Страница:
Начать раскопки решили в одном из самых больших по размерам строений в центре поселения. Автомат врылся в песок и вскоре извлек несколько треснувших глиняных горшков, потом – деревянную миску, потом еще груду вещей домашнего обихода. Предметы имели явное сходство с теми, что до сих пор использовались в домах сургоров.
– Похоже, они действительно прежде жили вместе, – сказал Ланской, осматривая миски, стоящие на песке. Я говорю об островитянах и розовокожих.
– Это я понял, – довольно язвительно отозвался Скрибнер. – Посмотрим в других домах?
Они перешли на соседний квадрат – здесь от дома остался лишь фундамент, стены разрушились почти полностью, и только небольшой кусок каменной кладки торчал на южной стороне основания. Автомат сначала выкопал такую же кучу горшков, как и в первом доме, а потом глазам людей предстала несколько неожиданная вещь, – во всяком случае, они не имели сведений о наличии подобных предметов у сургоров. Это была обожженная глиняная дощечка, на которой черной и белой красками изображался стоящий на одной ноге человек. Скрибнер взял табличку и поцарапал рисунок маленьким камушком. Краска не соскабливалась.
– Любопытная штука, – сказал Ланской и, показав табличку автомату, приказал: – Ищи такое же.
Автомат занялся поисками, а врач и Скрибнер стали внимательно рассматривать дощечку. Размер – 15х29, изображение расположено по горизонтали. Фигура человека – в центре. Человек стоит на одной ноге, поджав под себя вторую, руками обхватил голову, смотрит вниз, на лице – выражение ужаса. Вокруг фигуры несколькими штрихами намечены деревья. Краски напоминают эмаль.
– Амулет? – полувопросительно сказал Скрибнер.
– Петроглиф? – в тон ему сказал Ланской.
– Или что-то третье? – глубокомысленно произнес Скрибнер, и оба рассмеялись.
Подошел автомат, вывалил на песок груду точно таких же табличек и доложил, что найдены они в разных домах, по одной штуке в доме. Спросил, нужно ли продолжать поиски.
– Продолжай, продолжай, – отмахнулся от него Ланской, и автомат убежал.
На всех табличках почти с машинной точностью повторялось одно и то же изображение, в тех же черно-белых красках.
– Все-таки похоже на амулеты, – сказал Ланской, перебрав еще раз таблички. – Но от чего они должны охранять?
– От чего-то в джунглях, – предположил Скрибнер. – Иначе не стали бы рисовать деревья.
– Пройдемся над джунглями? – предложил Ланской. – Посмотрим, а может быть, и спустимся?
– Над джунглями – отчего же нет, – сказал Скрибнер. – А вниз соваться – ни боже мой. Слишком мы с тобой налегке. – И Скрибнер свистнул, подзывая автомат. Автомат не замедлил явиться, таща на этот раз стопку табличек совсем другой формы – круглых, диаметром около двенадцати сантиметров.
– Найдены в доме семьдесят три, – отрапортовал он, сваливая стопку на песок.
– Пронумеровал уже, – буркнул Скрибнер, наклоняясь над табличками. – Ого! – вскрикнул он и протянул один кружок Ланскому. – Смотри, другой рисунок!
Ланской взял кружок. На нем – тоже черным и белым – нарисовано было нечто вроде арбуза на четырех тонких угловатых ножках. Черно-белые полосы шли по арбузу поперек, отчего он казался слегка приплюснутым.
– Ты говоришь, это все было в одном доме? – спросил Скрибнер у автомата.
– В одном, – подтвердил автомат. – Найдено в западном углу помещения, на глубине ноль семьдесят метра под слоем песка.
– Мерси, – поблагодарил Скрибнер. – Тащи это в машину.
Автомат охватил таблички и поскакал к «летучке». Ланской и Скрибнер пошли следом за ним.
Вызвав Винклера и рассказав ему о находке, Скрибнер спросил, возвращаться им сейчас в лагерь или они могут осмотреть джунгли.
– Осмотрите, – сказал Винклер, – но только из машины. Наружу выходить не вздумайте.
– Ладно, – проворчал Скрибнер, – не маленькие. Вернемся к, обеду, годится?
– Годится, – сказал Винклер.
Выбрав песчаную поляну побольше, Скрибнер осторожно посадил «летучку» в ее центре. Первым из машины выскочил автомат, пробежался кругом по поляне, нырнул в заросли, вернулся через десять минут и доложил:
– Опасности нет.
Ланской и Скрибнер вышли наружу. Песок под ногами был слежавшимся, плотным, как асфальт, – и в то же время мягким, и Ланской топнул по нему с удовольствием:
– Хорошее покрытие! Хоть футбольное поле устраивай!
– Ты не очень-то, – заворчал моментально Скрибнер, – растопался… Давай лучше пойдем, посмотрим, что там, – и Скрибнер направился к зарослям.
– Жуткий ты человек, Адриан, – говорил Ланской, идя следом за Скрибнером, – всегда ты недоволен, а вот чем? Не понимаю. Ворчишь, бурчишь, как мешок с бурчалками. Очень с тобой трудно.
Скрибнер через плечо бросил на Ланского косой взгляд, но ничего не сказал – все его внимание сосредоточилось на уже на вставших впереди джунглях.
Сухая жара поляны сменилась внезапно горячей влажной духотой тропического леса. Автомат шел впереди, проверяя путь. Между близко растущими деревьями вились бледные лианы, но травы под ногами не было – ни один луч Лаццы не мог пробиться сквозь плотно сплетающиеся кроны, почва была совершенно голой, и лианы вплетались в пространство между стволами. Выше, где ветви образовывали крону, в развилках торчали эпифиты, – бесцветные, упрямые. Скрибнер смотрел, казалось, сразу во все стороны, и Ланской ступал за ним след в след, удивляясь осторожности Адриана Антоновича, – ведь автомат регулярно докладывал, что опасности нет.
Джунгли были как джунгли – зеленая перепутанная масса, плотная, не позволяющая увидеть что-либо внизу, под деревьями – и единственной их особенностью оказалось большое количество голых песчаных полян, на которых не росло ни единой травинки. Иные из полян были совсем крохотные, а некоторые достигали пятидесяти метров в поперечнике.
– Интересно, почему на них ничего не растет? – сказал Скрибнер. Ланской промолчал. Скрибнер подвесил «летучку» над одной такой поляной и спустил зонд. Песок не был зыбучим, наоборот, довольно плотным, крупным, состав – самый заурядный. Глубина песчаного слоя – больше тридцати метров.
– Колодец, – сказал Ланской, посмотрев на переданные зондом цифры, – песчаный колодец. Любопытно. А может быть, все-таки спустимся?
Вместо ответа Скрибнер вернул зонд на место и повел «летучку» к побережью.
К обеду собрались все, кроме Сергиенко. Винклер сказал, что Дек-Торила отказался разговаривать с Любомиром Назаровичем, и Сергиенко решил побывать на двух-трех атоллах, вернуться намеревался только к вечеру. За обедом речь шла о табличках. Возраст их оказался весьма солидным, около тысячи шестисот местных лет (почти две тысячи земных). Изображение выполнено глазурью, изготовленной из расплавленного песка с добавлением растительного красителя белого цвета и минерального – черного. Обжиг табличек производился после нанесения рисунка. Но землян заинтересовала не техника изготовления, хотя она и была необычной для такого уровня развития, – а сами изображения. Что за арбузы нарисованы на дощечках? Растение это или животное? На островах такого зверя никто не видел, значит, «арбузы» водятся в джунглях. И не их ли боятся люди, стоящие на одной ноге? И почему у сургоров нет подобных амулетов? Может быть, такая техника им незнакома?
Предположение Ланского, что материковое племя научилось изготовлять амулеты уже после переселения, было отброшено, – светлокожее племя недолго прожило на побережье; для создания столь сложной техники просто не было времени. А вот мысль Тронхэйма, что сургоры скрывают от землян таблички, показалась более реальной. Не исключено, что арбузы – это те самые тахи, о которых сургоры боятся говорить. Возможно, именно потому боятся, что тахи представляют собой серьезную опасность, и суеверные островитяне, естественно, не хотят навлечь на себя несчастье упоминанием о тахи. И песчаные поляны в джунглях вполне могут оказаться гнездами тахи, о которых случайно проговорились сургоры во время посещения их разведгруппой.
Наконец предположения по поводу табличек иссякли; Тронхэйм упомянул было о стене за домом колдуна, однако это сообщение прошло мимо общего внимания, не задев его. Ну, стена и стена, ничего особенного. Решили, что во второй половине дня Ланской и Скрибнер более тщательно осмотрят песчаные поляны, а Тронхэйм отправится на острова – возможно, кто-то из местных жителей разговорится, и Тронхэйму или Сергиенко удастся нащупать какую-то нить. Двухцветность изображения на табличках упорно напоминала всем о случае с Анен Симой – ведь он тоже какое-то время видел мир в черно-белых красках. Видимо, розовокожие знали это состояние, и похоже на то, что оно их не радовало, – иначе зачем такое количество амулетов? И сургоры знают о подобном явлении, – поэтому не удивились случившемуся с Анен Симой.
Поблизости раздался громкий треск, хлопанье – и Скрибнер, конечно же, выхватил разрядник первым, – а Ланской, как всегда, отстал от него на долю секунды. Но тревога оказалась ложной – это взлетела крупная птица. Шли вглубь джунглей с полчаса, а потом деревья и лианы образовали такую плотную стену, что дорогу нужно было бы прорубать в ней, и Скрибнер сказал:
– Не пойдем дальше. В другой раз. Давай возвращаться.
Прежним путем они вернулись на поляну. Перед тем как ступить на песок, по которому уже бодро маршировал автомат, Скрибнер внимательно осмотрел открытое пространство, и Ланской не удержался, спросил:
– Думаешь, пока нас не было, местные террористы бомбу подложили?
– Не тарахти, – оборвал его Скрибнер. – Смотри.
– На что смотреть?
– На поляну, – отрезал Скрибнер. – Сургоры не напрасно, наверное, с материка удрали. Что-нибудь да есть в этих поляночках… Вон, видишь? – он показал на два небольших бугорка неподалеку от «летучки». – Были эти шишки, когда мы уходили? Или их не было?
Ланской пожал плечами.
– Может, были, а может, нет. Я не заметил.
– Не было их, – сообщил Скрибнер. – А откуда взялись?
– Ну, знаешь, – возмутился Ланской. – Если прыщ на песке способен вызвать у тебя приступ тихой паники, что же с тобой будет, случись что-нибудь посерьезнее?
– А ничего со мной не будет, – безразлично произнес Скрибнер, не обращая внимания на язвительный тон врача. – А шишечки эти мне не нравятся. Ну, ладно…
Автомат стоял навытяжку возле «летучки», в метре от бугорков, и Скрибнер решил, что если бы бугорки представляли хоть какую-то опасность, автомат не проявил бы такого безучастия, – и вышел на поляну. Скрибнер уже открывал дверцу «летучки», когда Ланской решил все-таки посмотреть поближе на «прыщи», вызвавшие опасения разведчика, и, подойдя к ним, поднял ногу, намереваясь топнуть по бугорку. Скрибнер метнулся к врачу и толкнул что было сил, отбросив Ланского в сторону метра на три, – но при этом не удержал равновесия и сам наступил на выпуклость в песке. И…
Ланской не понял, что произошло. Он только увидел, как Скрибнер замер, обхватив руками голову и с ужасом глядя вниз, – и, не размышляя, схватил товарища и одним махом втащил его в «летучку». Автомат едва успел проскочить внутрь, как Ланской уже поднял машину над поляной. Скрибнер был без сознания, и врач, крикнув автомату, чтобы тот связался с командиром, подключил к Скрибнеру систему экстренного жизнеобеспечения. Паралич… полный паралич, остановилось дыхание, сердце… автомат на полной скорости вел «летучку» к лагерю, а врач, обливаясь потом, пытался вернуть друга к жизни. Скрибнер лежал с закрытыми глазами, и выражение ужаса застыло на его лице.
Медицинский отсек «Эксора» был оборудован с учетом самых невероятных случаев, однако далеко не сразу Ланскому удалось найти причину внезапного паралича, поразившего Скрибнера. Только утром следующего дня Эмиль Юлианович, вызвав Винклера, доложил, что обнаружил в кровеносной системе больного неизвестные микроорганизмы, неведомо как туда попавшие. В данный момент занимается анализом этих тварей. Винклер, глядя на бледное до синевы лицо врача, предложил Ланскому немного отдохнуть, – на некоторое время его вполне мог заменить Сергиенко. Но Ланской только покачал головой и выключил экран. Винклер понимал, что настаивать на замене – даже на самое короткое время – было бы сейчас жестоко: Ланской не мог простить себе собственной неосторожности, из-за которой теперь Скрибнер находился на грани жизни и смерти. И ясно, что врач не уйдет из отсека, не станет отдыхать, пока Скрибнер в опасности.
Несчастье выбило исследователей из колеи, но продолжать работу все же было необходимо. Разумеется, Винклер категорически запретил даже и думать о полетах на материк, но Тронхэйма отправил на атолл Ла-Тис – последний к югу в цепи островов. Там, по сведениям, полученным Сергиенко, жил самый старый из сургоров, Ду-лализе, знающий все предания племени. И после завтрака социолог отбыл на Ла-Тис.
III
IV
– Похоже, они действительно прежде жили вместе, – сказал Ланской, осматривая миски, стоящие на песке. Я говорю об островитянах и розовокожих.
– Это я понял, – довольно язвительно отозвался Скрибнер. – Посмотрим в других домах?
Они перешли на соседний квадрат – здесь от дома остался лишь фундамент, стены разрушились почти полностью, и только небольшой кусок каменной кладки торчал на южной стороне основания. Автомат сначала выкопал такую же кучу горшков, как и в первом доме, а потом глазам людей предстала несколько неожиданная вещь, – во всяком случае, они не имели сведений о наличии подобных предметов у сургоров. Это была обожженная глиняная дощечка, на которой черной и белой красками изображался стоящий на одной ноге человек. Скрибнер взял табличку и поцарапал рисунок маленьким камушком. Краска не соскабливалась.
– Любопытная штука, – сказал Ланской и, показав табличку автомату, приказал: – Ищи такое же.
Автомат занялся поисками, а врач и Скрибнер стали внимательно рассматривать дощечку. Размер – 15х29, изображение расположено по горизонтали. Фигура человека – в центре. Человек стоит на одной ноге, поджав под себя вторую, руками обхватил голову, смотрит вниз, на лице – выражение ужаса. Вокруг фигуры несколькими штрихами намечены деревья. Краски напоминают эмаль.
– Амулет? – полувопросительно сказал Скрибнер.
– Петроглиф? – в тон ему сказал Ланской.
– Или что-то третье? – глубокомысленно произнес Скрибнер, и оба рассмеялись.
Подошел автомат, вывалил на песок груду точно таких же табличек и доложил, что найдены они в разных домах, по одной штуке в доме. Спросил, нужно ли продолжать поиски.
– Продолжай, продолжай, – отмахнулся от него Ланской, и автомат убежал.
На всех табличках почти с машинной точностью повторялось одно и то же изображение, в тех же черно-белых красках.
– Все-таки похоже на амулеты, – сказал Ланской, перебрав еще раз таблички. – Но от чего они должны охранять?
– От чего-то в джунглях, – предположил Скрибнер. – Иначе не стали бы рисовать деревья.
– Пройдемся над джунглями? – предложил Ланской. – Посмотрим, а может быть, и спустимся?
– Над джунглями – отчего же нет, – сказал Скрибнер. – А вниз соваться – ни боже мой. Слишком мы с тобой налегке. – И Скрибнер свистнул, подзывая автомат. Автомат не замедлил явиться, таща на этот раз стопку табличек совсем другой формы – круглых, диаметром около двенадцати сантиметров.
– Найдены в доме семьдесят три, – отрапортовал он, сваливая стопку на песок.
– Пронумеровал уже, – буркнул Скрибнер, наклоняясь над табличками. – Ого! – вскрикнул он и протянул один кружок Ланскому. – Смотри, другой рисунок!
Ланской взял кружок. На нем – тоже черным и белым – нарисовано было нечто вроде арбуза на четырех тонких угловатых ножках. Черно-белые полосы шли по арбузу поперек, отчего он казался слегка приплюснутым.
– Ты говоришь, это все было в одном доме? – спросил Скрибнер у автомата.
– В одном, – подтвердил автомат. – Найдено в западном углу помещения, на глубине ноль семьдесят метра под слоем песка.
– Мерси, – поблагодарил Скрибнер. – Тащи это в машину.
Автомат охватил таблички и поскакал к «летучке». Ланской и Скрибнер пошли следом за ним.
Вызвав Винклера и рассказав ему о находке, Скрибнер спросил, возвращаться им сейчас в лагерь или они могут осмотреть джунгли.
– Осмотрите, – сказал Винклер, – но только из машины. Наружу выходить не вздумайте.
– Ладно, – проворчал Скрибнер, – не маленькие. Вернемся к, обеду, годится?
– Годится, – сказал Винклер.
Выбрав песчаную поляну побольше, Скрибнер осторожно посадил «летучку» в ее центре. Первым из машины выскочил автомат, пробежался кругом по поляне, нырнул в заросли, вернулся через десять минут и доложил:
– Опасности нет.
Ланской и Скрибнер вышли наружу. Песок под ногами был слежавшимся, плотным, как асфальт, – и в то же время мягким, и Ланской топнул по нему с удовольствием:
– Хорошее покрытие! Хоть футбольное поле устраивай!
– Ты не очень-то, – заворчал моментально Скрибнер, – растопался… Давай лучше пойдем, посмотрим, что там, – и Скрибнер направился к зарослям.
– Жуткий ты человек, Адриан, – говорил Ланской, идя следом за Скрибнером, – всегда ты недоволен, а вот чем? Не понимаю. Ворчишь, бурчишь, как мешок с бурчалками. Очень с тобой трудно.
Скрибнер через плечо бросил на Ланского косой взгляд, но ничего не сказал – все его внимание сосредоточилось на уже на вставших впереди джунглях.
Сухая жара поляны сменилась внезапно горячей влажной духотой тропического леса. Автомат шел впереди, проверяя путь. Между близко растущими деревьями вились бледные лианы, но травы под ногами не было – ни один луч Лаццы не мог пробиться сквозь плотно сплетающиеся кроны, почва была совершенно голой, и лианы вплетались в пространство между стволами. Выше, где ветви образовывали крону, в развилках торчали эпифиты, – бесцветные, упрямые. Скрибнер смотрел, казалось, сразу во все стороны, и Ланской ступал за ним след в след, удивляясь осторожности Адриана Антоновича, – ведь автомат регулярно докладывал, что опасности нет.
Джунгли были как джунгли – зеленая перепутанная масса, плотная, не позволяющая увидеть что-либо внизу, под деревьями – и единственной их особенностью оказалось большое количество голых песчаных полян, на которых не росло ни единой травинки. Иные из полян были совсем крохотные, а некоторые достигали пятидесяти метров в поперечнике.
– Интересно, почему на них ничего не растет? – сказал Скрибнер. Ланской промолчал. Скрибнер подвесил «летучку» над одной такой поляной и спустил зонд. Песок не был зыбучим, наоборот, довольно плотным, крупным, состав – самый заурядный. Глубина песчаного слоя – больше тридцати метров.
– Колодец, – сказал Ланской, посмотрев на переданные зондом цифры, – песчаный колодец. Любопытно. А может быть, все-таки спустимся?
Вместо ответа Скрибнер вернул зонд на место и повел «летучку» к побережью.
К обеду собрались все, кроме Сергиенко. Винклер сказал, что Дек-Торила отказался разговаривать с Любомиром Назаровичем, и Сергиенко решил побывать на двух-трех атоллах, вернуться намеревался только к вечеру. За обедом речь шла о табличках. Возраст их оказался весьма солидным, около тысячи шестисот местных лет (почти две тысячи земных). Изображение выполнено глазурью, изготовленной из расплавленного песка с добавлением растительного красителя белого цвета и минерального – черного. Обжиг табличек производился после нанесения рисунка. Но землян заинтересовала не техника изготовления, хотя она и была необычной для такого уровня развития, – а сами изображения. Что за арбузы нарисованы на дощечках? Растение это или животное? На островах такого зверя никто не видел, значит, «арбузы» водятся в джунглях. И не их ли боятся люди, стоящие на одной ноге? И почему у сургоров нет подобных амулетов? Может быть, такая техника им незнакома?
Предположение Ланского, что материковое племя научилось изготовлять амулеты уже после переселения, было отброшено, – светлокожее племя недолго прожило на побережье; для создания столь сложной техники просто не было времени. А вот мысль Тронхэйма, что сургоры скрывают от землян таблички, показалась более реальной. Не исключено, что арбузы – это те самые тахи, о которых сургоры боятся говорить. Возможно, именно потому боятся, что тахи представляют собой серьезную опасность, и суеверные островитяне, естественно, не хотят навлечь на себя несчастье упоминанием о тахи. И песчаные поляны в джунглях вполне могут оказаться гнездами тахи, о которых случайно проговорились сургоры во время посещения их разведгруппой.
Наконец предположения по поводу табличек иссякли; Тронхэйм упомянул было о стене за домом колдуна, однако это сообщение прошло мимо общего внимания, не задев его. Ну, стена и стена, ничего особенного. Решили, что во второй половине дня Ланской и Скрибнер более тщательно осмотрят песчаные поляны, а Тронхэйм отправится на острова – возможно, кто-то из местных жителей разговорится, и Тронхэйму или Сергиенко удастся нащупать какую-то нить. Двухцветность изображения на табличках упорно напоминала всем о случае с Анен Симой – ведь он тоже какое-то время видел мир в черно-белых красках. Видимо, розовокожие знали это состояние, и похоже на то, что оно их не радовало, – иначе зачем такое количество амулетов? И сургоры знают о подобном явлении, – поэтому не удивились случившемуся с Анен Симой.
Поблизости раздался громкий треск, хлопанье – и Скрибнер, конечно же, выхватил разрядник первым, – а Ланской, как всегда, отстал от него на долю секунды. Но тревога оказалась ложной – это взлетела крупная птица. Шли вглубь джунглей с полчаса, а потом деревья и лианы образовали такую плотную стену, что дорогу нужно было бы прорубать в ней, и Скрибнер сказал:
– Не пойдем дальше. В другой раз. Давай возвращаться.
Прежним путем они вернулись на поляну. Перед тем как ступить на песок, по которому уже бодро маршировал автомат, Скрибнер внимательно осмотрел открытое пространство, и Ланской не удержался, спросил:
– Думаешь, пока нас не было, местные террористы бомбу подложили?
– Не тарахти, – оборвал его Скрибнер. – Смотри.
– На что смотреть?
– На поляну, – отрезал Скрибнер. – Сургоры не напрасно, наверное, с материка удрали. Что-нибудь да есть в этих поляночках… Вон, видишь? – он показал на два небольших бугорка неподалеку от «летучки». – Были эти шишки, когда мы уходили? Или их не было?
Ланской пожал плечами.
– Может, были, а может, нет. Я не заметил.
– Не было их, – сообщил Скрибнер. – А откуда взялись?
– Ну, знаешь, – возмутился Ланской. – Если прыщ на песке способен вызвать у тебя приступ тихой паники, что же с тобой будет, случись что-нибудь посерьезнее?
– А ничего со мной не будет, – безразлично произнес Скрибнер, не обращая внимания на язвительный тон врача. – А шишечки эти мне не нравятся. Ну, ладно…
Автомат стоял навытяжку возле «летучки», в метре от бугорков, и Скрибнер решил, что если бы бугорки представляли хоть какую-то опасность, автомат не проявил бы такого безучастия, – и вышел на поляну. Скрибнер уже открывал дверцу «летучки», когда Ланской решил все-таки посмотреть поближе на «прыщи», вызвавшие опасения разведчика, и, подойдя к ним, поднял ногу, намереваясь топнуть по бугорку. Скрибнер метнулся к врачу и толкнул что было сил, отбросив Ланского в сторону метра на три, – но при этом не удержал равновесия и сам наступил на выпуклость в песке. И…
Ланской не понял, что произошло. Он только увидел, как Скрибнер замер, обхватив руками голову и с ужасом глядя вниз, – и, не размышляя, схватил товарища и одним махом втащил его в «летучку». Автомат едва успел проскочить внутрь, как Ланской уже поднял машину над поляной. Скрибнер был без сознания, и врач, крикнув автомату, чтобы тот связался с командиром, подключил к Скрибнеру систему экстренного жизнеобеспечения. Паралич… полный паралич, остановилось дыхание, сердце… автомат на полной скорости вел «летучку» к лагерю, а врач, обливаясь потом, пытался вернуть друга к жизни. Скрибнер лежал с закрытыми глазами, и выражение ужаса застыло на его лице.
Медицинский отсек «Эксора» был оборудован с учетом самых невероятных случаев, однако далеко не сразу Ланскому удалось найти причину внезапного паралича, поразившего Скрибнера. Только утром следующего дня Эмиль Юлианович, вызвав Винклера, доложил, что обнаружил в кровеносной системе больного неизвестные микроорганизмы, неведомо как туда попавшие. В данный момент занимается анализом этих тварей. Винклер, глядя на бледное до синевы лицо врача, предложил Ланскому немного отдохнуть, – на некоторое время его вполне мог заменить Сергиенко. Но Ланской только покачал головой и выключил экран. Винклер понимал, что настаивать на замене – даже на самое короткое время – было бы сейчас жестоко: Ланской не мог простить себе собственной неосторожности, из-за которой теперь Скрибнер находился на грани жизни и смерти. И ясно, что врач не уйдет из отсека, не станет отдыхать, пока Скрибнер в опасности.
Несчастье выбило исследователей из колеи, но продолжать работу все же было необходимо. Разумеется, Винклер категорически запретил даже и думать о полетах на материк, но Тронхэйма отправил на атолл Ла-Тис – последний к югу в цепи островов. Там, по сведениям, полученным Сергиенко, жил самый старый из сургоров, Ду-лализе, знающий все предания племени. И после завтрака социолог отбыл на Ла-Тис.
III
Тронхэйм начал с разговора о посторонних вещах, затем повел речь о жизни сургоров – теперешней, а не прошлой. Ду-лализе охотно рассказывал обо всем – как и в какое время полагается ловить рыбу в океане, когда можно удить в лагуне (например, Тронхэйм узнал, что в сезон цветения пальмы «си» в лагуну заплывает много ядовитых рыб, – в эти дни вода в океане становится прохладной, и рыбы ищут место потеплее; а во время брачного полета птицы «лой» нельзя есть корни травы фито-кос, той самой, стебли которой идут на изготовление одежды). И о домашних животных рассказывал старик, и о том, что дикие звери живут лишь на очень большом острове, на атоллах же все звери ручные… Но ни разу старик не упомянул о розовокожих или о тахи, – словно их не было вовсе или ему никогда не приходилось о них слышать.
Наконец Ипполит Германович заметил, что старый сургор утомился, – речь его замедлилась, часто возникали паузы, – и Тронхэйм, поблагодарив Ду-лализе, распрощался с ним и отправился в лагерь.
Вечером Винклер сообщил товарищам, что Ланской вывел из крови Скрибнера парализовавшие разведчика микроорганизмы; они оказались спорами неизвестного растения. Часть спор Ланской поместил в протоплазму, чтобы выяснить ход их развития. Что касается Скрибнера, то он пока еще слаб, но врач заверил, что осталось снять общую интоксикацию, возникшую в результате проникновения в кровь чужеродных существ, – и Адриан Антонович выйдет из лазарета.
Высказав несколько предположений о том, как именно споры могли прорваться через защитный комбинезон, занялись обсуждением проблемы «колдун – тахи».
– Мы ничего не сможем узнать, пока знахарь не разрешит сургорам говорить, – заявил Тронхэйм в ответ на вопрос Винклера о результатах утренней поездки. – Авторитет колдунов огромен – в любой племенной культуре. Жизнь племени построена на традиционных верованиях, сургоры пребывают в постоянном страхе перед духами, а колдун – не просто толкователь сверхъестественного, он еще и единственный посредник между двумя мирами – обычным и потусторонним. Ослушаться колдуна – значит навлечь на себя непоправимые беды. Нам нужно начать с Карпацико-тина, привлечь его на свою сторону, – но как?
– А если попробовать пригласить его сюда, на Ки-Нтот? – спросил Винклер. – Показать лагерь, объяснить, что мы не враги сургорам, наоборот, хотим помочь, сделать безопасным большой остров, избавить сургоров от страха перед бурями?
– Во-первых сургоры не посещают Ки-Нтот, – сказал Тронхэйм, – правда, неясно, почему – табу на остров не наложено, это точно. Во-вторых, я что-то не заметил у них страха перед тайфунами, и не обнаружил также особого интереса к большому острову, а тем более желания переселиться туда.
– Уж конечно, у них нет такого желания, – сказал Сергиенко. – Розовые переселились на большой остров – и где они, эти розовые? Надо полагать, сургорам известно, чем кончилось переселение.
– Тем более, – сказал Винклер, – мы должны объяснить Карпацико-тину, что хотим узнать причину гибели прежних его соплеменников и уничтожить эту причину. А на материке ураганы им, естественно, не будут страшны.
– А вам не кажется, что причина гибели розовых та же, по которой сейчас Скрибнер валяется в лазарете? – спросил Сергиенко. – Ведь что заставило Эмиля Юлиановича мгновенно поднять «летучку»? Ужас. Ужас на лице Скрибнера, так? А что мы видим на рисунках розовых? То же самое.
– То же самое, – согласился Тронхэйм. Человек стоит на одной ноге и с ужасом смотрит вниз… похоже, эти споры шутить не любят. Но почему автомат их не засек? Ведь он стоял рядом с бугорками?
– Автомат утверждает, что под песком ничего не было, – сказал Винклер.
– Любопытно, – пробормотал Сергиенко. – А тебе не кажется, Саймон Корнилович, что нужно не откладывать поход на материк, а заняться этими дивными полянками поскорее?
– Не кажется, – сказал Винклер. – Подождем, пока проклюнутся те споры, что сидят у Ланского в автоклаве. Вот когда увидим, что из них выросло, – тогда и подумаем.
– И еще вот что, – сказал Тронхэйм. – Показывать сургорам рисунки? Или не стоит?
– Если показывать, то колдуну, – предложил Винклер. – А там видно будет. Хоть риск напугать, конечно, есть.
– Может быть, сначала рассказать? – спросил Сергиенко. – Видели, дескать, случайно рисуночек…
– Случайно, – фыркнул Тронхэйм. – Хорошенькое дело. Как это можно «случайно» увидеть священный амулет? Их прячут, притом весьма тщательно.
– Ну, не случайно, – не сдавался Сергиенко, – а… а как, действительно?
– Я хочу попробовать сыграть с колдуном в открытую, – сказал Тронхэйм.
– И рассказать все, как было, – что мы нашли таблички и что наш товарищ едва не погиб. Мне кажется, не стоит пытаться обмануть Карпацико-тина, он слишком умен, и если заметит неискренность – окончательно настроит против нас племя.
– Попробуй, – согласился Винклер, – только не спеши.
Наконец Ипполит Германович заметил, что старый сургор утомился, – речь его замедлилась, часто возникали паузы, – и Тронхэйм, поблагодарив Ду-лализе, распрощался с ним и отправился в лагерь.
Вечером Винклер сообщил товарищам, что Ланской вывел из крови Скрибнера парализовавшие разведчика микроорганизмы; они оказались спорами неизвестного растения. Часть спор Ланской поместил в протоплазму, чтобы выяснить ход их развития. Что касается Скрибнера, то он пока еще слаб, но врач заверил, что осталось снять общую интоксикацию, возникшую в результате проникновения в кровь чужеродных существ, – и Адриан Антонович выйдет из лазарета.
Высказав несколько предположений о том, как именно споры могли прорваться через защитный комбинезон, занялись обсуждением проблемы «колдун – тахи».
– Мы ничего не сможем узнать, пока знахарь не разрешит сургорам говорить, – заявил Тронхэйм в ответ на вопрос Винклера о результатах утренней поездки. – Авторитет колдунов огромен – в любой племенной культуре. Жизнь племени построена на традиционных верованиях, сургоры пребывают в постоянном страхе перед духами, а колдун – не просто толкователь сверхъестественного, он еще и единственный посредник между двумя мирами – обычным и потусторонним. Ослушаться колдуна – значит навлечь на себя непоправимые беды. Нам нужно начать с Карпацико-тина, привлечь его на свою сторону, – но как?
– А если попробовать пригласить его сюда, на Ки-Нтот? – спросил Винклер. – Показать лагерь, объяснить, что мы не враги сургорам, наоборот, хотим помочь, сделать безопасным большой остров, избавить сургоров от страха перед бурями?
– Во-первых сургоры не посещают Ки-Нтот, – сказал Тронхэйм, – правда, неясно, почему – табу на остров не наложено, это точно. Во-вторых, я что-то не заметил у них страха перед тайфунами, и не обнаружил также особого интереса к большому острову, а тем более желания переселиться туда.
– Уж конечно, у них нет такого желания, – сказал Сергиенко. – Розовые переселились на большой остров – и где они, эти розовые? Надо полагать, сургорам известно, чем кончилось переселение.
– Тем более, – сказал Винклер, – мы должны объяснить Карпацико-тину, что хотим узнать причину гибели прежних его соплеменников и уничтожить эту причину. А на материке ураганы им, естественно, не будут страшны.
– А вам не кажется, что причина гибели розовых та же, по которой сейчас Скрибнер валяется в лазарете? – спросил Сергиенко. – Ведь что заставило Эмиля Юлиановича мгновенно поднять «летучку»? Ужас. Ужас на лице Скрибнера, так? А что мы видим на рисунках розовых? То же самое.
– То же самое, – согласился Тронхэйм. Человек стоит на одной ноге и с ужасом смотрит вниз… похоже, эти споры шутить не любят. Но почему автомат их не засек? Ведь он стоял рядом с бугорками?
– Автомат утверждает, что под песком ничего не было, – сказал Винклер.
– Любопытно, – пробормотал Сергиенко. – А тебе не кажется, Саймон Корнилович, что нужно не откладывать поход на материк, а заняться этими дивными полянками поскорее?
– Не кажется, – сказал Винклер. – Подождем, пока проклюнутся те споры, что сидят у Ланского в автоклаве. Вот когда увидим, что из них выросло, – тогда и подумаем.
– И еще вот что, – сказал Тронхэйм. – Показывать сургорам рисунки? Или не стоит?
– Если показывать, то колдуну, – предложил Винклер. – А там видно будет. Хоть риск напугать, конечно, есть.
– Может быть, сначала рассказать? – спросил Сергиенко. – Видели, дескать, случайно рисуночек…
– Случайно, – фыркнул Тронхэйм. – Хорошенькое дело. Как это можно «случайно» увидеть священный амулет? Их прячут, притом весьма тщательно.
– Ну, не случайно, – не сдавался Сергиенко, – а… а как, действительно?
– Я хочу попробовать сыграть с колдуном в открытую, – сказал Тронхэйм.
– И рассказать все, как было, – что мы нашли таблички и что наш товарищ едва не погиб. Мне кажется, не стоит пытаться обмануть Карпацико-тина, он слишком умен, и если заметит неискренность – окончательно настроит против нас племя.
– Попробуй, – согласился Винклер, – только не спеши.
IV
Тронхэйм, рассерженный и огорченный, возвращался в лагерь. Колдун упорно уходил от разговора. Второй день Тронхэйм метался от одного острова к другому, и везде слышал одно и то же: «Карпацико-тин только что был здесь, но сейчас его уже нет». Ученики колдуна, когда Тронхэйм (несколько раз за эти два дня) подводил шлюпку к атоллу Та-Вик, встречали социолога на берегу и сразу сообщали: «Карпацико-тина дома нет, лечить уехал». На вопрос, куда именно уехал Карпацико-тин, называли каждый раз другой остров. Ипполит Германович отправлялся туда – и слышал, что колдун только что отбыл домой… В конце концов Тронхэйм решил прекратить бесплодные попытки встретиться с колдуном. Нужно подождать, пока Карпацико-тин сам надумает говорить. Правда, может и не надумать, но тут уж ничего не поделаешь. Есть еще шанс – попытаться воздействовать на вождя, но с этим тоже спешить не следует.
Вечером произошло торжественное событие – из медицинского отсека Ланской вывел Скрибнера. Скрибнер чувствовал себя прекрасно и был, по обыкновению, недоволен всем на свете, – начиная от собственной болезни и кончая ужином. Особенное недовольство Адриана Антоновича вызывал Ланской, который, по мнению Скрибнера, для перестраховки продержал его в санчасти лишние полсуток.
Ланской преподнес еще одну новость. Он сказал, что в спорах, сидящих в наполненном протоплазмой автоклаве, замечено внутреннее движение. Автоматам дано указание – немедленно сообщить всем, как только проклюнется хоть одно семя. Не исключено, что очень скоро выяснится, что за звери такие живут под песчаными полянками в джунглях.
– Мерзкие твари, – потряс головой Скрибнер, – и надо же, сквозь комбинезон прошли, как сквозь пустое место.
– Но ты их почувствовал? – спросил Сергиенко.
– Еще как, – буркнул Скрибнер. – Стрельнуло в пятку, и сразу такой страх напал – никогда в жизни такого не чувствовал. А главное – сразу сковало всего, шевельнуться не мог.
– Да, – сказал врач, – они выделяют очень сильные токсины паралитического действия. Обеспечивают себе условия для существования. Источник питания не должен двигаться.
– Вот пусть теперь и существуют у тебя в банке, – сказал Скрибнер. – А из-под полянок мы их выковыряем.
– Любопытно, – сказал Винклер, – откуда они вообще взялись? Как появились? Ведь, если аборигены жили прежде на материке, а потом вдруг сбежали – значит, причина к бегству возникла внезапно?
– Знаешь, Саймон, – сказал Скрибнер, – а ведь сургоры, наверное, боятся, что мы можем занести эту дрянь сюда, на острова. Они ведь нас приняли сначала за бывших соседей, так? И разведку спровадили в океан на время тайфуна – знали, что делали, рассчитывали, что розовые не вернутся. Я думаю, они примут меры, чтобы и от нас избавиться.
– Ты полагаешь, что под полянками живут те самые тахи, о которых сургоры молчат? – спросил Тронхэйм.
– Нет, – покачал головой Скрибнер. – Тахи – это что-то другое. Я ведь, когда эти споры меня жрать принялись, видел все как обычно, – а тахи как-то связаны с цветоощущением… Анен Сима увидел все черно-белым, так? И только. Никакой опасности в этом сургоры не усмотрели. И вообще, о тахи они тогда говорили спокойно.
– Нужно все же попытаться показать им таблички, – сказал Тронхэйм. – Мне кажется, они должны знать смысл рисунков. Может быть, не всем сургорам эти вещи знакомы, но уж колдуну или вождю известны наверняка. Однако Карпацико-тин не желает говорить со мной, да и вождь, кажется, тоже не стремится к общению, так?
– Так-то оно так, – сказал Скрибнер, – но я все-таки полагаю, что главная причина их необщительности – страх. Прежде чем задавать вопросы, мы должны доказать, что с нашей стороны сургорам не грозит опасность.
– Как ты намерен это доказывать? – поинтересовался Винклер.
– Подумать надо, – Скрибнер пожал плечами и встал. В этот момент раздался общий сигнал внутренних фонов, и голос автомата произнес:
– Внимание, говорит автомат лаборатории медицинского отсека. Движение в автоклаве, сообщаю всем. На спорах лопается оболочка.
Автомат еще не договорил, как Ланского словно ветром выдуло из столовой. Винклер направился следом за ним на «Эксор», остальные устроились перед экраном.
…Желтовато-серая масса шевелилась; медленно всплывали на поверхность комки темных слипшихся спор. Время от времени от плотного клубка отделялась точка, зависала в коллодии и через несколько секунд лопалась, раскрывалась, как крохотный черный тюльпан, выпуская наружу худосочный белый росток, похожий на тощего червяка. Ростки, сбросив остатки оболочки, распрямлялись и опускались на дно автоклава, по пути увеличиваясь заметно, подрастая на глазах, толстея и наливаясь. На дне ростки замирали на некоторое время, а затем начинали двигаться вверх, пожирая протоплазму и выпуская из себя отростки. Затем – новый период покоя, у самой поверхности, и движение вниз…
Тронхэйм смотрел не столько на экран, сколько на окошки датчиков. Активный период – фиксируются биоволны. Пассивный – датчики молчат, словно в автоклаве нет и не было ничего живого.
– Видишь? – сказал Тронхэйм, обращаясь к Скрибнеру. – Автомат их не заметил, они затаились в тот момент…
– Вижу, – ворчливо ответил Скрибнер, – грамотный, разобрался. Ты лучше скажи, что им от меня нужно было?
Тронхэйм благоразумно промолчал, и все трое продолжали смотреть на экран.
Ростки тем временем превратились уже в длинных белых змей, увешанных многочисленными отводками, и продолжали заглатывать протоплазму. Затем на отростках появились почки, лопнули, и меньше чем за полчаса на их месте выросли небольшие клубеньки.
– Шустрые твари, – сказал Сергиенко.
– Кормежка хорошая, – уточнил Скрибнер. – Небось, в песке не разрастешься, а тут – ешь от пуза.
Словно в ответ на замечание Скрибнера в автоклав посыпался песок, постепенно вытесняя коллодий, – Ланской начал следующую стадию эксперимента. Очутившись в песке, растения стали замедлять движение, и в конце концов замерли, свернувшись клубками на дне автоклава. Когда исчезли всякие признаки жизни, манипулятор подвесил над поверхностью песка небольшой контейнер с питательной массой. Не прошло и минуты, как белые клубки шевельнулись – начали медленно пробираться сквозь песок наверх. Манипулятор убрал контейнер, но белые жирные сороконожки тем не менее доползли до поверхности и там замерли снова, затаились, – и на песке, отмечая место их пребывания, вспухло несколько едва заметных бугорков. Скрибнер только покряхтывал, глядя на эти бугорки, и почесывал одну ногу другой – очень живо вспоминал свои ощущения… Вновь появился контейнер с протоплазмой, и… В долю мгновения взвились белые отростки над поверхностью песка, выстрелили спорами в контейнер, – и белые чудища не спеша двинулись вглубь, вниз, по дороге теряя клубни, усыхая, сворачиваясь…
– Охотнички, – зло сказал Сергиенко. – Не удивительно, что сургоры от них в океан удрали. Тайфун – что? Мелочь. Его все-таки издали видно и слышно.
Контейнер, изготовленный из усиленной прочности металлизированной пластики, оказался начиненным спорами, – и эти споры, выделив парализующие вещества, замерли в протоплазме, – готовились к вегетационному периоду.
Вечером произошло торжественное событие – из медицинского отсека Ланской вывел Скрибнера. Скрибнер чувствовал себя прекрасно и был, по обыкновению, недоволен всем на свете, – начиная от собственной болезни и кончая ужином. Особенное недовольство Адриана Антоновича вызывал Ланской, который, по мнению Скрибнера, для перестраховки продержал его в санчасти лишние полсуток.
Ланской преподнес еще одну новость. Он сказал, что в спорах, сидящих в наполненном протоплазмой автоклаве, замечено внутреннее движение. Автоматам дано указание – немедленно сообщить всем, как только проклюнется хоть одно семя. Не исключено, что очень скоро выяснится, что за звери такие живут под песчаными полянками в джунглях.
– Мерзкие твари, – потряс головой Скрибнер, – и надо же, сквозь комбинезон прошли, как сквозь пустое место.
– Но ты их почувствовал? – спросил Сергиенко.
– Еще как, – буркнул Скрибнер. – Стрельнуло в пятку, и сразу такой страх напал – никогда в жизни такого не чувствовал. А главное – сразу сковало всего, шевельнуться не мог.
– Да, – сказал врач, – они выделяют очень сильные токсины паралитического действия. Обеспечивают себе условия для существования. Источник питания не должен двигаться.
– Вот пусть теперь и существуют у тебя в банке, – сказал Скрибнер. – А из-под полянок мы их выковыряем.
– Любопытно, – сказал Винклер, – откуда они вообще взялись? Как появились? Ведь, если аборигены жили прежде на материке, а потом вдруг сбежали – значит, причина к бегству возникла внезапно?
– Знаешь, Саймон, – сказал Скрибнер, – а ведь сургоры, наверное, боятся, что мы можем занести эту дрянь сюда, на острова. Они ведь нас приняли сначала за бывших соседей, так? И разведку спровадили в океан на время тайфуна – знали, что делали, рассчитывали, что розовые не вернутся. Я думаю, они примут меры, чтобы и от нас избавиться.
– Ты полагаешь, что под полянками живут те самые тахи, о которых сургоры молчат? – спросил Тронхэйм.
– Нет, – покачал головой Скрибнер. – Тахи – это что-то другое. Я ведь, когда эти споры меня жрать принялись, видел все как обычно, – а тахи как-то связаны с цветоощущением… Анен Сима увидел все черно-белым, так? И только. Никакой опасности в этом сургоры не усмотрели. И вообще, о тахи они тогда говорили спокойно.
– Нужно все же попытаться показать им таблички, – сказал Тронхэйм. – Мне кажется, они должны знать смысл рисунков. Может быть, не всем сургорам эти вещи знакомы, но уж колдуну или вождю известны наверняка. Однако Карпацико-тин не желает говорить со мной, да и вождь, кажется, тоже не стремится к общению, так?
– Так-то оно так, – сказал Скрибнер, – но я все-таки полагаю, что главная причина их необщительности – страх. Прежде чем задавать вопросы, мы должны доказать, что с нашей стороны сургорам не грозит опасность.
– Как ты намерен это доказывать? – поинтересовался Винклер.
– Подумать надо, – Скрибнер пожал плечами и встал. В этот момент раздался общий сигнал внутренних фонов, и голос автомата произнес:
– Внимание, говорит автомат лаборатории медицинского отсека. Движение в автоклаве, сообщаю всем. На спорах лопается оболочка.
Автомат еще не договорил, как Ланского словно ветром выдуло из столовой. Винклер направился следом за ним на «Эксор», остальные устроились перед экраном.
…Желтовато-серая масса шевелилась; медленно всплывали на поверхность комки темных слипшихся спор. Время от времени от плотного клубка отделялась точка, зависала в коллодии и через несколько секунд лопалась, раскрывалась, как крохотный черный тюльпан, выпуская наружу худосочный белый росток, похожий на тощего червяка. Ростки, сбросив остатки оболочки, распрямлялись и опускались на дно автоклава, по пути увеличиваясь заметно, подрастая на глазах, толстея и наливаясь. На дне ростки замирали на некоторое время, а затем начинали двигаться вверх, пожирая протоплазму и выпуская из себя отростки. Затем – новый период покоя, у самой поверхности, и движение вниз…
Тронхэйм смотрел не столько на экран, сколько на окошки датчиков. Активный период – фиксируются биоволны. Пассивный – датчики молчат, словно в автоклаве нет и не было ничего живого.
– Видишь? – сказал Тронхэйм, обращаясь к Скрибнеру. – Автомат их не заметил, они затаились в тот момент…
– Вижу, – ворчливо ответил Скрибнер, – грамотный, разобрался. Ты лучше скажи, что им от меня нужно было?
Тронхэйм благоразумно промолчал, и все трое продолжали смотреть на экран.
Ростки тем временем превратились уже в длинных белых змей, увешанных многочисленными отводками, и продолжали заглатывать протоплазму. Затем на отростках появились почки, лопнули, и меньше чем за полчаса на их месте выросли небольшие клубеньки.
– Шустрые твари, – сказал Сергиенко.
– Кормежка хорошая, – уточнил Скрибнер. – Небось, в песке не разрастешься, а тут – ешь от пуза.
Словно в ответ на замечание Скрибнера в автоклав посыпался песок, постепенно вытесняя коллодий, – Ланской начал следующую стадию эксперимента. Очутившись в песке, растения стали замедлять движение, и в конце концов замерли, свернувшись клубками на дне автоклава. Когда исчезли всякие признаки жизни, манипулятор подвесил над поверхностью песка небольшой контейнер с питательной массой. Не прошло и минуты, как белые клубки шевельнулись – начали медленно пробираться сквозь песок наверх. Манипулятор убрал контейнер, но белые жирные сороконожки тем не менее доползли до поверхности и там замерли снова, затаились, – и на песке, отмечая место их пребывания, вспухло несколько едва заметных бугорков. Скрибнер только покряхтывал, глядя на эти бугорки, и почесывал одну ногу другой – очень живо вспоминал свои ощущения… Вновь появился контейнер с протоплазмой, и… В долю мгновения взвились белые отростки над поверхностью песка, выстрелили спорами в контейнер, – и белые чудища не спеша двинулись вглубь, вниз, по дороге теряя клубни, усыхая, сворачиваясь…
– Охотнички, – зло сказал Сергиенко. – Не удивительно, что сургоры от них в океан удрали. Тайфун – что? Мелочь. Его все-таки издали видно и слышно.
Контейнер, изготовленный из усиленной прочности металлизированной пластики, оказался начиненным спорами, – и эти споры, выделив парализующие вещества, замерли в протоплазме, – готовились к вегетационному периоду.