Горин Григорий Израилевич. Тиль

   Инквизитор. Ваше величество…
   Филипп. Нет-нет, сейчас меня не отвлекайте!… (Лезет в постель.)
 
   Затемнение

Арест

   Снова дом угольщика Клааса. Сооткин, Каталина, чуть поодаль – Неле. Неле тихо напевает песенку.
 
   ПЕСЕНКА НЕЛЕ

 
Молодой рыбак в море синее ушел
За удачей.
Ему ветер друг, ему холод нипочем:
Он горячий.
Прошумит волна, пролетит беда -
До свиданья.
Тяжелей беды, солоней волны
Ожиданье.
Молодой рыбак погуляет по морям
Да устанет.
На глаза ему попадется бережок -
Он пристанет.
Отдохнет чуть-чуть – да и снова в путь
Соберется.
 

 
   Каталина (обхватив голову руками, бормочет). Больно! Душа просится наружу!… Ганс, мой миленький Ганс, приезжай скорей… Где ты, мой милый жених? Мой черный рыцарь?… Трижды три – девять, священное число. У кого ночью глаза светятся, тот видит тайное…
   Сооткин (вздохнув). Господи, спаси умалишенную!… Кого она зовет, Неле?…
   Неле. Не знаю.
   Каталина. Ганс – хороший. Неле – злая… Зачем ты умчал, ненаглядный Ганс?… Руки холодные, ноги холодные, сердце горячее.
   Неле. Я боюсь ее…
   Сооткин. Не бойся, доченька, от безумных зла не бывает…
   Входит Клаас.
   Клаас. Женщины, я принес вам весточку от Тиля! (Достал рваный башмак) Мне передал его паломник, который встретился с ним в Италии.
   Сооткин (рассматривая башмак). Что значит это послание?
   Клаас. Это значит, что он прошел половину пути! Это значит, что он скоро вернется – одна нога здесь, другая там! Это значит, что надо накрывать на стол, поскольку ботинок просит каши!…
   Неле. А на словах он ничего не передавал?
   Клаас. Как же! Он велел сказать, что любит Неле, что помнит о Неле, что тоскует о своей милой Неле…
   Неле. Это был не Тиль!
   Клаас. Это был Тиль! Он сидел в пивной, и у него на коленях была пухлая блондинка!
   Неле. Да, тогда это он.
   Сооткин (мужу). Зачем ты рассказываешь ей такие вещи?
   Неле. Нет-нет, ничего… Я все равно буду его ждать и любить.
   Сооткин. Молодец, дочка! Люби его… У него доброе сердце.
   Неле (зло). Доброе для всех, кроме меня! Для меня у него хитрые глаза и длинные зубы, которые он скалит. Для меня у него лживые слова и запах толстых блондинок, которыми он провонял насквозь!… Пусть только вернется! Пусть только подойдет на расстояние оплеухи!…
   Клаас (весело). Так его, мерзавца!… А я добавлю! Уж мы ему пересчитаем ребрышки!…
   Неле. И плюну! Прямо в рожу его наглую плюну!… А потом уйду с первым же парнем, которого встречу на улице!
   Сооткин (ласково). Как ты его страстно ненавидишь, дочка! Какой он счастливый, мой Тиль!
 
   Открылась дверь, вошел Палач.
 
   Палач. День добрый, хозяева!
   Каталина (вскочила, заметалась по комнате). Огонь! Больно!… Не надо!… Ганс, милый Ганс, спаси меня!…
   Клаас (усаживая ее). Ну, ну, что ты испугалась, глупая? Это ж палач!… (Палачу.) Проходи, садись. Сейчас время обеда…
   Палач (усаживаясь). Обеда не надо, хозяин, а вот винца бы…
   Клаас. И то верно… (Наливает вина себе и Палачу.) Ну, как жизнь?
   Палач. Да, слава богу, все по-старому…
   Клаас. Устаешь, поди?
   Палач. А то как же! Целый день на ногах… А иногда и ночью, если срочное дело… Вот!… (Замялся.) Хозяин, а я ведь и к тебе по делу…
   Клаас. Говори! (Налил кружку.)
   Палач. Легко сказать – говори… (Отпил.) Ну, в общем, Клаас, донос на тебя.
   Клаас (сохраняя спокойствие). Во как! И что в доносе?
   Палач. Да как обычно – мол, еретик ты!… Над церковью глумишься, святые иконы поносишь… И все такое! Брат, мол, у тебя протестант.
   Клаас. Он умер.
   Палач. А наследство – тебе… Стало быть, одно к одному!… Ну да я тонкостей-то не знаю. Профос велел тебя, стало быть, под арест…
   Клаас. Так.
   Палач. Он солдат хотел, а я говорю – ни к чему… Уж лучше я сам приведу. Столько лет знакомы, слава богу!… Вот!…
   Клаас. Выпить-то еще раз время есть?
   Палач. Само собой. Обожду!
 
   Клаас и Палач молча пьют. Сооткин и Неле с ужасом наблюдают за ними.
 
   Клаас. Ячмень в этом году вроде неплохой уродился, а?
   Палач. Должно, неплохой. Если только дожди в мае не зарядят…
   Клаас. Теплый май обещали…
   Палач. Апрель был холодный – значит, май теплый.
   Клаас (задумчиво). Теплый… (Встает.) Ну, пошли!
   Палач. Тут еще такое дело… Клаас, я ведь тебя должен связанного привести. (Достал веревку.)
   Клаас. Если должен, чего уж… (Отводит руки за спину.)
   Палач. Да нет, можно и спереди… Оно так удобней будет. (Начинает связывать Клааса.) Хитрость-то небольшая, а все рукам полегче. И веревку я взял невощеную, чтоб не врезалась…
   Сооткин (вдруг издает протяжный крик). О-о-оой! За что?! (Валится перед мужем, хватает его за ноги.) За что?! Отпустите его!
   Палач (смущенно). Не надо, хозяюшка, не надо. Все образуется!
   Каталина (вскочила, забегала по комнате). Огонь! Огонь! Душа просится наружу! Прорубите голову!…
   Клаас. Встань, Сооткин! Встань!
   Неле (успокаивая). Не надо, Сооткин. Встаньте. Все обойдется. Они не имеют права!
   Сооткин (обнимая мужа). Не уходи!… За что?… Пусть возьмут и меня!
   Клаас. Меня отпустят, Сооткин, вот увидишь … (Орет Палачу.) Что встал?! Веди скорей, дурак!
   Палач. Да я что? Во мне, что ль, дело? (Оттаскивает Сооткин.) Отойди, хозяйка! Ну что за люди? Хочешь как лучше, а оно вон как! Пошли, пошли, хозяин!…
 
   Выводит Клааса, за ним выбегают Сооткин и Неле.
 
   Каталина (бродит по комнате, бормочет). Пить!… Пить!… Жарко!… Огонь!…
 
   Входит Рыбник, Каталина бросается к нему.
 
   Ганс! Миленький Ганс мой!… Наконец ты пришел!
   Рыбник (отстраняя ее). Каталина, я же просил не называть меня так.
   Каталина. Почему, милый?… Ты разлюбил свою девочку?… Не бросай меня, Ганс.
   Рыбник. Я не бросаю, успокойся… (Огляделся.) А где все?… Его уже увели?
   Каталина. Какой ты белый, мой Ганс, какой красивый… А глаза черные, а шпоры острые… У меня в голове огонь, проруби мне дырочку…
   Рыбник. Подожди! (Посадил ее на лавку.) Послушай, Каталина…
   Каталина. Ты меня любишь?…
   Рыбник. Люблю, люблю…
   Каталина. Ты мой, Ганс, мой черный рыцарь?
   Рыбник. Да, да… Успокойся, Каталина, ты должна знать, где Клаас прячет деньги. Это очень важно… Деньги, которые ему оставил брат.
   Каталина. Я не знаю, милый. Я поищу… А хочешь, я найду тебе клад?… Где цветет орешник, там клад зарыт… Ганс, я знаю, где растет орешник… Подождем лета…
   Рыбник (нетерпеливо). При чем здесь орешник?… Это тут, в доме…
 
   Открылась дверь. Неле ввела плачущую Сооткин. Пауза.
 
   Неле. Вон отсюда!
   Каталина. Не надо! Ганс – хороший, Неле – злая…
   Рыбник. Сооткин, я знаю, как тебе тяжело, но пойми и меня… Все может еще обойтись, если Клаас чистосердечно признается и вы отдадите все деньги… Я пришел это сказать, потому что по-прежнему люблю вас всех…
   Сооткин. Будь проклят!… Пусть ни один священник не отпустит тебе грехи! Пусть исповедь для тебя будет мукой, причастие – ядом! Пусть сахар тебе покажется солью, говядина – дохлой собакой, хлеб – золою! Пусть солнце тебе будет льдиной, а снег – огнем адским! Пусть дети твои родятся уродами! Пусть у них будет обезьянье тело и свиное рыло! Будь трижды проклят, предатель! Пусть боль, слезы и стенания будут твоим уделом как в этом мире, так и в ином!… Пусть душу твою рвут бесы на части, а могила твоя пусть станет отхожим местом!… И пусть навозные черви воздадут тебе по заслугам. Будь проклят! (С рыданьями опускается на лавку.)
   Рыбник (печально). Как это все жестоко… Но я на тебя даже не сержусь… (Ушел.)
   Каталина (ходит по комнате, бормочет). По лугу течет ручеек, прозрачный ключик… Вода в нем хорошая, холодная… Бог и ангелы сидят в раю, едят яблочки… Трижды три – девять, священное число…
 
   Затемнение

Блондинка

   С веселой песенкой на сцену выезжают Тиль и Ламме.
   Останавливаются возле забора дома.
 
   Ламме. Тиль, я устал. Так тяжело носить пустой живот… Давай попросим здесь еду.
   Тиль. Стыдно, мой друг! Еду можно купить, выменять, украсть, но не просить. Мы не нищие, мы – неимущие!
   Ламме (подошел к забору, заглянул в щель). Пахнет жареной бараниной… А подлива – из томатов и чеснока… Надо бы еще добавить тертой корицы… Какое варварство – делать подливу и не класть корицу… (Пригляделся.) Там хозяйка… (Кричит.) Эй! Девушка! Эй!
 
   Над забором появляется голова Блондинки.
 
   Блондинка. Чего орешь? Какая я тебе девушка?
   Тиль. Не обижайтесь на моего друга, сударыня. Он всегда что-нибудь ляпнет…
   Блондинка. Вы бродяги?
   Тиль. Мы паломники, сударыня. Мы ходили в Рим и встречались с Папой.
   Блондинка (недоверчиво). Врать-то!… И чего вам сказал Папа?
   Тиль. Он сказал: «Дети мои, если вы встретите на пути аппетитную блондинку по имени…» Как вас зовут, сударыня?
   Блондинка. Беткин.
   Тиль. «…блондинку по имени Беткин, скажите ей, чтоб она накормила вас и уложила спать».
   Блондинка. Врать-то! Откуда Папа знает про меня?
   Тиль. Вы же знаете про Папу – почему бы Папе не знать про вас?
   Блондинка. Болтун. Деньги-то у вас есть?
   Ламме. Дура. Если б у нас были деньги, стали б мы с тобой разговаривать…
   Тиль (в притворном негодовании). Что?! Ты посмел?… Ты оскорбил мою Беткин?! Сейчас прольется кровь! (Бросается на Ламме.)
   Блондинка (выбежав из-за забора). Э-э, перестаньте! (Хватает Тиля за руку.) Ты его убьешь!
   Тиль. И не один раз! (Ламме.) Марш отсюда! Иди займись бараниной, мерзавец! И посмей только не положить в подливу корицу!…
 
   Ламме поспешно скрывается за забором.
 
   Блондинка. Какой ты бурный!…
   Тиль. Когда обижают близкую мне женщину…
   Блондинка (перебивая). Врать-то! Близкую… Ты меня первый раз видишь…
   Тиль. А во сне?… Сколько раз ты мне являлась во сне… И вот вчера, после обеда… Мы сидели с тобой близко-близко … (Усаживает Блондинку, обнимает ее.) Моя рука была на твоем плече, твоя нежная головка-на моем… И ты шептала…
   Блондинка (млея). Чего?
   Тиль. Ты шептала: «Тиль, милый Тиль, я так давно жду тебя…»
   Блондинка (повторяет голосом Неле). Тиль, милый Тиль, я так давно жду тебя…
   Тиль. «Мои глаза устали смотреть на дорогу…»
   Блондинка. Мои глаза устали смотреть на дорогу…
   Тиль. «Мое сердце сжалось в комочек…»
   Блондинка. Мое сердце сжалось в комочек…
   Тиль. «Когда ты придешь к своей Неле?…»
   Блондинка. Меня зовут Беткин.
   Тиль. Не спорь, милая, я лучше знаю… (Обнимает ее.)
 
   Появляются двое испанских солдат. Один из них трогает Тиля за плечо.
 
   Солдат. Тиль Уленшпигель!
   Тиль (недовольно). Вы же видите, что человек занят!
   Солдат. Встань, собака, когда с тобой говорит испанец!
 
   Тиль нехотя встает.
 
   Руки на голову! Повернись спиной! (Обыскивает Тиля.)
   Тиль. Только не щекочите, я очень смешливый…
   Солдат. Сейчас тебе будет не до смеха! Пошли! (Толкает в спину.)
   Тиль. Может быть, скажете – куда?
   Солдат. Увидишь! Застегнись…
   Тиль (приводя себя в порядок). Пардон! (Застегивается. Блондинке.) Нет-нет, сударыня, вы не одевайтесь, я скоро вернусь…
   Солдат (с усмешкой). В кандалах!
   Тиль (Блондинке). Не бойся, голубка, всего не закуют…
 
   Появляется Ламме.
 
   Ламме. Жаркое готово! (Увидев солдат.) Ох, господа, опять не поедим…
   Солдат (Тилю). Эта образина с тобой?
   Тиль. Со мной.
   Солдат (Ламме). Пошли тоже!
   Блондинка (словно сообразив, что происходит, заголосила). Ой, пожалейте его… Он хороший… (Вопит.) Он хороший!
 
   Солдаты уводят Тиля и Ламме.

Портрет его величества

   Зала во дворце короля Филиппа Второго. Король Филипп и королева Мария играют в кости.
 
   Филипп (бросает кости). Три-три…
   Мария. Нос подотри… (Бросает кости.) Шесть-шесть.
   Филипп (бросает кости). Ах черт, опять не повезло.
   Мария. Я выиграла, Филипп! (Протягивает к нему руки.)
   Филипп (со вздохом). Да, да. (Обнимает Марию, равнодушно целует, та обвивает его руками. Филипп вырывается.) Не надо.
   Мария (с обидой). Почему вы так холодны ко мне, ваше величество? Для кого вы бережете свою страсть: для принцессы Эболи? Или для какой-нибудь придворной шлюхи?!
   Филипп. Фи, Мария, что за выражения?
   Мария. Я люблю вас, Филипп!
   Филипп. Вы так часто говорите об этом, что я начинаю сомневаться.
   Мария. Я вам много раз доказывала свои чувства.
   Филипп. Чувства не теорема, они не требуют доказательств… Они видны. Или видно, что их нет…
   Мария. Значит, вы не верите в любовь?
   Филипп (поморщившись). Язычество? Все эти Афродиты, Медеи – язычество. Примитивные идолы на пути к подлинному божеству…
   Мария. Для чего вы женились на мне, Филипп?
   Филипп. Для Испании. Для наследника. Для народа. Все для других, Мария, для себя мы только болеем и умираем…
 
   Входит солдат.
 
   Солдат. Мы привели его, ваше величество.
   Филипп. Хорошо. Пусть войдет.
 
   Второй солдат вводит Тиля.
 
   Твое имя?
   Тиль. Тиль Уленшпигель.
   Филипп. Уленшп… Трудно выговорить.
   Тиль. Очень, ваше величество, поэтому зовите меня просто «эй ты»!…
   Филипп. Ты шут?
   Тиль. Немножко. Кроме того, я лекарь, музыкант и художник.
   Филипп. Это ты нарисовал мой портрет на городской стене? С ослиными ушами?…
   Тиль. Я, ваше величество!
   Мария . Наглец!
   Филипп. Не вмешивайтесь, Мария. (Тилю.) Почему ты признался? Ты не боишься умереть?
   Тиль. Боюсь, ваше величество. Но у меня есть подозрение, что рано или поздно это случится.
   Филипп. Между прочим, портрет исполнен неплохо… Яркие краски, свободная линия. Чувствуется фламандская школа… Послушай, эй ты, смог бы ты выполнить серьезный заказ?
   Тиль. Для меня всякая работа – серьезна!
   Филипп. Но это заказ особый. И дорого оплачиваемый…
   Тиль. О, меня охватывает вдохновение! Что я должен изобразить?
   Филипп. Меня и моих приближенных…
   Тиль. В натуральную величину?
   Филипп (поморщившись). Попробуй секунду не острить… Ты понимаешь, что при дворце достаточно знаменитых живописцев, но я хочу, чтоб меня нарисовал фламандец… Я дам эту картину в дар Фландрии. Пусть она увидит меня твоими глазами… Я понимаю, ты меня в душе ненавидишь, но, если ты подлинный художник, ты не должен идти против истины… Ау меня нет ослиных ушей, и я не похож на дьявола… И я добр – не казню тебя, а даю почетную работу… И говорю с тобой как с равным…
   Тиль. Я это ценю, ваше величество.
   Филипп. Врешь. Может быть, потом, когда-нибудь, оценишь, а пока не лги… Лучше скажи – как ты представляешь себе композицию будущей картины? Я хочу, чтоб она понравилась твоим соотечественникам.
   Тиль. Кого из приближенных вы хотите там поместить?
   Филипп. Королеву, великого инквизитора, герцога Альбу, несколько принцев, ну и… Кого ты подскажешь?
   Тиль. Борзых!
   Филипп. Что?
   Тиль. Борзых собак, ваше величество… Несколько борзых собак очень украсят полотно. Во-первых, во Фландрии любят животных, во-вторых, борзые – самые верные ваши соратники, они не метят на ваше место… Извините!
   Филипп. Продолжай!
   Тиль. Королеву Марию я бы изобразил в профиль, она так прекрасна, что фламандцам незачем показывать ее всю, достаточно половины…
   Мария. Филипп, он издевается!
   Филипп (Тилю). Продолжай.
   Тиль. Великого инквизитора я бы изобразил со спины: для его же безопасности не надо, чтобы фламандцы запомнили его в лицо. Герцога Альбу, которого у нас в народе ласково называют «кровавым», я бы изобразил в условной манере – маленький холмик, крестик и надпись «Альба»!
   Мария. Да прекратит он когда-нибудь?!
   Филипп (Тилю). А меня?
   Тиль. Вас, ваше величество, я бы советовал рисовать маленьким ребенком с белокурыми волосиками и голубыми глазками. Таким образом мы убедим фламандцев, что вы тоже человек, что вас когда-то рожала мать и пела вам колыбельные песенки…
   Филипп (решительно встал, подошел к Тилю). Зачем? Зачем ты так ведешь себя? У меня теперь нет выхода…
   Тиль. Знаю, ваше величество, но ничего не могу с собой поделать.
   Филипп (зло). Вошь! И вся ваша Фландрия – вошь на теле Господнем! С вами нельзя договориться, вас надо выжигать, как чумные дома! (Кричит.) Солдат, на колени его!
 
   Подбегает солдат, ставит Тиля на колени.
 
   Нож!
 
   Солдат вынимает нож, приставляет к горлу Тиля.
 
   Сейчас тебя прирежут здесь как курицу…
   Мария (в ужасе). Филипп, разрешите мне удалиться!
   Филипп. Останьтесь, Мария! Вы королева, имейте мужество! (Тилю.) Проси! Проси пощады, сволочь!
   Тиль. Вы все равно не выполните моей последней просьбы!
   Филипп. Проси! Последнюю волю смертника я исполню.
   Тиль. Это не в вашей власти!
   Филипп. Ты не знаешь пределов моей власти, дурак! Проси!
   Тиль. Слово короля?
   Филипп. Слово короля.
   Тиль. Ваше величество, поцелуйте меня в уста, которыми я не говорю по-фламандски!
   Мария. Фу ! (Закрыла лицо руками.)
   Филипп (после паузы). Браво! (Аплодирует.) Браво! (Солдату. ) Отпустить! (Бросает Тилю кошелек.) Пошел вон, шут! Ты меня развлек. И я тебя перехитрил. Ты хотел умереть героем, а я тебя оставил паяцем!… Иди и передай своим согражданам, что король Филипп Второй настолько могуч, что может не только казнить, но и прощать… Вон!
 
   Солдат уводит Тиля.
 
   Мария (подошла к Филиппу, тронула его за руку). Как вы великодушны, ваше величество…
   Филипп (заорал). Ты замолчи! Дура! (Грустно.) Обними меня, моя девочка, мне страшно…
 
   Затемнение

Казнь

   Громко и тревожно звучит городской колокол. На площади перед зданием городского суда установлен помост, ведущий вверх и в глубь сцены, к месту казни.
   Появляется Инквизитор. Профос, судьи рассаживаются перед помостом. Горожане окружают их толпой. Солдат и Палач вводят связанного Клааса, лицо и тело его в ранах и кровоподтеках после пыток.
 
   Каталина (выбежав вперед). Солнышко! Белое солнышко! Сегодня праздник веселый. Трижды три – священное число! (Садится.)
   Профос. Начинается последнее заседание по делу угольщика Клааса, уроженца Дамме, мужа Сооткин, урожденной Иостенс. В течение пяти дней суд в составе его преосвященства великого инквизитора, профоса и двух выборных инквизицией судей разбирал преступления вышеупомянутого Клааса и установил:
   Первое. Угольщик Клаас уже давно втайне вышел из лона святой римской церкви, впал в ересь, произносил кощунственные речи о Боге, о его наместнике Папе Римском и о святых иконах, называя их «погаными идолами». (Крестится.)
   Второе. Угольщик Клаас поддерживал постоянную связь со своим братом, протестантом и еретиком, а после его смерти принял от него наследство, которое отказался передать во владение короля и церкви, как то следует по закону. Обо всем этом свидетельствовал доноситель, имя которого суд обязуется хранить в тайне, а в случае вынесения приговора передать ему половину имущества приговоренного.
   Клаас (Рыбнику). Рыбник, не радуйся! Тебе не найти моих денег!
   Рыбник. При чем здесь деньги, Клаас? Как ты плохо обо мне думаешь!…
   Инквизитор. Угольщик, тебе запрещается разговаривать. Отвечай только на вопросы суда: признаешь ли ты себя виновным?
   Клаас. Меня это уже спрашивали под пыткой, ваше преосвященство.
   Инквизитор. Отвечай сейчас. Считаешь ли ты католическую веру единственно правильной и святой?
   Клаас. Нет! Каждый вправе иметь свою веру.
   Инквизитор. Считаешь ли ты Папу Римского наместником Бога на земле?
   Клаас. Да! Но в той мере, в какой каждый человек есть наместник Бога, не больше.
   Инквизитор. Веришь ли ты в святую Деву Марию, в Иисуса Христа – Сына Божьего?
   Клаас. Верю. Верю в Марию, жену плотника Иосифа, верю в их сына, нареченного Иисусом, такого же человека, как я и мой сын, верю в честность его и доброту, горжусь той стойкостью, с какой он принял свою смерть.
   Инквизитор (Профосу). Я думаю, нет смысла продолжать допрос. Преступник использует его для проповеди своих заблуждений. Можно выносить приговор.
   Профос. Еще минуту, ваше преосвященство… (Обращаясь к Клаасу). Угольщик, мы знаем друг друга много лет, мне больно, что ты так глубоко погряз в ереси… Еще есть время, совсем немного времени для раскаяния.
   Клаас. Мне не надо времени для раскаяния, господин профос, у меня было много времени для раздумий…
   Профос (солдатам). Приведите Сооткин!
   Клаас. Я протестую! Меня уже пытали много дней… В день казни вы не имеете права!
 
   Солдат и Неле вводят Сооткин.
 
   Профос. Женщина! Я обращаюсь к твоему сердцу, к твоей любви. Вот твой муж. Его сейчас сожгут, если он не раскается… Скажи ему!
   Сооткин. Что?
   Профос. Ты сама знаешь… Найди слова!
   Сооткин. Мы прожили вместе двадцать пять лет, господин профос, за это время мы научились понимать друг друга молча…
   Клаас. Спасибо, Сооткин.
   Профос. Ты не женщина. Вы не люди! У вас вместо сердца булыжники!
   Клаас. Не верь ему, жена!… Я знаю твое сердце – такого больше нет на земле… После смерти я поселюсь там, и мне будет хорошо…
   Сооткин (нежно, мужу). Красивый мой… Мы скоро встретимся.
   Клаас. Мы не расстанемся, милая… У нас есть Тиль!
   Инквизитор (встает, зачитывает приговор). «Суд святой инквизиции при участии магистрата города Дамме, рассмотрев дело о богоотступнике Клаасе, признает его виновным в ереси и связи с еретиками и приговаривает его к сожжению перед зданием ратуши на медленном огне!»
 
   Толпа заволновалась.
 
   Голоса из толпы. Позор!
   – Несправедливо!
   – Нельзя мучить человека!…
   Профос (вскочил). Ваше преосвященство, я протестую! Клаас преступник, но он честно жил и честно работал. Его любили и уважали в городе. Как представитель магистрата я требую сожжения на быстром огне! Церковь должна быть гуманна, ваше преосвященство!
   Голоса из толпы. Правильно!
   – На быстром!
   – Нельзя мучить человека!
   Инквизитор. Если он не думает о душе своей, пусть страдает телом! Суд инквизиции требует медленного огня!
   Голоса из толпы. Живодеры!
   – Да разве так можно?!
 
   Из толпы выскакивает Хозяин пивной.
 
   Хозяин пивной. Ваше преосвященство! Дозвольте сказать. Я простой человек, и все мы тут простые люди, но так нельзя, ваше преосвященство… Он, угольщик, всегда ко всем с уважением… Копейки лишней не брал… А мы что, звери, что ли?… На быстром!…
   Профос. Ваше преосвященство, я не ручаюсь за порядок в городе!
   Инквизитор (пошушукавшись с судьями). Хорошо! Суд учитывает ходатайство горожан. Клаас будет сожжен на быстром огне!
   Голоса из толпы. Вот это другое дело!
   – А то – на медленном!…
   – Ишь чего выдумали!
   Клаас. Благодарю вас, господин профос. (Кланяется толпе.) Спасибо вам, земляки! Спасибо, что в тяжкую минуту вы помогли своему угольщику… Теперь я легко улечу от вас, словно искорка… А уголь мой еще не скоро кончится, и вы, сидя у камина, будете еще долго вспоминать папашу Клааса и греться его теплом… Одно вам скажу, братцы, – жалко мне вас! Я-то ухожу – а вам тут оставаться. Я помру сразу – а вам умирать каждый день от страха. Медленная смерть, медленней, чем на самом медленном огне!… И долго вы еще будете стараться не заглядывать в глаза друг дружке, потому что пусто там, в глазах, ничего нет, кроме страха… И не понять вам, как легко, когда вытряхнешь этот страх изнутри… Я вот вытряхнул – и все, и теперь словно птица… И если правда есть на небе Бог, то мы встретимся с Ним на равных. Он – свободен, и я – свободен! И мы обнимемся с Ним как братья и пойдем по облакам… И не будет у нас страха, который тянет вниз… Прощайте, братцы! Не взыщите, что говорю вам на прощанье горькие слова – от сладких тошнит перед смертью…