Даже в боевых патрулированиях требовалось выполнить проверку торпед, находящихся в торпедных аппаратах, чтобы быть уверенным, что они всегда в состоянии готовности. На вторую ночь после нашей атаки что-то разладилось в одной из торпед.
Торпеда выбрасывается из торпедного аппарата давлением воздуха. У каждого конца аппарата - массивная крышка; чтобы выстрелить торпедой, вы открываете крышку с внешней стороны борта, нагнетаете воздух в баллон для создания высокого воздушного давления и затем выбрасываете торпеду из аппарата. Во время проверок торпеды следует иная процедура, известная как стрельба воздухом. Поскольку вы просто проверяете оборудование, оставляете наружную крышку закрытой, открываете внутреннюю крышку, отключаете сложную систему защитных взаимосвязанных устройств и стреляете из аппарата. Торпеда остается на месте, а воздушный столб врывается назад в лодку.
Так должно было произойти, когда Роджер Пейн проводил ночью тренировку очередной торпедной команды, но этого не произошло. Торпедист второго класса Майерс случайно изменил процесс. У него внутренняя крышка аппарата номер 4 была открыта и готова для проверочного выстрела, когда он совершил ошибку поднял вертушку ограничителя на шестом, а не на четвертом аппарате и толкнул рычаг управления стрельбой.
Шестой аппарат был одним из приготовленных к пуску торпеды по поверхности, аппаратом, готовым к моментальному использованию. Крышки торпедного аппарата были закрыты (внутренние и наружные).
Это произошло, когда бедный Роджер шел из кормового в носовой торпедный отсек. Как раз когда он входил в носовой отсек, произошел сильный удар, будто лодка ударилась о бревно, а Майерс поспешил Роджеру навстречу.
- Я думаю, что только что произвел выстрел торпедой в аппарате шесть, сказал он.
Роджер, как он нам потом рассказывал, был в шоке. Он выбежал вперед и отдраил внутренний клапан на шестом аппарате, впуская немного воздуха, а затем воды. Через смотровое стекло внутренней крышки было видно, что аппарат заполнен водой. Было ясно, что торпеда все еще находилась в аппарате.
В то время как все это происходило в носовом торпедном отсеке, Хэнк Хендерсон и я стояли на палубе в качестве вахтенных офицеров, ничего не подозревая. "Уаху" лежала в дрейфе на освещенной лунным светом воде. Приглушенный стук ее дизелей, подзаряжавших аккумуляторы батареи, лишь подчеркивал мирную тишину, окружавшую нас. Я почувствовал странный глухой звук под ногами и, будучи этим озадачен, направился на корму и спросил Хэнка, чей пост находился всего в десяти футах от моего, не заметил ли он этого звука. Мы поговорили об этом одну-две минуты с полным равнодушием, я повернулся и пошел на нос.
А там в воде прямо у носа виднелись два странных силуэта. Они двигались, покачиваясь на волнах, как причудливые морские животные. Я вызвал командира на мостик.
Командир быстро поднялся по трапу и стал пристально глядеть вперед. Было заметно, что он испытывает огромное напряжение, но не выказывал удивления по поводу таинственных силуэтов. Для меня это было уже слишком.
- Командир, - рискнул я спросить, - те два силуэта в воде... Думаю, что это тюлени.
- Нет, - отрывисто проговорил он, - это не тюлени. Это Пейн и Смит.
В те несколько секунд, пока я был на корме, Роджер обратился к командиру, получил разрешение вылезти за борт и посмотреть, что произошло. Он прихватил с собой в помощь рулевого Дональда Смита. Они прошли по борту вперед на нос и бросились в воду, в то время как я разговаривал с Хэнком.
Быстрота, с которой действовал Роджер, была вызвана тем, что он знал о капризном характере торпед в целом, и его почти полной уверенностью в том, что эта торпеда частично вылезла наружу из аппарата номер 6. Иногда у торпеды, когда ее выстреливают, бывает повреждено хвостовое оперение руля. Если это происходит, она может повернуть назад и нанести удар по своему же кораблю. Чтобы свести к минимуму возможность такой катастрофы, у каждой торпеды внизу ее боеголовки есть вертушка для приведения торпеды из рабочего состояния в боевое. Пока она не отсчитает четыреста ярдов хода, торпеда не взорвется. Но после этого соприкосновение со стальным корпусом или даже просто его близость приведет к взрыву. Если усилием торпеды внешняя крышка откроется, Роджер знал, боеголовка будет высовываться из аппарата наружу в море, чтобы дать судьбоносной маленькой вертушке повернуться, когда мы двигаемся впереди. И взрыватель будет приведен в боевое положение. Если взрыватель не приведем в боевое положение, то сможет ли торпеда пройти через погнутую внешнюю крышку или будет отброшена обратно в аппарат?
Ответы на эти вопросы искал Роджер, пока они со Смитом ныряли и осматривали наружную крышку торпедного аппарата в черной воде. И ответы на эти вопросы, похоже, были плохими.
Крышка открылась на несколько дюймов под сильным нажимом боеголовки торпеды. Не было надежды на то, что торпеда войдет внутрь или выйдет наружу. Она застряла и останется там до тех пор, пока мы не вернемся в Пёрл-Харбор или пока она не выстрелит. Что до фактора безопасности, Роджер вывернул взрыватель.
Надежда на то, что торпеда будет оставаться застрявшей в трубе, не причиняя вреда, была лучшим из того, что он мог доложить командиру. Он и Смит наконец вылезли из воды, мы все в нервном напряжении стояли на мостике, обсуждая эту ситуацию, и наконец капитан приказал двигаться вперед малым ходом. Первые четыреста ярдов мы шли, затаив дыхание, в ожидании взрыва, который так и не произошел. В конце концов, когда ждать надоело, все, кто не был на вахте, решили спуститься вниз.
Мы тогда еще не знали, что жизнь с торпедой, застрявшей в шестом аппарате, только начиналась. Мы не могли вытащить ее из аппарата и не могли задвинуть ее на место в лодку. Мы даже открыли внутреннюю крышку, применили блок и зацепили торпеду, попытавшись втащить ее внутрь, но она не пошевелилась.
Поначалу напряжение было невыносимым. Мы ели, спали и грезили с ощущением постоянной опасности того, что торпеда будет приведена в боевое состояние. В тихие ночи мы небольшими группами ходили к носовому торпедному отсеку и собирались вокруг неисправного аппарата. Кто-то прикладывал ухо к бронзовому стволу и докладывал: "Она жужжит!" Остальные нервно фыркали: "Черта с два! Это храпит торпедист". Были придуманы магические обряды, которые исполнялись, чтобы задобрить богов торпедного аппарата.
Однако постепенно мы закалились под влиянием продолжающегося столь долго постоянного страха смерти. Мало-помалу мы примирились с угрозой и порой даже находили в этом утешение. Если что-нибудь не ладилось, мы всегда могли сказать: "Ну, это не так уж и важно. Эта торпеда в конце концов, того и гляди, взорвется".
* * *
Еще одна трудность помогала нам отвлечься от ожиданий смерти. Заклинило в закрытом положении клапан носовой балластной цистерны.
Носовая цистерна плавучести находится наверху на самом носу корабля. Если вы находитесь в подводном положении и готовы к всплытию, то нагнетаете в нее воздух для того, чтобы спешно подняться на поверхность с хорошим углом подъема. И наоборот, вы открываете клапан, когда погружаетесь, а если клапан не открывается, то на погружение идти невозможно.
Мы уже несколько дней замечали, что открывать клапан все труднее и труднее. В ночь на 25 сентября его заклинило, и он перестал открываться совсем.
Это означало, что мы не могли пойти на глубину до тех пор, пока он не будет исправлен. Несчастный Роджер Пейн, я вместе с Эндрю Ленноксом, помощником старшины трюмных машинистов, и пара матросов были включены в рабочую группу по ликвидации неисправности, чтобы пойти на погружение, и чем быстрее, тем лучше, так как скоро наступало светлое время суток. Это была игра на нервах. Нам предстояло снять крышку и подобраться к цистерне через маленький люк. Внутри цистерна была скользкой, черной и покрыта слоем антикоррозийной смазки. Тусклого света батарейных фонариков нам хватало лишь на то, чтобы осветить напряженные лица друг друга. Все мы знали, что в акватории противника любая неожиданная встреча будет означать необходимость срочного погружения "Уаху", независимо от того, в цистерне мы или нет. Я напомнил другим, что, согласно правилам морской этики, старший офицер всегда последним покидает отсек, но Роджер остановил меня, сказав, что, если я окажусь сзади в этом узком проходе, мы никогда не выберемся из цистерны.
С этим клапаном носовой балластной цистерны, а также с застрявшей торпедой нам приходилось согласиться на нелегкий компромисс. Механизм привода безнадежно заклинило. Все, что мы могли сделать, - это оставить крышку входного отверстия цистерны снятой. В этом случае всегда могли заполнить цистерну, но не могли использовать ее для быстрого подъема на поверхность или следить за тем, чтобы угол погружения не был слишком большим. Было бы трудно всплывать без носовой балластной цистерны, но вовсе невозможно погружаться при закрытом клапане. Мы предпочли погружение и всплытие с трудностями.
* * *
Таким образом, оставшееся время этого похода, который завершился 17 октября, мы действовали с заклиненным клапаном носовой балластной цистерны и с торпедой, которая могла взорваться в любую минуту. Эти две механические неполадки, похоже, создали своеобразную атмосферу этого патрулирования, так как в течение одной только недели нам пришлось встретиться с плавучей базой гидросамолетов, с авиатранспортом и с двумя эсминцами, проследовав возле них и не открывая огня.
Плавучая база "Дзиеда" появилась средь бела дня, в то время как мы находились под водой. Она была на расстоянии примерно в двенадцать тысяч ярдов и следовала в Пьяно-Пасс. Сначала мы подумали, что она у нас в руках, но, когда попытались сократить дистанцию, она сделала три зигзагообразных маневра и, прежде чем мы успели выйти на позицию, исчезла в направлении Трука.
Нам не повезло. Оставалось только облизываться. Иначе было с авиатранспортом. Он, мы чувствовали, был наш.
В те первые дни войны на Тихом океане авиатранспорт считался почти невероятной удачей для подводной лодки. Лучшими достижениями для наших подлодок было потопление поврежденного японского авианосца "Сорю" подводной лодки "Наутилус" у острова Мидуэй и тяжелого авианосца старой, доблестной "S-44" в день после ужасной битвы при острове Саво, вслед за высадкой морской пехоты на Гуадалканале. Теперь мы вдруг увидели в перископ авианосец "Рюдзе". Если бы мы торпедировали его, это был бы первый полностью боеспособный и укомплектованный авианосец, потопленный одной из наших подлодок. Когда разнеслась весть о том, что обнаружено большое судно, наши моряки были вне себя от возбуждения.
Было раннее утро 5 октября. Мы находились в южной части нашего сектора патрулирования, на некотором расстоянии к юго-западу от островов Трук, когда авианосец и два эсминца, двигавшееся со скоростью четырнадцать узлов, были обнаружены в перископ на расстоянии примерно пять с половиной миль. Авианосец был по отношению к нам под углом в 60 градусов справа по борту, и это означало, что хотя мы не лежали на курсах резкого сближения, но могли превратить эту позицию в боевую.
Но мы этого не сделали. Мы сократили дистанцию примерно до семи тысяч ярдов, а затем наблюдали, как он скрылся невредимым. После того как он прошел мимо, мы всплыли на поверхность среди бела дня. Это был куш, достойный того, чтобы рискнуть ради него, и мы стали преследовать в надводном положении, по шквал с дождем заставил нас закончить преследование.
Десятки факторов, человеческих или технических, могли привести к тому, что мы упустили свою удачу; теперь это не важно. То, что ничего не стоило, я полагаю, так это такое чувство, как разочарование, которое могло охватить участников этих событий. Конечно, то, что мы упустили "Рюдзе", было одним из самых важных, хотя и негативных моментов, которые мы пережили за все время патрулирования. Он внес смятение в нашу уверенность в себе, веру в нашу лодку и нашу боевитость в целом. Нам приходилось жить с памятью об этом всю войну. Для некоторых из нас, я думаю, это событие стало не более чем память о былом, но другие почти наверняка в последующие месяцы под его влиянием впадали в крайности, либо проявляя нерешительность, либо - безрассудную храбрость. Во время войны, как и в мирное время, неслучившееся событие зачастую более важно, чем многие события, которые произошли.
Два дня спустя, понурые и обескураженные, мы покинули назначенный район и направились домой. И теперь, как будто давая нам надежду на новый шанс показать себя, судьба вмешалась, спасая наши жизни.
Мы были в районе Маршалловых островов, вне опасной акватории и шли в надводном положении. Роджер Пейн и я несли утреннюю вахту, командир был на мостике, и обстановка казалась безмятежной и мирной. Наш радар периодически сканировал небо в поисках самолетов, по крайней мере мы надеялись на то, что он это делал, наши сигнальщики были настороже, и мы чувствовали себя в безопасности, веря в то, что враг остался далеко позади. Первым сигналом опасности для меня стал неожиданный сигнал ревуна к экстренному погружению. С мостика в кормовой части я перешел на носовую часть, чтобы последовать за другими вниз к люку, и вдруг увидел причину тревоги.
Впереди нас низко над водой и на дистанции всего в полмили летел японский "Мицубиси-97"{2}. Как он смог подобраться так близко, прежде чем был замечен? Нам, похоже, был конец. Самолет шел прямо на нас с открытым бомбовым отсеком. Он будет над нами, прежде чем я успею закрыть люк. Если когда-либо и была предрешена участь подлодки, то относительно "Уаху" это был тот самый случай.
Мы ушли под воду. Это был пустой номер, даже ошибка при том условии, что самолет находился уже настолько близко, но мы действовали рефлекторно и погружались. А когда ускользнули под воду, как были уверены, в последний раз, то ожидали взрыва.
Невероятно, но взрыва не последовало. Напряжение все нарастало, и молчание уже становилось невыносимо. Затем постепенно и с опаской мы начали на что-то надеяться.
Мы удалились на много миль, прежде чем по-настоящему поверили в нашу удачу. По какой-то совершенно необъяснимой причине японец не сбросил бомбу. Заклинило ли ее? Закоченела ли у летчика рука на рычагах управления в последний момент? Какова бы ни была причина, он упустил возможность, которая бывает у пилота бомбардировщика раз в жизни. Вспоминая о "Рюдзе", мы почти сочувствовали ему.
Итак, мы вернулись в Пёрл-Харбор, несколько стыдясь теперь за свое единственное маленькое грузовое судно, но неожиданно счастливые, что вообще вернулись. "Уаху" встала в сухой док, где наружную крышку торпедного аппарата номер 6 отрезали и было установлено, что роковая вертушка сделала несколько поворотов, но недостаточно для того, чтобы привести в боевое состояние застрявшую торпеду. И когда эта и другие неполадки на "Уаху" были устранены, ее офицеры отправились на две недели на Гавайи для отдыха и восстановления сил.
Уже стало традицией, что, когда вы возвращаетесь после патрулирования, сменный экипаж идет на борт, чтобы произвести ремонт и привести лодку в боевую готовность, в то время как ее основной экипаж сходит на берег и на две недели забывает о подводных лодках, войне и, собственно говоря, обо всем. Тот, кто установил эту традицию, знал, что делает. Требовалось около двух недель для того, чтобы избавиться от напряжения.
Торпеда выбрасывается из торпедного аппарата давлением воздуха. У каждого конца аппарата - массивная крышка; чтобы выстрелить торпедой, вы открываете крышку с внешней стороны борта, нагнетаете воздух в баллон для создания высокого воздушного давления и затем выбрасываете торпеду из аппарата. Во время проверок торпеды следует иная процедура, известная как стрельба воздухом. Поскольку вы просто проверяете оборудование, оставляете наружную крышку закрытой, открываете внутреннюю крышку, отключаете сложную систему защитных взаимосвязанных устройств и стреляете из аппарата. Торпеда остается на месте, а воздушный столб врывается назад в лодку.
Так должно было произойти, когда Роджер Пейн проводил ночью тренировку очередной торпедной команды, но этого не произошло. Торпедист второго класса Майерс случайно изменил процесс. У него внутренняя крышка аппарата номер 4 была открыта и готова для проверочного выстрела, когда он совершил ошибку поднял вертушку ограничителя на шестом, а не на четвертом аппарате и толкнул рычаг управления стрельбой.
Шестой аппарат был одним из приготовленных к пуску торпеды по поверхности, аппаратом, готовым к моментальному использованию. Крышки торпедного аппарата были закрыты (внутренние и наружные).
Это произошло, когда бедный Роджер шел из кормового в носовой торпедный отсек. Как раз когда он входил в носовой отсек, произошел сильный удар, будто лодка ударилась о бревно, а Майерс поспешил Роджеру навстречу.
- Я думаю, что только что произвел выстрел торпедой в аппарате шесть, сказал он.
Роджер, как он нам потом рассказывал, был в шоке. Он выбежал вперед и отдраил внутренний клапан на шестом аппарате, впуская немного воздуха, а затем воды. Через смотровое стекло внутренней крышки было видно, что аппарат заполнен водой. Было ясно, что торпеда все еще находилась в аппарате.
В то время как все это происходило в носовом торпедном отсеке, Хэнк Хендерсон и я стояли на палубе в качестве вахтенных офицеров, ничего не подозревая. "Уаху" лежала в дрейфе на освещенной лунным светом воде. Приглушенный стук ее дизелей, подзаряжавших аккумуляторы батареи, лишь подчеркивал мирную тишину, окружавшую нас. Я почувствовал странный глухой звук под ногами и, будучи этим озадачен, направился на корму и спросил Хэнка, чей пост находился всего в десяти футах от моего, не заметил ли он этого звука. Мы поговорили об этом одну-две минуты с полным равнодушием, я повернулся и пошел на нос.
А там в воде прямо у носа виднелись два странных силуэта. Они двигались, покачиваясь на волнах, как причудливые морские животные. Я вызвал командира на мостик.
Командир быстро поднялся по трапу и стал пристально глядеть вперед. Было заметно, что он испытывает огромное напряжение, но не выказывал удивления по поводу таинственных силуэтов. Для меня это было уже слишком.
- Командир, - рискнул я спросить, - те два силуэта в воде... Думаю, что это тюлени.
- Нет, - отрывисто проговорил он, - это не тюлени. Это Пейн и Смит.
В те несколько секунд, пока я был на корме, Роджер обратился к командиру, получил разрешение вылезти за борт и посмотреть, что произошло. Он прихватил с собой в помощь рулевого Дональда Смита. Они прошли по борту вперед на нос и бросились в воду, в то время как я разговаривал с Хэнком.
Быстрота, с которой действовал Роджер, была вызвана тем, что он знал о капризном характере торпед в целом, и его почти полной уверенностью в том, что эта торпеда частично вылезла наружу из аппарата номер 6. Иногда у торпеды, когда ее выстреливают, бывает повреждено хвостовое оперение руля. Если это происходит, она может повернуть назад и нанести удар по своему же кораблю. Чтобы свести к минимуму возможность такой катастрофы, у каждой торпеды внизу ее боеголовки есть вертушка для приведения торпеды из рабочего состояния в боевое. Пока она не отсчитает четыреста ярдов хода, торпеда не взорвется. Но после этого соприкосновение со стальным корпусом или даже просто его близость приведет к взрыву. Если усилием торпеды внешняя крышка откроется, Роджер знал, боеголовка будет высовываться из аппарата наружу в море, чтобы дать судьбоносной маленькой вертушке повернуться, когда мы двигаемся впереди. И взрыватель будет приведен в боевое положение. Если взрыватель не приведем в боевое положение, то сможет ли торпеда пройти через погнутую внешнюю крышку или будет отброшена обратно в аппарат?
Ответы на эти вопросы искал Роджер, пока они со Смитом ныряли и осматривали наружную крышку торпедного аппарата в черной воде. И ответы на эти вопросы, похоже, были плохими.
Крышка открылась на несколько дюймов под сильным нажимом боеголовки торпеды. Не было надежды на то, что торпеда войдет внутрь или выйдет наружу. Она застряла и останется там до тех пор, пока мы не вернемся в Пёрл-Харбор или пока она не выстрелит. Что до фактора безопасности, Роджер вывернул взрыватель.
Надежда на то, что торпеда будет оставаться застрявшей в трубе, не причиняя вреда, была лучшим из того, что он мог доложить командиру. Он и Смит наконец вылезли из воды, мы все в нервном напряжении стояли на мостике, обсуждая эту ситуацию, и наконец капитан приказал двигаться вперед малым ходом. Первые четыреста ярдов мы шли, затаив дыхание, в ожидании взрыва, который так и не произошел. В конце концов, когда ждать надоело, все, кто не был на вахте, решили спуститься вниз.
Мы тогда еще не знали, что жизнь с торпедой, застрявшей в шестом аппарате, только начиналась. Мы не могли вытащить ее из аппарата и не могли задвинуть ее на место в лодку. Мы даже открыли внутреннюю крышку, применили блок и зацепили торпеду, попытавшись втащить ее внутрь, но она не пошевелилась.
Поначалу напряжение было невыносимым. Мы ели, спали и грезили с ощущением постоянной опасности того, что торпеда будет приведена в боевое состояние. В тихие ночи мы небольшими группами ходили к носовому торпедному отсеку и собирались вокруг неисправного аппарата. Кто-то прикладывал ухо к бронзовому стволу и докладывал: "Она жужжит!" Остальные нервно фыркали: "Черта с два! Это храпит торпедист". Были придуманы магические обряды, которые исполнялись, чтобы задобрить богов торпедного аппарата.
Однако постепенно мы закалились под влиянием продолжающегося столь долго постоянного страха смерти. Мало-помалу мы примирились с угрозой и порой даже находили в этом утешение. Если что-нибудь не ладилось, мы всегда могли сказать: "Ну, это не так уж и важно. Эта торпеда в конце концов, того и гляди, взорвется".
* * *
Еще одна трудность помогала нам отвлечься от ожиданий смерти. Заклинило в закрытом положении клапан носовой балластной цистерны.
Носовая цистерна плавучести находится наверху на самом носу корабля. Если вы находитесь в подводном положении и готовы к всплытию, то нагнетаете в нее воздух для того, чтобы спешно подняться на поверхность с хорошим углом подъема. И наоборот, вы открываете клапан, когда погружаетесь, а если клапан не открывается, то на погружение идти невозможно.
Мы уже несколько дней замечали, что открывать клапан все труднее и труднее. В ночь на 25 сентября его заклинило, и он перестал открываться совсем.
Это означало, что мы не могли пойти на глубину до тех пор, пока он не будет исправлен. Несчастный Роджер Пейн, я вместе с Эндрю Ленноксом, помощником старшины трюмных машинистов, и пара матросов были включены в рабочую группу по ликвидации неисправности, чтобы пойти на погружение, и чем быстрее, тем лучше, так как скоро наступало светлое время суток. Это была игра на нервах. Нам предстояло снять крышку и подобраться к цистерне через маленький люк. Внутри цистерна была скользкой, черной и покрыта слоем антикоррозийной смазки. Тусклого света батарейных фонариков нам хватало лишь на то, чтобы осветить напряженные лица друг друга. Все мы знали, что в акватории противника любая неожиданная встреча будет означать необходимость срочного погружения "Уаху", независимо от того, в цистерне мы или нет. Я напомнил другим, что, согласно правилам морской этики, старший офицер всегда последним покидает отсек, но Роджер остановил меня, сказав, что, если я окажусь сзади в этом узком проходе, мы никогда не выберемся из цистерны.
С этим клапаном носовой балластной цистерны, а также с застрявшей торпедой нам приходилось согласиться на нелегкий компромисс. Механизм привода безнадежно заклинило. Все, что мы могли сделать, - это оставить крышку входного отверстия цистерны снятой. В этом случае всегда могли заполнить цистерну, но не могли использовать ее для быстрого подъема на поверхность или следить за тем, чтобы угол погружения не был слишком большим. Было бы трудно всплывать без носовой балластной цистерны, но вовсе невозможно погружаться при закрытом клапане. Мы предпочли погружение и всплытие с трудностями.
* * *
Таким образом, оставшееся время этого похода, который завершился 17 октября, мы действовали с заклиненным клапаном носовой балластной цистерны и с торпедой, которая могла взорваться в любую минуту. Эти две механические неполадки, похоже, создали своеобразную атмосферу этого патрулирования, так как в течение одной только недели нам пришлось встретиться с плавучей базой гидросамолетов, с авиатранспортом и с двумя эсминцами, проследовав возле них и не открывая огня.
Плавучая база "Дзиеда" появилась средь бела дня, в то время как мы находились под водой. Она была на расстоянии примерно в двенадцать тысяч ярдов и следовала в Пьяно-Пасс. Сначала мы подумали, что она у нас в руках, но, когда попытались сократить дистанцию, она сделала три зигзагообразных маневра и, прежде чем мы успели выйти на позицию, исчезла в направлении Трука.
Нам не повезло. Оставалось только облизываться. Иначе было с авиатранспортом. Он, мы чувствовали, был наш.
В те первые дни войны на Тихом океане авиатранспорт считался почти невероятной удачей для подводной лодки. Лучшими достижениями для наших подлодок было потопление поврежденного японского авианосца "Сорю" подводной лодки "Наутилус" у острова Мидуэй и тяжелого авианосца старой, доблестной "S-44" в день после ужасной битвы при острове Саво, вслед за высадкой морской пехоты на Гуадалканале. Теперь мы вдруг увидели в перископ авианосец "Рюдзе". Если бы мы торпедировали его, это был бы первый полностью боеспособный и укомплектованный авианосец, потопленный одной из наших подлодок. Когда разнеслась весть о том, что обнаружено большое судно, наши моряки были вне себя от возбуждения.
Было раннее утро 5 октября. Мы находились в южной части нашего сектора патрулирования, на некотором расстоянии к юго-западу от островов Трук, когда авианосец и два эсминца, двигавшееся со скоростью четырнадцать узлов, были обнаружены в перископ на расстоянии примерно пять с половиной миль. Авианосец был по отношению к нам под углом в 60 градусов справа по борту, и это означало, что хотя мы не лежали на курсах резкого сближения, но могли превратить эту позицию в боевую.
Но мы этого не сделали. Мы сократили дистанцию примерно до семи тысяч ярдов, а затем наблюдали, как он скрылся невредимым. После того как он прошел мимо, мы всплыли на поверхность среди бела дня. Это был куш, достойный того, чтобы рискнуть ради него, и мы стали преследовать в надводном положении, по шквал с дождем заставил нас закончить преследование.
Десятки факторов, человеческих или технических, могли привести к тому, что мы упустили свою удачу; теперь это не важно. То, что ничего не стоило, я полагаю, так это такое чувство, как разочарование, которое могло охватить участников этих событий. Конечно, то, что мы упустили "Рюдзе", было одним из самых важных, хотя и негативных моментов, которые мы пережили за все время патрулирования. Он внес смятение в нашу уверенность в себе, веру в нашу лодку и нашу боевитость в целом. Нам приходилось жить с памятью об этом всю войну. Для некоторых из нас, я думаю, это событие стало не более чем память о былом, но другие почти наверняка в последующие месяцы под его влиянием впадали в крайности, либо проявляя нерешительность, либо - безрассудную храбрость. Во время войны, как и в мирное время, неслучившееся событие зачастую более важно, чем многие события, которые произошли.
Два дня спустя, понурые и обескураженные, мы покинули назначенный район и направились домой. И теперь, как будто давая нам надежду на новый шанс показать себя, судьба вмешалась, спасая наши жизни.
Мы были в районе Маршалловых островов, вне опасной акватории и шли в надводном положении. Роджер Пейн и я несли утреннюю вахту, командир был на мостике, и обстановка казалась безмятежной и мирной. Наш радар периодически сканировал небо в поисках самолетов, по крайней мере мы надеялись на то, что он это делал, наши сигнальщики были настороже, и мы чувствовали себя в безопасности, веря в то, что враг остался далеко позади. Первым сигналом опасности для меня стал неожиданный сигнал ревуна к экстренному погружению. С мостика в кормовой части я перешел на носовую часть, чтобы последовать за другими вниз к люку, и вдруг увидел причину тревоги.
Впереди нас низко над водой и на дистанции всего в полмили летел японский "Мицубиси-97"{2}. Как он смог подобраться так близко, прежде чем был замечен? Нам, похоже, был конец. Самолет шел прямо на нас с открытым бомбовым отсеком. Он будет над нами, прежде чем я успею закрыть люк. Если когда-либо и была предрешена участь подлодки, то относительно "Уаху" это был тот самый случай.
Мы ушли под воду. Это был пустой номер, даже ошибка при том условии, что самолет находился уже настолько близко, но мы действовали рефлекторно и погружались. А когда ускользнули под воду, как были уверены, в последний раз, то ожидали взрыва.
Невероятно, но взрыва не последовало. Напряжение все нарастало, и молчание уже становилось невыносимо. Затем постепенно и с опаской мы начали на что-то надеяться.
Мы удалились на много миль, прежде чем по-настоящему поверили в нашу удачу. По какой-то совершенно необъяснимой причине японец не сбросил бомбу. Заклинило ли ее? Закоченела ли у летчика рука на рычагах управления в последний момент? Какова бы ни была причина, он упустил возможность, которая бывает у пилота бомбардировщика раз в жизни. Вспоминая о "Рюдзе", мы почти сочувствовали ему.
Итак, мы вернулись в Пёрл-Харбор, несколько стыдясь теперь за свое единственное маленькое грузовое судно, но неожиданно счастливые, что вообще вернулись. "Уаху" встала в сухой док, где наружную крышку торпедного аппарата номер 6 отрезали и было установлено, что роковая вертушка сделала несколько поворотов, но недостаточно для того, чтобы привести в боевое состояние застрявшую торпеду. И когда эта и другие неполадки на "Уаху" были устранены, ее офицеры отправились на две недели на Гавайи для отдыха и восстановления сил.
Уже стало традицией, что, когда вы возвращаетесь после патрулирования, сменный экипаж идет на борт, чтобы произвести ремонт и привести лодку в боевую готовность, в то время как ее основной экипаж сходит на берег и на две недели забывает о подводных лодках, войне и, собственно говоря, обо всем. Тот, кто установил эту традицию, знал, что делает. Требовалось около двух недель для того, чтобы избавиться от напряжения.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента