Спустившись вниз, Арсений Алексеевич направился к камере «Ж-666». Редкие умники, знавшие о существовании камер или работавшие тут, высказывали предположения, что Ж означает обнадеживающее – «жизнь», другие скабрезничали: «жопы», порванные клещами…
   Цифры и буквы на дверях камер, как и все остальное здесь придумал Архимандритов. И никто из его сотрудников не подозревал, что в каждых значках на двери заложен глубокий, прямо-таки сакральный смысл. И что если сложить эти буквы и цифры в определенном порядке в ряд, то получится изречение, фраза, которая, несомненно, будь она озвучена, стала б не менее крылатой, чем «Жребий брошен. Рубикон перейден» Гая Юлия Цезаря.
   Когда открылась дверь, и вошел Архимандритов, пленник сразу же вскочил с деревянной кровати, на которой лежал в изнеможении. Архимандритов, словно совершая таинственные манипуляции, плавно провел ладонью и холодно спросил:
   – Ну что, Исай, ты звал Дьявола?
   Гейер-Генерозов весь сжался, его тело словно уменьшилось, зрачки расширились сплошной серой массой и закрыли белки его глаз. Он упал на колени, из горла раздался клекот. Но Архимандритов разобрал, что он сказал.
   – Не бросай меня. Я звал тебя, и ты пришел.
   Исай редко обращался к Архимандритову на «ты», и сейчас он попросил именно так. Неизвестно, дрогнуло ли сердце Арсения Алексеевича, торжество или сочувствие мелькнуло в нем, когда он тихо приказал:
   – Встань, Исай. Пойдем. Зачем тебе быть на первом этаже? И чуть помолчав, словно и далее испытывая терпение страдающего друга, продолжил фразу успокоительным:
   – Пойдем, работы много. То был единственный случай, когда он был на грани роковой черты, жестоко проученный за промах.
   И когда, казалось бы, пришла наконец пора показать боссу выпускника академии капитан-лейтенанта Ивана Румянцова, Гейер-Генерозов поостерегся; что-то в нем подсказывало, что еще рано, что вот-вот… чуть погодя… Хотя бы потому, что Арсений Алексеевич имел свою методу проверок для допускаемых в святая святых своего аппарата, а правильнее будет, – в свой адов ад.
   Так выпускник убыл для прохождения дальнейшей службы на Северный флот. А вслед за ним последовал приказ о досрочном присвоении воинского звания «капитан 3-го ранга», как блестяще, с красным дипломом и золотой медалью закончившему военный вуз офицеру.
   Иван, заносчивый юноша, мечтающий о скорой карьере… напичканный знаниями молодой человек, искренне желающий приносить пользу своему Отечеству…
   И уже на первом месте службы Иван Румянцов проявил инициативу, за которую другой бы офицер поплатился головой. Когда Исай Львович узнал, что тот оказался в Норвегии, на одной из военных баз НАТО, без санкции на то! – он чуть не принял решение об уничтожении офицера, этого молодого горячего выскочки, показывающего недюжинный норов. Такие могут быть опасны для кого угодно; преданные служаки, они могут стать опасны, в первую очередь, для непосредственного начальства. Но что-то заставило не спешить. И генерал, выбрав удобный момент, доложил боссу. А пока он выбирал тот самый удобный для себя момент, Румянцов завершил продуманную им же самим операцию и возвратился на северную базу.
   Архимандритов, выслушав своего генерала, сказал:
   – Сейчас весна. Его надо отправить в отпуск. А там решим, что надо делать.
   Кто-кто, а Гейер-Генерозов знал, что за фразой «а там решим, что делать» следовали две развязки: либо повышение статуса, либо уход в небытие. Оставалось выждать.
   Но тогда, когда у молодого офицера заканчивался отпуск, генерал неожиданно слег в госпиталь. А по выходе оттуда узнал, что по личному решению секретаря ЦК Арсения Алексеевича Архимандритова Румянцов с паспортом сотрудника Министерства внешней торговли на имя Мезенцева Алексея Васильевича отправлен в Демократическую Республику Вьетнам.
   А еще спустя чуть менее года Исай Львович будет причастен к спецоперации по вывозу из Вьетнама чудом спасшегося Мезенцева. Операция, осуществленная там капитаном 3-го ранга достаточно успешно, стоила карьеры сотрудникам торгового представительства в Хайфоне, – они были отозваны в Москву, вернее, эвакуированы. А Мезенцева по просьбе главы правительства ДРВ товарища Фам Нав Нода назначили во вьетнамскую правительственную группу представителем советского Минвнешторга.
   В новой должности он проработал всего лишь месяц, как неожиданно для себя был захвачен неизвестными людьми. Как выяснилось позже, из органов безопасности Вьетнама. Следствие по так называемым преступлениям Мезенцева вел полковник Фам, закончивший в Советском Союзе Краснознаменный институт имени Дзержинского и блестяще владевший русским языком. А так как молодой советский офицер, разоблачивший заговор по поставкам некачественной продукции в Союз, перешел дорогу и полковнику Фаму, лишив того солидного куша, то специальным решением какой-то «особой комиссии» Мезенцев был приговорен к смертной казни. О чем его с беспристрастным старанием, выдающем в нем садиста, уведомил полковник. Маленький, толстенький, со щелочками вместо глаз, Фам говорил тенором, всегда чуть улыбаясь; казалось, легкая улыбка вообще никогда, даже во время сна, не сходит с его круглого лоснящегося лица.
   После многих дней пыток Мезенцева усадили в стальное кресло и плотно закрепили все тело, впечатав в подлокотники врезающимися в кожу жгутами руки и ноги, чтобы он не мог даже шевельнуться. Профессионалы кровавых дел, крутившиеся вокруг него мелкими узкоглазыми бесами, равнодушные в своей жестокой исполнительности, ловко зафиксировали его подбородок и лоб жесткими ремнями, чтоб он не вращал головой.
   Прямо перед ним была натянутая огромная белоснежная простыня.
   Он не знал, что ждет его на сей раз, и сможет ли выдержать новое испытание…
   А когда простынь съехала, перед ним оказалась всего лишь механическая игрушка… расстрельная машина с семью устрашающими стволами. По приказу Фама установка заработала. Что-то обжигающее пронеслось мимо плеч и головы Мезенцева; и мгновенно, только услышав треск сзади, он понял, что горячее, раскаленное – это пули. Отчегото возникло осознание, что шквал горячего воздуха длится давно, и уже никогда не кончится…
   В какой-то миг Мезенцеву показалось, что его сознание, вмещающее лишь отдельные проблески последних мыслей, повисает матовым сгустком слева, и самой-самой последней осознанной мыслью в этом бесценном сгустке мелькает та, что… душа покидает его, отлетает, растворяется… А еще он чувствует тело, растерзанное раскаленным металлом, но это чувствование остается за пределами человеческого сознания…
   Потом все резко куда-то исчезло. Ни мыслей, ни мучений, ни существования, ни даже надежды на жизнь или смерть…
   Он пришел в себя от плеска воды. Весь отекший от многочасовых избиений и пыток, с кровоточащими ногтями на руках и ногах, изорванными стальными иглами, он едва-едва разлепил глаза на запухшем лице. И в светлые щелочки увидел сначала свет, а после два – три расплывчатых вьетнамских лица, на разном удалении. И снова услышал всплеск. Он понял, что лежит в джонке, когда двое из присутствующих поднимались, и то, где и на чем лежало полумертвое тело Мезенцева, стало раскачиваться из стороны в сторону. Тогда как вьетнамцы цепко схватили его за руки и ноги, резко рванули и словно груженый мешок, сбросили в реку. Он полетел вверх тормашками, успев глотнуть воздух. Когда же вынырнул, держась из последних сил в воде, ни джонки, ни вьетнамцев уже не было, но… Но то, что он увидел, сразило его истерзанное воображение до последнего предела. Перед ним был… гигантский дракон!
   Когда-то в детстве первоклассник Ваня получил в подарок от деда коробку цветных карандашей, на которой был изображен яркий, красочный дракон, растянувшийся по всей длине коробки. Чудище имело раскрытую пасть с острыми белыми зубами, из которой высовывался красный язык. Шею гиганта украшали разноцветные ленточкиполоски… И тут же, вдруг, дракон с той картинки, возникший в мозгу Мезенцева, превратился в огромного крокодила, находившегося на расстоянии вытянутой руки.
   Инстинктивно отстраняясь, Иван-Алексей изо всех сил пытался сдвинуть свое тяжелое тело, но неожиданно почувствовал, как что-то шершавое и жесткое уперлось в лопатку. Оглянувшись, он обнаружил еще одного крокодила.
   Опасность и ужас, – не те определения, которые могли бы передать хоть толику его тогдашнего душевного состояния… Он выжил, и хотел выжить и далее…
   Нырнув поглубже, он пытался проплыть от этого места как можно дальше, но повсюду натыкался на крокодилов. Их было много: десять, двадцать, сто…
   И вдруг, словно в чудесной сказке, перед его глазами возникла воздушная струя фиолетового цвета, не больше 10–12 сантиметров шириной. Один ее конец лег на воду и дорожкой начал уходить от него, словно маня за собой. Он почувствовал, как откуда-то в него вливаются силы, сделал хаотичные движения руками и… вразмашку поплыл за этим фиолетовым следом. Медленно и неохотно, но – как по волшебству – расступались в разные стороны тяжелые массивные крокодильи туши. Он прекратил загребать руками и ногами, когда его локти и колени буквально врезались в песчаный берег. Осознание того, что чудища могут плыть сзади, заставило его выбраться на песок и подняться на ноги. Он был изможден, но даже несмотря на это, – как ему показалось, – бросился со всех ног через песчаную косу к джунглям, видневшимся метрах в пятидесяти от него.
   Найдя краткое прибежище под увитой лианами пальмой, Иван ощутил, как саднит все тело, как мучительно больно, бездвижимо, невыносимо… и как мало у него времени на то, чтобы связаться с вертолетом и просто выжить…

Глава 12

   Сразу после разговора с капитаном 1-го ранга Иваном Румянцовым о планируемой в будущем операции «Снежный юг», генерал армии Исай Львович Гейер-Генерозов был вызван в кабинет к секретарю ЦК Архимандритову.
   В тот день Арсению Алексеевичу нездоровилось. Это был редчайший случай, когда всесильный Папа Сеня чувствовал недомогание. Никто и никогда, даже из самого ближайшего окружения не слышал о том, что он когда-либо болел или нуждался в медицинской помощи.
   Встреча со старейшим коллегой и даже можно сказать, другом, генералом армии Исаем Львовичем Гейер-Генерозовым проходила в конце дня. Кто-то однажды заметил, что Исай чувствует себя у Архимандритова человеком его тени, – и это несколько сложное для восприятия определение было более чем точным.
   Войдя в салон, Исай Львович сделал учтивый поклон в адрес патрона и сел в «свое» кресло в ожидании первых реплик, из которых можно будет узнать, о чем пойдет разговор. До смерти товарища Сталина Исай всегда обращался к Арсению на «ты», но после смерти вождя он с ужасающей очевидностью ощутил, что сильнее его патрона больше нет никого во всей партии и во всей стране, – после чего стал почтительно обращаться на «вы», нередко прибавляя: «вы, весьма уважаемый Арсений Алексеевич». Несколько раз Архимандритов пытался остановить своего верного соратника, считая, что тот заслужил право обращаться к нему по-товарищески, почти доверительно по имени и на «ты».
   Но Генерозов оказался непреклонным в своей почтительной робости верного пса.
   Сидя за столом, Арсений Алексеевич сквозь неплотно прикрытые веки рассматривал Исая. Словно испытывая того на терпеливость, как он незадолго до этого молчал, измеряя терпение Румянцова…
   И, разглядывая знакомое до мельчайших подробностей лицо товарища своей юности, Архимандритов вдруг брезгливо подумал: а насколько ты верен мне, пес смердячий? Мысль пришла неспроста. С годами у Гейер-Генерозова резко проявилась одна отвратительная особенность: от него действительно иногда шел дурной запах. И даже величайшие медицинские открытия, осуществляемые в лабораториях Архимандритова, не могли избавить старого человека от неприятного запаха.
   
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента