Горький Максим. Извозчик

   И он думал, усмехаясь:
   "Бедные люди! Как они плохо знакомы друг с другом и как мало проницательны. Вот я убийца, но никто не догадывается об этом, и я пользуюсь даже почётом среди людей".
   И глядя на своих семейных, любивших его, он тоже думал:
   "Жалкие люди... если б вы знали!"
   Но никто ничего не знал, и человек без чувств всё жил и поступал так, как будто бы у него были в груди чувства.
   Так и текла его жизнь изо дня в день. Он становился всё более внутренне равнодушен к жизни, но продолжал действовать по примеру, по привычке, по обязанности. Мёртвый духовно, он творил мёртвые дела и знал, что они безжизненны. У него не было души, и он не мог вложить в жизнь душу. А пустота в нём всё росла и развивалась - и это становилось мучительно неловко.
   С внешней стороны ему не на что было жаловаться. Его почитали и уважали, считая честным, деятельным человеком. Но это не удовлетворяло его. Все ощущения гибли в нём, как маленькие камешки, брошенные в бездонную пропасть, - прозвучат и исчезают бесследно.
   - Неужели нет во мне закона? - всё чаще и чаще спрашивал он себя.
   Приближался день его выборов в городские головы. Он не радовался, хотя знал, что его выберут. Откуда-то текли к нему деньги, и слава о нём, как о человеке почтенном, достигала его ушей. Но это не приносило ему с собой ничего. Ему нечем было чувствовать, нечем радоваться, нечем плакать. Люди, у которых жизнь высушила сердце, знают цену такого существования.
   Не чувствовать в себе желаний - значит не жить. И Павел Николаевич иногда говорит себе:
   - Хорошо бы иметь какое-нибудь желание!
   Но некуда было вместить его - у человека отсохло сердце оттого, что он увлёкся возможностью быть равнодушным к жизни и был равнодушен к ней, сначала не замечая этого за собой, а потом потому, что умертвил своё сердце равнодушием ко всему, кроме себя.
   И вот наступил день итога; от него никогда и никуда не уйдёт человек. Это был день выборов в головы, когда Павла Николаевича уже выбрали и толпа знакомых горожан собралась к нему с поздравлениями и на обед. Сели за стол, и ели, и говорили похвальные речи. Было шумно и весело, как всегда бывает в таких случаях.
   Павел Николаевич принимал поздравления и тосты к презрительно думал о людях, собравшихся вокруг него.
   Все слепые, жалкие, все живут вне действительной жизни - жизни сердца. Ни у кого нет чутья - того чутья, которое издали отличает хорошее от дурного. Но есть ли хорошее и дурное?
   Как шумят все эти люди! Зачем?
   И вдруг в голове его вспыхнула острая мысль, наполнившая сразу всё существо его безумным желанием испугать, изумить, раздавить этих людей... Он взял в руки бокал вина, встал и, когда все замолчали, ожидая, что он скажет, он сказал:
   - Господа! Мне глубоко лестно, меня глубоко трогает ваше внимание так обыкновенно начинаются речи людей в моём положении. Я не могу так начать свою речь, не могу. Я полон других чувств... Господа! Меня глубоко изумляет и страшно возмущает всё то, что вы тут говорите. Глупо всё это и неуместно, совершенно неуместно. Вы меня не знаете... Положим, я тоже не знаю о вас ничего, кроме того, что все вы духовно слепы и жалки; поэтому жалки вы мне. Слышите? Знаете ли вы, кто я? Я, уважаемый всеми вами, как вы говорите, я - убийца! Это я восемь лет тому назад убил девочку и старуху Заметову... Я... Что? Ха-ха-ха! Это я, я! А вы целовали меня, преклонялись предо мной, сначала как богачом, потом как общественным деятелем... А разбогател-то я с денег старухи... Вы меня не считаете сумасшедшим, нет ведь?
   Все чувствовали себя страшно оскорблёнными его речью и поэтому не сочли его помешанным, каким наверное сочли бы, если б он покаялся пред ними смиренно и тихо. Но он оскорблял, издевался, и глаза его блестели огнём внутренней силы, а не безумия. Сильные всегда возбуждают ненависть у слабых.
   Все заволновались, затолпились.
   - Полицию! - крикнул кто-то, и явилась полиция. Опьянённый своим подвигом, Павел Николаевич всё говорил, решительно и громко:
   - Во мне закона нет, и сердце моё умерло! Храните сердца ваши от разрушения - вкорените в них закон. Не будьте равнодушны, ибо равнодушие смертоносно для души человека!
   Но он был преступник... Как могли видеть в нём пророка? На него смотрели со злобой и ненавистью, а он отвечал всем презрением и сарказмом сильного.
   - Вот это так! - сказал извозчик, вдруг появляясь пред ним с улыбкой восхищения на своём маленьком морщинистом лице.
   - Вот это так, это дело! Так и надо было давно бы ещё. Теперь ты будешь страдать. И страдай - это хорошо! Теперь у тебя есть крест. Всегда надо иметь крест на вые своей. Это - первое дело для жизни! Страдай, неся его, и воспитаешь душу свою чисту... Без креста невозможно. А с ним всегда в жизни точку найдёшь, твёрдую точку. Теперь ты оживишься страданием-то твоим. И путь есть у тебя: к богу ты придёшь... Убил? Ничего! Разбойника помнишь? Прощён был, а всего восьмью словами господу помолился. Теперь ты, брат, осмыслился. Иди себе, страдай. Про людей не забудь. Не многим они лучше тебя...
   Всё стало как-то линять вокруг Павла Николаевича: всё исчезало куда-то, и появлялся свет, красный, дрожащий - свет, от которого глазам было больно.
   Земля сотрясалась...
   ...........................................................................
   Перед Павлом Николаевичем, когда он открыл глаза, явилась фигура жены в ночном дезабилье, с утомлённым лицом и нервно дрожащей верхней губой; в одной руке держала лампу под розовым абажуром, другой трясла мужа за плечо.
   - Павел! пусти меня... Иди к себе... и разденься. Как это удобно спать столько времени одетым!
   - Подожди...
   - Пожалуйста, нечего... Пойми, что я утомлена.
   - Юля! Что я пережил.
   - Переспал.
   - А? Да... Верно. Это сон - и прекрасно. И знаешь ли ты...
   - Я хочу лечь...
   - Нет, послушай... Как фантастично! Этот извозчик, пойми - извозчик! Почему именно извозчик?
   - Потому, что ты не выспался и бредишь. Уходи же!
   - Но, Юленька, я расскажу всё...
   - Завтра...
   - Ну, хорошо. Чёрт знает, что иногда снится! знаешь - во всём этом есть смысл. Мы, действительно, слишком равнодушны и слишком легко поддаёмся жизни.
   Дай мне заснуть и философствуй потом. Только нельзя ли про себя. Ты не хочешь понять, что я встала сегодня в восемь утра, а теперь третий час ночи.
   - Голубонька! Не стану... Молчу...
   Он перебрался на свою кровать, и чуть только голова его коснулась подушки, как уже почувствовал сладкое предчувствие обнимающей его дрёмы.
   - Сон, ей-богу, интересный... И с моралью. Послушай же, Юля... А то я забуду всё.
   Жена не отвечала ему. Огонь лампы подпрыгнул, тени на стенах дрогнули, и комната наполнилась тьмой.
   - Осмыслиться. Да, осмыслился... - шептал про себя Павел Николаевич, засыпая.
   С улицы в комнату глухо доносилось медное пение праздничных колоколов и порой стук ночного караульщика. 1895 г.
   ПРИМЕЧАНИЕ
   Впервые напечатано в "Самарской газете", 1895, номер 277, 25 декабря.
   В тексте рассказа купчиха Заметова в первом случае названа автором Капитолиной Петровной, а во втором Сосипатрой Андреевной.
   Рассказ "Извозчик" в собрания сочинений не включался.
   Печатается по тексту "Самарской газеты".