Страница:
---------------------------------------------------------------------
А.С.Грин. Собр.соч. в 6-ти томах. Том 4. - М.: Правда, 1980
OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 26 апреля 2003 года
---------------------------------------------------------------------
Взрыв котла произошел ночью. Пароход немедленно повернул к берегу, где
погрузился килем в песок, вдали от населенных мест. К счастью, человеческих
жертв не было. Пассажиры, проволновавшиеся всю ночь и весь день в ожидании
следующего парохода, который мог бы взять их и везти дальше, выходили из
себя. Ни вверх, ни вниз по течению не показывалось никакого судна. По реке
этой работало только одно пароходство и только четырьмя пароходами,
отходившими каждый раз по особому назначению, в зависимости от настроения
хозяев и состояния воды: капризное песчаное русло, после продолжительного
бездождия, часто загромождалось мелями.
По мере того, как вечер спешил к реке, розовея от ходьбы, порывисто
дыша туманными испарениями густых лесов и спокойной воды, Нок заметно
приходил в нервное, тревожное настроение. Тем, кто с ним заговаривал, он не
отвечал или бросал отрывисто "нет", "да", "не знаю". Он беспрерывно
переходил с места на место, появляясь на корме, на носу, в буфете, на
верхней палубе, или сходя на берег, где, сделав небольшую прогулку в пышном
кустарнике, возвращался обратно, переполненный тяжелыми размышлениями. Раза
три он спускался в свою каюту, где, подержав в руках собранный чемодан,
бросал его на койку, пожимая плечами. В одно из этих посещений каюты он
долго сидел на складном стуле, закрыв лицо руками, и, когда опустил их,
взгляд его выражал крайнее угнетение.
В таком же, но, так сказать, более откровенном и разговорчивом
состоянии была молодая девушка, лет двадцати-двадцати двух, ехавшая одна.
Встревоженное печальное ее лицо сотни раз обращалось к речным далям в
поисках благодетельного пароходного дыма. Она была худощава, но стройного и
здорового сложения, с тонкой талией, тяжелыми темными волосами бронзового
оттенка, свежим цветом ясного, простодушного лица и непередаваемым
выражением слабого знания жизни, которое восхитительно, когда человек не
подозревает об этом, и весьма противно, когда, учитывая свою неопытность,
придает ей вид жеманной наивности. Вглядевшись пристальнее в лицо девушки,
в особенности в ее сосредоточенные, задумчивые глаза, наблюдатель заметил
бы давно утраченную нами свежесть и остроту впечатлений, сдерживаемых
воспитанием и перевариваемых в душе с доверчивым аппетитом ребенка, не
разбирающегося в вишнях и волчьих ягодах. Серая шляпа с голубыми цветами,
дорожное простое пальто, такое же, с глухим воротником, платье и потертая
сумочка, висевшая через плечо, придавали молодой особе оттенок деловитости,
чего она, конечно, не замечала.
Занятая одной мыслью, одной целью - скорее попасть в город, молодая
девушка, с свойственной ее характеру деликатной настойчивостью, тотчас
после аварии приняла все меры к выяснению положения. Она говорила с
капитаном, его помощником и пароходными агентами; все они твердили одно:
"Муху" не починить здесь; надо ждать следующего парохода, а когда он
заблагорассудит явиться - сказать трудно, даже подумав. Когда молодая
девушка сошла на берег погулять в зелени и размыслить, что предпринять
дальше, ее брови были огорченно сдвинуты, и она, не переставая внутренно
кипеть, нервно потирала руки движениями умывающегося человека. Нок в это
время сидел в каюте; перед ним на койке лежал раскрытый чемодан и
револьвер. Раздраженное, потемневшее от волнения лицо пассажира показывало,
что задержка в пути сильно ошеломила его. Он долго сидел, сгорбившись и
посвистывая; наконец, не торопясь, встал, захлопнул чемодан и глубоко
засунул его под койку, а револьвер опустил в карман брюк. Затем он прошел
на берег, где, держась в стороне от групп расхаживающих по лесу пассажиров,
направился глухой тропинкой вниз по течению.
Он шел бы так очень долго - день, два и три, если бы, удалившись от
парохода шагов на двести, не увидел за песчаной косой лодку, почти
приникшую к береговому обрыву. В лодке, гребя одним веслом, стоял человек
почтенного возраста, подвыпивший, в вязаной куртке, драных штанах, босой и
без шапки. У ног его лежала мокрая сеть, на носу лодки торчали удочки.
Нок остановился, подумав:
"Не надо ему говорить о пароходе и взрыве".
- Здравствуй, старикан! - сказал он. - Много ли рыбы поймал?
Старик поднял голову, ухватился за береговой куст и осмотрел Нока
пронзительно-смекалистым взглядом.
- Это вы здесь откуда? - развязно спросил он. - Какое явление!
- Простая штука, - пояснил Нок. - Я с компанией приехал из Л. (он
назвал город, лежащий далеко в сторону). Мы неделю охотились и теперь скоро
вернемся.
Нок очень непринужденно сказал это; старик с минуту обдумывал
слышанное.
- Мне какое дело, - заявил он, раскачивая ногами лодку. - Рыбы не
купите ли?
- Рыбы... нет, не хочу. - Нок вдруг рассмеялся, как бы придумав
забавную вещь. - Вот что, послушай-ка: продай лодку!
- Я их не сам делаю, - прищурившись, возразил старик. - Мне другую
лодку взять негде... К чему же вам эта посудина?
- Так, нужно выкинуть одну штуку, очень веселую. Я хочу подшутить над
приятелем; вот тут нам лодка и нужна. Я говорю серьезно, а за деньгами не
постою.
Рыбак протрезвел. Он хмуро смотрел на приличный костюм Нока, думая -
"и все вот так, сразу: никак не дадут подумать, обсудить, неторопливо,
дельно..." Он не любил, если даже рыбу покупали с двух слов, без торга.
Здесь отлетал дух его хозяйственной самостоятельности, так как не на что
было возражать и не о чем кипятиться.
"А вот назначу столько, что заскрипишь, - думал старик. - Если богат,
заплатишь. Назад я, видимо, отправлюсь пешком, а о моей второй лодке, тебе,
идиоту, знать нечего. Допустим! Деньги штука приятная".
- Пожалуй, лодку я вам за пятьдесят рублей отдам (она стоила вчетверо
меньше), так уж и быть, - сказал рыболов.
- Хорошо, беру. Получай деньги.
"Я дурак, - подумал старик. - Собственно, что же это такое? Является
какой-то неизвестный сумасшедший..." - "Пятьдесят? - Пятьдесят!"... - Он
кивнул, а я вылезай из лодки, как из чужой, в ту же минуту. Нет, пятьдесят
мало".
- Я того, раздумал, - нахально сказал он. - Мне так невыгодно... Вот
сто рублей - дело другого рода.
У Нока было всего 70-80 рублей.
- Мошенник! - сказал молодой человек. - Мне денег не жалко, противна
только твоя жадность; бери семьдесят пять и вылазь.
- Ну, если вы еще с дерзостями, - никакой уступки, ни одной копейки,
поняли? Я, милый мой, старше вас!
Гелли в эту минуту расхаживала по берегу и случайно проходила мимо
кустов, где стоял Нок. Она слышала, что кто-то торгует лодку, и сообразила,
в чем дело. Обособленность положения была такова, что покупать лодку имело
смысл только для продолжения пути. У девушки появилась тоскливая надежда.
Человек, взявший лодку, мог бы довезти и ее, Гелли.
Решившись, наконец, высказать свою просьбу, она направилась к воде в
тот момент, когда торг, подогретый, с одной стороны, вином, с другой -
раздражением, принял подобие взаимных наскоков. Нок, услышав легкие шаги
сзади, мгновенно оборвал разговор: старик, увидев еще людей, мог задуматься
вообще над будущим лодки, а человек, шедший к воде, одной случайной фразой
мог выдать пьянице всю остроту положения множества пассажиров, среди
которых старик нашел бы, разумеется, людей сговорчивых и богатых.
Нок сказал:
- Подожди-ка здесь, я скоро вернусь.
Он торопливо скрылся, желая перехватить идущего как можно далее от
воды. При выходе из кустов Нок встретился с Гелли, застенчиво отводящей
рукой влажные ветви.
"Да, женщина, - бросил он себе с горечью, но и с самодовольством
опытного человека, глубоко изучившего жизнь. - Чему удивляться? Ведь это их
миссия - становиться поперек дороги. Сейчас я ее сплавлю".
Гелли растерянно, с слабой улыбкой смотрела на его неприязненное сухое
лицо.
- Очень прошу вас, - прошептал Нок с оттенком приказания, - не
говорите громко, если у вас есть что-нибудь сказать мне. Я вынужден заявить
это в силу моих причин, притом никто не обязан выказывать любопытства.
- Извините, - потерявшись, тихо заговорила Гелли. - Это вы говорили
так громко о лодке? Я не знаю, с кем. Но я подумала, что могла бы заплатить
недостающую сумму. Если бы вы купили сами, я все равно обратилась бы к вам
с просьбой взять меня. Я очень тороплюсь в Зурбаган.
- Вы очень самонадеянны, - начал Нок; девушка мучительно покраснела,
но по-прежнему смотрела прямо в глаза, - если вам кажется...
- Ни любопытство, ни грубость не обязательны, - глухо сказала Гелли,
гордо удерживая слезы и поворачиваясь уйти.
Нок остыл.
- Простите, прошу вас, - шепнул он, соображая, что может лишиться
лодки, - подождите, пожалуйста. Я сейчас, сию минуту скажу вам.
Гелли остановилась. Самолюбие ее сильно страдало, но слово "простите"
по ее простодушному мнению все-таки обязывало выслушать виноватого. Может
быть, он употребил не те выражения, потому что торопился уехать.
Нок стоял, опустив руки и глаза вниз, словно искал в траве потерянную
монету. Он наскоро соображал положение. Присутствие Гелли толкнуло его к
новым выводам и новой оценке случая, помимо доплаты денег за лодку.
- Хорошо, - сказал Нок. - Вы можете ехать со мной. В таком разе, - он
слегка покраснел, - доплатите недостающие двадцать рублей. У меня не
хватает. Но, предупреждаю вас, не взыщите, я человек мрачный и не кавалер.
Со мной едва ли вам будет весело.
- Уверяю вас, я не думала об этом, - возразила девушка послушным, едва
слышным шепотом, - вот деньги, а вещи...
- Не берите их.
- Как же быть с ними?
- Пошлите письмо в контору пароходства с описанием вещей и требуйте их
наложенным платежом. Все будет цело.
- Но плед...
- Бегите же скорее за пледом, и никому ни слова. - слышите? - ни
четверти слова о лодке. Так нужно. Если не согласны - прощайте!
- О, нет, благодарю, благодарю вас... Я скоро!
Она скрылась, не чувствуя земли под ногами от радости. Конспиративную
обстановку отъезда она объяснила нежеланием Нока перегружать лодку лишними
пассажирами. Она знала также, что оставаться наедине с мужчиной, и еще при
таких исключительных обстоятельствах, как пустыня и ночь, считается опасным
в известном смысле, теоретически ей ясном, но в душе она глубоко не верила
этому. Случаи подобного рода она считала возможными лишь где-то очень
далеко, за невидимым ей кругом текущей жизни.
Рыбак, боясь, что сделка не состоится, крикнул:
- Эй, господин охотник! Я-то тут, а вы-то где?
- Тут же, - сказал Нок, выходя к лодке. - Получай денежки. Я ходил
только к нашему становищу взять из пальто твою мзду.
Взяв деньги, старик пересчитал их, сунул за пазуху и умильно
проговорил:
- Ну, и один же стаканчик водки бы старому папе Юсу!.. Вытряхнули
старика из лодки, да еще с больными ногами, да еще...
Нок тотчас смекнул, как удалить рыбака, чтобы тот не заметил женщину.
- Хочешь, ступай по лужайке, что за кустами, - сказал он, - пересеки
ее и подайся от берега прямо в в лес, там скоро увидишь костер и наших.
Скажи, что я велел дать тебе не один, а два и три стаканчика водки.
Действие этого небрежного предложения оказалось чудесным. Старик,
помолодев вдвое, поспешно свернул сеть, взвалил ее с сумкой и удочками на
плечо и бойко прыгнул в кусты.
- Так вот пряменько идти мне?
- Пряменько, очень пряменько. Водка хорошая, старая, холодная.
- А вы, - старик подмигнул, - шутки свои шутить приметесь?
- Да.
- И великолепно. А я вот чирикну водочки да и домой.
"Убирайся же", - подумал Нок.
Рыбак, еще раз подмигнув, скрылся. Нок стал на том месте, где говорил
с Гелли. Минуты через три, задыхаясь от поспешной ходьбы, она явилась;
плечи и голову ее окутывал серый плед.
- Садитесь же, садитесь, - торопил Нок. - Вам руль, мне весла. Умеете?
- Да.
Они уселись.
"Романично! - съязвил про себя Нок, отталкивая веслом лодку. - Моему
мертвому сердцу безопасны были бы даже полчища Клеопатр, - прибавил он, - и
вообще о сердце следовало бы забыть всем".
Стемнело, когда эти двое молодых людей тронулись в путь. Только у
далекого поворота еще блестела рассыпанным ожерельем стрежь, просвет неба
над ней, уступая облачной тьме, медленно потухал, напоминая дремлющий глаз.
Блеск стрежи скоро исчез. Крякнула утка; тишину осенил быстрый свист
крыльев; а затем ровный, значительный в темноте плеск весел стал
единственным одиноким звуком речной ночи.
Нок несколько повеселел от того, что едет, удаляется от парохода и
вероятной опасности. С присутствием женщины Нока примиряло его
господствующее положение; пассажирка была в полной его власти, и хотя
власть эту он и не помышлял употребить на что-нибудь скверное, все-таки
видеть возможность единоличного распоряжения отношениями было приятно. Это
слегка сглаживало обычную холодную враждебность Нока к прекрасному полу. У
него совсем не было желания говорить с Гелли, однако, сознав, что надо же
выяснить кое-что, неясное для обоих, Нок сказал:
- Как вас зовут?
- Гелли Сод.
- Допустим. Не надо так дергать рулем. Вы различаете берег?
- Очень хорошо.
- Держите, Гелли, все время саженях в двадцати от берега, параллельно
его извивам. Если понадобится иначе, я скажу... Хех!
Он вскрикнул так, потому что зацепил веслом о подводный древесный лом.
Но в резкости вскрика девушке почудилось вдруг нечто затаенное души
незнакомца, что вырвалось невольно и, может быть, по отношению к ней. Она
оробела, почти испугалась. Десятки страшных историй ожили в ее напряженном
воображении. Кто этот молодой человек? Как могла она довериться ему, хотя
бы ради отца? Она даже не знает его имени! Жуток был не столько момент
испуга, сколько боязнь пугаться все время, быть тоскливо настороже. В это
время Нок, выпустив весла, зажег спичку и засопел трубкой; в свете огня его
лицо с опущенными на трубку глазами, жадно рассмотренное Гелли, показалось
молодой девушке, к великому ее облегчению, совсем не страшным, - лицо как
лицо. И даже красивое, простое лицо... Она тихонько вздохнула, почти
успокоенная, тем более, что Нок, закурив, сказал:
- Мое имя - Трумвик. - Имя это он сочинил теперь и, боясь сам забыть
его, повторил раза два: - Да, Трумвик, так меня зовут; Трумвик.
Про себя, вспомнив мнемонику, Нок добавил:
- Трубка, вика*.
______________
* Гороховое растение.
- Долго ли мы проедем? - спросила Гелли. - Меня заставляет торопиться
болезнь отца... - Она смутилась, вспомнив, что Трумвик гребет и может
принять это за понукание. - Я говорю вообще, приблизительно...
- Так как я тоже тороплюсь, - значительно сказал Нок, - то знайте, что
в моих интересах увидеть Зурбаган не позднее, как послезавтра утром. Так и
будет. Отсюда до города не больше ста верст.
- Благодарю вас, - она, боязливо рассмеявшись, сообщила: - У меня есть
несколько бутербродов и немного сыру... так как достать негде, вы...
- Я тоже взял коробку сардин и кусок хлеба. С меня достаточно.
"Все они материалистки, - подумал Нок. - Разве я сейчас думал о
бутербродах? Нет, я думал о вечности; река, ее течение - символ вечности...
и - что еще?"
Но он забыл, что, хотя настроение продолжало оставаться
подавленно-повышенным, Нок принялся думать о своем диком, тяжелом прошлом:
грязном романе, тюрьме, о решении упиваться гордым озлоблением против
людей, покинуть их навсегда, если не телом, то душой; о любви только к
мечте, верной и нежной спутнице исковерканных жизней. Волнение мысли
передалось его мускулам, и он греб, как на гонках. Лодка, сильно опережая
течение, шумно вспахивала темную воду.
Гелли благодаря странности положения испытывала подъем духа,
возбуждение исполненного решения. Отец с интересом выслушает рассказ о ее
похождениях. Ей представилось, что она не плывет, а читает о женщине со
своим именем в некоей книге, где описываются леса, охоты, опасности.
Вспомнив отца, Гелли приуныла. Вспомнив небрежного и глупого доктора,
пользующего отца, она соображала, как заменит его другим, наведет порядки,
осмотрит лекарства, постель - все. Ее деятельной душе требовалось хотя бы
мысленно делать что-то. Стараясь избежать новых замечаний Нока, она до
утомления добросовестно водила рулем, не выпуская глазами темный завал
берега. Ей хотелось есть, но она стеснялась. Они плыли молча минут
пятнадцать; затем Нок, тоже проголодавшись, угрюмо сказал:
- Закусим. Оставьте руль. - Он выпустил весла. - Мои сардинки еще не
высохли... так что берите.
- Нет, благодарю, вы сами.
Девушка, кутаясь в плед, тихонько ела. Несмотря на темноту, ей
казалось, что этот странный Трумвик насмешливо следит за ней, и бутерброды
хотя Гелли проголодалась, стали невкусными. Она поторопилась кончить есть.
Нок продолжал еще мрачно ковырять в коробке складным ножом, и Гелли
слышала, как скребет железо по жести. В их разъединенности, ночном молчании
реки и этом полуголодном скрипе неуютно подкрепляющегося человека было
что-то сиротское, и Гелли сделалось грустно.
- Ночь, кажется, не будет очень холодной, - сказала, слегка все же
вздрагивая от свежести, девушка.
Она сказала первое, что пришло в голову, чтобы Нок не думал, что она
думает: "Вот он ест".
- Пароход теперь остался отсюда далеко.
Нок что-то промычал, поперхнулся и бросил коробку в воду.
- Час ночи, - сказал он, подставив к спичке часы. - Вы, если хотите,
спите.
- Но как же руль?
- Я умею управлять веслами, - настоятельно заговорил Нок, - а от
вашего сонного правления рулем часа через два мы сядем на мель. Вообще я
хотел бы - с раздражением прибавил он, - чтобы вы меня слушались. Я гораздо
старше и опытнее вас и знаю, что делать. Можете прикорнуть и спать.
- Вы... очень добры, - нерешительно ответила девушка, не зная, что
это: раздражение или снисхождение. - Хорошо, я усну. Если нужно будет,
пожалуйста, разбудите меня.
Нок, ничего не сказав, сплюнул.
"Неужели вы думаете, что не разбужу? Ясно, что разбужу. Здесь не
гостиная, здесь... Как они умеют окутывать паутиной! "Вы очень добры"...
"Благодарю вас", "Не находите ли вы"... Это все инстинкт пола, - решил Нок,
- бессознательное к мужчине. Да".
Потом он стал соображать, ехать ли в Зурбаган на лодке, или высадиться
верст за пять от города, - ради безопасности. Сведения о покупке лодки за
бешеные деньги, об иллюзорной Юсовой водке и приметы Нока вполне могли за
двое суток стать известны в окрестностях. Попутно он еще раз похвалил себя
за то, что догадался взять Гелли, а не отказал ей. Путешествие благодаря
этому принимало семейный характер, и кто подумал бы, видя Нока в обществе
молодой девушки, что это недавний каторжник? Гелли невольно помогала ему.
Он решил быть терпимым.
- Вы спите? - спросил Нок, вглядываясь в темный оплыв кормы.
Ответом ему было нечто среднее между вздохом и сонным шепотом. Корма
на фоне менее темном, чем лодка, казалась пустой; Гелли, видимо, спала, и
Нок, чтобы посмотреть, как она устроилась, зажег спичку. Девушка,
завернувшись в плед, положила голову на руки, а руки на дек кормы; видны
были только закрытый глаз, лоб и висок; все вместе представлялось пушистым
комком.
- Ну и довольно о ней, - сказал Нок, бросая спичку. - Когда женщина
спит, она не вредит.
Поддерживая нужное направление веслами, он, согласно величавой
хмурости ночи, вновь задумался о печальном прошлом. Ему хотелось зажить,
если он уцелеет, так, чтоб не было места самообманам, увлечениям и
раскаяниям. Прежде всего нужно быть одиноким. Думая, что прекрасно изучил
людей (а женщин в особенности), Нок, разгорячившись, решил, внешне
оставаясь с людьми, внутренно не сливаться с ними, и так, приказав сердцу
молчать всегда, встретить конец дней возвышенной грустью мудреца, знающего
все земные тщеты.
Не так ли увенчанный славой и сединами доктор обходит палату
безнадежно-больных, сдержанно улыбаясь всем взирающим на него со страхом и
ропотом?.. "Да, да, - говорит бодрый вид доктора, - конечно, вы находитесь
здесь по недоразумению и все вообще обстоит прекрасно"... Однако, доктор не
дурак: он видит все язвы, все сокрушения, принесенные недугом, и мало
думает о больных. Думать о приговоренных - так сказать - бесполезно. Они
ему не компания.
Сравнение себя с доктором весьма понравилось Ноку. Он выпрямился,
нахмурился и печально вздохнул. В таком настроении прошла ночь, и когда Нок
стал ясно различать фигуру все еще спящей Гелли, - до Зурбагана оставалось
сорок с небольшим верст. Верхние листья береговых кустов затлелись тихими
искрами, река яснела, влажный ветерок разливал запах травы, рыбы и мокрой
земли. Нок посмотрел на одеревеневшие руки: пальцы распухли, а ладони,
испещренные водяными мозолями, едко горели.
- Однако пора будить этого будуарного человека, - сказал Нок о Гелли.
- Занялся день, и я не рискну ехать далее, пока не стемнеет.
Он направил лодку к песчаному заливчику; лодка, толкнувшись,
остановилась, и девушка, нервно вскочив, растерянно осмотрелась еще
слипающимися глазами.
- Это вы, - успокаиваясь, сказала она. - Всю ночь я спала. Я не сразу
поняла, что мы едем.
Ее волосы растрепались, воротник блузы смялся, приняв взъерошенный
вид. Плед спустился к ногам. Одна щека была румяней, другая бледной.
Нок сказал:
- Ну, нам, видите ли, осталось проехать не более того, что позади нас.
Теперь мы остановились и не тронемся, пока не стемнеет. Надо же отдохнуть.
Вылезайте, Гелли. Умывайтесь или причесывайтесь, как знаете, а мне
позвольте булавку, если у вас есть. Я хочу поймать рыбу. В этой дикой реке
рыбы достаточно.
Гелли погладила рукой грудь; булавка нашлась как раз на месте одной
потерянной пуговицы. Она вынула булавку, и края кофточки слегка разошлись,
приоткрыв край белой рубашки. Заметив это, Гелли смутилась - она вспомнила,
что на нее, спящую, всю ночь смотрел мужчина, а так как спать одетой не
приходилось ей никогда, то девушка бессознательно представила себя спавшей,
как обычно, под одеялом. Просвет рубашки увеличил смущение. Все, что
инстинктивно чувствовалось ей в положении мужчины и женщины, которых никто
не видит, неудержимо перевело смущение в смятение; Гелли уронила булавку и,
когда, отыскав ее, выпрямилась, лицо ее было совсем красным и жалким.
- Хорошо, что булавка железная, - сказал Нок. - Ее легко гнуть;
стальная сломалась бы.
Простодушная близорукость этого замечания вернула Гелли душевное
равновесие. Она вышла из лодки, за ней Нок. Сказав, что пойдет вырезать
удочку, он потерялся в кустах, и Гелли в продолжение нескольких минут
оставалась одна. Плеснув из горсточки на лицо воды, девушка утерлась
платком и, поправив прическу над речным вздрагивающим зеркалом, поднялась к
вершине берегового холма. Здесь она решила "собраться с мыслями". Но мысли
вдруг разбежались, потому что занялось и блеснуло перед ней такое
жизнерадостное, великолепное утро, когда зелень кажется садом, а мы в нем
детьми, прощенными за какую-то гадость. Солнечный шар плавился над синей
рекой, играя с пространством легкими, дрожащими блестками, рассыпанными
везде, куда направлялся взгляд. Крепкий густой запах зелени волновал
сердце, прозрачность далей казалась широко раскинутыми, смеющимися
объятиями; синие тени множили тонкость утренних красок, и кое-где в
кудрявых ослепительных просветах блистала лучистая паутина.
Нок вышел из кустов с длинным прутом в руках. Гелли, переполненная
восхищением, громко сказала:
- Какое дивное утро!
Нок опасливо посмотрел на нее. Она хотела быть, как всегда,
сдержанной, но, против воли, сияла бессознательным оживлением.
"Ну, что же, - враждебно подумал он, - не воображаешь ли ты, что я
попался на эту нехитрую удочку? Что я буду ахать и восхищаться? Что я
раскисну под твоим взглядом? Девчонка, не мудри! Ничего не выйдет из
этого".
- Извините, - холодно сказал он. - Ваши восторги мне скучноваты. И
затем, пожалуйста, не кричите. Я хорошо слышу.
- Я не кричала, - ответила Гелли, сжавшись.
Незаслуженная, явная грубость Нока сразу расстроила и замутила ее.
Желая пересилить обиду, она спустилась к воде, тихо напевая что-то, но
опасаясь нового замечания, умолкла совсем.
"Он положительно меня ненавидит; должно быть, за то, что я напросилась
ехать".
Эта мысль вызвала припадок виноватости, которую она постаралась,
смотря на удившего с лодки Нока, рассеять сознанием необходимости ехать,
что нашла нужным тотчас же сообщить Ноку.
- Вы напрасно сердитесь, Трумвик, - сказала Гелли, - не будь отец
болен, я не просила бы вас взять меня с собой. Поэтому представьте себя на
моем месте и в моем положении... Я ухватилась за вас поневоле.
- Это о чем? - рассеянно спросил Нок, поглощенный движением лесы,
скрученной из похищенных в бортах пиджака конских волос. - Отойдите, Гелли,
ваша тень ложится на воду и пугает рыбу. Не я, впрочем, виноват, что ваш
отец захворал... И вообще, моя манера обращения одинакова со всеми...
Клюет!
Гелли, покорно отступив в глубину берега, видела, как серебряный
блеск, вырвавшись из воды, запрыгал в воздухе и, закружившись вокруг Нока
наподобие карусели, шлепнулся в воду.
- Рыба! Большая! - вскричала Гелли.
Нок, гордый удачей, ответил так же азартно, оглушая скачущую в руках
рыбу концом удилища:
- Да, не маленькая. Фунта три. Рыба, знаете, толстая и тяжелая: мы ее
зажарим сейчас. - Он подтолкнул лодку к берегу и бросил на песок рыбу;
А.С.Грин. Собр.соч. в 6-ти томах. Том 4. - М.: Правда, 1980
OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 26 апреля 2003 года
---------------------------------------------------------------------
Взрыв котла произошел ночью. Пароход немедленно повернул к берегу, где
погрузился килем в песок, вдали от населенных мест. К счастью, человеческих
жертв не было. Пассажиры, проволновавшиеся всю ночь и весь день в ожидании
следующего парохода, который мог бы взять их и везти дальше, выходили из
себя. Ни вверх, ни вниз по течению не показывалось никакого судна. По реке
этой работало только одно пароходство и только четырьмя пароходами,
отходившими каждый раз по особому назначению, в зависимости от настроения
хозяев и состояния воды: капризное песчаное русло, после продолжительного
бездождия, часто загромождалось мелями.
По мере того, как вечер спешил к реке, розовея от ходьбы, порывисто
дыша туманными испарениями густых лесов и спокойной воды, Нок заметно
приходил в нервное, тревожное настроение. Тем, кто с ним заговаривал, он не
отвечал или бросал отрывисто "нет", "да", "не знаю". Он беспрерывно
переходил с места на место, появляясь на корме, на носу, в буфете, на
верхней палубе, или сходя на берег, где, сделав небольшую прогулку в пышном
кустарнике, возвращался обратно, переполненный тяжелыми размышлениями. Раза
три он спускался в свою каюту, где, подержав в руках собранный чемодан,
бросал его на койку, пожимая плечами. В одно из этих посещений каюты он
долго сидел на складном стуле, закрыв лицо руками, и, когда опустил их,
взгляд его выражал крайнее угнетение.
В таком же, но, так сказать, более откровенном и разговорчивом
состоянии была молодая девушка, лет двадцати-двадцати двух, ехавшая одна.
Встревоженное печальное ее лицо сотни раз обращалось к речным далям в
поисках благодетельного пароходного дыма. Она была худощава, но стройного и
здорового сложения, с тонкой талией, тяжелыми темными волосами бронзового
оттенка, свежим цветом ясного, простодушного лица и непередаваемым
выражением слабого знания жизни, которое восхитительно, когда человек не
подозревает об этом, и весьма противно, когда, учитывая свою неопытность,
придает ей вид жеманной наивности. Вглядевшись пристальнее в лицо девушки,
в особенности в ее сосредоточенные, задумчивые глаза, наблюдатель заметил
бы давно утраченную нами свежесть и остроту впечатлений, сдерживаемых
воспитанием и перевариваемых в душе с доверчивым аппетитом ребенка, не
разбирающегося в вишнях и волчьих ягодах. Серая шляпа с голубыми цветами,
дорожное простое пальто, такое же, с глухим воротником, платье и потертая
сумочка, висевшая через плечо, придавали молодой особе оттенок деловитости,
чего она, конечно, не замечала.
Занятая одной мыслью, одной целью - скорее попасть в город, молодая
девушка, с свойственной ее характеру деликатной настойчивостью, тотчас
после аварии приняла все меры к выяснению положения. Она говорила с
капитаном, его помощником и пароходными агентами; все они твердили одно:
"Муху" не починить здесь; надо ждать следующего парохода, а когда он
заблагорассудит явиться - сказать трудно, даже подумав. Когда молодая
девушка сошла на берег погулять в зелени и размыслить, что предпринять
дальше, ее брови были огорченно сдвинуты, и она, не переставая внутренно
кипеть, нервно потирала руки движениями умывающегося человека. Нок в это
время сидел в каюте; перед ним на койке лежал раскрытый чемодан и
револьвер. Раздраженное, потемневшее от волнения лицо пассажира показывало,
что задержка в пути сильно ошеломила его. Он долго сидел, сгорбившись и
посвистывая; наконец, не торопясь, встал, захлопнул чемодан и глубоко
засунул его под койку, а револьвер опустил в карман брюк. Затем он прошел
на берег, где, держась в стороне от групп расхаживающих по лесу пассажиров,
направился глухой тропинкой вниз по течению.
Он шел бы так очень долго - день, два и три, если бы, удалившись от
парохода шагов на двести, не увидел за песчаной косой лодку, почти
приникшую к береговому обрыву. В лодке, гребя одним веслом, стоял человек
почтенного возраста, подвыпивший, в вязаной куртке, драных штанах, босой и
без шапки. У ног его лежала мокрая сеть, на носу лодки торчали удочки.
Нок остановился, подумав:
"Не надо ему говорить о пароходе и взрыве".
- Здравствуй, старикан! - сказал он. - Много ли рыбы поймал?
Старик поднял голову, ухватился за береговой куст и осмотрел Нока
пронзительно-смекалистым взглядом.
- Это вы здесь откуда? - развязно спросил он. - Какое явление!
- Простая штука, - пояснил Нок. - Я с компанией приехал из Л. (он
назвал город, лежащий далеко в сторону). Мы неделю охотились и теперь скоро
вернемся.
Нок очень непринужденно сказал это; старик с минуту обдумывал
слышанное.
- Мне какое дело, - заявил он, раскачивая ногами лодку. - Рыбы не
купите ли?
- Рыбы... нет, не хочу. - Нок вдруг рассмеялся, как бы придумав
забавную вещь. - Вот что, послушай-ка: продай лодку!
- Я их не сам делаю, - прищурившись, возразил старик. - Мне другую
лодку взять негде... К чему же вам эта посудина?
- Так, нужно выкинуть одну штуку, очень веселую. Я хочу подшутить над
приятелем; вот тут нам лодка и нужна. Я говорю серьезно, а за деньгами не
постою.
Рыбак протрезвел. Он хмуро смотрел на приличный костюм Нока, думая -
"и все вот так, сразу: никак не дадут подумать, обсудить, неторопливо,
дельно..." Он не любил, если даже рыбу покупали с двух слов, без торга.
Здесь отлетал дух его хозяйственной самостоятельности, так как не на что
было возражать и не о чем кипятиться.
"А вот назначу столько, что заскрипишь, - думал старик. - Если богат,
заплатишь. Назад я, видимо, отправлюсь пешком, а о моей второй лодке, тебе,
идиоту, знать нечего. Допустим! Деньги штука приятная".
- Пожалуй, лодку я вам за пятьдесят рублей отдам (она стоила вчетверо
меньше), так уж и быть, - сказал рыболов.
- Хорошо, беру. Получай деньги.
"Я дурак, - подумал старик. - Собственно, что же это такое? Является
какой-то неизвестный сумасшедший..." - "Пятьдесят? - Пятьдесят!"... - Он
кивнул, а я вылезай из лодки, как из чужой, в ту же минуту. Нет, пятьдесят
мало".
- Я того, раздумал, - нахально сказал он. - Мне так невыгодно... Вот
сто рублей - дело другого рода.
У Нока было всего 70-80 рублей.
- Мошенник! - сказал молодой человек. - Мне денег не жалко, противна
только твоя жадность; бери семьдесят пять и вылазь.
- Ну, если вы еще с дерзостями, - никакой уступки, ни одной копейки,
поняли? Я, милый мой, старше вас!
Гелли в эту минуту расхаживала по берегу и случайно проходила мимо
кустов, где стоял Нок. Она слышала, что кто-то торгует лодку, и сообразила,
в чем дело. Обособленность положения была такова, что покупать лодку имело
смысл только для продолжения пути. У девушки появилась тоскливая надежда.
Человек, взявший лодку, мог бы довезти и ее, Гелли.
Решившись, наконец, высказать свою просьбу, она направилась к воде в
тот момент, когда торг, подогретый, с одной стороны, вином, с другой -
раздражением, принял подобие взаимных наскоков. Нок, услышав легкие шаги
сзади, мгновенно оборвал разговор: старик, увидев еще людей, мог задуматься
вообще над будущим лодки, а человек, шедший к воде, одной случайной фразой
мог выдать пьянице всю остроту положения множества пассажиров, среди
которых старик нашел бы, разумеется, людей сговорчивых и богатых.
Нок сказал:
- Подожди-ка здесь, я скоро вернусь.
Он торопливо скрылся, желая перехватить идущего как можно далее от
воды. При выходе из кустов Нок встретился с Гелли, застенчиво отводящей
рукой влажные ветви.
"Да, женщина, - бросил он себе с горечью, но и с самодовольством
опытного человека, глубоко изучившего жизнь. - Чему удивляться? Ведь это их
миссия - становиться поперек дороги. Сейчас я ее сплавлю".
Гелли растерянно, с слабой улыбкой смотрела на его неприязненное сухое
лицо.
- Очень прошу вас, - прошептал Нок с оттенком приказания, - не
говорите громко, если у вас есть что-нибудь сказать мне. Я вынужден заявить
это в силу моих причин, притом никто не обязан выказывать любопытства.
- Извините, - потерявшись, тихо заговорила Гелли. - Это вы говорили
так громко о лодке? Я не знаю, с кем. Но я подумала, что могла бы заплатить
недостающую сумму. Если бы вы купили сами, я все равно обратилась бы к вам
с просьбой взять меня. Я очень тороплюсь в Зурбаган.
- Вы очень самонадеянны, - начал Нок; девушка мучительно покраснела,
но по-прежнему смотрела прямо в глаза, - если вам кажется...
- Ни любопытство, ни грубость не обязательны, - глухо сказала Гелли,
гордо удерживая слезы и поворачиваясь уйти.
Нок остыл.
- Простите, прошу вас, - шепнул он, соображая, что может лишиться
лодки, - подождите, пожалуйста. Я сейчас, сию минуту скажу вам.
Гелли остановилась. Самолюбие ее сильно страдало, но слово "простите"
по ее простодушному мнению все-таки обязывало выслушать виноватого. Может
быть, он употребил не те выражения, потому что торопился уехать.
Нок стоял, опустив руки и глаза вниз, словно искал в траве потерянную
монету. Он наскоро соображал положение. Присутствие Гелли толкнуло его к
новым выводам и новой оценке случая, помимо доплаты денег за лодку.
- Хорошо, - сказал Нок. - Вы можете ехать со мной. В таком разе, - он
слегка покраснел, - доплатите недостающие двадцать рублей. У меня не
хватает. Но, предупреждаю вас, не взыщите, я человек мрачный и не кавалер.
Со мной едва ли вам будет весело.
- Уверяю вас, я не думала об этом, - возразила девушка послушным, едва
слышным шепотом, - вот деньги, а вещи...
- Не берите их.
- Как же быть с ними?
- Пошлите письмо в контору пароходства с описанием вещей и требуйте их
наложенным платежом. Все будет цело.
- Но плед...
- Бегите же скорее за пледом, и никому ни слова. - слышите? - ни
четверти слова о лодке. Так нужно. Если не согласны - прощайте!
- О, нет, благодарю, благодарю вас... Я скоро!
Она скрылась, не чувствуя земли под ногами от радости. Конспиративную
обстановку отъезда она объяснила нежеланием Нока перегружать лодку лишними
пассажирами. Она знала также, что оставаться наедине с мужчиной, и еще при
таких исключительных обстоятельствах, как пустыня и ночь, считается опасным
в известном смысле, теоретически ей ясном, но в душе она глубоко не верила
этому. Случаи подобного рода она считала возможными лишь где-то очень
далеко, за невидимым ей кругом текущей жизни.
Рыбак, боясь, что сделка не состоится, крикнул:
- Эй, господин охотник! Я-то тут, а вы-то где?
- Тут же, - сказал Нок, выходя к лодке. - Получай денежки. Я ходил
только к нашему становищу взять из пальто твою мзду.
Взяв деньги, старик пересчитал их, сунул за пазуху и умильно
проговорил:
- Ну, и один же стаканчик водки бы старому папе Юсу!.. Вытряхнули
старика из лодки, да еще с больными ногами, да еще...
Нок тотчас смекнул, как удалить рыбака, чтобы тот не заметил женщину.
- Хочешь, ступай по лужайке, что за кустами, - сказал он, - пересеки
ее и подайся от берега прямо в в лес, там скоро увидишь костер и наших.
Скажи, что я велел дать тебе не один, а два и три стаканчика водки.
Действие этого небрежного предложения оказалось чудесным. Старик,
помолодев вдвое, поспешно свернул сеть, взвалил ее с сумкой и удочками на
плечо и бойко прыгнул в кусты.
- Так вот пряменько идти мне?
- Пряменько, очень пряменько. Водка хорошая, старая, холодная.
- А вы, - старик подмигнул, - шутки свои шутить приметесь?
- Да.
- И великолепно. А я вот чирикну водочки да и домой.
"Убирайся же", - подумал Нок.
Рыбак, еще раз подмигнув, скрылся. Нок стал на том месте, где говорил
с Гелли. Минуты через три, задыхаясь от поспешной ходьбы, она явилась;
плечи и голову ее окутывал серый плед.
- Садитесь же, садитесь, - торопил Нок. - Вам руль, мне весла. Умеете?
- Да.
Они уселись.
"Романично! - съязвил про себя Нок, отталкивая веслом лодку. - Моему
мертвому сердцу безопасны были бы даже полчища Клеопатр, - прибавил он, - и
вообще о сердце следовало бы забыть всем".
Стемнело, когда эти двое молодых людей тронулись в путь. Только у
далекого поворота еще блестела рассыпанным ожерельем стрежь, просвет неба
над ней, уступая облачной тьме, медленно потухал, напоминая дремлющий глаз.
Блеск стрежи скоро исчез. Крякнула утка; тишину осенил быстрый свист
крыльев; а затем ровный, значительный в темноте плеск весел стал
единственным одиноким звуком речной ночи.
Нок несколько повеселел от того, что едет, удаляется от парохода и
вероятной опасности. С присутствием женщины Нока примиряло его
господствующее положение; пассажирка была в полной его власти, и хотя
власть эту он и не помышлял употребить на что-нибудь скверное, все-таки
видеть возможность единоличного распоряжения отношениями было приятно. Это
слегка сглаживало обычную холодную враждебность Нока к прекрасному полу. У
него совсем не было желания говорить с Гелли, однако, сознав, что надо же
выяснить кое-что, неясное для обоих, Нок сказал:
- Как вас зовут?
- Гелли Сод.
- Допустим. Не надо так дергать рулем. Вы различаете берег?
- Очень хорошо.
- Держите, Гелли, все время саженях в двадцати от берега, параллельно
его извивам. Если понадобится иначе, я скажу... Хех!
Он вскрикнул так, потому что зацепил веслом о подводный древесный лом.
Но в резкости вскрика девушке почудилось вдруг нечто затаенное души
незнакомца, что вырвалось невольно и, может быть, по отношению к ней. Она
оробела, почти испугалась. Десятки страшных историй ожили в ее напряженном
воображении. Кто этот молодой человек? Как могла она довериться ему, хотя
бы ради отца? Она даже не знает его имени! Жуток был не столько момент
испуга, сколько боязнь пугаться все время, быть тоскливо настороже. В это
время Нок, выпустив весла, зажег спичку и засопел трубкой; в свете огня его
лицо с опущенными на трубку глазами, жадно рассмотренное Гелли, показалось
молодой девушке, к великому ее облегчению, совсем не страшным, - лицо как
лицо. И даже красивое, простое лицо... Она тихонько вздохнула, почти
успокоенная, тем более, что Нок, закурив, сказал:
- Мое имя - Трумвик. - Имя это он сочинил теперь и, боясь сам забыть
его, повторил раза два: - Да, Трумвик, так меня зовут; Трумвик.
Про себя, вспомнив мнемонику, Нок добавил:
- Трубка, вика*.
______________
* Гороховое растение.
- Долго ли мы проедем? - спросила Гелли. - Меня заставляет торопиться
болезнь отца... - Она смутилась, вспомнив, что Трумвик гребет и может
принять это за понукание. - Я говорю вообще, приблизительно...
- Так как я тоже тороплюсь, - значительно сказал Нок, - то знайте, что
в моих интересах увидеть Зурбаган не позднее, как послезавтра утром. Так и
будет. Отсюда до города не больше ста верст.
- Благодарю вас, - она, боязливо рассмеявшись, сообщила: - У меня есть
несколько бутербродов и немного сыру... так как достать негде, вы...
- Я тоже взял коробку сардин и кусок хлеба. С меня достаточно.
"Все они материалистки, - подумал Нок. - Разве я сейчас думал о
бутербродах? Нет, я думал о вечности; река, ее течение - символ вечности...
и - что еще?"
Но он забыл, что, хотя настроение продолжало оставаться
подавленно-повышенным, Нок принялся думать о своем диком, тяжелом прошлом:
грязном романе, тюрьме, о решении упиваться гордым озлоблением против
людей, покинуть их навсегда, если не телом, то душой; о любви только к
мечте, верной и нежной спутнице исковерканных жизней. Волнение мысли
передалось его мускулам, и он греб, как на гонках. Лодка, сильно опережая
течение, шумно вспахивала темную воду.
Гелли благодаря странности положения испытывала подъем духа,
возбуждение исполненного решения. Отец с интересом выслушает рассказ о ее
похождениях. Ей представилось, что она не плывет, а читает о женщине со
своим именем в некоей книге, где описываются леса, охоты, опасности.
Вспомнив отца, Гелли приуныла. Вспомнив небрежного и глупого доктора,
пользующего отца, она соображала, как заменит его другим, наведет порядки,
осмотрит лекарства, постель - все. Ее деятельной душе требовалось хотя бы
мысленно делать что-то. Стараясь избежать новых замечаний Нока, она до
утомления добросовестно водила рулем, не выпуская глазами темный завал
берега. Ей хотелось есть, но она стеснялась. Они плыли молча минут
пятнадцать; затем Нок, тоже проголодавшись, угрюмо сказал:
- Закусим. Оставьте руль. - Он выпустил весла. - Мои сардинки еще не
высохли... так что берите.
- Нет, благодарю, вы сами.
Девушка, кутаясь в плед, тихонько ела. Несмотря на темноту, ей
казалось, что этот странный Трумвик насмешливо следит за ней, и бутерброды
хотя Гелли проголодалась, стали невкусными. Она поторопилась кончить есть.
Нок продолжал еще мрачно ковырять в коробке складным ножом, и Гелли
слышала, как скребет железо по жести. В их разъединенности, ночном молчании
реки и этом полуголодном скрипе неуютно подкрепляющегося человека было
что-то сиротское, и Гелли сделалось грустно.
- Ночь, кажется, не будет очень холодной, - сказала, слегка все же
вздрагивая от свежести, девушка.
Она сказала первое, что пришло в голову, чтобы Нок не думал, что она
думает: "Вот он ест".
- Пароход теперь остался отсюда далеко.
Нок что-то промычал, поперхнулся и бросил коробку в воду.
- Час ночи, - сказал он, подставив к спичке часы. - Вы, если хотите,
спите.
- Но как же руль?
- Я умею управлять веслами, - настоятельно заговорил Нок, - а от
вашего сонного правления рулем часа через два мы сядем на мель. Вообще я
хотел бы - с раздражением прибавил он, - чтобы вы меня слушались. Я гораздо
старше и опытнее вас и знаю, что делать. Можете прикорнуть и спать.
- Вы... очень добры, - нерешительно ответила девушка, не зная, что
это: раздражение или снисхождение. - Хорошо, я усну. Если нужно будет,
пожалуйста, разбудите меня.
Нок, ничего не сказав, сплюнул.
"Неужели вы думаете, что не разбужу? Ясно, что разбужу. Здесь не
гостиная, здесь... Как они умеют окутывать паутиной! "Вы очень добры"...
"Благодарю вас", "Не находите ли вы"... Это все инстинкт пола, - решил Нок,
- бессознательное к мужчине. Да".
Потом он стал соображать, ехать ли в Зурбаган на лодке, или высадиться
верст за пять от города, - ради безопасности. Сведения о покупке лодки за
бешеные деньги, об иллюзорной Юсовой водке и приметы Нока вполне могли за
двое суток стать известны в окрестностях. Попутно он еще раз похвалил себя
за то, что догадался взять Гелли, а не отказал ей. Путешествие благодаря
этому принимало семейный характер, и кто подумал бы, видя Нока в обществе
молодой девушки, что это недавний каторжник? Гелли невольно помогала ему.
Он решил быть терпимым.
- Вы спите? - спросил Нок, вглядываясь в темный оплыв кормы.
Ответом ему было нечто среднее между вздохом и сонным шепотом. Корма
на фоне менее темном, чем лодка, казалась пустой; Гелли, видимо, спала, и
Нок, чтобы посмотреть, как она устроилась, зажег спичку. Девушка,
завернувшись в плед, положила голову на руки, а руки на дек кормы; видны
были только закрытый глаз, лоб и висок; все вместе представлялось пушистым
комком.
- Ну и довольно о ней, - сказал Нок, бросая спичку. - Когда женщина
спит, она не вредит.
Поддерживая нужное направление веслами, он, согласно величавой
хмурости ночи, вновь задумался о печальном прошлом. Ему хотелось зажить,
если он уцелеет, так, чтоб не было места самообманам, увлечениям и
раскаяниям. Прежде всего нужно быть одиноким. Думая, что прекрасно изучил
людей (а женщин в особенности), Нок, разгорячившись, решил, внешне
оставаясь с людьми, внутренно не сливаться с ними, и так, приказав сердцу
молчать всегда, встретить конец дней возвышенной грустью мудреца, знающего
все земные тщеты.
Не так ли увенчанный славой и сединами доктор обходит палату
безнадежно-больных, сдержанно улыбаясь всем взирающим на него со страхом и
ропотом?.. "Да, да, - говорит бодрый вид доктора, - конечно, вы находитесь
здесь по недоразумению и все вообще обстоит прекрасно"... Однако, доктор не
дурак: он видит все язвы, все сокрушения, принесенные недугом, и мало
думает о больных. Думать о приговоренных - так сказать - бесполезно. Они
ему не компания.
Сравнение себя с доктором весьма понравилось Ноку. Он выпрямился,
нахмурился и печально вздохнул. В таком настроении прошла ночь, и когда Нок
стал ясно различать фигуру все еще спящей Гелли, - до Зурбагана оставалось
сорок с небольшим верст. Верхние листья береговых кустов затлелись тихими
искрами, река яснела, влажный ветерок разливал запах травы, рыбы и мокрой
земли. Нок посмотрел на одеревеневшие руки: пальцы распухли, а ладони,
испещренные водяными мозолями, едко горели.
- Однако пора будить этого будуарного человека, - сказал Нок о Гелли.
- Занялся день, и я не рискну ехать далее, пока не стемнеет.
Он направил лодку к песчаному заливчику; лодка, толкнувшись,
остановилась, и девушка, нервно вскочив, растерянно осмотрелась еще
слипающимися глазами.
- Это вы, - успокаиваясь, сказала она. - Всю ночь я спала. Я не сразу
поняла, что мы едем.
Ее волосы растрепались, воротник блузы смялся, приняв взъерошенный
вид. Плед спустился к ногам. Одна щека была румяней, другая бледной.
Нок сказал:
- Ну, нам, видите ли, осталось проехать не более того, что позади нас.
Теперь мы остановились и не тронемся, пока не стемнеет. Надо же отдохнуть.
Вылезайте, Гелли. Умывайтесь или причесывайтесь, как знаете, а мне
позвольте булавку, если у вас есть. Я хочу поймать рыбу. В этой дикой реке
рыбы достаточно.
Гелли погладила рукой грудь; булавка нашлась как раз на месте одной
потерянной пуговицы. Она вынула булавку, и края кофточки слегка разошлись,
приоткрыв край белой рубашки. Заметив это, Гелли смутилась - она вспомнила,
что на нее, спящую, всю ночь смотрел мужчина, а так как спать одетой не
приходилось ей никогда, то девушка бессознательно представила себя спавшей,
как обычно, под одеялом. Просвет рубашки увеличил смущение. Все, что
инстинктивно чувствовалось ей в положении мужчины и женщины, которых никто
не видит, неудержимо перевело смущение в смятение; Гелли уронила булавку и,
когда, отыскав ее, выпрямилась, лицо ее было совсем красным и жалким.
- Хорошо, что булавка железная, - сказал Нок. - Ее легко гнуть;
стальная сломалась бы.
Простодушная близорукость этого замечания вернула Гелли душевное
равновесие. Она вышла из лодки, за ней Нок. Сказав, что пойдет вырезать
удочку, он потерялся в кустах, и Гелли в продолжение нескольких минут
оставалась одна. Плеснув из горсточки на лицо воды, девушка утерлась
платком и, поправив прическу над речным вздрагивающим зеркалом, поднялась к
вершине берегового холма. Здесь она решила "собраться с мыслями". Но мысли
вдруг разбежались, потому что занялось и блеснуло перед ней такое
жизнерадостное, великолепное утро, когда зелень кажется садом, а мы в нем
детьми, прощенными за какую-то гадость. Солнечный шар плавился над синей
рекой, играя с пространством легкими, дрожащими блестками, рассыпанными
везде, куда направлялся взгляд. Крепкий густой запах зелени волновал
сердце, прозрачность далей казалась широко раскинутыми, смеющимися
объятиями; синие тени множили тонкость утренних красок, и кое-где в
кудрявых ослепительных просветах блистала лучистая паутина.
Нок вышел из кустов с длинным прутом в руках. Гелли, переполненная
восхищением, громко сказала:
- Какое дивное утро!
Нок опасливо посмотрел на нее. Она хотела быть, как всегда,
сдержанной, но, против воли, сияла бессознательным оживлением.
"Ну, что же, - враждебно подумал он, - не воображаешь ли ты, что я
попался на эту нехитрую удочку? Что я буду ахать и восхищаться? Что я
раскисну под твоим взглядом? Девчонка, не мудри! Ничего не выйдет из
этого".
- Извините, - холодно сказал он. - Ваши восторги мне скучноваты. И
затем, пожалуйста, не кричите. Я хорошо слышу.
- Я не кричала, - ответила Гелли, сжавшись.
Незаслуженная, явная грубость Нока сразу расстроила и замутила ее.
Желая пересилить обиду, она спустилась к воде, тихо напевая что-то, но
опасаясь нового замечания, умолкла совсем.
"Он положительно меня ненавидит; должно быть, за то, что я напросилась
ехать".
Эта мысль вызвала припадок виноватости, которую она постаралась,
смотря на удившего с лодки Нока, рассеять сознанием необходимости ехать,
что нашла нужным тотчас же сообщить Ноку.
- Вы напрасно сердитесь, Трумвик, - сказала Гелли, - не будь отец
болен, я не просила бы вас взять меня с собой. Поэтому представьте себя на
моем месте и в моем положении... Я ухватилась за вас поневоле.
- Это о чем? - рассеянно спросил Нок, поглощенный движением лесы,
скрученной из похищенных в бортах пиджака конских волос. - Отойдите, Гелли,
ваша тень ложится на воду и пугает рыбу. Не я, впрочем, виноват, что ваш
отец захворал... И вообще, моя манера обращения одинакова со всеми...
Клюет!
Гелли, покорно отступив в глубину берега, видела, как серебряный
блеск, вырвавшись из воды, запрыгал в воздухе и, закружившись вокруг Нока
наподобие карусели, шлепнулся в воду.
- Рыба! Большая! - вскричала Гелли.
Нок, гордый удачей, ответил так же азартно, оглушая скачущую в руках
рыбу концом удилища:
- Да, не маленькая. Фунта три. Рыба, знаете, толстая и тяжелая: мы ее
зажарим сейчас. - Он подтолкнул лодку к берегу и бросил на песок рыбу;