В общем, психовали мы отчаянно. Уже сколько раз пробовали вернуться, и никак не получалось. Самое интересное, что с каждым разом объективные данные все в большей степени говорили за то, что все закончится благополучно, особенно сейчас. Но при этом с каждой попыткой было все меньше уверенности. Так что еще девяти не было, а мы уже были в полной боевой готовности, стояли на берегу перед клочьями тумана.
Этим приветливым и солнечным утром даже мрачное озеро выглядело привлекательно. Как улыбка вредной старой девы, которой вдруг по недоразумению кто-то подарил букет цветов. И даже вездесущая ряска не казалась такой мерзкой.
Только вот сам туман… Он всегда был такой какой-то мягкий, пушистый. Безобидный, будто гигантские комья ваты. Разве вата может быть агрессивной? А сейчас такое складывалось ощущение, что с ним что-то творилось. Внутри все время что-то происходило. И было нечто в этом непрерывном движении, вращении и мелькании странное и непривычное. Что-то там словно бы кипело и булькало, формировалось. То, чего раньше и близко не было…
— Ой, не нравится мне все это! — пробурчал Сережа.
— И не говори! Сколько времени до перехода?
— Почти полчаса, — ответил он. — А тебя, Ежик, следовало бы переименовать в ворону!
— Почему это?
— А кто ночью накаркал, что «дырка» может схлопнуться перед самым нашим носом?
— Не надо об этом, — попросила я. — И так тошно! Лучше сложи пальцы крестиком и молись, если умеешь!
— А раньше никак нельзя? — пролепетал Саня.
— Можно, конечно, — отозвался отец. — Только вот обратно можно и не вернуться. А, судя по происходящему, второго шанса завтра может и не представиться!
Время ползло, как старая больная черепаха. Хромая и спотыкаясь, переваливались секунды, а минуты так вообще, казалось, засыпали на ходу.
А бурление в недрах тумана продолжалось. Даже цвет его изменился. Вместо молочно-серого он то отдавал бирюзой, то приобретал сиреневый оттенок, а пару раз вообще пошел какими-то красными сполохами. И все более явственно проступала прямо в центре какая-то странная структура, светившаяся более ярко. Вскоре стало раздаваться легкое жужжание и потрескивание, источником которого, похоже, было все то же яркое ядро. Очень похоже гудят высоковольтные провода в линиях электропередач. Чем дальше, тем более становилось не по себе.
Отщелкивали последние секунды. Мы даже решились не вести велосипеды по тропинке, а ехать на них. Что-то тут явно должно произойти, и очень уж как-то хотелось, чтобы это событие случилось тогда, когда мы уже будем «дома». Мы заняли стартовую позицию: я — первая, за мной Саня, Сережа — замыкающий.
— Тридцать секунд! Двадцать! — отсчитывал папуля.
Ага, сейчас остается только сказать: «Ключ на старт!»
— Десять! Поехали!
И мы как бешеные рванули по тропинке. Это круглое и светящее было совсем рядом, но мы сочли за лучшее его все-таки миновать.
И только мы углубились немного в гудящие хлопья, как на нас навалилось ощущение такого горя и отчаяния, которое никогда прежде не доводилось испытывать. Ужас, одиночество, мука и боль! Умом я, как, наверное, и остальные, прекрасно понимала, что это — не мое, не наше, но такое было впечатление, что душу вынимают и завязывают узлом. Сердце готово было разорваться, пред глазами повисла черная пелена, и я уже не знала, кто я, что я, что делаю и зачем, мозг полностью отказал!
По счастью, ноги работали автономно, и, еще даже не очухавшись от шока, я увидела, как молочно-сверкающие хлопья редеют, а мне, словно старой подруге, протягивает мохнатую зеленую лапу елка. Из последних сил я вырулила на полянку и тут же свалилась, а через полминуты рядом со мной лежали Саня и Сережа.
Ни одной самой завалященькой мысли!
Только глаза тупо взирают на искры и разряды в клубах тумана, да уши слышат сквозь треск и гул шум ветра в кронах сосен.
А между тем бурление в недрах тумана достигло своей наивысшей точки, то яркое и круглое стало вращаться быстро-быстро, разбрасывая клочья вокруг, а потом вдруг резко выстрелило вверх и зависло над верхушками сосен. Повисело так немного, а потом стало прямо на глазах светлеть, превращаясь почти что в совершенно обыкновенное облачко. Которое подхватил ветерок и куда-то понес, и очень скоро мы потеряли его из виду. И тут же гудение прекратилось, а туман стал приобретать свой обычный вид. И одновременно с этим к нам возвращалось нормальное состояние, способность думать и анализировать.
— Что это было? — первым пришел в себя Сережа.
— Боюсь, мы так никогда этого и не узнаем, — пожала я плечами, а на нос мне упала огромная дождевая капля. — Ты лучше скажи, мы еще не вышли из промежутка?
Сережа посмотрел на часы.
— Нет, еще минут пять есть. Так что нужно по возможности определиться.
Холера ясная, как тут сыро! И холодно. С серого неба сыплется мерзость какая-то. Даже пришлось мастерку натянуть.
Мужики положили велосипеды и принялись лихорадочно осматриваться, шарить по траве и кустам в поисках примет времени. Я решила к ним присоединиться, да руль вывернулся, и перегруженный велик стал падать. Я еле успела его подхватить, но зато при этом угодила ногой в лужу. Мерзкая холодная жижа тут же просочилась в кроссовку. Вот невезуха! Да еще и сверху что-то прилипло, бумажка какая-то. Я посмотрела внимательнее. Это же сторублевка! Ну, да! Рваный и затертый «зубрик»! Такой изгвазданный и несчастный, что не оставалось никаких сомнений, что на него невозможно купить даже того куска бумаги, на котором он напечатан.
И сами собой вспомнились подробности того печального утра, когда Санька перекладывал свои «сокровища» и уронил одну из купюр в лужу, стал доставать, а я за это наехала на него.
— Мужики! — заорала я не своим голосом. — Мужики, мы дома!
Я вопила и подпрыгивала, будто пораженная пляской святого Витта, то прижимая к груди грязную замусоленную и мокрую бумажку, то принимаясь ее чуть ли не целовать. Сережа, кажется, все понял, глубоко и расслабленно выдохнул и устало опустился прямо на мокрую траву. А через минуту вспомнил те события и Саня, чьи радостные вопли были слышны, очевидно, даже в Мяделе.
Похоже, что наше семья представляла собой весьма достойную картинку. Особенно для какого-нибудь странствующего психиатра.
Правда, довольно быстро мы успокоились.
— Ну, что? Вперед? — спросил Сережа, держась за руль своего велосипеда. А в его голубых глазах светились золотистые солнышки, такие добрые и веселые.
— Пожалуй, — согласилась я. — У нас впереди еще длинный путь!
Но, словно по команде, мы все обернулись. Сзади по-прежнему висел ватными комьями туман, хотя создавалось такое впечатление, что сквозь него уже начинают проглядывать сосны, растущие на другой стороне поляны. Неужели мы действительно успели чуть ли не в последний момент? Или нет, и все это нам только мерещится? Пожалуй, мы этого не узнаем.
Можно, конечно, остаться и посмотреть. Но при одной мысли об этом становилось плохо. Пусть Черное озеро хранит свои тайны, в которые нам не суждено проникнуть. Как и не узнать того, что же это такое было, что представлял собою туман, почему нас бросало туда-сюда во времени и кто кричал смертельно раненым зверем там, в глубине белых хлопьев. Никогда…
Странные чувства возникали при виде этого тумана. Словно бы качались весы, на одной чаше которых были пережитые нами страх и боль, а на другой — тот самый шанс, тот подарок судьбы, которая ввергла нас в прошлое, подарив новую возможность настоящего. Возможность будущего, которое сейчас, в это самое мгновение зарождалось и росло.
Да, нам действительно предстояла долгая дорога. Дорога к самим себе, дорога из настоящего в будущее. И под хмурым серым небом, поливавшим нас вечным моросящим дождичком, мы сделали первые шаги по ней.
Эпилог
Этим приветливым и солнечным утром даже мрачное озеро выглядело привлекательно. Как улыбка вредной старой девы, которой вдруг по недоразумению кто-то подарил букет цветов. И даже вездесущая ряска не казалась такой мерзкой.
Только вот сам туман… Он всегда был такой какой-то мягкий, пушистый. Безобидный, будто гигантские комья ваты. Разве вата может быть агрессивной? А сейчас такое складывалось ощущение, что с ним что-то творилось. Внутри все время что-то происходило. И было нечто в этом непрерывном движении, вращении и мелькании странное и непривычное. Что-то там словно бы кипело и булькало, формировалось. То, чего раньше и близко не было…
— Ой, не нравится мне все это! — пробурчал Сережа.
— И не говори! Сколько времени до перехода?
— Почти полчаса, — ответил он. — А тебя, Ежик, следовало бы переименовать в ворону!
— Почему это?
— А кто ночью накаркал, что «дырка» может схлопнуться перед самым нашим носом?
— Не надо об этом, — попросила я. — И так тошно! Лучше сложи пальцы крестиком и молись, если умеешь!
— А раньше никак нельзя? — пролепетал Саня.
— Можно, конечно, — отозвался отец. — Только вот обратно можно и не вернуться. А, судя по происходящему, второго шанса завтра может и не представиться!
Время ползло, как старая больная черепаха. Хромая и спотыкаясь, переваливались секунды, а минуты так вообще, казалось, засыпали на ходу.
А бурление в недрах тумана продолжалось. Даже цвет его изменился. Вместо молочно-серого он то отдавал бирюзой, то приобретал сиреневый оттенок, а пару раз вообще пошел какими-то красными сполохами. И все более явственно проступала прямо в центре какая-то странная структура, светившаяся более ярко. Вскоре стало раздаваться легкое жужжание и потрескивание, источником которого, похоже, было все то же яркое ядро. Очень похоже гудят высоковольтные провода в линиях электропередач. Чем дальше, тем более становилось не по себе.
Отщелкивали последние секунды. Мы даже решились не вести велосипеды по тропинке, а ехать на них. Что-то тут явно должно произойти, и очень уж как-то хотелось, чтобы это событие случилось тогда, когда мы уже будем «дома». Мы заняли стартовую позицию: я — первая, за мной Саня, Сережа — замыкающий.
— Тридцать секунд! Двадцать! — отсчитывал папуля.
Ага, сейчас остается только сказать: «Ключ на старт!»
— Десять! Поехали!
И мы как бешеные рванули по тропинке. Это круглое и светящее было совсем рядом, но мы сочли за лучшее его все-таки миновать.
И только мы углубились немного в гудящие хлопья, как на нас навалилось ощущение такого горя и отчаяния, которое никогда прежде не доводилось испытывать. Ужас, одиночество, мука и боль! Умом я, как, наверное, и остальные, прекрасно понимала, что это — не мое, не наше, но такое было впечатление, что душу вынимают и завязывают узлом. Сердце готово было разорваться, пред глазами повисла черная пелена, и я уже не знала, кто я, что я, что делаю и зачем, мозг полностью отказал!
По счастью, ноги работали автономно, и, еще даже не очухавшись от шока, я увидела, как молочно-сверкающие хлопья редеют, а мне, словно старой подруге, протягивает мохнатую зеленую лапу елка. Из последних сил я вырулила на полянку и тут же свалилась, а через полминуты рядом со мной лежали Саня и Сережа.
Ни одной самой завалященькой мысли!
Только глаза тупо взирают на искры и разряды в клубах тумана, да уши слышат сквозь треск и гул шум ветра в кронах сосен.
А между тем бурление в недрах тумана достигло своей наивысшей точки, то яркое и круглое стало вращаться быстро-быстро, разбрасывая клочья вокруг, а потом вдруг резко выстрелило вверх и зависло над верхушками сосен. Повисело так немного, а потом стало прямо на глазах светлеть, превращаясь почти что в совершенно обыкновенное облачко. Которое подхватил ветерок и куда-то понес, и очень скоро мы потеряли его из виду. И тут же гудение прекратилось, а туман стал приобретать свой обычный вид. И одновременно с этим к нам возвращалось нормальное состояние, способность думать и анализировать.
— Что это было? — первым пришел в себя Сережа.
— Боюсь, мы так никогда этого и не узнаем, — пожала я плечами, а на нос мне упала огромная дождевая капля. — Ты лучше скажи, мы еще не вышли из промежутка?
Сережа посмотрел на часы.
— Нет, еще минут пять есть. Так что нужно по возможности определиться.
Холера ясная, как тут сыро! И холодно. С серого неба сыплется мерзость какая-то. Даже пришлось мастерку натянуть.
Мужики положили велосипеды и принялись лихорадочно осматриваться, шарить по траве и кустам в поисках примет времени. Я решила к ним присоединиться, да руль вывернулся, и перегруженный велик стал падать. Я еле успела его подхватить, но зато при этом угодила ногой в лужу. Мерзкая холодная жижа тут же просочилась в кроссовку. Вот невезуха! Да еще и сверху что-то прилипло, бумажка какая-то. Я посмотрела внимательнее. Это же сторублевка! Ну, да! Рваный и затертый «зубрик»! Такой изгвазданный и несчастный, что не оставалось никаких сомнений, что на него невозможно купить даже того куска бумаги, на котором он напечатан.
И сами собой вспомнились подробности того печального утра, когда Санька перекладывал свои «сокровища» и уронил одну из купюр в лужу, стал доставать, а я за это наехала на него.
— Мужики! — заорала я не своим голосом. — Мужики, мы дома!
Я вопила и подпрыгивала, будто пораженная пляской святого Витта, то прижимая к груди грязную замусоленную и мокрую бумажку, то принимаясь ее чуть ли не целовать. Сережа, кажется, все понял, глубоко и расслабленно выдохнул и устало опустился прямо на мокрую траву. А через минуту вспомнил те события и Саня, чьи радостные вопли были слышны, очевидно, даже в Мяделе.
Похоже, что наше семья представляла собой весьма достойную картинку. Особенно для какого-нибудь странствующего психиатра.
Правда, довольно быстро мы успокоились.
— Ну, что? Вперед? — спросил Сережа, держась за руль своего велосипеда. А в его голубых глазах светились золотистые солнышки, такие добрые и веселые.
— Пожалуй, — согласилась я. — У нас впереди еще длинный путь!
Но, словно по команде, мы все обернулись. Сзади по-прежнему висел ватными комьями туман, хотя создавалось такое впечатление, что сквозь него уже начинают проглядывать сосны, растущие на другой стороне поляны. Неужели мы действительно успели чуть ли не в последний момент? Или нет, и все это нам только мерещится? Пожалуй, мы этого не узнаем.
Можно, конечно, остаться и посмотреть. Но при одной мысли об этом становилось плохо. Пусть Черное озеро хранит свои тайны, в которые нам не суждено проникнуть. Как и не узнать того, что же это такое было, что представлял собою туман, почему нас бросало туда-сюда во времени и кто кричал смертельно раненым зверем там, в глубине белых хлопьев. Никогда…
Странные чувства возникали при виде этого тумана. Словно бы качались весы, на одной чаше которых были пережитые нами страх и боль, а на другой — тот самый шанс, тот подарок судьбы, которая ввергла нас в прошлое, подарив новую возможность настоящего. Возможность будущего, которое сейчас, в это самое мгновение зарождалось и росло.
Да, нам действительно предстояла долгая дорога. Дорога к самим себе, дорога из настоящего в будущее. И под хмурым серым небом, поливавшим нас вечным моросящим дождичком, мы сделали первые шаги по ней.
Эпилог
…и только за самый краешек сознания успела зацепиться мысль, что всемогущая Система снова взяла на себя контроль над его существованием.
Через некоторое время он вдруг понял, что давным-давно уже восстановил свою физическую оболочку и даже задал вопрос, что же такое странное могло настолько увлечь его, чтобы он не вернулся сразу же к созерцанию Вселенной? Но он не смог вспомнить, а потом подумал, что вряд ли это так важно. Он принялся тщательно закрывать один за другим все связанные периоды активизации, в которых черпал энергию и информацию. Он не знал, почему поступает именно так, но словно что-то как бы руководило им. Правда, ему это все уже не было интересно, он просто доделывал то, что должен был сделать. Он не торопился, не испытывал досады. Только слабое, небольшое удовольствие от того, что уже близился тот момент, когда он сможет раствориться в бесконечном созерцании бесконечной Вселенной.
Наконец, настала очередь того самого последнего периода. Что-то глубоко внутри сказало ему, что все сделано правильно, и он дезактивировал свою физическую структуру. И в это самое мгновение его сознание стало распыляться, расползаться по всей Вселенной, заглядывая в будущее и возвращаясь в прошлое. Он не помнил уже, кто он и зачем. Он только созерцал, плыл через пространство и время, рождаясь вместе со сверхновыми и умирая в белых карликах…
Через некоторое время он вдруг понял, что давным-давно уже восстановил свою физическую оболочку и даже задал вопрос, что же такое странное могло настолько увлечь его, чтобы он не вернулся сразу же к созерцанию Вселенной? Но он не смог вспомнить, а потом подумал, что вряд ли это так важно. Он принялся тщательно закрывать один за другим все связанные периоды активизации, в которых черпал энергию и информацию. Он не знал, почему поступает именно так, но словно что-то как бы руководило им. Правда, ему это все уже не было интересно, он просто доделывал то, что должен был сделать. Он не торопился, не испытывал досады. Только слабое, небольшое удовольствие от того, что уже близился тот момент, когда он сможет раствориться в бесконечном созерцании бесконечной Вселенной.
Наконец, настала очередь того самого последнего периода. Что-то глубоко внутри сказало ему, что все сделано правильно, и он дезактивировал свою физическую структуру. И в это самое мгновение его сознание стало распыляться, расползаться по всей Вселенной, заглядывая в будущее и возвращаясь в прошлое. Он не помнил уже, кто он и зачем. Он только созерцал, плыл через пространство и время, рождаясь вместе со сверхновыми и умирая в белых карликах…
Минск,август 1998 — март 1999 года.