Страница:
дадут открыть рот. Эти внушительно и вкрадчиво толковали о холоде на высоте
тринадцати тысяч футов, о теплой одежде и умной нетерпеливости. Я слушал их
одним ухом; мой удивительный собеседник, "русский", - или как было его
назвать теперь? - сунув руки в карманы, смотрел на новое для меня лицо,
делая вид, что задумался и посматривает рассеянно.
Это была женщина лет восемнадцати-двадцати, с немного вздернутым носом,
насмешливой тоской глаз и маленьким ртом. В смуглом ее лице светило
упорство, способное перейти в ненависть. Назвать ее красивой было нельзя,
хотя природная грация маленькой, крепкой фигуры и бессознательное кокетство
жестов вызывали пристальную улыбку. Так же, как и другие, она, подперев
крошечными руками непричесанную голову, слушала разговор мужчин. Поза ее и
выражение лица были воплощением важности. Я улыбнулся.
Почувствовав упорный взгляд сзади, женщина обернулась.
- А, Диас, - равнодушно произнесла она. - Вернулся?
- Только и делаю, что ворочаюсь, - сказал недавний мой собеседник.
- Лучше бы уходил все время.
- Вот что, Лолита...
Она вздохнула, выпрямилась и, внимательно осмотрев с ног до головы
Диаса, перешла к другому концу стойки, где, погрузив снова лицо в
растопыренные около ушей пальцы, принялась слушать, морща лоб, что говорят
погонщики.
Хозе и Диас замешались в толпу. Я, обессиленный усталостью, лег на
разостланное мне благодарным Чусито одеяло и, сунув под голову седло, стал
дремать. Новые, неизведанные доныне ощущения и соображения преследовали
меня. Я думал о таинственной власти имен, пересекающих наше сознание полным
превращением человека, уничтожением расы, крови, привычных ассоциаций. Диас
есть Диас. Никакими усилиями воображения не мог я представить его русским,
но, может быть, и не был он им, принадлежа от рождения к загадочной орлиной
расе, чья родина - в них самих, способных на все.
Наконец я уснул беспокойным дорожным сном и пробудился как от толчка.
Может быть, чье-либо резкое восклицание было тому причиной. Полузакрытыми
глазами я наблюдал некоторое время людей, толпящихся вокруг стойки, Лолиту и
Диаса. Он снова подошел к ней, сказав:
- Я, пожалуй, отправлюсь с ними.
- Что ж? Заработай...
- Очень долго, - возразил он нерешительно. - Ты же знаешь, почему.
- Не приставай, - сказала Лолита. - Что ты ходишь вокруг меня? Сядь.
Лучше слушай, что говорят.
- Лолита!
- Ну?
- Слушай...
- Слушаю.
- Ты мне ничего не скажешь?
Она посмотрела на него искоса, неохотно и хмыкнула. Диас уныло
повернулся в мою сторону, прищуриваясь, так как блеск огня мешал ему видеть.
Я снова уснул. Меня разбудил Хозе. С первого же взгляда я понял, что
человек этот собирался разыскивать "тропочку". Все на нем было подвязано,
укреплено, подтянуто и застегнуто. В хижине, кроме нас, никого не было.
Утренние горы смотрели в открытую дверь сияющими провалами и рощами, а на
земляном полу дрожал свет.
Уступая соболезнующему тону Хозе (он смотрел на меня с жалостью, как
нянька, покидающая ребенка), я подтвердил еще раз, что нисколько не сержусь
на него, и вышел на двор. В загородках, у привязи, покорно шевелили ушами
нагруженные вьючной покладью мулы; несколько вооруженных людей осматривали
упряжь, торопливо дожевывая скудный завтрак. Я подошел к Диасу.
- Куда направитесь вы? - спросил он.
Я сказал.
- Вероятно, мы не увидимся, - заметил он. - Прощайте!
Обдумав вопрос, который вертелся у меня на языке еще вчера, я сказал:
- Как вы чувствуете себя в этой стране?
- Очень хорошо и приятно.
Сняв шляпу, он поклонился, улыбнулся и отошел. Через минуту стали
выводить мулов; животные, сопровождаемые каждое одним человеком, огибали
дом, тихо звеня бубенчиками и фыркая. Диас замыкал шествие. Караван
вытянулся гуськом, и передние начали уже спускаться в балку, поросшую
черно-зеленым кустарником. Девушка, которую я видел вчера, помчалась сломя
голову к арьергарду и, догнав Диаса, пошла рядом с ним, положив ему на плечо
руку и что-то рассказывая. Затем, в виде прощальной ласки, она запустила
пальцы в волосы молодого человека и стала трепать их, мотая покорно
улыбающейся головой. Диас, понятно, не сопротивлялся.
Она не пошла вниз, а остановилась на обрыве, смотря, как, перевалив
балку, взбираясь на косогор, шествуют по крутой, среди скал, известковой
тропе осторожные мулы. Вернувшись, она прошла мимо меня, едва заметив мое
присутствие.
Я обдумывал рассказ Диаса. Он ушел, оставив мне тихое волнение радости.
Люди, подобные этому человеку, не одиноки. Их семья, цыганское племя,
великодушное и строптивое, рассеяно всюду. Я вспомнил тысячи безыменных
людей, "плавающих и путешествующих", когорты авантюристов, проникающих в
неисследованные места, безумцев, возлюбивших пустыню, детей труда, кладущих
основание городам в чаще лесов. Их кости рассеяны за полярным кругом, и в
знойных песках черного материка, и в дикой глубине океана. Вторая, настоящая
родина торжественной силой любви влечет одинаково искателя приключений и
начальника экспедиции, командующего целым отрядом; ничто не останавливает
их, только смерть. Своей смертью они умножают везде жизнь и трепет борьбы.
Снежные волны гор окружали меня. Я долго смотрел на них с дружеским,
теплым чувством, веря их безмолвному обещанию очистить сердце и помыслы.
Далекий путь. Впервые под заглавием "Горные пастухи в Андах" -
"Ежемесячные литературные приложения к журналу "Нива", 1913, Э 9.
Монрепо (франц. mon repos - мой отдых) - убежище, приют.
Столоначальник - заведующий отделением канцелярии министерства,
департамента и т.п.
Казенная палата - в царской России - губернское учреждение по налогам.
Ю.Киркин
тринадцати тысяч футов, о теплой одежде и умной нетерпеливости. Я слушал их
одним ухом; мой удивительный собеседник, "русский", - или как было его
назвать теперь? - сунув руки в карманы, смотрел на новое для меня лицо,
делая вид, что задумался и посматривает рассеянно.
Это была женщина лет восемнадцати-двадцати, с немного вздернутым носом,
насмешливой тоской глаз и маленьким ртом. В смуглом ее лице светило
упорство, способное перейти в ненависть. Назвать ее красивой было нельзя,
хотя природная грация маленькой, крепкой фигуры и бессознательное кокетство
жестов вызывали пристальную улыбку. Так же, как и другие, она, подперев
крошечными руками непричесанную голову, слушала разговор мужчин. Поза ее и
выражение лица были воплощением важности. Я улыбнулся.
Почувствовав упорный взгляд сзади, женщина обернулась.
- А, Диас, - равнодушно произнесла она. - Вернулся?
- Только и делаю, что ворочаюсь, - сказал недавний мой собеседник.
- Лучше бы уходил все время.
- Вот что, Лолита...
Она вздохнула, выпрямилась и, внимательно осмотрев с ног до головы
Диаса, перешла к другому концу стойки, где, погрузив снова лицо в
растопыренные около ушей пальцы, принялась слушать, морща лоб, что говорят
погонщики.
Хозе и Диас замешались в толпу. Я, обессиленный усталостью, лег на
разостланное мне благодарным Чусито одеяло и, сунув под голову седло, стал
дремать. Новые, неизведанные доныне ощущения и соображения преследовали
меня. Я думал о таинственной власти имен, пересекающих наше сознание полным
превращением человека, уничтожением расы, крови, привычных ассоциаций. Диас
есть Диас. Никакими усилиями воображения не мог я представить его русским,
но, может быть, и не был он им, принадлежа от рождения к загадочной орлиной
расе, чья родина - в них самих, способных на все.
Наконец я уснул беспокойным дорожным сном и пробудился как от толчка.
Может быть, чье-либо резкое восклицание было тому причиной. Полузакрытыми
глазами я наблюдал некоторое время людей, толпящихся вокруг стойки, Лолиту и
Диаса. Он снова подошел к ней, сказав:
- Я, пожалуй, отправлюсь с ними.
- Что ж? Заработай...
- Очень долго, - возразил он нерешительно. - Ты же знаешь, почему.
- Не приставай, - сказала Лолита. - Что ты ходишь вокруг меня? Сядь.
Лучше слушай, что говорят.
- Лолита!
- Ну?
- Слушай...
- Слушаю.
- Ты мне ничего не скажешь?
Она посмотрела на него искоса, неохотно и хмыкнула. Диас уныло
повернулся в мою сторону, прищуриваясь, так как блеск огня мешал ему видеть.
Я снова уснул. Меня разбудил Хозе. С первого же взгляда я понял, что
человек этот собирался разыскивать "тропочку". Все на нем было подвязано,
укреплено, подтянуто и застегнуто. В хижине, кроме нас, никого не было.
Утренние горы смотрели в открытую дверь сияющими провалами и рощами, а на
земляном полу дрожал свет.
Уступая соболезнующему тону Хозе (он смотрел на меня с жалостью, как
нянька, покидающая ребенка), я подтвердил еще раз, что нисколько не сержусь
на него, и вышел на двор. В загородках, у привязи, покорно шевелили ушами
нагруженные вьючной покладью мулы; несколько вооруженных людей осматривали
упряжь, торопливо дожевывая скудный завтрак. Я подошел к Диасу.
- Куда направитесь вы? - спросил он.
Я сказал.
- Вероятно, мы не увидимся, - заметил он. - Прощайте!
Обдумав вопрос, который вертелся у меня на языке еще вчера, я сказал:
- Как вы чувствуете себя в этой стране?
- Очень хорошо и приятно.
Сняв шляпу, он поклонился, улыбнулся и отошел. Через минуту стали
выводить мулов; животные, сопровождаемые каждое одним человеком, огибали
дом, тихо звеня бубенчиками и фыркая. Диас замыкал шествие. Караван
вытянулся гуськом, и передние начали уже спускаться в балку, поросшую
черно-зеленым кустарником. Девушка, которую я видел вчера, помчалась сломя
голову к арьергарду и, догнав Диаса, пошла рядом с ним, положив ему на плечо
руку и что-то рассказывая. Затем, в виде прощальной ласки, она запустила
пальцы в волосы молодого человека и стала трепать их, мотая покорно
улыбающейся головой. Диас, понятно, не сопротивлялся.
Она не пошла вниз, а остановилась на обрыве, смотря, как, перевалив
балку, взбираясь на косогор, шествуют по крутой, среди скал, известковой
тропе осторожные мулы. Вернувшись, она прошла мимо меня, едва заметив мое
присутствие.
Я обдумывал рассказ Диаса. Он ушел, оставив мне тихое волнение радости.
Люди, подобные этому человеку, не одиноки. Их семья, цыганское племя,
великодушное и строптивое, рассеяно всюду. Я вспомнил тысячи безыменных
людей, "плавающих и путешествующих", когорты авантюристов, проникающих в
неисследованные места, безумцев, возлюбивших пустыню, детей труда, кладущих
основание городам в чаще лесов. Их кости рассеяны за полярным кругом, и в
знойных песках черного материка, и в дикой глубине океана. Вторая, настоящая
родина торжественной силой любви влечет одинаково искателя приключений и
начальника экспедиции, командующего целым отрядом; ничто не останавливает
их, только смерть. Своей смертью они умножают везде жизнь и трепет борьбы.
Снежные волны гор окружали меня. Я долго смотрел на них с дружеским,
теплым чувством, веря их безмолвному обещанию очистить сердце и помыслы.
Далекий путь. Впервые под заглавием "Горные пастухи в Андах" -
"Ежемесячные литературные приложения к журналу "Нива", 1913, Э 9.
Монрепо (франц. mon repos - мой отдых) - убежище, приют.
Столоначальник - заведующий отделением канцелярии министерства,
департамента и т.п.
Казенная палата - в царской России - губернское учреждение по налогам.
Ю.Киркин