милость пришел.
- С чем? - спросил с удивлением Иван Савич.
Дворник опять начал кланяться, улыбаться.
- Авдей! с чем это он меня поздравляет?
- Не могу знать! - отвечал Авдей.
- С добрым делом: с скорым вступлением в законный брак, батюшка!
- Что-о?
- В законный брак...
- Как? с кем? что ты? с ума, что ли, сошел?
- Никак нет, батюшка. Слышь, с верхней нашей жиличкой, Прасковьей Михайловной...
- Как!
Иван Савич остолбенел.
- Кто ж тебе сказывал? - спросил он.
- Соседка Прасковьи Михайловны давеча встретила меня. "Что, говорит, у вас скоро свадьба?" - да и рассказала... слышь, завтра помолвка будет... Еще приказчик от меховщика, что напротив нас, сказывал: вишь, сегодня сама Прасковья Михайловна была там. Они давно торговали у них мех, да всё не решались, а тут, слышь, сама сказала, что не завтра, так послезавтра возьмет: к свадьбе, говорит, надо, чтоб поспело; мясоеду немного остается. А давеча и сама кухарка говорила, что к завтрему кулебяку пекут: слышь, утром помолвка... Да что греха таить! приходил какой-то барин с крестом, спрашивал: и как вы живете и всё этакое...
Дворник поклонился и опять стал улыбаться.
- Чай, квартирку-то другую возьмете? - примолвил он. - У нас скоро очистится вон там; выгоняем жильца: в срок не платит; славно бы...
- Стой! стой! - закричал Иван Савич и, взяв дворника за плечи, оборотил спиной и вытолкнул вон.
Потом обратился к Авдею:
- А! что ты скажешь, Авдей?
- Не могу знать!
- Только и слышишь от тебя: не могу знать! Сделай милость, моги хоть раз: ну?
- Не могу... - начал Авдей.
Иван Савич и его, точно так же как дворника, вытолкал вон. Он долго ходил по комнатам взад и вперед и по временам к чему-то прислушивался.
- Да, да, точно, - ворчал он, - наверху скребут пол, чистят - так! дворник не соврал! Да и вон кухарка пронесла огромную чашку муки, множество яиц: кулебяка будет! Вон и сама Прасковья Михайловна; о коварная змея! с девкой идет. Девка несет кулек: оттуда торчит телячья нога, зелень. Сама несет узел с чем-то... провизии множество... Кому это всё съесть? Ясно, что пир будет. А! так вот она что затевает! Она ошиблась... она думала, что я сделал ей предложение... жениться! То-то она и отложила до послезавтра. Какова! о змея, змея! на-ка поди, что выдумала!
Иван Савич терялся в этих мыслях и час от часу всё более тревожился.
- Что делать? как быть? как же объяснить ей? Ох, неловко: Господи, помоги!
Он бил себя кулаком по лбу, метался во все углы, как бы отвратить бурю. Он уже принял два содовых порошка - не помогло! выпил две рюмки мараскину - легче стало. Выпил еще рюмку - и вдруг лицо его прояснело.
- Авдей! Авдей! - закричал он, - поди, поди сюда... Знаешь что?
- Не могу знать!
- Фу-ты, Боже мой! да как ты не догадался, что надо делать? неужели не догадываешься?
- Не могу... - начал Авдей.
Иван Савич махнул рукой.
- Слушай! - сказал он. - Так отказаться неловко. Понимаешь? Пойти да объясниться, что я, дескать, не о женитьбе говорил, а так только... не годится. Спросят, что же я предлагал? как я скажу? Выйдет история... И тут она захныкала, что я опозорил ее: поцеловал руку. Великая важность! Так мы, знаешь что? неужели не догадался?
- Не могу знать!
- Мы съедем на другую квартиру.
Авдей встрепенулся.
- Помилуйте, - начал он, - Господи, Создатель! этакую квартиру оставлять! удобство всякое: и сарай особый, и ледничек от хозяина дают. Воля ваша: пожалуйте мне расчет...
- А! тебе хочется, чтоб я в историю попал! лень постараться вывесть из беды!
- Помилуйте...
- Нет тебе денег, пока не отыщешь квартиры.
- Да где ее найдешь?
- Где хочешь. Видишь, житья нет: притесняют. Ищи! завтра же утром чтоб нас не было здесь. И подальше, в другой конец, в Коломну.
- Да хоть денька три подождите.
- Денька три! чтоб нас насильно женили! Слышишь, мех покупают, кулебяку пекут, долбня ты этакая! Съедем, пока не куплен мех, а купят, тогда не отвяжемся... Да постой: мне Бурмин говорил, что у них в доме есть квартира; сходи сейчас же, и, если не занята, завтра же утром и переезжать.
- Знаю, сударь, я эту квартиру: ледника-то нет...
Иван Савич махнул рукой и пошел прочь.
Утром Авдей доложил, что та квартира не занята. Иван Савич опять велел ему переезжать, а сам уехал, сказавши, что он будет к вечеру прямо на новую квартиру. На крыльце он столкнулся с крестным папенькой. Крестный был в белом галстухе, в белом жилете... Он остановил Ивана Савича.
- Крестница сообщила мне радостное известие о вашем предложении и просила моего посредства, - сказал он. - Сегодня она повестила родных: вас ожидают. Священник благословит. Я искренно рад: по собрании ближайших сведений о вас, они оказываются удовлетворительными, и я, не находя никакого с своей стороны препятствия, честь имею... поздравить... а она... будет послушной женой. Отец ей не оставил богатства, но дал, что называется, фундаментальное воспитание и внушил правила...
- Извините... - сказал Иван Савич.
- Ась?
- Извините... я спешу...
- Известное дело: случай такой. Много хлопот... Мое почтение.
Иван Савич бежал без оглядки.
Опять Авдей нагрузил три воза и нагрузился сам вещами своего барина и побрел с лестницы. Вверху думали, что Иван Савич затевает перемену мебели в своей квартире, по случаю предстоящей свадьбы, и были покойны. Но когда Авдей понес с лестницы часы, подсвечники и прочее, там стали подозревать что-то недоброе.
Крестный папенька Прасковьи Михайловны, сестра ее и все остальные гурьбой вышли на лестницу и окружили Авдея.
- Где же барин? - спрашивали они.
- Не могу знать! - отвечал Авдей.
- Скоро ли он воротится?
- Не могу знать!
- Будет ли к нам?
- Не могу знать!
- Будет ли на помолвку?
- Не могу знать!
- Женится ли он? слышно ли? говорил ли кому-нибудь?
- Не могу знать!
- Не для свадьбы ли он нанял новую квартиру?
- Не могу знать! не могу знать! не могу знать! - закричал Авдей, вырвался из круга вопрошателей и опрометью бросился со двора, отдав дворнику ключ.
Все остались на лестнице с разинутыми ртами, глядя ему вслед.
- Что же это такое? - сказала Прасковья Михайловна.
Когда дворник рассказал, как Иван Савич принял его поздравление, Прасковья Михайловна упала в обморок.
- Что теперь скажут про меня? - промолвила она, очнувшись. - Крестный, заступитесь за меня: я умру.
- А вот мы отношением обратимся к его начальству, - сказал негодующий крестный. - Да нет, - прибавил он потом горестно, - вывернутся, ей-богу, вывернутся: опять такую же бумагу напишут с крючком. Есть же там этакой! Он докажет про Ивана Савича, что такого лица и на свете нет. Это ему плевое дело. Ах, как пишет! Что же, батюшка! милости просим: не пропадать же кулебяке!
И они сели за стол.
1 "Герцогиня Шатору" (фр.)
2 - Граф сказал сейчас что-то смешное? не правда ли? (фр.)
3 тысячу извинений (фр.)
4 - Что он говорит? (фр.)
5 - Но здесь нет фортепьяно (фр.)
6 припев (фр.)
7 - Это мило (фр.)
8 ах! этот граф! (фр.)
9 - Что значит (фр.)
10 высший свет (фр.)