— Боже, как я тебя ненавижу! Ты слышишь меня? Я ненавижу тебя! — завизжала вдруг Сара, как сварливая баба, вновь обретя дар речи. Он попытался обнять ее, но Сара, упершись руками ему в грудь, с отчаянной силой оттолкнула его от себя и не без видимого удовольствия наблюдала за его полетом в заросший лилиями прудик, куда он свалился с таким всплеском, что забрызгал и ее. — Я места себе не находила, пытаясь раздобыл" немного денег, когда мы жили в Париже! — крикнула она. — А ты даже запретил мне пользоваться моими собственными деньгами! Нет, как же, тебе надо было заставить меня похлебать горюшка. А у самого при этом были столь обеспеченные тылы! Чего только ты не предпринимал, чтобы нагнать ужас на моих родителей! Моей матери ты заявил, что ты цыган! Что никогда не видел своего отца! Ну-ка, скажи, где ты видел родителей, жаждущих отдать свою восемнадцатилетнюю дочь за цыгана, у которого нет твердой работы, зато самоуверенности хоть отбавляй?
Поверхность прудика оставалась неподвижной. Сара быстро заморгала. Где он? Боже, о Боже! Скинув туфли, она, как сумасшедшая, бросилась в пруд. Задев ногой за что-то липкое, она пронзительно закричала, и тут вынырнул Рафаэль и, не скрывая веселого блеска в глазах, откинул мокрые волосы со лба.
— Т… ты… свинья! Мерзкий человек! Как ты посмел меня так пугать!
— бушевала Сара.
Выбраться на берег было вовсе не просто, особенно в набухшей от воды юбке. Выбравшись первым, Рафаэль вытянул ее за собой, но вместо того, чтобы поставить ее на землю, прижал ее к себе.
— Если бы только твоя мать тебя сейчас видела, gatita, — проговорил он насмешливо.
— Ты сам на это напросился! — Ее все еще трясло оттого, что она только что чуть-чуть его не утопила, хотя и была готова прыгнуть за ним хоть в пропасть.
Рафаэль рассматривал ее искаженные черты.
— Ты похожа на fantasma, на привидение, а весишь ты как маленький мешочек с костями, — пожурил ее он. — Мне не нравятся костлявые женщины. Ты совсем себя запустила.
Сара закрыла глаза, чувствуя себя старой, никому не нужной зубочисткой.
— Оставь меня в покое, — пробормотала она по-детски, готовая в любую минуту разрыдаться.
— Тебе нужно отдохнуть. Dios, Сара, — пробормотал он, желая довести это до ее сознания, — ты ужасно выглядишь.
Он понес ее на руках по длинной лестнице. Затем скрипнула дверь и послышался женский возглас. Затем — тишина. Когда она открыла глаза, то с удивлением увидела на себе сосредоточенный взгляд Рафаэля. Он поставил ее на ноги, и она, предчувствуя неладное, торопливо сказала:
— Я сама.
— Не будь ханжой! Ты едва держишься на ногах, — заявил он, стаскивая через ее голову хлопчатобумажную светло-вишневую блузку. Юбка упала к ее ногам.
— Это сухое! — едва не задохнувшись, выкрикнула она, прежде чем он успел дотронуться пальцами до узких полосочек ее нижнего белья.
— Виеnо (Хорошо (исп.). — Он поднял ее, уложил в кровать и бесцеремонно накрыл одеялом. — Спать, — приказал он.
Свернувшись калачиком, она притаилась, дожидаясь, когда он задернет шторы. Она будет лежать не двигаясь на этой огромной, размером с футбольное поле кровати до тех пор, пока он не выйдет из комнаты. В общем-то, она не так уж и устала. Через пару минут она опять будет на ногах.
Глава 7
Поверхность прудика оставалась неподвижной. Сара быстро заморгала. Где он? Боже, о Боже! Скинув туфли, она, как сумасшедшая, бросилась в пруд. Задев ногой за что-то липкое, она пронзительно закричала, и тут вынырнул Рафаэль и, не скрывая веселого блеска в глазах, откинул мокрые волосы со лба.
— Т… ты… свинья! Мерзкий человек! Как ты посмел меня так пугать!
— бушевала Сара.
Выбраться на берег было вовсе не просто, особенно в набухшей от воды юбке. Выбравшись первым, Рафаэль вытянул ее за собой, но вместо того, чтобы поставить ее на землю, прижал ее к себе.
— Если бы только твоя мать тебя сейчас видела, gatita, — проговорил он насмешливо.
— Ты сам на это напросился! — Ее все еще трясло оттого, что она только что чуть-чуть его не утопила, хотя и была готова прыгнуть за ним хоть в пропасть.
Рафаэль рассматривал ее искаженные черты.
— Ты похожа на fantasma, на привидение, а весишь ты как маленький мешочек с костями, — пожурил ее он. — Мне не нравятся костлявые женщины. Ты совсем себя запустила.
Сара закрыла глаза, чувствуя себя старой, никому не нужной зубочисткой.
— Оставь меня в покое, — пробормотала она по-детски, готовая в любую минуту разрыдаться.
— Тебе нужно отдохнуть. Dios, Сара, — пробормотал он, желая довести это до ее сознания, — ты ужасно выглядишь.
Он понес ее на руках по длинной лестнице. Затем скрипнула дверь и послышался женский возглас. Затем — тишина. Когда она открыла глаза, то с удивлением увидела на себе сосредоточенный взгляд Рафаэля. Он поставил ее на ноги, и она, предчувствуя неладное, торопливо сказала:
— Я сама.
— Не будь ханжой! Ты едва держишься на ногах, — заявил он, стаскивая через ее голову хлопчатобумажную светло-вишневую блузку. Юбка упала к ее ногам.
— Это сухое! — едва не задохнувшись, выкрикнула она, прежде чем он успел дотронуться пальцами до узких полосочек ее нижнего белья.
— Виеnо (Хорошо (исп.). — Он поднял ее, уложил в кровать и бесцеремонно накрыл одеялом. — Спать, — приказал он.
Свернувшись калачиком, она притаилась, дожидаясь, когда он задернет шторы. Она будет лежать не двигаясь на этой огромной, размером с футбольное поле кровати до тех пор, пока он не выйдет из комнаты. В общем-то, она не так уж и устала. Через пару минут она опять будет на ногах.
Глава 7
Сара проснулась от легкого стука в дверь. Консуэло вошла почти неслышно, включила свет и с улыбкой подала ей халат. Сара встала и с изумлением осмотрела роскошную спальню. Сразу по соседству находилась комната для одевания, из которой можно было пройти в экзотическую ванную, отделанную разноцветным мозаичным кафелем. Такое не снилось даже Алисе в Зазеркалье. Дальше — больше: Консуэло привела с собой служанку.
— Это Пиляр, senora. Она изучает английский и уже неплохо на нем говорит, — бодро заявила Консуэло. — Надеюсь, она вам понравится.
— Muchas giacias, Консуэло. — Выдавить из себя больше она просто не могла. Служанка? А что с ней делать? У ее родителей были экономка, кухарка, садовник и горничная, приходившие ежедневно из деревни. Но вот личных служанок у них никогда не было.
— De nada, sefiora (Не за что, госпожа (исп.), — широко улыбнулась ей Консуэло.
Сара спросила, где ее вещи, и Пиляр застенчиво проводила ее в комнату для одевания. Сара вытащила темно-синее платье и с извиняющейся улыбкой скрылась в ванной. Уже половина девятого, а до ужина ей еще хотелось повидать детей. С сожалением взглянув на ванну и на душ, она ограничилась тем, что просто побрызгала водой на лицо, подновила легкий грим и расчесала волосы.
Пиляр тоже не бездельничала. Когда Сара вернулась в спальню, кровать была заправлена, а вещи убраны. Пиляр с трогательной заботой расправляла одну из ее ночных рубашек на гладком, без единой морщинки, покрывале. Простая, из полихлопка, рубашка никак не вязалась с богатой тканью покрывала.
— Дети внизу? — спросила Сара.
— Я провожу вас к ним, senora. Los nifios, они все еще в постели.
Дочка спала, как принцесса, в кровати с балдахином и кружевными шторками. Комната была совсем недавно заново оклеена, обставлена детской мебелью и завалена таким количеством игрушек, какое Сара видела только в детских магазинах. Через коридор в кроватке в виде гоночного автомобиля богатырским сном спал Бен.
— Мне надо наверстать целых четыре года. — Рафаэль в белоснежном смокинге и узких черных брюках выглядел настоящим испанским идальго. Он пересек комнату и подошел к Саре. — Я вовсе не собираюсь их баловать, но я не смог отказать себе в удовольствии купить им все, что мне попалось на глаза, — с легкой хрипотцой в голосе доверительно сказал он Саре. — Возможно, я переусердствовал, но мне казалось, что все эти вещи помогут им не скучать вдали от дома.
— Оказавшись в раю, дети забывают о доме. На первый раз, думаю, особого вреда не будет, — согласилась она. — Боюсь, что по одежде я тебе сегодня не пара… Кажется, я не додумалась захватить ничего длинного.
— У тебя и чемоданов-то немного. No importa (Не имеет значения (исп.) — отмахнулся он. — Купишь здесь.
Ей показалось, что в нем произошли какие-то изменения с их последней встречи. Но стоило только ему посмотреть на Бена, как он опять стал прежним — видимо, он еще не привык к просто принимает желаемое за действительное. Рафаэль не скрывает, что без ума от близнецов, которых он тоже явно очаровал. Как настоящий мужчина, он откровенен в своих чувствах с детьми.
Когда они начали спускаться по мраморной винтовой лестнице, он вдруг взял ее за руку и спросил:
— А где твое обручальное кольцо?
— У меня его больше нет.
Рафаэль недоверчиво уставился на нее сверху вниз.
— Куда ты его дела?
— Я его заложила. Подходящий случай, тебе не кажется?
— Ты его заложила? — переспросил он громоподобно. — Какая женщина заложит свое обручальное кольцо?
— Та, которая не придает ему особого значения, — с вызовом заверила его Сара и пошла вниз по ступенькам.
Он сжал зубы.
— Я куплю тебе другое, и ты будешь носить его постоянно.
Сара откинула назад голову.
— Если для тебя это так важно, то ради Бога, но, пожалуйста, не вводи меня в краску и не покупай ничего сверхъестественного. Может, ты и забыл об этом, но я должна тебе напомнить, Рафаэль, что вот уже без малого пять лет, как мы находимся в процессе развода. Я уже очень давно перестала чувствовать себя замужней женщиной.
В его золотистых глазах засверкала злость.
— В этом смысле я тоже могу кое-что сделать.
В зале их поджидал тщедушный молодой человек с красивым лицом. Увидев их, он презрительно усмехнулся и высоко поднял бокал.
— Позвольте мне поднять этот бокал в честь смущенной невесты. — Он говорил с явным американским акцентом.
— Сара вот уже почти семь лет как моя жена, — ответил Рафаэль ледяным голосом, даже не пытаясь скрыть неудовольствие. — Познакомься, Сара, это мой двоюродный брат Эрнандо Сантовена-и-Альварес.
— Bienvenido (Добро пожаловать (исп.), Сара, — насмешливо протянул Эрнавдо. — Рафаэль неправильно меня понял. Я просто хотел сказать, что для нашей семьи вы все еще невеста. О вашем существовании мы узнали только на прошлой неделе. В отношении слабого пола у Рафаэля вообще очень короткая память. Вот хотя бы на прошлой неделе…
— Bastante! — резко оборвал его Рафаэль. — Ты пьян. И переступаешь рамки приличия.
Эрнандо протестующе замахал рукой и осушил свой бокал.
— Ладно, ладно. Успокойся, я не остаюсь. — Театральная насмешка слетела с его лица. Теперь он смотрел на Рафаэля с явным презрением. — У меня нет сил на торжественный ужин, приготовленный Консузло. Чего мне праздновать?
Рафаэль едва не рассмеялся, глядя вслед уда — С одним покончено, осталось еще двое, — колко заметил Рафаэль. Что будешь пить, gatita?
— Джин с горьким лимонадом. — Она нахмурилась. — О чем, собственно, речь?
Он злорадно усмехнулся.
— Все очень просто. Если бы я так нежданно не появился на свет, отец Эрнандо наследовал бы от Фелипе все. Поэтому Эрнандо всю жизнь смотрит на меня как на узурпатора и самозванца. А сообщение о том, что у меня еще есть и сын, то есть прямой наследник, оказалось для него последней каплей, — сообщил он с жестокой иронией. — Теперь ни у Эрнандо, ни у его отца нет ни малейшей надежды заполучить то, что они уже считали своим.
— Своим? — переспросила Сара. — Но ведь ты появился здесь еще ребенком.
Он хмуро усмехнулся.
— Я сын цыганки. Фелипе расценивал само мое существование как оскорбление семейного имени. Он так никогда меня и не признал. Более десяти лет он бился над тем, чтобы доказать, что я незаконнорожденный. И его настойчивые попытки отлучить меня от семьи и лишить наследства дали Эрнандо и его отцу необоснованные надежды.
Сара была поражена.
— Но ведь ты же был ребенком.
Рафаэль передал ей хрустальный бокал.
— Не забывай, что ставки были слишком высоки. Если бы Фелипе удалась его афера, мне бы не пришлось рассчитывать на многое. Семья Сантовена очень богата и очень консервативна. Они чрезвычайно гордятся чистотой своей крови и верят в наследственность. — Он улыбнулся. — Как, ты думаешь, чувствовал себя Фелипе, когда ему на голову свалился такой подарочек, как я?
— Но ведь, несмотря ни на что, ты его внук!
— Он поставил на моем отце крест еще до моего рождения, — сухо сказал Рафаэль. — Мой отец был тем самым уродом в семье, о котором столько говорят. Он любил выпить, был игроком и не пропускал ни одной юбки — не считая других, менее привлекательных черт его характера.
— Какое это имеет значение? Ведь твой отец умер!
Боже, у него было ужасное детство! Сначала он был отвергнут собственной матерью, затем — семьей своего отца, настолько богатой и настолько аристократичной, что найти оправдание их поведению было почти невозможно. На глаза у нее навернулись непрошеные слезы, и она забыла о прелести окружения — в этом роскошном доме Рафаэль когда-то страдал.
Рафаэль нежно стер сверкающую слезинку.
— У тебя такое отзывчивое сердце, amada. Ты меня удивляешь. Где же оно было, когда я тебе отдал свое?
Она судорожно вздохнула, но ничего не сказала, боясь выдать себя.
Он опустил руку.
— Я был таким романтиком. Я влюбился в тебя в ту же секунду, как увидел. Но чтобы забыть тебя, мне понадобилось значительно больше времени. — Он насмешливо смотрел в ее полные боли аметистовые глаза. — Слава Богу, все позади. Сегодня мне нужно свободное сердце. И если ты об этом будешь помнить, то наш брак будет самым цивилизованным в мире. И совершенно бескровным. Я уже больше не тешу себя надеждой присутствовать во всех твоих помыслах. Так, я думаю, тебе будет легче.
Сара побледнела как смерть.
— Уж чего-чего, а легче мне от этого не станет. Это рецепт несчастья.
Я здесь ради детей…
— Не строй из себя мученицу, gatita. На мучеников у меня нет времени, — предупредил Рафаэль. — Я считаю, что осуществились твои самые смелые мечтания и драгоценный камень нашел свою оправу. Я думаю, что теперь даже твои мама с папой позволят себя уговорить, отбросят предрассудки и соизволят посетить нас. Так что не надо о несчастье. Ты ведь приобретаешь все, к чему стремилась, плюс благословение семьи, разве не так? Рафаэль мог быть жестоким, очень жестоким. И в настроении его действительно произошли изменения после их последней встречи. От этих мыслей ее отвлекли голоса, послышавшиеся из-за двери.
— Сара, позволь представить тебе родственников Эрнандо, моих тетю и дядю, — растягивая слова, представил Рафаэль. — Рамон и Люсия.
Люсия была высокой и очень худой блондинкой с холодными и колючими, как блестевшие у нее на шее алмазы, голубыми глазами. Рамон был приземистым и широкоплечим, с грубыми чертами лица и простецкими манерами. Люсия приветствовала Сару с минимумом почтения. Рамон же попытался сгладить неловкость какими-то бессвязными замечаниями. Рафаэль не предпринимал ни малейших попыток наладить беседу. В воздухе повеяло холодом. Когда Консуэло объявила о начале ужина, Сара вздохнула с облегчением.
Стол был накрыт в удивительно пропорциональной комнате, выдержанной в роскошных, пурпурных с золотом, тонах. Длинный стол был накрыт как на банкет. Тяжелые серебряные подсвечники и старинная хрустальная посуда соперничали с непревзойденным обслуживанием.
— Странно, а почему нет Катарины? — неожиданно поинтересовалась Люсия.
— Она по двадцать четыре часа в сутки работает над своей следующей коллекцией, — ровным голосом объяснил Рафаэль. — Карьера модельера — тяжелый хлеб. Abuela ее понимает.
— Я ее мать, но я почему-то этого не понимаю. — Люсия бросила на Рафаэля ядовитый взгляд. — Катарина стала нам совершенно посторонним человеком, и виноват в этом только ты.
— Я не думаю, что… — вмешался Рамон с едва заметной улыбкой, но что именно он не думает, так и осталось загадкой, Люсия просто не дала ему договорить.
— Именно ты разрушил ее брак. Именно ты помог ей разойтись с Джерри, — обвиняла Люсия загробным голосом. — И сейчас у Катарины есть все, что ей заблагорассудится, es verdad?
— Мне кажется, что для нее это действительно в новинку, — язвительно заметил Рафаэль.
— Почему-то эта щедрость не распространяется на моего бедного Эрнандо. — Люсия злилась все больше и больше.
— Я не хочу, чтобы правление обвинило меня в непотизме, — сказал Рафаэль, обращаясь к Рамону и давая тем самым понять, что тема, поднятая Люсией, закрыта.
Но не тут-то было.
— Завтра мы возвращаемся в Нью-Йорк.
— Abuela будет расстроена, — безучастно ответил Рафаэль.
— Что для нее вредно, так это перевозбуждение, а не разочарование. — Люсия холодно улыбнулась Саре. — Ваш приезд едва не убил ее. Как вы думаете, почему?
— Люсия, — тяжело дыша, сказал Рафаэль, — ты можешь оскорблять меня, но не мою жену.
— Рог que? Ты проклянешь меня, если я не подчинюсь? — Люсия рассматривала Сару с нескрываемым злорадством и презрением. — Будьте осторожны. Рафаэль больше цыган, чем Сантовена. До недавнего времени он даже зажигал свечку перед посадкой в самолет. Цыгане очень суеверны, очень темны. Они живут обманом и хитростью. Воспитывать таких людей — как вы видите это на примере сидящего перед вами Рафаэля — все равно что метать бисер перед свиньями.
— На вас, видимо, бисера потратили не меньше, — пробормотала Сара прежде, чем успела прикусить язык.
Неожиданно для нее Рафаэль, откинувшись на спинку стула, от души рассмеялся.
— Осторожно, Люсия. Моя жена не такая уж тихоня, как это может показаться на первый взгляд.
На костлявом лице Люсии проступили отвратительные пятна.
— Вам следовало бы благодарить нас за то, что мы сделали для Рафаэля, — сказала она, обращаясь к Саре. — Когда мы приехали в Алькасар, он был маленьким грязным зверенышем. Он воровал продукты и припрятывал их, как дикарь. Он был жесток и даже пригрозил мне ножом…
— Потому что ты избила меня, — едва слышно пробормотал Рафаэль.
Лицо его тетки превратилось в ничего не выражающую маску. Рафаэль поднял бокал с вином.
— Полагаю, мы уже наслышались достаточно рассказов о приобщении маленького звереныша к цивилизации. Прибереги это для твоих благотворительных бесед, Люсия.
Тетка резко встала. Произнеся что-то оскорбительное на своем языке, она с вызовом бросила на стол салфетку и деревянной походкой вышла вон из комнаты. Наступила тишина. Через несколько секунд Рамон тоже встал лицо у него было багровым, а губы плотно сжаты.
— Я чувствую себя обязанным принести вам обоим свои извинения. Болезнь madre (Мама (исп.) очень сильно сказалась на Люсии, — пробормотал он без особой уверенности. — Perdonme (Извините меня (исп.), но я должен быть с ней. Buenas noches (Спокойной ночи (исп.).
— Buenas noches, — только и смогла выдавить из себя Сара, заметив почти молящий взгляд грустных, как у спаниеля, глаз Рамона, направленных на Рафаэля.
— Buenas noches, Рамон, — с легкой иронией в голосе попрощался Рафаэль.
Эта сцена произвела сильное впечатление на Сару. Она наконец сообразила, что Рамон и Люсия и были теми дядькой с теткой, которым однажды поручили воспитывать Рафаэля, и у нее болезненно засосало под ложечкой. И слабый Рамон был весь во власти Люсии. А в ее глазах Сара разглядела нечто большее, чем просто злую зависть, — там была холодная ненависть. Сара даже съежилась, представив себя на месте озлобленной Люсии, когда ей против воли навязали роль второй матери Рафаэля. Для Сары это было откровением, и она испытующе взглянула на Рафаэля. Лениво откинувшись на резную спинку стула, Рафаэль походил на дремлющего после хорошей кормежки тигра.
— С Рамоном ты мог бы быть и поласковее, — сказала она, не узнавая своего голоса.
— С какой стати, если он даже не может прибрать к рукам ни жену, ни сына? Зачем было тащить сюда Люсию? — возразил ей Рафаэль. — Вся его терпимость — чистая показуха. Рамон точно такой же, как Люсия.
Сара в замешательстве закусила нижнюю губу.
— По всей видимости, твоя кузина Катарина — единственный член семьи, выбивающийся из общей схемы.
— Si. Мы с Катариной очень дружны. — Темные глаза Рафаэля без всякого выражения смотрели на Сару. — Ты ее непременно увидишь еще до конца лета.
Неожиданное подозрение заставило ее сжаться, как стальная пружинка. Но ей тут же стало стыдно за себя и за свои мысли, и она постаралась обмануть проницательного Рафаэля.
— Уже поздно. День был очень тяжелым. Пожалуй, пойду-ка я спать.
Рафаэль улыбнулся ей ленивой улыбкой, в которой было что-то такое, от чего кровь быстрее побежала у нее в жилах. Не дав ей подняться со стула, он пробормотал:
— Momento, Сара. Мне вдруг очень захотелось узнать побольше о Гордоне. Не убегай.
— О Гордоне? — удивилась она, раздраженная тем, что ей опять приходится обороняться. Когда же до нее, как до жирафа, вошедшего в поговорку, дошел смысл того, что он сказал, она залилась краской. — Насколько я понимаю, Джилли уже что-то тебе наболтала.
— В ту ночь ты с ним спала? — с самым непринужденным видом спросил он.
— Не понимаю, как это ты не допросил Джилли «с пристрастием»?
— Cristo, за кого ты меня принимаешь? — воскликнул он с отвращением.
— Я вообще ее ни о чем не расспрашивал. Это она меня спрашивала. Она была расстроена тем, что увидела, и чем бы ты ни занималась в ту ночь, следовало было подумать о ребенке.
Разговор принял неожиданный для Сары оборот.
— Я бы ей все объяснила, если бы знала, что ее это интересует. Но когда он ушел, Джилли уже спала и больше ни разу про него не спросила! А у меня за последние два дня был полон рот хлопот.
— Виепо, но я жду ответа на свой вопрос, — нетерпеливо напомнил ей Рафаэль. — Я понимаю, насколько тебе трудно ответить прямо. Такая уж ты от природы, Сара. В вашей среде правду принято замалчивать или делать вид, что она не существует. Но, поверь, наш брак будет другим.
Сара была уязвлена и сбита с толку.
— А ты как думаешь?
Он не стал притворяться, что не понял ее ответа.
— Ты могла. Злость — не самый лучший советник женщины. А ты была на меня очень сердита, а если он уже был твоим любовником, то я бы не стал зарекаться, что это невозможно.
Сара вся кипела.
— Благодарю за доверие! Но, вообще-то, у меня нет привычки использовать свое тело как оружие мести. К тому же Гордон никогда не был и никогда не будет моим любовником.
— Muchas gracias, gatita, — пробормотал он мягко. — Но почему в твоем голосе столько горечи? Esta bien (Ладно (исп.). С Гордоном мы разобрались. К счастью. Он не настолько уж и интересен.
Сара насторожилась.
— Он хочет на мне жениться.
Рафаэль громко рассмеялся, чем вновь сбил ее с толку.
— Из всех возможных претендентов он меньше всего подходит на эту роль.
— Не вижу ничего смешного, — кисло заметила Сара, едва сдерживаясь от более колкого замечания. — Я отправляюсь в постель.
При свете свечи черные ресницы отбрасывали длинную тень на его твердые скулы.
— Неужели я похож на человека, который может этому воспротивиться? насмешливо спросил он.
Сара медленно поднималась по роскошной лестнице, все еще удивляясь способности Рафаэля мгновенно переходить от холодной задумчивости к безграничному веселью. Она вдруг вновь вспомнила о Катарине и опять на себя разозлилась. Ну и что из того, что он был дружен со своей кузиной? Хоть один друг в целом доме…
Чтобы отвлечься от навязчивых мыслей, она решила воспользоваться примыкавшей к спальне декадентской ванной. После дневного сна спать ей еще не хотелось. Когда, чуть позже, она залезла в теплую ласковую воду, мысли ее понеслись галопом.
Люсия ненавидела Рафаэля. Неужели же только из-за денег? По логике вещей Рамон и Люсия должны быть очень богаты сами по себе. Действительно ли Рафаэль разбил брак ее дочери или Люсия преувеличивала? А может, у Рафаэля и Катарины роман? А может, она сама становится параноиком? Очень даже может быть, подумала она, испытывая отвращение к себе. Ну, взять хотя бы весь тот шум, что она подняла из-за Сюзанны! А оказалось, что ее муж был тут же, радом с ней. Какое она имеет право задавать Рафаэлю такие интимные вопросы? Разве не она сама требовала от него развода?
К сожалению, разум и чувства очень редко являются союзниками, начинала понимать она. Мысль о том, что Рафаэль мог жить с другой женщиной, приносила ей нестерпимую боль. Вся ее жизнь была отмечена любовью к Рафаэлю, но, пока он был где-то там, далеко, эта любовь ничем ей не угрожала и ничего от нее не требовала, и потому боль была какой-то притупленной. Но сейчас все стало по-другому. Чувства вновь взяли верх, и если она будет не очень осторожна, то вновь выдаст себя с головой, как это уже случилось в Лондоне. К тому же сегодня она чувствовала себя особенно беззащитной.
Теперь она знает, почему Рафаэль с таким пренебрежением относится к своей семье и не понимает ее преданности семейным узам, от которой она и сама устала. Он вошел в этот дом, когда ему было семь лет от роду, и был вынужден бороться за выживание в стане врага. Сантовены всегда представляли для него угрозу, и только угрозу, и неудивительно, что он и не думал искать благосклонности ее родителей. У него на них просто не было времени, и именно его полное безразличие так разъярило ее отца.
К тому же Чарльз Сауткотт был слишком мелкой сошкой для человека, выросшего в таком окружении, признала она с раздражением. Как бы то ни было, Рафаэль потешил-таки свое самолюбие, доказав, что совершенно не годится на роль мужа.
— Ты еще не в постели?
Она не слышала, как дверь с легким щелчком открылась, и от неожиданности глаза у нее расширились. Одним махом она вскочила на ноги, лихорадочно прикрываясь полотенцем.
— Убирайся вон!
Его горячий золотистый взгляд медленно и совершенно бесстыдно заскользил по влажным изгибам ее тела, выступавшим из-под узенького полотенца.
— Сара… — хрипло пробормотал он тоном, какого ей еще ни разу не приходилось от него слышать. — Не двигайся, — приказал он, закрывая за собой дверь.
Она выкарабкалась из ванны.
— Открой дверь!
Не слушая ее, Рафаэль выскользнул из смокинга, ничуть не заботясь о том, что он упал прямо к его ногам на пол, и стал торопливо развязывать бабочку, не сводя с нее недвусмысленного взгляда.
— Я мечтал о тебе в ванне…
— Предупреждаю тебя, Рафаэль.
— О чем? — Он бросил на пол бабочку и с жестокой неумолимостью переключился на запонки белоснежной шелковой рубашки. — Лучше удиви меня. — Я люблю сюрпризы, — пробормотал он.
— Может, перестанешь раздеваться? — Сара, не в силах дольше сохранять ледяное достоинство, была уже готова завизжать, увидев в раскрытом треугольнике рубашки бронзовую, покрытую черными вьющимися волосами грудь.
— Ты предпочитаешь, чтобы я залез в ванну одетым?
— Если бы я была мужчиной, я бы швырнула тебя прямо в эту ванну! раздраженно крикнула Сара.
С запонками было покончено.
— Зачем меня швырять? Я и сам иду… по собственному желанию, — заявил он.
— Я не собираюсь делить с тобой эту ванну!
— Ты пуританка. Но не беспокойся, мы с этим справимся.
В его неожиданной улыбке ощущалось природное очарование и безжалостная решимость, та самая, что повела Ганнибала через Альпы.
На какую-то долю секунды его очарование захватило ее целиком, и если бы он сейчас ей приказал, она пошла бы танцевать для него на горячих углях. Но после короткого замешательства она взяла себя в руки:
— Это Пиляр, senora. Она изучает английский и уже неплохо на нем говорит, — бодро заявила Консуэло. — Надеюсь, она вам понравится.
— Muchas giacias, Консуэло. — Выдавить из себя больше она просто не могла. Служанка? А что с ней делать? У ее родителей были экономка, кухарка, садовник и горничная, приходившие ежедневно из деревни. Но вот личных служанок у них никогда не было.
— De nada, sefiora (Не за что, госпожа (исп.), — широко улыбнулась ей Консуэло.
Сара спросила, где ее вещи, и Пиляр застенчиво проводила ее в комнату для одевания. Сара вытащила темно-синее платье и с извиняющейся улыбкой скрылась в ванной. Уже половина девятого, а до ужина ей еще хотелось повидать детей. С сожалением взглянув на ванну и на душ, она ограничилась тем, что просто побрызгала водой на лицо, подновила легкий грим и расчесала волосы.
Пиляр тоже не бездельничала. Когда Сара вернулась в спальню, кровать была заправлена, а вещи убраны. Пиляр с трогательной заботой расправляла одну из ее ночных рубашек на гладком, без единой морщинки, покрывале. Простая, из полихлопка, рубашка никак не вязалась с богатой тканью покрывала.
— Дети внизу? — спросила Сара.
— Я провожу вас к ним, senora. Los nifios, они все еще в постели.
Дочка спала, как принцесса, в кровати с балдахином и кружевными шторками. Комната была совсем недавно заново оклеена, обставлена детской мебелью и завалена таким количеством игрушек, какое Сара видела только в детских магазинах. Через коридор в кроватке в виде гоночного автомобиля богатырским сном спал Бен.
— Мне надо наверстать целых четыре года. — Рафаэль в белоснежном смокинге и узких черных брюках выглядел настоящим испанским идальго. Он пересек комнату и подошел к Саре. — Я вовсе не собираюсь их баловать, но я не смог отказать себе в удовольствии купить им все, что мне попалось на глаза, — с легкой хрипотцой в голосе доверительно сказал он Саре. — Возможно, я переусердствовал, но мне казалось, что все эти вещи помогут им не скучать вдали от дома.
— Оказавшись в раю, дети забывают о доме. На первый раз, думаю, особого вреда не будет, — согласилась она. — Боюсь, что по одежде я тебе сегодня не пара… Кажется, я не додумалась захватить ничего длинного.
— У тебя и чемоданов-то немного. No importa (Не имеет значения (исп.) — отмахнулся он. — Купишь здесь.
Ей показалось, что в нем произошли какие-то изменения с их последней встречи. Но стоило только ему посмотреть на Бена, как он опять стал прежним — видимо, он еще не привык к просто принимает желаемое за действительное. Рафаэль не скрывает, что без ума от близнецов, которых он тоже явно очаровал. Как настоящий мужчина, он откровенен в своих чувствах с детьми.
Когда они начали спускаться по мраморной винтовой лестнице, он вдруг взял ее за руку и спросил:
— А где твое обручальное кольцо?
— У меня его больше нет.
Рафаэль недоверчиво уставился на нее сверху вниз.
— Куда ты его дела?
— Я его заложила. Подходящий случай, тебе не кажется?
— Ты его заложила? — переспросил он громоподобно. — Какая женщина заложит свое обручальное кольцо?
— Та, которая не придает ему особого значения, — с вызовом заверила его Сара и пошла вниз по ступенькам.
Он сжал зубы.
— Я куплю тебе другое, и ты будешь носить его постоянно.
Сара откинула назад голову.
— Если для тебя это так важно, то ради Бога, но, пожалуйста, не вводи меня в краску и не покупай ничего сверхъестественного. Может, ты и забыл об этом, но я должна тебе напомнить, Рафаэль, что вот уже без малого пять лет, как мы находимся в процессе развода. Я уже очень давно перестала чувствовать себя замужней женщиной.
В его золотистых глазах засверкала злость.
— В этом смысле я тоже могу кое-что сделать.
В зале их поджидал тщедушный молодой человек с красивым лицом. Увидев их, он презрительно усмехнулся и высоко поднял бокал.
— Позвольте мне поднять этот бокал в честь смущенной невесты. — Он говорил с явным американским акцентом.
— Сара вот уже почти семь лет как моя жена, — ответил Рафаэль ледяным голосом, даже не пытаясь скрыть неудовольствие. — Познакомься, Сара, это мой двоюродный брат Эрнандо Сантовена-и-Альварес.
— Bienvenido (Добро пожаловать (исп.), Сара, — насмешливо протянул Эрнавдо. — Рафаэль неправильно меня понял. Я просто хотел сказать, что для нашей семьи вы все еще невеста. О вашем существовании мы узнали только на прошлой неделе. В отношении слабого пола у Рафаэля вообще очень короткая память. Вот хотя бы на прошлой неделе…
— Bastante! — резко оборвал его Рафаэль. — Ты пьян. И переступаешь рамки приличия.
Эрнандо протестующе замахал рукой и осушил свой бокал.
— Ладно, ладно. Успокойся, я не остаюсь. — Театральная насмешка слетела с его лица. Теперь он смотрел на Рафаэля с явным презрением. — У меня нет сил на торжественный ужин, приготовленный Консузло. Чего мне праздновать?
Рафаэль едва не рассмеялся, глядя вслед уда — С одним покончено, осталось еще двое, — колко заметил Рафаэль. Что будешь пить, gatita?
— Джин с горьким лимонадом. — Она нахмурилась. — О чем, собственно, речь?
Он злорадно усмехнулся.
— Все очень просто. Если бы я так нежданно не появился на свет, отец Эрнандо наследовал бы от Фелипе все. Поэтому Эрнандо всю жизнь смотрит на меня как на узурпатора и самозванца. А сообщение о том, что у меня еще есть и сын, то есть прямой наследник, оказалось для него последней каплей, — сообщил он с жестокой иронией. — Теперь ни у Эрнандо, ни у его отца нет ни малейшей надежды заполучить то, что они уже считали своим.
— Своим? — переспросила Сара. — Но ведь ты появился здесь еще ребенком.
Он хмуро усмехнулся.
— Я сын цыганки. Фелипе расценивал само мое существование как оскорбление семейного имени. Он так никогда меня и не признал. Более десяти лет он бился над тем, чтобы доказать, что я незаконнорожденный. И его настойчивые попытки отлучить меня от семьи и лишить наследства дали Эрнандо и его отцу необоснованные надежды.
Сара была поражена.
— Но ведь ты же был ребенком.
Рафаэль передал ей хрустальный бокал.
— Не забывай, что ставки были слишком высоки. Если бы Фелипе удалась его афера, мне бы не пришлось рассчитывать на многое. Семья Сантовена очень богата и очень консервативна. Они чрезвычайно гордятся чистотой своей крови и верят в наследственность. — Он улыбнулся. — Как, ты думаешь, чувствовал себя Фелипе, когда ему на голову свалился такой подарочек, как я?
— Но ведь, несмотря ни на что, ты его внук!
— Он поставил на моем отце крест еще до моего рождения, — сухо сказал Рафаэль. — Мой отец был тем самым уродом в семье, о котором столько говорят. Он любил выпить, был игроком и не пропускал ни одной юбки — не считая других, менее привлекательных черт его характера.
— Какое это имеет значение? Ведь твой отец умер!
Боже, у него было ужасное детство! Сначала он был отвергнут собственной матерью, затем — семьей своего отца, настолько богатой и настолько аристократичной, что найти оправдание их поведению было почти невозможно. На глаза у нее навернулись непрошеные слезы, и она забыла о прелести окружения — в этом роскошном доме Рафаэль когда-то страдал.
Рафаэль нежно стер сверкающую слезинку.
— У тебя такое отзывчивое сердце, amada. Ты меня удивляешь. Где же оно было, когда я тебе отдал свое?
Она судорожно вздохнула, но ничего не сказала, боясь выдать себя.
Он опустил руку.
— Я был таким романтиком. Я влюбился в тебя в ту же секунду, как увидел. Но чтобы забыть тебя, мне понадобилось значительно больше времени. — Он насмешливо смотрел в ее полные боли аметистовые глаза. — Слава Богу, все позади. Сегодня мне нужно свободное сердце. И если ты об этом будешь помнить, то наш брак будет самым цивилизованным в мире. И совершенно бескровным. Я уже больше не тешу себя надеждой присутствовать во всех твоих помыслах. Так, я думаю, тебе будет легче.
Сара побледнела как смерть.
— Уж чего-чего, а легче мне от этого не станет. Это рецепт несчастья.
Я здесь ради детей…
— Не строй из себя мученицу, gatita. На мучеников у меня нет времени, — предупредил Рафаэль. — Я считаю, что осуществились твои самые смелые мечтания и драгоценный камень нашел свою оправу. Я думаю, что теперь даже твои мама с папой позволят себя уговорить, отбросят предрассудки и соизволят посетить нас. Так что не надо о несчастье. Ты ведь приобретаешь все, к чему стремилась, плюс благословение семьи, разве не так? Рафаэль мог быть жестоким, очень жестоким. И в настроении его действительно произошли изменения после их последней встречи. От этих мыслей ее отвлекли голоса, послышавшиеся из-за двери.
— Сара, позволь представить тебе родственников Эрнандо, моих тетю и дядю, — растягивая слова, представил Рафаэль. — Рамон и Люсия.
Люсия была высокой и очень худой блондинкой с холодными и колючими, как блестевшие у нее на шее алмазы, голубыми глазами. Рамон был приземистым и широкоплечим, с грубыми чертами лица и простецкими манерами. Люсия приветствовала Сару с минимумом почтения. Рамон же попытался сгладить неловкость какими-то бессвязными замечаниями. Рафаэль не предпринимал ни малейших попыток наладить беседу. В воздухе повеяло холодом. Когда Консуэло объявила о начале ужина, Сара вздохнула с облегчением.
Стол был накрыт в удивительно пропорциональной комнате, выдержанной в роскошных, пурпурных с золотом, тонах. Длинный стол был накрыт как на банкет. Тяжелые серебряные подсвечники и старинная хрустальная посуда соперничали с непревзойденным обслуживанием.
— Странно, а почему нет Катарины? — неожиданно поинтересовалась Люсия.
— Она по двадцать четыре часа в сутки работает над своей следующей коллекцией, — ровным голосом объяснил Рафаэль. — Карьера модельера — тяжелый хлеб. Abuela ее понимает.
— Я ее мать, но я почему-то этого не понимаю. — Люсия бросила на Рафаэля ядовитый взгляд. — Катарина стала нам совершенно посторонним человеком, и виноват в этом только ты.
— Я не думаю, что… — вмешался Рамон с едва заметной улыбкой, но что именно он не думает, так и осталось загадкой, Люсия просто не дала ему договорить.
— Именно ты разрушил ее брак. Именно ты помог ей разойтись с Джерри, — обвиняла Люсия загробным голосом. — И сейчас у Катарины есть все, что ей заблагорассудится, es verdad?
— Мне кажется, что для нее это действительно в новинку, — язвительно заметил Рафаэль.
— Почему-то эта щедрость не распространяется на моего бедного Эрнандо. — Люсия злилась все больше и больше.
— Я не хочу, чтобы правление обвинило меня в непотизме, — сказал Рафаэль, обращаясь к Рамону и давая тем самым понять, что тема, поднятая Люсией, закрыта.
Но не тут-то было.
— Завтра мы возвращаемся в Нью-Йорк.
— Abuela будет расстроена, — безучастно ответил Рафаэль.
— Что для нее вредно, так это перевозбуждение, а не разочарование. — Люсия холодно улыбнулась Саре. — Ваш приезд едва не убил ее. Как вы думаете, почему?
— Люсия, — тяжело дыша, сказал Рафаэль, — ты можешь оскорблять меня, но не мою жену.
— Рог que? Ты проклянешь меня, если я не подчинюсь? — Люсия рассматривала Сару с нескрываемым злорадством и презрением. — Будьте осторожны. Рафаэль больше цыган, чем Сантовена. До недавнего времени он даже зажигал свечку перед посадкой в самолет. Цыгане очень суеверны, очень темны. Они живут обманом и хитростью. Воспитывать таких людей — как вы видите это на примере сидящего перед вами Рафаэля — все равно что метать бисер перед свиньями.
— На вас, видимо, бисера потратили не меньше, — пробормотала Сара прежде, чем успела прикусить язык.
Неожиданно для нее Рафаэль, откинувшись на спинку стула, от души рассмеялся.
— Осторожно, Люсия. Моя жена не такая уж тихоня, как это может показаться на первый взгляд.
На костлявом лице Люсии проступили отвратительные пятна.
— Вам следовало бы благодарить нас за то, что мы сделали для Рафаэля, — сказала она, обращаясь к Саре. — Когда мы приехали в Алькасар, он был маленьким грязным зверенышем. Он воровал продукты и припрятывал их, как дикарь. Он был жесток и даже пригрозил мне ножом…
— Потому что ты избила меня, — едва слышно пробормотал Рафаэль.
Лицо его тетки превратилось в ничего не выражающую маску. Рафаэль поднял бокал с вином.
— Полагаю, мы уже наслышались достаточно рассказов о приобщении маленького звереныша к цивилизации. Прибереги это для твоих благотворительных бесед, Люсия.
Тетка резко встала. Произнеся что-то оскорбительное на своем языке, она с вызовом бросила на стол салфетку и деревянной походкой вышла вон из комнаты. Наступила тишина. Через несколько секунд Рамон тоже встал лицо у него было багровым, а губы плотно сжаты.
— Я чувствую себя обязанным принести вам обоим свои извинения. Болезнь madre (Мама (исп.) очень сильно сказалась на Люсии, — пробормотал он без особой уверенности. — Perdonme (Извините меня (исп.), но я должен быть с ней. Buenas noches (Спокойной ночи (исп.).
— Buenas noches, — только и смогла выдавить из себя Сара, заметив почти молящий взгляд грустных, как у спаниеля, глаз Рамона, направленных на Рафаэля.
— Buenas noches, Рамон, — с легкой иронией в голосе попрощался Рафаэль.
Эта сцена произвела сильное впечатление на Сару. Она наконец сообразила, что Рамон и Люсия и были теми дядькой с теткой, которым однажды поручили воспитывать Рафаэля, и у нее болезненно засосало под ложечкой. И слабый Рамон был весь во власти Люсии. А в ее глазах Сара разглядела нечто большее, чем просто злую зависть, — там была холодная ненависть. Сара даже съежилась, представив себя на месте озлобленной Люсии, когда ей против воли навязали роль второй матери Рафаэля. Для Сары это было откровением, и она испытующе взглянула на Рафаэля. Лениво откинувшись на резную спинку стула, Рафаэль походил на дремлющего после хорошей кормежки тигра.
— С Рамоном ты мог бы быть и поласковее, — сказала она, не узнавая своего голоса.
— С какой стати, если он даже не может прибрать к рукам ни жену, ни сына? Зачем было тащить сюда Люсию? — возразил ей Рафаэль. — Вся его терпимость — чистая показуха. Рамон точно такой же, как Люсия.
Сара в замешательстве закусила нижнюю губу.
— По всей видимости, твоя кузина Катарина — единственный член семьи, выбивающийся из общей схемы.
— Si. Мы с Катариной очень дружны. — Темные глаза Рафаэля без всякого выражения смотрели на Сару. — Ты ее непременно увидишь еще до конца лета.
Неожиданное подозрение заставило ее сжаться, как стальная пружинка. Но ей тут же стало стыдно за себя и за свои мысли, и она постаралась обмануть проницательного Рафаэля.
— Уже поздно. День был очень тяжелым. Пожалуй, пойду-ка я спать.
Рафаэль улыбнулся ей ленивой улыбкой, в которой было что-то такое, от чего кровь быстрее побежала у нее в жилах. Не дав ей подняться со стула, он пробормотал:
— Momento, Сара. Мне вдруг очень захотелось узнать побольше о Гордоне. Не убегай.
— О Гордоне? — удивилась она, раздраженная тем, что ей опять приходится обороняться. Когда же до нее, как до жирафа, вошедшего в поговорку, дошел смысл того, что он сказал, она залилась краской. — Насколько я понимаю, Джилли уже что-то тебе наболтала.
— В ту ночь ты с ним спала? — с самым непринужденным видом спросил он.
— Не понимаю, как это ты не допросил Джилли «с пристрастием»?
— Cristo, за кого ты меня принимаешь? — воскликнул он с отвращением.
— Я вообще ее ни о чем не расспрашивал. Это она меня спрашивала. Она была расстроена тем, что увидела, и чем бы ты ни занималась в ту ночь, следовало было подумать о ребенке.
Разговор принял неожиданный для Сары оборот.
— Я бы ей все объяснила, если бы знала, что ее это интересует. Но когда он ушел, Джилли уже спала и больше ни разу про него не спросила! А у меня за последние два дня был полон рот хлопот.
— Виепо, но я жду ответа на свой вопрос, — нетерпеливо напомнил ей Рафаэль. — Я понимаю, насколько тебе трудно ответить прямо. Такая уж ты от природы, Сара. В вашей среде правду принято замалчивать или делать вид, что она не существует. Но, поверь, наш брак будет другим.
Сара была уязвлена и сбита с толку.
— А ты как думаешь?
Он не стал притворяться, что не понял ее ответа.
— Ты могла. Злость — не самый лучший советник женщины. А ты была на меня очень сердита, а если он уже был твоим любовником, то я бы не стал зарекаться, что это невозможно.
Сара вся кипела.
— Благодарю за доверие! Но, вообще-то, у меня нет привычки использовать свое тело как оружие мести. К тому же Гордон никогда не был и никогда не будет моим любовником.
— Muchas gracias, gatita, — пробормотал он мягко. — Но почему в твоем голосе столько горечи? Esta bien (Ладно (исп.). С Гордоном мы разобрались. К счастью. Он не настолько уж и интересен.
Сара насторожилась.
— Он хочет на мне жениться.
Рафаэль громко рассмеялся, чем вновь сбил ее с толку.
— Из всех возможных претендентов он меньше всего подходит на эту роль.
— Не вижу ничего смешного, — кисло заметила Сара, едва сдерживаясь от более колкого замечания. — Я отправляюсь в постель.
При свете свечи черные ресницы отбрасывали длинную тень на его твердые скулы.
— Неужели я похож на человека, который может этому воспротивиться? насмешливо спросил он.
Сара медленно поднималась по роскошной лестнице, все еще удивляясь способности Рафаэля мгновенно переходить от холодной задумчивости к безграничному веселью. Она вдруг вновь вспомнила о Катарине и опять на себя разозлилась. Ну и что из того, что он был дружен со своей кузиной? Хоть один друг в целом доме…
Чтобы отвлечься от навязчивых мыслей, она решила воспользоваться примыкавшей к спальне декадентской ванной. После дневного сна спать ей еще не хотелось. Когда, чуть позже, она залезла в теплую ласковую воду, мысли ее понеслись галопом.
Люсия ненавидела Рафаэля. Неужели же только из-за денег? По логике вещей Рамон и Люсия должны быть очень богаты сами по себе. Действительно ли Рафаэль разбил брак ее дочери или Люсия преувеличивала? А может, у Рафаэля и Катарины роман? А может, она сама становится параноиком? Очень даже может быть, подумала она, испытывая отвращение к себе. Ну, взять хотя бы весь тот шум, что она подняла из-за Сюзанны! А оказалось, что ее муж был тут же, радом с ней. Какое она имеет право задавать Рафаэлю такие интимные вопросы? Разве не она сама требовала от него развода?
К сожалению, разум и чувства очень редко являются союзниками, начинала понимать она. Мысль о том, что Рафаэль мог жить с другой женщиной, приносила ей нестерпимую боль. Вся ее жизнь была отмечена любовью к Рафаэлю, но, пока он был где-то там, далеко, эта любовь ничем ей не угрожала и ничего от нее не требовала, и потому боль была какой-то притупленной. Но сейчас все стало по-другому. Чувства вновь взяли верх, и если она будет не очень осторожна, то вновь выдаст себя с головой, как это уже случилось в Лондоне. К тому же сегодня она чувствовала себя особенно беззащитной.
Теперь она знает, почему Рафаэль с таким пренебрежением относится к своей семье и не понимает ее преданности семейным узам, от которой она и сама устала. Он вошел в этот дом, когда ему было семь лет от роду, и был вынужден бороться за выживание в стане врага. Сантовены всегда представляли для него угрозу, и только угрозу, и неудивительно, что он и не думал искать благосклонности ее родителей. У него на них просто не было времени, и именно его полное безразличие так разъярило ее отца.
К тому же Чарльз Сауткотт был слишком мелкой сошкой для человека, выросшего в таком окружении, признала она с раздражением. Как бы то ни было, Рафаэль потешил-таки свое самолюбие, доказав, что совершенно не годится на роль мужа.
— Ты еще не в постели?
Она не слышала, как дверь с легким щелчком открылась, и от неожиданности глаза у нее расширились. Одним махом она вскочила на ноги, лихорадочно прикрываясь полотенцем.
— Убирайся вон!
Его горячий золотистый взгляд медленно и совершенно бесстыдно заскользил по влажным изгибам ее тела, выступавшим из-под узенького полотенца.
— Сара… — хрипло пробормотал он тоном, какого ей еще ни разу не приходилось от него слышать. — Не двигайся, — приказал он, закрывая за собой дверь.
Она выкарабкалась из ванны.
— Открой дверь!
Не слушая ее, Рафаэль выскользнул из смокинга, ничуть не заботясь о том, что он упал прямо к его ногам на пол, и стал торопливо развязывать бабочку, не сводя с нее недвусмысленного взгляда.
— Я мечтал о тебе в ванне…
— Предупреждаю тебя, Рафаэль.
— О чем? — Он бросил на пол бабочку и с жестокой неумолимостью переключился на запонки белоснежной шелковой рубашки. — Лучше удиви меня. — Я люблю сюрпризы, — пробормотал он.
— Может, перестанешь раздеваться? — Сара, не в силах дольше сохранять ледяное достоинство, была уже готова завизжать, увидев в раскрытом треугольнике рубашки бронзовую, покрытую черными вьющимися волосами грудь.
— Ты предпочитаешь, чтобы я залез в ванну одетым?
— Если бы я была мужчиной, я бы швырнула тебя прямо в эту ванну! раздраженно крикнула Сара.
С запонками было покончено.
— Зачем меня швырять? Я и сам иду… по собственному желанию, — заявил он.
— Я не собираюсь делить с тобой эту ванну!
— Ты пуританка. Но не беспокойся, мы с этим справимся.
В его неожиданной улыбке ощущалось природное очарование и безжалостная решимость, та самая, что повела Ганнибала через Альпы.
На какую-то долю секунды его очарование захватило ее целиком, и если бы он сейчас ей приказал, она пошла бы танцевать для него на горячих углях. Но после короткого замешательства она взяла себя в руки: