Горбатов Борис. Большая вода

   "Что за люди! - недоумевает он, оставшись один. - Тундра широкая, а им тесно..."
   Однако некогда размышлять о Повойниковых. Некогда думать. Теперь только смотри да смотри. Лед тончает, забереги стали огромными, что полыньи, тундра топкая, вязкая, под каждым камнем - лужа, реки вскрылись, разлились, трудная дорога, мокрая.
   А времени мало!
   "Застану ли еще деда Кураша в живых?" - озабоченно думает дядя Терень.
   Деда Кураша он застает подле избы. Старик лежит на лавке, греется на солнышке.
   - А-а! - встречает он дядю Тереня. - Долго ходишь, молодой человек! Бывало, раньше шибче ходил.
   - Оно раньше ноги ходчее были, - шутит дядя Терень, - теперь самоходы мои выходились. Надо себе автомобиль заводить.
   - Заведи, заведи. Ну, как сходил? Счастливо?
   - Ничего. Приедут к тебе, Егор Кузьмич, сыновья. Ты дождись!
   - А-а! - усмехается дед в бороду и не может улыбки скрыть. Приедут-таки, шалопуты. Испужались. А вот возьму да, не дождавшись, помру. А? - И он смеется своей угрозе.
   Дядя Терень начинает выкладывать новости. Сперва государственные, политические.
   - Вот в Москве под землей дорогу выстроили, - сообщает он, - называется метро.
   Но деда Кураша новости московские не интересуют. Раз и навсегда он ограничил свои интересы делами Арктики. Здесь его изба, его промысел, его дети.
   - Ну, как там... какие полеты будут? - спрашивает он.
   "Это про Петрушу вопрос", - отмечает про себя дядя Терень
   и рассказывает о полетах.
   - А что про зверя слыхать? Как нонче белуха идет, как нерпа, как морж?
   "А это про Серегу", - догадывается дядя Терень и рассказывает о зверобойке.
   - Так, так, - одобрительно кивает головой дед. - И о полярных станциях слыхал? Как нынче на Диксоне? Али, например, на Челюскином мысу?
   "А это уж про Ваську", - улыбается дядя Терень и рассказывает про Ваську, то бишь - про станцию на Челюскином мысу.
   Вот и все новости выложены. Можно и в путь. Дед сердится, что гость уходит так скоро, он понимает - задерживаться ему нельзя.
   - Оставил бы я тебя еще на день, - говорит на расставанье старик, - да ноги нонче у тебя не те. Торопись. К большой воде не поспеешь.
   Целый день сеется дождь, мелкий, настырный, и когда дядя Терень добирается до избы Жданова, на нем сухой нитки нет.
   Жданов встречает его, как всегда, молча, ни о чем не спрашивает, ведет в избу и, пока дядя Терень сбрасывает с себя мокрую одежду, достает из сундука свою и дает старику.
   Потом оба садятся к огню и закуривают.
   - Я послал, - кратко сообщает дядя Терень: с Ждановым научишься краткости.
   - А-а, - равнодушно отзывается Жданов.
   - Ответа наказывал не ждать?
   - Ну?
   - Я и не ждал, - заканчивает дядя Терень и протягивает к огню ноги в шерстяных ждановских чулках.
   Оба молчат и курят.
   Слышно, как стучит дождь в окно.
   - Однако, - говорит дядя Терень, зевая, - однако писулька тебе какая-то пришла...
   Лицо Жданова начинает медленно краснеть. Но он ничего не говорит, не торопит дядю Тереня, только трубкой пыхтит, - трубка, как назло, погасла.
   Дядя Терень достает из мешка радиограмму и сует Жданову.
   "Я получила ваши розы, дорогой друг. Спасибо от всей души.
   Часто и тепло вспоминаю нашу встречу в тундре и еще раз вам, как тогда, скажу: хороший вы, правильный человек. Буду рада вас увидеть в Москве, если случится вам быть там. Сердечный привет. Татьяна Логинова".
   Жданов долго, очень долго читает радиограмму и вдруг сам начинает рассказывать о Татьяне Логиновой, о том, как встретил ее в прошлом году, пятого июля, в тундре (она геолог), как посчастливилось ему оказать ей услугу, пустячную, а вот помнит, и как думал о ней с тех пор, всю зиму думал, думает и сейчас...
   - В Москву поеду. Погляжу на нее. Только погляжу. И ооратно сюда!
   - Один вернешься? - будто невзначай спрашивает дядя Терень.
   Жданов бросает на него свирепый взгляд и рычит:
   - Один! А ты что думал? Один, черт тебя подери!
   В избе Трофимова дядя Терень мешок кладет прямо на стол, вся семья собирается вокруг, и старик торжественно раздает подарки: Митяю - книги, хозяйке - сгущенное молоко в банках и скляночки с лекарствами и присыпками из больницы, Трофимову - хозяйственные мелочи.
   Митяй вертит в руке книги и смотрит на дядю Тереня исподлобья.
   - Ты чего? - спрашивает отец.
   - Ничего, - надув губы, ворчит Митяй, - надул...
   - Ах да, - говорит дядя Терень, хлопая себя рукой по лбу. - Я и забыл!
   И, лукаво улыбаясь, вытаскивает из кармана нож и отдает Митяю.
   Подарки розданы, теперь - новости. Трофимову нужно рассказывать обстоятельно. Это не Жданов, не дед Кураш.
   С Трофимовым можно долго и смачно говорить о политике. Гадать, будет ли нынче война или нет, и какого урожая ждать в колхозах, и каких цен на зверя.
   Как всегда, дяде Тереню не хочется уходить из теплой, домовитой избы Трофимова. Хорошо бы остаться и сидеть вот так у огня, курить, беседовать, слушать, как стучит дождь в окно, как возится девочка в люльке, как повизгивают в сенях собаки. И то сказать, довольно уж он походил на своем веку. Meсто старика у печки.
   Но, рассказав все новости, он встает, выколачивает трубку о каблук, надевает мешок на плечи, прощается и выходит.
   Всю дорогу от избы Трофимова до жилья Арсения дядя Терень последними словами ругает Арсеньеву бабенку. Это из-за нее потерял он на Диксоне три дня. Три дня, шутка ли сказать.
   Три дня, когда тут каждый час дорог. Час весну делает.
   - Вот чертова баба, - ругается старик, перепрыгивая через трещины и проваливаясь по грудь в ледяную воду. - Ох, баба анафемская! Да коли бы ты дочкой моей была б аль снохой - я б...
   К жилью Арсения он добирается из последних сил. Все мокро на нем. Он дрожит и от холода и от усталости, проклинает дорогу, бабу и себя за то, что связался с этими делами.
   "Ишь, какие дела завелись в тундре: любовь, ревность. Сроду не было. И люди стали беспокойнее, и вёсны хуже, и вода холоднее - до костей пронизывает, да и кости не те (главное - кости не те), что прежде. Все тело ноет. Совсем застудил ты себя, старик. Ах, дела!"
   Но когда Арсений, исхудавший, обросший бородою, страшный, нетерпеливо бросается к нему навстречу и кричит: "Ну?
   Ну? Ну?", старик, стуча зубами от холода, первым делом отвечает ему:
   - Принес, принес. Крепко целует. Дай отогреюсь, погоди, отойду...
   Но прежде всего он отдает Арсению радиограмму, потому что душа у человека болит всегда сильнее, чем кости.
   Арсений вырывает радиограмму из окоченевших рук старика и жадно читает.
   - Ишь! Ишь ты! - бормочет он, весь расплываясь в улыбке. - Ишь! сконфуженно хмыкает он.
   Вот уж душа и вылечена. А кости - что кости? Кости стариковские, привычные, - отошли и они. Снова можно в дорогу.
   - Ты не уходи! Не уходи! - просит Арсений.
   Нельзя человеку оставаться одному наедине с горем, но еще труднее - с долгожданной радостью. Теперь только бы говорить, говорить, рассказывать о жене, о том, как она любит его и он ее и как они чудесно жить будут...
   - Ты не уходи, дядя Терень, золотой ты человек! - просит Арсений. Теперь как раз нам выпить следует!
   Но старик помнит о соседе, который тоже ждет, Тоже, поди, душой изболелся.
   Надо идти. Надо идти.
   Сосед стоит на высоком берегу и смотрит в залив. Над Енисеем - рев. С треском взламывается лед, льдины сталкиваются, со скрежетом переворачиваются, бьются; снежная пыль столбом стоит в воздухе.
   "Теперь дядя Терень заливом не пойдет! - грустно думает сосед. - Теперь пойдет берегом, в обход. И ждать сегодня нечего".
   В последний раз бросает он взгляд на ледоход и вдруг далеко-далеко в заливе замечает одинокую черную фигуру: она мечется среди льдин, прыгает. Сосед всматривается и с ужасом узнает дядю Тереня.
   - Дядя Тере-ень! - кричит он испуганно. - Что это ты?
   Но старик не слышит. Кругом грохот, рев, треск. Лед ползет из-под ног, прочные ледяные поля вдруг раскалываются в самом надежном месте и заливаются водой, Большая вода идет, большая сила идет, как с ней старику сладить?
   - Вот проклятая баба! - ругается он, вспомнив жену Арсения, и мечется по льдине.
   До берега еще далеко. А на берегу мечется сосед, невольно повторяя движения старика на льдине, всплескивает руками:
   "Ах, беда какая! Что же теперь, а? Пропал старик!"
   Вдруг он решается, бежит к лодке, сталкивает в воду, прыгает в нее и, отталкиваясь шестом от льдин, торопится на выручку. Лодка скользит среди ледохода, обломки льдин летят в нее со всех сторон.
   - Э-эй! - кричит сосед. - Дядя Тере-ень!.. Подержись!..
   Держи-и-ись!..
   Старик замечает лодку.
   - Ты зачел!? Заче-ем? - кричит он сердито. - Тебя раздавит, че-ерт!
   - Ты держи-ись! - доносится до него.
   И старик, ожесточенно сплюнув, прыгает на соседнюю льдину, а с нее на следующую, и еще на следующую, навстречу лодке.
   Через полчаса оба шабра [Шабер - сосед] на берегу. Оба мокрые с головы до ног, оба измучены.
   - Приедет Настя... - говорит старик, - вот вода пройдет, она и приедет. - И отдает радиограмму.
   Сосед, сконфузившись, читает. Дядя Терень глядит, как проносятся мимо льдины с отпечатками его шагов. Они несутся в море.
   - Это хорошо, что Настя приедет. А? Как думаешь? - конфузясь, спрашивает сосед. - Человеку без бабы никак невозможно жить.
   - Это верно. - соглашается старик. - Такое уж дело, - и смотрит на ледоход.
   Соседу вдруг становится стыдно за свою радость.
   "Что ж это я, - все о себе да о Насте! Надо и старика спросить".
   - Ну, а ты, дядя Терень, что из дому получил? Хорошие вести?
   - Из дому, - смеется старик. - А у меня, мил друг, никакого дома нет.
   - А родня?
   - И родни нет. Бобыль. Как подорожник у межи, один...
   так-то!
   - А кому же ты радиограмму посылал?
   - Я? Никому.
   - Так ходил ты зачем? - удивленно спрашивает сосед.
   Но старик не отвечает.
   Идет большая вода - это всего интереснее.
   "Значит, поспел-таки!" - думает старик и снимает шапку, словно приветствуя большую воду.
   1939
   ГОРБАТОВ Борис Леонтьевич (1908 - 1954). Большая вода. Рассказ входит в книгу "Обыкновенная Арктика". Впервые опубликован в альманахе "Год XXII" 1939 кн. 16. Печатается по изданию: Горбатов Борис. Избранные произведения: В 2-х т. Т. 2. М.: Художественная литература, 1980.