Горман Эд. Финал всего этого

   - Да, конечно.
   - Наверное, это послужило первым толчком. То есть чтобы прийти сюда и переспать с тобой. - Она засмеялась. - Моя мамочка крепко за тебя зацепилась. Я весь вечер следила за ее лицом. У-у-у! Как бы то ни было, я подумала, что это хороший способ поквитаться с ней. Переспать с тобой, хочу я сказать. Но еще до конца вечера... Господи, Роджер, это чистейшее безумие, но я влюбилась в тебя до невероятия.
   Мне хотелось сказать, что и я тоже. Но я не мог. Пусть внешне я стал новым Роджером, но внутри был старой моделью во всех отношениях стеснительным, нервничающим и изнывающим от ужаса, что мое сердце будет растерзано.
   На заре мы в третий раз занялись любовью в моей широкой кровати, и с подоконника снаружи за нами следили сойка и алый кардинал, а утренний ветерок вздыхал, запутавшись в сосновых ветвях.
   После третьего раза мы минут двадцать молча лежали, обнявшись, пока она не сказала:
   - Мне придется быть неромантичной.
   - Сколько угодно.
   - Гусиная кожа.
   - Гусиная кожа?
   - И мочевой пузырь.
   - И мочевой пузырь?
   - И утреннее дыхание.
   - Ты меня совсем запутала.
   - А. Я замерзаю. Б. Мне абсолютно необходимо посикать. И В. Можно мне воспользоваться твоей зубной щеткой?
   В следующие три недели она провела у меня по крайней мере дюжину ночей, а в те ночи, когда по той или иной причине нам не удавалось встретиться, мы вели нескончаемые телефонные разговоры, как и все недавние влюбленные. Неважно, что говорить, лишь бы слышать ее голос, лишь бы она слышала твой.
   Только изредка я немного трезвел, и меня тут же захлестывала волна страха. Я потеряю ее и останусь вовеки неутешен. Мой слух, обоняние, вкус, осязание были насыщены ею - но придет день, и ничего не останется, и я буду вовеки один, сокрушенный невыразимой тоской. Но что, черт дери, мне было делать? Уйти самому? Невозможно. Она была спасением и источником жизни, и мне оставалось только цепляться, пока не отвалятся пальцы, и я не останусь один в безграничном темном океане.
   В том году восьмое декабря обернулось нелепо солнечным днем, из тех, которые внушают нам, будто весна уже близка. Два часа я потратил на колку дров за домом и переноску их в дом. Топливо для новых свиданий. И вот, когда я в очередной раз оказался внутри, в дверь позвонили. Посмотрев наружу, я увидел Эми. Она выглядела замечательно - даже лучше, чем тогда в клубе - если бы не синяк под глазом.
   Я впустил ее, спросил, не хочет ли она кофе, но она отказалась и села в кожаное кресло, которым мы с Кендрой все еще иногда пользовались.
   - Мне необходимо поговорить с тобой, Роджер. - Под пальто из верблюжьей шерсти на ней оказался белый свитер с высоким воротом и сшитые на заказ джинсы. В белокурых волосах голубая лента - вид у нее был очень сексуальный на провинциальный манер.
   - Я слушаю.
   - И мне необходимо, чтобы ты был со мной честным.
   - Если ты будешь честной со мной.
   - Синяк?
   - Синяк.
   - Кто еще, кроме Рэнди. В прошлый вечер вернулся домой пьяный, я отказалась спать с ним, и он меня ударил. Он спит с кем попало, и я боюсь, он что-нибудь подхватит. - Она покачала головой с глубокой серьезностью, на какую я не считал ее способной.
   - И часто он?
   - Спит с кем попало?
   - Бьет тебя.
   Она пожала плечами.
   - Часто. И то, и другое, хочу я сказать.
   - Почему ты не уйдешь от него?
   - Потому что он меня убьет.
   - Господи, Эми, это смешно. Ты можешь прибегнуть к защите закона.
   - По-твоему, закон остановит Рэнди? Особенно когда он пьян? - Она вздохнула. - Просто не знаю, что мне делать.
   Я вернулся, чтобы украсть эту женщину у мужа. Но теперь я не хотел ее красть. Даже позаимствовать ее не хотел. Мне было только жаль ее, и я несколько растерялся.
   - Ну, а теперь расскажи мне про Кендру.
   - Я люблю ее.
   - До чего же, мать твою, чудесно, Роджер. Просто чудесно, мать твою.
   - Я знаю, что много старше ее, но...
   - А, Бога ради, Роджер! Не в этом дело.
   - Разве?
   - Разумеется. Подойди и сядь.
   - Рядом с тобой?
   - Вот именно.
   Я подошел и сел. Рядом с ней. От нее пахло изумительно. Тем же одеколоном, которым пользовалась Кендра.
   Она взяла меня за руку.
   - Роджер, я хочу спать с тобой.
   - По-моему, это не такая уж удачная мысль.
   - Все эти годы ты был влюблен в меня. Это нечестно.
   - Что нечестно?
   - Ты должен был и дальше любить меня. Так ведь положено.
   - Что положено?
   - Ну, ты знаешь. Романтическая любовь до конца жизни. Мы же с тобой романтики, Роджер. Ты и я. Кендра больше похожа на отца. Секс и ничего больше.
   - Ты спала с ее мальчиком.
   - Только потому, что мне было страшно и одиноко. Рэнди как раз избил меня сильнее обычного. Я чувствовала себя такой беспомощной! Мне необходимо было хоть на что-то опереться. Ну, ты понимаешь. Почувствовать, что я женщина. Что кто-то меня хочет. - Она взяла обе мои руки, поднесла их к губам и нежно поцеловала. Я ничего не мог с собой поделать. Она начинала воздействовать на меня именно так, как рассчитывала. - Я хочу, чтобы ты снова был влюблен в меня. Я помогу тебе забыть Кендру. Я, правда, сумею.
   - Я не хочу забывать Кендру.
   - Если копнуть, она такая же, как Рэнди. Потаскушка. Она разобьет тебе сердце. Нет, правда.
   Она вложила в рот два моих пальца и начала их посасывать.
   В постели она была очень хороша, возможно, в техническом смысле лучше Кендры. Но она не была Кендрой, и этим все исчерпывалось.
   Мы лежали в последних отблесках серого дня. И поднялся ветер - внезапно резкий зимний ветер, а она попыталась возбудить меня во второй раз, но без толку. Я хотел Кендру. И она знала, что я хочу Кендру.
   Во всем этом было нечто невыразимо печальное. Она была права. Романтичной любви - тому кинороману в цвете, о котором я грезил - следует, вопреки всякому вероятию, длиться вечно, как в рассказах Ф.Скотта Фицджеральда. Но нет. И Эми теперь была для меня просто еще одной женщиной с несколько большим числом морщинок, чем я подозревал, с животиком, одновременно и милым, и комичным, с венами, точно выцветшие голубые змейки на бледной плоти ее ног.
   И тогда она заплакала, а я мог всего лишь обнять ее, и она напрасно снова пыталась возбудить меня, и поняла, что дело не во мне, а в ней.
   - Не понимаю, как я оказалась тут, - наконец сказала она сумеркам, сгущавшимся над холодной серостью Среднего Запада.
   - У меня в доме?
   - Нет. Тут. Сорока двух, будь они прокляты, лет. С дочерью, которая крадет единственного мужчину, по-настоящему меня любившего. - А потом она сказала, а глаза у нее были ледяными, как зимняя луна. - Но, может, все не получится тютю блядски утю, как она рассчитывает.
   Позднее мне пришлось вспомнить про это - про тютю блядски утю, имею я в виду.
   Кендра пришла в тот же вечер в девять. И первые полчаса я занимался с ней любовью, а вторые пытался решить, рассказать ей про то, что ее мать приходила ко мне, или нет.
   Позднее, перед топящимся камином с замечательным старым "черным" фильмом "Шансы против наступления завтра", мы во второй раз занялись любовью, и вот тогда, лежа в милой прохладе ее рук, когда наши запахи и выделения слились воедино, я сказал:
   - Сегодня сюда приходила Эми.
   Она напряглась. Вся.
   - Зачем?
   - Это непросто объяснить.
   - Стерва! Я так и знала.
   - Что она придет сюда?
   - Что придет и повиснет на тебе. Что и было, так?
   - Так.
   - Но ты не...
   Мне ни разу не приходилось лгать ей прежде, и это оказалось гораздо труднее, чем я предполагал.
   - Иногда все вырывается из-под контроля...
   - Блядство!
   - Я хочу сказать, без всякого намерения, случается...
   - Блядство, - повторила она. - Ты ее трахнул, так?
   - Из самых лучших побуждений, ты...
   - Перестань вякать. Просто скажи это. Скажи, что ты ее трахнул.
   - Я ее трахнул.
   - Как ты мог?
   - Я не хотел.
   - Конечно.
   - И я смог только раз. Второго не было.
   - Как благородно.
   - И я сразу же об этом пожалел.
   - Эми говорила мне, что ты, когда выглядел урод уродом, был одним из самых прелестных людей, каких она когда-либо знала.
   Она встала, воплощение красоты, бесстыдно нагая, и направилась в спальню.
   - Лучше бы ты оставил свое лицо безобразным, Роджер. Тогда бы твоя душа осталась прекрасной.
   Несколько секунд я пролежал, раздумывая над ее словами, а потом ринулся в спальню.
   Она одевалась с бешеной торопливостью. Но еще не успела застегнуть бюстгальтер. Только одна грудь скрылась в чашечке. Вторая выглядела одинокой и необыкновенно милой. Мне нестерпимо захотелось расцеловать ее и потетешить, как младенца.
   Но тут я вспомнил, зачем оказался здесь.
   - Полная чушь, и ты это знаешь.
   - Что - чушь? - сказала она, убирая в чашечку вторую грудь. На ней уже были колготки, но юбку она еще не надела.
   - Да все это дерьмо, будто мне следовало оставить свое лицо безобразным, чтобы моя душа осталась прекрасной. Не подвергнись я пластической хирургии, ни ты, ни твоя мать даже не поглядели бы на меня.
   - Неправда!
   Я улыбнулся.
   - Черт! Не отрицай, Кендра. Ты красавица. И не стала бы связываться с уродом.
   - Послушать тебя, так я полная пустышка.
   - Кендра, это же глупо. Спать с Эми мне не следовало, и я сожалею.
   - Меня удивляет только одно: как это она еще мне ничего не сказала. Наверное, выжидает момента поэффектнее. И в ее версии, не сомневаюсь, ты бросишь ее на кровать и изнасилуешь. Вот что сказал ей мой отец в тот вечер, когда она застукала нас вместе. Что это я хотела...
   - Господи! Так ты...
   - Не до конца. Очередной вечер в клубе мы с Рэнди перебрали и каким-то образом кончили борьбой в кровати, а тут входит она и... Ну, возможно, я изо всех сил постаралась создать у нее впечатление, будто мы как раз приступили, когда она вошла, и...
   - Да, чудесные в вашей семье отношения!
   - Все это гнусно, и, поверь, я понимаю.
   Я стоял в спальне, полной теней, освещенной только месяцем над косматыми соснами, и на меня навалилась усталость.
   - Кендра...
   - Не могли бы мы просто полежать рядом? - В ее голосе тоже звучала усталость.
   - Ну конечно.
   - Без чего-либо, хочу я сказать.
   - Я знаю, что ты хочешь сказать. И, по-моему, это чудесная мысль.
   Мы тихо пролежали, наверное, шесть-семь минут, прежде чем занялись любовью - и еще никогда мы такие неистовствовали. Она набросилась на меня, даря наслаждение и боль в равной мере. Это было очищение, в котором я отчаянно нуждался.
   - Она всегда была такой.
   - Твоя мать?
   - Угу.
   - Соперницей?
   - Угу. Даже когда я была маленькой, если, кто-нибудь хвалил меня, она злилась и говорила: "Ну, девочкам ничего не стоит выглядеть красивыми. Другое дело сохранять красоту, когда становишься старше".
   - И твой отец ничего не замечал?
   Она горько усмехнулась.
   - Мой отец? Ты шутишь? Он обычно заявлялся домой поздно вечером, окончательно напивался, а потом забирался ко мне в постель и щупал меня.
   - Господи!
   Горький вздох.
   - Мне наплевать. Теперь. Да пошли они на ...! Через шесть месяцев я получу свое наследство - от деда по отцу, - а тогда перееду, и пусть они играют в свои дурацкие блядские игры.
   - Сейчас подходящий момент, чтобы сказать, что я тебя люблю?
   - А знаешь, что самое сумасшедшее во всем этом, Роджер?
   - Так что?
   - Я тоже тебя люблю. В первый раз в жизни я кого-то люблю по-настоящему.
   В ночь на 20 января, полтора месяца спустя, я лег рано с новым романом Сью Графтон в руках. Кендра отзвонилась из-за насморка. Я достаточно ипохондрик и не огорчился, что мы не увиделись, как условились.
   Звонок раздался перед двумя часами ночи, когда я крепко спал - и именно тогда, когда проснуться особенно трудно.
   Но я все-таки встал и долго слушал стенания Эми. Мне потребовалось много времени, прежде чем я понял, чем, собственно, вызваны ее рыдания.
   Похороны происходили в темное снежное утро. Пронизывающий ледяной ветер чуть не сбил с ног тех, кто нес поблескивающий серебряный гроб от катафалка к могиле. Все вокруг было унылее тундры.
   Позже в загородном клубе, где был сервирован поминальный завтрак, ко мне подошел мой старый школьный товарищ и сказал:
   - Держу пари, когда они его изловят, это будет черномазый.
   - Я не удивлюсь.
   - Ну, да. Бедняга спит в своей постели, и тут какая-то черная образина расстреливает его, а потом идет по коридору и стреляет в бедняжку Кендру. Говорят, она никогда уже не сможет ни ходить, ни говорить. Сидеть в чертовом инвалидном кресле с утра до ночи! Я в шестидесятых и семидесятых был либералом, но теперь я по горло сыт их дерьмом. По самый подбородок сыт.
   Эми запоздала. В былые дни ее могли обвинить в том, что она сделала это нарочно, чтобы оказаться в фокусе всеобщего внимания. Но теперь у нее имелась веская причина. Она вошла медленно, опираясь на палку. Грабитель, который поднял стрельбу в ту ночь и украл драгоценностей больше чем на 75 тысяч долларов, ранил ее в плечо и ногу и бросил так, видимо, сочтя убитой... Как Кендру.
   В черном платье и черной вуали Эми выглядела чертовски эффектной. Черный цвет придавал ей траурную сексуальность.
   Выстроилась очередь. Следующий час Эми принимала соболезнования стоявших в очереди, как и накануне в морге. Были слезы и смех со слезами, и ругательства со слезами. Старики выглядели ошарашенными - мир стал абсолютно непостижимым: вы богаты, а к вам в дом все равно вламываются и убивают вас в вашей собственной постели. Пожилые кипели гневом (т.е. проклятые черномазые!), а у молодых был скучающий вид (Рэнди же был алкоголиком, который еле держался на ногах и шипал всех молоденьких девушек за ягодицы - ну и что, если он издох, извращенец?).
   Я был последним в очереди, и, увидев меня, Эми затрясла головой и зарыдала.
   - Бедняжка Кендра, - сказала она. - Бедняжка! Я знаю, как много она значила для тебя, Роджер.
   - Мне бы хотелось навестить ее сегодня вечером, если можно. В больнице.
   Эми еще раз всхлипнула под вуалью.
   - Не думаю, что стоит. Доктор говорит, ей необходим покой. А Вик сказал, что утром у нее был очень утомленный вид.
   Пуля вошла ей в голову чуть ниже левого виска. По всем законам ей следовало бы мгновенно умереть, но боги были в игривом настроении и позволили ей жить - парализованной.
   - Вик? Какой Вик?
   - Наш медбрат. Ах, я забыла! Ты же его не видел, верно? Он у нас только с воскресенья. Очень милый. Его рекомендовал один из хирургов. Ты с ним еще познакомишься.
   Я познакомился с ним спустя четыре вечера. У кровати Кендры.
   Очень атлетический и надменный, наш белокурый Вик, с рождения получивший тело и лицо, которые никакая пластическая хирургия не могла бы создать. Прирожденный Тарзан для моей обездоленной. Казалось, он вот-вот сорвет с себя темный дорогой костюм и устремится назад в джунгли убить парочку-другую львов. Кроме того, он был гордым владельцем презрительной усмешки, столь же впечатляющей, как и его тело.
   - Роджер, это Вик.
   Он постарался раздавить мне пальцы, я постарался не поморщиться.
   Потом мы все трое посмотрели на Кендру в кровати. Эми наклонилась и нежно поцеловала Кендру в лоб.
   - Моя бедная деточка. Если бы я только могла ее спасти...
   Я в первый раз увидел, как Вик прикоснулся к ней, и мгновенно понял по его собственническому виду, что все - далеко не такое, каким кажется. Возможно, он был медбратом, но для Эми еще и кем-то особым, интимно близким.
   Вероятно, они почувствовали, как я насторожился - во всяком случае Вик. Вик снял руку с ее плеча и в благопристойной позе мальчика в церковном хоре уставился на Кендру сверху вниз.
   Эми одарила меня быстрой улыбкой, явно стараясь прочитать мои мысли.
   Но мой интерес тут же угас. Я пришел к Кендре. Нагнувшись над кроватью, я взял ее руку и поднес к губам. Сначала я ощущал неловкость под взглядами Эми и Вика, а затем мне стало абсолютно все равно. Я любил ее, а остальное меня совершенно не трогало. Она была очень бледной, глаза у нее были закрыты, а ее-лоб покрывала тонкая пленка пота. Голова у нее была вся в белых бинтах, вроде тех, которые всегда фигурировали в богартовских фильмах, а также тех, которыми воспользовался Борис Карлофф в "Мумии". Я поцеловал ее в губы и окаменел от чудовищности всего этого. Женщина, которую я люблю, лежит почти мертвая - причем такая рана должна была ее убить - а у меня за спиной, только изображая горе, стоит мать Кендры.
   Вошел доктор и сообщил Эми результаты нескольких тестов, проведенных утром. Несмотря на кому, она, видимо, начала реагировать на определенное стимулирование, которое еще неделю назад никак на нее не действовало.
   Эми заплакала, предположительно в знак благодарности, а затем доктор попросил, чтобы его оставили наедине с Кендрой, и мы вышли в холл подождать.
   - Вик переезжает к нам, - сказала Эми, - и уже будет там, когда Кендра вернется домой. Круглые сутки рядом с ней будет незамедлительная помощь. Чудесно, правда?
   Вик внимательно наблюдал за мной. Презрительная усмешка не сходила с его лица. Вид у него был такой, будто он только сейчас обнаружил на каблуке кусочек собачьего экскремента. Не так-то просто быть могучим белокурым богом. Очень трудно не выпячиваться.
   - Так значит, вы знакомы с хирургом Кендры, - сказал я Вику.
   - Что?
   - Эми упомянула, что он рекомендовал вас ей.
   Они переглянулись, и Вик сказал:
   - Ну, да, хирург, ага.
   Он бормотал, будто кандидатка на звание мисс Америки, отвечающая на вопрос о патриотизме.
   - И вы переезжаете туда?
   Он кивнул со скорбным видом, как он, вероятно, полагал. Если бы он только мог как-то убрать эту усмешку!
   - Я хочу помочь, насколько в моих силах.
   - Как мило.
   Если он уловил мой сарказм, то ничем этого не выдал.
   Вышел доктор и заговорил округлыми шепотными фразами, уснащенными научным жаргоном. Эми пролила еще несколько слез благодарности.
   - Ну, что же, - сказал я, - мне, пожалуй, пора. Тебе ведь надо побыть с Кендрой без помех.
   Я поцеловал Эми в щеку и пожал протянутую руку Вика, который поставил свою хватку с максимальной на среднюю. Ведь и у кусков мяса бывают сентиментальные минуты. Он, даже попытался немножко сыграть роль, наш Вик.
   - Трудность в том, чтобы заставить ее уйти до полуночи.
   - Значит, она задерживается допоздна, а? - сказал я.
   Эми потупила глаза, как пристало святой, которую восхваляют в ее присутствии.
   - Допоздна? Она бы всю ночь просидела тут, если бы ей разрешили. Ее отсюда не вытащить.
   - Да, у нее с Кендрой были особые отношения.
   Эми сарказм уловила. В ее глазах мелькнул гнев, но тут же угас.
   - Я хочу вернуться к ней, - сказала она. И мать Тереза не сумела бы произнести это убедительнее.
   Я спустился на лифте на первый этаж, потом по запасной лестнице поднялся на четвертый. Мне была видна дверь в палату Кендры, но ни Эми, ни Вик заметить меня не могли.
   Они ушли через десять минут после меня. Невозможно оторвать Эми от постели ее дочери, а?
   На протяжении следующих полутора месяцев Кендра пришла в сознание, научилась правой рукой справляться с карандашом, и ее глаза наполнялись слезами всякий раз, когда я входил в дверь. Она все еще не могла говорить, не могла ни шевелиться ниже пояса, ни двигать левой рукой, но меня это не отталкивало. Я любил ее даже еще сильнее и тем доказал себе, что я не такой поверхностный человек, как мне порой представлялось. Так хорошо узнать в сорок четыре года, что хотя бы потенциально ты можешь стать взрослым.
   Она вернулась домой в мае после трех напряженных месяцев физической реабилитации и глубочайшей депрессии из-за ее несчастья - в мае бабочек и цветущих вишен, и запахов бифштексов на рашпере в садах величественного особняка в тюдоровском стиле. Сады занимали четыре акра прекраснейшей земли, а три этажа дома включали восемь спален, пять ванных комнат со всеми принадлежностями, три не со всеми, библиотеку и солярий. Имелась еще длинная прямая лестница, начинавшаяся почти от самой входной двери. Эми позаботилась снабдить лестницу приспособлением, позволявшим Кендре подниматься и спускаться по ней в инвалидном кресле. Мы образовали неплохой квартет - Кендра и я, Эми и Вик. Четыре-пять вечеров в неделю мы ужинали в саду, а потом возвращались в дом и смотрели фильм в гостиной по телевизору с большим экраном. Три сиделки дежурили по восемь часов, и когда Кендре - безмолвно сидевшей в кресле в том или другом из своих стеганых халатов пастельных тонов - что-нибудь требовалось, тут же делалось все необходимое. Эми по меньшей мере дважды за вечер окружала Кендру нежными заботами, а Вик отправлялся принести что-нибудь не слишком нужное, видимо, пытаясь убедить меня, что он и правда усердный медбрат.
   Я все чаще уходил из конторы пораньше и проводил остаток дня с Кендрой в ее комнате. С дневной сиделкой она занималась разными лечебными упражнениями, но никогда не забывала нарисовать для меня что-нибудь и вручить мне рисунок с гордостью маленькой девочки, радующей своего папочку. Меня каждый раз он очень трогал, этот ее подарок, и, вопреки первоначальным сомнениям, сумею ли я быть ей мужем - не сбегу ли и не найду ли себе сильную и здоровую подругу, ведь не зря же я вытерпел всю эту пластическую хирургию, верно? - я понял, что люблю ее даже сильнее, чем раньше. Она вызывала у меня нежность, которая мне нравилась. Вновь я почувствовал, что для меня есть, пусть слабая, надежда когда-нибудь стать взрослым. Мы смотрели телевизор или я читал ей интересные газетные сообщения (ей нравились ностальгические статьи, которые иногда печатают газеты), или я просто говорил ей, как я ее люблю. "Плохо для тебя", как-то написала она на своей табличке и указала на свои парализованные ноги. И заплакала. Я час простоял перед ней на коленях, пока тени не вытянулись и не полиловели, и думал, как нелепо все обернулось. Прежде я боялся, что она бросит меня - такая молодая, такая красивая, такая волевая, использующая меня только чтобы свести счеты с матерью, - а теперь те же поводы для тревоги были у нее. Всеми способами в моем распоряжении я старался внушить ей, что никогда ее не покину, что моя любовь к ней придает моей жизни смысл и благородство, о каких я прежде понятия не имел.
   Наступило жаркое лето, трава пожухла, в темных холмах позади дома по ночам полыхали пожары, будто следствие бомбового налета. И в одну из этих ночей, когда Вик отправился куда-то, а легко утомляющуюся Кендру уложили в постель, меня в моей машине поджидала Эми.
   На ней были слепяще-белые очень короткие шорты и топик, в котором еле умещались ее упругие груди. Она сидела справа, держа в одной руке мартини, а в другой сигарету.
   - Помнишь меня, морячок?
   - А где красавчик?
   - Он тебе не нравится, верно?
   - Не очень.
   - Он думает, что ты его боишься.
   - Я и гремучих змей боюсь.
   - Как поэтично! - она затянулась и выпустила струйку голубизны на фоне лунного неба. Машину я поставил в дальнем конце двора у трехместного гаража. Это был тупичок, укрытый соснами от посторонних глаз. - Я тебе больше не нравлюсь, верно?
   - Нет.
   - Почему?
   - Я не хочу об этом говорить, Эми.
   - Знаешь, чем я занималась сегодня днем?
   - Чем?
   - Мастурбировала.
   - Рад за тебя.
   - И знаешь, о ком я думала?
   Я промолчал.
   - Я думала о тебе. О той ночи, которую мы провели у тебя дома.
   - Я люблю твою дочь, Эми.
   - Я знаю, ты считаешь, что как мать я куска дерьма не стою.
   - Хм! Откуда у тебя такие мысли?
   - Я люблю ее по-своему. Я хочу сказать, что, возможно, я не безупречная мать, но я ее люблю.
   - Вот, значит, почему ты даже губ ей не подкрашиваешь? Она в чертовом инвалидном кресле, а ты все боишься, что она оттеснит тебя в сторону.
   Тут Эми меня удивила. Вместо того чтобы отрицать, она засмеялась.
   - А ты проницательный, сукин сын.
   - Иногда я об этом жалею.
   Она откинула голову и посмотрела в открытое окно.
   - И зачем они высаживались на Луну!
   Я ничего не сказал.
   - Испортили всю блядскую романтику. Луна была такой таинственной. Столько про нее есть мифов, и так увлекательно было думать о ней! А теперь это просто еще одна дерьмовая каменная глыба. - Она допила мартини. - Я изнываю от одиночества, Роджер. От одиночества без тебя.
   - Полагаю, Вику не хотелось бы это услышать.
   - У Вика есть другие женщины.
   Я посмотрел на нее. Я еще никогда не видел, чтобы она действительно страдала. И меня это злобно обрадовало.
   - После того что вы с Виком сделали, вы заслуживаете друг друга.
   Она была быстра как молния. Выплеснула мне в лицо остатки коктейля, выскочила из машины и хлопнула дверцей.
   - Подонок! Ты думаешь, я не понимаю, на что ты намекаешь? Ты думаешь, я убила Рэнди, так?
   - Рэнди... и пыталась убить Кендру. Но она не умерла, как ей полагалось, когда Вик ей выстрелил в голову.
   - Подонок!
   - Когда-нибудь ты за это заплатишь, Эми. Обещаю тебе.
   Она все еще держала бокал. И разбила его о мое ветровое стекло. По стеклу разбежалась паутина трещинок. Эми злобным шагом прошла между соснами в невидимость.
   Не я коснулся этой темы. Ее коснулась Кендра. Я надеялся, что она не сообразит, кто в ту ночь проник в дом. У нее хватало трудностей, чтобы хоть как-то жить. А это только добавило бы новых трудностей.
   Но она сообразила. Как-то в прохладный августовский день, когда в воздухе впервые повеяло осенью, она дала мне листок, и я подумал, что это ее ежедневная любовная записочка.
   ВИК. ЧЕК. ССОРА. $
   Я поглядел на записку, потом на нее.
   - Я что-то не понимаю. Ты хочешь, чтобы я за что-то заплатил Вику?
   Ее мечущиеся голубые глаза ответили "нет".
   Я задумался. Вик. Чек. И тут до меня дошло.
   - Вик получил от кого-то чек?
   Мечущиеся голубые глаза сказали "да".
   - Вик с кем-то ссорился из-за чека?