Страница:
Эмеральда задумалась.
– Да, вам удалось передать их характер: несколько точных штрихов, и все налицо Вы изобразили их благородными, слишком гордыми, чтобы покориться.
Мэйс пристально посмотрел на нее:
– Я рад, что вы поняли меня. Хотите еще посмотреть мои работы? Аудибон советовал мне привезти их в Нью-Йорк, чтобы там устроить выставку.
– Аудибон?
– Да, мой друг и учитель. Когда-нибудь я расскажу вам о нем.
Мэйс вынул из этюдника пачку работ и разложил их перед Эмери. Здесь были и почти законченные работы, и этюды, и наброски. Эмери заинтересовали животные, похожие на баранов, только мощнее и с более густой шерстью и внушительными рогами.
– Как они великолепны! – воскликнула девушка. – Но у них такой необычный вид. Вот это, например, кто?
– Это? Это, девочка моя, бизон. Мы увидим их вскоре во множестве. А это вапити, или канадский олень. Они живут на скалах, и каждую осень окрестности оглашаются их ревом: самцы выходят биться за гарем. Должен признаться, жестокое зрелище. Иногда они дерутся до тех пор, пока один из соперников не погибает. По-моему, это чересчур – погибать из-за самки, вам не кажется?
Он перелистал рисунки в альбоме, среди них были изображения медведей гризли, волков, серых и рыжих лисиц, бобров и американских зайцев.
– Ваши рисунки, даже незаконченные наброски, изображают животных так, будто у них есть чувство собственного достоинства, будто они принадлежат избранному кругу, куда нет доступа случайным прохожим.
И снова Мэйс пристально взглянул ей в глаза:
– Так оно и есть, Эмеральда. Они живут в своем мире. И этот дикий огромный мир их, а не наш. Любой, кто хоть немного знаком с прериями, прекрасно это осознает.
На несколько секунд воцарилась тишина. Мэйс задумчиво смотрел вдаль, мысленно он был далеко отсюда.
– Ну как, Эмеральда, – спросил он, собирая рисунки, – мы станем друзьями? Мы должны подружиться, ведь нам идти бок о бок две тысячи миль.
«Друзьями…» Эмери вдруг вспомнила его восхищенный и откровенный взгляд, словно он нарочно смущал ее, разглядывая полуобнаженное тело в реке, но вторая часть фразы – «…две тысячи миль» – заинтриговала ее больше.
– Две тысячи миль, говорите?
– Прибавьте еще пару сотен. А если учесть, что придется кое-где идти в обход, иногда взбираться на скалы, форсировать горные протоки, получится вообще Бог знает какая цифра.
– Я даже представить себе не могу это расстояние. Человек на фоне этих огромных пространств кажется маленьким и беспомощным, как песчинка.
Он встал и посмотрел на нее сверху вниз.
– Ты права. Когда мы придем на Запад и встанем под тамошним небом, со звездами, такими большими, словно сковородки, которых миллионы, тогда ты действительно поймешь, какой ничтожно малой величиной является человек.
– Мы? – спросила она, повинуясь какому-то безумному порыву. – Мы с вами будем любоваться звездами?
– А почему бы и нет?
Мгновение он смотрел на нее с едва заметной насмешкой и до того, как она успела отвернуться от него, заключил ее в объятия.
Рот его оказался мягким, подвижным, ищущим и требовательным. Дома, в Батон-Руже, некоторые плантаторские сынки украдкой целовали ее, и, надо сказать, она не очень-то сопротивлялась. Но никто еще не целовал ее так, как он. В этом поцелуе было нечто, что передавалось от него к ней, заставляло дрожать каждую клеточку ее тела.
Она готова была оставаться в его объятиях весь день и всю ночь, вечно.
– Пожалуйста, не надо, – наконец прошептала она, испугавшись незнакомых чувств, и оттолкнула его от себя.
– Что с тобой, малышка? Тебя никто не целовал раньше?
Голос его звучал мягко и участливо.
– Конечно, целовали! Я… Ну…
Она чувствовала смущение и неуверенность, сердце продолжало стучать как бешеное, ноги подкашивались от слабости.
Мэйс легонько похлопал ее пониже спины.
– Иди, Эмеральда, займись делами. Набери воды и возвращайся в лагерь.
– Воды? – повторила она, словно не понимала, о какой воде речь.
– Ну да, воды. – В его серых глазах заплясали огоньки смеха. – Ты ведь пришла к реке, чтобы набрать воды, не так ли?
Эмери торопливо оправила платье и, наполнив тяжелые ведра водой, понесла их в лагерь, к повозке Уайлсов, злясь на себя за румянец, что не сходил со щек, за мысли, что щекотали ей нервы. Мэйс Бриджмен, его рисунки, его серые глаза, то, как он держал ее в объятиях, – она не могла выбросить его из головы.
Все эти долгие дни, заполненные ожиданием того, чтобы подросла трава, дающая пищу животным, Эмери не выпускала из рук альбома и карандаша. Она рисовала Тимми верхом на его ореховой масти лошадке – пони. Ветерок получался у нее как живой, такой же резвый и непоседливый, как в жизни, с упрямым взмахом хвоста, не хуже выходил и солнцеголовый мальчишка, характером похожий на своего пони.
– Смотри, Эмери! – кричал ей Тимми, пролетая на лошадке. Мальчик будто родился в седле. – Мой Ветерок лучше всех! Видишь, как он лихо поворачивает? Смотри на меня! Ну как, получается?
И он носился кругами вокруг лагеря так, что отец вынужден был сказать ему, что если он не угомонится, то загонит лошадку еще до поездки, и в прериях ему придется шагать пешком.
Маргарет Уайлс благодаря помощи Эмеральды стала выглядеть лучше: не такой усталой. Каждый день она посвящала Эмери в очередной аспект лагерной жизни, учила ее всему: как, например, взбивать масло или разжигать костер.
Эмеральда взяла на себя добровольные обязанности домашнего учителя. После обеда она давала уроки Тимми и Сюзанне. Она пригласила на занятия и детей Вандербушей и Ригни, единственных за исключением брата и сестры Уайлсов детей в лагере. Но оба мальчика – двенадцатилетний Жан Вандербуш и Боб Ригни, которому исполнилось тринадцать, – отказались.
– В пути нам будет не до книжек, – объяснил белобрысый Жан.
– А я, – сказал Боб Ригни, – никогда не умел читать и не намерен учиться.
Тимми, однако, уже успел прочесть несколько книг. Рассказы Эдгара По относились к самым любимым.
Сюзанна, которой предстояло встретить свой пятый день рождения в пути, уже знала алфавит и понемногу училась складывать слова. Эмеральда сделала букварь, иллюстрировав его собственными рисунками.
Однажды после полудня к Эмери, делающей наброски с играющих детей, подошел Мэйс Бриджмен:
– Вижу, вы работаете, Эмери.
– Да. К сожалению, я не такая искусная рисовальщица, как вы, Мэйс. Меня никто не учил, но я всегда любила рисовать.
– Не возражаете, если я посмотрю?
– Смотрите, если хотите.
Мэйс медленно листал альбом, внимательно разглядывая работы: вот Оррин возится с лошадьми, вот старый Рэд играет на скрипке, а это – Тимми на своем пони. Здесь же было несколько набросков, сделанных в Ста Дубах, – мускулистые рабы с мотыгами, старый садовник Кальвари, везущий тяжелую бочку с водой…
Эмери напряженно ожидала его вердикта. Однако он просматривал страницу за страницей и ничего не говорил.
– Рисунки очень хороши, Эмери, – наконец сказал он. – Все передано с обстоятельной точностью, и, что самое главное, рисунки сделаны с чувством юмора. Каким-то образом вам удается передать не только то, как выглядят люди, но и то, чем они дышат, о чем думают, какие они.
– Я… Вы так считаете?
Она даже не думала, что он так серьезно отнесется к ее работам. В Ста Дубах над ее набросками подсмеивались. Мэйс был первым, кто отнесся к ее работам как к произведениям, достойным внимания.
– Ваши рисунки станут бесценным сокровищем – летописью нашего путешествия, – проговорил он медленно. – Когда-нибудь они станут достоянием истории. Вы должны хранить этот альбом. Сшейте для него водонепроницаемую обложку или папку наподобие моего портфеля. Возможно, когда мы доберемся до Калифорнии, их можно будет опубликовать.
– Опубликовать? – Она посмотрела на него в недоумении.
– А почему бы и нет? – Его глаза смеялись, а в глубине, словно солнечные зайчики, светились золотистые огоньки. – Ты художница, Эмеральда, такая же, как и я. Но у тебя свой путь, своя манера письма. Аудибон учил меня: нельзя зарывать талант в землю. Мир нуждается во всяком, кто может что-то привнести в него своего, чем-то поделиться с людьми, не важно, большим или малым. Миру нужен наш талант.
Какие высокие слова и какой музыкой звучат они в ее ушах. После ухода Мэйса Эмери долго сидела, глядя на незаконченный рисунок у себя на коленях. Она – художница, так сказал Мэйс, и это согревало ее.
Пятнадцатого мая, во вторник утром, как и планировалось, они тронулись в путь.
Утро нельзя было назвать ни праздничным, ни светлым. Небо заволокли тяжелые, свинцовые тучи. Оррин уверял, что вот-вот начнется дождь. Однако Эмеральда не замечала мрачности погоды, сердце ее было переполнено радостным возбуждением. Они действительно двинулись в края нехоженых троп и непокоренной природы, в края, о которых ходили только легенды.
С первой проблемой они столкнулись сразу же: волы отказались переплывать через Миссури. Испуганные бурлящим потоком, они в панике метались по реке, плыли кругами и все время старались вскарабкаться на спины друг друга.
– Будьте вы прокляты, ублюдки! – кричал Оррин вне себя от бешенства. Эмери улыбнулась. Библия была у Уайлсов всегда под рукой, но никакими заклинаниями невозможно было заставить упрямых животных действовать себе же во благо.
Решение предложил Мэйс: они пересекут реку на нанятом пароме, к которому сзади привяжут самого покладистого из животных. Это сработало. Волы последовали за товарищем и благополучно пересекли реку. Затем на другой берег переправили повозки с женщинами и детьми. Эмери прижимала Сюзанну к себе, глядя вниз, на бурлящий, пенящийся поток.
– Ну и отлично, – сказала Труди, – если мы свалимся, я по крайней мере еще раз искупаюсь. Не хочу мокнуть просто так.
– Слава Богу, – прошептала Эмери, оказавшись на другом берегу.
К счастью, переправа удалась, никто не намок, но прошли они в первый день немного, всего несколько миль, так как пошел дождь, холодный и затяжной. Они быстро встали лагерем, однако костер из-за дождя разжечь не удавалось, и им пришлось довольствоваться сухарями и сушеным мясом, вымоченным в молоке от маленькой молочной коровы, купленной в Сент-Луисе, по кличке Босси, которой дождь, казалось, был нипочем. Затем, продрогшие от холода и сырости, они устроились на ночлег в повозке все пятеро плюс собака Эдгар.
– Довольно тесная семейка, – пошутила Маргарет.
Повозка была точно такой, в какой Эмери путешествовала в детстве. Она представляла собой довольно внушительное помещение, способное вместить сотни необходимых вещей весом не меньше тонны. Полом ее или основанием служил деревянный ящик размерами около девяти футов в длину и пяти в ширину с бортами высотой около двух футов. Этот ящик Оррин использовал для переправы. В повозку было встроено двойное дно, чтобы там можно было хранить припасы и оружие.
Верх был сделан из прочной парусины. Для придания водонепроницаемых свойств парусина была пропитана льняным маслом. Тент удерживался на шести перекладинах, изогнутых в полукольцо, сделанных из гибких, но прочных веток. Впереди был навес. Спереди и сзади был вход, сделанный наподобие распашонки. Изнутри повозка напоминала уютную затемненную комнату со стенами из дерева и парусины, с арочной парусиновой крышей. В центре не сгибаясь мог стоять мужчина, однако ближе к стене приходилось нагибаться. Если как следует пошарить по стенам, можно было отыскать потайные карманы, которые Маргарет специально нашила, чтобы хранить в них самое ценное.
Дождь. Никогда раньше Эмери не видела такого затяжного дождя и не относилась к нему с такой неприязнью. Каждый день шел дождь, они вымокли насквозь, до нитки, и вместе с дождем таял их энтузиазм. Даже Тимми, не слезающий со своего пони, словно поблек от дождя.
Медленно и неохотно каждый делал свое дело. Главной заботой Оррина были волы, которые везли повозку. Он заставлял их работать, то и дело покрикивая на них. В руках у него был длинный кнут, который иногда приходилось применять.
Маргарет и Сюзанна ехали в повозке, а Эмери, уставшая от монотонной тряски, шла рядом. Тимми ехал на пони.
Труди тоже время от времени ехала верхом, и Эмери, глядя на нее, немного завидовала подруге, но, когда Труди одолжила ей на денек свою лошадку Гольден, перестала завидовать: сидеть на лошади в длинном платье было не слишком удобно, да и езда верхом оказалась не столь приятной.
Однажды вечером Мэйс Бриджмен, вернувшись в лагерь с разведки, подошел к Эмери. Дождь очистил тяжелое, хмурое небо. Рэд вынул скрипку, а Уайт Тетчер приготовился аккомпанировать ему на банджо.
– Я слышала, как мужчины говорили о том, чтобы использовать мулов, – произнесла она нарочито будничным тоном, стараясь не выдать своего восторга по поводу появления Мэйса. – Они говорят, что с ними мы будем проходить больший путь, чем сейчас.
– С мулами быстрее, не спорю. Но не забывай, что тебе придется весь день проводить верхом, и если ты захочешь отдохнуть от езды, то должна будешь вести своего мула под уздцы. И еще: вечером всякий раз придется распаковывать всю поклажу, а утром упаковывать вновь.
– Но…
– Тебе не захочется иметь дело с гружеными мулами, если с тобой, не дай Бог, что-то случится. Беда в том, что при использовании мулов раненого не на чем везти. Если человек попадет в беду, единственное, что ему останется, – лечь посреди дороги и ждать очередную партию или лучше пустить себе пулю в лоб.
– Что вы такое говорите?!
– Увы, но это так. Я сам не раз слышал о таких случаях. Те, кто предпочитает путешествовать на мулах, должны знать, чем рискуют.
Эмеральда мгновенно подумала о Маргарет.
– Ну и хорошо, что мы выбрали другой способ, – сказала она. – Я и представить себе не могу, что кого-то можно бросить одного на произвол судьбы.
– Странно было бы, если бы ты думала иначе, – ответил Мэйс. Но он не стал развивать свою мысль дальше, а Эмери не рискнула задавать вопросы.
Глава 7
– Да, вам удалось передать их характер: несколько точных штрихов, и все налицо Вы изобразили их благородными, слишком гордыми, чтобы покориться.
Мэйс пристально посмотрел на нее:
– Я рад, что вы поняли меня. Хотите еще посмотреть мои работы? Аудибон советовал мне привезти их в Нью-Йорк, чтобы там устроить выставку.
– Аудибон?
– Да, мой друг и учитель. Когда-нибудь я расскажу вам о нем.
Мэйс вынул из этюдника пачку работ и разложил их перед Эмери. Здесь были и почти законченные работы, и этюды, и наброски. Эмери заинтересовали животные, похожие на баранов, только мощнее и с более густой шерстью и внушительными рогами.
– Как они великолепны! – воскликнула девушка. – Но у них такой необычный вид. Вот это, например, кто?
– Это? Это, девочка моя, бизон. Мы увидим их вскоре во множестве. А это вапити, или канадский олень. Они живут на скалах, и каждую осень окрестности оглашаются их ревом: самцы выходят биться за гарем. Должен признаться, жестокое зрелище. Иногда они дерутся до тех пор, пока один из соперников не погибает. По-моему, это чересчур – погибать из-за самки, вам не кажется?
Он перелистал рисунки в альбоме, среди них были изображения медведей гризли, волков, серых и рыжих лисиц, бобров и американских зайцев.
– Ваши рисунки, даже незаконченные наброски, изображают животных так, будто у них есть чувство собственного достоинства, будто они принадлежат избранному кругу, куда нет доступа случайным прохожим.
И снова Мэйс пристально взглянул ей в глаза:
– Так оно и есть, Эмеральда. Они живут в своем мире. И этот дикий огромный мир их, а не наш. Любой, кто хоть немного знаком с прериями, прекрасно это осознает.
На несколько секунд воцарилась тишина. Мэйс задумчиво смотрел вдаль, мысленно он был далеко отсюда.
– Ну как, Эмеральда, – спросил он, собирая рисунки, – мы станем друзьями? Мы должны подружиться, ведь нам идти бок о бок две тысячи миль.
«Друзьями…» Эмери вдруг вспомнила его восхищенный и откровенный взгляд, словно он нарочно смущал ее, разглядывая полуобнаженное тело в реке, но вторая часть фразы – «…две тысячи миль» – заинтриговала ее больше.
– Две тысячи миль, говорите?
– Прибавьте еще пару сотен. А если учесть, что придется кое-где идти в обход, иногда взбираться на скалы, форсировать горные протоки, получится вообще Бог знает какая цифра.
– Я даже представить себе не могу это расстояние. Человек на фоне этих огромных пространств кажется маленьким и беспомощным, как песчинка.
Он встал и посмотрел на нее сверху вниз.
– Ты права. Когда мы придем на Запад и встанем под тамошним небом, со звездами, такими большими, словно сковородки, которых миллионы, тогда ты действительно поймешь, какой ничтожно малой величиной является человек.
– Мы? – спросила она, повинуясь какому-то безумному порыву. – Мы с вами будем любоваться звездами?
– А почему бы и нет?
Мгновение он смотрел на нее с едва заметной насмешкой и до того, как она успела отвернуться от него, заключил ее в объятия.
Рот его оказался мягким, подвижным, ищущим и требовательным. Дома, в Батон-Руже, некоторые плантаторские сынки украдкой целовали ее, и, надо сказать, она не очень-то сопротивлялась. Но никто еще не целовал ее так, как он. В этом поцелуе было нечто, что передавалось от него к ней, заставляло дрожать каждую клеточку ее тела.
Она готова была оставаться в его объятиях весь день и всю ночь, вечно.
– Пожалуйста, не надо, – наконец прошептала она, испугавшись незнакомых чувств, и оттолкнула его от себя.
– Что с тобой, малышка? Тебя никто не целовал раньше?
Голос его звучал мягко и участливо.
– Конечно, целовали! Я… Ну…
Она чувствовала смущение и неуверенность, сердце продолжало стучать как бешеное, ноги подкашивались от слабости.
Мэйс легонько похлопал ее пониже спины.
– Иди, Эмеральда, займись делами. Набери воды и возвращайся в лагерь.
– Воды? – повторила она, словно не понимала, о какой воде речь.
– Ну да, воды. – В его серых глазах заплясали огоньки смеха. – Ты ведь пришла к реке, чтобы набрать воды, не так ли?
Эмери торопливо оправила платье и, наполнив тяжелые ведра водой, понесла их в лагерь, к повозке Уайлсов, злясь на себя за румянец, что не сходил со щек, за мысли, что щекотали ей нервы. Мэйс Бриджмен, его рисунки, его серые глаза, то, как он держал ее в объятиях, – она не могла выбросить его из головы.
Все эти долгие дни, заполненные ожиданием того, чтобы подросла трава, дающая пищу животным, Эмери не выпускала из рук альбома и карандаша. Она рисовала Тимми верхом на его ореховой масти лошадке – пони. Ветерок получался у нее как живой, такой же резвый и непоседливый, как в жизни, с упрямым взмахом хвоста, не хуже выходил и солнцеголовый мальчишка, характером похожий на своего пони.
– Смотри, Эмери! – кричал ей Тимми, пролетая на лошадке. Мальчик будто родился в седле. – Мой Ветерок лучше всех! Видишь, как он лихо поворачивает? Смотри на меня! Ну как, получается?
И он носился кругами вокруг лагеря так, что отец вынужден был сказать ему, что если он не угомонится, то загонит лошадку еще до поездки, и в прериях ему придется шагать пешком.
Маргарет Уайлс благодаря помощи Эмеральды стала выглядеть лучше: не такой усталой. Каждый день она посвящала Эмери в очередной аспект лагерной жизни, учила ее всему: как, например, взбивать масло или разжигать костер.
Эмеральда взяла на себя добровольные обязанности домашнего учителя. После обеда она давала уроки Тимми и Сюзанне. Она пригласила на занятия и детей Вандербушей и Ригни, единственных за исключением брата и сестры Уайлсов детей в лагере. Но оба мальчика – двенадцатилетний Жан Вандербуш и Боб Ригни, которому исполнилось тринадцать, – отказались.
– В пути нам будет не до книжек, – объяснил белобрысый Жан.
– А я, – сказал Боб Ригни, – никогда не умел читать и не намерен учиться.
Тимми, однако, уже успел прочесть несколько книг. Рассказы Эдгара По относились к самым любимым.
Сюзанна, которой предстояло встретить свой пятый день рождения в пути, уже знала алфавит и понемногу училась складывать слова. Эмеральда сделала букварь, иллюстрировав его собственными рисунками.
Однажды после полудня к Эмери, делающей наброски с играющих детей, подошел Мэйс Бриджмен:
– Вижу, вы работаете, Эмери.
– Да. К сожалению, я не такая искусная рисовальщица, как вы, Мэйс. Меня никто не учил, но я всегда любила рисовать.
– Не возражаете, если я посмотрю?
– Смотрите, если хотите.
Мэйс медленно листал альбом, внимательно разглядывая работы: вот Оррин возится с лошадьми, вот старый Рэд играет на скрипке, а это – Тимми на своем пони. Здесь же было несколько набросков, сделанных в Ста Дубах, – мускулистые рабы с мотыгами, старый садовник Кальвари, везущий тяжелую бочку с водой…
Эмери напряженно ожидала его вердикта. Однако он просматривал страницу за страницей и ничего не говорил.
– Рисунки очень хороши, Эмери, – наконец сказал он. – Все передано с обстоятельной точностью, и, что самое главное, рисунки сделаны с чувством юмора. Каким-то образом вам удается передать не только то, как выглядят люди, но и то, чем они дышат, о чем думают, какие они.
– Я… Вы так считаете?
Она даже не думала, что он так серьезно отнесется к ее работам. В Ста Дубах над ее набросками подсмеивались. Мэйс был первым, кто отнесся к ее работам как к произведениям, достойным внимания.
– Ваши рисунки станут бесценным сокровищем – летописью нашего путешествия, – проговорил он медленно. – Когда-нибудь они станут достоянием истории. Вы должны хранить этот альбом. Сшейте для него водонепроницаемую обложку или папку наподобие моего портфеля. Возможно, когда мы доберемся до Калифорнии, их можно будет опубликовать.
– Опубликовать? – Она посмотрела на него в недоумении.
– А почему бы и нет? – Его глаза смеялись, а в глубине, словно солнечные зайчики, светились золотистые огоньки. – Ты художница, Эмеральда, такая же, как и я. Но у тебя свой путь, своя манера письма. Аудибон учил меня: нельзя зарывать талант в землю. Мир нуждается во всяком, кто может что-то привнести в него своего, чем-то поделиться с людьми, не важно, большим или малым. Миру нужен наш талант.
Какие высокие слова и какой музыкой звучат они в ее ушах. После ухода Мэйса Эмери долго сидела, глядя на незаконченный рисунок у себя на коленях. Она – художница, так сказал Мэйс, и это согревало ее.
Пятнадцатого мая, во вторник утром, как и планировалось, они тронулись в путь.
Утро нельзя было назвать ни праздничным, ни светлым. Небо заволокли тяжелые, свинцовые тучи. Оррин уверял, что вот-вот начнется дождь. Однако Эмеральда не замечала мрачности погоды, сердце ее было переполнено радостным возбуждением. Они действительно двинулись в края нехоженых троп и непокоренной природы, в края, о которых ходили только легенды.
С первой проблемой они столкнулись сразу же: волы отказались переплывать через Миссури. Испуганные бурлящим потоком, они в панике метались по реке, плыли кругами и все время старались вскарабкаться на спины друг друга.
– Будьте вы прокляты, ублюдки! – кричал Оррин вне себя от бешенства. Эмери улыбнулась. Библия была у Уайлсов всегда под рукой, но никакими заклинаниями невозможно было заставить упрямых животных действовать себе же во благо.
Решение предложил Мэйс: они пересекут реку на нанятом пароме, к которому сзади привяжут самого покладистого из животных. Это сработало. Волы последовали за товарищем и благополучно пересекли реку. Затем на другой берег переправили повозки с женщинами и детьми. Эмери прижимала Сюзанну к себе, глядя вниз, на бурлящий, пенящийся поток.
– Ну и отлично, – сказала Труди, – если мы свалимся, я по крайней мере еще раз искупаюсь. Не хочу мокнуть просто так.
– Слава Богу, – прошептала Эмери, оказавшись на другом берегу.
К счастью, переправа удалась, никто не намок, но прошли они в первый день немного, всего несколько миль, так как пошел дождь, холодный и затяжной. Они быстро встали лагерем, однако костер из-за дождя разжечь не удавалось, и им пришлось довольствоваться сухарями и сушеным мясом, вымоченным в молоке от маленькой молочной коровы, купленной в Сент-Луисе, по кличке Босси, которой дождь, казалось, был нипочем. Затем, продрогшие от холода и сырости, они устроились на ночлег в повозке все пятеро плюс собака Эдгар.
– Довольно тесная семейка, – пошутила Маргарет.
Повозка была точно такой, в какой Эмери путешествовала в детстве. Она представляла собой довольно внушительное помещение, способное вместить сотни необходимых вещей весом не меньше тонны. Полом ее или основанием служил деревянный ящик размерами около девяти футов в длину и пяти в ширину с бортами высотой около двух футов. Этот ящик Оррин использовал для переправы. В повозку было встроено двойное дно, чтобы там можно было хранить припасы и оружие.
Верх был сделан из прочной парусины. Для придания водонепроницаемых свойств парусина была пропитана льняным маслом. Тент удерживался на шести перекладинах, изогнутых в полукольцо, сделанных из гибких, но прочных веток. Впереди был навес. Спереди и сзади был вход, сделанный наподобие распашонки. Изнутри повозка напоминала уютную затемненную комнату со стенами из дерева и парусины, с арочной парусиновой крышей. В центре не сгибаясь мог стоять мужчина, однако ближе к стене приходилось нагибаться. Если как следует пошарить по стенам, можно было отыскать потайные карманы, которые Маргарет специально нашила, чтобы хранить в них самое ценное.
Дождь. Никогда раньше Эмери не видела такого затяжного дождя и не относилась к нему с такой неприязнью. Каждый день шел дождь, они вымокли насквозь, до нитки, и вместе с дождем таял их энтузиазм. Даже Тимми, не слезающий со своего пони, словно поблек от дождя.
Медленно и неохотно каждый делал свое дело. Главной заботой Оррина были волы, которые везли повозку. Он заставлял их работать, то и дело покрикивая на них. В руках у него был длинный кнут, который иногда приходилось применять.
Маргарет и Сюзанна ехали в повозке, а Эмери, уставшая от монотонной тряски, шла рядом. Тимми ехал на пони.
Труди тоже время от времени ехала верхом, и Эмери, глядя на нее, немного завидовала подруге, но, когда Труди одолжила ей на денек свою лошадку Гольден, перестала завидовать: сидеть на лошади в длинном платье было не слишком удобно, да и езда верхом оказалась не столь приятной.
Однажды вечером Мэйс Бриджмен, вернувшись в лагерь с разведки, подошел к Эмери. Дождь очистил тяжелое, хмурое небо. Рэд вынул скрипку, а Уайт Тетчер приготовился аккомпанировать ему на банджо.
– Я слышала, как мужчины говорили о том, чтобы использовать мулов, – произнесла она нарочито будничным тоном, стараясь не выдать своего восторга по поводу появления Мэйса. – Они говорят, что с ними мы будем проходить больший путь, чем сейчас.
– С мулами быстрее, не спорю. Но не забывай, что тебе придется весь день проводить верхом, и если ты захочешь отдохнуть от езды, то должна будешь вести своего мула под уздцы. И еще: вечером всякий раз придется распаковывать всю поклажу, а утром упаковывать вновь.
– Но…
– Тебе не захочется иметь дело с гружеными мулами, если с тобой, не дай Бог, что-то случится. Беда в том, что при использовании мулов раненого не на чем везти. Если человек попадет в беду, единственное, что ему останется, – лечь посреди дороги и ждать очередную партию или лучше пустить себе пулю в лоб.
– Что вы такое говорите?!
– Увы, но это так. Я сам не раз слышал о таких случаях. Те, кто предпочитает путешествовать на мулах, должны знать, чем рискуют.
Эмеральда мгновенно подумала о Маргарет.
– Ну и хорошо, что мы выбрали другой способ, – сказала она. – Я и представить себе не могу, что кого-то можно бросить одного на произвол судьбы.
– Странно было бы, если бы ты думала иначе, – ответил Мэйс. Но он не стал развивать свою мысль дальше, а Эмери не рискнула задавать вопросы.
Глава 7
По расчетам Мэйса, они прошли около трех сотен миль. Успешно переправились через реку Канзас, демаркационную линию между владениями индейцев шауни и делаваров.
Эмеральда почувствовала недомогание, связанное с обычным женским циклом. Раньше, когда тетя Анна советовала ей полежать в такие дни, она не придавала ее словам значения. Теперь же тяжелая работа и не слишком здоровая пища подорвали ее силы, и ей действительно было плохо.
Накануне переправы они встали лагерем у берега. Повозки вытянулись в линию. Кругом ходили люди, разминая затекшие ноги, собирали хворост для костра. Марта Ригни за что-то бранила Боба, и голос ее, резкий и сварливый, раздавался далеко окрест.
Эмеральда без сил опустилась на траву под большим зеленым кустом. Сегодня солнце палило немилосердно, огромный желтый шар над головой слепил глаза, вызывал головную боль. В другое время она бы радовалась солнцу после стольких дней дождя, но сейчас она не замечала ничего, кроме острой боли внизу живота и толчков крови в висках.
– Эмеральда! – позвала из повозки Маргарет.
– Я здесь, – отозвалась Эмери.
Маргарет вылезла из повозки. Ее коричневое платье смялось от долгого сидения. В руках у нее был рукав свитера, который она вязала для Оррина.
– Эмери, ты не могла бы помочь перемотать еще немного пряжи, – проговорила она, не глядя на Эмери, но когда подняла глаза на девушку, сразу замолчала. – Что с тобой? Ты белая как полотно!
– Я в порядке.
– Уверена, что это не так. Ты вся в испарине. – Маргарет подошла поближе и пристальнее взглянула на девушку. – Пойдем, ты должна прилечь.
Эмеральда была настолько слаба, что безропотно позволила увести себя. Ноги у нее подкашивались, голова клонилась книзу. Она безвольно опустилась на стопку одеял на полу повозки.
– Господи, Эмеральда, у тебя, наверное, месячные? Я не думала, что ты так тяжело их переносишь.
– Такого раньше не было, – прошептала Эмери. Маргарет молчала. Эмери слышала, как тяжело она дышит.
– Прости меня, милая, – заговорила Маргарет наконец. – Я думала… – Маргарет дотронулась до руки девушки своими огрубевшими пальцами. – Прости меня, Эмери. Я думала, что ты едешь с нами потому, что беременна и хочешь скрыть это от родных. Я не поверила тебе.
– Это могло бы случиться, – неожиданно для себя сказала Эмери. Ровным бесцветным голосом она рассказала об Антоне Делани, всю эту постыдную историю с дочерью рабыни и то, как он проник в ее комнату и обещал добраться до нее, про все то, что заставило ее бежать из дома.
– Бедная моя девочка, – сочувственно проговорила Маргарет, поглаживая Эмери по голове. – Должно быть, сам Господь помог тебе скрыться от этого негодяя. Только послушай моего совета: никому не рассказывай свою историю, особенно женщинам. Не нравится мне эта Марта Ригни, по-моему, она очень жестокая и недоброжелательная. – Маргарет заботливо подоткнула одеяло. – Ты должна отдохнуть, – сказала она. – Немного потерпи, тебе станет легче.
Весь этот день и следующий Эмери ехала в повозке. Видимо, Маргарет дала Оррину соответствующее объяснение, потому что он ни о чем не спрашивал.
Вечером к повозке Уайлсов подошли Гертруда Вандербуш и Марта Ригни потолковать с Маргарет. Гертруда, худая, бледная женщина, принесла корзинку печенья с изюмом.
– Это для твоей молодой подруги, – сказала она, – пусть поправляется. Не беспокойся, мои едоки не остались голодными, я испекла двойную порцию.
Маргарет сердечно поблагодарила добрую женщину. Марта молча наблюдала за этой сценой. Когда слова благодарности были произнесены, она, сложив свои большие красные руки на животе, пристально взглянула на Эмеральду, сидящую у костра.
– Если бы ты меня спросила, что я думаю по поводу девчонки, то я бы сказала, что она вовсе не сильная. Вид у нее не очень, я бы сказала.
– Да нет, ты напрасно так говоришь. У нее просто месячные. Скоро все пройдет.
– Женщина, которая болеет каждый месяц, не может считаться сильной, – категорично заявила Марта.
Три собеседницы отошли от костра, но Эмери все же могла их слышать.
– Ты ведь о ней ничего не знаешь, не так ли? – продолжала Марта. – Кроме того, что она сирота и жила на плантации в Батон-Руже?
– Я знаю достаточно, чтобы считать ее хорошей работницей. Она здорово мне помогает.
– Она не будет тебе помогать, когда сама забеременеет, – сказала Марта. – А это может произойти в любую минуту. При том количестве мужчин, которые восхищенно смотрят ей в спину…
– Я не заметила ни одного, кто бы засматривался на нее.
– Тогда ты, голубушка, не отличаешься наблюдательностью. Я-то их прекрасно вижу. Один из них – Чарлз Моррис, он просто глаз с нее не сводит; другой – Зик Йорк, он едет с пастором, но, похоже, он такой же пастор, как я. Попомни мои слова, присматривай за девчонкой, а то беды не оберешься. Обязательно наблудит.
Эмери гневно вспыхнула, услышав последнее слово.
Но тут, к ее удивлению, на защиту выступила Гертруда.
– Я бы на твоем месте попридержала язык за зубами. Если девушка красивая, это не значит, что она гулящая. – Гертруда усталым жестом поправила прядь седых волос, выбившихся из-под чепца.
– У тебя самой две дочери, Гертруда. И ты хочешь сказать, что готова отпустить их от себя?! – Широкое лицо Марты выражало триумф. – Впрочем, пока я с вами, не допущу никаких шашней. За это я отвечаю. И Бог следит за нами.
– В этом я не сомневаюсь, – сухо заметила Маргарет.
– Не обращай внимания на эту склочную Марту Ригни, – неприязненно пожав плечами, сказала Маргарет, когда Эмери помогала ей мыть посуду. – У нее была нелегкая жизнь. Она ничего не видела, кроме тяжелой работы, и слишком буквально понимает заповеди Господа.
Эмери улыбнулась. Как бы ей хотелось отблагодарить Маргарет за ее доброту: взяла ее с собой в это путешествие, оберегает от злых языков, заботится о ней и с таким участием отнеслась к ней, услышав историю ее вынужденного бегства из дома.
Этой ночью Эмери видела странный, тревожный сон. Ей снилось, что она карабкается по крутому каменистому склону. Что-то очень жизненно важное зовет ее на вершину. Скалистый откос не имеет ни трещины, ни выступа. Ей надо, очень надо отыскать ступеньку… Но самым загадочным в ее сне было то, что на вершине холма ее ждали трое мужчин. Одним из них был Мэйс Бриджмен. Ветер трепал его пшеничные волосы, на губах играла самодовольная усмешка. Второй был доктор Бен Колт с горько поджатыми губами, а третьего она никогда раньше не видела. Лицо его было смуглым, выражение – диким и варварским. Его янтарно-желтые глаза напоминали глаза лесного хищника. Казалось, они пронзают ее насквозь, уводят за собой куда-то. Во всем его облике было что-то волчье…
Эмери проснулась в испарине. В палатку проникал свет, вот-вот рассветет. «Какой странный сон, – подумала она. – Что все это может означать?»
Сейчас их путь пролегал по настоящим прериям. Утром они пересекли ручей – исток какой-то речки. Вода в ней была прозрачной и вкусной, но и правый, и левый берег покрывал зыбучий песок. Саул Ригни сломал ось, и им пришлось ждать несколько часов, пока он отремонтирует ее.
Каждый старался полнее использовать передышку. После обеда в тени тополей, росших у берега речушки, Эмери взялась заниматься с Тимми письмом. Пока мальчик трудился, девушка решила немного порисовать.
Справа от нее паслись волы и лошади. Труди собирала цветы. Она была без головного убора, и ее золотистые волосы сверкали на солнце. Слева старый Рэд с сыновьями разделывал только что подстреленную антилопу. Но Эмери решила не рисовать эту сцену. Старый Рэд обещал всех угостить свежим мясом, однако, глядя на окровавленную тушу животного, облепленную черными мухами, Эмери сомневалась, что трапеза доставит ей удовольствие.
«Как красива эта земля, – думала Эмери, устремляя взгляд на цветущие поляны. – Как жаль, что я не могу передать всего разнообразия красок этого мира». Трава напоминала зеленоватое море перед штормом, сходство усиливал ветерок, вызывавший волнообразное движение трав. Местами они достигали человеческого роста, повсюду были разбросаны яркие пятна цветов: от золотистого до индиго, всех оттенков не перечесть. Кое-где виднелась земля, окруженная островками травы, текли ручейки, образовывая болотца. На пути им попадались черепа оленей и волов, иногда они слышали зловещий волчий вой или скулящий лай койотов. Несколько раз им встречались стада антилоп, таких грациозных и изящных, что казалось кощунством подстрелить их и съесть.
Здесь в отличие от района Канзасривер они не встретили ни одного индейца, хотя Мэйс не исключал возможности такой встречи, так как знал, что с Севера двигаются поннесы.
– Правда, я не думаю, что они сейчас представляют опасность, – добавил он. – Десять лет назад их здорово потрепало одно немногочисленное племя, и они не хотят себе неприятностей.
«Индейцы!» Эмери вздрогнула. Вечерами у костра индейцы были излюбленной темой разговоров. Уайт Тетчер рассказал об одной семье, в которой индейцы перерезали всех взрослых, сняв с них скальпы, а восьмилетнего мальчика увели с собой, и о нем до сих пор ничего не известно.
– Чего они хотят, эти индейцы, так это белых женщин, – доверительным шепотом сообщила Марта Ригни. – Они охотятся только за ними.
Мэйс, услышав это, расхохотался.
– Я думаю, им вполне хватает забот со своими. Во всяком случае, известно, что женщины у индейцев превосходят числом мужчин.
Марта явно была раздосадована и продолжала настаивать на своей версии.
Часам к трем пополудни повозка была починена, и караван двинулся дальше, И как только начали вращаться колеса, на пути Эмеральды возник Зик Йорк.
Зик был угрюмым узкогрудым мужчиной лет около сорока, неряшливо и безвкусно одетый. Руки у него были длиннее, чем у нормальных людей, а плечи вечно ссутулены. Челюсть выдавалась вперед, рот с крупными желтыми зубами был всегда приоткрыт, будто он забывал его вовремя закрывать.
Йорк был искусным свистуном. Своим свистом он подманивал животных и птиц, которых мгновенно хватал и утаскивал к себе в повозку.
Эмеральде он не нравился, хотя она не могла бы назвать причину. Он всегда обходился с ней вежливо, правда, шарил глазами по телу. Но в конце концов большинство мужчин смотрели на нее похотливо. К мужским взглядам она привыкла. И еще, Зик ведь путешествовал с пастором, человеком набожным, который наверняка наставлял его на путь истинный.
Правда, и сам пресвятой отец Билл Колфакс вызывал у нее двойственное чувство. Он почти ни с кем не разговаривал и вообще избегал общения, что само по себе было странным для пастыря. Билл сказал, что они везут оборудование для лесопильного завода.
Эмеральда не совсем понимала, зачем пастору лесопильный завод, не говоря уже о том, что все необходимое для этого гораздо проще и дешевле было бы купить в Калифорнии.
Однако сейчас не время рассуждать об этом. Возникла более насущная проблема: куда-то пропала собака Тимми.
– Эмери, прошу тебя, помоги мне найти собаку, – попросил мальчик. – Эд – всего лишь щенок, боюсь, он может потеряться и не найти нас. Трава здесь такая высокая, что он ничего не увидит за стеблями. Эмери рассмеялась:
Эмеральда почувствовала недомогание, связанное с обычным женским циклом. Раньше, когда тетя Анна советовала ей полежать в такие дни, она не придавала ее словам значения. Теперь же тяжелая работа и не слишком здоровая пища подорвали ее силы, и ей действительно было плохо.
Накануне переправы они встали лагерем у берега. Повозки вытянулись в линию. Кругом ходили люди, разминая затекшие ноги, собирали хворост для костра. Марта Ригни за что-то бранила Боба, и голос ее, резкий и сварливый, раздавался далеко окрест.
Эмеральда без сил опустилась на траву под большим зеленым кустом. Сегодня солнце палило немилосердно, огромный желтый шар над головой слепил глаза, вызывал головную боль. В другое время она бы радовалась солнцу после стольких дней дождя, но сейчас она не замечала ничего, кроме острой боли внизу живота и толчков крови в висках.
– Эмеральда! – позвала из повозки Маргарет.
– Я здесь, – отозвалась Эмери.
Маргарет вылезла из повозки. Ее коричневое платье смялось от долгого сидения. В руках у нее был рукав свитера, который она вязала для Оррина.
– Эмери, ты не могла бы помочь перемотать еще немного пряжи, – проговорила она, не глядя на Эмери, но когда подняла глаза на девушку, сразу замолчала. – Что с тобой? Ты белая как полотно!
– Я в порядке.
– Уверена, что это не так. Ты вся в испарине. – Маргарет подошла поближе и пристальнее взглянула на девушку. – Пойдем, ты должна прилечь.
Эмеральда была настолько слаба, что безропотно позволила увести себя. Ноги у нее подкашивались, голова клонилась книзу. Она безвольно опустилась на стопку одеял на полу повозки.
– Господи, Эмеральда, у тебя, наверное, месячные? Я не думала, что ты так тяжело их переносишь.
– Такого раньше не было, – прошептала Эмери. Маргарет молчала. Эмери слышала, как тяжело она дышит.
– Прости меня, милая, – заговорила Маргарет наконец. – Я думала… – Маргарет дотронулась до руки девушки своими огрубевшими пальцами. – Прости меня, Эмери. Я думала, что ты едешь с нами потому, что беременна и хочешь скрыть это от родных. Я не поверила тебе.
– Это могло бы случиться, – неожиданно для себя сказала Эмери. Ровным бесцветным голосом она рассказала об Антоне Делани, всю эту постыдную историю с дочерью рабыни и то, как он проник в ее комнату и обещал добраться до нее, про все то, что заставило ее бежать из дома.
– Бедная моя девочка, – сочувственно проговорила Маргарет, поглаживая Эмери по голове. – Должно быть, сам Господь помог тебе скрыться от этого негодяя. Только послушай моего совета: никому не рассказывай свою историю, особенно женщинам. Не нравится мне эта Марта Ригни, по-моему, она очень жестокая и недоброжелательная. – Маргарет заботливо подоткнула одеяло. – Ты должна отдохнуть, – сказала она. – Немного потерпи, тебе станет легче.
Весь этот день и следующий Эмери ехала в повозке. Видимо, Маргарет дала Оррину соответствующее объяснение, потому что он ни о чем не спрашивал.
Вечером к повозке Уайлсов подошли Гертруда Вандербуш и Марта Ригни потолковать с Маргарет. Гертруда, худая, бледная женщина, принесла корзинку печенья с изюмом.
– Это для твоей молодой подруги, – сказала она, – пусть поправляется. Не беспокойся, мои едоки не остались голодными, я испекла двойную порцию.
Маргарет сердечно поблагодарила добрую женщину. Марта молча наблюдала за этой сценой. Когда слова благодарности были произнесены, она, сложив свои большие красные руки на животе, пристально взглянула на Эмеральду, сидящую у костра.
– Если бы ты меня спросила, что я думаю по поводу девчонки, то я бы сказала, что она вовсе не сильная. Вид у нее не очень, я бы сказала.
– Да нет, ты напрасно так говоришь. У нее просто месячные. Скоро все пройдет.
– Женщина, которая болеет каждый месяц, не может считаться сильной, – категорично заявила Марта.
Три собеседницы отошли от костра, но Эмери все же могла их слышать.
– Ты ведь о ней ничего не знаешь, не так ли? – продолжала Марта. – Кроме того, что она сирота и жила на плантации в Батон-Руже?
– Я знаю достаточно, чтобы считать ее хорошей работницей. Она здорово мне помогает.
– Она не будет тебе помогать, когда сама забеременеет, – сказала Марта. – А это может произойти в любую минуту. При том количестве мужчин, которые восхищенно смотрят ей в спину…
– Я не заметила ни одного, кто бы засматривался на нее.
– Тогда ты, голубушка, не отличаешься наблюдательностью. Я-то их прекрасно вижу. Один из них – Чарлз Моррис, он просто глаз с нее не сводит; другой – Зик Йорк, он едет с пастором, но, похоже, он такой же пастор, как я. Попомни мои слова, присматривай за девчонкой, а то беды не оберешься. Обязательно наблудит.
Эмери гневно вспыхнула, услышав последнее слово.
Но тут, к ее удивлению, на защиту выступила Гертруда.
– Я бы на твоем месте попридержала язык за зубами. Если девушка красивая, это не значит, что она гулящая. – Гертруда усталым жестом поправила прядь седых волос, выбившихся из-под чепца.
– У тебя самой две дочери, Гертруда. И ты хочешь сказать, что готова отпустить их от себя?! – Широкое лицо Марты выражало триумф. – Впрочем, пока я с вами, не допущу никаких шашней. За это я отвечаю. И Бог следит за нами.
– В этом я не сомневаюсь, – сухо заметила Маргарет.
– Не обращай внимания на эту склочную Марту Ригни, – неприязненно пожав плечами, сказала Маргарет, когда Эмери помогала ей мыть посуду. – У нее была нелегкая жизнь. Она ничего не видела, кроме тяжелой работы, и слишком буквально понимает заповеди Господа.
Эмери улыбнулась. Как бы ей хотелось отблагодарить Маргарет за ее доброту: взяла ее с собой в это путешествие, оберегает от злых языков, заботится о ней и с таким участием отнеслась к ней, услышав историю ее вынужденного бегства из дома.
Этой ночью Эмери видела странный, тревожный сон. Ей снилось, что она карабкается по крутому каменистому склону. Что-то очень жизненно важное зовет ее на вершину. Скалистый откос не имеет ни трещины, ни выступа. Ей надо, очень надо отыскать ступеньку… Но самым загадочным в ее сне было то, что на вершине холма ее ждали трое мужчин. Одним из них был Мэйс Бриджмен. Ветер трепал его пшеничные волосы, на губах играла самодовольная усмешка. Второй был доктор Бен Колт с горько поджатыми губами, а третьего она никогда раньше не видела. Лицо его было смуглым, выражение – диким и варварским. Его янтарно-желтые глаза напоминали глаза лесного хищника. Казалось, они пронзают ее насквозь, уводят за собой куда-то. Во всем его облике было что-то волчье…
Эмери проснулась в испарине. В палатку проникал свет, вот-вот рассветет. «Какой странный сон, – подумала она. – Что все это может означать?»
Сейчас их путь пролегал по настоящим прериям. Утром они пересекли ручей – исток какой-то речки. Вода в ней была прозрачной и вкусной, но и правый, и левый берег покрывал зыбучий песок. Саул Ригни сломал ось, и им пришлось ждать несколько часов, пока он отремонтирует ее.
Каждый старался полнее использовать передышку. После обеда в тени тополей, росших у берега речушки, Эмери взялась заниматься с Тимми письмом. Пока мальчик трудился, девушка решила немного порисовать.
Справа от нее паслись волы и лошади. Труди собирала цветы. Она была без головного убора, и ее золотистые волосы сверкали на солнце. Слева старый Рэд с сыновьями разделывал только что подстреленную антилопу. Но Эмери решила не рисовать эту сцену. Старый Рэд обещал всех угостить свежим мясом, однако, глядя на окровавленную тушу животного, облепленную черными мухами, Эмери сомневалась, что трапеза доставит ей удовольствие.
«Как красива эта земля, – думала Эмери, устремляя взгляд на цветущие поляны. – Как жаль, что я не могу передать всего разнообразия красок этого мира». Трава напоминала зеленоватое море перед штормом, сходство усиливал ветерок, вызывавший волнообразное движение трав. Местами они достигали человеческого роста, повсюду были разбросаны яркие пятна цветов: от золотистого до индиго, всех оттенков не перечесть. Кое-где виднелась земля, окруженная островками травы, текли ручейки, образовывая болотца. На пути им попадались черепа оленей и волов, иногда они слышали зловещий волчий вой или скулящий лай койотов. Несколько раз им встречались стада антилоп, таких грациозных и изящных, что казалось кощунством подстрелить их и съесть.
Здесь в отличие от района Канзасривер они не встретили ни одного индейца, хотя Мэйс не исключал возможности такой встречи, так как знал, что с Севера двигаются поннесы.
– Правда, я не думаю, что они сейчас представляют опасность, – добавил он. – Десять лет назад их здорово потрепало одно немногочисленное племя, и они не хотят себе неприятностей.
«Индейцы!» Эмери вздрогнула. Вечерами у костра индейцы были излюбленной темой разговоров. Уайт Тетчер рассказал об одной семье, в которой индейцы перерезали всех взрослых, сняв с них скальпы, а восьмилетнего мальчика увели с собой, и о нем до сих пор ничего не известно.
– Чего они хотят, эти индейцы, так это белых женщин, – доверительным шепотом сообщила Марта Ригни. – Они охотятся только за ними.
Мэйс, услышав это, расхохотался.
– Я думаю, им вполне хватает забот со своими. Во всяком случае, известно, что женщины у индейцев превосходят числом мужчин.
Марта явно была раздосадована и продолжала настаивать на своей версии.
Часам к трем пополудни повозка была починена, и караван двинулся дальше, И как только начали вращаться колеса, на пути Эмеральды возник Зик Йорк.
Зик был угрюмым узкогрудым мужчиной лет около сорока, неряшливо и безвкусно одетый. Руки у него были длиннее, чем у нормальных людей, а плечи вечно ссутулены. Челюсть выдавалась вперед, рот с крупными желтыми зубами был всегда приоткрыт, будто он забывал его вовремя закрывать.
Йорк был искусным свистуном. Своим свистом он подманивал животных и птиц, которых мгновенно хватал и утаскивал к себе в повозку.
Эмеральде он не нравился, хотя она не могла бы назвать причину. Он всегда обходился с ней вежливо, правда, шарил глазами по телу. Но в конце концов большинство мужчин смотрели на нее похотливо. К мужским взглядам она привыкла. И еще, Зик ведь путешествовал с пастором, человеком набожным, который наверняка наставлял его на путь истинный.
Правда, и сам пресвятой отец Билл Колфакс вызывал у нее двойственное чувство. Он почти ни с кем не разговаривал и вообще избегал общения, что само по себе было странным для пастыря. Билл сказал, что они везут оборудование для лесопильного завода.
Эмеральда не совсем понимала, зачем пастору лесопильный завод, не говоря уже о том, что все необходимое для этого гораздо проще и дешевле было бы купить в Калифорнии.
Однако сейчас не время рассуждать об этом. Возникла более насущная проблема: куда-то пропала собака Тимми.
– Эмери, прошу тебя, помоги мне найти собаку, – попросил мальчик. – Эд – всего лишь щенок, боюсь, он может потеряться и не найти нас. Трава здесь такая высокая, что он ничего не увидит за стеблями. Эмери рассмеялась: