Страница:
- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- 6
- 7
- Следующая »
- Последняя >>
Жан-Кристоф Гранже
Черная линия
Контакт
1
Заросли бамбука.
Благодаря им он нашел тропинку в шелестящем море зелени и добрался сюда. Растения подсказывали ему путь, — нашептывали ему, как следует поступать. Так было всегда. В Камбодже. В Таиланде. И здесь, в Малайзии. Листья касались его лица, звали его, подавали ему сигнал…
Но сейчас эти друзья обернулись врагами.
Сейчас они поймали его в ловушку. Он не знал, как это случилось, но бамбуковые стебли приблизились, сомкнулись, превратились в герметичную камеру.
Он попытался просунуть пальцы в дверную щель. Невозможно. Он стал царапать пол, чтобы раздвинуть доски. Напрасно. Он поднял глаза и не увидел на потолке ничего, кроме тщательно пригнанных пальмовых листьев. Сколько же времени он не дышал? Минуту? Две минуты?
Кругом было жарко, как в парилке. Пот тек по его лицу. Он сосредоточился на стене: каждая щель была заполнена волокнами ротанга. Если ему удастся распутать одну из этих нитей, может быть, сюда проникнет воздух. Он попытался сделать это двумя пальцами — бесполезно. Через несколько секунд он принялся царапать стену, ломая ногти. Он с бешенством ударил по стене и упал на колени. Он здохнет. Он, мастер апноэ, сдохнет в этой хижине из-за нехватки кислорода.
Тогда он вспомнил о настоящей угрозе. Он бросил взгляд через плечо: к нему тянулись темные полосы—медленно, тяжело, как потеки гудрона. Кровь. Она вот-вот настигнет его, поглотит, удушит…
Он со стоном вжался в стену. Чем больше движений он совершал, тем сильнее ощущал, как в нем нарастает желание сделать вдох, — нехватка воздуха терзала его легкие, поднималась к горлу, словно пропитанный ядом комок.
Он опустился на четвереньки и пополз вдоль стены, надеясь найти хоть маленький зазор между ней и полом. Так он прополз немного, словно животное, а потом снова обернулся. Кровь была всего в нескольких сантиметрах. Он взвыл, прижавшись спиной к стене, вдавив пятки в пол, отчаянно пытаясь отодвинуться.
Под нажимом его спины стена поддалась. В камеру белой струей хлынула смесь пыли и соломы. Чьи-то руки оторвали его от пола. Он услышал голоса, крики, приказы на малайском языке. Он увидел перед собой пальмы, серый песок пляжа, ярко-синее море. Он вдохнул полной грудью. В воздухе пахло рыбой. В его мозгу вспыхнули два слова: Папан, Китайское море…
Чьи-то руки уносили его, какие-то люди заглядывали в хижину. Удары кулаков, уколы гарпунов.
Он безразлично сносил все. Он думал только об одном: теперь, когда его освободили, он хочет увидеть ее.
Источник крови.
Обитательницу полумрака.
Он посмотрел в сторону сорванной двери. В глубине хижины к позорному столбу была привязана обнаженная молодая женщина. Десятки ран покрывали ее тело — бедра, руки, торс, лицо. Из ее тела выпустили кровь. Его вспороли, искололи, изрезали, чтобы кровь изливалась на землю медленным и непрерывным потоком.
В этот момент он понял истину: эта мерзость была делом его рук. Ни крики, ни удары, сыпавшиеся на его лицо, не мешали ему сознавать ужасающую реальность.
Это он убийца.
Тот, кто учинил эту резню.
Он отвел глаза. Озлобленная толпа рыбаков спускалась к пляжу, волоча его за собой.
Сквозь слезы он увидел веревку, качавшуюся на ветке дерева.
Благодаря им он нашел тропинку в шелестящем море зелени и добрался сюда. Растения подсказывали ему путь, — нашептывали ему, как следует поступать. Так было всегда. В Камбодже. В Таиланде. И здесь, в Малайзии. Листья касались его лица, звали его, подавали ему сигнал…
Но сейчас эти друзья обернулись врагами.
Сейчас они поймали его в ловушку. Он не знал, как это случилось, но бамбуковые стебли приблизились, сомкнулись, превратились в герметичную камеру.
Он попытался просунуть пальцы в дверную щель. Невозможно. Он стал царапать пол, чтобы раздвинуть доски. Напрасно. Он поднял глаза и не увидел на потолке ничего, кроме тщательно пригнанных пальмовых листьев. Сколько же времени он не дышал? Минуту? Две минуты?
Кругом было жарко, как в парилке. Пот тек по его лицу. Он сосредоточился на стене: каждая щель была заполнена волокнами ротанга. Если ему удастся распутать одну из этих нитей, может быть, сюда проникнет воздух. Он попытался сделать это двумя пальцами — бесполезно. Через несколько секунд он принялся царапать стену, ломая ногти. Он с бешенством ударил по стене и упал на колени. Он здохнет. Он, мастер апноэ, сдохнет в этой хижине из-за нехватки кислорода.
Тогда он вспомнил о настоящей угрозе. Он бросил взгляд через плечо: к нему тянулись темные полосы—медленно, тяжело, как потеки гудрона. Кровь. Она вот-вот настигнет его, поглотит, удушит…
Он со стоном вжался в стену. Чем больше движений он совершал, тем сильнее ощущал, как в нем нарастает желание сделать вдох, — нехватка воздуха терзала его легкие, поднималась к горлу, словно пропитанный ядом комок.
Он опустился на четвереньки и пополз вдоль стены, надеясь найти хоть маленький зазор между ней и полом. Так он прополз немного, словно животное, а потом снова обернулся. Кровь была всего в нескольких сантиметрах. Он взвыл, прижавшись спиной к стене, вдавив пятки в пол, отчаянно пытаясь отодвинуться.
Под нажимом его спины стена поддалась. В камеру белой струей хлынула смесь пыли и соломы. Чьи-то руки оторвали его от пола. Он услышал голоса, крики, приказы на малайском языке. Он увидел перед собой пальмы, серый песок пляжа, ярко-синее море. Он вдохнул полной грудью. В воздухе пахло рыбой. В его мозгу вспыхнули два слова: Папан, Китайское море…
Чьи-то руки уносили его, какие-то люди заглядывали в хижину. Удары кулаков, уколы гарпунов.
Он безразлично сносил все. Он думал только об одном: теперь, когда его освободили, он хочет увидеть ее.
Источник крови.
Обитательницу полумрака.
Он посмотрел в сторону сорванной двери. В глубине хижины к позорному столбу была привязана обнаженная молодая женщина. Десятки ран покрывали ее тело — бедра, руки, торс, лицо. Из ее тела выпустили кровь. Его вспороли, искололи, изрезали, чтобы кровь изливалась на землю медленным и непрерывным потоком.
В этот момент он понял истину: эта мерзость была делом его рук. Ни крики, ни удары, сыпавшиеся на его лицо, не мешали ему сознавать ужасающую реальность.
Это он убийца.
Тот, кто учинил эту резню.
Он отвел глаза. Озлобленная толпа рыбаков спускалась к пляжу, волоча его за собой.
Сквозь слезы он увидел веревку, качавшуюся на ветке дерева.
2
(Специальный репортаж)
СЕРИЙНЫЙ УБИЙЦА В ТРОПИКАХ?
7 февраля 2003 года. Одиннадцать часов утра по местному времени. В Папане, маленькой деревушке на юго-восточном побережье Малайзии, в этот день все идет, как обычно. На дороге, тянущейся вдоль широкого песчаного пляжа, можно увидеть туристов, торговцев, моряков. Внезапно раздаются крики. Под пальмами появляются возбужденные рыбаки. Некоторые из них вооружены: палки, гарпуны, крючья…
Они бегут по кромке пляжа и поднимаются в лес на склоне холма. В их глазах читается ненависть. Их лица пышут яростью, жаждой убийства. Вскоре они достигают еще одного холма, где обычные джунгли переходят в бамбуковую рощу. Тут они сдерживают себя, идут молча. Они только что обнаружили то, что искали: замаскированную крышу хижины. В полной тишине они приближаются. Дверь закрыта. Без малейшего колебания они всаживают свои гарпуны в стену и выламывают дверь.
То, что они видят, похоже на ад. Мужчина, mat salleh (белый), обнаженный до пояса, в состоянии транса скорчился возле порога. В глубине хижины к столбу привязана женщина. Ее тело — одна сплошная рана. У ее ног лежит орудие преступления: нож ныряльщика.
Рыбаки хватают преступника и волокут его к пляжу. Они уже приготовили виселицу. Именно в этот момент ситуация резко меняется: появляются полицейские из Мерсинга, города, расположенного в десяти километрах к северу от Папана, Получив сигнал от свидетелей, они прибыли на место вовремя, чтобы помешать линчеванию. Человека спасают и сажают в камеру в центральном комиссариате Мерсинга.
Эта невероятная история произошла три дня назад недалеко от границы с Сингапуром. Надо заметить, что она не так необычна, как это, может, кажется на первый взгляд. Случаи самосуда до сих пор нередки в Юго-Восточной Азии. Но на сей раз главной неожиданностью стала личность подозреваемого. Это француз. Его зовут Жак Реверди, и человек он не простой. Бывший спортсмен, пользовавшийся всемирной известностью, в 1977-1984 годах он неоднократно устанавливал мировые рекорды по глубоководному погружению без акваланга в категориях «без границ» и «постоянный вес».
С середины восьмидесятых он ушел из большого спорта и уже более пятнадцати лет живет в Юго-Восточной Азии. Сейчас ему сорок девять лет, он работает тренером по дайвингу и разъезжает между Малайзией, Таиландом и Камбоджей. По свидетельствам знакомых с ним людей, это улыбчивый и приветливый, но в то же время одинокий человек, предпочитающий жизнь в стиле Робинзона Крузо в отдаленных бухтах. Что же произошло седьмого февраля 2003 года? Каким образом в хижине, где он жил уже несколько месяцев, оказался труп молодой женщины? И почему малайские рыбаки готовы были немедленно расправиться с ним?
В 1997 году Жака Реверди уже задерживали в Камбодже за убийство молодой немецкой туристки Линды Кройц. За недостаточностью улик его отпустили. Но это дело получило громкую огласку в Юго-Восточной Азии, и когда он обосновался в Папане, местные жители узнали его. И постоянно наблюдали за ним. Когда люди заметили, что он приглашает в свою хижину датчанку по имени Пернилла Мозенсен, их мгновенно охватили беспокойство и страх. В течение нескольких дней молодая европейка не показывалась в деревне. Этого было достаточно, чтобы возникли подозрения и разыгралось воображение…
Согласно первым сообщениям, врачи Клинического госпиталя в Джохор-Бахру насчитали на теле Перниллы Мозенсен двадцать семь ран, нанесенных «холодным режущим и колющим оружием». Раны покрывали ее конечности, лицо, горло — и область половых органов. На пресс-конференции девятого февраля эксперты отмечали «патологическую жестокость».
Журналисты в Малайзии уже говорят об «амоке», убийственном безумии магического происхождения, поражающем людей в этих краях.
Проведя ночь в Мерсинге, Реверди был переведен в психиатрическую клинику в Ипохе, самый известный центр такого рода в Малайзии. С момента задержания он не произнес ни слова: судя по всему, он пребывает в шоке. По словам медиков, такое посттравматическое оцепенение не должно продлиться долго. Сознается ли он в содеянном, когда придет в себя? Или, наоборот, будет пытаться снять с себя вину?
Мы, сотрудники «Сыщика», дали себе слово, что прольем свет на это дело. На следующий день после ареста Жака Реверди мы отправились в Куала-Лумпур, где намереваемся пройти по его следам. Наша команда надеется понять, действительно ли человек превратил этот изумрудно-бирюзовый рай в территорию охоты. Мы хотим проследить его маршрут и выяснить, не было ли на его пути других смертей…
В данный момент мы уже имеем информацию из эксклюзивных источников, дающих понять, что разоблачения только начинаются. Уже в следующем номере вы узнаете гораздо больше о том, что скрывалось за обликом этого зловещего «короля волн».
Марк Дюпейра,
специальный корреспондент «Сыщика» в Куала-Лумпуре
СЕРИЙНЫЙ УБИЙЦА В ТРОПИКАХ?
7 февраля 2003 года. Одиннадцать часов утра по местному времени. В Папане, маленькой деревушке на юго-восточном побережье Малайзии, в этот день все идет, как обычно. На дороге, тянущейся вдоль широкого песчаного пляжа, можно увидеть туристов, торговцев, моряков. Внезапно раздаются крики. Под пальмами появляются возбужденные рыбаки. Некоторые из них вооружены: палки, гарпуны, крючья…
Они бегут по кромке пляжа и поднимаются в лес на склоне холма. В их глазах читается ненависть. Их лица пышут яростью, жаждой убийства. Вскоре они достигают еще одного холма, где обычные джунгли переходят в бамбуковую рощу. Тут они сдерживают себя, идут молча. Они только что обнаружили то, что искали: замаскированную крышу хижины. В полной тишине они приближаются. Дверь закрыта. Без малейшего колебания они всаживают свои гарпуны в стену и выламывают дверь.
То, что они видят, похоже на ад. Мужчина, mat salleh (белый), обнаженный до пояса, в состоянии транса скорчился возле порога. В глубине хижины к столбу привязана женщина. Ее тело — одна сплошная рана. У ее ног лежит орудие преступления: нож ныряльщика.
Рыбаки хватают преступника и волокут его к пляжу. Они уже приготовили виселицу. Именно в этот момент ситуация резко меняется: появляются полицейские из Мерсинга, города, расположенного в десяти километрах к северу от Папана, Получив сигнал от свидетелей, они прибыли на место вовремя, чтобы помешать линчеванию. Человека спасают и сажают в камеру в центральном комиссариате Мерсинга.
Эта невероятная история произошла три дня назад недалеко от границы с Сингапуром. Надо заметить, что она не так необычна, как это, может, кажется на первый взгляд. Случаи самосуда до сих пор нередки в Юго-Восточной Азии. Но на сей раз главной неожиданностью стала личность подозреваемого. Это француз. Его зовут Жак Реверди, и человек он не простой. Бывший спортсмен, пользовавшийся всемирной известностью, в 1977-1984 годах он неоднократно устанавливал мировые рекорды по глубоководному погружению без акваланга в категориях «без границ» и «постоянный вес».
С середины восьмидесятых он ушел из большого спорта и уже более пятнадцати лет живет в Юго-Восточной Азии. Сейчас ему сорок девять лет, он работает тренером по дайвингу и разъезжает между Малайзией, Таиландом и Камбоджей. По свидетельствам знакомых с ним людей, это улыбчивый и приветливый, но в то же время одинокий человек, предпочитающий жизнь в стиле Робинзона Крузо в отдаленных бухтах. Что же произошло седьмого февраля 2003 года? Каким образом в хижине, где он жил уже несколько месяцев, оказался труп молодой женщины? И почему малайские рыбаки готовы были немедленно расправиться с ним?
В 1997 году Жака Реверди уже задерживали в Камбодже за убийство молодой немецкой туристки Линды Кройц. За недостаточностью улик его отпустили. Но это дело получило громкую огласку в Юго-Восточной Азии, и когда он обосновался в Папане, местные жители узнали его. И постоянно наблюдали за ним. Когда люди заметили, что он приглашает в свою хижину датчанку по имени Пернилла Мозенсен, их мгновенно охватили беспокойство и страх. В течение нескольких дней молодая европейка не показывалась в деревне. Этого было достаточно, чтобы возникли подозрения и разыгралось воображение…
Согласно первым сообщениям, врачи Клинического госпиталя в Джохор-Бахру насчитали на теле Перниллы Мозенсен двадцать семь ран, нанесенных «холодным режущим и колющим оружием». Раны покрывали ее конечности, лицо, горло — и область половых органов. На пресс-конференции девятого февраля эксперты отмечали «патологическую жестокость».
Журналисты в Малайзии уже говорят об «амоке», убийственном безумии магического происхождения, поражающем людей в этих краях.
Проведя ночь в Мерсинге, Реверди был переведен в психиатрическую клинику в Ипохе, самый известный центр такого рода в Малайзии. С момента задержания он не произнес ни слова: судя по всему, он пребывает в шоке. По словам медиков, такое посттравматическое оцепенение не должно продлиться долго. Сознается ли он в содеянном, когда придет в себя? Или, наоборот, будет пытаться снять с себя вину?
Мы, сотрудники «Сыщика», дали себе слово, что прольем свет на это дело. На следующий день после ареста Жака Реверди мы отправились в Куала-Лумпур, где намереваемся пройти по его следам. Наша команда надеется понять, действительно ли человек превратил этот изумрудно-бирюзовый рай в территорию охоты. Мы хотим проследить его маршрут и выяснить, не было ли на его пути других смертей…
В данный момент мы уже имеем информацию из эксклюзивных источников, дающих понять, что разоблачения только начинаются. Уже в следующем номере вы узнаете гораздо больше о том, что скрывалось за обликом этого зловещего «короля волн».
Марк Дюпейра,
специальный корреспондент «Сыщика» в Куала-Лумпуре
3
Прочитав последние строки своей статьи, Марк Дюпейра улыбнулся.
«Команда», которую он упомянул, состояла из него одного, а «путешествие» не вывело его за пределы Девятого округа. Что касается «эксклюзивных источников», то за них сошли несколько звонков в агентство «Франс Пресс» в Куала-Лумпуре и малайские ежедневные издания. Вот уж действительно, было бы из-за чего перья ломать! Он открыл свою электронную почту, написал несколько строчек главному редактору, Вергенсу, и прикрепил к этому тексту свою статью. Потом подключил ноутбук к первой попавшейся телефонной розетке и отправил письмо.
Глядя на уведомление об отправке сообщения, появившееся на экране, он погрузился в размышления. Все эти мелкие погрешности против истины были самым обычным делом. «Сыщик» никогда не отличался особой щепетильностью. Однако Бергене потребует большего: его журнал, специализирующийся на чрезвычайных происшествиях, обязан намного опережать другие издания. Так что Марк, скорее всего, не успел вскочить в отходящий поезд…
Он потянулся и вгляделся в окружающий его золотистый полумрак: кожаные кресла и начищенная медь. Уже много лет назад Марк облюбовал в качестве своей штаб-квартиры бар роскошного отеля возле площади Сен-Жорж. Он выбрал это место, потому что оно находилось в нескольких сотнях метров от его офиса, он обожал царившую в нем атмосферу английского паба, где запах кофе мешался с дымом сигар, куда приходили звезды, чтобы спокойно ответить на вопросы интервьюеров.
Существовала и более глубокая причина такого выбора: он не мог работать в одиночестве. Еще в студенческие, даже в школьные годы он писал сочинения, устроившись в уголке переполненного кафе, среди шума, под облаками пара, вырывавшегося из кофеварок. Эта атмосфера помогала ему преодолеть страх перед писанием. И перед самим собой. Марк побаивался одиночества. Пустого дома, куда может пробраться незнакомец, замысливший убийство. Внезапно его пробрал холод; словно озноб пробежал по телу. Ему сорок четыре года, а он никак не расстанется с мальчишескими страхами.
— Будете еще что-то заказывать? Официант в белой куртке обратился к нему снисходительно, окинув недовольным взглядом документы, разложенные на двух столах.
— Это бар, мсье, а не библиотека.
Марк порылся в кармане, но нашел там всего несколько монет. Официант добавил с иронией:
— Может быть, кофе? И стакан воды?
— И стакан воды. Обязательно.
Официант отошел. Марк посмотрел на лежащие на ладони монетки евроцентов. Они слабо поблескивали под лампами, красноречиво свидетельствуя о его финансовой ситуации. Он провел в уме ревизию своих личных ресурсов и не выявил ничего. Ни в банке, ни в загашнике. Как он дошел до такого? Он, еще лет десять назад один из самых высокооплачиваемых парижских репортеров?
Он поставил одну монету ребром на стол и щелчком закрутил ее. Верчение навело его на мысль о волшебном фонаре, который мог бы показать его жизнь в виде фильма. Как назвать этот фильм? Подумав несколько секунд, он сделал выбор: «История наваждения».
Преступного наваждения.
А между тем все началось с невинности.
С фортепьяно. Подростком Марк испытывал твердую уверенность: его существование будет расписано как по нотам. Занятия музыкой в лицее. Парижская консерватория. Концерты и записи пластинок. Но, будучи пианистом, Марк в то же время стремился быть и прагматиком. Он отвергал любой пафос, любые романтические отклонения. Играя «Гольдберг-вариации» Иоганна Себастьяна Баха, он никогда не пользовался педалью, подчеркивая механический, математический характер музыки, ее контрапункты. Исполняя Шопена, он старался не преувеличивать «рубато» левой руки, из-за которого отрывок мог начать раскачиваться, словно старая лодка, зачерпнувшая воды. А когда дело доходило до Рахманинова, ему нравилось выделять напряженную, прямолинейную дуольную мелодию на фоне триолей аккомпанемента.
Тогда под его пальцами рождалась уверенность. Он не предвидел ни единой фальшивой ноты в своей судьбе. И тем не менее она прозвучала. С разрушительной жестокостью, весной 1975 года. Смерть д'Амико, ближайшего друга, с которым он делил свои лучшие лицейские годы, превратила его существование в хаос. Впрочем, сознание Марка отказалось воспринимать случившееся. Он впал в кому и пришел в себя только через шесть дней. Очнувшись, он ничего не помнил. Ни как нашли тело, ни часы, предшествовавшие этому.
Очень быстро он осознал, что происшествие не просто потрясло его. Последствия драмы были не явными, но ужасными. Его восприятие музыки изменилось. Теперь он испытывал к роялю болезненную неприязнь, отвращение, мешавшее ему — нет, не играть, а вкладывать душу в исполнение. Внутренний надлом все усиливался. И образовавшаяся расщелина поглощала все надежды. Консерватория, конкурсы, концерты… Он ничего не сказал ни родителям, ни психиатру, наблюдавшему его с момента потери сознания. Кое-как он сдал экзамен на степень бакалавра музыки. Но какой-то механизм в нем сломался. Он больше не мог надеяться, что будет отличаться от других виртуозов, сможет внести что-то новое в великую историю исполнительского искусства. За неимением лучшего, он выбрал литературу и поступил в Сорбонну.
Он учился в магистратуре, когда умерли его родители. Один за другим. Оба от рака. Марк, еще не опомнившийся от собственной травмы, наблюдал за этой трагедией отстраненно. По правде говоря, он никогда не испытывал особенной привязанности к двум фармацевтам из Нантера, не понимавшим его амбиций. Мысль о родителях неизменно вызывала у него ассоциацию с пачкой денег, схваченной двумя пластмассовыми скрепками. Ничего общего с его мечтами музыканта-бессребреника. Кроме того, у Марка имелась сестра, воспитанная в тех же мелкобуржуазных традициях, которая и поспешила взять аптеку в свои руки. Передача эстафеты, передача денег.
Марк дописал свою диссертацию на соискание степени магистра «Апулей или метаморфозы глагола», потом начал искать работу. Он как следует поработал, составляя свое резюме. Он казался самому себе потерпевшим кораблекрушение, рассылающим по морю бутылки — только не с записками, а с броскими этикетками внутри. Кому в современном профессиональном мире мог быть нужен специалист по неоплатонизму? Он перебрал все области, где могло бы пригодиться его перо: журналистику, рекламу, издательское дело… Все они оставляли его глубоко равнодушным: он по-прежнему страдал от своей раны. От разлуки с фортепьяно.
Случилось чудо. Ему пришел положительный ответ из провинции. Скромная газетенка в Ниме, но главное заключалось в другом: ему собирались платить за написанное! Он целиком отдался новой работе. Он полюбил юг Франции и обнаружил, что все яркие клише, относившиеся к этому региону, соответствуют действительности. Солнце, золото равнин, пастельные тона цветущей лаванды или розмарина. Подобно тому, как белье пропитывается ароматом от маленького саше из сухих трав, положенного в ящик, он проникался новыми ощущениями от окружающего. Он вдыхал запахи; приглушенная, потаенная мягкость достигала самых глубин его существа.
Шли годы. Он добился успеха, стал больше зарабатывать. Он продал сестре принадлежавшую ему долю родительской аптеки и купил дом в окрестностях Соммьера. Там у него сложился круг друзей, круг привычек, круг «невест». В тридцать лет он уже ощущал себя стопроцентно «местным». Драма с д'Амико казалась такой далекой, литературная работа занимала всю его жизнь, и теперь, разумеется, он вынашивал проект романа. Каждое утро он просыпался пораньше, чтобы поработать над «шедевром». Но самое главное, терзания почти оставили его. Он по-прежнему посещал психотерапевта в Ниме, и кошмары отступали. Красное, то красное, что временами заполняло все уголки его мозга, размылось настолько, что казалось, вот-вот растворится в сиянии утреннего света.
Незаметно для него самого новый яд начал отравлять его жизнь: рутина. Обыденность, сужая свои концентрические кольца, грозила задушить его. С каждым днем он увязал в ней все глубже. Он стал просыпаться позже — только-только к утренней «летучке». По вечерам он включал телевизор, оправдывая себя тем, что весь день «вкалывал как проклятый». Мало-помалу мелкие, но вполне насущные заботы профессиональной жизни возобладали над мечтами о писательской славе. Он привык больше есть, располнел, полюбил бездельничать. Он даже начал снова играть на рояле, но исключительно забавы ради.
И тогда он встретил ее.
Вначале он ее попросту не заметил. Так бывает при психологических тестах, когда испытуемому дают «неправильные» игральные карты — красный пиковый туз, черную бубновую десятку, а он не замечает этого и принимает их за обычные карты. Марк воспринял Софи как часть окружающего мира и не сумел заметить ее «особость».
Она была «неправильной» картой, вот и все.
Он познакомился с ней в Сеньоне, в природном парке Люберона, на открытии археологического заповедника. Там в меловом гроте нашли окаменевшие останки доисторических животных. В тот день Софи заговорила с ним: она отвечала за связи с общественностью в фонде, финансировавшем мероприятие. Он ее не заметил. Красная дама треф. Черная дама червей. Ей пришлось проявить настойчивость, пригласить его несколько раз на другие предприятия, финансировавшиеся ее фондом, чтобы он наконец понял.
Софи в точности соответствовала его идеалу женщины.
Именно ее образ всегда витал в его подсознании. Тайная мечта, которую он не осмеливался конкретизировать, опасаясь, как бы она не исчезла при соприкосновении с его мыслями. Даже сегодня он не мог бы описать ее. Высокая, темноволосая, четкая и призрачная одновременно. Он помнил только идеальную уравновешенность. Совершенную грацию. Он всегда думал (а теперь получил подтверждение своим мыслям), что ни цвет волос, ни оттенок и фактура кожи не играют никакой роли. Значение имеет только гармония целого. Чистота линий, четкость рисунка. Подобно чуду мелодии, которую можно сыграть на любом инструменте, не потеряв при этом выраженных в ней чувств.
Невозможно сказать, что покорило его: ее ум или ее личность, потому что все, абсолютно все в ней — ее замечания, ее решения, ее поведение — было пронизано все той же невыразимой грацией. Он не слушал ее: он парил. Он не любил ее: он ей поклонялся. У него осталось лишь одно желание: жить возле нее, следовать за этой красотой до конца, подобно паломнику, идущему к своей святыне. Он хотел видеть, как у нее появятся морщинки, он хотел приручить ее красоту, не пытаясь ни понять ее, ни познать ее тайну. Он просто надеялся приобщиться к ее истории, как священник приобщается к вере через молитвы, не пытаясь проникнуть в промысл Божий.
Он кинулся работать с удвоенной энергией. Уже два года он был корреспондентом крупного парижского фотоагентства. Как только в его регионе назревало «событие», способное приобрести общенациональное значение, он сразу предупреждал центральный офис, и к нему высылали фотографа. Благодаря этой работе он свел знакомство с лучшими фотомастерами. Людьми, которые постоянно путешествовали, которые жили в ином масштабе реальности. Теперь Марк предложил им сотрудничество — пресловутый тандем журналиста и фотографа — на международной арене.
Ему оказали доверие. Он стал ездить, писать на самые разные темы. Народы далеких стран, безумные миллиардеры, войны между преступными группировками: ему подходило все. С одним условием: глянцевая бумага должна гарантировать новизну, нечто невероятное, выброс адреналина. Он получал все больше. И все больше рисковал. Он продал дом в Соммьере и вернулся в Париж. Конечно, Софи поехала с ним — впрочем, все это было ему предначертано судьбой. Как ни странно, он нуждался в командировках, чтобы приблизиться к ней, чтобы добавить огня в их повседневную жизнь, чтобы возвысить их близость. Перед ее красотой ему оставалось только стать героем. Равновесие прежде всего.
В конце 1992 года Марк работал над важным репортажем о сицилийской мафии. Ему предстояло побывать в нескольких городах: в Палермо, Мессине, Агридженто. Он уговорил Софи присоединиться к нему в конце поездки в Катании, у подножия Этны.
Именно там, в городе у вулкана, повторилась драма.
Софи пропала четырнадцатого ноября 1992 года. Он никогда не забудет эту дату. Женщину-божество, Пифию поглотил тот же цвет, что и д'Амико. Красный. Во всяком случае, так ему казалось, потому что он ничего не помнил. Когда он нашел ее тело, он потерял сознание и провалился в сон без сновидений. Все произошло точно так же, как в первый раз. Находка. Шок. Кома.
Он очнулся в клинике. Ему очень осторожно объяснили, что случилось. Прошло два месяца. Его перевезли в Париж. Софи похоронили в ее родном городке, недалеко от Авиньона. Марк больше не мог говорить. Старые призраки оживали вокруг него: его сестра, специалисты по амнезии, психиатр, лечивший его в первый раз. Он слушал их, ел, спал. Но ощущал лишь одно: вкус цемента во рту, как после долгого общения с дантистом. Этот вкус преследовал его, заполнял его целиком, парализовал. Он превращался в каменного истукана. Неспособного ни думать, ни реагировать.
Пришлось ждать две недели, прежде чем он смог встать. Он посмотрелся в зеркало, и ему показалось, что он просто похудел. Его кожа приобрела цвет гипса, а изо рта шел все тот же запах известки.
Спустя месяц его мысли наконец упорядочились. Он понял, что потерял все. Не только Софи, но и последние воспоминания о Софи. Именно эта черная дыра преследовала его, когда он бродил в пижаме по больничным коридорам. Этот разрыв во времени, эта пустота, которая всегда будет с ним и которую нельзя будет ничем заполнить.
Позже он оценил степень метаморфозы, произошедшей с ним самим. Со смертью д'Амико он утратил вкус к музыке. На сей раз он утратил вкус к жизни, к будущему, к какой бы то ни было деятельности. Он лег в специальную клинику, заплатив за лечение деньгами от продажи дома в Соммьере. Шли месяцы. Глядя в зеркало, Марк отмечал, что все худеет и худеет. Мертвенно-бледное лицо, выступающие скулы. Он становился нематериальным — он утрачивал вес в мире, ждавшем его за стенами клиники.
Впрочем, ему удалось найти новый путь: цинизм.
Оправиться от смерти Софи — это означало оправиться от самого худшего. Итак, он снова займется своим делом, но уже без малейшей щепетильности, без малейших иллюзий. Он будет работать ради денег. Он достаточно изучил мир средств массовой информации и прекрасно понимал, что по-настоящему прибыльной может быть лишь одна тема: подробности жизни знаменитостей. В то утро он улыбнулся своему отражению в зеркале, своим едва заметным усикам, которые отпустил, чтобы немного оживить свое лицо аскета.
Поскольку надежды у него уже не оставалось, он решил пожинать плоды своего отчаяния.
Он станет папарацци.
Журналист не мог опуститься ниже. Папарацци — это самое дно. Никаких принципов, никаких ценностей; дозволено все, что может принести деньги. В то же время эта работа требовала напряжения, адреналина, хитроумных расследований. Более того: приходилось прятаться, маскироваться, обманывать. Не говоря уже о более реальном риске: в этой профессии уже нельзя было обойтись без «мордобоя», без уничтожения материала. Этого он и хотел. Он не фотограф, но ему не будет равных в проведении расследований.
Он — охотник за скальпами.
Через несколько лет он стал одним из лучших в своей профессии. Иными словами, одним из худших. Разгребатель дерьма, лжец, интриган. Он скатился в некую непонятную среду — в этом болоте он мыл свое золото. Он общался с проститутками высокого полета, с запутавшимися в долгах легавыми, с полусветскими информаторами — со всей швалью, барахтавшейся в сточных канавах высшего общества. Он научился подмазывать консьержей, шоферов, врачей. Он стал специалистом по копанию в помойках, а также по проникновению на вечеринки для избранных.
Вскоре его прозвали «взломщиком». Он мастерски выкрадывал семейные фотографии людей, по той или иной причине оказавшихся на авансцене общественной жизни. Родители ошеломлены популярностью, свалившейся на их ребенка? Он приходит к ним, улыбающийся, приветливый, и украдкой прихватывает фотографии с каминной полки. Отец и мать не могут оправиться от убийства маленькой дочки? Он выражает сочувствие, но, пользуясь общим отчаянием, успевает порыться в обувной коробке, где хранится семейный архив.
Если нужно было сделать «правдивые» снимки, он сотрудничал, в зависимости от темы, с лучшими фотографами, часто зарубежными. Наклевывается по-настоящему горячий сюжет в Монако? Он вызывал альпиниста, способного проникнуть в княжество по прибрежным утесам, минуя таможню. Нужен моментальный снимок обнаженной груди Офелии Уинтер? Он добывал самого ловкого фоторепортера — одного из виртуозов, работавших на Олимпийских играх, сумевшего поймать блестящий кадр на старте стометровки. Снять ночную сцену с высоты в восемь тысяч метров? Это стоило обсудить с фотографом-анималистом, специалистом по ночным съемкам и при этом — гениальным умельцем, придумавшим инфракрасный объектив.
В 1994 году он наконец нашел себе идеального партнера, эффективно работавшего в любом жанре. Венсан Темпани, длинноволосый, вечно возбужденный сквернослов огромного роста, мог сидеть в засаде ночи напролет и делал отличные снимки в любых обстоятельствах. Детина ростом метр девяносто, он мог, в случае необходимости, справиться с любыми телохранителями и нимало не боялся открыто нарушать закон — с ним вдвоем они неоднократно забирались в дома звезд. Рискованно, зато прибыльно.
«Команда», которую он упомянул, состояла из него одного, а «путешествие» не вывело его за пределы Девятого округа. Что касается «эксклюзивных источников», то за них сошли несколько звонков в агентство «Франс Пресс» в Куала-Лумпуре и малайские ежедневные издания. Вот уж действительно, было бы из-за чего перья ломать! Он открыл свою электронную почту, написал несколько строчек главному редактору, Вергенсу, и прикрепил к этому тексту свою статью. Потом подключил ноутбук к первой попавшейся телефонной розетке и отправил письмо.
Глядя на уведомление об отправке сообщения, появившееся на экране, он погрузился в размышления. Все эти мелкие погрешности против истины были самым обычным делом. «Сыщик» никогда не отличался особой щепетильностью. Однако Бергене потребует большего: его журнал, специализирующийся на чрезвычайных происшествиях, обязан намного опережать другие издания. Так что Марк, скорее всего, не успел вскочить в отходящий поезд…
Он потянулся и вгляделся в окружающий его золотистый полумрак: кожаные кресла и начищенная медь. Уже много лет назад Марк облюбовал в качестве своей штаб-квартиры бар роскошного отеля возле площади Сен-Жорж. Он выбрал это место, потому что оно находилось в нескольких сотнях метров от его офиса, он обожал царившую в нем атмосферу английского паба, где запах кофе мешался с дымом сигар, куда приходили звезды, чтобы спокойно ответить на вопросы интервьюеров.
Существовала и более глубокая причина такого выбора: он не мог работать в одиночестве. Еще в студенческие, даже в школьные годы он писал сочинения, устроившись в уголке переполненного кафе, среди шума, под облаками пара, вырывавшегося из кофеварок. Эта атмосфера помогала ему преодолеть страх перед писанием. И перед самим собой. Марк побаивался одиночества. Пустого дома, куда может пробраться незнакомец, замысливший убийство. Внезапно его пробрал холод; словно озноб пробежал по телу. Ему сорок четыре года, а он никак не расстанется с мальчишескими страхами.
— Будете еще что-то заказывать? Официант в белой куртке обратился к нему снисходительно, окинув недовольным взглядом документы, разложенные на двух столах.
— Это бар, мсье, а не библиотека.
Марк порылся в кармане, но нашел там всего несколько монет. Официант добавил с иронией:
— Может быть, кофе? И стакан воды?
— И стакан воды. Обязательно.
Официант отошел. Марк посмотрел на лежащие на ладони монетки евроцентов. Они слабо поблескивали под лампами, красноречиво свидетельствуя о его финансовой ситуации. Он провел в уме ревизию своих личных ресурсов и не выявил ничего. Ни в банке, ни в загашнике. Как он дошел до такого? Он, еще лет десять назад один из самых высокооплачиваемых парижских репортеров?
Он поставил одну монету ребром на стол и щелчком закрутил ее. Верчение навело его на мысль о волшебном фонаре, который мог бы показать его жизнь в виде фильма. Как назвать этот фильм? Подумав несколько секунд, он сделал выбор: «История наваждения».
Преступного наваждения.
А между тем все началось с невинности.
С фортепьяно. Подростком Марк испытывал твердую уверенность: его существование будет расписано как по нотам. Занятия музыкой в лицее. Парижская консерватория. Концерты и записи пластинок. Но, будучи пианистом, Марк в то же время стремился быть и прагматиком. Он отвергал любой пафос, любые романтические отклонения. Играя «Гольдберг-вариации» Иоганна Себастьяна Баха, он никогда не пользовался педалью, подчеркивая механический, математический характер музыки, ее контрапункты. Исполняя Шопена, он старался не преувеличивать «рубато» левой руки, из-за которого отрывок мог начать раскачиваться, словно старая лодка, зачерпнувшая воды. А когда дело доходило до Рахманинова, ему нравилось выделять напряженную, прямолинейную дуольную мелодию на фоне триолей аккомпанемента.
Тогда под его пальцами рождалась уверенность. Он не предвидел ни единой фальшивой ноты в своей судьбе. И тем не менее она прозвучала. С разрушительной жестокостью, весной 1975 года. Смерть д'Амико, ближайшего друга, с которым он делил свои лучшие лицейские годы, превратила его существование в хаос. Впрочем, сознание Марка отказалось воспринимать случившееся. Он впал в кому и пришел в себя только через шесть дней. Очнувшись, он ничего не помнил. Ни как нашли тело, ни часы, предшествовавшие этому.
Очень быстро он осознал, что происшествие не просто потрясло его. Последствия драмы были не явными, но ужасными. Его восприятие музыки изменилось. Теперь он испытывал к роялю болезненную неприязнь, отвращение, мешавшее ему — нет, не играть, а вкладывать душу в исполнение. Внутренний надлом все усиливался. И образовавшаяся расщелина поглощала все надежды. Консерватория, конкурсы, концерты… Он ничего не сказал ни родителям, ни психиатру, наблюдавшему его с момента потери сознания. Кое-как он сдал экзамен на степень бакалавра музыки. Но какой-то механизм в нем сломался. Он больше не мог надеяться, что будет отличаться от других виртуозов, сможет внести что-то новое в великую историю исполнительского искусства. За неимением лучшего, он выбрал литературу и поступил в Сорбонну.
Он учился в магистратуре, когда умерли его родители. Один за другим. Оба от рака. Марк, еще не опомнившийся от собственной травмы, наблюдал за этой трагедией отстраненно. По правде говоря, он никогда не испытывал особенной привязанности к двум фармацевтам из Нантера, не понимавшим его амбиций. Мысль о родителях неизменно вызывала у него ассоциацию с пачкой денег, схваченной двумя пластмассовыми скрепками. Ничего общего с его мечтами музыканта-бессребреника. Кроме того, у Марка имелась сестра, воспитанная в тех же мелкобуржуазных традициях, которая и поспешила взять аптеку в свои руки. Передача эстафеты, передача денег.
Марк дописал свою диссертацию на соискание степени магистра «Апулей или метаморфозы глагола», потом начал искать работу. Он как следует поработал, составляя свое резюме. Он казался самому себе потерпевшим кораблекрушение, рассылающим по морю бутылки — только не с записками, а с броскими этикетками внутри. Кому в современном профессиональном мире мог быть нужен специалист по неоплатонизму? Он перебрал все области, где могло бы пригодиться его перо: журналистику, рекламу, издательское дело… Все они оставляли его глубоко равнодушным: он по-прежнему страдал от своей раны. От разлуки с фортепьяно.
Случилось чудо. Ему пришел положительный ответ из провинции. Скромная газетенка в Ниме, но главное заключалось в другом: ему собирались платить за написанное! Он целиком отдался новой работе. Он полюбил юг Франции и обнаружил, что все яркие клише, относившиеся к этому региону, соответствуют действительности. Солнце, золото равнин, пастельные тона цветущей лаванды или розмарина. Подобно тому, как белье пропитывается ароматом от маленького саше из сухих трав, положенного в ящик, он проникался новыми ощущениями от окружающего. Он вдыхал запахи; приглушенная, потаенная мягкость достигала самых глубин его существа.
Шли годы. Он добился успеха, стал больше зарабатывать. Он продал сестре принадлежавшую ему долю родительской аптеки и купил дом в окрестностях Соммьера. Там у него сложился круг друзей, круг привычек, круг «невест». В тридцать лет он уже ощущал себя стопроцентно «местным». Драма с д'Амико казалась такой далекой, литературная работа занимала всю его жизнь, и теперь, разумеется, он вынашивал проект романа. Каждое утро он просыпался пораньше, чтобы поработать над «шедевром». Но самое главное, терзания почти оставили его. Он по-прежнему посещал психотерапевта в Ниме, и кошмары отступали. Красное, то красное, что временами заполняло все уголки его мозга, размылось настолько, что казалось, вот-вот растворится в сиянии утреннего света.
Незаметно для него самого новый яд начал отравлять его жизнь: рутина. Обыденность, сужая свои концентрические кольца, грозила задушить его. С каждым днем он увязал в ней все глубже. Он стал просыпаться позже — только-только к утренней «летучке». По вечерам он включал телевизор, оправдывая себя тем, что весь день «вкалывал как проклятый». Мало-помалу мелкие, но вполне насущные заботы профессиональной жизни возобладали над мечтами о писательской славе. Он привык больше есть, располнел, полюбил бездельничать. Он даже начал снова играть на рояле, но исключительно забавы ради.
И тогда он встретил ее.
Вначале он ее попросту не заметил. Так бывает при психологических тестах, когда испытуемому дают «неправильные» игральные карты — красный пиковый туз, черную бубновую десятку, а он не замечает этого и принимает их за обычные карты. Марк воспринял Софи как часть окружающего мира и не сумел заметить ее «особость».
Она была «неправильной» картой, вот и все.
Он познакомился с ней в Сеньоне, в природном парке Люберона, на открытии археологического заповедника. Там в меловом гроте нашли окаменевшие останки доисторических животных. В тот день Софи заговорила с ним: она отвечала за связи с общественностью в фонде, финансировавшем мероприятие. Он ее не заметил. Красная дама треф. Черная дама червей. Ей пришлось проявить настойчивость, пригласить его несколько раз на другие предприятия, финансировавшиеся ее фондом, чтобы он наконец понял.
Софи в точности соответствовала его идеалу женщины.
Именно ее образ всегда витал в его подсознании. Тайная мечта, которую он не осмеливался конкретизировать, опасаясь, как бы она не исчезла при соприкосновении с его мыслями. Даже сегодня он не мог бы описать ее. Высокая, темноволосая, четкая и призрачная одновременно. Он помнил только идеальную уравновешенность. Совершенную грацию. Он всегда думал (а теперь получил подтверждение своим мыслям), что ни цвет волос, ни оттенок и фактура кожи не играют никакой роли. Значение имеет только гармония целого. Чистота линий, четкость рисунка. Подобно чуду мелодии, которую можно сыграть на любом инструменте, не потеряв при этом выраженных в ней чувств.
Невозможно сказать, что покорило его: ее ум или ее личность, потому что все, абсолютно все в ней — ее замечания, ее решения, ее поведение — было пронизано все той же невыразимой грацией. Он не слушал ее: он парил. Он не любил ее: он ей поклонялся. У него осталось лишь одно желание: жить возле нее, следовать за этой красотой до конца, подобно паломнику, идущему к своей святыне. Он хотел видеть, как у нее появятся морщинки, он хотел приручить ее красоту, не пытаясь ни понять ее, ни познать ее тайну. Он просто надеялся приобщиться к ее истории, как священник приобщается к вере через молитвы, не пытаясь проникнуть в промысл Божий.
Он кинулся работать с удвоенной энергией. Уже два года он был корреспондентом крупного парижского фотоагентства. Как только в его регионе назревало «событие», способное приобрести общенациональное значение, он сразу предупреждал центральный офис, и к нему высылали фотографа. Благодаря этой работе он свел знакомство с лучшими фотомастерами. Людьми, которые постоянно путешествовали, которые жили в ином масштабе реальности. Теперь Марк предложил им сотрудничество — пресловутый тандем журналиста и фотографа — на международной арене.
Ему оказали доверие. Он стал ездить, писать на самые разные темы. Народы далеких стран, безумные миллиардеры, войны между преступными группировками: ему подходило все. С одним условием: глянцевая бумага должна гарантировать новизну, нечто невероятное, выброс адреналина. Он получал все больше. И все больше рисковал. Он продал дом в Соммьере и вернулся в Париж. Конечно, Софи поехала с ним — впрочем, все это было ему предначертано судьбой. Как ни странно, он нуждался в командировках, чтобы приблизиться к ней, чтобы добавить огня в их повседневную жизнь, чтобы возвысить их близость. Перед ее красотой ему оставалось только стать героем. Равновесие прежде всего.
В конце 1992 года Марк работал над важным репортажем о сицилийской мафии. Ему предстояло побывать в нескольких городах: в Палермо, Мессине, Агридженто. Он уговорил Софи присоединиться к нему в конце поездки в Катании, у подножия Этны.
Именно там, в городе у вулкана, повторилась драма.
Софи пропала четырнадцатого ноября 1992 года. Он никогда не забудет эту дату. Женщину-божество, Пифию поглотил тот же цвет, что и д'Амико. Красный. Во всяком случае, так ему казалось, потому что он ничего не помнил. Когда он нашел ее тело, он потерял сознание и провалился в сон без сновидений. Все произошло точно так же, как в первый раз. Находка. Шок. Кома.
Он очнулся в клинике. Ему очень осторожно объяснили, что случилось. Прошло два месяца. Его перевезли в Париж. Софи похоронили в ее родном городке, недалеко от Авиньона. Марк больше не мог говорить. Старые призраки оживали вокруг него: его сестра, специалисты по амнезии, психиатр, лечивший его в первый раз. Он слушал их, ел, спал. Но ощущал лишь одно: вкус цемента во рту, как после долгого общения с дантистом. Этот вкус преследовал его, заполнял его целиком, парализовал. Он превращался в каменного истукана. Неспособного ни думать, ни реагировать.
Пришлось ждать две недели, прежде чем он смог встать. Он посмотрелся в зеркало, и ему показалось, что он просто похудел. Его кожа приобрела цвет гипса, а изо рта шел все тот же запах известки.
Спустя месяц его мысли наконец упорядочились. Он понял, что потерял все. Не только Софи, но и последние воспоминания о Софи. Именно эта черная дыра преследовала его, когда он бродил в пижаме по больничным коридорам. Этот разрыв во времени, эта пустота, которая всегда будет с ним и которую нельзя будет ничем заполнить.
Позже он оценил степень метаморфозы, произошедшей с ним самим. Со смертью д'Амико он утратил вкус к музыке. На сей раз он утратил вкус к жизни, к будущему, к какой бы то ни было деятельности. Он лег в специальную клинику, заплатив за лечение деньгами от продажи дома в Соммьере. Шли месяцы. Глядя в зеркало, Марк отмечал, что все худеет и худеет. Мертвенно-бледное лицо, выступающие скулы. Он становился нематериальным — он утрачивал вес в мире, ждавшем его за стенами клиники.
Впрочем, ему удалось найти новый путь: цинизм.
Оправиться от смерти Софи — это означало оправиться от самого худшего. Итак, он снова займется своим делом, но уже без малейшей щепетильности, без малейших иллюзий. Он будет работать ради денег. Он достаточно изучил мир средств массовой информации и прекрасно понимал, что по-настоящему прибыльной может быть лишь одна тема: подробности жизни знаменитостей. В то утро он улыбнулся своему отражению в зеркале, своим едва заметным усикам, которые отпустил, чтобы немного оживить свое лицо аскета.
Поскольку надежды у него уже не оставалось, он решил пожинать плоды своего отчаяния.
Он станет папарацци.
Журналист не мог опуститься ниже. Папарацци — это самое дно. Никаких принципов, никаких ценностей; дозволено все, что может принести деньги. В то же время эта работа требовала напряжения, адреналина, хитроумных расследований. Более того: приходилось прятаться, маскироваться, обманывать. Не говоря уже о более реальном риске: в этой профессии уже нельзя было обойтись без «мордобоя», без уничтожения материала. Этого он и хотел. Он не фотограф, но ему не будет равных в проведении расследований.
Он — охотник за скальпами.
Через несколько лет он стал одним из лучших в своей профессии. Иными словами, одним из худших. Разгребатель дерьма, лжец, интриган. Он скатился в некую непонятную среду — в этом болоте он мыл свое золото. Он общался с проститутками высокого полета, с запутавшимися в долгах легавыми, с полусветскими информаторами — со всей швалью, барахтавшейся в сточных канавах высшего общества. Он научился подмазывать консьержей, шоферов, врачей. Он стал специалистом по копанию в помойках, а также по проникновению на вечеринки для избранных.
Вскоре его прозвали «взломщиком». Он мастерски выкрадывал семейные фотографии людей, по той или иной причине оказавшихся на авансцене общественной жизни. Родители ошеломлены популярностью, свалившейся на их ребенка? Он приходит к ним, улыбающийся, приветливый, и украдкой прихватывает фотографии с каминной полки. Отец и мать не могут оправиться от убийства маленькой дочки? Он выражает сочувствие, но, пользуясь общим отчаянием, успевает порыться в обувной коробке, где хранится семейный архив.
Если нужно было сделать «правдивые» снимки, он сотрудничал, в зависимости от темы, с лучшими фотографами, часто зарубежными. Наклевывается по-настоящему горячий сюжет в Монако? Он вызывал альпиниста, способного проникнуть в княжество по прибрежным утесам, минуя таможню. Нужен моментальный снимок обнаженной груди Офелии Уинтер? Он добывал самого ловкого фоторепортера — одного из виртуозов, работавших на Олимпийских играх, сумевшего поймать блестящий кадр на старте стометровки. Снять ночную сцену с высоты в восемь тысяч метров? Это стоило обсудить с фотографом-анималистом, специалистом по ночным съемкам и при этом — гениальным умельцем, придумавшим инфракрасный объектив.
В 1994 году он наконец нашел себе идеального партнера, эффективно работавшего в любом жанре. Венсан Темпани, длинноволосый, вечно возбужденный сквернослов огромного роста, мог сидеть в засаде ночи напролет и делал отличные снимки в любых обстоятельствах. Детина ростом метр девяносто, он мог, в случае необходимости, справиться с любыми телохранителями и нимало не боялся открыто нарушать закон — с ним вдвоем они неоднократно забирались в дома звезд. Рискованно, зато прибыльно.