Мариана не замечала, что по щекам ее текут слезы, – пока Ферхади не достал платок и не вытер их. «Ты его любишь», – вновь и вновь звучало у нее в ушах. Ты. Его. Любишь. Его.
Барти.
– Так что, Мариана, пойдешь ты за меня?
Еще бы. Достаточно того, что из-за ее дурости Барти оказался там, куда вряд ли отправился бы по своей воле. Но если выйдет так, что своей глупой клятвой она притащила его на смерть… даже не клятвой, нет! Гордостью… гордыней! Ведь Барти прав был: клятва ее исполнилась почти сразу, в точности так, как она обещала. А она не захотела увидеть знака Господнего… боялась, дура, что над ней смеяться станут! А теперь?
«Ты его любишь», вот что теперь. Можешь заплатить за его жизнь своей свободой. А можешь… а ничего больше не можешь. Он прав, ее клятый жених, кругом прав. Почему, ну почему она не поняла сама? Раньше? Пока еще можно было хоть что-то сделать? Хотя бы сказать…
Дура.
Дважды, трижды дура! Да с чего она взяла, что рыцарю нужна ее любовь?! Может, и к лучшему, что они расстанутся вот так. Что можно будет помнить хорошее… Что он не успел оттолкнуть дуру-девку холодным «ты не нужна мне»!
– Поклянись, – ее голос звучал жалко, так жалко, что она и договаривать не стала. Но Ферхади понял.
– Я клянусь Светом Господним и спасением души своей, что рыцарь покинет мой дом невредимым сразу после нашей свадьбы. – Лев Ич-Тойвина задумался на несколько мгновений и продолжил: – Я клянусь также, что не причиню ему вреда и позже, если только сам он не станет злоумышлять против меня. И, разумеется, если не начнется война.
– Какая война? – Мариана сама удивилась, услышав свой вопрос: будто сейчас ей есть дело до их глупых войн!
– Ну мало ли, – усмехнулся ханджар. – С самого вашего отложения каждый император мечтает вернуть Таргалу. Так почему бы сиятельному Омерхаду не перейти от мечтаний к делу – как раз при нашей с рыцарем жизни? Клятва должна предусматривать все, иначе как можно ей верить?
Да уж, невольно согласилась Мариана. Вот отличие клятвы мужчины и воина от клятвы глупой девчонки. Предусмотреть все, а не ляпнуть в запале, а потом расхлебывать… или, что хуже, втравить других расхлебывать…
– Пойдем, Мариана. – Ферхади, видно, заметил, что взгляд невесты то и дело возвращается к пленнику. Он приобнял северянку, крепко сжав локти: не как жених и не как пленитель, а просто чтобы не дать девушке упасть, оторвал от стены и силой развернул к двери. – Знаю, я тебя расстроил. Но зато уберег от необдуманных поступков. А для того и потребен жене муж, чтобы защищать от всего, даже от ее собственных глупостей.
Я должна бы разозлиться, подумала Мариана. Но, верно, я поумнела за последний месяц. Ты прав, и Барти согласился бы с тобой. Он тоже берег меня от моих собственных глупостей.
Вот только берёг – по-другому.
О ПУТЯХ В ЗАВТРАШНИЙ ДЕНЬ
1. Брат провозвестник Светлейшего Капитула
Барти.
– Так что, Мариана, пойдешь ты за меня?
Еще бы. Достаточно того, что из-за ее дурости Барти оказался там, куда вряд ли отправился бы по своей воле. Но если выйдет так, что своей глупой клятвой она притащила его на смерть… даже не клятвой, нет! Гордостью… гордыней! Ведь Барти прав был: клятва ее исполнилась почти сразу, в точности так, как она обещала. А она не захотела увидеть знака Господнего… боялась, дура, что над ней смеяться станут! А теперь?
«Ты его любишь», вот что теперь. Можешь заплатить за его жизнь своей свободой. А можешь… а ничего больше не можешь. Он прав, ее клятый жених, кругом прав. Почему, ну почему она не поняла сама? Раньше? Пока еще можно было хоть что-то сделать? Хотя бы сказать…
Дура.
Дважды, трижды дура! Да с чего она взяла, что рыцарю нужна ее любовь?! Может, и к лучшему, что они расстанутся вот так. Что можно будет помнить хорошее… Что он не успел оттолкнуть дуру-девку холодным «ты не нужна мне»!
– Поклянись, – ее голос звучал жалко, так жалко, что она и договаривать не стала. Но Ферхади понял.
– Я клянусь Светом Господним и спасением души своей, что рыцарь покинет мой дом невредимым сразу после нашей свадьбы. – Лев Ич-Тойвина задумался на несколько мгновений и продолжил: – Я клянусь также, что не причиню ему вреда и позже, если только сам он не станет злоумышлять против меня. И, разумеется, если не начнется война.
– Какая война? – Мариана сама удивилась, услышав свой вопрос: будто сейчас ей есть дело до их глупых войн!
– Ну мало ли, – усмехнулся ханджар. – С самого вашего отложения каждый император мечтает вернуть Таргалу. Так почему бы сиятельному Омерхаду не перейти от мечтаний к делу – как раз при нашей с рыцарем жизни? Клятва должна предусматривать все, иначе как можно ей верить?
Да уж, невольно согласилась Мариана. Вот отличие клятвы мужчины и воина от клятвы глупой девчонки. Предусмотреть все, а не ляпнуть в запале, а потом расхлебывать… или, что хуже, втравить других расхлебывать…
– Пойдем, Мариана. – Ферхади, видно, заметил, что взгляд невесты то и дело возвращается к пленнику. Он приобнял северянку, крепко сжав локти: не как жених и не как пленитель, а просто чтобы не дать девушке упасть, оторвал от стены и силой развернул к двери. – Знаю, я тебя расстроил. Но зато уберег от необдуманных поступков. А для того и потребен жене муж, чтобы защищать от всего, даже от ее собственных глупостей.
Я должна бы разозлиться, подумала Мариана. Но, верно, я поумнела за последний месяц. Ты прав, и Барти согласился бы с тобой. Он тоже берег меня от моих собственных глупостей.
Вот только берёг – по-другому.
О ПУТЯХ В ЗАВТРАШНИЙ ДЕНЬ
1. Брат провозвестник Светлейшего Капитула
Когда брат провозвестник выслушал очередной доклад сестры Элиль, рассказ о сожжении мрачников заинтересовал его куда больше, чем дерзкий ответ, что получил от Марианы благородный Ферхад иль-Джамидер. В конце концов, жаркий нрав Льва Ич-Тойвина – не новость, а вот возможности гномьих зерен…
Святой отец задумчиво размял пальцы, поглядел на ждущую указаний сестру:
– Завтра будь осторожна. Намекни Мариане, что глупо дерзить высокородным господам в чужой стране. Если Лев Ич-Тойвина вновь почтит ее своим вниманием… Лучше бы, конечно, ему понять, что на ней свет клином не сошелся, но… В общем, постарайся сделать так, чтобы они расстались мирно.
– А лучше вовсе не встречались?
– Воистину, – кивнул брат провозвестник. – Ступай, сестра, и да будет с тобой сила Господня.
А вот с рыцарем, продолжил про себя, завтра же надо заканчивать. Конечно, для лучшего эффекта потребны еще дня три-четыре, но в целом игра сделана. Сьер Бартоломью присягнет Святой Церкви, отдаст драгоценные зерна, – а после пусть хватает Мариану в охапку и проваливает в свою Таргалу как можно скорее. В пока еще свою… Губы брата провозвестника тронула легкая улыбка.
От которой наутро не осталось и следа.
Брат провозвестник считал, что достаточно знает буйный норов Льва Ич-Тойвина. Но, Нечистый бы побрал то, что болтается у благородного Ферхади между ног и временами заменяет ему голову, такой наглости от своего духовного сына он не ждал! Прямо из гостиницы, не смущаясь свидетелей, похитить двух паломников, да еще принятых одним из членов Капитула… Впрочем, осадил себя брат провозвестник, об этом Ферхади мог и не знать. Даже скорей всего не знал. Что отнюдь не делает его наглость простительной. В конце-то концов, начальнику императорской стражи не к лицу уподобляться молокососам, похищающим свою первую невесту. Его удаль и без того всем известна.
И что он нашел в белобрысой таргальской пигалице?! Ферхад иль-Джамидер, Лев Ич-Тойвина, прямой потомок двух величайших императоров Хандиары: Ферхада Собирателя и Джамидера Строителя! Обласканный милостями владыки удалец, за которого с радостью пошла бы любая красавица империи, побежала бы, только помани!
Ярость сменялась недоумением, недоумение – яростью, а планы, тщательно выверенные, выпестованные, заветные планы со свистом летели в тартарары. Подумать только – судьба Капитула, Церкви, империи, война или мир… корона Таргалы, наконец! А на другой чаше весов – бесшабашный удалец, умеющий только драться и любиться, и глупая девчонка! И они, прах их забери, перевешивают! Неужто низменная плотская страсть в глазах Господа стоит выше судеб властителей и королевств?!
Брат провозвестник метался по кабинету, путаясь в рваных, отчаянных мыслях. Секретарь вежливо заворачивал посетителей, переносил на «может быть, завтра» давно назначенные встречи, сам читал доклады и почту, дабы не упустить истинно важное. Но что, что, ЧТО могло быть сейчас важнее внезапной страсти Ферхади к северянке, никчемного, глупого чувства, пустившего насмарку всю игру святого отца?!
К полудню брат провозвестник подуспокоился, собрался с мыслями и принял наконец решение: выложить благородному Ферхади если не всю правду, то хотя бы часть ее и добиться освобождения сьера Бартоломью именем Святой Церкви. Осталось решить, как будет лучше: вызвать духовного сына сюда, пред строгие очи, или по-отечески навестить его дома.
– Святой отец, – в приоткрытую дверь тенью проскользнул растерянный секретарь. – Тут письмо…
К Нечистому все письма, едва не рявкнул брат провозвестник. Но Ирти не стал бы беспокоить хозяина по пустякам. Священник выхватил из подрагивающей руки лист дорогой бумаги, пробежался глазами по вязи строк. Перечитал.
«Ферхад иль-Джамидер, слуга Господа и Святой Церкви, щит сиятельного Императора в Ич-Тойвине, умоляет духовного отца своего о даровании напутствия и благословения.
В день святой Анель, покровительницы супружеских уз, намерен я взять за себя женой Мариану из Таргалы, деву чистую и богобоязненную, и прошу благословить невесту и союз мой с нею, как заповедано Господом нашим и Церковью Святой.
С тем остаюсь покорный сын Церкви, Ферхад иль-Джамидер».
Овальная печать с оскаленным львом, известная всему Ич-Тойвину, оттиснута непривычно косо. Волновался, дрогнула рука.
Брат провозвестник витиевато выругался. Ай да Ферхади! Немного же ему понадобилось времени, чтобы окрутить таргальскую скромницу.
Ну что ж, все складывается как нельзя лучше.
– Вели готовить карету, Ирти, и быстро! Я еду немедленно.
«Немедленно» в устах брата провозвестника было словом редким, и оттого сопровождаемые им приказы исполнялись с утроенным рвением. Когда светлый отец, переодевшись согласно предсвадебному канону и собрав необходимое, спустился вниз, запряженная четвериком карета уже ждала, и служка бдил, готовясь распахнуть дверцу, и кучер держал вожжи в приподнятых руках, дабы тронуть коней по первому слову господина.
– В дом начальника императорской стражи Ич-Тойвина, – скомандовал брат провозвестник. Прилюдно светлый отец старался называть своих духовных чад сугубо официально, избегая родовых титулов, личных прозвищ, а тем паче сокращенных имен. Посторонним совсем не обязательно знать, с кем из паствы он накоротке, а кого едва терпит.
Весь не слишком длинный путь брат провозвестник просидел, откинувшись на мягкую спинку сиденья и закрыв глаза. Лицо его было безмятежно, а в голове зрели детали нового плана.
Благородный Ферхад иль-Джамидер, вопреки обыкновению, встречал духовного отца на ступенях крыльца. Ждал, значит, с нетерпением, кивнул собственным мыслям брат провозвестник. С таким нетерпением, что даже не подумал соблюсти хотя бы видимость привычного ленивого равнодушия. Лев Ич-Тойвина и впрямь потерял голову от любви к северянке. Хорошо.
Ферхади почтительно принял благословение и сам распахнул дверь перед дорогим гостем. Провел в домашнюю часовню. Брат провозвестник в который раз восхитился мастерству древних строителей: солнечный свет не уходил отсюда с рассвета до заката, и вовсе не широкие витражные окна были тому причиной, а заметные только искушенному глазу зеркальные световоды, проложенные в толще стен и потолка. Храмы Капитула строили так же; но здесь, благодаря небольшому размеру часовни или утраченным позже секретам, свет не падал на молящихся безжалостно и беспристрастно, а окутывал их мягким ласковым облаком. Истинно Свет Господень, несущий радость и умиротворение…
Мариана вошла почти сразу после них, неслышной тенью, в сопровождении пожилой неторопливой служанки. Впрочем, та тут же выскользнула за дверь, и в часовне остались жених, невеста и священник.
Однако непохоже, подумал светлый отец, чтобы девица так уж рвалась замуж. Искусанные губы, заплаканные глаза. Пальцы нервно мнут подол белого платья. Но послушна: по одному знаку Ферхади подошла, встала с ним рядом; да ведь под благословение силой и не приволочешь.
Брат провозвестник улыбнулся единственно возможному объяснению. Он уже не сомневался, что уйдет от Льва Ич-Тойвина с добычей.
Жаркое послеполуденное солнце дробилось в изображающем райский сад витраже, бросало на белое платье невесты золотые блики, изумрудные тени. Добрый час, славное предзнаменование.
– Сын мой Ферхад, дочь моя Мариана! Именем Господа и святой Анель, властью Церкви, силой закона вы станете завтра мужем и женой. У вас еще будет ночь для молитвы и размышления, я же должен дать направление вашим думам и наставить вас, дабы не совершили ошибку. Подумайте, чада мои, готовы ли вы любить друг друга и оберегать, и делить горе и радость, и быть вместе в дни благополучия и в дни невзгод. Подумайте, насколько сильно в вас желание подарить этому прекрасному миру ваших общих детей, и трудиться ради их счастья, и взрастить их для Света Господнего. Подумай, сын мой Ферхад, найдет ли жена твоя в тебе опору и защиту; подумай, дочь моя Мариана, найдет ли муж твой в тебе ласку и послушание…
Губы девушки дрожали все сильнее, Ферхади хмурился, и никак эти двое не были похожи на счастливую пару. Брат провозвестник читал по памяти накрепко затверженный канон, мысли же его тем временем крутились вокруг стоящих против него двоих – и третьего, который наверняка где-то здесь, в старинном, выстроенном в неспокойные времена и потому почти неприступном доме рода иль-Джамидер, младшей законной ветви потомков святого Джамидера Строителя.
Но вот сказаны последние слова напутствия, теперь надо исповедать молодых, а там уж и благословить. Если на исповеди не вскроется ничего, что может воспрепятствовать их союзу. Ну что ж, Лев Ич-Тойвина, расскажи, что ты сделал, дабы оно не вскрылось…
– Теперь же, чада мои, пришло время истины, и вы поведаете мне о помыслах своих и обстоятельствах, дабы мог я понять волю Господню и объявить ее. Идем, сын мой. А ты, дочь моя, молись покуда.
Чары неслышимости на исповедальне лежали отменные, и это была не последняя причина, почему брат провозвестник так любил этот дом и эту часовню, – любил еще при отце нынешнего хозяина, уделявшем политике куда большее внимание, чем его отважный наследник. Мало где удается сосредоточиться на главном, не тревожась о мелочах, способных разрушить самый гениальный план. Светлый отец и его духовный сын сели друг против друга на жесткие дубовые скамьи; Ферхади молчал, с похвальной твердостью выдерживая острый взгляд священника.
Святой отец задумчиво размял пальцы, поглядел на ждущую указаний сестру:
– Завтра будь осторожна. Намекни Мариане, что глупо дерзить высокородным господам в чужой стране. Если Лев Ич-Тойвина вновь почтит ее своим вниманием… Лучше бы, конечно, ему понять, что на ней свет клином не сошелся, но… В общем, постарайся сделать так, чтобы они расстались мирно.
– А лучше вовсе не встречались?
– Воистину, – кивнул брат провозвестник. – Ступай, сестра, и да будет с тобой сила Господня.
А вот с рыцарем, продолжил про себя, завтра же надо заканчивать. Конечно, для лучшего эффекта потребны еще дня три-четыре, но в целом игра сделана. Сьер Бартоломью присягнет Святой Церкви, отдаст драгоценные зерна, – а после пусть хватает Мариану в охапку и проваливает в свою Таргалу как можно скорее. В пока еще свою… Губы брата провозвестника тронула легкая улыбка.
От которой наутро не осталось и следа.
Брат провозвестник считал, что достаточно знает буйный норов Льва Ич-Тойвина. Но, Нечистый бы побрал то, что болтается у благородного Ферхади между ног и временами заменяет ему голову, такой наглости от своего духовного сына он не ждал! Прямо из гостиницы, не смущаясь свидетелей, похитить двух паломников, да еще принятых одним из членов Капитула… Впрочем, осадил себя брат провозвестник, об этом Ферхади мог и не знать. Даже скорей всего не знал. Что отнюдь не делает его наглость простительной. В конце-то концов, начальнику императорской стражи не к лицу уподобляться молокососам, похищающим свою первую невесту. Его удаль и без того всем известна.
И что он нашел в белобрысой таргальской пигалице?! Ферхад иль-Джамидер, Лев Ич-Тойвина, прямой потомок двух величайших императоров Хандиары: Ферхада Собирателя и Джамидера Строителя! Обласканный милостями владыки удалец, за которого с радостью пошла бы любая красавица империи, побежала бы, только помани!
Ярость сменялась недоумением, недоумение – яростью, а планы, тщательно выверенные, выпестованные, заветные планы со свистом летели в тартарары. Подумать только – судьба Капитула, Церкви, империи, война или мир… корона Таргалы, наконец! А на другой чаше весов – бесшабашный удалец, умеющий только драться и любиться, и глупая девчонка! И они, прах их забери, перевешивают! Неужто низменная плотская страсть в глазах Господа стоит выше судеб властителей и королевств?!
Брат провозвестник метался по кабинету, путаясь в рваных, отчаянных мыслях. Секретарь вежливо заворачивал посетителей, переносил на «может быть, завтра» давно назначенные встречи, сам читал доклады и почту, дабы не упустить истинно важное. Но что, что, ЧТО могло быть сейчас важнее внезапной страсти Ферхади к северянке, никчемного, глупого чувства, пустившего насмарку всю игру святого отца?!
К полудню брат провозвестник подуспокоился, собрался с мыслями и принял наконец решение: выложить благородному Ферхади если не всю правду, то хотя бы часть ее и добиться освобождения сьера Бартоломью именем Святой Церкви. Осталось решить, как будет лучше: вызвать духовного сына сюда, пред строгие очи, или по-отечески навестить его дома.
– Святой отец, – в приоткрытую дверь тенью проскользнул растерянный секретарь. – Тут письмо…
К Нечистому все письма, едва не рявкнул брат провозвестник. Но Ирти не стал бы беспокоить хозяина по пустякам. Священник выхватил из подрагивающей руки лист дорогой бумаги, пробежался глазами по вязи строк. Перечитал.
«Ферхад иль-Джамидер, слуга Господа и Святой Церкви, щит сиятельного Императора в Ич-Тойвине, умоляет духовного отца своего о даровании напутствия и благословения.
В день святой Анель, покровительницы супружеских уз, намерен я взять за себя женой Мариану из Таргалы, деву чистую и богобоязненную, и прошу благословить невесту и союз мой с нею, как заповедано Господом нашим и Церковью Святой.
С тем остаюсь покорный сын Церкви, Ферхад иль-Джамидер».
Овальная печать с оскаленным львом, известная всему Ич-Тойвину, оттиснута непривычно косо. Волновался, дрогнула рука.
Брат провозвестник витиевато выругался. Ай да Ферхади! Немного же ему понадобилось времени, чтобы окрутить таргальскую скромницу.
Ну что ж, все складывается как нельзя лучше.
– Вели готовить карету, Ирти, и быстро! Я еду немедленно.
«Немедленно» в устах брата провозвестника было словом редким, и оттого сопровождаемые им приказы исполнялись с утроенным рвением. Когда светлый отец, переодевшись согласно предсвадебному канону и собрав необходимое, спустился вниз, запряженная четвериком карета уже ждала, и служка бдил, готовясь распахнуть дверцу, и кучер держал вожжи в приподнятых руках, дабы тронуть коней по первому слову господина.
– В дом начальника императорской стражи Ич-Тойвина, – скомандовал брат провозвестник. Прилюдно светлый отец старался называть своих духовных чад сугубо официально, избегая родовых титулов, личных прозвищ, а тем паче сокращенных имен. Посторонним совсем не обязательно знать, с кем из паствы он накоротке, а кого едва терпит.
Весь не слишком длинный путь брат провозвестник просидел, откинувшись на мягкую спинку сиденья и закрыв глаза. Лицо его было безмятежно, а в голове зрели детали нового плана.
Благородный Ферхад иль-Джамидер, вопреки обыкновению, встречал духовного отца на ступенях крыльца. Ждал, значит, с нетерпением, кивнул собственным мыслям брат провозвестник. С таким нетерпением, что даже не подумал соблюсти хотя бы видимость привычного ленивого равнодушия. Лев Ич-Тойвина и впрямь потерял голову от любви к северянке. Хорошо.
Ферхади почтительно принял благословение и сам распахнул дверь перед дорогим гостем. Провел в домашнюю часовню. Брат провозвестник в который раз восхитился мастерству древних строителей: солнечный свет не уходил отсюда с рассвета до заката, и вовсе не широкие витражные окна были тому причиной, а заметные только искушенному глазу зеркальные световоды, проложенные в толще стен и потолка. Храмы Капитула строили так же; но здесь, благодаря небольшому размеру часовни или утраченным позже секретам, свет не падал на молящихся безжалостно и беспристрастно, а окутывал их мягким ласковым облаком. Истинно Свет Господень, несущий радость и умиротворение…
Мариана вошла почти сразу после них, неслышной тенью, в сопровождении пожилой неторопливой служанки. Впрочем, та тут же выскользнула за дверь, и в часовне остались жених, невеста и священник.
Однако непохоже, подумал светлый отец, чтобы девица так уж рвалась замуж. Искусанные губы, заплаканные глаза. Пальцы нервно мнут подол белого платья. Но послушна: по одному знаку Ферхади подошла, встала с ним рядом; да ведь под благословение силой и не приволочешь.
Брат провозвестник улыбнулся единственно возможному объяснению. Он уже не сомневался, что уйдет от Льва Ич-Тойвина с добычей.
Жаркое послеполуденное солнце дробилось в изображающем райский сад витраже, бросало на белое платье невесты золотые блики, изумрудные тени. Добрый час, славное предзнаменование.
– Сын мой Ферхад, дочь моя Мариана! Именем Господа и святой Анель, властью Церкви, силой закона вы станете завтра мужем и женой. У вас еще будет ночь для молитвы и размышления, я же должен дать направление вашим думам и наставить вас, дабы не совершили ошибку. Подумайте, чада мои, готовы ли вы любить друг друга и оберегать, и делить горе и радость, и быть вместе в дни благополучия и в дни невзгод. Подумайте, насколько сильно в вас желание подарить этому прекрасному миру ваших общих детей, и трудиться ради их счастья, и взрастить их для Света Господнего. Подумай, сын мой Ферхад, найдет ли жена твоя в тебе опору и защиту; подумай, дочь моя Мариана, найдет ли муж твой в тебе ласку и послушание…
Губы девушки дрожали все сильнее, Ферхади хмурился, и никак эти двое не были похожи на счастливую пару. Брат провозвестник читал по памяти накрепко затверженный канон, мысли же его тем временем крутились вокруг стоящих против него двоих – и третьего, который наверняка где-то здесь, в старинном, выстроенном в неспокойные времена и потому почти неприступном доме рода иль-Джамидер, младшей законной ветви потомков святого Джамидера Строителя.
Но вот сказаны последние слова напутствия, теперь надо исповедать молодых, а там уж и благословить. Если на исповеди не вскроется ничего, что может воспрепятствовать их союзу. Ну что ж, Лев Ич-Тойвина, расскажи, что ты сделал, дабы оно не вскрылось…
– Теперь же, чада мои, пришло время истины, и вы поведаете мне о помыслах своих и обстоятельствах, дабы мог я понять волю Господню и объявить ее. Идем, сын мой. А ты, дочь моя, молись покуда.
Чары неслышимости на исповедальне лежали отменные, и это была не последняя причина, почему брат провозвестник так любил этот дом и эту часовню, – любил еще при отце нынешнего хозяина, уделявшем политике куда большее внимание, чем его отважный наследник. Мало где удается сосредоточиться на главном, не тревожась о мелочах, способных разрушить самый гениальный план. Светлый отец и его духовный сын сели друг против друга на жесткие дубовые скамьи; Ферхади молчал, с похвальной твердостью выдерживая острый взгляд священника.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента