Говард Роберт Ирвин. Багряная цитадель

   Толстая шея поднялась еще выше, а голова нависла над узником. Змей уставился на фонарь в нише над макушкой короля. Капля яда упала на обнаженное бедро человека, и прикосновение ее было подобно удару добела раскаленного стилета; перед глазами Конана заплясали цветные пятна, но он даже не шевельнулся. Не дрогнул ни один мускул, не задрожала ресница, ничто не выдало боли от ожога. Змей завис над ним, как бы желая удостовериться в наличии искры жизни, тлевшей в непривычной фигуре — и в паузу врезался лязг отпираемой двери.
   Осторожное и пугливое, как и все его собратья, пресмыкающееся с неожиданной для его величины быстротой повернулось и исчезло во мраке. Двери остались открытыми, решетка вошла в стену, и могучая чернокожая фигура встала в коридоре, освещенном пламенем наружного факела. Человек вошел в подземелье и осторожно прикрыл за собой решетку, следя за тем, чтобы засов не защелкнулся. И когда пришелец вошел в круг света — Конан увидел почти нагого негра гигантского роста. В одной руке негр держал связку ключей, в другой — широкий меч.
   Чернокожий заговорил, и говор его был диалектом народов побережья, хорошо знакомым Конану с тех времен, когда он пиратом рыскал у побережья страны Куш.
   — Долго же я ждал этой встречи, Амра!..
   Он назвал Конана именем, под которым киммериец был знаком кушитам в годы своего корсарства. Амра — Лев. Губы невольника исказила странная гримаса, обнажив белоснежные зубы, а глаза заблестели в свете фонаря красноватыми отблесками.
   — Многим пришлось рискнуть мне ради сегодняшней встречи! Смотри, Амра
   — вот ключи от твоих цепей, украденные у спящего евнуха. Что дашь за них?
   — Десять тысяч золотых лунов! — быстро ответил Конан, чувствуя учащенное биение сердца.
   — Мало! — крикнул негр. — Слишком мало за такой риск! Любимцы Тсотха-ланти могут выползти из тьмы и сожрать меня, а если Шукели узнает о случившемся — он подвесит меня за ноги. Мало! Так что ты дашь за ключи?!
   — Пятнадцать тысяч и дворец в Пуатене, — бросил Конан. Чернокожий радостно взвизгнул и высоко подпрыгнул, давая выход своей радости.
   — Больше! — выкрикнул он. — Хочу больше! Что дашь?
   — Черный пес! — неистовая злоба овладела королем. — Был бы я свободен
   — дал бы тебе сломанную шею! Или Шукели послал тебя поиздеваться надо мной?!
   — Шукели не знает о том, что я здесь, белый человек, — ответил невольник, вытягивая шею так, словно хотел заглянуть в душу Конана. — А я знаю, знаю тебя давно, с тех времен, когда я был вождем свободного племени, прежде чем стигийцы поймали меня и продали на Север. Помнишь ли ты взятие Адомби, когда твои морские волки ворвались в город? Ты убил вождя перед дворцом короля Айяги, другой вождь сумел уйти — убитым был мой брат, Амра, а тот, кто бежал, был я! Хочу цену крови, Амра!
   — Освободи меня — и получишь столько золота, сколько весишь сам! — сказал Конан.
   Глаза чернокожего налились хищным блеском.
   — Ты, белый пес, сын своей подлой расы — но черному человеку золото никогда не заменяло пролитой крови! Цена, которую ты заплатишь — твоя голова!
   Яростным воплем прозвучали последние слова, и гулкое эхо понеслось вдоль коридора. Конан напрягся, подсознательно подтягивая оковы, охваченный отвращением при одной мысли о том, что придется умирать смертью беззащитного ягненка.
   И внезапно он замер — над плечом беснующегося негра возник неясный контур ритмично раскачивающегося туловища.
   — Тсотха никогда не узнает! — с хохотом кричал черный, слишком упоенный долгожданным триумфом, чтобы обращать внимание на творившееся у него за спиной. — Жрец не войдет в подземелье, прежде чем демоны не обдерут мясо с твоих костей, а кости вырвут из оков. Твоя жизнь будет моей, Амра!..
   Невольник широко расставил массивные ноги и обеими руками взмахнул тяжелым мечом. В это мгновение гигантская тень с колоссальной скоростью ринулась вперед и вниз, и клиновидная голова нанесла удар, отзвук которого покатился по тоннелям, вырубленным в скалах. Ни один стон не вырвался из толстых, синюшных губ, открывшихся в гримасе агонии. Конан только успел заметить, как одновременно с ударом жизнь угасла в негре, как пламя свечи под порывом ветра. Отброшенное в сторону тело упало поперек коридора, и чудовищные кольца оплели его, скрыв эбеновую кожу. До ушей Конана долетел хруст ломающихся костей. Внезапно он задрожал — ключи и меч выпали из рук убитого невольника и теперь валялись на каменном полу. Конан наклонился, чтоб поднять ключи, но цепь оказалась слишком короткой. Дрожа от возбуждения, с подкатывающим к горлу сердцем, он зацепил их пальцами ноги, подтянул поближе и судорожно схватил руками, едва сдерживая крик радости.
   Через несколько минут он был свободен. Конан поднял лежавший на полу меч и огляделся. Его окружала только тьма, в которой и исчез змей, унося с собой изуродованные останки, лишь отдаленно напоминавшие теперь человеческое тело. Конан повернулся к открытым дверям и в несколько прыжков был уже у них — когда в темноте раздался взрыв хохота, а решетка закрылась перед его вытянутой рукой. Из-за прутьев выглядывало лицо, схожее с маской на статуе сумасшедшего скульптора — евнух Шукели пришел за украденными ключами. Но в злорадном торжестве он не заметил меча в руках киммерийца. Выкрикнув проклятье, Конан ударил, подобно кобре. Меч свистнул в прутьях решетки, и смех кастрата сменился предсмертным хрипом. Шукели согнулся в последнем поклоне своему убийце и рухнул грудой жира, напрасно пытаясь удержать ладонями вываливающиеся внутренности. Конан радостно оскалил зубы — но решетка от этого не открылась. Осязание, привычное к металлу, подсказало, что прутья по твердости не уступают клинку, и пытаться их перерубить — означало сломать оружие. Но ощупывая решетку, Конан ощутил на ней следы укусов гигантских клыков и вздрогнул при мысли о чудовищах, оставивших такие углубления на стали прутьев.
   Сейчас ему осталось лишь одно — поиски иного выхода. Взяв из ниши фонарь, он пошел по коридору, сжимая в руке меч. За змеем и его жертвой по каменному полу тянулся кровавый след. Тьма, слегка рассеянная светом фонаря, подкрадывалась к варвару на бесшумных лапах; по обеим сторонам тоннеля зияли черные отверстия, и король держался середины, внимательно осматривая пол перед собой в опасении свалиться в какой-нибудь колодец.
   Неожиданно его остановил странный звук — голос жалобно плачущей женщины. «Очередная жертва Тсотха-ланти», — подумал он, проклиная чародея, и свернул во влажный и низкий боковой коридор, продвигаясь в направлении, откуда доносился голос; по мере приближения голос усиливался. Подняв фонарь повыше, киммериец обнаружил впереди странные очертания и едва не наткнулся на бесформенную тушу, растянувшуюся на полу. Изменяющиеся очертания встреченного создания напоминали осьминога, но короткие щупальца были слишком ничтожны для такого корпуса, а тело непрерывно дрожало, как студень, одним своим видом вызывая тошноту. Из омерзительной желеобразной массы торчала голова жабы, и Конан заметил в ужасе, что женское рыдание исходило из отвратительных иссиня-черных губ.
   Взгляд выпуклых подвижных глаз остановился на варваре, и плач сменился громким высоким смехом; трясущееся тело неуклюже задвигалось в сторону пришельца. Конан повернулся и побежал, не доверяя силе своего меча. Хотя бестия эта несомненно было соткана из земной материи, но лишь один вид ее потряс киммерийца до глубины души. Он сомневался, сможет ли выкованное человеком оружие нанести рану подобному созданию. Еще некоторое время он слышал отголоски шлепанья за спиной, сопровождаемые диким хохотом; безошибочное ухо варвара улавливало в голосе человеческую нотку, и Конан вспомнил, как точно такой же смех исходил из пухлых чувственных губ блудниц из Шадизара — Города Разврата, когда на невольничьем рынке раздевали донага выставляемых на продажу рабынь. Каким же сатанинским искусством вдохнул Тсотха-ланти жизнь в это чудовище?
   Конану казалось, что он видел нечто, самим своим существованием противоречащее законам природы. Он бегом бросился к главному коридору, но прежде чем добежал до него, очутился в маленькой квадратной комнатке на стыке двух тоннелей; и вбегая в нее, заметил он небольшую плоскую фигуру на полу. Прежде чем киммериец сумел остановиться или сменить направление, он зацепился ногой за что-то мягкое, пронзительно пискнувшее — и рухнул во весь рост. Фонарь выпал из руки и погас, ударившись об пол. Конан поднялся, оглушенный падением, и стал нащупывать путь в темноте вытянутыми руками; падая, он потерял ориентацию в пространстве и не мог сообразить, в какой стороне лежит главный коридор. Искать фонарь было бессмысленно, так как без огнива нечего было и думать развести огонь. Наткнувшись на стену, он ощупал ее и обнаружил выходы тоннелей, куда и направился наугад. Он не знал, как долго пришлось ему идти в полной темноте. Но инстинкт предостерег варвара, и он застыл на месте. Ему почудилась впереди бездонная пропасть, окруженная мраком. Встав на колени и передвигаясь на четвереньках, он коснулся ладонью края колодца. Скользкая и влажная стена уходила вертикально вниз. Вытянув руку вперед, Конан нащупал концом меча противоположный край. Мысль перепрыгнуть колодец мелькнула в его голове и тут же исчезла. Он все же хотел найти главный коридор, лежащий где-то позади. Слабый сквозняк, поднимающийся из колодца, пошевелил его черную гриву. Конан попробовал убедить себя, что колодец как-то сообщается с внешним миром, но понимал всю невозможность этого — ведь он находился ниже подножья холма, намного ниже уровня улиц города. Так каким же образом воздух мог проникать в подземелье и возноситься вверх? Откуда-то снизу доносился еле слышимый пульсирующий рокот, напоминающий гул барабанов, гремящих глубоко-глубоко под землей…
   Король Аквилонии вздрогнул, встал и начал отступать. Когда он отошел
   — нечто возникло из колодца; что это такое — он не знал. Напрасно пытался Конан пробить взглядом темноту, он чувствовал лишь едва уловимое присутствие невидимого существа, раздраженно летавшего вокруг него. Конан повернулся, собираясь идти в обратную сторону, но заметил маленькую красную искорку и кинулся к ней, сломя голову. Это оказался его фонарь. Пламя погасло, но обугленный конец смоляного фитиля еще тлел. Осторожно раздув огонь, Конан поднял фонарь со вздохом облегчения. Он стоял в той же квадратной комнатке. Рядом находился тоннель, по которому он пришел из главного коридора. Он нырнул в него без колебаний и заметил, что пламя фонаря качается, словно на него дуют чьи-то невидимые губы. Он вновь поднял фонарь и огляделся, ощущая чужое присутствие. Ничего. Но король так и не смог отделаться от впечатления, что невидимое бестелесное существо летает вокруг него и произносит проклятия, которые он не мог слышать, но подсознательно ощущал их отвратительный смысл. Киммериец взмахнул мечом, и лезвие утонуло в гуще некой паутины. Его охватила тревога. Конан что есть сил бросился вперед, спиной чувствуя обжигающее дыхание.
   И лишь в главном коридоре ощущение враждебного присутствия покинуло его.
   Он быстро пошел вперед, неуверенно озираясь по сторонам и в любую секунду ожидая появления демонов с волчьими клыками и саблевидными когтями. Да и в коридоре уже не стояла прежняя тишина — из глубины земли отчетливо доносились отголоски потустороннего мира. Слышалось хихиканье, писк, кваканье, взрывы сатанинского ликования. Послышался смех, несомненно исходящий из пасти гиены, внезапно перешедший в человеческую речь, прерванную потоком ругательств; несколько раз слышал Конан осторожные шаги чьих-то ног, а у входов в боковые тоннели виднелись очертания причудливых форм, более темных, чем окружающий мрак. Киммерийцу казалось, что он блуждает по аду — аду, созданному Тсотха-ланти. Но ни одно существо так и не показалось до конца из боковых переходов, хотя он ясно различал алчное чмоканье пастей и чувствовал на себе жгучие взгляды хищных глаз. Внезапно до него дошел смысл странного поведения детей мрака — сзади чуть слышно донесся знакомый шелест, и король прыгнул в темноту ближайшего поворота, гася фонарь. Он отчетливо услышал, как по коридору ползет гигантский змей, еще сонный после недавнего пиршества, но уже недовольный ускользнувшей от него очередной жертвой.
   По всей вероятности, главный коридор был охотничьей территорией рептилии, и все остальные существа уступали ей дорогу. Из прочих местных кошмаров змей наименее ужасал Конана. Он даже испытывал к пресмыкающемуся особую симпатию, когда вспоминал хохочущий и трясущийся студень, или бестелесную тварь из колодца, изрыгающую неслышные проклятия. Во всяком случае, змей был существом земным. Ползучая гибель — но гибель телесная, в отличие от других, покушавшихся на умысел и душу.
   Когда змей удалился, Конан раздул фонарь и последовал за ним на безопасном расстоянии. И не пройдя и нескольких шагов, он услышал стон, донесшийся из ближайшего отверстия. Осторожность сдерживала варвара, но любопытство оказалось сильнее. Высоко подняв фонарь, в котором оставался лишь крохотный огарок, он вошел в тоннель. Конан был готов ко многому, но увиденное им привело киммерийца в замешательство. Перед ним была обширная камера, огражденная стальными прутьями, концы которых уходили в пол и потолок. В центре клетки возвышалась фигура человека — или его точная копия.
   Фигуру окружало сплетение толстых лиан, подобных лозам винограда. Лианы покрывали листья необычной формы и багряные цветы. Спутанные крепкие стебли обвивали обнаженное исхудалое тело и, казалось, ласкали его. Один огромный цветок навис прямо над ртом человека; звериный хрип вырвался из полуоткрытых губ, широко открытые глаза в упор смотрели на Конана, но не было в них блеска, свойственного взгляду живого существа — они были стеклянными и пустыми глазами безумца. Пурпурный цветок наклонился и в чувственном поцелуе прижал свои лепестки к раскрытым устам. Тело жертвы задрожало от боли, а лианы заколыхались в экстазе, вибрируя по всей длине. Волны изменяющихся оттенков потекли вдоль змеящихся сплетений; их цвет становился все более сочным, все более ядовитым.
   Конан не понимал смысла происходящего, но догадывался, что стал свидетелем неведомой чудовищной пытки. Кем бы ни была жертва — человеком или демоном — ее страдания тронули сердце варвара. После недолгих поисков он разыскал вход в клетку — маленькую решетчатую дверцу, запертую на большой замок. Один из ключей связки Шукели подошел к нему. Как только Конан вошел в середину, цветы раздулись капюшонами кобры, стебли грозно заколебались, и все задрожавшее растение повернулось в сторону дерзкого.
   Конан чувствовал, что перед ним существо сознательное, обладающее рассудком — растение явно видело его, и он ощущал волну неистовой злобы, излучаемую им. Осторожно приблизившись, король обнаружил место, где из скалы рос основной стебель лиан — солидный, толщиной с человеческое бедро пень. Не обращая внимания на листья и стебли, тянувшиеся к врагу с шипением и шуршанием, киммериец взмахнул мечом и одним ударом перерубил пень. Жертва хищного винограда мгновенно отлетела в угол, выброшенная судорожным движением стеблей; они извивались обезглавленными змеями, образовывая огромный клубок неправильной формы; лианы дрожали и выгибались с громким шелестом листьев, а цветы конвульсивно раскрывали и закрывали свои чашечки. В конце концов растение легло недвижимо. Цвет его поблек, и зловонная белесая жидкость начала сочиться из перерубленного пня.
   Конана вывел из зачарованного созерцания агонии шорох за спиной. Он обернулся, поднимая меч для удара — и застыл в изумлении: человек, освобожденный от палача, пристально рассматривал варвара; глаза на исхудалом лице уже не были лишены выражения — темные, светящиеся умом и утонченностью, и маска идиота полностью сошла с лица жертвы хищного растения.
   Голова его была благородной формы, с великолепным высоким лбом и чертами, наполненными глубокой мудростью. Да и во всей его осанке сквозило нечто аристократическое. Человек заговорил, и первые его слова привели Конана в замешательство.
   — Какой у нас сейчас год?
   — Год Газели. Десятый день месяца Юлук, — ответил удивленный киммериец.
   — Божественная Иштар! — воскликнул незнакомец. — Десять лет!
   Он потер лоб рукой, будто стараясь избавиться от опутывавшей мозг паутины.
   — Все еще затуманено… Ну что ж, после десятка лет бесплодной пустоты и нельзя ожидать, что мышление сразу восстановится. Кто ты?
   — Я Конан. Киммериец родом, и король Аквилонии.
   Человек удивленно моргнул.
   — Да ну? Король… А что случилось с Нумедидом?
   — Я задушил его на собственном троне, в ночь взятия столицы.
   Нотка гордости в ответе короля вызвала улыбку на лице незнакомца.
   — Простите меня, Ваше величество. Я должен был поблагодарить тебя за оказанную услугу. Но сейчас я подобен внезапно разбуженному спящему — и сон мой глубже смерти и полон видениями, страшнее адских. Хотя я понимаю, что освободил меня именно ты. Скажи мне, король, почему ты перерубил мечом пень растения Йотхга, вместо того, чтобы вырвать его с корнем? Я вижу, ты способен на это…
   — Жизнь научила меня не касаться руками вещей, которых я не понимаю.
   — Прекрасная привычка, свидетельствующая о твоей рассудительности. Если бы ты вырвал эти лианы, то нашел бы на корнях уцепившихся за них — и я думаю, что твой меч стал бы бессилен, ибо корни Йотхга погружены в Ад.
   — Но… но кто ты? — заинтересованно спросил Конан.
   — Меня звали Пелиасом.
   — Что?! — в ужасе воскликнул король. — Пелиас? Чернокнижник, соперник Тсотха-ланти, исчезнувший из этого мира десять лет назад?!
   — Исчез, но не совсем, — горько усмехнулся Пелиас. — Тсотха предпочел оставить мне жизнь, но оковы его страшнее ржавого железа. Меня швырнули в сатанинский цветок, семена которого приплыли через Черный Космос с Проклятого Яга, и они нашли здесь плодородную почву в адских глубинах. Когда этот дьявольский виноград высасывал мою душу в отвратительных ласковых объятиях — я не мог вспомнить моей магии и слов, бывших мощью чародея Пелиаса! Днем и ночью пили лианы мой разум, превращая мозг в треснутый кубок. Десять лет! О Иштар, спаси и помилуй!
   Конан не находил подходящих слов и стоял молча, держа в одной руке догорающий фонарь, а в другой — рукоять меча; легко было предположить, что перед ним сумасшедший, но из темных внимательных глаз не выглядывало безумие.
   — Скажи мне, — опять заговорил маг, — Тсотха-ланти в Корхемише?.. Впрочем, можешь не отвечать — сила моя пробуждается, и в твоих мыслях читаю я о великой битве и о великом предательстве, и о короле, пойманном в западню. И вижу я Тсотха-ланти, во весь опор скачущего к реке Тибор, со Страбоном и королем Офира.
   Тем лучше — я еще слишком слаб после долгого сна, чтобы открыто выйти на Тсотха-ланти; мне необходимо время для восстановления былой мощи. Пойдем, король, выберемся из этих подземелий и утешим наши сердца кубком благородного напитка.
   Конан безнадежно махнул связкой ключей.
   — Решетка у входа заперта на засов, и открыть ее можно только снаружи. Есть ли другой выход из проклятых казематов?
   — Есть один, но мы не станем им пользоваться: он ведет вниз, а не наверх, и вряд ли это выход. Но не будем заранее волноваться, поглядим на твою решетку.
   Сказав это, маг неуверенно двинулся по коридору, не до конца доверяя ослабевшим ногам. Конан догнал его, и в голосе киммерийца звучали тревожные нотки.
   — В тоннеле ползает дьявольски большой змей — и как бы нам не влезть прямо к нему в пасть!
   — Я давно знаком с ним, — хмуро ответил Пелиас. — Я вынужден был смотреть, как он пожирает поочередно десять моих учеников. Его зовут Старый Сатха, и он любимец Тсотха-ланти.
   — Так это жрец выдолбил подземелья для своих уродов?
   — Нет, не он. Когда три тысячи лет назад здесь основали город, на взгорье уже высились руины другого города, более древнего. Основатель Корхемиша, король Кхосс Пятый, и вознес свой дворец на взгорье, а копая под ним погреба, наткнулся на коридор, перегороженный стеной. Вломившись туда, Кхосс и обнаружил подземелья. Но его великого визиря постигла столь жестокая судьба, что король приказал вновь замуровать вход. Народу объявили, что визирь свалился в колодец, погреба засыпали, и, со временем, король оставил дворец, построив другой, за городом; оттуда он однажды и бежал в панике, обнаружив какую-то черную пыль на полу своей комнаты. Тогда он перенес весь двор к восточной границе королевства и построил новую столицу. А дворец на взгорье постепенно ветшал и превращался в развалины. Когда Аккутхо Первый вернул былое величие Корхемишу, он на месте руин построил крепость. Она выстояла до времен Тсотха-ланти, — превратившего ее в Багряную Цитадель и открывшего вход в подземелья; что бы ни случилось с великим визирем — Тсотха избежал подобной участи. Наоборот, спустившись в одну из штолен, он вернулся с изменившимся лицом, и странное выражение уже никогда не покидало его глаз.
   Я видел эту штольню, но не собираюсь искать в ней мудрости. Я чародей, и мне больше лет, чем полагают многие люди, — но я человек.
   А что касается Тсотха-ланти, то поговаривают, что однажды ночью танцовщица из Шадизара заснула слишком близко к руинам на Взгорье Дагот и проснулась в объятиях черного демона; вот от этой грешной связи и родилась проклятая помесь, которую теперь называют Тсотха-ланти…
   Внезапно Конан издал предостерегающий крик и отскочил назад, потянув за собой Пелиаса. Перед ними возникло гигантское туловище Старого Сатхи, и извечная ненависть к теплокровным пылала в стоячих немигающих глазах.
   Конан собрал мышцы в комок, готовясь использовать последний шанс — швырнуть умирающий фонарь в распахнутую пасть и доверить жизнь одному-единственному удару меча.
   Но змей не обращал на варвара никакого внимания: он таращился поверх плеча киммерийца на Пелиаса, спокойно скрестившего руки на груди и улыбавшегося.
   Ненависть во взгляде змея стала уступать место дикому страху.
   Он завертелся на месте, внезапное дуновение воздуха коснулось лиц людей — и рептилия исчезла в глубинах тоннеля.
   — Клянусь Кромом! — удивленно пробормотал Конан. — Что могло так напугать эту тварь?!
   — Существа, покрытые чешуей, видят скрытое, — загадочно и тихо ответил Пелиас. — Ты видишь мою телесную оболочку, а он увидел мою обнаженную душу.
   Холод пополз по спине Конана. Он уже не был уверен, является Пелиас человеком или же демоном из глубин, заманивающим свои жертвы в гибельные ловушки. Конан боролся с желанием немедленно погрузить меч в спину идущего впереди мага, но прежде, чем он решился, они подошли к решетке, выделявшейся темными линиями на фоне света наружного фонаря. Мертвый Шукели сидел в луже крови, привалясь к прутьям плечом.
   — Клянусь алебастровыми бедрами Иштар! Кто же наш милый привратник?!
   — вскричал изумленный Пелиас. — Это же никто иной, как благородный Шукели, любящий вешать за ноги моих воспитанников и сдирать с них кожу! Уж не спишь ли ты, Шукели? Почему застыл ты, с брюхом, распоротым, как у свиньи на бойне?!
   — Он мертв, — проворчал Конан.
   — Жив он или мертв, — страшно засмеялся Пелиас, — но решетку он откроет!
   Маг громко хлопнул в ладоши и крикнул:
   — Встань, Шукели! Возвратись из ада, встань с окровавленной земли и открой дверь своим господам! Встань, говорю я!
   Чудовищный стон пронесся по коридору. Волосы встали дыбом на голове Конана, и холодные капли пота защекотали его лоб.
   Евнух вздрогнул и неуклюже повернулся, волоча непослушные руки. Беспощадный смех Пелиаса, острый, как обсидиановый кинжал, вторил движениям мертвого тела, цеплявшегося за прутья решетки.
   Страх овладел Конаном, колени его подгибались. Широко открытые глаза трупа были пустыми и невидящими; внутренности вываливались из живота и путались в ногах Шукели, когда он, подобно огромной кукле, нажал на рычаг засова. Вначале Конану казалось, что евнух каким-то чудом жив, но теперь сомнений не было — Шукели был мертв, мертв уже много часов!
   Пелиас вышел через открывшийся проход, а обливавшийся липким потом Конан поспешил за ним, опасаясь коснуться отвратительной шатающейся фигуры, уцепившейся за решетку.
   Маг не оглядывался, и Конан брел по его следам, сотрясаемый приступами рвоты. Через полдюжины шагов он услышал глухой стук и обернулся