Григорьев Константэн. Подборка стихов - часть первая

Григорьев Константэн
Подборка стихов - часть первая

   Константэн Григорьев
   Подборка стихов - часть первая
   Беседка.
   В полутуманной полумгле
   Или во мгле туманной
   Горит луна.
   Лимонный цвет в густом стекле
   Моей воды лиманной
   И зелень дна.
   Лепечут волны про свое;
   В беседке деревянной,
   Едва видна,
   Перчатка тонкая с ее
   Руки благоуханной
   Обронена.
   1988 год.
   Былое и думы.
   Вот опять в никуда указал
   Безнадежной влюбленности вектор,
   А когда-то я девушку знал
   Со значком "Молодой архитектор".
   Длинноногую фею любви
   Я увидел, гуляя в Кусково,
   И в глазах прочитал: "Позови".
   И позвал в ресторан "Три подковы".
   Улыбнулась она: "Погоди.
   Не нужны мне твои рестораны.
   Если нравлюсь тебе, приходи
   Завтра в церковь зачатия Анны".
   От названия бросило в дрожь.
   Почему, догадаться несложно.
   И она рассмеялась: "Придешь?"
   Я в ответ прошептал: "Если можно..."
   Белый камень на солнце сиял,
   Дуры-бабочки всюду порхали.
   Я едва за тобой поспевал
   Мы всю церковь не раз обежали.
   Ты меня измотала вконец,
   В бок меня постоянно толкая:
   "Посмотри, какой фриз-бегунец!
   Луковичная главка какая!"
   А когда мы присели в тени,
   Я решил говорить напрямую.
   Снял очки и сказал: "Извини,
   Но сейчас я тебя поцелую".
   И увидел я сон наяву:
   Волосами ты только тряхнула
   И легла, усмехаясь, в траву,
   И футболку лениво стянула...
   Все в душе первернулось моей!
   Я увидел упругие груди,
   И кузнечики русских полей
   Застонали, запели о чуде!
   Сколько лет с того лета прошло...
   Где сейчас ты? услышь мои зовы!
   Почему я уверен светло,
   Что мы встретимся, встретимся снова?
   Не забуду я нашей любви
   Как в траве ты кричала, нагая...
   Луковичные главки твои
   Снятся мне до сих пор, дорогая!
   Юный жар первобытных сердец
   Вновь нас кинет в объятья друг друга,
   Чтоб ты вспомнила бабочек луга,
   Золотую траву полукругом
   И могучий мой фриз-бегунец!
   1988 год.
   В.Р.И.О. или временно исполняющий обязанности.
   А я и не скрываю, что у меня есть ВРИО
   двойник мой, биоробот, ну в точности как я.
   Я дал ему свой паспорт, мои он носит ФИО,
   с отчетом возвращается он на закате дня.
   Лежу я на диване, хочу унять зевоту,
   а ВРИО сообщает мне, где он побывал.
   Пока я спал, разнежась, он сбегал на работу,
   провел переговоры и денежек достал.
   Купил мне все, что нужно, успел везде, где можно,
   все строго по инструкции и строго по часам.
   Поскольку он - машина, успеть везде несложно,
   а люди все уверены, что он и есть я сам.
   Я говорю: "Ну что же, ты нынче молодчина,
   а я в твое отсутствие две песни сочинил.
   Ты понимаешь, творчество - вот главная причина,
   из-за которой я тебя и создал, и чинил.
   Быт или там работа - все это отвлекает
   от сочиненья песен, и прозы, и стихов.
   И творческую личность на поиски толкает
   таких, как ты, мой ВРИО, бесценных двойников.
   Есть у меня идея - тебе, мой верный ВРИО,
   помощника я сделаю - ну, ВРИО номер два.
   Вот, представляю, будет веселенькое трио
   ты, я и твой помощник. Пусть вздрогнет вся Москва!
   Мы, трое Константэнов, теперь успеем всюду,
   я буду на концертах, как прежде выступать,
   но о деньгах и быте и думать я забуду...
   Хочу творить, и только! Ну, и побольше спать.
   Теперь тебя, мой ВРИО, я на ночь отключаю".
   Щелк - ВРИО застывает, блестят на нем очки,
   Я на него с улыбкой смотрю, напившись чаю
   в нем бегают какие-то цветные огоньки.
   Стоит он, словно елка, и лишь гудит немножко.
   Я подбираю рифмы, склонившись над листом.
   И тут к нам из прихожей моя выходит кошка,
   дуреет, видя робота, шипит и бьет хвостом.
   1997 год.
   Богомол
   Прозрачный богомол в саду осеннем грезит.
   Сбылись мои мечты - я вами обладал.
   И вот мы пьем вино... Куда оно в вас лезет?
   Я сам бы так не смог - бокал, еще бокал!
   Да, я теперь любим, и вы мне говорите,
   Как я похорошел. А я ошеломлен:
   Вы курите к тому ж? О, сколь еще открытий
   Готовите вы мне, прелестная Мадлон?
   Два месяца назад вы скромницею были...
   Куда там до вина и лунного огня!
   И в толк я не возьму, ужели близость в силе
   В вас монстра разбудить и погубить меня?
   О, как унять ваш пыл? Но что ж, я мудр и молод;
   Я вышел на балкон и тихо с ветки снял
   Охотника на птиц - большого богомола,
   И опустил его в хрустальный ваш бокал.
   Вы замолчали, вы растерянно смотрели,
   Как шевелится он. И вдруг вы, как дитя,
   Заплакали... Мадлон! Ну что вы, в самом деле?
   Ведь я же пошутил... ведь это я шутя!
   Прижались вы ко мне, я целовал вам руки,
   И нежно утешал, и думал: вуаля...
   И чувствовал глаза, исполненные муки
   То богомол на нас глядел из хрусталя.
   1988 год.
   ГИТАРА
   (Из цикла "Прошлые жизни")
   Я в прошлой жизни был гитарой
   ручною сборки, дорогой.
   Ведь мой родитель, мастер старый,
   нас делал, как никто другой.
   Как надо мною он трудился,
   как долго создавал меня!
   Точил, строгал, пыхтел и злился
   день ото дня, день ото дня.
   Он бесконечно что-то правил
   но наконец я был рожден.
   И мастер петь меня заставил,
   довольно выслушав мой звон.
   И я был рад - какие звуки!
   Но в тот же вечер я попал
   из мастерской в чужие руки,
   чужою собственностью стал.
   Удел презренный, бестолковый!
   Хотя мне жаловаться грех:
   ценил меня хозяин новый,
   оберегал меня от всех.
   Повесил он меня на стенку
   жаль, сам играть он не умел,
   но, выпив водки, на коленку
   меня он ставил и смелел:
   Мычал себе под нос невнятно
   и струнами перебирал.
   Потом подвешивал обратно
   и нежно тряпкой вытирал...
   А мне казалось - для фламенко,
   для страстных звуков создан я,
   для сцены! Ну, при чем тут стенка?
   Неужто в этом - жизнь моя?
   Хочу, чтобы на мне играли,
   пусть рвутся струны к черту, пусть!
   Но лишь бы все, кто слышит, знали
   во мне есть страсть, и боль, и грусть.
   Во мне есть краски, есть оттенки,
   созвучий целый миллион!
   Как страшно провисеть на стенке,
   когда для музыки рожден!
   И как-то, помню, я свалился
   вниз, от бездействия устав,
   и об пол сразу же разбился,
   и умер я, не прозвучав.
   А ты, певец, молчать не смеешь:
   ты должен петь, а не молчать,
   так петь, как только ты умеешь,
   и - в полный голос прозвучать!
   1998 год.
   Крупный выигрыш, или Протектор.
   Играл в рулетку до рассвета
   Один поэт - и вот те на!
   Сбылась, сбылась мечта поэта
   Срубил он сорок штук грина.
   Запели ангелы над залом,
   Где повезло ему так вдруг.
   Он получил все деньги налом
   Все в пачечках, все сорок штук.
   Как в сердце тут заколотилось!
   Поэт наш даже побледнел
   Ему такое и не снилось...
   И он в машину тупо сел,
   В сопровождении охраны
   уехал прочь из казино,
   Домой, шатаясь, будто пьяный,
   Ввалился, начал пить вино,
   Потом, как сумасшедший, прыгал,
   Вполне понятно, почему,
   Он деньги прятал, мебель двигал,
   Весь в бриллиантовом дыму.
   Мечтал: "Теперь куплю квартиру,
   Пожить себе я разрешу,
   Беситься я не буду с жиру,
   Но хоть проблемы все решу.
   А вдруг мне хватит и на дачу?
   На кругосветку и на джип?
   Во! На трехтомник свой потрачу!
   На портостудию! На клип!
   Во! Выпущу альбом убойный
   Из лучших песенок своих!
   О! Соберу гаремчик знойный
   Из девочек я ломовых!..."
   Поэт мечтал, уж засыпал он,
   Летел все дальше от земли...
   Тут три огромнейших амбала
   К его квартире подошли,
   В дверь постучались осторожно,
   Переглянулись и - опять.
   А что случилось дальше сложно,
   Словами, братцы, передать:
   Мусоропровод задымился,
   Оттуда вырвался огонь,
   И в мир ужасный зверь явился,
   Распространяя всюду вонь.
   Его глазища, как прожектор,
   Амбалов ослепили вмиг.
   Взревел он жутко: "Я - Протектор!
   Поэтовых поклонник книг!
   Ага, приперлись, суки, бляди,
   Поэта деньги отнимать?"
   И начал зверь мочить, не глядя,
   Амбалов с воплем: "Твою мать!"
   Возможно, он перестарался
   Двоим он бошки откусил,
   За третьим пять минут гонялся,
   Лупя со всех звериных сил,
   Да все по почкам и по яйцам...
   Короче, уложил бандюг,
   И заревел: "Пусть все боятся!
   Я - лишь поэтам лучший друг.
   Помог я выиграть поэту
   Ведь я его стихи люблю.
   И вдруг здесь вижу погань эту
   Козлы, дешевки, завалю!"
   Вдруг, с безобразною улыбкой
   На бородавчатом лице,
   Зверь обернулся синей рыбкой,
   Потом вдруг мухою це-це,
   Потом на сотни фей крылатых
   Рассыпался с глухим хлопком,
   На сотни фей в злаченых латах,
   И этот золотистый ком
   В квартиру к спящему поэту
   С хрустальным смехом просочась,
   Стал совершать там пируэты;
   А феи, за руки держась,
   Запели, зашептали разом:
   "Пиши, пиши, поэт, дерзай!
   Награды будут - пусть не сразу,
   Пиши, поэт, не унывай!
   Вот я, к примеру, добрый некто,
   Я за тобой давно слежу,
   Поэт, тебя я, твой Протектор,
   И защитю, и награжу!"
   Поэт в постели шевельнулся
   Рой фей исчез, как быстрый взгляд.
   Поэт проснулся, улыбнулся
   Сказал: "О, Боже! Я - богат!"
   Протектор-2
   Один поэт пришел домой,
   Попил чайку, стал размышлять:
   "Вот мой успех - он только мой?
   Я сомневаться стал опять.
   Мне интуиция моя
   Подсказывает - кто-то есть,
   Кто сделал так, чтоб выжил я,
   Добился славы, смог процвесть.
   Кого же мне благодарить?
   О, этот кто-то, проявись!
   Хотел бы я тебя спросить,
   За что меня ты поднял ввысь?"
   Тут воздух задрожал вокруг
   И странно в люстре свет мигнул,
   Из ниоткуда как-то вдруг
   К поэту жуткий зверь шагнул.
   Он весь искрился и мерцал,
   Он безобразен был собой
   На задних лапах он стоял,
   Покрытый склизкой чешуей.
   Зверь - полуящер, полухряк
   Сопел, придя на этот свет;
   Воняло от него, да так,
   Что сразу нос зажал поэт.
   Зверь недовольно заурчал
   И завертелся весь волчком,
   Перед поэтом вновь предстал,
   Уже в обличии ином
   Красавицей с букетом роз.
   Красавица открыла рот,
   Шепнула: "Кто я, был вопрос?
   Я - твой протектор, это вот.
   Я внешне - безобразный зверь,
   Но я стихи твои люблю,
   И зла не сделаю, поверь,
   Скорей спасу и исцелю.
   Я помогал тебе всегда,
   Поверив первым в твой талант.
   Ты - мой воспитанник, да-да,
   Мой друг, поэт и музыкант.
   Пусть я в аду почти живу,
   Но красоту люблю, пойми!
   Я сделал так, что ты в Москву
   Приехал, свел тебя с людьми.
   В Литературный институт
   Тебя пристроил, денег дал.
   Талант твой развернулся тут,
   Хоть обо мне ты и не знал.
   С пирушек пьяным ты домой
   Не на автопилоте шел
   Я вел тебя, мой дорогой,
   Незримою дорогой вел.
   Спасал тебя от пьяных драк,
   Ты мог погибнуть сотни раз!
   Ценя твой дар, я сделал так,
   Что вот ты модным стал сейчас.
   Автографы ты раздаешь,
   Я - за спиной твоей стою,
   Пускай невидимый - ну что ж,
   Горжусь, стихи твои люблю.
   Но буду я карать и впредь
   Тех, кто мешает нам с тобой.
   Ты должен сочинять и петь,
   А я - я принимаю бой.
   Пиши! А вот тебе цветы
   У вас такие не растут.
   Цветы за все, что создал ты.
   А мне пора, меня ведь ждут".
   Приняв от девушки букет
   И отойдя с ее пути,
   Немного оробел поэт,
   Но крикнул: "Как тебя найти?"
   Красотка, в зеркало войдя,
   В нем растворилась без следа.
   Раздался рев чуть погодя:
   "Как, как? Протектор мой, сюда!"
   Поэт, тряхнувши головой,
   Шатаясь, вышел на балкон.
   Какой закат плыл над Москвой!
   Поэт курил и думал он:
   "Да, интуиция моя
   Опять меня не подвела...
   Ну, развернусь отныне я!
   Во, начинаются дела!"
   1996 год.
   Мальчик чумазенький.
   Каждое утро, радостный, ты просыпаешься,
   теплой водою с песнями ты умываешься,
   ты заправляешь коечку, гладишь подушечку,
   сладкой истомой манят тебя потягушечки.
   А в это время западный мальчик чумазенький,
   с впалою грудью, чахнущий и грустноглазенький,
   катит свою в шахте с углем вагонеточку,
   чтоб получить вечером мелку монеточку.
   Каждое утро, гладкий, довольный, сияющий,
   в школе встречаешь добрых и верных товарищей,
   пахнет цветами светлая комната классная,
   нежно ерошит вихры твои солнышко ясное.
   А в это время западный мальчик горбатенький
   гробик несет, спотыкаясь, для младшего братика
   он схоронил мать, отца, двух сестренок, трех дедушек,
   и все равно прокормить ему надо семь детушек.
   Ты каждый вечер ходишь гулять по Москва-реке,
   с девушкой милой, глаза у нее как фонарики,
   робко в любви объясняясь, за полную грудь берешь,
   шепчешь на ушко стихи и в аллейку ее влечешь.
   А другой мальчик с улыбкой бессмысленной жуткою
   возится в жалкой лачуге своей с проституткою,
   завтра ему чуть свет на работу опять вставать,
   как бы скорей закончить и завалиться спать.
   Школу закончив, может, ты станешь директором,
   или инспектором, или вообще архитектором,
   сытый, веселый, румяный и к людям внимательный,
   в ладушки будешь играть с женой привлекательной.
   Мальчик же западный, чахлый, забитый, запуганный,
   кашлять-чихать будет пылью противною угольной,
   а потерявши работу, в сиянии месяца
   в жалкой лачужке своей с облегченьем повесится.
   Будь же ты проклят, тот дяденька, что вдруг решил вести
   нашу Россию по западному тому пути!
   Очень обидно в трудах загибаться во цвете лет,
   черт знает чем заниматься, чтоб раздобыть обед.
   Вижу, на улицах наших уж проявляются
   дети чумазые, к гражданам так обращаются:
   "Дайте хотя бы копеечку, добрые, милые!"
   Только спешат мимо них люди хмурые, хилые...
   1994 год.
   Ж и в о т.
   Упрекают меня, что я толстеньким стал,
   что живот мой все больше и шире.
   Ох, бестактным друзьям повторять я устал:
   "Относительно все в этом мире..."
   Я покушать люблю, мне худеть как-то лень...
   Да и надо ли? Вряд ли, не стоит.
   На природу взгляните! Чем толще тюлень,
   тем скорее он самку покроет.
   Очень многие женщины любят таких,
   у кого есть брюшко, между прочим.
   Мы, в отличье от желчных субъектов худых,
   добродушны и часто хохочем.
   Конституция тела моя такова,
   что широк я в кости, а не тонок.
   Говорила мне мама святые слова:
   "Ты - не толстый, а крупный ребенок".
   Если б я занимался борьбою сумо,
   мне кричали бы: "Эй, худощавый!"
   Там, средь жирных гигантов, я был бы, как чмо,
   обделенный и весом, и славой.
   Я смотрю на себя - разве это живот?
   Нет, серъезнее нужно питаться...
   Вдруг борец из сумо на меня нападет
   и начнем животами толкаться?
   Я животик свой пухлый безмерно люблю...
   Что урчишь, моя радость? А, знаю.
   Ну, пойдем, дорогой, я тебя покормлю,
   а потом я с тобой погуляю.
   2000 год.
   Писать бы так, как Северянин...
   Писать бы так, как Северянин!
   Боюсь, однако, не поймут:
   Его язык немного странен
   и полон всяческих причуд.
   Вот как он пел любви экстазы,
   совсем забыв про тормоза:
   "О, поверни на речку глазы
   я не хочу сказать: глаза..."
   Вот, рифму он искал к Роопсу,
   родив и строчку заодно:
   "Люби, и пой, и антилопься!"
   Свежо? Свежо, легко, смешно!
   Поклонниц он имел до черта,
   задумываясь в беге дней:
   "Ах, не достойны ли аборта
   они из памяти моей?"
   Он пел про "негные уроны"
   про шалости и про весну,
   чем вызывал у женщин стоны
   и обожания волну.
   Он всяческих похвал достоин,
   он говорил про жизнь свою:
   "Я не делец. Не франт. Не воин.
   Я лишь пою-пою-пою".
   Ведь до сих пор он интересен!
   Он написал - ах, Боже мой!
   "Я так бессмысленно чудесен,
   что смысл склонился предо мной!"
   Бессмысленно чудесен, странен...
   Мы все ж склонимся перед ним
   второй не нужен Северянин...
   Он был, как мы, неповторим.
   1997 год.
   Фантазии.
   Пытаясь как-то секс разнообразить,
   Громадное количество людей
   В постели любят тихо безобразить,
   Но - в свете неожиданных идей.
   Вот парочка, привыкшая друг к другу,
   Привычно мнет постельное белье:
   Супруг ласкает нежную супругу,
   Но думает совсем не про нее.
   Воображает он, трудясь, как пчелка,
   Что он - белогвардейский офицер,
   Она же - на допросе комсомолка,
   И ей к виску приставлен револьвер.
   И он ее насилует свирепо,
   И плачет комсомолка, и кричит,
   И юбка задралась на ней нелепо,
   И грудь одна из кофточки торчит...
   Супруга же сейчас воображает,
   Сама своей порочности дивясь,
   Что ей бандит кастетом угрожает
   И требует, чтоб срочно отдалась.
   Он - грубое животное, скотина,
   (Совсем не то, что муж ее, дохляк...)
   Поймал ее на улице пустынной,
   Заставил делать так, потом - вот так...
   К нему спешат дружки его, бандюги,
   И все подряд насилуют ее...
   Супруги, возбужденные супруги
   Теперь куда активней мнут белье!
   Другая пара действует иначе
   Друг друга мажут краской золотой,
   И друг за другом носятся по даче,
   Сверкая необычной наготой.
   Другая пара надевает маски
   И в масках это делает. Они
   Как персонажи некой странной сказки,
   Двойной галлюцинации сродни.
   С изменчивой реальностью играя,
   Вдвоем скучать в постели так смешно.
   Фантазиям ведь нет конца и края,
   Не зря воображенье нам дано.
   Скажи подруге: "Нынче ты монашка,
   А я - немой садовник, хорошо?
   Ты без мужчин измучилась, бедняжка,
   Ты знаешь: у садовника - большой...
   Я сплю в траве, а ты ко мне подкралась,
   Перекрестилась, юбки задрала..."
   Примерно так... Но, впрочем - это малость,
   Фантазиям подобным нет числа!
   Твоя подруга может быть царицей,
   Нимфеткой, гейшей, чудом красоты,
   Дешевой проституткой, светской львицей,
   Да, словом, всем, что хочешь видеть ты.
   Взгляни в глаза подруге - как мерцают!
   Так вот он, здесь, искомый идеал!
   И в ней черты - о, чудо! - проступают
   Всех женщин, о которых ты мечтал.
   Ее улыбка - точно, без ошибки,
   улыбка всех, в кого ты был влюблен...
   Ты разгляди в единственной улыбке
   Улыбки сотен женщин всех времен.
   1999 год.
   Я - председатель Клуба кошководов...
   Я - председатель Клуба кошководов.
   По воскресеньям, в девять сорок пять,
   Съев пару холостяцких бутербродов,
   Иду в Дом пионеров председать.
   Там ждут меня нарядные детишки
   Я открываю дверь, веду их в зал
   И важно им надписываю книжки,
   Которые о кошках написал.
   Потом приходят девочки постарше...
   Но прежде чем войти, всегда оне
   На лестничном покуривают марше,
   Хохочут и болтают обо мне.
   Одна из них мне часто помогает:
   Читает вслух, стирает мел с доски
   (И носит свитера, что облегают
   Ее грудей торчащие соски).
   Она со мной заигрывает, ясно,
   Чтобы потом смеяться надо мной.
   Бандитка! ведь не знает, как опасно
   Мужчину вызывать на ближний бой.
   Однажды я читал о свойствах случки,
   И ручка закатилась к ней под стол...
   Я шарил в темноте, но вместо ручки
   Божественную ножку я нашел.
   С тех пор моя красавица другая:
   Разглядывает пристально меня,
   До крови рот насмешливый кусая
   И от подруг событие храня.
   Под Новый год мы залу украшали
   Стеклянными шарами, мишурой,
   Я чувствовал: подружки ей мешали,
   Она была мысленками со мной.
   И пробил час! она пролепетала:
   "Я, кажется, забыла в клубе шарф..."
   И музыка любви затрепетала
   Над нами голосами сотен арф.
   И в сумрак мы вошли уединенный:
   Она стянула молча джемпер свой,
   Легла на стол... Я замер, оглушенный
   Невинной, огуречной чистотой.
   Потом, открыв глаза, мы созерцали
   Украшенный флажками потолок,
   Кругом огни загадочно мерцали,
   За окнами поблескивал снежок.
   Я размышлял, чем кончится все это:
   Быть может, я с работы полечу,
   Уж больно молода девица Света,
   Хоть я ее молчанье оплачу.
   А впрочем, нет, есть способ понадежней:
   Магические древние слова
   Произнести как можно осторожней...
   Воспользуюсь... имею все права...
   И произнес! и комната качнулась!
   Прошелестел в тиши хрустальный звон,
   Возлюбленная кошкой обернулась,
   Мяукнула и выбежала вон!
   Ну что ж, ступай... Я все тебе прощаю,
   Хоть буду жить, страдая и любя.
   Всегда я женщин в кошек превращаю,
   Чтоб не скомпрометировать себя.
   Иду по коридорам величаво,
   Огнем нездешним, праведным объят,
   И кошки вслед за мной бегут оравой,
   И стонут, и чихают, и кричат.
   1990 год.
   * * *
   Ты заболела - пульс остановился,
   Лечил тебя какой-то коновал,
   Я под твоими окнами молился,
   Чтоб кризис поскорее миновал.
   Зима блистала царственным нарядом,
   Был город в эти дни похож на торт,
   А я не мог побыть с тобою рядом
   Я был студент, я беден был и горд.
   Мне не забыть, как вечером однажды
   Ты подвела меня к своей maman:
   "Вот юноша моей духовной жажды,
   Все остальное - розовый туман!"
   Мамаша отвела тебя в сторонку
   И по-французски стала укорять.
   Тут я ушел. Ты кинула вдогонку
   Пленительное: "Милый, завтра в пять..."
   Да, ты хотела легкого скандала,
   Тебя, наверно, выпорол отец...
   Но на катке ты вскоре вновь сияла,
   И звездный над тобой сиял венец.
   О, как ты в поцелуе трепетала!
   Как нравилось тебе изнемогать!
   Ты к тайне тайн меня не подпускала,
   Но позволяла грудь поцеловать.
   И нежные девические груди
   Пред зеркалом ты гладила потом...
   И вдруг слегла в стремительной простуде
   И разделил нас черный водоем.
   Вот вышел доктор. Вот остановился.
   Вот снял пенсне. Неужто плачет он?
   "Что с Катей, доктор ?" - он перекрестился
   И молча протянул мне медальон.
   "Что это?" - "Если вас она любила,
   Вам лучше знать... Молитесь за нее."
   "Вы врете, доктор!" - "Юноша! мой милый,
   Мужайтесь! и - какое тут вранье...
   Хотите слышать мненье человека,
   Который знает суть добра и зла?
   Пусть правда умерла в начале века,
   Но Красота - сегодня умерла! "
   Сказал и растворился в полумраке...
   Я выслушал с усмешкой этот вздор
   И подмигнул случайному зеваке,
   Который наш подслушал разговор.
   Смутился и ушел ночной прохожий,
   А я сверкнул железным коготком,
   И в книжечке, обшитой черной кожей,
   Поставил крест на имени твоем.
   Довольный неожиданным успехом,
   Нарисовал в цветах и лентах гроб,
   И прежде чем уйти, швырнул, со смехом
   Твой медальон в серебряный сугроб.
   1991 год.
   Меня ты пылко полюбила...
   Меня ты пылко полюбила,
   Мечтала стать моей женой,
   И часто розы мне дарила,
   Встав на колени предо мной.
   Мои ты целовала руки,
   Шептала: "Милый, стань моим!",
   А я зевал с тобой от скуки,
   Приветлив, но неумолим.
   Меня домой ты провожала,
   Несла тяжелый мой портфель,
   От хулиганов защищала,
   Мечтая лечь в мою постель.
   Тебе давал я обещанье
   Любви твоей не забывать,
   Но только в щечку на прощанье
   Себя давал поцеловать.
   В подъезде часто ты смелела,
   Стремилась дальше ты зайти,
   Пощупать ты меня хотела,
   Но я шипел: "Пусти, пусти!".
   Тянулась ты ко мне руками,
   Но от тебя я убегал,
   "Давай останемся друзьями",
   тебе я сверху предлагал.
   Ты уходила с горьким стоном,
   Но не совсем, а лишь во двор
   Петь серенады под балконом
   О том, что мой прекрасен взор.
   Как я капризничал упрямо!
   В кино меня ты позвала,
   Я ж прокрутил тебе динамо,
   В метро ты зря меня ждала.
   Ты снова назначала встречи,
   Мне покупала шоколад,
   Я приходил порой на встречи
   И делал вид, что очень рад.
   Ты посвящала мне сонеты,
   Меня поила в кабаках,
   Дарила кольца мне, браслеты,
   Порой носила на руках,
   И что ж? Я поневоле сдался
   Сбылись, сбылись твои мечты,
   Вдруг стоя я тебе отдался,
   И ахнула от счастья ты.
   И я сказал тебе: "Ну, ладно...
   Теперь мы будем вместе, да?
   Помучал я тебя изрядно,
   Но ты мне нравилась всегда.
   Наш брак с тобою - неизбежность,
   Мы вскоре сдружимся вполне.
   Твоя настойчивая нежность
   Внушила уваженье мне.
   Теперь ты за меня в ответе,
   Ведь понял я, что, может быть,
   Никто не сможет в целом свете
   Меня так пылко полюбить".
   2003 год.
   Ты надругалась надо мною...
   Ты надругалась надо мною
   И заявила мне: "Ха-ха!
   Не стану я твоей женою,
   Найду другого жениха!
   Я секса просто захотела.
   От разных слышала я баб,
   Что каждая тебя имела
   И что на передок ты слаб.
   Ты был мной резко обнаружен,
   Мне быстро дал, как идиот.
   А мне ведь муж такой не нужен,
   Который бабам всем дает.
   Прощай и, слушай, вытри слезы.
   Пойду-ка я, махну стакан..."
   Я лепетал: "А как же розы?
   Выходит, это был обман?".
   К себе в квартиру я пробрался,
   А ты ушла с ухмылкой прочь.
   Обманутый, я разрыдался,
   В подушки плакал я всю ночь.
   Сказали утром мама с папой:
   "Ты что ж, сынок, позоришь нас?
   Смотри в глаза! И в суп не капай
   Слезами из бесстыжих глаз.
   Все говорят, что ты гулящий,
   Что ты не девственник уже,
   Что с каждой дрянью завалящей