Григорьев Константин. Подборка стихов - часть первая

В лопушье ушли широкое,
И оттуда раздавалися
Звонкий смех и стоны страстныя.
Проходил-тко мимо странничек
Синеглазый да убогонький,
Шел в небесный град тот странничек,
Но благословил поэтушек.
Молвил он: "Жизнь продолжается,
Парни с девками милуются,
Если всем пойти в небесный град,
Жизнь угаснет во своей красе.
Пусть же песни на Руси звучат,
Пусть гуляют буйны головы,
Помолюсь я, божий странничек,
Да за молодежь горячую".
И пошел себе он далее,
А над Русью небо звездное
Синий свой шатер раскинуло,
Светлым месяцем украшенный.
Так поэты развлекалися,
Так и будут развлекатися,
Славя край родимый сказочный -
Русь могучую, привольную!

2003 год.

Урок литературы.

Школьный дворик, листья клена,
За окном - притихший класс.
На урок литературы
Как бы смотрим мы сейчас.

Строгая Оксана Львовна,
Думая о физруке,
Имя "Константэн Григорьев"
Мелом пишет на доске.

А потом садится томно,
Руки вытерев платком,
И вздыхает: - Ну, ребятки,
Разбирать стихи начнем.

Куртуазных маньеристов
Изучаем мы теперь...
Что за фокусы, Баранкин!
Марш немедленно за дверь!

Не паясничай, Баранкин,
Я с тобою не шучу.
Видеть в классе хулиганов
Не желаю, не хочу.

Я прошу всех быть серъезней.
Иванов, что за хи-хи?
Все Григорьева учили?
Кто готов читать стихи?

Молодец, Мардалейшвили,
Что ты выбрал? А, "Живот"...
Понимаю. Ты ведь полный,
Тема за душу берет.

Так. Спасибо. Удальцова,
Что ты выбрала? Ага...
Значит, "Ангел алкоголя"?
Тоже тема дорога?

Хорошо. Садись на место.
А теперь Ершов Иван
Пусть читает. Что ты выбрал?
Все понятно, "Чемодан".

Да, в стихах у Константэна
Есть гротеск и есть лиризм,
Есть патетика и емкость
Слога, есть и гуманизм.

Что, Баранкин, стыдно стало?
Ладно, быстро в класс шагай,
Только больше ты Петрову
За косички не тягай.

Кстати, раз уж ты вернулся,
Может, нам стихи прочтешь?
Хочешь -э-э - "Рецепт успеха"?
С выражением? Ну что ж...

Ох, какое выраженье!
Ох, опять, а вот опять...
Вся я как-то покраснела.
Ну, Баранкин, ставлю пять.

Ты что выучил, Тимошкин?
Снежную...чего-чего?
Как мне быть, не знаю прямо.
Это что за баловство?

Дай-ка загляну в программу,
Присланную из Москвы.
Да, там есть названье это...
Знаете, ребята, вы

Посидите тут тихонько,
Я же к завучу пойду
И спрошу, читать ли в классе
Эту... Снежную...у-у...

- И Оксана Львовна вышла,
Вниз по лестнице пошла,
Но не к завучу, однако,
- поважнее есть дела.

Шла Оксана Львовна робко,
Прячась от учеников,
Вниз, к огромному спортзалу,
Возбудившись от стихов.

Как физрук ее увидел,
Сразу же в объятьях сжал
И повел к себе в подсобку,
Где всех женщин ублажал.

А в десятом-а Тимошкин
Песню "Снежная п-а"
Пел по книжке увлеченно
Прям до самого звонка.

А Ершов сыграл с Петровой
В перекрестный онанизм...
Так вот изучали в школе
Куртуазный маньеризм.

Константэна изучили
Быстро, но, в конце концов,
Впереди и монстр Добрынин,
И брутальный Степанцов.

...Школьный дворик, листья клена,
за окном - десятый класс.
На урок литературы
заглянули мы сейчас.

2003 год.

РАВНОДУШИЕ (сонет).

Сверкает первый снег, как серебро.
С другим я встретил Вас. Да, Вы - все та же,
Но Ваши остроумные пассажи
Теперь уже звучат не так остро,

А просто обращаются в зеро.
Я стал другим, стал сдержанней, и даже
Дивлюсь на все любовные миражи...
А раньше я страдал бы, как Пьеро.

Да, раньше я страдал бы... Усмехаюсь
И с Вами крайне холодно прощаюсь,
И ухожу, сказать не в силах Вам,

Что женщины вообще мне надоели,
Что нынче у меня другие цели -
Я, например, нажрусь сегодня в хлам.

2002 год.

Стансы.

Вряд ли что-то изменится в мире
После смерти мгновенной моей,
И опять в тихоструйном эфире
Для влюбленных споет соловей,

И опять будут люди смеяться.
Волноваться, буянить, грустить,
И опять будут смерти бояться,
И для счастья детишек растить,

И опять кто-то водки напьется,
Кто-то стансы опять сочинит...
Мир таков - и таким остается,
Нас реальность творит и казнит.

Неизбежны законы природы,
Все живое однажды умрет.
В бездну царства летят и народы -
Бездна новую жизнь создает.

Ежечасно на нашей планете
Люди гибнут, от старости мрут,
Им на смену рождаются дети,
Подрастают и песни поют.

Мир таков, такова эта данность,
Люди память о мертвых хранят.
Мыслеформы моей многогранность
Миллионы понять захотят.

Я не зря жил на свете, похоже,
Ведь, читая и слыша меня,
Миллионы почувствуют то же,
Что когда-то почувствовал я.

Вряд ли что-то изменится в мире
После смерти моей, но, живой,
Здесь останусь я в телеэфире,
В книгах, в дисках, в Сети мировой.

2003 год.
Утро маньериста.

Встать рано, полистать де Лиль-Адана,
Пока готовят завтрак за стеной,
Под шум прибоя гладить павиана
По шерсточке упругой и цветной,

И, глядя вдаль, с бокалом мазаграна
В одной руке, с улыбкой размышлять:
"Где взять алмаз голландского ограна,
что обещал Возлюбленной прислать?"

1991 год.

* * *
От Бэкки Тэчер до Джульетты -
Почти хрустальная пора.
Уже потом - огни, поэты
И выпускные вечера,

Уже потом - веранды, грозы,
Потом - веранда и гроза,
Вдвоем - аккорды Чимарозы
И - роковая пауза.

Все остальное - сны и сказки,
Постой, вздохни и не нарушь!
Нет ниже уровня опаски,
Чем уровень влюбленных душ.

Вы целовались так прилежно,
Про все на свете позабыв,
Что стали музыкою нежной
И шум волны, и звон олив.

1990 год.

* * *

Лазурный грот весны, проталины и птицы,
И солнечная пыль... А помните, мадам,
Мы не хотели жить,
Мы не могли проститься,
Но голоса в саду кричали: "Чемодан!".

Вы помните: гамак, дорожки с придыханьем,
Сверкающий бассейн, волшебник-Стивенсон,
Вечернее бордо
И роз благоуханье...
Все это было сном? Какой чудесный сон!

Откуда вы теперь? Как сердце благодарно!
Скорей пойдемте в сад, он помнит вас, princesse...
Как я тогда страдал!
Как вас терзал коварно:
"Когда ваш муж опять уедет на конгресс?"

1988 год.

* * *

Нас помнят Фонтанка и сумрак зеленый,
И золото в черном, и Аничков мост,
Где мы совершали свой путь изумленный
От сердца до сердца, от терний до звезд.

Нас помнят, как помнится выстрел из лука,
Нас помнят, как помнится плющ на стене,
Нас помнит Свиданье, нас помнит Разлука,
И кольца причала, и лед по весне.

Нас помнят повсюду, пока не устали,
Торговки, актеры, вихры и венки,
И легкие эльфы, и бабочек стаи,
Алмазы на бархате, розы, клинки.

Нас помнят, и мы забываем, конечно,
Что время затопит сиянье огня,
И я позабуду тебя неизбежно,
И ты, моя прелесть, забудешь меня.

Останутся где-то, как вздох отдаленный,
Окутаны стынущим шорохом звезд,
И лепет Фонтанки, и сумрак зеленый,
И золото в черном, и Аничков мост.

1988 год.

Тает-умирает...

Тает, умирает,
Вспыхнет и алеет,
Бликами играет,
Снова пепелеет.

Ты войдешь как эхо,
Тихо скрипнув дверью,
В переливы меха
Выдохнешь: "Не верю..."

Сядешь за спиною,
Рюмки переставишь,
Прозвучит виною:
"Все-таки сжигаешь?"

Я не постигаю
Твоего движенья.
Все, что я сжигаю, -
Подлежит сожженью.
Снег деревья сада
Опушил забавно.
Ты не плачь, не надо -
Посмотри, как славно:

Тает, умирает,
Вспыхнет и алеет,
Снова пепелеет,
Бликами играет...

Словно бы не тлеет,
А еще пылает.

1995 год.

Избранные хокку.

Об Ордене, о моих друзьях и о войне с критиками.

С другом за чашкой сакэ
Мы вспоминаем, смеясь,
Вечер в ДК МГУ.

Старый Хонсю удивлен -
Бабочки стайкой летят
На куртуазный концерт.

Юкку, смешливый монах,
Лисам в осеннем саду
Том маньеристов читал.

Как оживился Гонконг!
То маньеристы идут
В белых своих пиджаках.

Слышишь - лягушка в воде
Лапками тихо гребет?..
Мы уже в Вечности, брат.

Только акулы в море
Да глупая трясогузка
Не слыхали про Орден.

Поезд. Колеса чух-чух.
В зюзю упившись вчера,
Рыцари Ордена спят.

Глянь - барсук моет лапки
В родниковой воде...
Шесть книг уж у Ордена!

Вишни в цвету по весне...
Ну, а про нас сняли фильм.
Это так, к слову пришлось.

Помнится, мы богатеям
Жестами объясняли:
Мол, очень хочется рису.

Вьются закатные ласточки
Над восточной террасой...
Пьют маньеристы сакэ.

Пишет сестра мне из Омска:
Тысячи школьниц Сибири
Вашими грезят стихами.

Мост через горное озеро
Из лепестков хризантем
Тянем пятнадцатый год.

Город Владимир хорош:
Делают классное в нем
Пиво, а также сакэ.

Вот, девчонки-послушницы
Пьют, как воду, сакэ,
Что меня беспокоит.

Как ни включу телевизор,
Вижу - снова Вадим
Звонкие песни поет.

Птицы над лесом кружат.
В куче опавшей листвы
Виктор резвится с женой.

Водки напился Андрэ:
Правый глазок помутнел,
Левый закрылся совсем.

Все маньеристы женаты.
Только один Андрэ
Ходит в веселый квартал.

Слышу подшипников тренье...
Есть среди нас механизм.
Кажется, это Добрынин.

Жуткий увидел я сон:
Я - механизм, как Андрэ.
Мы с ним в пустыне скрипим.

Богат безмерно Андрэ...
И все ж я богаче его -
У меня есть осенний закат.

Дико вращая глазами,
Вадим куда-то промчался...
Время цветения лип.

Сражаются на сосульках
Вадим и Андрэ по весне...
Смотрю на них в умиленьи.

Взять бы всех наших врагов
Да и ударить башкою
О фарфоровый гонг.

Палкою поворошил
Я муравейник лесной...
Критик там дохлый лежал.

Что-то все меньше нападок
На знаменитый наш Орден...
Вновь чищу меч самурайский.

Критика в пропасть я бросил.
Рядом стоявший Магистр
Метко сказал: "Одним меньше".

Как мы вчера веселились!
Критика бросив пираньям,
Ели на даче эклеры.

Девушка, критик прелестный!
Весь обливаясь слезами,
Меч достаю самурайский.

Даже Магистр удивился:
"Больно лютуешь, Григорьев, -
критики тоже ведь люди".

Что учудил наш Добрынин!
На конференции критиков
Всех уложил в одиночку!

После концерта Добрынин
Ходит с блокнотом за всеми,
Каждый фиксирует отзыв.

Орден в Японии (мини-цикл).

К роскоши быстро привыкнув,
Дня себе не представляю
Я без двух мисочек риса.

С завистью смотрят японцы,
Как маньеристы вдаль едут
На мотороллерах новых.

Рис уплетает Добрынин.
К бочке бежит Пеленягрэ -
Съел уж свой рис, еще хочет.

Весь гонорар от концертов
Быстро истратил Добрынин
В зимнем веселом квартале.

К окнам прильнули японцы -
Здесь, у огня, на циновках,
Виктор с женою резвится.

В Токио сразу наш Орден
Снялся в японской рекламе
Рисовой водки отличной.

Скорбно стоят маньеристы -
Чтут память жертв Хиросимы,
А также жертв Нагасаки.

Про СССР.

СССР возродится!
Выше, товарищи, знамя -
И на другие планеты!

Что вам и Кант, и Конфуций?
Самая мудрая мудрость -
Вся на советских плакатах.

О космосе, о будущем.

Каждым космическим хокку
Мирный контакт приближаю
С разумом инопланетным.

Жил на Луне человек -
Почту с Земли получив,
Хокку со смехом читал.

Самый большой звездолет -
Наша планета Земля...
В нем я стою на посту.

Футуристический город:
Пью на закате дыханье
Юной андроидки нежной.

В городе каждом хранятся
Письма рабочих к потомкам
С просьбой открыть в Коммунизме.

Есть у меня три желанья:
Деньги, свободное время,
В космосе свой астероид.

Если забуду я что-то,
Вряд ли меня примут звезды...
Помню и чту эту песню.

Жду каждый день звездолета.
Все, чем сейчас занимаюсь,
В космосе мне пригодится.

Вспыхну звездой на орбите...
Все человечество всхлипнет,
Шутки мои повторяя.

Женщин, меня приласкавших,
Вспомню с улыбкой в полете,
Всем присмотрев по планете.

Женщина вам не игрушка!
В ней разглядите партнера
По освоенью Вселенной.

Вы не ругайте меня,
Что все про космос пишу...
Нам же туда не слетать!

В Ордне вспыхнул конфликт:
Кто всех достойней из нас,
Чтобы на Солнце лететь?

В иллюминатор уставясь,
Думаешь горькую думу:
Дома-то что не сиделось?

Центр управленья полетом
Ждет от тебя громких песен
И белозубых улыбок.

В космос впервые взлетая,
Съешь, причитая от страха,
Множество тюбиков с пищей.

Вот ты и на звездолете!
Пукаешь от перегрузок,
Маму зовешь и рыдаешь.

4) Хокку про хокку.

Чудо! Ура! Этой ночью
В зимнем саду Константэна
Новые хокку поспели!

Вольный размер в моих хокку,
Ибо ведь русские хокку -
В целом абсурдная штука.

Так написать надо хокку,
Чтобы все ахнули разом,
Словно оргазм испытали.

Все от тебя ждут открытий!
Ум свой показывай реже,
Сделай упор на безумства.

Все эти новые хокку
Я написал на работе,
В тихом своем кабинете.

В день десять хокку пишу я.
Выполню план - и гуляю,
А на душе так спокойно!

Раз на вопрос молодого,
Что для поэта главнее,
"Искренность!" - рявкнул я грозно.

Про очевидные вещи
Я не пишу, зная точно:
Этим займутся другие.

Смело ломаю стандарты
И в маньеризм привношу я
Грезы о странствиях звездных.

Хокку писать так несложно:
Главное - чтобы картинка
Перед глазами вставала.

Тот, кто послушает хокку,
Завтра японцем проснется,
Щелочки-глазки мусоля.

Вы тут внимаете хокку,
Жизни поэта фрагментам...
Где-то ваш дом догорает.

Кто-то сейчас тонет в речке,
Кто-то летит с небоскреба...
Вы - на концерте пока что.

Ах, не трещите, цикады!
Девушка в скалах целует
Звездную тень Константэна.

5) Хокку о себе.

Скачут певцы на экране,
Весело им и привольно...
Эх, как бы мне эдак тоже!

Я, несмотря на размеры,
Тоже ведь певчая птичка...
Мало в коммерции смыслю.

Иным дан дар делать деньги,
А мне дан дар песнопевца.
Что на снежинки куплю?

Сколько забыто событий,
Песен, людей и усилий,
Подвигов, - вами, мещане...

В личном огромном бассейне
Хокку пишу я, ныряя,
Сверху лопочут японки.

Боже, как вишни цветут!
Срочно ищу спокойную,
Понимающую женщину с квартирой.

Енот умывается лапкой.
Срочно ищу спонсора
Для выпуска собственной книги.

Как Фудзияма прекрасна!
На концертах смелей покупайте
Мои песни на дисках, недорого.

Кормит мать аистенка...
Прошу банкиров откликнуться -
Назначьте поэту стипендию!

Лягушки в пруду расквакались...
Хочу подписать контракт
На выпуск всех моих песен.

Утром лечу в самолете.
Малость трясет с бодунища,
Мой черный китель - в помаде.

Как описать это счастье -
Быть целиком из сверканья,
Красками переливаясь?

Путь свой отчетливо вижу...
Сделано столько, что впору
В тихий каньон удалиться.

Кладбище тихое летом
Всех успокоит, сравняет
И разрешит все конфликты.

Как бы мне угомониться?
Не сочинять (сколько можно?) -
А довести все до блеска?

Хокку об Аленке.

Под одеяло Аленка
Любит залезть с головою
И подремать там тихонько.

Думает долго Аленка,
Долго молчит, а как скажет,
Так хочешь - стой, хочешь - падай.

Дружит Аленка с подушкой.
Та ей с любовью за это
Крутит всю ночь фильмы-сказки.

Двух золотых драконов
На черном шелку самураев
Выткала мне жена.

Смотрит Аленка с постели,
Как на окне сидит кошка...
Обе вздыхают: "Где ж Костик?"

Ты не печалься, Аленка!
Если проснешься в пустыне,
Мигом пришлю зонт и пепси.

Кошка такая смешная -
Встанет на задние лапки,
Ручками ловит сиянье...

В пропасть скользнула Аленка -
Но подбежали мы с кошкой
И помогли выбираться.

Встретила как-то Аленка
Ярко Полярно Сиянье
Встречным сияньем Аленки.

Хокку, сочиненные за прилавком, когда я продавал видеокассеты.

В жизни всего понемногу -
То боевик, то порнуха,
То мелодрама, то сказка...

Братцы! Вчера передали,
Что в этот раз уже точно
Всех нас комета угробит!

Старец подходит к прилавку
И вопрошает с надеждой:
"Секса с пришельцами нету?"

Джонни в каком-нибудь Йорке
Тоже стоит за прилавком,
Тоже стихи сочиняет.

Дама красивая в шубке
Ротик открыла и смотрит
Что бы купить из мультфильмов?

Снится - стою за прилавком
Я под луною, в пустыне,
С вихрем каким-то торгуюсь.
Дубовый метод (басня).
В Москве, в одном из модных клубов,
где веселилась молодежь,
сидел поэт Серега Дубов,
замыслив учинить дебош.
Серега был уже хорош:
он все шипел кому-то: "Врешь,
нас, самородков, ты так просто не возьмешь!"
Серега водочку с собой пронес тайком
и под столом
все наполнял за рюмкой рюмку,
в рот опрокидывал, курил и думал думку, -
короче, вел себя подобно недоумку.
Приехав покорять столицу,
успел уже наш Дубов обломиться
и начал злиться.
Его поэму "Даль родная",
где Дубов пышным слогом воспевал
березки и цветы какого-то там края,
никто в Москве печатать не желал.
Безденежье Серега проклинал,
он сам себя вторым Есениным считал.
И вот решил прославиться скандалом,
войти в историю поэзии нахалом.
Когда до нужной он кондиции дошел,
то влез на стол
и начал громко декламировать поэму
на вышеназванную тему.
Он что-то там кричал про роднички
и про поля, но тут охранники-качки
поэта со стола стащили, пьяного,
и вышвырнули прочь из клуба данного.
Сначала Дубов возмущался и орал,
потом поплелся среди ночи на вокзал,
шепча: "Не поняли, козлы, не оценили!
Уеду прочь и успокоюсь, блин, в могиле".
Мораль:
Друзья! Прославиться есть методы готовые,
они не новые,
но не такие, как у Дубова, дубовые.
И если кто захочет стать поэтом,
пусть помнит он об этом.
Как и о том,
что истинным талантам дозволяется
довольно многое, серьезно,
из того,
что рифмоплетам бесталанным воспрещается.
И в этом истины я вижу торжество.

...А что до Дубова - я, правда, знал его.
Впечатлительный Кузьма (басня).
"Какая поэзия, - сказал Иван Филиппович тараканьим голосом. - Жрать
надо... Не только поэзия, я, уважаемый товарищ, черт знает на что могу
пойти... Поэзия..."
М. Зощенко, рассказ "Крестьянский самородок".
Поэт Кузьма Беднов на раскладушке
лежал и размышлял в один из дней:
"У всех поэтов есть свои кормушки
и связи средь влиятельных людей.
Ах, как бы к тем кормушкам подобраться
и наравне со всеми обжираться
и премии за книжки получать?
Ну, как туда пролезть, япона мать?
А если мне фамилию сменить
и не Бедновым вовсе быть,
а, скажем, стать Алмазовым Кузьмою
или Кузьмою Звездным?! Эх, не скрою,
стать знаменитым хочется порою..."
Беднов открыл газету, пролистал
и с раскладушки вдруг своей упал,
наткнувшись на заметку
про некую смазливую нимфетку,
которой за стишки ее на днях
вручили премию - да в баксах, не в рублях -
пятнадцать тысяч долларов вручили!
Беднов взревел, как будто соус "чили"
без ничего отправил внутрь себя,
и, носом яростно трубя,
на кухню побежал в своей квартире,
там нож достал и сделал харакири.
И вот лежит он, дрыгая ногами,
известный крайне слабыми стихами,
а более, пока, увы, ничем...
Но что он доказал? Кому? Зачем?
Мораль:
Нет справедливости в подлунном этом мире,
и это ясно всем, как дважды два - четыре,
но разве это повод к харакири
или к сэппуку?
Сию науку
запомни друг, и сочиняй, как прежде,
в надежде,
что и тебе однажды премию дадут.
В спокойствии верши свой труд
и не завидуй, если можешь, никому.
Не спрашивай, как так и почему.
Ты вспомни-ка несчастного Кузьму,
что с диким воплем улетел от нас во тьму -
затем, что начитался он газет...
Беднов был слишком впечатлительный поэт.
Про Глупона Рифмушкина.

Глупон Рифмушкин всюду тискает стихи -
Они неискренни и попросту плохи;
Откроешь книгу иль другую - всюду он,
Бездарно серый, скучно-правильный Глупон.
В его стишках, увы, не встретишь никогда
Богатства мыслей, волшебства; но без стыда
Рифмушкин пошлости назойливо твердит,
Ревет ослом о том, что у него болит.
Я - слишком мягкий человек, и потому,
Глупона встретив, не скажу о сем ему,
Однако томик маньеристов предложу:
Вот где поэзия - понятно и ежу.
Ко мне Ветраны и Красавы подбегут,
И с удовольствием автограф мой возьмут,
И увлекут меня туда, где пир горой;
Стоит Рифмушкин онемелый - что ж, постой,
Да поучися у Ветран и у Красав:
Девчонки эти, несмотря на легкий нрав,
Всегда прекрасно понимают, где талант,
А где бездарности фальшивый бриллиант.
Да, поучися! И внимательно читай
Том маньеристов; конспектируй, изучай, -
Вот где Поэзии сияет торжество!
Вот где изящество, огонь и волшебство!
Пологий лоб твой пусть наполнит оптимизм,
Ты проповедуй куртуазный маньеризм,
Но лучше сам ты не пиши стихов вовек,
И скажут все: "Какой прекрасный человек!"

1997 год.

Продавщица смеха.

Она продавала мешочки со смехом
В пустом переходе метро...
С концерта я шел, опьяненный успехом,
Хотелось мне делать добро!

Она показалась мне милой безмерно,
Товар ее - жутко смешным...
Приблизился к ней с грациозностью серны,
Спешащей за кормом своим.

С присущим мне шиком, с особым талантом
Я все у ней разом скупил!
Надел ей на палец кольцо с бриллиантом,
Но жест мой ее не смутил.

В молчанье великом жуя свою жвачку, -
(как будто брильянт - пустячок), -
упрятала сотенных толстую пачку
в студенческий свой рюкзачок,

взяла меня под руку; из перехода
на свет мы шагнули вдвоем,
и голос ее прозвучал с небосвода:
"Ну что, мы куда-то пойдем?"

И нас закружило, и нас завертело
По всем дискотекам Москвы...
Но, хоть я отплясывал лихо и смело,
Она говорила мне "вы".

Мы приняли "экстази", мы забалдели,
Козлом я вообще заскакал!
С ней между зеркальных шаров мы летели -
Что ж я ей роднее не стал?

Кружило-вертело, вертело-кружило,
А где-то под утро уже
Она подвела ко мне парня-дебила
Под гримом густым, в неглиже.

"Ой, кто это?" - искренне я испугался.
В ответ прозвучало: "Бойфренд".
Дебил ухмылялся, дебил возвышался,
Как страсти чужой монумент.

Увел я ее из орущего зала,
Стал на ухо что-то кричать.
Она танцевала и тоже кричала,
Кричала: "О чем вы, а, дядь?"

"Что общего, детка, меж ним и тобою?" -
ее вопрошал вновь и вновь.
Она улыбнулась, тряхнув головою,
И просто сказала: "Любовь..."

...Я ехал в такси, оглушен неуспехом,
обжегшийся делать добро.
Опять продавать ей мешочки со смехом
В пустом переходе метро.

А жаль. Было в девушке что-то такое,
Что я осознать не успел...
Есть в девушках прочих, конечно, другое,
Но я это "что-то" хотел!

Так смейтесь, мешочки, как раньше смеялись,
Напомнив мне через года,
Что с ней мы расстались, мы с нею расстались,
Расстались уже навсегда!

И мне никогда не узнать, что с ней сталось,
И массу подобных вещей:
Как в том переходе она оказалась
И как ее звали вообще?

1997 год.

Роза.

За стихи мне девушка розу подарила.
Ах, спасибо, ангел мой! Как же это мило!

Нет, вы только вдумайтесь - это вправду было!
За стихи мне девушка розу подарила!

Я стоял-болтал в толпе, посредине зала.
Засверкало все кругом, а затем пропало.

Мы остались с ней одни в ледяной пустыне,
Где холодный лунный свет на торосах стынет.

"Это Вечность", - понял я, вздрогнул и очнулся.
И, как пьяный, розу взял, даже покачнулся.

Девушка во все глаза на меня смотрела.
Услыхал не сразу я, как толпа шумела.

Все вернулось на места - лица, краски, звуки,
Кто-то книгу мне пихал в занятые руки:

"Надпишите, Константэн!" - "Да, сейчас, конечно..."
Начинался так концерт, он прошел успешно.

Я счастливый шел домой, вспоминал: "Как мило!
Девушка мне - Боже мой! - розу подарила!"

1997 год.

Оленька (поэма-экспромт).

Мы с тобой слились в экстазе
И в безумьи сладких стонов
В эру пейджинговой связи
И мобильных телефонов.

Я приехал во Владимир
И в тебя влюбился, Оля.
Помнишь - к ночи город вымер?
Мы, принявши алкоголя,

Вдруг пошли гулять к обрыву,
От компании удрали;
Там мы дань воздали пиву...
Нас желанья раздирали!

Подо мной трещали сучья
И твое ласкал я тело:
Вся твоя натура сучья
Моего "дружка" хотела.

(Оля, если ты читаешь
это все, не обижайся!
Я ж - любя, ты понимаешь?
Ты читай и улыбайся).

Помнишь - там нам помешали?
А из мрамора ступени,
По которым в парк вбежали,
Их ты помнишь? ветви, тени?

В парке хоть луна светила.
На скамье, решив, что можно,
Ты "дружка" рукой схватила
И пожала осторожно.

И, закрыв глаза, держала,
Трепеща от возбужденья:
Плоть в руке твоей дрожала,
Раскаленная от тренья.

Но отдаться прямо в парке
Не решалась ты, однако.
Поднялись, пошли сквозь арки,
Где-то лаяла собака.

На квартире оказались
И легли в одной постели.
Наши ласки продолжались.
Как друг друга мы хотели!

Но пищал твой пейджер тонко -
Тебя мама вызывала,
Волновалась за ребенка.
Ты звонить ей выбегала.

А потом вдруг оказалось,
Что сосед есть в комнатушке.
Очень ты его стеснялась -
Он не спал на раскладушке,

Спьяну нам мычал советы -
Мол, давайте, вас тут двое,
Я не в счет; святое это,
Ваше дело молодое.

Только утреннею ранью
Разрешилась эта смута -
О, какой восторг за гранью!
О, волшебная минута!

Поднялся сосед и вышел,
На тебя я навалился...
Ах, восторг все выше, выше!
Ах - и вот он разрешился!

Сбилось на пол одеяло,
Было утро в птичьем гаме.
Подо мною ты лежала,
Обхватив меня ногами,

Улыбаясь благодарно,
Гладя мне живот и спину,
Глядя мне в глаза коварно...