Григорьев Сергей. Сомбреро

   Фалалей остановился перед прилавком, ткнул себя пальцем в грудь, затем осторожно прикоснулся к стопке шляп и, замирая, произнес волшебные слова:
   - Рашен сайлор! Рашен чип!
   Продавщица подкинула шляпу с пальца вверх и подставила голову. Шляпа упала на кудри продавщицы.
   Смеясь и тараторя, продавщица сняла со стопки верхнюю шляпу.
   Фалалей сдернул с головы бескозырку, и продавщица нахлобучила ему на голову сомбреро. Испанка всплеснула руками, отступила назад, и все ее лицо, и фигура, и руки, и крик говорили ясно одно: "До чего же хорошо!"
   Мало этого. Испанка, хлопнув себя по бедрам, громко позвала своих соседок: старуху, торговку гребешками, - справа и молодую кружевницу слева. Обе подбежали и тоже залюбовались Фалалеем, качали головами, причмокивали и прищелкивали языком.
   Хотя Фалалей чувствовал, что шляпа чуть-чуть велика, но что она хороша и ему пристала, не могло быть никаких сомнений. Он решительно протянул торговке согретый в руке полтинник.
   Шляпница осторожно взяла полтинник с ладони Фалалея, осмотрела его с решки и орла, покачала головой, показала монету старухе и кружевнице; те тоже покачали головами.
   Фалалей испугался. Он был готов заплакать.
   - Не ходит?
   Фалалей снял шляпу и бережно положил ее на прилавок. Комкая бескорызку, он стоял, поникнув головой.
   Шляпница не хотела с ним так расстаться. Она порывисто нахлобучила на Фалалея шляпу; покинув свой товар, тянула куда-то русского моряка за руку, весело смеясь и болтая.
   Фалалей, подняв голову, увидел перед собой столик. На столике качались от ветра небольшие медные весы. За столиком, укрываясь от зноя под огромным полосатым зонтом с синей бахромой, сидел в кресле седой еврей. Из-под его черной бархатной ермолки на виски спадали локоны.
   Шляпница бросила полтинник Фалалея на чашку весов. Весы склонились.
   Храня важный вид, меняла взял с чашки монету, осмотрел ее, но не с лица и с изнанки, а с гуртика, повернул ее кругом в бледных тонких пальцах, бережно положил монету на весы; уравновесив полтинник маленькими гирьками, меняла указал пальцем: стрелка весов стояла верно, на черте. Затем меняла снял гирьки, а полтинник Фалалея спрятал в правый ящик столика, выдвинул левый ящик и, насчитав мелочи, меди и серебра, выложил перед Фалалеем на столик. Самую маленькую монету меняла отодвинул пальцем в сторону. Фалалей понял, что это плата за размен, и сгреб остальные, зажав в руке. Старик молитвенно поднял голову к небу и закрыл глаза.
   Они вернулись с шляпницей к ее товару. Фалалей высыпал деньги на прилавок. Шляпница отсчитала, что ей полагалось, и Фалалей увидел, что ему еще осталась сдача.
   Шляпница на прощание расцеловала Фалалея в обе щеки. Он пошел дальше счастливый. Снимал шляпу, любовался ею, надевал снова, попытался вертеть на пальце - шляпа вертелась хорошо. Но, когда Фалалей попробовал ее подбросить вверх и подставил голову, шляпа ударила его по носу ребром и едва не упала в пыль. Попробовал еще - и снова неудачно.
   Базарная суета и гам остались позади. Изумленный наставшей тишиной, Фалалей огляделся. Город кончался. Тропинка шла в гору. На ветру, по бокам ее, металась иссушенная солнцем трава. На колючих кустах щебетали, выклевывая зерна, птички, похожие на чижей. За изгородью шпалерой стояли пыльные оливы, осыпанные мелкими серыми ягодами...
   Впереди перед собой Фалалей увидел насыпанный вал. По валу шагал английский часовой с ружьем. Увидев Фалалея, часовой махнул рукой. Фалалей остановился и крикнул издали:
   - Рашен сайлор! Рашен чип!
   Он снял шляпу, достал из кармана и надел на голову бескозырку. Часовой остановился и указал рукой влево.
   Фалалей взглянул туда. Далеко под его ногами лежало море. На рейде стояло множество кораблей. И Фалалей среди них не мог разглядеть знакомые мачты русского фрегата. Лодки под красными парусами носились по рейду туда и сюда. Крутая узкая тропа, высеченная в скале, вела вниз, к порту. Солнце клонилось к закату.
   Фалалею очень захотелось пить. Он понял, что тропа, указанная часовым, - самый короткий путь к порту.
   На узкой тропе из-под ног Фалалея сыпались камни, шляпа парусила, и ее едва не сдуло под кручу. Бережно прижав шляпу к груди, Фалалей спустился к морю.
   У причала стояло, толкаясь бортами, много корабельных шлюпок. В лодках спали матросы, оставленные сторожить. Ни один не отозвался на крик Фалалея. Напрасно он взывал:
   - Рашен сайлор! Рашен чип?
   Шлюпки "Проворного" не было видно.
   В одной из лодок, маленьком черном осмоленном тузике*, сидел веснушчатый рыжий мальчишка. Он удил, спустив лесу в воду, и подергивал ее.
   _______________
   * Т у з и к - маленькая лодка.
   - Рашен сайлор! Рашен чип! - сказал Фалалей.
   Мальчишка посмотрел на Фалалея и ответил:
   - Рассказывай! А я сам-то не вижу?
   Фалалей свистнул:
   - Да ты, брат, наш? Отколь же?
   - Из того же места. С батюшкой треску итальянцам везем. Поморы мы. Понял? Да батюшка, видать, на берегу загулял.
   - Братец, свези меня на фрегат.
   - Не повезу. Видишь, ужу. Тут, брат, макрель на тряпочку берет. Во какая!
   - Да где же? Хоть одну покажи.
   - Она покамест в море.
   - Свези, братец! Будь добрый, Вася!
   - А ты почему узнал, что меня Василием зовут?
   - Сразу видать. Свези, Вася!
   - Нипочем! Да и корабль твой, истинный бог, не вру, уж полувыти* тому назад ушел в море. Поднял тридцать парусов, да и был таков!
   _______________
   * П о л у в ы т и - полдоли; в ы т ь - доля. Здесь: в смысле
   получаса.
   - Ну, это ты хвастаешь! Без меня корабль уйти в море не может.
   - Ан и ушел!
   - Нет, не ушел. Я уж вижу - вон он стоит!
   - Эна он? Ан и не он вовсе.
   - Свези, Вася.
   - А тебя как звать?
   - Фалалеем.
   - Эх ты, горе! Истинно Фалалей. Тоже, купил себе шляпу! Али стибрил на базаре? Ворюга!
   Фалалей достал из кармана медяки, потряс ими на ладони.
   - А хоть и не вези. За мной командир особенно "двойку" пришлет. Меня там все уважают: и командир и товарищи...
   - А линька, поди, частенько пробуешь?
   - У нас в гвардейском экипаже не порют. У нас господа хорошие!
   - Ну, уж это ты врешь! Как же это вашего брата не пороть? Ох, и вздрючат тебя, братец, за то, что на берегу остался! "Господа"! Ты, стало, не матрос, а барский?
   Фалалей ничего не ответил. Снял бескозырку, сунул ее в карман, поставил новокупленную шляпу на палец, быстро закрутил, подбросил вверх и подставил голову - на этот раз вышло очень удачно.
   - Видал?
   - Садись, что ли, - сказал Вася, сдаваясь. - Надо своего человека к месту представить.
   Фалалей спрыгнул в тузик и отвязал от рыма* фалинь. На дне лодки лежал, по морскому обычаю, плоский анкерок с пресной водой.
   _______________
   * Р ы м - береговой причал в виде кольца или тумбы.
   - Вася, дай напиться...
   - Пей! В пресной воде отказа моряку не полагается.
   Фалалей откупорил анкерок и напился.
   Вася, стоя, "загаланил" кормовым веслом, и тузик, виляя, побежал от берега к кораблям.
   Вечерело.
   Работая веслом, Вася болтал:
   - Ну, уж и посуда ваша! Еще назвали тоже. "Проворный"! Хм! Давеча я батеньку везу мимо: подвахтенные на помпах кланяются. А наша шхуна - во, гляди! В трюме сухо: портянки не выстираешь. А то зайдем ко мне на шхуну ромом угощу! А?.. Некогда? Проштрафился? - ворчал Вася, огибая корму своей шхуны.
   На резной ее корме среди раскрашенных завитков аканта была надпись: "Бог - моя надежда".
   Фалалей зажал нос и сказал:
   - Фу, как вонько пахнет!
   Вася обиделся:
   - Треской, конечно, попахивает. Да ничего, итальянцы кушают да хвалят. Мы с батенькой все моря прошли. А ты, видать, впервой... Ну, ваше благородие, вылазь!
   Около "Проворного" по левому борту качалось множество зачаленных одна к другой лодок.
   Фалалей перешагнул через борт в лодку, полную полосатых арбузов и желтых дынь.
   - Спасибо, Вася! До скорого свиданья...
   - Дай копейку!
   - А этого не хочешь?
   - Эх ты! Фалалей - одно слово! Хоть бы спасибо сказал. Да еще пол-анкера воды выдул!
   Волной тузик отбило от лодок. Вася поплыл прочь и издали грозил:
   - Погоди! Тем летом мы с батенькой в Кронштадт придем. Я тебя там найду! Попробуешь моего кулака! Алырник! Окоем! - сыпал Вася поморские бранные слова.
   "Контрабанда"
   Капитан-лейтенант Козин вернулся на корабль сильно не в духе. Поведение молодежи на обеде у лорда Чатама, аплодисменты революционной песне и особенно тост мичмана Беляева в честь Испанской республики - все это представлялось Козину почти преступным. Доноса можно было не опасаться: на "Проворном" нет аракчеевских шпионов. Но молодежь такова: вернувшись, сами на себя в Кронштадте наболтают и, пожалуй, наплетут больше, чем было на самом деле.
   На корабле досада Козина еще усилилась. Фрегат стал похож на плавучий базар. Несколько десятков лодок, и маленьких и больших, почти барок, толкались бортами и качались на волнах по левой стороне "Проворного".
   Гомон стоял на лодках и на палубе фрегата. Торговцы наперебой выкрикивали свои товары: свежие винные ягоды, изюм, фисташки, грецкие и кокосовые орехи, финики, вяленую прямо с гребешками сизую малагу, яблоки, груши, арбузы и дыни, бананы, рыбу, засушенных крабов с хвостами и без хвостов, вареных темно-красных лангустов с длинными усами и огромными зазубренными клешнями, раковины, в которых, если поднести к уху, шумело море, персидский золотистый шелк и пестрые индийские шали. В клетках щебетали канарейки; кричали, качаясь на перекладинах и кольцах, зеленые и белые с розовыми хохлами попугаи; живые черепахи ворошились в корзинках.
   В одной из лодок, в лохани с пресной водой, лежал, свернувшись, молодой крокодил, и около него сидел сожженный солнцем полунагой феллах, печально поникнув, уверенный, что крокодила никто не купит.
   По палубам шатались продавцы с мелким товаром: с бусами, кораллами и бирюзой, с матросскими ножами и "толедскими" клинками из немецкого города Золингена. Один матрос приторговывал явно ненужную ему чудесную уздечку в серебре для коня. Матросы вместо трубок дымили сигарами. Все подвахтенные были пьяны. На палубах мусор, апельсинные корки, ореховая скорлупа, кожура бананов. Медные поручни, начищенные утром до нестерпимого блеска, потускнели от потных, грязных рук.
   - Не корабль, а бог знает что! - ворчал капитан-лейтенант Козин, шагая по-наполеоновски на шканцах, где было чисто, все сверкало и было пусто: сюда не пускали никого.
   Всюду, куда ни обращался с высоты взор командира, ему попадал на глаза юркий мальчишка в широкополом сомбреро с кистями. То он прыгает с лодки на лодку и дразнит крокодила, потчуя его виноградом, то ныряет по трапу на нижнюю палубу, то на баке, то снова на лодке: и, покупая зеленого попугая, выкрикивает свою цену:
   - Уан? Ту? Три? Фор? Файф?!
   Торговец отрицательно качает головой.
   Козин не сразу догадался, что это флейтщик Фалалей. Узнав же, он хотел его позвать и распечь, но мальчишка вдруг куда-то пропал.
   Еще было далеко до спуска флага, однако Козин приказал прогнать торговцев и лодкам отчалить.
   Матросы гнали толпу с корабля в толчки. Поднялся вопль и визг: одному не доплатили, у другого что-то украли, третий впопыхах рассыпал по деке свой товар и собирал его, ползая по всей палубе.
   Наконец отдали концы, и лодки, сначала стаей, а потом разъединясь, отплыли.
   - Мыть палубу! - приказал вахтенный офицер.
   Матросы, ворча, принялись за уборку корабля. Козин ушел вниз, в свою каюту, чтобы выпить стаканчик рому. Когда он снова поднялся наверх, то увидел, что не все гости покинули корабль, и удивился. По верхней палубе расхаживали испанцы в расшитых золотом куртках и широкополых шляпах с кистями - очевидно, они считали, что распоряжение покинуть корабль к ним не относится. С одним из испанцев - видимо, главным - оживленно беседовал у трапа мичман Беляев. Фалалей в своей великолепной шляпе вертелся около них, засматривая испанцу в лицо.
   - Мичман! Боцман! Флейтщик! - разом выкрикнул капитан-лейтенант.
   Беляев крепко потряс руку испанцу и поднялся на ют. Вслед за ним явились боцман Чепурной и флейтщик. Все трое стояли молча перед командиром.
   - Мичман Беляев, что вы там фамильярничали с контрабандистом?
   - Это не контрабандист, Николай Алексеич... Это командир гверильясов* Вальдес.
   _______________
   * Г в е р и л ь я с ы - испанские партизаны.
   - Я вам не Николай Алексеич, а капитан-лейтенант его величества!
   У Беляева побелели губы.
   - Николай Алексеич, в присутствии боцмана...
   - Прошу вас, сударь, замолчать! Вы арестованы. Извольте идти в каюту.
   Беляев молча отстегнул кортик, протянул командиру и в недоумении спустился вниз.
   Козин обратился к Чепурному:
   - Боцман! Ты пьян?
   - Никак нет, ваше высокородие. Трохи выпил на берегу... лимонаду. Жара смучила.
   - Ага! Жара? Ты не пьян? А как же ты не видишь, что у тебя на корабле маскарад?
   - Где, ваше высокородие? Маскарад? Не вижу.
   - А это что? - Козин сорвал с головы Фалалея шляпу. - Это головной убор для матроса императорского флота?
   - Мала еще детина, ваше высокородие, что с него спросить!
   - Я не с него, а с тебя спрошу! А ему дать двадцать линьков.
   - Слушаю-с, ваше высокородие.
   - И всех этих индюков долой с корабля! - Козин указал на испанцев.
   Боцман подтолкнул Фалалея к трапу. Оставив шляпу в руках командира, Фалалей скатился вниз, скользнув по поручням руками. Боцман достал из кармана линек и, схватив Фалалея за локоть, приговаривал, похлестывая себя веревкой (так рассерженный тигр бьет себя хвостом по бедрам):
   - Не за то тебя, хлопче, пороть буду, что шляпу купил...
   - А за что же, дяденька?
   - А за то, что меня на берегу бросил. Держался бы за большой палец, так ни!..
   Последняя лодка с испанцами отчалила от борта фрегата, но держалась неподалеку. Козин остался на юте со шляпой Фалалея в руках: он не знал, что с ней делать.
   - Глупо, сударь, глупо! - бранил он себя.
   "Разбойники" расселись в своей лодке на ящиках и бочках. Послышался рокот гитары, стрекотание мандолин - испанцы запели.
   - Опять "Марш Риего"!
   Козин, не помня себя от гнева, швырнул шляпу Фалалея за борт.
   Она поплыла. С лодки заметили, подплыли к шляпе, выловили и со смехом повесили сушить.
   С крепости бухнула пушка... Солнце скрылось за горой в золотистой пыли. На военных кораблях всех наций началась церемония спуска флага. Команда "Проворного" стояла в строю. Рокотали барабаны. Свистала флейта Фалалея. На британском флагмане играл оркестр. С крепости пели рожки горнистов. На "Проворном" после спуска флага хор в пятьсот голосов пропел вечернюю молитву.
   Ночь накрыла рейд и горы, разом задернула синь занавесом серых облаков. В небе - ни одной звезды. Только скупые клотиковые огни созвездием своим говорили о том, что на рейде много кораблей. Ничего не стало видно. Порт не уснул - началась безмолвная ночная жизнь: парусные лодки носились, подобно летучим мышам, меж кораблями, со всех сторон слышался плеск весел.
   Стоя на вахте, мичман Бодиско не раз слышал, что к самому фрегату крадутся лодки.
   - Вахтенные! Не зевать! - покрикивал мичман, услышав, что близко стукнуло весло, и крикнул по-английски: - Лодка, прочь!
   Разобрав из сеток койки, команда "Проворного" подвешивала их, готовясь спать. В кубрике было шумно. Все матросы бранили Чепурного за то, что он отвесил Фалалею двадцать линьков.
   - В гвардейском экипаже порки не полагается!
   - Так Козин дал приказ! - оправдывался Чепурной. - Должен я слушать приказ или нет?!
   - Матросов не порют, - ныл Фалалей.
   - Так ты не матрос, а дудка!
   - Юнга я!
   - Юнгов в поход не берут.
   - А вот взяли! Кинусь вот в море! А то убегу с корабля к испанцам! жалобно причитал Фалалей, вытирая сухие глаза.
   - Ну, хлопче, ну! Я тебе кинусь! Я тебе... Я тебя только для проформы, а уж кинешься в море - я тебя тогда!
   - Братцы! Он меня еще пороть хочет!
   - Не бойся, дудка, не дадим!.. Чепурной, брось манеру линек в кармане носить!
   - Братцы, отымите у него линек, - посоветовал Фалалей.
   Чепурной сам смотал линек в комок и вышвырнул за борт, в открытый полупортик.
   Команда угомонилась, но по вздохам и шепоту было слышно, что многие не спят. Фалалей прислушивался к шороху волн за бортом, плеску и стуку лодочных весел и голосам. Первым захрапел Чепурной.
   - Захрюкал кабан! - громко сказал Фалалей.
   Никто не отозвался.
   В кают-компании, за трубкой после ужина, офицерская молодежь, утомленная бестолковым днем, вяло отозвалась на предложение Бодиско обсудить поступок командира.
   - Нас послали сюда на плохое дело. Он разлакомится, пожалуй: палки введет...
   - Полно, Бодиско! Ты из мухи делаешь слона, - устало махнув рукой, сказал Бестужев.
   Офицеры разошлись по своим каютам.
   Мичман Беляев беспечно и крепко спал в своей каюте, забыв задвинуть засов. Лейтенант Бестужев вошел в каюту, зажег свечу и принялся трясти Беляева:
   - Сашенька, беда! Вставай! Фалалей пропал!
   - Фу-ты! Что за вздор!
   - Вставай же, говорю! Надо доложить капитану.
   Беляев поспешно оделся.
   На палубе, куда они с Бестужевым вышли, их ждал Чепурной. Он всхлипывал:
   - Так я же его только для проформы постегал! А он - в море! Свою шляпу ловить. Боже ж мой! Христианина будут есть чужие раки...
   Беляев прикрикнул на боцмана:
   - Что за галиматья! Ты видел, что он кинулся в воду?
   - Ни!
   - Так и не болтай вздора! Малютка не таков, чтобы топиться. Бодиско, доложи Николаю Алексеичу. Я не могу сам явиться - я арестован...
   Козин еще не спал, занося при свете восковой свечи в свой журнал события дня. Капитан приказал осторожно, не тревожа команды, обыскать фрегат. Оказалось, что вместе с Фалалеем пропали его флейта и сумка.
   - Морскому царю теперь играет наш хлопчик! - горестно воскликнул Чепурной.
   - Молчать, боцман! - грозно крикнул капитан. - Где ты видел, чтобы матрос российского флота топился? Он сбежал. Эти канальи всё вертелись до ночи около фрегата...
   Козин выслал боцмана, вернул Беляеву кортик и сказал:
   - Сашенька, прости меня, я переборщил...
   - Я не сержусь, Николай Алексеич, но что же нам делать!
   - Спусти вельбот, бери людей. Отправляйся немедля и обыщи лодки инсургентов*. Я заметил, что они стоят близ купеческой стенки.
   _______________
   * И н с у р г е н т ы - повстанцы.
   - Помилуйте, Николай Алексеич, ночь! Нас могут встретить выстрелами...
   - Ничего. Лорд Чатам их держит в строгости. Не бойся.
   - Я не боюсь, но насколько это удобно для нашего флага?
   - Мичман Беляев, прошу не рассуждать и исполнять, что вам приказывают! По возвращении флейтщика - ко мне! Я не буду спать.
   - Повинуюсь! Но...
   - Никаких "но"!
   Спустили шлюпку. Беляев сел за руль. Шлюпка отплыла... На "Проворном", как ни старались все делать в тишине, перебудили всю команду. Никто не спал, все ждали возвращения шлюпки.
   Когда на всех кораблях в порту враздробь пробили полуночные склянки, шлюпка вернулась ни с чем. Инсургенты, не противясь обыску, сами засветили фонари. Ни на одной из лодок Фалалея не нашлось.
   Первым у трапа Беляева встретил боцман Чепурной. В руках у него мичман сразу разглядел при свете фонаря новокупленную шляпу Фалалея.
   - Так он на корабле? - воскликнул мичман.
   - Ни!
   - Откуда же шляпа?
   - Да бис его знает! Ребята позвали меня на палубу, говорят: "Дивись!" Смотрю - и верно: испанская шляпа на крюке висит.
   - Чудеса!
   Бодиско, сменяясь с вахты, приказал вахтенным зорко следить и не подпускать к фрегату лодки. Уже рассветало...
   Козину показали шляпу Фалалея. Он повертел ее в руках, поправляя покоробленные от воды, еще сырые края.
   - Ну конечно, он на корабле! - заключил Козин. - Где-нибудь спрятался, негодяй, и смеется над нами.
   - Но откуда же шляпа, Николай Алексеич?
   - Шляпа?
   - Да, шляпа. Вы выкинули ее за борт... Но...
   - Мичман Беляев!
   - Да, капитан!
   - Шляпу мог кто-нибудь выловить, ну... высушить и... ну... подкинуть на палубу... Оставьте шляпу мне и ступайте спать! Надо наконец людям дать покой. Я знаю, он завтра вылезет сам из какой-нибудь щели.
   - Уж тогда я его... - прошептал боцман. - Уж тогда я его... Уж не для проформы!
   Пчельник
   Ночь была свежая. Когда лодка инсургентов вышла из бухты Гибралтара, ее качнула крутая волна. В море было светлее, чем в порту, заставленном с трех сторон горами. Фалалей удивился, что красный днем парус на рейде был чернее ночи, а тут, в море, казался белым - белей воды и неба.
   Флейтщик дрожал, но не от холода и не от страха, а оттого, что его судьба решалась - он не знал, что еще будет с ним.
   К мальчику склонилась голова, повязанная платком, крепкая рука легла на его плечо. Испанец накинул ему на плечи плащ и мягко повалил его на дно лодки, укрывая от прохладного ветра и теплых брызг морской воды.
   Фалалею стало тепло и хорошо; он лег навзничь и смотрел вверх. Над ним с шумом проносилось крыло паруса при поворотах - лодка лавировала. В разрыве облаков сверкнула синяя звезда. Фалалей думал о своем корабле и злобно шептал:
   - Поплачете обо мне еще!
   Заплакал сам и в слезах забылся крепким сном.
   Его разбудила тишина. Шум и шорох волн прекратился. Светлело. Парус, снова красный, висел праздно, чуть плеща острым краем. Фалалей поднялся, сбросил плащ и вскочил. Лодка стояла у берега, в тиховодье маленькой бухточки. Узкая щель меж голых скал уходила, темнея, в высоту. В глубине ущелья серебрился, ниспадая, ручеек. Бросив сходню на берег, испанцы скатывали по ней бочонки. На берегу уже лежали выгруженные плоские ящики, в какие укладывают оружие. Испанцы работали, скупо перекидываясь короткими словами. Фалалей молча принялся им помогать.
   Покорный ослик с вьюком дожидался своей очереди, пощипывая сухую, колючую траву. На бока ослику привесили на вьюке два бочонка. Не ожидая поощрения, ослик пошел в гору по крутой тропе. Ящики подняли по двое на плечи и понесли вверх.
   Фалалею ничего не пришлось бы нести, но он выпросил себе ружье у командира. Тот отдал. Взвалив ружье на плечо, закинув сумку с флейтой на спину, Фалалей пошел вслед за всеми. Последним шел командир; он нес на ремне, перекинутом через плечо, две большие оплетенные бутыли с вином.
   Тропа шла круто все в гору. Сначала легкое, ружье делалось все тяжелее и больно било Фалалея по ключице. Он перекладывал ружье с одного плеча на другое, и оба плеча одинаково невыносимо ныли. Фалалей оглянулся назад, на командира, ожидая, что тот его пожалеет и возьмет ружье обратно.
   "Ни за что не отдам!" - решил ответить Фалалей и остановился, глядя в лицо командиру. Тот улыбнулся строго и печально и молча указал глазами вперед: они отстали. Фалалей двинулся догонять караван, браня и себя, и ружье, и испанцев.
   Одежда у всех запылилась. Солнце выглянуло из-за горы; сразу сделалось жарко. Небесный покров растаял. Перышком сказочной жар-птицы летело одинокое алое облако в глубокой синеве. Томила жажда, а ручеек где-то, в глубине ущелья, невидимый и недоступный, звеня и журча, дразнил, катясь по камням в соленое море...
   В одном месте пришлось перейти через ущелье по узкому и зыбкому мосту. Переходили по очереди. Сначала перешел со своей ношей ослик. За ним - по двое испанцы с длинными ящиками на плечах. Когда все носильщики перешли мост, командир взял Фалалея за руку, боясь, что тот сорвется в пропасть с ничем не огражденного моста. Фалалей вырвал руку. Спокойно перешел по зыбкому мосту, даже заглянул в темную глубину ущелья - это не страшнее, чем сидеть на клотике грот-мачты, свесив ноги.
   За мостом командир велел каравану отдохнуть. Ослика разгрузили. Он начал жалобно кричать: его тоже мучила жажда. Испанцы расселись на ящиках, достали из сумок серый хлеб и оловянные стаканы. Командир налил каждому вина из оплетенных бутылей. Свой стакан он подал Фалалею. Кривым складным ножом он отрезал Фалалею половину своего хлеба и закурил сигару.
   Фалалей поступил, как все: ломая и макая черствый хлеб в вино, ждал, пока кусок набухнет, и ел. Вино было легко и приятно. Стакана оказалось довольно, чтобы совсем пропала жажда. Фалалею сделалось весело. Когда Фалалей съел весь хлеб, принялся за еду и командир. Дали хлеба, смоченного в вине, и ослику, что очень удивило Фалалея.
   После отдыха караван пустился дальше в том же строю. Только командир поменялся с Фалалеем ношей: он взял себе ружье, а Фалалею отдал бутылки из-под вина - они обе опустели.
   Идти стало легче. Да и тропа расширилась, пошла полого вниз, по бокам ее, в камнях, зазеленела трава, запестрели цветы... Летали бабочки, на миг приникая к цветам. Носились пулями шмели и пчелы.
   Ущелье расступилось. И взору Фалалея предстала изумрудная долина, похожая на огромную плоскую чашу, окруженная соснами. Их вершины напоминали пламя, раздуваемое ветром. Край долины обступили серые скалы. И темные развалины не то церкви, не то рыцарского замка высились в том месте, где ручей, покидая зеленую долину, низвергался с края в пропасть тонкой серебряной струей. К развалинам, обвитым виноградом, прислонилась хижина под соломенной кровлей. Белая безрогая коза, привязанная около хижины, заблеяла навстречу каравану. Ослик ей ответил радостным ревом.
   На крик осла из хижины вышел человек и издали приветливо махнул рукой.
   Фалалей остановился в изумлении на поляне: около развалин было расставлено по траве, испещренной цветами, несколько огромных шляп, сплетенных из жгутов соломы, очень похожих тульей на шляпу, купленную Фалалеем в Гибралтаре. Только эти шляпы годились бы великанам, и у них не было полей.
   Тут же Фалалей увидел серые холсты, разостланные на траве, и на них тонким пластом курчавые тонкие стружки. Увидев холсты со стружкой, Фалалей понял, что это белят на солнце воск, что это пчельник, а шляпы великанов ульи.