Горький Максим. Два босяка

   Мы легли на кучу соломы и, поговорив ещё немного, крепко заснули.
   - Вставай!.. Вставай к барабану!.. Эй!..
   Машина уже стучала. Воз снопов стоял готовым у молотилки, другой подъезжал. Маслов живо взобрался к барабану и крикнул мне:
   - Давай с возу! Ещё двух девок сюда, развязывать снопы! На воз становись двое! Жи-вво!.. Вали-давай!
   Мне попались славные вилы, и я, памятуя желание Маслова, начал сильно и часто кидать девкам снопы. Мой товарищ, какой-то белобрысый вятич, "голодающий", но бойкий и весёлый малый, не желая отставать от меня, сопел и всё норовил сбить снопом которую-нибудь из девок, хватавших дачки прямо с вил.
   - Дуй во всю, детки!.. - возбуждённо покрикивал Маслов.
   Взглядывая на него, я видел, как он, чуть не вырывая из рук дивчат развязанные снопы, совал их в барабан, низко наклоняясь над ним и рискуя сунуть туда же свою бороду.
   - Давай, давай, давай!.. Торопись, возись, поворачивайся!.. Корми, дьявола!.. - орал он, краснея.
   - Тише подавай! Полова затирает!.. - кричал кто-то.
   - Сожрёт!.. Сыпь, девки!.. Максим, вилами девок!.. Ворочайся, вы, стряпухи!.. Размахивай рука-ми!..
   Четыре девки, забрасываемые снопами, лихорадочно метались, боязливо пододвигая развязанные снопы Маслову. Он загребал хлебные колосья и ровным толстущим слоем спускал в барабан, сверкая чёрными глазами, нахмуренный и кипевший злобой, тою обдуманной, мстительной злобой, которая всегда доходит до цели.
   - Ахти!.. - вздыхал вятич, подбрасывая снопы.
   Из нашего воза выпрягли лошадь и увели её, подавая нам на телегу снопы с другого воза, поставленного рядом с ней. С меня лил градом пот, но, возбуждаемый криками Маслова, я махал вилами во всю мочь, с головой уходя в этот своеобразно поэтический и дикий процесс кормления деревянного зверя, стонавшего от жадности. Маслов, красный, потный, с оскаленными зубами, хрипло кричал, не переставая:
   - Возись, девки!.. Мокрицы, ползай!.. Засыпай их снопами, ребята!..
   Девки и так уже не успевали развязывать...
   - Солома не идёт... забилась!.. Дьявол! Чёрт! тише!.. - кричали откуда-то сзади.
   - Молодцы! Водки ставлю... ведро! Барабанщик, жги!.. Спасибо! Ладно... Хорошо!.. - кричал казак-хозяин.
   - Тише, черти!.. Остановлю машину!.. - кричал машинист.
   - Ничего!.. Сожрёт... Действуй, Максимка!.. Вячкой, гни хребет!.. Девки!.. Убью, дьяволицы!!. - бесился Маслов.
   Подо мной ходила телега, и, казалось, - всё кругом колеблется и хочет оторваться от земли. Машина лихорадочно-торопливо щёлкала челюстями и хрипела. Шум оглушал и опьянял. Проклятая машина, действительно, была безжалостна к нам, пожирая снопы с удивительной быстротой. На месте Маслова мне бы тоже захотелось своротить ей жадные челюсти. Высоко подобрав подолы, девки на крыше метались, как бешеные, побуждаемые Масловым, а он, до плеч засучив рукава, изогнутый над барабаном, всклокоченный и красный, становился страшен в своем диком вдохновении... И вдруг он низко наклонился и весь дрогнул, точно его сильно дёрнули вниз... Что-то тёплое брызнуло мне на руки и лицо... Вятский тихо крикнул, живо спрыгнул с телеги и куда-то помчался. Машина лихорадочно грохотала...
   - Ба-атюшки!!. - отвратительно тонко и громко взвизгнула одна девица.
   Маслов повозился и замер.
   - Ай!.. Остановите машину! - крикнула другая.
   - Стой!.. Машинист, стой!!. - завыли несколько голосов.
   Я хотел прыгнуть на крышу молотилки и, оборвавшись, упал на землю. Машина торжествующе заворчала и умолкла... Стало тоскливо-тихо. Люди суетились молча или говоря вполголоса...
   - ...Умер?
   - ...Ну, разве с этого умрёшь!..
   - Стой!.. - крикнул хозяин. - Чего распоряжаешься? Вези прямо его в станицу...
   - По жаре-то... Надо завязать бы... Пыль тоже...
   - Завяжут бабы...
   Маслова спустили сверху. Он был бледен и без памяти. Его несли, держа за голову, за ноги и за правое плечо. Вместо левой руки у него болталась какая-то красная рвань, из которой струйками бежала, капала и брызгала кровь. Между безобразных кусков мяса и прямо из них торчали острые белые куски костей и виднелись жилы...
   - Ф-фа!.. - сказал маленький усатый машинист. - Как раскатало!.. и кости вдрызг. Сила, чёрт её...
   И, очевидно, довольный работой своего детища, он задумчиво улыбнулся и покачал головой, отходя от Маслова. Он же, бледный до синевы, не шевелился.
   - Клади!
   Маслова положили на землю.
   - Ну-ка, я обвяжу её... - тихо сказала какая-то баба и тут же, при людях, стала раздеваться, Сняв сарафан, она спустила и рубашку; потом, не особенно торопясь, надела сарафан и стала разрывать рубашку. - Чистая! Утром надела только. Ей-богу, право! - Она наклонилась над больным и подняла истерзанную руку... - Господи, благослови!
   - Напрочь? - открыв глаза, спросил Маслов и отвернулся направо, как бы не желая видеть истерзанную руку.
   - Вдребезги рассадило, батюшка. Совсем уж, надо думать, лишишься, ласково сказала баба.
   Маслов спокойно плюнул в сторону.
   - Тише, ты! Чай, не чулок выворачиваешь... - заметил он, когда баба стала обвязывать руку.
   Я наклонился, чтоб помочь ей.
   - Вот что, Максим, - сказал он мне, - сходи ты в Ханскую до Степка, Там, против церкви, казака Макарши дом... Сходи, скажи ему, как вот это... отгрызла, проклятая... Нарвался я... Чай, поди-ко, - цела, дьяволова игрушка, не испортила зубов об мои-то кости... Иди скорее... будь другом! А без него сдохну я тут... Родной души нет... Иди, а? близко тут.
   - Хорошо... прощай, брат! Я пойду.
   - Не воротишься сюда?
   - Нет, не ворочусь уж.
   - Прощай. Живы будем... - он махнул рукой и улыбнулся... - Увидимся скоро. Пути наши известны... Прощай!
   Он ещё улыбнулся мне своими чёрными глазами, в которых давно уже погасло возбуждение и светилась только тоска и боль. Я пошёл к Степку...
   В Ханскую я пришёл часов в семь вечера, сразу нашёл хату казака Макарши и вошёл во двор. На колодезном срубе сидела девушка-казачка и плела себе косу.
   - Тебе чего? - спросила она.
   Я объяснил.
   - Иди вон в огород... Да палку брось, а то собаки нарвут...
   Я бросил палку и пошёл в огород. Вышли две собаки, понюхали мне ноги и, очевидно, решив, что мной заниматься не стоит, равнодушно ушли в кусты. Впереди раздавался голос Степка:
   - Ты говоришь - нельзя? Наплевать - нельзя!.. Ду-рашка-чудашка! мо-ожно!.. Нам всё можно... Ты мне кум? И тебе можно... Ты думаешь - кум, так и нельзя? Да что такое кум? Стучусь я к тебе ночью в хату... так? Кто там? Я, пустите ночевать. Хорошо!.. Ты говоришь - иди, добрый человек, иди! У меня жена родит, иди! Так? ага!. Я пришёл, жена родила; ты говоришь будь кумом, потому такое есть поверье... Это... О ба-а!.. Друг!.. Т-ты!.. Вот так май!.. Птичка божия! Вiдкiля? - закричал он, увидав меня.
   Он сидел в тени, под ветвями черешни, против рыжего казака в одной рубахе, пьяного, нелепо вытаращившего на меня тупые и круглые глаза филина. Перед ними на какой-то пёстрой тряпице стояла баклага вина, лежала груда яблок, варёное мясо и огурцы.
   - Макарша! Видишь человека? - толкая меня к казаку, кричал Степок.
   - В-вижу! - вздохнул Макарша и почему-то сокрушённо и жалобно заморгал глазами и закачал головой, точно собираясь заплакать.
   - Погоди, Степок... - сказал я.
   - Видишь?.. - не хотел годить Степок, основательно пихая меня сзади кулаками и коленями. - Ну, так целуй его... Потому как оба вы горчайшие пьяницы... значит - братья родные, вот и всё. Ты знаешь, кто он таков, этот человек? И-ди-и ты, чучело!..
   Наконец Степок подпихнул меня к казаку, тот расставил руки и вкусно зачмокал губами. Степок наклонил меня, толкнул, и я чикнулся носом в мокрые усы казака, который сейчас же уцепился мне за шею... Но я вывернулся из его рук.
   - Ну, вот! - удовлетворился Степок. - Теперь готово! Теперь, стало быть, друзья! Ты, Макарша, цени его... знаешь, кто это? Московский купеческий сын! ага-а?.. Пропил че-т-тыре трёхэтажных дома и семь лавок с красным товаром!.. Миллион! понял?
   - Понял! Всё пропил... и допил до штанов!.. - сказал казак и с грустью махнул рукой.
   - Ха-ха!.. Это он до штанов пьёт!.. то есть до той поры, что кума стащит с него штаны и тю-тю!.. казаку до шинка нет дорозi! А дома горилки для чоловiка чорт-ма! понял? - объяснил мне Степок.
   - Маслов умер, - сказал я, улучив, наконец, минуту. Степок сразу замолчал и с жалкой, недоверчивой улыбкой посмотрел на меня.
   - На молотилке его изувечило... - добавил я.
   - Так! Моя правда!!. - взвыл Степок и, побледнев, нелепо замахал руками. - Я ему, дураку, говорил, - берегись, чёрт, не лезь!.,. А он своё: "Не люблю, говорит, я их!" Изувечили, значит?.. Казаки?.. Вот эти?.. пьяницы?.. - Степок ткнул пальцем в лоб кума и кстати уж двинул его в бок ногой. - Эхма!.. Как же теперь?.. Я-то что?.. Где же Маслов?.. Что ты, чёрт деревянный, молчишь?! - вдруг освирепел он, обратясь ко мне. - Говори, как всё это? Ну, сломал он машину, ну? Ну, они его бить... ну? Он и умер... а? до смерти? Что т-ты, дьявол, молчишь?! - Он сделал страшную рожу и полез на меня с кулаками: - Говори, жердь сухая!!. Ну?.. Э, чёрт с тобой! Пьян я или нет?
   Он вертелся на месте, потирал руки, всплескивал ими, тёр себе лоб, дёргал усы и то бледнел, то краснел. Хмель выходил из его головы. Я не торопился сказать истину, желая знать, в какой мере эффект моего сообщения Степку о смерти товарища зависит от хмеля и сколько от эффекта останется, когда хмель пройдёт. Макарша смотрел то на того, то на другого из нас и вдруг дико заревел...
   Степок рассеянно взглянул на него, на меня, на свою лошадь и молча опустился на землю. Я тоже молчал, соображая, что может из этого выйти, и ожидая, когда пары вина совершенно освободят мозги Степка.
   - Ты чего ревёшь? - удивлённо спросил он казака. Тот выл и мазал себя по лицу руками.
   - Ты чего, рыжий чёрт, ревёшь?! - строго повторил вопрос Степок.
   - Чоловiк... вмер!.. - сквозь слёзы сказал казак.
   - А тебе что за дело? Молчи! Не твой человек. Дурак... Молчи, говорю.
   - Буду плакати... Бо жалiю... чоловiков, которы вмерли!..
   - Я тебе в морду дам!..
   Казак плакал и мотал головой.
   - Уйдём, Максим! - решительно поднялся с земли Степок. - Идём куда ни то.
   Он стоял на ногах твёрдо, и его возбуждение понемногу исчезало. Всё-таки он пока ещё для чего-то поминутно надувал себе щёки и, шумно выпуская воздух, сильно махал руками.
   - Тверёз я? а? Чёрт её знает, голова какая! трещит... третий день пью... и ничего не понимаю... Верно это? Умер уж он? Эх, брат, да говори ты!
   - Нет, не умер...
   Степок остановился и внимательно оглядел меня.
   - Ты, друг, так не шути... - внушительно заговорил он и многообещающе повёл плечами, сжимая кулаки. - Не шути!.. А то я из тебя душу вышибу. Вник? А теперь говори по порядку.
   Тогда я рассказал ему всё по порядку, и, по мере того как я рассказывал, он приходил в себя. Я кончил. Он задумчиво насупился и молчал. За кустами, недалеко от нас, возился и ворчал пьяный казак:
   - Куме! Эй, куме, лядащi собакi пришлi... и поедають усе. Геть!.. Степане! Хиба ж тобi вже и не треба мяса, що тiи псы... геть!.. Се кумово!.. геть!..
   - Та-ак... Значит, машинка ручку ам-ам?! Непорядочно и невесело... Пойти к нему... Надо думать, что теперь ему капут... сгинет вконец. Ах, чёрт вас возьми!.. Иду... В больницу отправили? Ну-ну... Ид-ду. Такочки!.. Ты куда? Дальше? Ну, иди дальше... прощай! Скажи, жалко парня тебе? Жалко... Ххе!.. А мне-то! Пятый год живём душа в душу... Прощай, брат... На Беслан пойдёшь? Ну, увидимся. Спроси там Костьку Игрока. Славный парень... закадышный нам друг, певун... Вор только очень. Скажи ему про Маслова. Кланяться Маслову? Поклонюсь... Н-ну, я сейчас же и тово... куму только надо повидать... куму... А ты идёшь? Ночуй. А, ну иди. Совсем ему руку-то? Т-те... По плечо... Сжечь бы эту штуку! а? Очень это просто, сунул спички ей в пузо и готово... кстати и хлеб бы весь погорел... а? Ей-богу, погорел бы... близко всё. Ну, вали... иди. Прощай, брат. Я тоже в ночь свистну туда.
   Он потускнел и говорил, низко опустив голову. Его короткие фразы падали, как камни, и, сказав что-нибудь, он вскидывал на меня глазами. В них было много такого, что заставило меня убедиться в любви Степка к товарищу. Крепко пожав друг другу руки, мы разошлись.
   На Беслане, станции, от которой в то время только что начали прокладывать владикавказо-петровскую линию железной дороги, - я не нашёл Степка.
   Справившись о Костьке Игроке, узнал, что сей субъект стащил болты и гайки и посажен за кражу в тюрьму, но что "это ерунда, и Костьке за это ничего не будет". Сообщив такую приятную весть, рваный и острый человек, рассказавший мне всю суть Костькина деяния, объяснил:
   - Ничего не будет! Почему?.. Потому что Костька-то умер в остроге от тифу... понял?
   Я понял и, порадовавшись за Костьку, ушёл через два дня из Беслана в Закавказье.
   Прошло с год времени. Приехав в Астрахань из Баку, я, в ожидании парохода вверх по Волге, пошёл бродить по городу и попал на Кутум. Одет я был в длинное клетчатое пальто, с хлястиком назади, совершенно новенькое, имел на голове шляпу, тоже новенькую, и на ногах - калоши, тоже новенькие... Весьма культурный вид... И на носу тёмные очки...
   Около бабы, продававшей с лотка подозрительное мясо серого цвета, испускавшее кислый пар, стоял Степок, без шапки, худой, но весёлый, как всегда, с лямкой на спине, крюком в руке, и отправлял в рот крупные ароматические куски её товара, расплачиваясь с ней покуда прибаутками. Сначала я не решался подойти к нему, стыдясь своей культурности... но поборол себя и подошёл, предварительно сняв очки и спрятав их в карман.
   - Степок!..
   - Э... Ба... гля!.. Тю-тю-тю!.. Фрр!.. В рот те ноги прямо пятками! С чего это тебя так взъерепенило?! Ваше благородие! Подайте товарищу пятак на хлеб и два на выпивку!..
   И он, мстительно и дерзко сощурив глаза, одной рукой сделал под козырёк, а другую протянул мне вверх ладонью.
   После такого приветствия моё культурное пальто не могло не покраснеть, калоши потемнели, шляпа съёжилась, и всё это вместе вдруг стало мне узко, тесно и тяжело... Степок отнял руки и подмигнул:
   - Сколько цапнул? тыщу? Больше! Сказывай где, и я туда пойду. Вот так диковинка, Ивановна! - обратился он к торговке, с диким любопытством вытаращившей на меня чёрные круглые и выпуклые рачьи глаза, - Товарищ ведь! Верь господу, который нас вместе рядом видел, как мы по разным местам гуляли и прочее этакое... Холеру мне в кишки, коли вру! Спроси его, сам скажет! И... Эдакий... а!.. - Степок, подавленный комическим удивлением, сел предо мной на корточки. - Господин! Как мне по одной земле с вами ходить? На руках буду для отлички...
   Я сказал Степку несколько тёплых и укоризненных слов и пригласил его в трактир; но это не произвело на него никакого впечатления.
   - Ивановна! Вникай! иду в трактир... Пию шампанское и ем... жареных соловьёв! Ива-ановна!!. - на весь Кутум заорал Степок, перекувыркнулся на земле и - о подлец! - смазал своими лаптищами пёстрые полы моего культурного пальто...
   Я чувствовал себя наинелепейше... Кругом нас собиралась толпа.
   - Идём, Степок, коли хочешь! - сурово сказал я.
   - Слушаю, вашеблагоррр... - и он поскакал рядом со мной, сняв шляпу и гордо оглядываясь по сторонам.
   О, он тонко умел мстить и на пространстве десяти сажен до дверей трактира заставил меня перечувствовать столько неприятного, сколько его не встретишь на добрых пяти верстах. Но вот двери трактира затворились за нами. Я сел за стол и спросил:
   - Чаю хочешь?
   Он вдруг нахмурился и подозрительно оглянул меня.
   - Или водки?
   - А что ты... - начал Степок, но оборвался.
   - Ну? - спросил я.
   - Дай мне рубль... я уйду... - глухо сказал он.
   Но я уговорил его остаться и спросил о Маслове. Он посмотрел на меня и вдруг улыбнулся знакомой мне улыбкой, подавшей надежду на то, что мы сойдёмся и он не станет издеваться надо мной.
   - Помнишь разве Маслова? Ишь!.. Умер Маслов... Антонов огонь сжёг его. Умер... Зарыли всего в чёрных пятнах, точно он с печной трубой обнимался. Умер! Эх ты! Вот так парень был он... для меня... н-да! Ду-уша!
   Он снова замолчал и как-то отупел на минуту, потух, сжался... Принесли чай и водку. Степок посмотрел на это и снова улыбнулся, но уже скептически.
   - Ну-ка, скажи, как разбогател... Интересно...
   Тогда я рассказал ему. Он слушал внимательно и молча. Я кончил.
   - Так!.. Значит... что же? Не по природе ты босяком-то был... а так, из любопытства?..
   - Да...
   - Ишь ты? Тоже любопытство... А теперь назад... не понравилось? Л-ловко сделано!..
   - Я ещё хочу походить.
   - Н-ну... не знаю... Значит, просто ты... походишь, и всё?..
   - А что же?
   - Ничего... Так я... - он покусал ус. - Без всякой задачи, значит... походил и домой? На печку?..
   - Нет, задача была. Хотел узнать, что за люди...
   - Зачем?
   - Чтобы знать...
   - Д-да!.. Больше ничего? Просто посмотрел, и всё тут?
   - Может, опишу... в газете.
   - В газете?! А кому это нужно... знать про это? Или это так, для похвалки, - вот, мол, как я могу?!
   Малый бил метко, надо отдать ему справедливость. Малый знал человеческую душу и - скажу по совести - весьма смущал меня своим вопросом.
   - Нет, вообще... чтобы люди знали.
   - Про нас?! - Степок широко улыбнулся и ехидно поднял брови.
   - Про вас...
   - Тэк!.. Так!.. трататак!..
   Он встал и посмотрел на меня зло сощуренными глазами.
   - Знаешь ли что, Максим? - спросил он.
   - Что?
   - Оч-чень это подлость большая! - выразительно произнёс он, погрозил мне кулаком и, не простясь, ушёл.
   Я сидел и смотрел на чайные приборы, бутылку с водкой... Смотрел и думал о том, за что меня Степок ругал? Прав он или нет?
   - Давай рубль! - сунул он руку в окно.
   Я дал.
   - Ффу!.. Богат, видно, очень - целых три!.. Уррр! А ты в помойные ямы не лазаешь из любопытства? а?
   - Нет.
   - Жаль!.. я бы тебе помог! В самую глубокую сунул бы!
   И он скрылся. 1894 г.
   ПРИМЕЧАНИЕ
   Впервые напечатано в "Самарской газете", 1894, номер 212, 16 октября; номер 217, 22 октября; номер 219, 27 октября; номер 222, 30 октября. С этого рассказа начинается сотрудничество Горького в "Самарской газете".
   В собрания сочинений не включался.
   Печатается по тексту "Самарской газеты".