Грин Алекс. Маленький заговор

---------------------------------------------------------------------
А.С.Грин. Собр.соч. в 6-ти томах. Том 2. - М.: Правда, 1980
OCR & SpellCheck: Zmiy ([e-mail]), 25 марта 2003 года
---------------------------------------------------------------------

I

- Садитесь, поговорим, - ласковым голосом сказал Геник, подвигая стул
очень молодой девушке, на вид не старше семнадцати лет. - Мне поручено
объясниться с вами и, что называется, - во всех деталях.
Гостья застенчиво улыбнулась, села, оправляя коричневую юбку тонкими,
слегка задрожавшими пальцами, и устремила на Геника пристальные большие
глаза, темные, как вечернее небо. Геник мысленно побарабанил пальцами,
оседлал другой стул и спросил:
- Как меня нашли?
- Я вас отыскала скоро... Хотя вы живете в таком глухом углу... Я даже
улицы такой раньше не знала.
- Улицу эту выстроили специально для меня! - пошутил Геник. - Смею вас
уверить.
- Еще бы! - слабо улыбнулась она. - Для нас с вами другие места
приготовлены.
- Каркайте, каркайте... Что же - улицу через прохожих отыскали?
Девушка отрицательно покачала головой.
- Нет, - поспешно сказала она, - мне объяснил Чернецкий, что улица эта
выходит в числе прочих на Армянскую. Я ее всю и прошла, в самый конец.
Геник сделал серьезное лицо.
- Это хорошо! - заявил он, одобрительно кивая. - Всегда нужно стараться
как можно меньше расспрашивать прохожих. Особенно в деле особой важности.
Девушка с уважением окинула глазами небрежно оседлавшую стул, худую и
коренастую фигуру Геника. Даже и эту тонкость он считает важной - должно
быть, замечательный человек.
- Ваше имя - Люба? - спросил юноша.
- Да.
Наступило короткое молчание. Девушка рассеянно оглядывала комнату,
пустую и неуютную, где, кроме пунцовой розы, алевшей на столе в дешевом
запыленном стакане, не на чем было остановиться и отдохнуть глазу. В
широкое, настежь отворенное окно, вместе с теплым ветром и шелестом цветущей
черемухи, плыл солнечный свет, щедро заливая грязные обои голых стен
пыльно-золотистыми пятнами, на фоне которых, беззвучно и неуловимо, как
ночные бабочки в свете лампы, - трепетали мелкие, пугливые тени ветвей и
листьев, глядевших в окно.
Стол был пуст - ни книг, ни брошюр. Видимый печатный материал валялся
на полу, в образе скомканной газеты. В углу - чемодан, койка более чем
холостого вида и тяжелая дубовая трость. Зато пол был щедро усеян окурками и
спичками.
- Нам, пожалуй, серьезно придется сейчас беседовать... - сказал Геник,
рассматривая девушку. - Вы, конечно, против этого ничего не имеете?
Люба расширила глаза и нервно повела плечами. Странно даже спрашивать
об этом.
- Что же я могу иметь? - тихо и вопросительно проговорила она. - Чем
серьезнее, тем лучше.
Последние слова прозвучали просьбой и, отчасти, задором молодости. Лицо
Геника стало непроницаемым; казалось, оно потеряло всякое выражение. Он
сильно затянулся папиросой, окружая себя голубыми клубами дыма, и сказал уже
совсем другим, твердым и отчетливым голосом:
- Хорошо.
Люба ждала, молча и неподвижно. Глаза ее прямо, с покорностью ожидания,
смотрели на Геника.
- Хорошо! - повторил он медленнее и как бы в раздумье. - Так вот что,
Люба, для удобства и большей продуктивности разговора, мы сделаем так: я
буду спрашивать, а вы отвечать... Идет?
- Все равно, - сказала девушка, напряженно улыбаясь. - Это как на
допросе.
- Ну, да... Видите ли - это, по некоторым соображениям, важно для меня.
Люба молча кивнула головой.
- Да. Так вот: скажите, пожалуйста, - сколько вам лет?.. Это нескромно,
но, надеюсь, вам не более двадцати, так что, - мы, конечно, не рассоримся.
- В августе будет восемнадцать... - слегка покраснев, сказала девушка.
- А что?
- Хм...
Новые клубы дыма и новый окурок на полу. Геник достал и зажег свежую,
третью по счету, папиросу.
- Я так боялась этого! - тихим, срывающимся голосом заговорила Люба, и
ее лицо, правильное и нежное, внезапно покрылось розовыми пятнами. - Того...
что... может быть... моя молодость... может там... помешать, что ли... но...
Геник досадливо махнул рукой.
- Что молодость? - с неудовольствием перебил он. - Не в молодости
дело... А в вас самих... Но, однако, мы уклонились... Скажите - сколько
человек в вашем семействе? И кто они?
- Четверо, - неохотно, удивляясь тому, что ее спрашивают о таких,
совершенно посторонних вещах, сказала девушка. - Мама... я... папа, потом
сестры две...
- Старше вас?
- Нет... где же старше... Еще гимназистки...
- И вы ведь, Люба, учились в гимназии?
- Я? Училась...
- Д-аа... - Геник вздохнул и уставился через открытое окно в сад: - Все
мы вкушали когда-то от этой премудрости. У меня есть братишка, маленький
глупый человек. Так вот он пришел однажды из класса и начал с чрезвычайно
сосредоточенным и мрачным видом колотить ногами о дверь. Я его и спрашиваю:
"Ты, Петька, что делаешь?" А он скорчил свирепое лицо и говорит: "Прах от
ног своих отрясаю".
Люба задумчиво улыбнулась, не сводя с Геника больших, наивно-серьезных
глаз, и медленно наклонила вперед голову, как бы приглашая говорить дальше.
Геник обождал несколько мгновений и перешел в деловой тон.
- Ко мне вас направил Чернецкий? - спросил он, сосредоточенно грызя
ногти.
- Да...
- Он рассказал мне о вас все! - заявил Геник, отрываясь взглядом от
ровного, чистого лба девушки. - По общему мнению... у нас, видите ли, было
совещание... вам решено не препятствовать и... помогать...
Люба заволновалась и нервно покраснела до корней волос. Краска быстро
залила маленькие уши, высокую, круглую шею и так же быстро отхлынула назад к
сильно забившемуся сердцу.
Она так боялась, что ее заветная мечта не исполнится. Но грозный
момент, очевидно, придвигался и теперь стал перед ней лицом к лицу в этой
убогой, обыкновенной на вид и жалкой комнате.
Геник встал, шумно отодвинул стул и зашагал от стола к двери. Люба
механически следила за его движениями, желая и не решаясь спросить: что
дальше?
- Не связаны ли вы с кем-нибудь? - быстро и немного смущаясь, спросил
Геник. - Нет ли для вас чего-нибудь дорогого?.. Семья, например... - Он не
пожалел о своих словах, хотя мгновенная неловкость и боль, сверкнувшие в
глазах девушки, сделали молчание напряженным. Геник повторил, тихо и
настойчиво:
- Так как же?
- Я, право... не знаю... - с усилием, краснея и ежась, как от холода,
заговорила она. - Нужно ли это... спрашивать... Я же сама... пришла.
- Вы вправе, конечно, недоумевать, - сказал, помолчав, Геник, - но,
уверяю вас... Хотя, впрочем... Вам отчего-то трудно говорить об этом...
хорошо, но скажите мне, пожалуйста, только одно: у вас нет близкого
человека, кроме... ваших родных?
Он остановился посредине комнаты, ожидая ответа с таким видом, как если
бы от этого зависело все дальнейшее течение дела. Люба подняла на него
растерянный взгляд, снова покраснела и смешалась. По дороге сюда мечталось о
чем угодно, кроме этого непонятного и мучительного вопроса.
- Я потому спрашиваю, - сказал Геник, желая вывести девушку из
затруднения, - что нам нужно знать, будет ли у вас кому ходить в тюрьму, в
случае... Если "да", то кивните, пожалуйста, головой.
Кивок этот, хотя Люба его и не сделала, он угадал по опущенным,
неподвижно застывшим ресницам. Через мгновение она снова подняла на него
свои темные, с ясным голубым отливом глаза.
Ветер мягко стукнул оконной рамой и шевельнул брошенную на пол газету.
Геник подошел к окну и сейчас же отошел прочь. Люба вздохнула, нервно
стиснула хрустнувшие пальцы и выпрямилась.
- Так, значит, вам не жалко жизни? - равнодушно, полуспрашивая,
полуутверждая, сказал Геник. - А?
Люба облегченно рассмеялась углами рта. Слава богу, - вопросы о
домашних делах покончены. Хотя странный, немного торжественный в своем
равнодушии тон Геника по-прежнему держал ее настороже... Она отбросила за
ухо темные непокорные волосы и сказала:
- Как жалко? Я не знаю... А вам разве не жалко?
Девушка нетерпеливо задвигалась на стуле, и меж тонких бровей ее
мелькнула легкая, досадливая складка. Если Геник желает болтать, может
выбрать другое место и время. А ей тяжело и совсем не до разговоров.
Он же, казалось, вовсе не спешил удовлетворить ее нетерпение. Широкая
спина Геника неподвижно чернела у окна, загораживая свет, и только дым
шестой папиросы, улетая в сад, показывал, что это стоит живой, задумавшийся
человек.
В комнате напряженно бились две мысли, и маятник дешевых стенных часов,
казалось, равнодушно отбивал такт неясным, упорным словам, таинственно и
быстро мелькавшим в мозгу. Наконец Геник отошел в глубину комнаты, снова
уселся верхом на стул и спросил громким, неожиданно резким голосом:
- Твердо решаетесь?
- Да! - безразлично, с поспешностью утомления сказала девушка.
Глаза ее встрепенулись и загорелись. Казалось - новая волна внутреннего
напряжения поднялась в этот пристальный, ждущий взгляд и нервным толчком
хлестнула в лицо Геника.
- Теперь вот что... - заговорил он, смотря в сторону. - Вы, значит,
поедете за сто верст отсюда в ***ск...
Лицо Любы отразило глубокое недоумение.
- Простите, я не понимаю... - нерешительно сказала она, понижая голос.
- Ведь... Мне Чернецкий сказал, что все здесь... что все готово и... завтра
вечером... Также, что от вас я узнаю все инструкции и получу...
Геник с досадой бросил папиросу.
- Вы слушайте меня! - резко, почти грубо перебил он и, заметив, что
Люба вспыхнула, добавил более мягко: - Положение изменилось. Фон-Бухель
уехал сегодня утром и приедет только через месяц.
Девушка молча, устало кивнула головой.
- Этот месяц вы проживете там и будете держать карантин. Что такое
карантин - вы знаете или нет?
- Да, я слышала что-то... изоляция, кажется?
- Вот... Жить будете по чужому паспорту... Я вам его сейчас дам.
Никаких знакомств. Переписываться нельзя...
- А если...
- Постойте... Вот вам адрес; запомните его и не записывайте ни в каком
случае: Тверская, дом 14, квартира 15. Марья Петровна Кунцева.
Она подняла глаза к потолку и по гимназической привычке зашевелила
губами, стараясь запомнить. Потом слабо улыбнулась и сказала:
- Ну, вот. Готово...
- Прекрасно, Люба. Так вот, я даже не буду вас наставлять разным
конспиративным тонкостям. Там вам все расскажут, устроят и прочее. Приехав,
вы скажете лично, самой Кунцевой, следующее: "Я от Геника".
- "Я от Геника", - с уважением к человеку, имя которого отворяет двери,
прошептала девушка. - Только... ради бога... зачем я должна ехать?
- Видите ли, - с сожалением пожал плечами Геник, - так решено
комитетом... Вы здешняя, и всякие следы ваших с нами сношений должны быть
уничтожены. Поняли?
- Да. - Люба весело кивнула головой. - Значит, все-таки выйдет. Я так
счастлива...
Геник неопределенно крякнул и хотел сказать что-то, но раздумал. Глаза
девушки, блестевшие странным, тихим светом, удержали его.
- Поезд идет сегодня вечером в 10 часов, - сказал он, помолчав, усталым
и решительным голосом. - Видеться вам с кем-нибудь перед отъездом решительно
нет никакой необходимости...
- Так сегодня? - удивилась Люба. - Так скоро?..
- Ну, вот что! - рассердился Геник. - Если вы хотите, то знайте, что от
того, уедете ли вы сегодня или нет - зависит все... Я вам сказал.
- Я еду, еду! - поспешно, с растерянной улыбкой сказала девушка. -
Хорошо...
Наступило молчание. Портсигар Геника опустел. Он с треском захлопнул
его и встал. Люба тоже встала и сделала движение к столу, где лежала ее
шляпа.
- Постойте! - вспомнил Геник. - А деньги? Вот, берите деньги.
Он вынул кошелек и протянул, не считая, несколько бумажек. Девушка
спокойно спрятала их в карман. Она брала их не для себя, а для "дела".
- Вот и паспорт...
- Спасибо... вам...
Голос ее слегка дрогнул, а затем Люба сделала маленькое усилие, сжала
губы и спокойно посмотрела на Геника.
Нет, он решительно не в состоянии выносить этот напряженный голубой
взгляд. Стукнуть стулом, что ли, или прогнать ее? Геник деланно зевнул и
сказал, холодно улыбаясь:
- Ну, вот и все. Так идите теперь и... постарайтесь не опоздать на
поезд.
- Спасибо! - повторила девушка и, схватив тяжелую руку Геника, слабо,
но изо всех сил стиснула ее маленькими, теплыми пальцами.
- Ну, что там! - пробормотал Геник, опуская глаза и чувствуя, что
начинает злиться. - Всего хорошего...
Люба направилась к двери, но у порога остановилась, провела рукой по
лицу и спросила:
- А... как вы думаете... удастся... или нет?
- Удастся! - резко крикнул Геник, толкнув ногою стул так, что он
перевернулся и с треском ударился в стену. - Удастся! Вас изобьют до
полусмерти и повесят... Можете быть спокойны.
Он поднял злые, заблестевшие глаза и встретился с грустным,
сконфуженным взглядом. Люба не выдержала и отвернулась.
- Мне не страшно, - услышал Геник ее слова, обращенные скорее к себе,
чем к нему. - А вы, кажется, в дурном настроении.
Он стоял молча, засунув руки в карманы брюк и разглядывая носки своих
собственных штиблет с упорством помешанного. Люба подошла к двери, отворила
ее и, уходя, бросила последний взгляд на мрачную фигуру.
Теперь глаза их снова встретились, но уже иначе. Геник улыбнулся так
ласково и задушевно, как только мог. Что-то ответное тепло и просто блеснуло
в лице девушки. Она тихо, молча поклонилась и ушла, небрежно встряхнув
длинной, русой косой.

II

Когда стало темнеть, Чернецкий зажег лампу и посмотрел на часы. Было
ровно десять. С минуты на минуту должен придти Геник: он аккуратен, как
аптечные весы, между тем никого еще нет. Это довольно странно. Шустеру и
другим следовало бы знать, что дело касается всех.
Он хотел еще как-нибудь, сильнее выразить свое неудовольствие, но в
этот момент пришел Маслов. Скинув летнее пальто и шляпу, Маслов осторожно
погладил свою черную, иноческую бородку, прошелся по комнате, нервно потирая
руки, и сел. Чернецкий вопросительно посмотрел на него, удержал
беспричинную, судорожную зевоту и выругался.
- Что такое? - тихо спросил Маслов.
Голос у него был грудной, но слабый, и каждое слово, сказанное им,
производило впечатление замкнутого, трудного усилия.
- Не люблю опозданий! - ворчливо заговорил Чернецкий. - Это
провинциализм и, кроме всего, - неуважение к чужой личности.
- Что же, - меланхолично заметил Маслов, - ведь Геника еще нет. К тому
же публика стала осторожнее, избегает, например, подходить кучкой.
- Все равно... Чаю хотите?
- Чаю! - вздохнул Маслов, отрываясь от своих размышлений. - Что? чаю?
Ах, нет... Сейчас нет... Разве, когда все...
- Вы о чем, собственно, думаете-то? - громко спросил Чернецкий, вставая
с дивана и усаживаясь против товарища. - А?
Маслов сморщил лоб, отчего его бледное, цвета пожелтевшего гипса, лицо
приняло старческое выражение, и рассеянно улыбнулся глубокими, черными
глазами.
- Думаю-то? Да вот, все об этом же...
Он пошевелил губами и прибавил:
- Не выйдет...
- Что - не выйдет? А ну вас, каркайте больше! - равнодушно сказал
Чернецкий. - Выйдет.
- Не выйдет! - с убеждением повторил Маслов, усмехаясь кротко и
жалостно, как будто неудача могла оскорбить Чернецкого. - Есть у меня такое
предчувствие. А впрочем...
- Гадать здесь нельзя, не поможет! - хмуро сказал Чернецкий. - Я вот
верю в противное.
Вошел Шустер, толстый, рябой и безусый, похожий на актера человек. Сел,
тяжело отдуваясь, погладил себя по колену и захрипел:
- Областника нет?
- Геника ждем с минуты на минуту! - сказал Чернецкий. - Что грустишь?
Шустер механически потрогал пальцами маленький, ярко-красный галстук и
хрипнул, досадливо дергая шеей, втиснутой в узкий монополь:
- Дело дрянь.
Чернецкий вздрогнул и насторожился.
- Что "дрянь"? - спросил он быстро, пристально глядя на Шустера.
- Да... там... - Толстяк махнул рукой и поднял брови. - Выходит
путаница с забастовкой... Уврие сами хотят... свой комитет и автономию...
- Скверно слышать такое, - сказал Чернецкий, - и как раз... Ну, что
слышно все-таки?
- Ничего не слышно! - прохрипел Шустер. - Вчера фон-Бухель кутил в
загородном саду. На эстраде пьянствовал с офицерами и женой.
- Кутил? - почему-то удивился Маслов, покусывая бороду.
Никто не ответил ему, и он снова впал в задумчивость. Чернецкий заходил
по комнате, изредка останавливаясь у окна и круто поворачиваясь. Шустер
вздохнул, насторожился, услышав быстрый скрип отворяемой двери, и сказал:
- Вот и Геник.
Геник вошел спокойными, отчетливыми шагами, как человек, вообще
привыкший опаздывать и заставлять себя дожидаться. Одет он был слегка
торжественно и даже как будто с ненужной излишней чопорностью в черный,
щегольской костюм. Загорелое, невыразительное лицо Геника от яркой белизны
воротничка, стянутого черным галстуком, сделалось задумчивее и строже.
Впрочем, менялся он каждый день, и нельзя было определить, отчего это. Но
почему-то всегда казалось, что сегодняшний Геник - только копия, и
непохожая, с его наружности в прошлом.
Все оживились, как будто с приходом нового человека исчезла
неопределенность и пришла ясная, полная уверенность в успехе дела, о котором
говорилось до сих пор шепотом, с глазу на глаз, говорилось с огромным
напряжением и подозрительной пытливостью ко всем, даже к себе.
Геник встал, неопределенно и замкнуто улыбаясь, но, когда сел, улыбка
исчезла с его лица. Он вынул платок, без нужды высморкался и громко спросил:
- Хозяин, а чаю для благородного собрания дадите?
- Дам, - поспешно ответил Чернецкий, - но не лучше ли сперва, Геник,
выяснить положение... т.е., чтобы вы нам рассказали, - как и что... а потом
уже все мы занялись бы, так сказать, общими разговорами...
- Ну, все равно... Рассказ мой, хотя будет невелик... - Геник положил
одну ногу на другую и закурил. - Вот что, товарищи: дело, что называется, -
в шляпе...
Серые глаза Шустера мельком остановились на слегка вздрагивающих
пальцах Геника, неуловимо прыгнули и перешли к сухим, полузакрытым губам,
сдерживающим нервное, частое дыхание. Он взял его, полушутя, полусерьезно,
за руку, зажмурился и сказал:
- Какие мы нервные, однако. Вроде салонной барышни. Что, Геник,
конспирация - чугунная вещь, а? Как ты думаешь?
Шустер был со всеми на "ты", даже с женщинами. Геник неохотно
рассмеялся и отнял руку.
- Ну, это потом... - сказал он и прибавил другим, тихим, слегка
сдержанным голосом: - Так вот. Дело это представляется в таком виде...
Тишина сделалась полной и жадной. Казалось, что в трех головах сразу
остановилась работа мысли и вспыхнуло напряженное нетерпение услышать слова,
фразы и бешено поглотить эту новую, еще неизвестную пищу так же полно и
ненасытно, как пересохшая июльская глина впитывает неожиданную влагу дождя.
Маслов закрыл глаза ладонью и застыл так, слушая. Геник продолжал:
- Мне понравилась эта девушка, Люба. Я нашел, что она человек,
подходящий во всех отношениях.
Чернецкий удовлетворенно наклонил голову.
- Да! - вздохнул Геник, потирая лоб. - По крайней мере - я так думаю.
Это - из потрясенных натур.
- Она верит! - убежденно сказал Чернецкий. - Когда я познакомился с
ней, мы долго беседовали... Даже странно и неожиданно было - такая глубокая,
мучительная жажда подвига, рыцарства... Но, впрочем, сейчас не в этом дело.
- Вот именно! - подтвердил Геник, рассматривая стену. - Глубокая и
тихая натура. Из тех, что переживают в себе. В ней много, вообще, полезных
качеств и...
- Пощади уши нашего терпения! - захрипел Шустер, беспокойно ворочаясь
на стуле. - Ты расскажи нам, как вышло...
- Пусть уши твоего терпения подрастут немного! - сердито улыбаясь,
перебил Геник. - Я не нуждаюсь в понуканиях.
Шустер вопросительно посмотрел на Маслова и неловко замолчал. Геник
побарабанил пальцами по столу.
- Да, - сказал он, - так вот. Девица во всех отношениях подходящая.
Во-первых, послушна, как монета...
Его пристальный взгляд обошел товарищей и вернулся в глубину орбит.
Никто не пошевелился; напряженное молчание заражало Геника смутным, тяжелым
беспокойством. Но, задерживая объяснение и от этого раздражаясь еще больше,
он продолжал:
- Во-вторых - у нее есть конспиративный инстинкт, что тоже очень
выгодно...
- Да, это хорошо, - сказал Маслов.
- В-третьих - девушка с характером...
Снова молчание. За окном выросли пьяные голоса и затихли, шатаясь в
отдалении унылыми, скучными звуками.
- В-четвертых, - продолжал Геник, - она твердо и бесповоротно решила...
- Да? - спросил Чернецкий, и в голове его зазвучало радостное, нервное
оживление. - Вы сумели на нее подействовать, быть может? Хотя нет, я ее
достаточно знаю... А все-таки - решающий момент... это ведь... Многие
отступали.
Геник внимательно выслушал его и, рассматривая кончики пальцев, сказал
медленно, но ясно:
- Я разговорил ее.
Маслов опустил руку и недоумевающе смигнул. Шустер задержал дыхание и
насторожился, думая, что ослышался. Но Чернецкий продолжал спокойно сидеть,
и по лицу его было видно, что он еще далек от всякого понимания.
Геник молчал. Глаза его сощурились, а левая бровь медленно приподнялась
и опустилась.
- Что вы сказали? Я вас не понял, - сдержанно заговорил Чернецкий. - От
чего вы ее разговорили?
- Я отговорил ее от стрельбы в фон-Бухеля! - неохотно, с блуждающей
улыбкой в углах рта, повторил Геник. - Я, надеюсь, достаточно понятно сказал
это.
- Да что вы! - вскрикнул Чернецкий с тонким, растерянным смехом. -
Проснитесь. Что вы сказали?
- Ну, Геник, ерундишь, брат! - захрипел Шустер, краснея и тяжело дыша.
- Какого черта, в самом деле!..
Все трое в упор, широко раскрытыми, готовыми улыбнуться шутке глазами
смотрели на Геника, и вдруг маленькая, хмурая складка между его бровей дала
понять всем, что это факт.
Сразу после тишины, нарушаемой только сдержанными, спокойными голосами,
поднялся беспорядочный, крикливый и возбужденный шум. Маслов махал руками и
пытался что-то сказать, но ему мешал Чернецкий, кричавший высоким,
удивленным голосом:
- Дикая вещь!.. Вы в здравом рассудке или нет? Придти и говорить нам,
да еще с каким-то издевательством?! Это... Кто вас просил за это браться,
скажите на милость? Возмутительно! Что вы - диктатор?!
- Господи! Чернецкий! - вставил Маслов раздраженно зазвеневшим голосом,
болезненно морщась от крика и общего возбуждения. - Да дайте же Генику... да
Геник... Это что-нибудь не то, слушайте...
- Да послушайте вы меня! - Геник встал и сейчас же сел снова. -
Слушайте, и во-первых, и во-вторых, и в-третьих, и в-четвертых - я Аверкиеву
отговорил. Да. Я ее отговорил. Вот и все. Но что же из этого? А, впрочем,
мне все равно... Это ясно. Если хотите сердиться, - пожалуйста...
- Да что ясно? - вскипел Чернецкий, волнуясь и дергаясь всем телом. -
Что вам все равно? Действительно! Но каким образом? Зачем?
- Постойте же! - отмахнулся рукой Маслов и встал. - Почему вы, Геник,
взяли на себя труд за нас решить этот вопрос? И отговорили. Вот, объясните
нам, пожалуйста, это... - добавил он глухим, настойчивым голосом.
Геник молчал, и казалось, что он колеблется - говорить или нет.
Странное, беспорядочное молчание сделалось общим и напряженным, как будто
каждый из трех в упор смотревших на Геника людей ждал только первого его
слова, чтобы зашуметь, возразить и высказаться. Наружно Геник сохранил
полное равнодушие и, подумав, холодно сказал:
- Я объясню. Я объясню... Конечно... Странно было бы, если бы я не
объяснил...
Он курил, подбирая слова, и, наконец, с хорошо сделанной небрежностью
начал:
- Эта маленькая...
Но сбился, внутренне покраснел и умолк. Потом вздохнул, подавил
мгновенное, колючее ощущение неловкости, как если бы собирался раздеваться в
присутствии малознакомых людей, и заговорил чужим, негромким и неуклюжим
голосом.
И первые же его слова, первые же мысли, высказанные им, наполнили трех
революционеров тем самым чувством неловкого, колючего недоумения, которое за
минуту перед этим родилось и угасло в душе Геника. Впечатление это было
родственно и близко ощущению человека, пришедшего гостем в хороший,
фешенебельный дом и вдруг увидевшего среди других гостей и знакомых уличную
проститутку, приглашенную к обеду, как равная к равным. То же смешливое,
досадливое и бессильное сознание неуместности и ненужности, любопытства и
подозрительности. Чем дальше говорил Геник, тем более росло недоумение и
сарказм, глубоко запрятанный в сердцах маской застывшей, холодной и
деланно-внимательной полуулыбки. Каждый из трех, слушая Геника, судорожно
хватался за возражения и неясные, всполохнутые мысли, вспыхивающие в мозгу,
бережно держался за них и с нетерпением, доходящим до зуда в теле, ожидал,
когда кончит Геник, чтобы разом, рванувшись мыслью, затопить и обезоружить
его новую, странную и неуместную логику. Маслов слушал и понимал Геника, -
но не соглашался; Чернецкий понимал - но не верил; Шустер просто недоумевал,
бессознательно хватаясь за отдельные слова и фразы, внутренно усмехаясь
чему-то неясному и плоскому.
- ...Но ей восемнадцать лет... Я не знаю, как вы смотрите на это... но
молодость... то есть, я хочу сказать, что она еще совсем не жила...
Рассуждая хорошенько, жалко, потому что ведь совсем еще юный человек...
Ну... и как-то неловко... Конечно, она сама просилась и все такое... Но я не
согласен... Будь это человек постарше... взрослый, даже пожилой.
Определенно-закостенелых убеждений... Человек, который жил и жизнь знает, -
другое дело... Да будет его святая воля... А эти глаза, широко раскрытые на
пороге жизни, - как убить их? Я ведь думал... Я долго и сильно думал... Я
пришел к тому, что - грешно... Ей-богу. Ну хорошо, ее повесят, где же
логика? Посадят другого фон-Бухеля, более осторожного человека... А ее уже
не будет. Эта маленькая зеленая жизнь исчезнет, и никто не возвратит ее.