Горланова Нина. Коса с небес

   Феликс Прогар всегда на лекциях говорил студентам: от настоящего внимания зависит размер вашего будущего кладбища - там будут лежать те, кого вы могли бы спасти во время операции, но не спасли, потому что знаний не хватило. А знаний не хватило, потому что плохо слушали, как вот вы, например, молодой человек, - у вас кладбище будет очень-очень большое...
   Но он никогда не говорил, что сам иногда старается избегать некоторых операций. Если интуиция говорит, что не хочется делать какую-то операцию (хотя видимых причин для беспокойства нет), все равно что-нибудь случится. Или послеоперационное осложнение, или больной умирает прямо на столе.
   Феликс Прогар бросил взгляд на непромытый снимок - можно было видеть, что образование перекрыло мочеточник, а вся остальная картина тонула в каких-то петлистых художественных извращениях... Что за жизнь она себе сделала, что так запустила? Мы, конечно, отток мочи для начала наладим через брюшную стенку, чтобы она дальше не отравлялась, трубку выведем вот сюда. Но не лежит душа, что-то будет. Хорошо бы сейчас оказаться дома, где ждет его нетускнеющая любовь - шахматы. Жена, правда, в последнее время часто грозила тряпкой ни в чем неповинным фигурам (включая сюда и фигуру мужа): "Я вам всем покажу!"
   Но нечего делать. Срочный случай. Отступать некуда. "Граф попытался отогнать дурные предчувствия"...
   Он сказал коллеге Скачкову:
   - Сейчас выведем трубку, гистология, потом сердце подкрепим, да еще непонятно, что там у нее с болями в молочной железе. Не организм, а Тришкин кафтан.
   Размывая руки, ожидая, когда пациентка Лукоянова окончательно замрет в анестезиологической истоме, Феликс спросил:
   - Что же моей пить от аллергии: супрастин или кларитин?
   - Бессмертин, - безрадостно буркнул через маску анестезиолог.
   "Графиня вскрикнула: "Вы подлец!""
   - Давно такого не видал, - ворчал Скачков. - Не в один же день все это произошло! Она с высшим образованием. Не в деревне...
   - Справимся, - вяло ободрил его Феликс Прогар.
   - Лука ты наш, Лука!
   Феликс с жаром вспомнил:
   - Привезли, помнишь, Ефимовских? Кричали: последняя стадия (он проглотил слово). А старик пошел в туалет, кровь хлынула горлом, оказалось просто язва.
   Скачкову тоже вдруг захотелось, чтоб все было уже позади и он бы выпил немного спирту и пошел по палатам - править позвоночники желающим. Но капельница вот она, больная интубирована, Афанасьич дал отмашку: "Начинайте".
   А Юле все-таки показалось странным, что наркоз на нее не действует. Она догадалась, что бригада хирургов ждет какого-то командира. И вот он пришел человек в черной маске. И то снимет ее, то наденет. Ходит тут, раскомандовался, всем под руку говорит... Снимет маску - хирурги двигаются бодрее, глаза - заводные! Наденет командир свою черную маску - все тайком вздыхают, глаза утомленные...
   Феликс почувствовал, что пот змеится по переносице. "Повернись", сказал он операционной сестре и вытер лоб - об ее халат сзади.
   - Пульс нитевидный. Она уходит!
   Юля удивилась, зачем этот неприятный надел маску на все тело. Черную.
   - Эта дренажная трубка здесь нужна, как слону сифилис, - заскрежетал Скачков.
   - Метастаз на метастазе сидит, - голос Феликса оборвался.
   И тут, как будто всего этого было еще мало, раздался частый стук в окно. Феликс подошел еще в маске: с той стороны две синички долбили клювами стекло. И это соединилось у него с упоением, с которым они бились за эту дистрофичную красавицу.
   - ...! - сказал он, удивляясь, что восторг не прошел, а перешел в нечто вроде: "Теперь уже не будет мучиться - летальный исход наступил". Мелькнуло и замерцало: хорошо? Да, хорошо, а вдруг бы не было такого фокуса природы, как смерть? И захватывающий восторг до вечера продолжался, мысль о всеобщем космическом избавлении жужжала, не ослабевая. Что-то патологическое? Зима очень холодная, авитаминоз, может, нервы. И в этом году он перестал ходить в шахматный клуб, вот что. Раньше его не очень раздражало, что там (втихую от властей) играют на деньги. А нынче почему-то не смог этого выносить. Пальцы загнул - посчитал. До отпуска оставалось четыре месяца. И тут снова две синички постучали к нему в окно кабинета.
   - И вы замерзли? Да, холода стоят... как никогда!
   Засиял свет, но не тот, что трогает наш студенистый глаз. Яркость такая милосердная, какую Юля никогда не видела еще. Все было просто и унесено отсюда. Вечные глаза ловили этот нетленный свет, это бесконечное струение Сути. С каждым мигом все помогало. Она выхватила взглядом-шаром все вокруг.
   Выделились две фигуры. Две и в то же время одна.
   - Мы все знаем. Арсика ждет детский дом.
   Тут Юля заметила, что отец выделился ярче:
   - Я буду Богородицу просить за внука!
   - Проси, чтобы Юлю вернули назад! - озабоченно добавила Любовь.
   Вспышки, отрывки каких-то музык, затем помрачения с долбящими ритмами это были сигналы ухода всяких сил. Юля понимала, что она ощущает только в этом вечную борьбу. "На земле мы себя ощущаем отдельно от всех, а здесь границы устанавливаются взаимной любовью!" Ей было навечно ясно, что родителям уже хорошо.
   - Мы не хотим, чтобы он оказался в детском доме...
   Как только это отзвучало, в небесной обстановке произошла наводка на резкость, и в нижнем углу появилось тухлое здание, битком набитое одинокими детскими существами. Лицо матери Юли было наполнено сияющими слезами, а отец говорил голосом надежды, зовущим со всех сторон:
   - Госпоже наша, Богородице, да святится имя Твое, помоги!
   Юля увидела вмиг, что слова тут - уже и дела. Только отец упомянул о просьбе, Дева уже встала вдали перед самым большим сгущением Света и, видимо, собралась попросить за горестную Юлю, которая вот-вот оставит сына сиротой. Но это желание Ее уже было молитвой. И все мгновенно вложилось друг в друга. И Сын ответил:
   - Верните ее на землю!
   - Но у нее обрезаны волосы!
   - Так дайте ей косу.
   Юля даже не разглядела ангела, который вручил ей обрезанную ее косу. Мелькнул, восшумел и все. Она словно уже знала, что нужно перебирать по косе вниз. И вот уже телебашня завиднелась сбоку, на земле. Значит, уже точно близко земля, есть верх и низ. И все другое. Арсик, скоро я увижу тебя, родной! Она сообразила, что до больницы надо взять левее, пусть эти хирурги зашьют меня как следует, а то что - на живую нитку сметали! Юля поняла: надо взять левее, она искосила косу, а может, ангел помог ей в этот миг, потому что опять что-то восшумело над головой. И тут Юля увидела нянечку Георгиевну, которая выполняла ее просьбу и надевала крестик на тело еще теплое. Еще Юля в своем нисхождении видела, сколько, оказывается, входов и выходов есть во всех наглухо закрытых помещениях. И сверху, и снизу в них беспрестанно входили утешители и соблазнители... Значит, весь мир прорыт этими входами?
   Приблизившись к окну, Юля успела увидеть картино-мысли Георгиевны, которыми та жалела сироту Арсика. Но тут Юля соединилась со своим телом, и все выключилось. Человеческими глазами она смотрела на глухие стены морга и пыталась кричать:
   - Люди! Люди же! Зашейте меня еще раз.
   Но голос почти не выходил из горла. Нездешний свет появился еще раз и пробежался бликом по стене, делая ее в своем пробеге прозрачной. И Юля увидела, что по двору деловито ступают люди.
   Вроде бы прошло какое-то время. Закутанный от мороза сторож въехал с каталкой, на которой лежало очередное тело из терапии, о чем говорили штампы на простыне. Усталое лицо санитара-сторожа выражало: "Ну когда же вы перестанете! Я хотел сейчас прилечь немного... А вы сюда да сюда! Одна из хирургии, один из приемного прямо, два ДТП. Куда в такой холод вас понесло, а?" Навидался он здесь родственников. Вот что странно. Все ведь атеисты, а тут атеизм словно слетает. "Как же я на военную хирургию пойду - не поспал, с дымной головой?!" (Забегая вперед, скажем: напрасно студент Б. тревожится о своей голове - на экзамен он не попадет- его увезут с реактивным неврозом.)
   Юля попыталась его поманить бескровной рукой, он закричал: "А-а-а-а" и с этими "А-а-а" вбежал в корпус. От страха его крик звучал как бы дурашливо.
   - Что случилось? - спросил дежурный врач Скачков.
   - Я чуть глаза там не оставил! Как человек медицины понимаю: эта бескровная рука... это пришла! А-а-а! Оживают они!
   - Ужысь, ужысь, - вздыхала над ним санитарка.
   Она недавно похоронила мужа, но если Никанорыч встанет и снова будет пить да ее бить?! Значит, зря радовалась, что он навсегда успокоился...
   Скачков лично отправился в морг. Когда он подошел к Юле, она все еще не могла говорить, а словно шелестела:
   - Ра-дуй-ся...
   - Что?
   - Радуйся, безнадежных надеждо!
   Он взглядом умолял ее растаять, как мираж. А словами обещал немедленно зашить-перешить-посмотреть-увезти...
   В прожекторе жизни Юля сразу увидела себя - школьницу, потом - невесту, наконец - разведенную жену. И вспомнила огнезрачный престол, который дважды видела в печи... Зашьют, сто свечей поставлю Богородице!
   В операционной Феликс Прогар снова услышал стук в окно. Он уже знал, что это синички. После такого решил внимательно их рассмотреть, но ничего особенного не нашел: птички как птички, ну разве что похожи на двух горбоносых старушек.
   - Так, - сквозь зубы проговорил Скачков, - метастазы где?
   - Ошиблись. Это были не метастазы, а просто похожие...
   - А похожие... где?
   - Не знаю.
   - Не был бы я кандидат медицинских наук, в Бога поверил бы!
   ...Потом, когда хирурги все перешили и оправились, они говорили друг другу, что, конечно, природа так сильна, и у организма такой запас прочности! Кутузов тут мелькнул с турецкой пулей, пролетевшей через всю голову, и Ленин, конечно. Так уговаривали они друг друга, выставляя на стол заветные мензурки со спиртом. Лишь один растущий молодой талант Клинов перед тем как выпить перекрестился. Тут все навалились на него с жалостью: путевку в Усть-Качку дадим, курс антидепрессантов... А он им говорит:
   - Мне и так хорошо. Я все понял.
   Афанасьич, анестезиолог, за спиной Клинова покрутил у виска: мол, все больше ему не говорите ничего. И вообще об этом не надо. Но остановиться было невозможно.
   - Она же ушла у нас на столе, - разводил руками Феликс. - А вот дышит, и глаза блестят. Я специально глаза посмотрел - блестят.
   - Ну и что блестят? Подумаешь, - Афанасьевич видел, что мужики натурально не в себе, но значит, мало выпили; он подлил всем побольше.
   Скачков заговорил отрывисто, как пародист на эстраде:
   - Ну, я вскочил, лечу, прибежал, говорит... "Радуйся!"
   Клинов, приняв добрую порцию спирта, решился на целый рассказ: мол, дед по секрету... Это... к Сталину приезжал один священник, и ему было видение-знамение или как... что надо вокруг Москвы обнести икону Богородицы, тогда немцы не войдут, а уже куда обнести - они на подступах, и что придумал Сталин - на самолете облетели с иконой!
   - Вот что интересно: кто она такая, что ее вернули сюда? - спросил Феликс Прогар. - Надо изучить... по карточке. История болезни, то-се.
   А по палатам уже рос и ширился слух о чуде, рождались подробности: свет в морге был немилосердный, глаза не выдерживали. Воскресло уже пять человек. Потом - семь.
   А Юля очнулась в палате, но не решалась открыть глаза. Попробовала мысленно прочесть "Символ веры" - получилось! Значит, память со мной!.. Арсик, скоро мы увидимся...
   - Смотрю: тут трубка из меня торчит, там обрубка - куст такой из человека сделали, - говорила низким грудным голосом женщина на соседней кровати.
   - А ко мне слетел сегодня сон, - начала рассказывать другая. Хорошева, ты почему отключилась от наших бесед?
   Забегая вперед, скажем, что Хорошева здесь не скажет ни слова - она отключилась на трое суток: как потом выяснилось, сочиняла грандиозную благодарность врачам и сестрам.
   В это время на каталке привезли вновь прооперированную. Оказалось, что каталка не снижается - сломалась. Сестра выбежала, а больная слезла и отвезла каталку в коридор, вернулась и легла на свободное место. Приехала сестра с пустой каталкой и закричала в ужасе:
   - Каталка где?
   - Чего кричите? Я ведь не украду ее, - ответила новенькая. - Отвезла в коридор.
   - Да как вы не понимаете: я хотела вас со сломанной переложить на другую, снизить и потом - на кровать... - не договорив, сестра убежала за хирургом.
   Все забегали. Примчался Феликс Прогар, стал осматривать швы.
   - Что, понравилось тебе что-то у меня? - спросила новенькая игриво.
   - Мне сейчас не до шуток! Проверю швы и бежать...
   - Вот бы мне с вами пробежаться. Вы куда?
   - У меня будет двадцать минут у трупа.
   - Труп, наверное, холодный... мне двоих не разогреть.
   Юля не выдержала и открыла глаза: новенькая разбитная девушка ресницами приглашала хирурга... потом... куда-нибудь... Какой-то грубый оптимизм излучала вся эта сцена в послеоперационной палате. Нужный всем.
   Когда Феликс Прогар ушел, новенькая представилась:
   - Марго. Я им говорила: все там у меня уберите, чтобы я могла сколько хочу и когда хочу. А они: мы не там режем, мы аппендицит...
   - Марго, у нас тут лежит знаете кто? Воскресшая, да-да, - сказала женщина-куст и тоже представилась: - Меня зовут Валерия.
   - А меня - Юля, - представилась тихим голосом Юля.
   - Хитрая проснулась! Ну вы и хитрая! Мне и раньше говорили, что верующие специально хитро организуют чудеса, чтоб всех обмануть... но я в первый раз воочию вижу!
   - Бог свидетель, я ничего не организовывала, - растерялась Юля.
   - Вопрос так не стоит, - сказала Марина, к которой слетел сон.
   - Вопрос не стоит, и это подчеркивает импотенцию его, вопроса, отрезала Марго.
   На нее так цыкнули, что она заповторяла все слова из предыдущего диалога: "Ну, организуют чудеса, чтоб всех обмануть, верующие, дальше что?"
   Но в этот миг прибежала нянечка, у которой недавно умер муж. У нее все лицо уже сбежалось в рот, который тоже уносился куда-то внутрь, оставив узкую щель доброй улыбки:
   - Ты, наверно, какая-то необыкновенная, раз тебя оживили ТАМ? зашептала она. - Или сын необыкновенный?
   Юля отрицательно покачала головой.
   - У Бога разряды, думаете, есть какие-то? - шепотом отвечала она. Если и есть, то все наоборот: кому много дано, с того много и спросится.
   И уже через минуту Юлю на каталке суматошно повезли в другую палату, у дверей с перепугу поставили двух милиционеров. Им сказали, что ужасная Лукоянова нарушила все законы (забыв добавить, что это законы природы). Две недели они пасли дверь.
   Вот как так получается, что, когда выбирают пару людей, один из них маленький и толстый, а другой - исключительно высокий и сухопарый?! Милицейские взгляды просто выметали больничный коридор. Юля была одна в палате. И стражи прожигали взглядами каждый раз молодую медсестру, входящую к больной, так что юная Катя чувствовала приятное волнение, понимая их внимание в нормальном смысле. Милиционеры как бы ненароком, игриво, прижимались к Катюше. И не знала она, бедная, что каждый из милиционеров бедром прощупывает карманы ее халата: нет ли там диктофона от враждебных радиоголосов. Говорят, две передачи уже было, и несли такую чушь! Пермь назвали старинным сибирским городом, Лукоянову возвели в дворянство, но потом, правда, опровергли. Якобы им позвонили из ФРГ и сказали, что у Юлии Петровны в Германии отыскался дядя, из коренных крестьян. Милиционеры от нечего делать высчитывали, сколько лет дяде Юли, оказавшемуся в Германии. Если его угнали немцы в сорок первом, а было подростку четырнадцать, то... Забегая вперед, скажем, что кое-что хорошее от наличия милиционеров все же случилось: в конце концов красавица Катюша вышла замуж за одного из них (того, который высокий).
   Студент Павел Тилайкин в морге застонал от скуки вслух, и ему ответил стон из глубины холодильника. Он оглянулся: уже несколько дежурств его мучили эти ослышки! С тех пор как воскресла Лукоянова и напарник Паши, свидетель случившегося, попал в больницу, сам Паша уже сколько раз подбегал к месту рождения звука, а то и на цыпочках подкрадывался, страшась столкнуться с кем-нибудь из восставших. Третий сменщик - странный старик Котилло - уже донимал Пашу страшильными сюжетами: то у него якобы летаргические девушки вспархивали с прозекторского стола, то оттаявшие граждане будили сторожа. "Прикинь: я задремал, а клиент за ногу дергает". Паша оглядел холодильную камеру: ничего уже нет в этих фигурах, кроме скопища медленно гаснущих клеток. Как там мы проходили: нейроны окочуриваются через пять минут, клетки в крови - через два часа и тэ дэ. Он еще раз вздохнул. Странное эхо сегодня: возвращает вздох с какой-то подвывающей добавкой. "Я тебя, зараза!" - горячо шептал Паша. Или собаки, или бомжи, или бомжи, или собаки. Забирались и те, и эти, всякое бывало на памяти Паши. Он подрабатывал здесь уже третий год. Сам же считал себя мудрым и бессмертным. Казалось, что все жизни и все опыты лежащих вокруг тел спрессовались в нем. Так что же было? Какие звуки? Вооружившись штыковой лопатой, он побрел по ярко освещенному коридору морга. Стоны и поскуливания плыли такие, что можно было призадуматься. Наконец Пашу осенило: в камеру забрался сам Котилло, в голове того, старика, потрескивает "Северное сияние" (медицинский спирт- 60%, газировка - 40%). Никого, однако, не обнаружив, Паша решил успокоиться записыванием своих мыслей и впечатлений. "А ведь это рассказ получается", - понял он и стал выбирать себе красивый псевдоним. Забегая вперед, скажем, что сейчас он известный писатель, живет в Санкт-Петербурге. Но его псевдоним мы не будем здесь раскрывать - не имеем на то его разрешения...
   Юля не понимала, почему ей дали первую группу, ведь руки-ноги-голова все в порядке, но, впрочем, и понимала. Еще в больнице медсестра Катя шепотом поведала, что хирурга таскают и обвиняют, будто бы он задел во время первой операции не тот нерв, а анестезиолога - что передозировал наркоз. С самой Юлей несколько раз беседовали и советовали молчать, никому ничего не рассказывать, не проповедовать.
   - Я и не проповедую!
   - Вообще об этом не говорите никогда.
   - Я не могу. Я должна...
   Валентина Лихоед однажды принесла Юле газету со статьей, честно говоря, весьма сумбурной: есть, мол, мнение, что пора оживить антирелигиозную пропаганду, ибо есть всякие явления природы, которые выглядят, как чудо, но только - для темных людей! А на самом деле все это не что иное, как волновые процессы и магнитные игры от взрывов на солнце. Природа-матушка, она ведь такая сложная, брат! Она ведь заковыристо-хитрая, почти и не знает, что делает.
   Народ - он разнокипящий.
   Одни сразу поняли, что было что-то такое чудесное в родном городе.
   Другие - народные мыслители, Кулибины-Можайские, говорили о чрезмерных запасах сил организма.
   Третьи вспоминали, что 26 января в шесть с четвертью в окрестностях населенного пункта Дивья потерпело крушение космическое блюдце, после чего в рядом стоящем утесе образовалась расщелина, по которой старушки со всей области бодро вползали наверх, приобретая необыкновенную молодость (так что даже многие из них после поступили в техникум).
   А четвертые посмеивались: эх, народ ты наш народ, каким ты был до революции темным, так тебя советская власть и не переделала, что тебе надо еще, народушко, что?!
   И это все бурлило, несмотря на то, что городское общество "Знание" от Башни смерти до самых до окраин произвело ковровые бомбардировки лекциями о ложных чудесах. Одновременно радио и телевидение переполнились выступлениями ученых об успехах советской реаниматологии. "Не чудо, а установленный научный факт". Это утверждалось в разных вариантах. Оно, конечно, можно у нас воскресить любого, но не при помощи какого-то фокуса, а силой самой современной науки. Но тут самая ничтожная часть населения не поверила властям: какая реанимация, если Лукоянова лежала уже в морге?!
   29 июля Юлю вызвали в КГБ. В кабинете сидел смутно знакомый Юле человек.
   - Генка, ты, что ли? Так ты же в Армении!
   - Отец заболел, я попросил о переводе сюда.
   Она подумала, что его специально вызвали, чтоб воздействовать сильнее на нее, но он сразу развеял ее подозрения: сейчас пойдет и доложит по начальству, что ему нельзя с нею работать, так как они учились в одном классе. Но и не только учились! Генка выделял Юлю в классе, один раз на перемене задал такой вопрос: "Ты знаешь одно из самых совершенных творений природы - еще Дарвин посвятил этому свой гимн?!" - "Бабочка, что ли?" "Бабочка вообще ни хрена не делает, только летает". - "Ну кто же?" - "А вот кто!" И он показал дождевого червя в банке. Нашел, чем испугать. Она в огороде этих червей видала-перевидала... Потом родители Генки получили квартиру с городе, и он стал учиться в другой школе. Доходили слухи, что он работает в КГБ, но в Армении... Только... у него же зубы были - свитые в косу, а сейчас - голливудская улыбка прямо. Ну, сменили, выправили, в этой организации нужны люди неприметные.
   Как дочь шьющей матери, Юля с первого взгляда уловила, какой мир искусства скрыт в скромном сером костюме, что на Генке. Словно лекала другие были, по которым сшито. (Сейчас слово "лекало" не звучит с такой волшебной силой, как тогда.) Такой же костюм, как приросший к фигуре, Юля увидит вскоре на своем дяде из ФРГ. Об этом дяде и говорил что-то Генка: мол, его, брата Юлиного отца, в двухлетнем возрасте не повезли в ссылку, а оставили у крестного, потом немцы угнали в Германию... КГБ его разыскало, он за нею приедет: дядя Ганс/Иван Лукоянофф. Тут же, заметив Юлин меряющий взгляд, Генка довольно сказал:
   - Это нам из Японии привезли.
   Многолетняя ухоженность Геннадия Витальевича при невнимательном взгляде могла сойти за породу. Но при внимательном взгляде Юля разглядела некую общую несвинченность ухоженных черт.
   - Может, скоро вообще наш придет к власти, - продолжал он особым доверительным голосом, - так что зря нас не любят - мы все больше и больше силы набираем.
   - Андропов, что ли? - поразилась Юля, потому что Андропов только впечатление тела производил (видела его фотографию в окружении других политбюровских божков).
   - Леонид Ильич очень-очень болен, - с заботой сказал Генка. - Все ведь не вечные. Это лишь кое-кто верит в чудеса, потому что... научная база не проникла в массы.
   Не дай Бог, если кэгэбешник заберется на верхнюю ступеньку власти, думала Юля, ведь их не любят, а отсюда комплексы. Это будет сплошной детдомовец, сплошной Сережа Упрямцев - выпил и сразу: "Я вам всем покажу! Вы у меня поплачете-попляшете!"
   Маленький человек, сколько надежд питали вокруг тебя умные люди, сколько мечтали: вот ты вырастешь! А он и не думает расти, он лишь планирует подравнять всех под себя (или ниже).
   - Юльк, а почему ты не сменила фамилию? Я-то думал, что ты давно не Лукоянова!
   - Долго объяснять... советская власть все сделала, чтоб наш род прекратился... а мы не хотим. Фамилию вот хотя бы сохраняем.
   - Ну, хорошо поговорили, - с облегчением завершил беседу Генка (в глазах его был ужас: если она будет всем говорить то, что думает, то с нею сделают... сделают... а вот ничего и не сделают, сами же говорили, что нельзя ее уничтожать, а то эта "сука по небу полетит, и все полетят с должностей"). Он так поспешно убежал, что Юля поняла: она его больше не увидит никогда в жизни. Как хорошо, Генка!..
   Ей принесли чаю, и юноша, подавший чашку, исчез в каком-то шкафу. Пить Юля не стала: вдруг там что-то подмешали. Вскоре пришел невысокий лысоватый человек. Видно, что он себя изрядно накрутил, потому что кипел возмущением не из собственной сердцевины, а по поверхности. Его розовые черты лица перепончато дрожали.
   - Итак, известное событие с вами произошло... какого числа тысяча девятьсот восемьдесят второго года от гипотетического Рождества Христова?
   Эх, сам ты гипотетический - сомнительная личность, подумала Юля. Он смотрит на меня так, словно у меня взгляд антисоветский, дыхание антисоветское и каждое движение антисоветское.
   Дрожь лица перекинулась у него на голосовые связки, и он завизжал:
   - Сука! Ты будешь отвечать резко, четко, без заминки?! - и он поводил кулаком возле ее подбородка, а потом схватился за сигарету.
   Юлю никогда никто не называл сукой до этого мига, даже Сергей во время подпитий максимум, что мог сказать, это: "Я вам всем покажу!"
   "Господи, подскажи, как спастись!" - испуганно бормотала она.
   В это время кэгэбэшник, показывая, как его расстроила подлая фанатичка, щелкнул газовой зажигалкой, чтобы закурить. Вдруг высунулся длиннущий язык пламени и одним махом слизнул у мучителя ее сперва и ресницы, и брови, потом перекинулся на волосы. Запахло так, как у них на Стахановской осенью, когда резали и опаливали свиней. У Юли был пиджак на локте - еще ничего не поняв, она бросила его своему мучителю. А он сразу закутался и выбежал вслепую, вытянув руки и громко мыча от того, что припекло. Юля слышала из коридора его громкие заикания:
   - Это все она, он-на! В-вс-се она...
   У нее ручеек потек по спине между лопатками. Она, конечно, слышала, как здесь пытают! Что делать? И вдруг в запредельной тишине здания стали слышны какие-то нормальные слова:
   - Она - зажигалка - сама...
   - Валера, я так за тебя испугался!
   - Слишком с-сильно я крутанул просто.
   - "Скорую" вызвать?
   - "Скорую" не нужно - глаз видит.
   - А что болит?
   - Просто ожог на лбу...
   Комплексы комплексами, а где-то они кончаются. "Я вам всем покажу!", а как прихватило, так заговорили человеческими голосами, и потрясены, и сочувствуют, и готовы помочь. Ну, а с другой стороны, даже шакалы в стае не едят ослабевшего товарища... Получается, что выход один: ушибленных, закомплексованных должно быть меньше, а значит - меньше КГБ... Спецслужбы должны занять свое рабочее место - ловить шпионов, маньяков, и тогда их будут уважать.