Горин Григорий Израилевич. Формула любви

   – Погрузитесь в себя, сэр! – посоветовал Жакоб. – В тайники своей души…
   – Там холодно и страшно, – отмахнулся Маргадон. – Лучше уж заботиться о теле.
   Он увидел, что мимо окон идет розовощекая Фимка, и отложил кий.
   – Селянка! – крикнул он. – Подь сюда… Фимка покорно подошла:
   – Чего изволите?!
   – Хочешь большой, но чистой любви? – бесцеремонно сказал Маргадон.
   – Как не хотеть! – ответила Фимка.
   – Однако! – ухмыльнулся Маргадон. – Мне нравится твоя простота. Придешь сегодня в полночь на сеновал?
   – Придем-с… – сказала Фимка. – Только уж и вы приходите. А то вон тот сударь тоже позвал, а опосля испугался…
   Маргадон удивленно уставился на Жакоба.
   – Она с кузнецом придет! – спокойно объяснил Жакоб.
   – С каким кузнецом?
   – Дядя мой… Степан. Он мне заместо отца.
   – Какой кузнец? Зачем кузнец? – изумился Маргадон. – Я не лошадь!
   – Благословлять, – простодушно сказала Фимка. – Вы ж изволите предложение делать или как?
   Маргадон секунду обалдело смотрел на нее, потом его ус нервно задергался:
   – Ступай, селянка! Видишь, играем. Не мешай!
 
   Из окна своего кабинета Федяшев увидел, как из дома вышла Мария. Он поспешно завязал галстук, надел новый сюртук и спустился вниз.
   Мария сидела в беседке возле пруда и печально смотрела на водную гладь…
   Сзади послышался шорох. Она испуганно оглянулась, увидела Калиостро.
   – Извините, что прервал ваше уединение, – сказал Калиостро. – Мне сейчас было послание от вашего папеньки.
   – Как? – ахнула Мария. – Где же оно? – И нетерпеливо протянула руку.
   – Мысленное послание, – улыбнулся Калиостро. – Он явился ко мне во сне… Выглядел хорошо. Пульс ровный… Дыхание размеренное… Румянец.
   Мария подозрительно посмотрела на Калиостро:
   – Граф, коли так – я счастлива! – Но если вы обманываете меня, это грех. И небо покарает вас!
   – Если б я был обманщиком, – спокойно возразил Калиостро, – у неба было достаточно времени для возмездия. Но если я уже две недели безвинно терплю вашу подозрительность и неприязнь, не кажется ли вам, сударыня, что это жестоко? Как мне доказать свои чувства? Застрелиться? Так пуля меня не берет… Утопиться? – Он глянул на пруд и с ужасом увидел, что к ним направляется лодочка. На веслах сидел Федяшев, рядом с ним лежала огромная охапка ромашек… – Или утопить этого надоедливого субъекта?! – зло закончил Калиостро.
   – За что вы на него сердитесь? – с улыбкой спросила Мария. – Он наивный, но трогательный.
   – Я плохо понимаю происхождение отдельных русских слов, – сухо сказал Калиостро. – «Трогательный» от глагола «трогать»? Я этого не люблю… – Он круто повернулся и пошел из беседки. На ступеньках остановился. – Думайте больше о папеньке, Мария! Пусть и дальше приходит ко мне живым и здоровым…
 
   – Прошу простить за дерзость! – сказал Федяшев, протягивая цветы Марии.
   – В чем же дерзость?
   – Я насчет того, что помыслил придать идеалу черты ваши и публично о сем сказал…
   – Теперь, стало быть, передумали?
   – Ах, что вы! – вспыхнул Федяшев. – Был бы счастлив… Но мне казалось, я нарушил куртуазность поведения. Да и граф обиделся!
   – Так вы цветы ему принесли?
   – Почему? Что вы, Мария Ивановна… Ах, совсем я запутался! – Федяшев смутился, цветы посыпались из его рук.
   – Странный вы, Алексей Алексеевич, – улыбнулась Мария. Так сложно изъясняетесь. И вроде живете на природе, среди простых нормальных людей. – Она склонилась к нему, помогая собрать ромашки. Их руки коснулись друг друга, лица оказались рядом. – А мыслите все о каких-то идеалах бестелесных! – Мария смотрела на Федяшева чуть насмешливо.
   – Но так и великий Петрарка мечтал о своей Лауре… – в смущении пробормотал Федяшев.
   – Неправда! – вдруг резко сказала Мария. – Петрарка любил земную женщину, да еще жившую по соседству. А уж потом чувством своим вознес ее до небес. А у вас все наоборот, сударь! Небеса на землю мечтаете притянуть! Хитростями да магнетизмом счастья любви не добьешься!
   – Ну тогда скажите, сударыня, как достичь его?! – воскликнул Федяшев.
   – Не знаю! – печально ответила Мария. – Знала бы, сама была бы счастлива…
   Так, тихо разговаривая, они вышли из беседки пошли по дорожкам парка.
   Наступал вечер, на небе показалась первая звезда. Калиостро наблюдал за прогуливавшимися Алексеем и Марией, стоя на балкончике второго этажа. Потом достал подзорную трубу: лица Марии и Алексея укрупнились… За спиной Калиостро неожиданно вырос Маргадон:
   – Магистр! Извините, что отвлекаю от визуальных наблюдений…
   – Что тебе? – сердито обернулся Калиостро.
   – Лоренца приехала! – шепотом сообщил Маргадон…
 
   Лоренца сидела в открытой бричке. Бричка стояла метрах в пятистах от усадьбы, прямо посреди поля. Светила луна.
   Лоренца с улыбкой наблюдала, как через поле к ней быстро приближаются три мужских фигуры. Кто-то из бегущих споткнулся и упал на траву. Лоренца громко засмеялась.
   – Тсс! – по-кошачьи зашипел первый из подбежавших. Это был Маргадон. – Я тебе сказал: ни звука!
   Тут же из темноты возникло лицо Калиостро. Сзади, прихрамывая, появился Жакоб.
   – Здорово, ребяты – весело крикнула Лоренца.
   – Тсс! – снова зашипел Маргадон. – Ты ж обещала… Тихо!
   – Зачем вы приехали, Лоренца? – строго спросил Калиостро. – Вас могли увидеть… Вы получили мою записку?!
   – Получила… Ну и что? Какого черта?! – Лоренца попыталась глотнуть из горлышка, но Калиостро решительно вырвал из ее рук бутылку, зашвырнул в темноту.
   – Какого черта? – снова хмельно закричала Лоренца. – Бросаете меня в Петербурге… Я одна мчусь через всю страну… Жру дорожную пыль и вытряхиваю кишки на ухабах. А когда приезжаю, то мне, оказывается, даже нельзя появляться никому на глаза?! Что за… елки-моталки?!
   Калиостро улыбнулся:
   – Я смотрю, вы хорошо освоили русский язык, Лоренца. Даже чересчур… Но все равно это не дает вам права орать! Вас действительно никто не должен видеть до… – он засмеялся, -…до той сложной мистерии, которую я намерен здесь учинить.
   – Опять «материализация»? – скривилась Лоренца. – Опять краситься, мазаться белилами? Тьфу! Надоело!
   Калиостро с гневом обернулся к Маргадону:
   – Это вы уже разболтали?
   – Что вы, магистр? – испугался тот. – Я был нем как рыба…
   – Лжете! И быть вам за это рыбой… Мерзкой скользкой рыбой на самом дне моря, в вечной темноте!
   – Он не виноват, – засмеялась Лоренца. – Я научилась считывать мысли. Мы все понемногу овладеваем вашим искусством, Джузеппе… Однако еще одна мысль терзает мозг нашего Маргадоши: а на кой черт нам это надо?! Когда материализуешься в столице для какого-нибудь князя или маркиза, это можно понять… Но здесь, в провинции? Ни денег, ни славы!… Неужели только для того, чтобы позабавить вашу русскую мадемуазель?
   – Ты так думал?! – свирепо спросил Калиостро и схватил Маргадона за ворот. – Ты?!
   – О нет! Магистр!… Быть мне рыбой!… – захрипел тот, но вдруг, вырвавшись и отбежав в сторону, крикнул: – Да! Чем бы это мне ни грозило: да! Это моя мысль!
   – Так! – вздохнул Калиостро и обернулся к Жакобу. – И ваша тоже, Жакоб?
   – Сэр, – невозмутимо ответил тот, – вы знаете: мои мысли всегда далеко-далеко… в будущем. Но, сказать откровенно, если в палате лордов мне зададут вопрос: зачем, принц, вы столько времени торчали под Смоленском? – я не буду знать, что ответить…
   – Так! – снова повторил Калиостро, и в его голосе послышались металлические ноты. – Значит – бунт?! Меня предупреждали, что пребывание в России действует разлагающе на некрепкие умы, но я не полагал, что это касается близких мне людей… Ничтожества! Вы требуете отчета от меня, дарующего богатство и вечную жизнь? Жалкие комедианты! Я бы мог вас испепелить, превратить в прах! Тайным заклинанием я бы мог обратить вас в насекомых и поместить в прозрачную склянку, дабы видеть, как вы там прыгаете и бьетесь о стенки… Но я не стану тратить на вас магическую энергию! Вы сего недостойны! Я поступлю с вами проще: сдам в участок. Вас станут судить за кражу серебряных ложек и неоплаченные счета в трактире! А потом публично выпорют, как бродяг, и отправят в Сибирь убирать снег!
   – Весь? – ужаснулся Маргадон.
   – Весь! – ответил Калиостро. – Он повернулся к слугам спиной, давая понять, что разговор окончен.
   Маргадон и Жакоб переглянулись и растворились в темноте.
   Калиостро сел рядом с Лоренцей в бричку, тронул вожжи. Лошадка медленно пошла по дороге, освещенной белым светом луны. Лоренца глянула на магистра, ее взгляд потеплел, она склонила ему голову на плечо…
   – Ты опять колдуешь любовь, Джузеппе? – тихо спросила Лоренца.
   Калиостро молча кивнул.
   – Ну и как?
   – Поначалу все шло по плану. Мы виделись, она согласилась поехать со мной. А теперь…
   – Что теперь? Неужели соперник?
   – Соперник? – Калиостро засмеялся. – Желторотый птенец! Слюнявый мечтатель…
   – Ого! Ты уже ревнуешь? Бедный Джузеппе, – засмеялась Лоренца.
   Калиостро резко остановил бричку.
   – Не смей меня жалеть! В этот раз все получится! Я уверен! Не может быть, чтоб человек, открывший философский камень, постигший тайну перехода энергий, не смог бы понять столь нехитрую механику. Сие несправедливо! Тогда нарушаются все законы материи!
   – Не кричи, я рядом, – улыбнулась Лоренца.
   – Я не для тебя кричу! – вновь крикнул Калиостро и поднял лицо к звездному небо. – И Тот, Кому я кричу сейчас, слышит меня! Несправедливо! Зачем было открывать тайны сложного, если неразрешимы загадки простого?!
   – Бедный Джузеппе! – Лоренца погладила его по волосам. – Ты устал… Ты слишком долго живешь.
   – Помоги мне, Лоренца! – страстно заговорил Калиостро. – Я на пороге величайшего открытия. Все лучшие умы мира вычерчивали формулу любви, и никому она не давалась. И только мне, кажется, суждено ее постичь… – Он достал бумагу, испещренную какими-то знаками и цифрами. – Смотри! Здесь все учтено… Знакомство… Тайное влечение… Ревность… Отчаяние… Все это подлежит моделированию. И если в конце вспыхнет огонь чувств, то значит, не Бог его зажег, а человек. И стало быть, мы равны…
   – Вот ты с кем соревнуешься, – покачала головой Лоренца.
   – Да! – торжественно произнес Калиостро. – Другие соперники мне неинтересны…
   Лоренца взяла бумагу, с любопытством оглядела ее:
   – А где же тут я?
   – Ты X! Ты воздействуешь на соперника своими чарами, и тогда он отпадет… из числителя в знаменатель…
   – Хорошо! Сделаю все что захочешь, – засмеялась Лоренца. – Воздействую, убью, лишь бы ты не страдал, Джузеппе. Однако хватит сверять расчеты… смотри, как здесь красиво! Луна, поле… Словно у нас в Сицилии, помнишь?…
   – Да, – кивнул Калиостро. – Только не хватает моря…
   – Верно, – согласилась Лоренца. – Море бы не помешало…
   Они тихо заговорили по-итальянски, уже не ссорясь и не крича друг на друга, а покойно и мирно, как говорят родные люди на родном языке.
   И тогда полилась музыка, и шум травы стал похож на шум морской волны.
   А где-то в другом конце поля появилась телега. На телеге стояла многострадальная статуя, которую приказано было водрузить на место.
   За телегой шли Степан и Фимка. Степан что-то негромко напевал, и эта русская песня сливалась с печальной итальянской мелодией…
 
   Не мог уснуть в эту ночь и Алексей Федяшев. Сидя у раскрытого окна, при свече, он читал стихи.
   В дверь тихо постучали. Вошла Федосья Ивановна в халате и ночном колпаке.
   – Не спится, Алеша?
   – Нет, тетушка… Готовлюсь. Вот послушайте, как великий пиит обращается к предмету сердца своего… – Алексей нараспев прочитал несколько строф. – Великолепно, не правда ли? Мне так самому никогда не изъясниться!
   – Не нравится мне все это, Алеша, – вздохнула Федосья Ивановна.
   – Как? Великий Петрарка и не нравится?!
   – Бог с ним, с Петраркой, – отмахнулась Федосья Ивановна. – У него своя тетушка была, это ее заботы. А ты у меня один племянник, и я тебе так скажу: ежели ты человек, то и люби человека, а не мечту какую-то бесплотную, прости Господи! Да и что за особу тебе сей чародей сотворит?! Это ведь не вилку сглотнуть, Алеша!
   – Ах, тетушка, не травите душу! – Федяшев вскочил и начал нервно расхаживать по комнате. – Я и сам теперь в опасении! Слышали, что граф сказал: энергетические связи нарушены… Только по мыслям моим сможет он идеал воссоздать. А мысли мои сейчас сплошной туман.
   – Ну и откажись! Скажи – передумал.
   – Неловко, тетушка. Сам кашу заварил, а теперь в кусты? Не по-мужски! Я вот что решил… Я во время материализации про Марию буду думать. Лицо ее буду вспоминать, глаза, руки…
   – Час от часу не легче! – всплеснула руками Федосья Ивановна. Да что ж думать, когда все это рядом в натуральном виде ходит?
   – Что ж вы такое говорите, тетушка? Сами же в детстве учили: на чужой каравай рот не разевай!
   – Мало ли я глупостей говорю?! Да и потом, когда любят, разве советы слушают?!
   – Что ж вы мне предлагаете, право?! – совершенно растерялся Алексей. – Отбить ее у графа?!
   – А хоть бы и отбить, – спокойно сказала тетушка. – Ты, Алеша, все только готовенькое хочешь. Придумал, видишь, идеал, и подай ему на блюдечке. Чужой мечте чужие стишки читать – не велика доблесть. Небось твой Петрарка за свою Лауру еще как бился…
   Федяшев, раскрыв рот, смотрел на Федосью Ивановну, а затем рассмеялся:
   – А вы, тетушка, не так глупы, как казались!
   – Благодарю покорно, – обиженно ответила тетушка. – У человека, Алеша, есть два ума. Один на виду, а другой, главный, глубоко спрятан. Его по пустякам тратить негоже. Одно тебе скажу: не любит Маша этого Калиостру. Как уж он ее в сети поймал, не знаю, а только страдает она.
   – Она сама говорила вам об этом?
   – Когда говорят, тогда и страданий нет. А когда молчат, да плачут, да по ночам на пруд бегают… Это добром не кончается!
   – Что?! Какой пруд?! Вы видели, как она пошла на пруд ночью?!!
   – Доктор видел, – сказала тетушка. – Он мне и сказал… А я сразу к тебе…
   – Да как же? Да что же? – Федяшев даже задохнулся от возмущения. – Жизнь человеческая в опасности, а вы молчите?
   – Где ж молчу? – снова обиделась Федосья Ивановна. – Я тебе о чем полчаса толкую?
   – Ну, тетушка! – крикнул Федяшев. – Не знаю, как второй ум… А первый у вас совсем плох!… – И стремглав выскочил из комнаты…
   Начинало светать. Над тихим прудом поднимался белый пар. Запели птицы.
   Мария подошла к самому краю воды, тронула ее босой ногой. Потом скинула платье, вошла в воду и поплыла к самой середине пруда, плавно разгребая зеленоватую воду руками. Скоро ее голова уже виднелась среди белых лилий, густо населявших пруд…
   В этот момент в кустах раздался треск, и на берег, запыхавшись от бега, выскочил Федяшев.
   – Мария! – крикнул он. – Я здесь! – И, не раздеваясь, прыгнул в воду…
   Однако прыжок получился неудачным. Кто-то подставил ногу, Федяшев зацепился и смешно шлепнулся у самого берега в густую тину.
   Он тут же вскочил и гневно оглянулся. На берегу стоял Калиостро и с улыбкой глядел на него.
   – Вы, кажется, упали, Алексис?
   – Я? Почему?… С чего вы взяли? – растерянно забормотал Федяшев и выбрался на берег. – А если и упал, так что?
   – Ничего, – сухо ответил Калиостро. – Если упали, примите сочувствие, а коли за купающейся девушкой подсматривали, так сие не галантно.
   – Как вы смеете? – вспыхнул Алексей. Он обернулся к пруду и увидел, что Мария спокойной плавает между лилий. – Я подумал – она тонет.
   – А хоть бы и тонет? – усмехнулся Калиостро. – Вам-то что за печаль?! Вам о своем идеале надобно думать, а не на чужие засматриваться.
   – Послушайте, граф! – сказал Федяшев, отряхиваясь и отжимая промокшую одежду. – Я… того… Всю ночь думал и решил… Я отказываюсь от материализации.
   – То есть как? – нахмурил брови Калиостро.
   – Передумал… Мое душевное состояние изменилось!
   – Да вы что, сударь?! – зашипел Калиостро. – На базар пришли?! Я уже вступил во взаимодействие с силами магнетической субстанции. Я разбудил стихию, энергетический поток которой направлен на указанный предмет… А ну пошли! – Он схватил Федяшева за рукав и решительно потащил от пруда.
   – Куда? Куда? – упирался Федяшев.
   – Сами увидите! – зло сказал Калиостро, и поскольку был физически намного сильнее, то буквально проволок Федяшева сквозь кусты, по аллее парка, к месту, где некогда стояла злосчастная статуя.
   Она и сейчас там стояла, только черты ее были не видны, поскольку сверху на нее накинули белое шелковое покрывало. Площадка перед статуей была очерчена магическими кругами и обнесена веревками. Здесь же была разбита небольшая палатка, служившая как бы магнетической лабораторией… В ней кипели какие-то колбы, курился оранжевый дым.
   Возле палатки горел костер, у костра сидели Маргадон и Жакоб, размешивая в ведрах какую-то странную беловатую
   смесь.
   – Глядите! – Калиостро указал на траву. – Вот знаки зодиака! Вот двадцать четыре кабалистических символа… Вот ключ. Врата. И семь сфер. Все уже дышит и приведено в действие. – Он взмахнул рукой, и оранжевый дым начал подниматься клубами вокруг статуи…
   – Ах, несчастный я человек! – заплакал Федяшев. – Но что же делать, господин Калиостро?! Я не о ней теперь грежу. Я полюбил другую…
   – Другую? – усмехнулся Калиостро. – Когда же вы успели… другую? Вы и видели-то ее всего два дня.
   – Разве этого мало? Иногда и двух минут хватит… Одного взгляда… И все перевернется в душе! Вы же знаете, как это бывает!
   – Не знаю, – холодно ответил Калиостро, – и знать не хочу! Все это мальчишество и воспаленный бред. Вы получите то, что желали… Согласно намеченным контурам…
   – К черту! – неожиданно закричал Федяшев. – К черту контуры! Я их уже ненавижу! И если вы не можете остановить таинство, я сам разрушу это каменное изваяние!
   Он оттолкнул Калиостро, бросился к костру, схватил огромное тлеющее полено и побежал к статуе…
   Оторопевшие Маргадон и Жакоб вскочили. Раздался пронзительный женский визг. Покрывало дрогнуло, «статуя» присела от страха и вытянула вперед руки, как бы защищаясь от удара.
   Федяшев обмер и выронил полено. От земли поднялось облако оранжевого дыма…
   – Обман… – прошептал Федяшев. – Что же это, Господи? Да вы, сударь, обманщик и злодей! Я убью вас!
   – Это вызов? – улыбнулся Калиостро…
 
   В кузнице Степана пылал горн. Степан орудовал огромным молотом, дубася раскаленный кусок железа. По всему полу кузницы была разбросала разломанная карета: колеса, двери, поручни.
   В дверь постучали. Вошел Жакоб.
   – Здравствуйте, сэр! – учтиво сказал он.
   – Здравия желаем! – ответил Степан, с интересом разглядывая гостя.
   – Мой патрон, мистер Калиостро, интересуется: будет ли готова карета?
   – Обязательно, ваше превосходительство. – Через неделю – как новенькая…
   – А к завтрашнему дню?
   – К завтрашнему – никак. Тут ось полетела, да спицы менять…
   Жакоб с интересом оглядел разобранную карету:
   – Простите мое любопытство, сэр, но, насколько я понимаю, вы к спицам пробираетесь через крышу?
   – Так точно! – сказал Степан. – Так оно… сподручней. «Лабор ест этиам ипсе волюптас», что означает: «Труд – уже сам по себе есть наслаждение!»
   Жакоб царственно кивнул:
   – Я рад, что вы, сэр, изучаете латынь во время работы. Это достойный пример! Если б я был принцем, я бы вас повесил в назидание другим… Благодарю за интересную беседу! – Жакоб кивнул и удалился.
   Степан крякнул от досады и со всего маху грохнул молотом по раскаленному железу…
 
   Стрелялись днем в лесу, на небольшой полянке среди берез. Маргадон подал каждому по пистолету, противники разошлись на несколько шагов, потом начали сближаться…
   Лицо Калиостро выражало бесстрастность и равнодушие.
   Федяшев был взволнован.
   Так они сближались до тех пор, пока не подошли друг к другу вплотную. Это их озадачило. Они помолчали, и Калиостро спросил:
   – Что ж вы медлите, сударь?
   – Вы – гость, – угрюмо ответил Федяшев. – Вам положено стрелять первым.
   – У нас, сударь, дуэль, а не светский раут, – возразил Калиостро. – Повторим еще раз, и извольте стрелять, ежели вы не трус.
   – Я не трус! – воскликнул Федяшев, поднял пистолет и выстрелил в воздух. – Не трус… – тихо повторил он, – но и не подлец. Пока вы в моем доме, я не могу причинить вам вреда.
   – Но мы в лесу…
   – И лес мой… – вздохнул Федяшев.
   – Что же нам, за тысячу верст отъезжать, что ли? – удивился Калиостро.
   – Жуткие нравы! – произнес Маргадон. – Уж где только не дуэлировали… и во Франции… и в Голландии… Быстро и четко, как принято у цивилизованных людей: рраз – и наповал!
   – Коли вы своим оружием, милостивый государь, выбрали благородство, – насмешливо произнес Калиостро, – то я им тоже владею. Подозреваю, что у меня и рука тверже и глаз верней.
   Он повернулся к Маргадону. Тот привычным жестом поставил себе на макушку яблоко. Калиостро выстрелил, яблоко разлетелось на куски…
   – Уравняем шансы! – улыбнулся Калиостро, взял из рук Федяшева пистолет и вместе со своим протянул Маргадону. – Ну-ка заряди только один!
   Маргадон исполнил приказание, затем ловко перетасовал пистолеты, протянул их Федяшеву.
   – Прошу! – улыбнулся Калиостро. – Сама судьба станет нашим арбитром. Надеюсь, застрелиться в присутствии гостя не противоречит вашим обычаям?
   Федяшев глянул на Калиостро исподлобья, затем нерешительно потянулся к оружию…
   – Страшно? – спросил Калиостро.
   – Страшно! – признался Федяшев и взял один из пистолетов. – Тетушке, граф, ничего не говорите про дуэль. Просто скажите: дематериализовался Алеша, мол, и все! И Марии… – Он вдруг улыбнулся. – А вообще, граф, я вам благодарен. Обещали явить мне мою мечту и явили… За нее и жизнь отдать не жалко. Прощайте, мечта моя, Мария Ивановна! – Он зажмурил глаза, приставил пистолет к сердцу, нажал курок.
   Раздался сухой щелчок.
   У Федяшева вырвался непроизвольный вздох облегчения, и он открыл глаза.
   – Поздравляю, – сухо произнес Калиостро и потянулся к футляру.
   – Полно, граф, – Федяшев попытался остановить его. – Ну погорячились, и будет!… Я вас прощаю… Ничья!
   – Пусть Бог прощает, сударь, это его забота, – твердо произнес Калиостро. – Мой выстрел! Извольте не мешать! – Он попятился и стал медленно подносить дуло к виску.
   – Остановитесь! – вдруг произнес чей-то громкий голос. Калиостро обернулся. Мария стояла в нескольких шагах
   – Не делайте этого, – тихо попросила она и посмотрела на Калиостро глазами, полными слез. – Я люблю вас… правда! Ваш опыт удался, я полюбила вас и готова ехать с вами хоть на край света. Вы, граф, умный… нежный… а главное – несчастный. Вы без меня пропадете.
   Федяшев хотел что-то сказать, но Мария опередила его.
   – Такова судьба, Лешенька, – улыбнулась она ему сквозь слезы. – Будем страдать. Страданиями душа совершенствуется. Папенька говорит: «Одни радости вкушать недостойно…»
   – Да пропади он пропадом, ваш папенька с его советами! – в сердцах воскликнул Федяшев. – Без вас мне и жить незачем!
   Резким движением он выхватил из рук Калиостро пистолет и, отскочив в сторону, приставил его к сердцу:
   – Прощайте, госпожа Калиостро! Мария в ужасе вскрикнула.
   Федяшев нажал курок, однако выстрела не последовало. В пистолете что-то зашипело, и из него тоненькой струйкой вяло пополз дымок. Потрясенный Федяшев поднял шипящий пистолет к своему носу, потом перевел взгляд на смущенного Маргадона.
   – Мерзавец! Хоть один-то надо было зарядить! – И Федяшев что есть силы швырнул пистолет в Маргадона, который вовремя успел пригнуться. Пистолет ударился о ствол дерева и упал на землю. – Бесчестный человек!
   – Кабы я был честным, – отозвался Маргадон, – столько бы народу полегло, ужас!
   Калиостро поднял пистолет, задумчиво осмотрел его, потом, направив дуло вверх, спустил курок. Раздался выстрел. Калиостро прицелился в ближайшую березу и вновь спустил курок…
   Снова грохнул выстрел, посыпалась опаленная кора…
   Федяшев и Мария изумленно смотрели на это чудо.
   – Вот как? – улыбнулся Калиостро и посмотрел на небо. – Значит, ты все-таки решил меня проверить? Думаешь, Калиостро страшно умереть? Да ничуть… Все равно умерли чувства и желания… Остался только разум… Разум, который Ты мне дал и который рвется взаперти. Что ж, забери и его…
   Калиостро приставил дуло к виску и стал медленно отступать в глубь леса. Лицо его сделалось бледным и страшным…
   Федяшев, Мария и даже Маргадон с ужасом наблюдали за ним.
   Неожиданно за спиной Калиостро раздалось вежливое покашливание. Он резко обернулся.
   Перед ним стоял доктор.
   – У нас в уезде был аналогичный случай, – невозмутимо произнес доктор. – Вам, граф, напоследок это будет весьма интересно. Стрелялся, стало быть, некий помещик Кузякин…
   Калиостро безумным взором оглядел доктора, пробормотал:
   – Это невыносимо… – И спустил курок.
   Из пистолета вырвался сноп огня и дыма…
 
   Когда дым рассеялся, стал виден двор усадьбы, по которому, весело щебеча, бежала маленькая русоголовая девочка. Она подбежала к окну барского дома, встала на цыпочки, заглянула в окно. Здесь же собрались группа любопытных детей и местный художник Загосин с мольбертом и небольшим холстом, натянутым на раму…