Греков Юрий. На кругах времен

   - Вернее, она создана в сотнях моделей...Я удивленно поднял брови. ... - в фантастических романах.
   -Почему она не создана до сих пор? Если созданы вещи и не снившиеся самому разгоряченному воображению еще совсем недавно? - продолжал он. - Я скажу тебе... - Он помолчал. - Потому что создать машину времени не-воз-мож-но, - он сделал сильное ударение на последнем слове, произнеся его по слогам. - Точно по тем же причинам, по которым невозможен вечный двигатель - это расходится с единственно вечными законами - законами природы, - он умолк и, мне показалось, с интересом поглядел на меня. - Так вот. Я сделал эту самую машину.
   -Какую машину? - привстал я.
   - Времени. Какую же еще, - он явно наслаждался моей растерянностью. Как я сообразил потом, это было маленькой местью за мою агрессивность в начале разговора. Но разозлиться мне он не дал.
   -Никакой машины времени нет и не может быть, - заговорил он серьезно. - Во времени нельзя двигаться туда-сюда. Нет ни временных туннелей, нет ни аппаратов с велосипедными седлами. Если их построить, они, конечно, будут двигаться, но не во времени, а вместе с ним. Как все существующее. Как само время.
   У меня в голове стало темнеть. Чего он все-таки хочет?
   -Но способ проникнуть в прошлое есть, .
   продолжал Циг. - Не механический, лежащий в основе идеи, о которой мы говорили. А принципиально совершенно иной. Я назвал бы его передвижением в памяти. Что такое память?
   -Ну, если коротко, - ответил я, почувствовав себя в близкой области, память - это консервация информации.
   - Информации об окружающем- мире?
   - Конечно.
   -И во временной последовательности?
   - Консервация - да. Выдача - не обязательно.
   - Отлично. - Он казался довольным. - А теперь я расскажу тебе об одном наблюдении, которое сделал не я. И слышал я о нем в пересказе. Информация, что называется, через пятые руки, Суть в следующем... Хотя нет. Скажи, тебе снилось когда-нибудь, что ты падаешь с какой-то огромной высоты?
   -Это очень распространенное сновидение.
   -Помнишь ли ты панический, я бы сказал, животный ужас, который охватывает в этом сне?
   -Да, это страшновато.
   -И еще один вопрос: хоть раз ты долетел до земли? Или просыпаешься раньше?
   Я попытался вспомнить:
   - Пожалуй, от страха просыпаешься до конца падения.
   Он торжествующе посмотрел на меня.
   - Вот в этом и заключается древнее наблюдение. Все падают и никто - до конца. Вот как объясняет свое, я сказал бы, гениальное наблюдение его автор, или, может быть, пересказчик. То, что я сейчас скажу, тебе, специалисту, покажется банальным, дилетантским утверждением: все дело в наследственной памяти.
   Я рассмеялся.
   -Подожди, - сказал он. - Я не собираюсь читать тебе лекций по твоему профилю. Ты сам сказал, что память - это консервация информации.
   - Ну и что?
   -А такой распространенный сон говорит, по-твоему, о том, что предками подавляющего большинства людей были летчики и канатоходцы, оставившие им подсознательное воспоминание об ужасе падения?
   Я промолчал, ища подвоха в этом вопросе.
   -Ну, ладно, - махнул он рукой. - В общем, это воспоминание куда древнее. Обезьяна, сорвавшаяся с ветки в доисторическом лесу и упавшая на землю, либо разбивалась вдребезги, либо попадала на обед какой-нибудь зверюге, которая только этого и ждала. Но иногда ожидания этой самой зверюги бывали обмануты. Не долетев нескольких метров до земли, обезьяне удавалось ухватиться за сук и она оставалась жива. Каков диапазон впечатлений, доступных примитивному мозгу? Боль, холод, тепло, страх. Страх. Ужас, испытанный нашим хвостатым прапредком, прочно закрепился в наследственной памяти потомков вместе с отсутствием воспоминания о конце падения, которого не было!
   Все, что он говорил, было верно. Я просто никогда не задавался целью взглянуть на дело под таким углом. Так я и сказал Цигу.
   - Послушай, ты так ничего и не понял, - с сожалением проговорил он. - А еще психопластик. Я ведь тебе не о самом факте наследственной памяти толкую. Этот обезьяний ужас, который испытываем мы, свидетельствует о непрерывности цепи между нею и мной, между нею и тобой, между нею и всеми людьми. Это значит, что если разбудить клетки, откуда к нам в сон врывается единственный прорвавшийся сигнал, то мы вскроем консервную банку со всеми впечатлениями этой обезьяны, иными словами, очутимся в мире, окружавшем ее, проще говоря перенесемся в самих себе на миллионы лет назад!
   Я похолодел. Если цепочка непрерывна, а это несомненно, то в кладовой памяти мы можем взять с полки любую "консервную банку" и, вскрыв ее, оказаться в любой на выбор эпохе человеческой истории!
   - Ну, наконец-то, - сказал он с насмешливым облегчением.
   -Хорошо, - остановил я его. - Ты в самом начале сказал, что нужна моя помощь. В чем же она может заключаться? Не в том же, конечно, чтобы я подтвердил выводы, которые ты сделал.
   -Нет, дело в том, что я сделал консервный ключ...
   Это был тот самый аппарат, из-за которого вместо силового кресла я сидел на жестком футляре.
   - Послушай, - осторожно опросил я, - а ты уже пробовал?
   -Да. В записке, которую я тебе оставил, - результат третьего опыта. Прежние два еще темнее. Где-то пересекаются континуумы. Получается, будто я вместо одной вскрываю две, а то и три банки и все вперемешку.
   - Чем же я могу тебе помочь?
   - Я хочу, чтобы ты попробовал сам. Твои собственные ощущения могут дать тебе материал для анализа. По-моему, барахлит настройка прибора.
   Может быть, ты подскажешь, это ведь твоя область.
   Так начался опыт. Циг переключил тумблер. "Экранировка, - пояснил он, чтоб в твою память не влез еще кто-нибудь".
   ...Кромка берега была еле различима не потому, что была далеко. Какой-то все время неуловимо меняющейся и почти не существующей линией она изгибалась, выпрямлялась, свивалась кольцами в совершенной темноте. А еще дальше за ней лежала черная, как пустота, полоса, вытянутая стоящей на ребре линейкой. Все это было позади, мы не видели этого, но знали, что это есть. Мы плыли, то медленно, то стремительно поднимаясь вместе с огромной волной, как песчинки, взметнутые порывом ветра к самым облакам. И с этой высоты мы еще лучше знали, что у нас за спиной, и что произойдет сейчас. И оно произошло. Где-то в невидимости, за черной стеной возникло слабое пятнышко света, и через какую-то долю секунды весь горизонт вспыхнул широкой расплавленной полосой. И вниз от нее, через пальмовый лес, к морю, рванулись брызжущие огнем стремительные потоки. И стало светло, как днем. И мы увидели, что мы не одни. Позади, впереди, справа, слева, во все концы плыли люди. Мерные волны покачивали их, как детские мячики. Я знал, что Ольхэ не умеет плавать, но вовсе не удивлялся тому, как она, плавно вынося руки над водой, загребает рядом со мной. Только успел удивиться, почему до сих пор не появились акулы. Бегущие вниз потоки с шипением ворвались в море, и паром окутало берег, и вода стала теплее и продолжала теплеть. И тут раздался грохот, который шел со всех сторон, отовсюду, как будто мы были в центре шара. Я сначала даже не понял, что это грохот - он был настолько огромен, что терялся где-то на грани слышимости. А вода становилась все теплее, одновременно желтея. "Ну, а теперь акулы и вовсе не появятся, - подумал я, - они не любят жары", и вдруг почувствовал, что руки мои увязают в воде, она стала плотной и желтой, как жидкая глина. И тут появился откуда-то сбоку небольшой паром с колесами, лопасти которых медленно шлепали по густой воде.
   -Эй! - крикнул нам какой-то парень в плавках. - Мы спасатели!
   -От чего спасатели? - подумал я. Паром подшлепал к нам, и рыжий в плавках снова крикнул:
   -Сначала женщина!
   Но мне почему-то не понравилось выражений его лица, и я, подсадив Ольхэ, крепко вцепился в борт и вскарабкался вслед за нею. И в ту же секунду паром рванулся с места. Это было так неожиданно, как если бы карета с выпряженными лошадьми вдруг сорвалась бы с места и помчалась со скоростью гоночного автомобиля.
   -Ах ты, гад! - сказал я рыжему. Он только ухмыльнулся в ответ и отошел. Но в глазах его было недоумение, а может быть страх. На маленькой палубе сгрудились какие-то люди, в плавках и купальных костюмах. А паром летел, разрезая желтую воду. Потом стало темно, и я забыл, что позади расплавленное небо и неслышимый грохот. А потом паром на той же бешеной скорости влетел в какую-то узкую вертикальную щель с черными стенками. Щель была вдвое уже парома, но он продолжал скользить вперед, даже не задевая бортами черных стен. И когда движение исчезло, на одной из стен появилась вертикальная лесенка и рядом табличка, как в купейных вагонах. Только вместо номеров мест на табличке было написано "Прапор фон Папен". В узком, неярком и захламленном коридорчике я огляделся и, когда обернулся, увидел, как кто-то широкий и плоский кладет руку на плечо Ольхэ. Я развернулся и хлопнул тыльной стороной ладони по щеке его, но в тесном пространстве удар получился обидно несильным. А он, ухмыльнувшись, сказал:
   "Гм..." И в ту же секунду он исчез, а на каком-то ящике, стоявшем тут же, остался лежать целлофановый пакет, в котором были ажурные, из каких-то цветочков чулки. В какой-то исчезающе малый миг я понял, что чулки оставил он, и оставил их Ольхэ. А она тут же принялась разглядывать их на свет, которого почти не было...
   Они лежали посреди большой комнаты на каком-то странном ложе, похожем на громадную шкуру. Они лежали рядом, обнаженные, касаясь друг друга, чувствуя, что надо что-то делать, и не зная, что надо делать, потому что они и не могли знать, что надо делать. Потому что они были очень молоды. И наконец она, приоткрыв губы и закрыв глаза, прижалась к нему и стала целовать его тело, а он сжимал ее изо всех сил...
   - Видишь, какое у него большое тело, - сказала Ольхэ, - и какие они молодые...
   И в этот миг она вдруг отстранилась от него и, быстро поднявшись, с нахмуренным лицом шагнула к распахнутому окошку.
   -Так и есть! - сказала она, не оборачиваясь назад, в комнату. - Они здесь!
   Снизу под окном на высокой куче гравия стоял грузовик. А в его кузове сидел человек и ждал. Услышав ее, он потянул руку из кармана, но она резким движением вырвала у него пистолет и подняла дуло. "Но-но!" - с угрозой сказал человек, сидевший в кузове, и вытащил второй пистолет. Она вырвала и его. Второй пистолет был игрушечный. И тогда она выстрелила. Человек мешком осел на пол. И тогда открылась дверца кабины и тот, что был с чулками, выглянул, с уважением ухмыляясь. Дверца тут же захлопнулась. И исчезло все.
   Это было за четыре года до того, как я родился. Это было за семь лет до того, как родилась Ольхэ. Это было через двадцать лет после того, как взорвался вулкан Кракатау...
   Туман разошелся, и я ошалело огляделся. Циг деловито хлопотал у аппарата. Через секунду он обернулся ко мне.
   - Видишь, как путает?
   - Послушай, но ведь это невероятно!
   Я пробормотал еще несколько невнятных, бессвязных фраз и замолчал.
   - Первый раз я тоже так, - ободряюще улыбнулся Циг.
   В тот день я не мог рассуждать - мысли разбегались, как мыши. Встретившись с Цигом назавтра, я попросил его, прежде чем искать решение, рассказать мне нет, не принцип, а порядок, если можно так выразиться, работы его аппарата.
   Коротко это выглядит так. Энергии поля для "консервного ключа" нужно очень много, и поэтому он может вскрывать "крышки" в присутствии лишь одного человека. Иначе говоря, в память одного человека могут проникнуть не больше двух исследователей, включая его самого. Задача состоит в том, чтобы отработать точность настройки и достичь максимального эффекта присутствия в совершенно определенной точке времени...
   В общем, я додумался. С точки зрения здравого смысла это было, конечно, неудобно. Какая хозяйка, войдя в кладовку, станет перебирать все банки подряд? Так прежде не поступал и Циг. Он устанавливал включатель сразу на желаемое время. Я предложил проходить всю временную цепочку последовательно: не наугад, а от верхней точки вниз. Мы совершили несколько мгновенных перемещений, и через неделю у нас была шкала темпоральной локации. Теперь мы уже знали, где что лежит, как выразился Циг.
   - Послушай, Рете, а почему мы не видим друг друга?
   - То есть?
   -Ну, в другом времени. Мы ведь отправляемся в одну точку времени. Все видим одинаково, а друг друга не видим?
   Тут уж я не мог упустить возможность поддеть Цига за все его прежние насмешки.
   -Да, - сказал я, - сложно. А может быть, не все обезьяны были знакомы?
   -Что? - воззрился на меня Циг.
   - Чудак-человек, мы же видим только то, что есть в памяти. В моей нет тебя, в твоей нет меня. Как же можно увидеть то, чего нет? А себя ты видишь? Конечно, нет. Нас ведь не может быть в собственной памяти дальше тридцати лет назад. Так что путешествовать мы можем спокойно, как в шапке-невидимке.
   Шкала локации была готова, и Циг предложил провести серию контрольных опытов.
   На этот paз мы собирались проверить аппарат на крайних точках: сначала влезть в шкуру праобезьяны, а потом возвратиться в свой собственный вчерашний день. Сравнение впечатлений от путешествия во вчера с тем, что мы помним сами, должно было показать степень точности наших впечатлений от путешествия в другую крайнюю точку.
   Циг медленно вращал верньер. Как обычно, стены расплылись, и с каждым поворотом верньера колышущаяся масса тумана подступала все ближе к нам. Я следил за руками Цига. Стрелка подошла к 1473 году минус времени и остановилась. Циг продолжал вращать верньер, но стрелка не двигалась. Я приподнялся, чтобы взглянуть поближе, и вдруг окружающий нас туман вспыхнул ослепительным светом, идущим отовсюду. Когда через мгновение я открыл глаза я увидел вокруг себя высокие заросли. Я был зажат между двумя стволами так, что побаливало плечо. Это на минуту отвлекло мое внимание от того, что происходящее со мной - невозможно. Я не могу быть зажат между деревьями, я вообще не могу чувствовать боли, тепла, холода - потому что меня здесь нет. Для этого мира я фантом. Сквозь меня можно проехать, пройти, потому что я не только не видим, но и не осязаем в этом мире, в котором меня нет.
   Все это мгновенно пронеслось у меня в голове и испарялось. Я увидел себя, свои руки, тщетно пытающиеся вытащить из ловушки своего владельца. Я увидел свое тело, которое в действительности должно было находиться на невероятно далеком временном расстоянии от меня. А через секунду стоявший в двух шагах куст шевельнулся и из-за него вышел... Циг! Мы с ужасом воззрились друг на друга. Потом он помог мне выкарабкаться, и мы уселись на траве, не в силах заговорить- происшедшее было ужасно, и оба мы это понимали.
   Циг заговорил первым:
   - Послушай, Рете, мы, конечно, придумаем, как выбраться...
   - Не нужно, Циг. Конечно, придумаем. Но прежде, чем придумывать, нужно понять, что произошло.
   - Произошло то, что не могло произойти. Во всяком случае, это настолько невероятно, что даже сама возможность не приходила мне в голову. Мы материализовались в собственной памяти.
   -Почему?
   -Это мы узнаем, когда вернемся.
   -А когда это случится?
   -Вот этого не знаю...
   -Хорошо, тогда давай решим, что делать сейчас...
   Мы находились в неизвестном месте. Следовало узнать - где. Мы не знали, на каком языке объясняются туземцы, и даже если б знали, это бы нам не помогло, мало знать название языка, надо знать язык. По нашему отсчету, мы находимся в 1473 году минус времени. Какой это год по местному отсчету? На какой стадии находится общество? Ни Циг, ни я - не историки. Ошибка в 200 лет может быть качественной. Мы одеты так, как одеваются в нашем времени. Здесь же это может показаться странным, неприличным, ужасным.
   Мы не знаем, когда сможем послать сигнал о помощи и как послать.
   Когда мы детально обсудили наше положение, у меня уже окрепла мысль, которую я вначале отверг. Выхода у нас не было. Так я и сказал Цигу.
   -Нам придется нарушить второй и третий законы психоохраны.
   -Какие законы? - удивился Циг. Конечно, Циг не мог знать этих законов, потому что нарушить их мог только психопластик.
   - Я сниму у себя психоограничение гапноза, которым запрещено пользоваться в нашем времени, и расторможу у нас обоих телепатические центры, что запрещается третьим законом. Циг подумал и сказал:
   - Это выход. Мы сможем узнать все, что нам нужно, не зная языка. И в случае опасности-гипноз. Но почему ты называешь это нарушением? Законы ведь запрещают использование телепатии и гипноза в нашем времени, а не в любом?
   Я не стал объяснять Цигу, что это этические законы.
   Времени было мало, и, попросив Цига помолчать, я концентрированным усилием воли нейтрализовал психоограничение гипноза и растормозил телепатический центр у себя. Через минуту я проделал то же самое с Цигом, предварительно усыпив его на мгновение, так что он даже не заметил. Теперь мы могли разговаривать друг с другом, не привлекая внимания. И тем же способом говорить с любым человеком ему и в голову не придет что-либо заподозрить.
   -Ну что ж, не станем терять времени. Через несколько сотен шагов мы выбрались на свободное .место. Неровная, лишенная деревьев и больших камней полоса рассекла заросли. Мы зашагали налево, - нам было безразлично, в какую сторону идти. В обоих вариантах выбор являлся случайным.
   Солнце клонилось к вечеру. Мы уже начали уставать, хотя Циг в Академии Времени был вторым по семиборью, а я совсем недавно прошел циклическую тренировку на Кулоне, в условиях повышенного тяготения.
   И тут позади послышался приближающийся шум. Из-за поворота выбежала пара животных, таща за собой громоздкое сооружение на колесах, страшно грохотавших на неровностях дороги. Таких животных мы знали, - в предыдущие поездки в память мы узнали, что в определенный период человеческой истории они использовались для перевозки людей и различных грузов.
   Карета (так называется это средство передвижения) проскочила мимо нас и, проехав несколько десятков шагов, остановилась. Человек, управлявший движением, соскочил и замахал руками, что-то крича.
   -По-моему, нас зовут, - сказал я Цигу.
   -Ну, держись, - шепнул Циг, - первая проверка...
   Увидев, что мы идем, человек наклонился, и что-то сказал кому-то сидевшему внутри и снова уселся на возвышении в передней части кареты. Когда мы подошли, дверца кареты распахнулась, и грузный человек в странной одежде что-то громко оказал. Я перехватил его мысль и послал общую телепатему: "Мы люди. Идем вперед". Он разглядывал нас, переводя взгляд с меня на Цига. На нас хлынул целый поток обрывочных мыслей, большинства которых мы не поняли, не зная многих понятий. Но главное я уловил и послал приказ: "Не удивляйся". Его лицо разгладилось, тень подозрения исчезла. Он спросил, и я, расшифровав вопрос: "Кто вы?",-послал ответ: "Такие же, как ты". На лице его появилось изумление, а в голове забушевал целый рой мыслей, забивающих друг друга. "Где же ваши одежды?" - перехватил я новый вопрос и послал приказ: "Подумай. Выбери самое вероятное объяснение".
   Я схватывал каждый его вопрос раньше, чем он успевал открыть рот, и стоило труда не ответить сразу, а дождаться, пока он произнесет несколько ничего не значащих для нас звуков.
   Получив мой приказ, он быстро нашел объяснение: "У вас отняли...?" Кто отнял - я, не понял, не найдя аналога примененному им понятию. Но поскольку это объяснение с его точки зрения было правдоподобным, я ответил: "Да".
   Но мы с Цигом оба чувствовали, что у него в мозгу копошится подозрение, причина которого нам не была ясна. "Они говорят, что они такие же, как и я... Одежды у них отняли... Это возможно - на дорогах опять неспокойно... Опять эти... Но не могли же у них отнять...?" И я увидел возникшие у него в мозгу склоненные головы людей, одетых, как и он, в длинные коричневые одеяния. И у всех у них, старых и молодых, на макушке не было волос. И слово, которое он произнес, мы поняли сразу. И тут же я услышал мысленный приказ Цига: "У нас тоже есть тонзуры!"-Я подхватил:
   "Есть!" Он внимательно осмотрел наши макушки, и я почувствовал, как он удовлетворенно обмяк.
   Разговор затягивался, напряжение с непривычки быстро росло, нужно было передохнуть. Взглянув на Цига, я понял, что он думает о том же, и приказал нашему собеседнику: "Пригласи нас поехать с тобой".
   Он показал на узкое сиденье напротив себя. Как только карета тронулась, я приказал ему уснуть, чтобы избавиться от неожиданных .вопросов.
   Но Циг сказал:
   -А почему бы не расспросить его, пока он спит? Это была хорошая мысль. Я перестроил сон толстяка в гипнотический. Увы, мы не много поняли из того, что он нам рассказал. И сейчас, когда я знаю неизмеримо больше, чем в тот, первый, день, я мог бы расшифровать его бессвязный рассказ так: "Повелением его Святейшества Палы (звание главного монаха) он, Бонифаций (имя нашего попутчика) из Мантуи (местность), назначен настоятелем (руководителем) бенедиктинского монастыря близ Вероны (монастырь - место, где живут монахи. Монахи - люди, посвятившие себя служению богу, - по их представлениям, некоему, управляющему миром, или одному из его коллег. В данном случае Бенедикту). Это приятно. Такое доверие. Но заботы! Монахи глупы, невежественны. Ленивы! Хорошо настоятелю болонских бенедиктинцев. Говорят, у него один из монахов-ученик самого Гусениуса, алхимика из Гейдельберга. Поговаривают, что он почти открыл тайну превращений свинца в аурум. (То и дело среди остальных мелькал образ "аурума". Анализ убедил меня, что это первичный металл, который у нас называется тран. Здесь он служит мерилом всех без исключения ценностей. Это непонятно, но это так). Нам бы такого!.. Beati possidentes!.." (Счастливы владеющие (лат.).)
   Мы с Цигом переглянулись. Кто бы ни был этот ученик Гусениуса, но аурум он, конечно, добывает не мановением руки. Ему нужна лаборатория. Самая примитивная, возможно, но все же лаборатория. И если Бонифацию так нужен аурум, мы можем ему сделать сколько угодно - в нашем времени превращения вещества давно перестали быть загадкой. А взамен он даст лабораторию, пристанище, безопасность и, наконец, возможность изготовить сигнал и дождаться помощи. Обсудив все варианты, мы разбудили Бонифация. Пользуясь понятиями, усвоенными за время его сна, я сказал ему:
   -Бонифаций, тебе нужен аурум?
   Он ошарашено воззрился на меня, и в голове у него всплыл странный образ: человек с рогами и длинным хвостом.
   Но я продолжал:
   -Мы бедные странствующие бенедиктинцы. Пока ты спал, мы решили оставить бродячую жизнь и поселиться в монастыре. Если ты примешь нас, ты не пожалеешь. Мой спутник, брат Циг, величайший алхимик, получивший знание от самого Гусениуса Гейдельбергского. Я тоже его ученик. Если ты дашь нам кров и место для работы, ты получишь столько аурума, сколько захочешь.
   В продолжение всей этой телепатемы Бонифаций сидел, раскрыв рот. Он бессвязно ответил:
   -Братья, мой монастырь... Братья ждут вас! О, аурум!..
   В общем, он был в трансе, и в голове его творилось нечто невообразимое. К счастью, вскоре карета подъехала к воротам в стене, окружавшей несколько строений с куполообразными крышами, которые в лунном свете были видны издалека. В маленькое окошко выглянул человек, и, узнав нашего попутчика, поспешно отворил ворота.
   Когда мы вышли из кареты, я послал Бонифацию телепатему: "Пусть нам отведут место для ночлега. Вели прислать одежду. Будем спать. Дела - завтра".
   Он засуетился, и через несколько минут человек со связкой бренчащих предметов отвел нас в небольшую комнату с каменными стенами и сводами. Он же, спустя некоторое время, принес нам тяжелые одеяния, похожие на то, что было на Бонифации и на нем самом.
   Тут мне пришла новая мысль. Я посоветовался с Цигом. Он одобрил. Тогда я велел нашему сопровождающему: "Сядь".
   Система Геда-Борса, запрещенная Восьмым законом психоохраны, как известно, дает возможность установить особый контакт мозга с мозгом, и - либо передать другому всю информацию, содержащуюся в мозгу индуктора, либо переписать с мозга перципиента его информацию в свой.
   Боже! (Я все чаще пользуюсь местной терминологией). Какой же мусор был в голове этого человека! Но мы получили все, что хотели:
   язык, представление о мироощущении и мировоззрении наших новых современников, весь комплекс житейских правил. Короче, мы узнали все, что он знал сам. Теперь мы знали, как себя вести. Разбудив ключаря (я вынужден воздержаться от объяснения терминов - это заняло бы слишком много времени. Если мы не вернемся, Большой Анализатор Академии без особого труда расшифрует все. В противном случае, мы это сделаем сами по возвращении). Итак, разбудив ключаря, мы велели ему принести бритву и отпустили его. Теперь мы знали, что такое "тонзура", что такое "бриться". Мы даже довольно уверенно - информацию получили и двигательные центры - выбрили друг другу макушки. Так мы превратились в фра Цига и фра Рете. Теперь, когда мы решили все вопросы, мучившие нас сразу после катастрофы, дальнейшее нарушение законов психоохраны было бы неэтичным. Я снова затормозил телепатические центры у нас обоих и усилием воли установил у себя психоограничение гипноза. Мы улеглись на узкие твердые ложа и уснули.
   Вышло все, как мы и предполагали. Разбудить нас не решились, но, как только мы проснулись, патер Бонифаций буквально влетел в нашу келью. На лице его были написаны одновременно недоверие, жадность, страх - целая гамма вполне отвратительных чувств, которые и без телепатии показывали, какого рода мысли вертятся у него в голове.
   Подробности разговора я опускаю. Мы подтвердили патеру наше намерение остаться, а также обещание насчет аурума.
   В лаборатории, оказавшейся темным, закопченным помещением, уставленным сосудами из прозрачного хрупкого материала, мы нашли различные примитивные орудия, назначение которых нам было понятно благодаря Геду и Борсу.