показываться даже на центральных улицах, мог останавливаться и
разговаривать с самим собой, отражаясь пыльным своим обликом в витринах
галантерейных магазинов; он почти не замечал улыбок окружающих, только
внутри набухала и пульсировала тихая злоба.
Ее накопилось порядочно, когда он наконец добрался до редактора,
преодолев длинные лестничные марши, типографию и закрыв за собой последнюю
стеклянную дверь. Нет, какая все-таки гадость эти рыжие военные усы,
командирская речь, деловая хватка - право, такому человеку самое место
где-нибудь на заводе. Чтоб он свернул себе там шею.
- Да, герр Минти?
- Мне сказали, вы меня спрашивали.
- Где был вчера вечером герр Крог?
- Я на минуту сбегал перехватить чашку чая. Кто мог знать, что он так
неожиданно уедет из миссии?
Редактор сказал:
- Мы не очень много получаем от вас, герр Минти. Есть сколько угодно
людей, которых можно использовать на внештатной работе. Придется подыскать
кого-то другого. Для хроники у вас не очень острый глаз. - Он выдохнул
воздух из легких и неожиданно добавил: - И со здоровьем у вас неважно,
мистер Минти. Хотя бы эта чашка чаю. Швед обойдется без чаю. Это же яд.
Вероятно, вы и пьете его крепкий.
- Очень слабый, герр редактор, и холодный, с лимоном.
- Надо делать гимнастику, герр Минти. У вас есть радиоприемник?
Минти покачал головой. Терпение, думал он, снедаемый злобой, терпение.
- Будь у вас радиоприемник, вы бы делали гимнастику, как я: каждое
утро, под руководством опытного инструктора. Вы принимаете холодный душ?
- Теплый душ, герр редактор.
- Все мои репортеры принимают холодный душ. Вы ни в чем не будете
успевать, герр Минти, имея сутулую спину, слабую грудь и дряблые мышцы.
Ну, это уже знакомый яд. Им недавно помаленьку травили родители,
учителя, прохожие. Сгорбленный, желтый, с куриной грудью, Минти имел
надежное убежище: у него была неистощимая на выдумки голова; он моргнул
опаленными ресницами и с вызывающей дерзостью спросил:
- Значит, я уволен?
- Если вы еще раз упустите возможность...
- Может, мне лучше уйти сейчас, - настаивал Минти, - пока есть с чем?
- А что у вас есть?
- В компании будет работать мой друг, брат мисс Фаррант. В качестве
доверенного лица.
- Вы отлично знаете, что мы не скупимся.
- Ясное дело, - сказал Минти, - а что мне полагается за Это? - и он
выложил на стол перепачканную в грязи визитную карточку. - Она осталась
без цветов, - объяснил Минти. - Цветы лежат на дороге. Вот что значит
поручать дело репортерам с атлетическим сложением. Бросить как полагается
не умеют. Попросили бы Минти, - и, грозя пальцем, Минти вышел из кабинета;
он совершенно захмелел после двух чашек кофе, денежного перевода и письма
от тети Эллы. В редакции он увидел Нильса. - Я поставил его на место, -
сообщил он. - Некоторое время не будет приставать. Крог вышел из дома?
- Нет еще. Я только что звонил вахтеру.
- Задерживается, - сказал Минти. - Давно не виделись. Ночь любви. Все
мы люди, - и, втянув щеки, поеживаясь на сквозняке, тянувшем из широкого
окна, обежал глазами столы в надежде наказать чью-нибудь рассеянность, но
сигарет нигде не было. - Похолодало. К дождю, - и в разгар его поисков
дождь пошел; с озера навалилась огромная бурая туча, дирижаблем повиснув
над крышами; в подоконник резко и осторожно ударили первые капли, потом
зачастили и побежали по стене.
Закусывавших под открытым небом ливень захватил врасплох. Пока с
Меларена не пришла туча, на солнце было жарко. Вместе со всеми бежал под
крышу и Энтони. На улице потемнело, но еще долго не зажигали огня,
надеясь, что погода разгуляется. Потом официанты неохотно включили
несколько ламп, света почти не прибавилось, и скоро их одну за другой
погасили. Снаружи дождь барабанил по столам, нещадно поливал бурые листья
на площади, усердно отмывал мостовую. Энтони заказал пиво.
Он был без пальто и без зонта. Лучше переждать здесь. Пока доберешься
до Крога, насквозь вымокнешь, погубишь единственный костюм. Он думал о
том, что надо беречь вещи и здоровье, вспоминал, какая у них была детская
в последний год перед школой. Зонты проплывали мимо, словно черные
блестящие тюлени; непонятная чужая речь раздражала. Понадобись ему
прикурить или узнать дорогу - как объясниться? Официант принес пиво; это в
какой-то степени означало общение, раз официант понял, что спрашивали
пиво. Бледный свет ламп в дневном полумраке, этот официант, кресло, стол,
"клочок земли чужой, что Англии навек принадлежит", - все настраивало на
меланхолический лад. И в облике его проступило благородство, гордая
замкнутость изгнанника, когда он смотрел через забрызганное стекло и,
забыв думать о неотложных делах вроде "Крога" и Кейт с отчетом о его
судьбе, воображал, как дождь сечет заброшенные безымянные могилы, как
впитывается в почву вода.
- Как сыро, - обратился он к официанту. - Деревья... - Заговорив о
погоде, он хотел немного укрепить свой клочок Англии; он хотел сказать,
что если дождь зарядит надолго, то скоро все листья облетят. Ему хотелось
озвучить свой клочок, оживить его чем-то вроде фотографии Аннет и картинок
из "Улыбок экрана"; ему хотелось проводить здесь часы. Он будет здесь
питаться, к нему привыкнут.
Официант не понял.
- Bitte, - сказал он, волнуясь. - Bitte. - Пришел метрдотель. - Bitte,
- успокоил он, - Bitte. - Он ушел и вернулся с уборщицей. - Что вам
угодно? - спросила та по-английски. Ему совершенно нечего было сказать, и,
хотя перед ним стояла почти нетронутая кружка, пришлось заказать еще одну.
Он видел, как в другом конце зала официанты судачат.
Главное, что это официанты: с официантками куда проще отстоять свой
английский клочок. За последние десять лет он объездил полсвета, и всегда
получалось, что Англия рядом. Он работал в таких местах, где его
предшественники уже освоили английский клочок - даже в восточных борделях
женщины понимали английский язык. Всегда был клуб (покуда он оставался его
членом), партия в бридж, неоготическая англиканская церковь. Сквозь чужое
стекло он смотрел на чужой дождь и думал: Крог не даст работу. Завтра
поеду обратно. И тут же улыбнулся, забыв обо всем на свете, потому что за
стеклом, подняв воротник пальто, в промокшей шляпе стояла и смотрела ему в
глаза Англия.
- Минти, - позвал он, поражая официантов. - Минти!
Вошел Минти, настороженным взглядом окинув столики.
- Вообще-то я сюда не хожу, - сказал он. - Эти молодчики из миссии...
мы не очень ладим. - Он сел, сунув шляпу под стул, наклонился и
доверительно сообщил: - Это посланник их науськивает. Я абсолютно уверен.
Он меня терпеть не может.
- А что они делают?
- Смеются, - ответил Минти и взглянул на пивные кружки. - Кого-нибудь
ждете?
- Нет, - ответил Энтони. - Хотите пива?
- Если позволите, - сказал Минти, - я бы выпил чашечку кофе. Я
противник крепких напитков. Не из моральных соображений - просто они не
для моего желудка. После операции, которую я перенес десять лет назад,
точнее - почти десять лет назад. Двадцать первого августа будет как раз
десять лет. В день Святой Жанны Франсуазы Шантальской, вдовицы. Я был
между жизнью и смертью, - продолжал Минти, - целых пять дней. Я обязан
своим избавлением святому Зефирину. Простите, я вам надоел.
- Нет, нет, - заверил Энтони, - нисколько. Это очень интересно. У меня
тоже была операция десять лет назад, и тоже в августе.
- Глаз?
- Нет. Это... рана. Осколок. У меня был аппендицит.
- У меня в том же районе, - сказал Минти. - Правда, аппендикс не стали
удалять. Побоялись. Разрезали и сделали дренаж.
- Дренаж?
- Именно. Вы не поверите, сколько они выкачали гноя. Кувшин, не меньше.
- Он подул на кофе, который принес официант. - Приятно побеседовать с
соотечественником. И такое совпадение - вы тоже были в пенатах.
- В пенатах?
- В школе, - пояснил Минти, помешивая кофе, и, злобно прищурив ликующие
глаза, продолжал: - В чемпионах, небось, ходили, а? Старостой были?
Энтони замялся.
- Нет, - сказал он.
- Погодите, а в каком, я забыл, пансионе...
Энтони взглянул на часы.
- Простите. Мне надо идти. Меня с утра ждут в "Кроге".
- Я вас провожу, - сказал Минти. - Мне тоже в те края. Не спешите. Крог
только что пришел в контору.
- Откуда вы знаете?
- Я звонил вахтеру. Такие вещи надо знать. А то получится как вчера.
- Неужели все, что он делает, идет в хронику?
- Почти все, - ответил Минти. - А то, что он делает тайно, - это
заголовки, экстренные выпуски, телеграммы в Англию. Я человек религиозный,
- продолжал Минти, - мне приятно сознавать, что Крог - ведь он богатейший
в мире человек, диктатор рынка, кредитор правительственных кабинетов,
всесильный маг, превращающий наши деньги, колоссальные миллионы в дешевую
массовую продукцию "Крога", - приятно знать, что этот самый Крог такой же
человек, как все, что Минти за ним все видит, все замечает, а то и
подложит ему на стул канцелярскую кнопку (вы Коллинза-то, историка,
помните?). Это для меня как вечерняя молитва, Фаррант, как vox humana
[человеческий голос (лат.)]. "И возвысит униженного и смиренного духом".
Партридж, бывало, любил... вы, конечно, знаете, о ком я...
- Партридж?
- Старший капеллан. Он всего год-два назад ушел на покой. Очень
странно, что вы не помните Партриджа.
- Просто я задумался, - сказал Энтони. - Дождь прошел. Я должен попасть
в компанию, пока он снова не зарядил. Я без пальто.
Он шел быстрым шагом, но Минти не отставал, Минти, в сущности, вел его:
в нужную минуту брал под руку, в нужный момент останавливал, в нужном
месте переводил через улицу. В продолжение всего пути он рассуждал о
функции священнической рясы. Про Харроу он вспомнил только перед воротами
"Крога".
- Я хочу организовать обед выпускников Харроу, - сказал он. - Вы,
конечно, возьмете билет, а кроме того я поручу вам посланника. Посланник
не любит Минти, и если бы Минти был сквернословом... - он епископским
жестом воздел руку с пожелтевшими пальцами. - Святой Кнут!
Энтони оглянулся - Англия мыкалась у порога, наблюдая за ним через
кованый орнамент ворот, выставив по обе стороны тонкого железного прута
налившиеся кровью глаза. Он догадался про Харроу, понял Энтони, и хочет,
чтобы я сознался; боже мой, содрогнулся он, уходя от пристального взгляда
Минти, вот так статуя, фонтан, с позволения сказать; странные вкусы в
"Кросе"; таким кошмарам место только на Минсинг-лейн; что у них - камень
вместо сердца? Ступив за вахтером в стеклянный лифт, он со знакомым
неудобством ощутил свое положение просителя и забыл о Минти. Больше всего
на свете он не любил просить работу, а получалось, что он только этим и
занимался. В нем закипало раздражение против Крога: откажет - плохо,
возьмет - тоже плохо. Если он меня возьмет, то ради Кейт, из милости. А
есть у него право на милосердие? Про меня хотя бы не скажешь, что я
каменный. Внизу наконец изгладился фонтан, его сырая масса растеклась по
серой поверхности бассейна, и Энтони с гордостью подумал: "Я не истукан
какой-нибудь, а живой человек. Пусть у меня есть слабости - это
человеческие слабости. Выпью лишнего, новую девушку встречу - что тут
особенного? Человеческая природа, человеческое мне не чуждо", - и,
расправив плечи, он вышел из лифта. На площадке его поджидала Кейт, Кейт
приветливо улыбалась, тянулась обнять его, наплевав на лифтера и на то,
что мимо семенит служащий с папкой бумаг, и горделивое "я не истукан
какой-нибудь" звучало слабее, тише, растворяясь в чувстве благодарности,
словно в глубину улицы уходили музыканты и на смену им подходила другая
группа, трубившая громко и волнующе: молодчина Кейт, не подвела.
- Явился наконец, - сказала Кейт.
- Дождь задержал. Пришлось прятаться.
- Зайдем на минутку ко мне.
Он пересек лестничную площадку, осматриваясь по сторонам: металлический
стул, стеклянный стол, ваза с чайными розами; вдоль стен протянулись
инкрустированные деревом морские карты, отмечавшие время суток во всех
столицах мира, почтовые дни для каждой страны и где в данную минуту
находится судно. В комнате Кейт те же металлические стулья и стеклянные
столы, такие же чайные розы. Она повернулась к нему:
- У тебя есть работа, - и хлопнула в ладоши; она казалась помолодевшей
на девять лет. - Это мне награда за труды. - Она смотрела с таким
преданным обожанием, что ему стало не по себе от ее неразумной кровной
привязанности. - Энтони, как хорошо, что теперь ты будешь рядом.
Он постарался разделить ее восторг:
- Да, Хорошо, я тоже подумал. - Конечно, приятно, что она так радуется,
его переполняла благодарность, но эти чувства далеки от любви. Разве любят
из благодарности? Или эта духовная принудиловка - чтение чужих мыслей,
чувство чужой боли: разве у других близнецов этого нет? Любовь это когда
легко, радостно, это Аннет, Мод. - Так что он мне поручает, Кейт?
- Не знаю. Только, пожалуйста, не настраивайся против. Это настоящая
работа, не подачка. Ты ему в самом деле нужен.
- А если работа не по мне?
- Да нет, тебе понравится, я уверена. Попробуй, во всяком случае. Мне
плохо здесь без тебя. А так мы будем все время рядом, будем вместе
отдыхать, развлекаться.
- Очень мило, - улыбнулся Энтони, - а когда я буду работать? Кстати, ты
хоть представляешь, где это будет происходить? Где-нибудь на заводе? Это
бы ничего, я всегда интересовался техникой. Помнишь, как я наладил старый
автомобиль и на Брайтон-роуд выжимал двадцать миль? Но, скорее всего, это
будет что-нибудь бухгалтерское - тут, в основном, вся моя практика.
- И хватит разлук: ты в Китае - я в Лондоне, ты в Индии - я в
Стокгольме.
- Теперь наглядимся друг на друга. Еще надоем тебе.
- Этого никогда не будет.
- Такая идиллия была у нас только в раннем детстве, до школы. А на
каникулах не успеешь оглянуться, как все кончалось.
- Я этого ужасно боюсь.
- Чего именно?
- Что эти каникулы тоже ненадолго.
Сознание ошибки мучительно пронзило его: все-таки это любовь, как
несправедливо, что она его сестра. Какая потеря, какая беда. В ней бездна
обаяния, думал он, в ней порода, шик. Все не те слова просились с языка.
Что слово с делом у нее не расходится, что на нее можно смело
рассчитывать. Надо было сказать просто - что он любит ее, но тут над
дверью зажегся свет и она опередила его: - Эрик. Он тебя ждет. -
Возможность была упущена, осталось чувство вины, грустный осадок, привкус
невезения, плохонького оркестра и, спохватившись, клянешь себя за
нерешительность и недостаток доброты. И деньги были, и даже не жалко их -
отчего замешкался, может, собственное счастье упустил...
- Ну, я пошел. Как я выгляжу? Ничего на носу, выбрит чисто?
- Хорошо выглядишь. А вообще Эрик не обращает на это внимания.
Всюду Эрик, подумал он и попытался разжечь в себе ревность, воображая
торжествующее лицо Крога, заполучившего Кейт, но перед глазами почему-то
встали каменные ступени, ведущие к знакомой квартире, побеленная стена,
карандашные записи на ней. "Вернусь в 12:30". "Молока сегодня нет". У
Крога свое, у меня свое, никто никому не мешает.
Кейт открыла дверь. Проходя, он задел ее плечом. Брат и сестра,
привязанность, привычка, все правильно и спокойно. Чего ради я стану
ревновать к нему? Любовь - это когда в пустой квартире надрывается звонок,
когда среди сплетенных сердец, между "Ушел в пивную рядом" и "Вернусь в
12:30" ищешь свою запись, потом по скользким от мыльной воды ступеням
спускаешься вниз, начало всегда хорошее, конец всегда плохой.
- Спасибо, что нашли для меня время, мистер Крог, - выпалил он с
порога. Он отчаянно трусил, хорохорился, его пьянила злая радость, потому
что ниже падать некуда: просить работу у любовника сестры, с точки зрения
любого клуба, - самое последнее дело. Он устремил на Крога свой
положительный, продуманно чистый взгляд.
Напрасный труд. Крог даже не смотрел на него. Он кивнул в сторону
кресла. - "Садитесь", стал возиться с зажигалкой. Он застенчивый человек,
растерянно подумал Энтони.
- Сначала мне показалось, что я ничего не смогу вам предложить, - начал
Крог. - Наш расчетный отдел полностью укомплектован. Ведь вы, если не
ошибаюсь, в основном занимались бухгалтерией?
- Да, - ответил Энтони.
- Как вы понимаете, я в эти дела не вникаю. Я полагаюсь на отчеты
заведующего отделом. А он удовлетворен своими сотрудниками. Согласитесь, я
не могу взять и уволить опытного работника, который удовлетворяет...
- Разумеется.
- Я знал, что вы меня поймете, - сказал Крог. - Однако я хочу вам
помочь - вы брат мисс Фаррант, а мисс Фаррант... - он запнулся, поднял
сухое бесстрастное лицо, отчего-то принявшее тревожное выражение, и
взглянул на дверь в приемную секретарши; потом опустил глаза на пульт
сигнализации - похоже, он хотел спросить у самой Кейт нужное слово. - Она
оказывает мне бесценные услуги, - выговорил он наконец и без перехода
спросил: - Вы знаете Америку?
- Я был один раз в Буэнос-Айресе.
- Я говорю о Соединенных Штатах.
- Нет, - ответил Энтони, - в Штатах я не был.
- У меня там капиталовложения, - объяснил Крог, опять теряя нить
разговора. - Сигарету?
- Благодарю.
Протягивая зажигалку, Крог заговорил обеспокоенно и громко, но плотный
воздух, стиснутый звуконепроницаемыми окнами и дверью, поспешил заглушить
его голос.
- Предложение, которое у меня есть для вас, может показаться странным.
Возможно, вы не захотите его принять. - Им овладела мучительная
растерянность, и, ничего еще не сказав, он пояснил в оправдание: - Я не
могу обратиться к полиции с такой просьбой.
- А что нужно сделать? Украсть что-нибудь? - осторожно спросил Энтони.
- Украсть! - воскликнул Крог. - Конечно, нет. - Он поерзал, нервно
сглотнул и решился. - Мне нужна личная охрана. Вчера... конечно, пустяки,
треск выхлопной трубы, но я испугался... и подумал, что я совершенно
беззащитен, если вдруг... Вам может показаться, что это пустые страхи, но
в Америке такие вещи случаются сплошь и рядом. А вчера у меня были
беспорядки на заводах. Вы не поверите, но...
- Нет, отчего же, верю, - подхватил Энтони. Он не раздумывал ни минуты,
и только отсутствующее выражение его правдивых глаз могло подсказать, что
он обшаривает Буэнос-Айрес, Африку, Индию, Малайю, Шанхай, спешно
отыскивая подходящую историю. - Помнится, я встретил одного парня, он был
телохранителем Моргана. Это было в Шанхае. Так он мне сказал, что они все
имеют телохранителей. Он говорил... Да что там, это только разумно. Даже у
кинозвезд есть телохранители.
- Но у нас, в Стокгольме...
- А вы должны идти в ногу со временем, - велел Энтони. Он обрел прежнюю
уверенность в себе. Он продавал себя, как прежде продавал шелковые чулки и
пылесосы; твердый взгляд, нога уже за порогом, деловитая скороговорка,
никогда, впрочем, не мешавшая оставаться джентльменом (оправдывая перед
мужьями ненужные приобретения, они потом так и говорили: "Это был
настоящий джентльмен"). - И я именно тот человек, который вам нужен,
мистер Крог. Я бы мог показать вам выигранные кубки, серебряный приз. - Он
не забыл дать патетический штрих, который окончательно оправдывает
покупателя в собственных глазах ("бедняга, он хлебнул горя"). - Правда, я
многое распродал, мистер Крог. Когда очень прижало. Помню, вышел из
ломбарда и бросил квитанцию в ближайшую урну, и, поверите, ни о чем я так
не жалел в жизни, как о серебряном epergne [подносе (фр.)], который
выиграл в шанхайском клубе; пришлось изрядно постараться - отлично
стреляли люди. Замечательный был epergne.
- Значит, вы согласны на эту работу? - спросил Крог.
- Разумеется, согласен, - ответил Энтони.
- Пока я в правлении, вы свободны, но в остальных случаях вы будете
всегда возле меня.
- Нужно все обставить как полагается, - сказал Энтони. -
Пуленепробиваемое стекло, металлические козырьки.
- Не думаю, что это может потребоваться в Стокгольме.
- Тем не менее, - возразил Энтони, с нескрываемым отвращением окидывая
стеклянные стены, - сюда, например, очень легко кинуть бомбу. Фонтан,
конечно, ничего не потеряет...
- Как вас понимать? - быстро спросил Крог. - Вам не нравится фонтан?
- Простите, - вскинул брови Энтони, - а разве он может нравиться?
- Это работа лучшего шведского скульптора.
- Снобы, конечно, оценят, - сказал Энтони. Он подошел к окну и хмуро
посмотрел вниз, на фонтан, на этот зеленый, взмокший камень под серым
небом. - Зато стоит хорошо, - успокоил он.
- Вы думаете, это плохая статуя?
- Я думаю, безобразная, - ответил Энтони. - Если таков шведский идеал
красоты, то я предпочту идеалы Эджуэр-роуд.
- Но лучшие знатоки, - забеспокоился Крог, - они в один голос
утверждали...
- Это же одна лавочка, - сказал Энтони. - Вы спросите людей попроще. В
конце концов, ведь они покупают продукцию "Крога".
- Вам нравится эта пепельница? - не сдавался Крог.
- Отличная пепельница, - ответил Энтони.
- Ее проектировал этот же самый человек.
- Ему удаются безделушки, - объяснил Энтони. - В том-то и беда, что вы
дали ему баловаться с таким большим камнем. Надо бы что-нибудь поменьше.
- А вашей сестре нравится.
- Кейт - прелесть, - усмехнулся Энтони, - она всегда прибаливала
снобизмом.
Крог тоже подошел к окну. Сумрачным взглядом окинул дворик.
- Вахтеру тоже не понравилось, - сказал он.
- Но раз вам нравится...
- Я не уверен. Совсем не уверен, - ответил Крог. - Есть вещи, которые я
не понимаю. Поэзия. Стихи вашего посланника. У меня не было времени для
всего этого.
- У меня тоже, - сказал Энтони. - Просто у меня врожденный вкус.
- Вы любите музыку?
- Обожаю, - ответил Энтони.
- Сегодня мы идем в оперу, - сказал Крог. - Значит, вам не будет
скучно?
- Я люблю приятный мотивчик, - подтвердил Энтони. Он промычал два-три
такта из "Маргаритки днем срывай", помолчал и, озадачив собеседника,
сделал рукой легкий прощальный жест. Опять у меня есть служба. Ваш
преданный слуга идет в гору. Теперь заживем. - Готов спорить, у вас масса
дел, - сказал он. У двери задержался: - Мне нужны деньги на барахло.
- Барахло?
- Белый галстук и вообще.
- За этим проследит мисс Фаррант, ваша сестра.
- Хорошо, - ответил Энтони. - Я не прощаюсь, увидимся.
Перемена, решил Минти. Ему было больно выговаривать школьные слова, но
они первыми просились на язык. Ему доставляло горькое, мучительное
удовольствие вместо "освободился" сказать: "перемена". Тут была
одновременно любовь и ненависть. Их соединил - его и школу -
болезненно-замученный бесстрастный акт, после которого оставалось только
сожалеть, не знать любви, ненавидеть и при этом всегда помнить: мы едина
плоть.
А этот думает, что можно нацепить галстук Харроу и спокойно разгуливать
в нем! Никакой капитан команды, никакой член клуба любителей атлетики в
галстуке бантиком и в вязаном жилете не мог, вероятно, испытывать столь же
яростного возмущения. Просто Минти умел владеть собой. Когда вам
выкручивают руки, загоняют в икры стальные перья, рассыпают ладан и в
клочья рвут бумажные иконки - поневоле научишься самообладанию. Да, долгим
и трудным союзом была для Минти школа; и сплоховал не он - струсил его
сообщник, когда наконец приспел коварно и терпеливо выжданный час расплаты
и втянутый в переписку аптекарь с Черинг-Кросс-роуд прислал обычные на вид
пакетики. И сообщник уцелел, хотя не дотянул до шестого класса и кем-то
устроился в Сити, а Минти после многочасового объяснения с заведующим
пансионата вылетел: его не стали исключать, мать будто бы сама забрала его
из школы. Все кончилось тихо и без скандала, мать сделала за него
вступительный взнос в "Общество выпускников".
Перемена. Нет смысла торчать перед "Крогом", если Фаррант законным
образом находится в помещении, Фарранту нужны деньги. На нем чужой
галстук. С Фаррантом будет легко. Надо чем-то ярким украсить день,
начавшийся таким добрым предзнаменованием, - письмом от своих. Завтра в
честь святого Зефирина Минти постарается воздержаться от злобных проделок;
зато сегодня можно победокурить. Святой Людовик пальцем не пошевелил
помочь Минти. Когда Минти дренировали, он с больничной койки всем своим
существом взывал к святому Людовику, но тот не внял, а нелюбимый и забытый
Зефирин откликнулся и помог.
Схожу к посланнику. Ах, Минти, подумал он, лукаво щуря глаз, какой ты
озорник. Пора бы научиться уму-разуму, уже не мальчик. Неисправимый
скандалист. И похвалив себя коротким смешком, он вышел в своем вымокшем
черном пальто на площадь Густава Адольфа; серый монарх смотрел в сторону
России, дождь мочил эфес его палаша, под колоннами Оперы лепились друг к
другу грибные шляпки зонтов. Площадь была пуста, только Минти и случайное
такси. Минти, если на то пошло, никому не желал зла, хитрил с собою Минти,
прикидывая, как пробиться к посланнику через бдительного Кэллоуэя и целый
отряд молодых дипломатов с лужеными глотками.
Кэллоуэй уже закрывал перед ним дверь, но Минти оказался проворнее. -
Мне нужен капитан Галли, - сказал он. Отлично ориентируясь в миссии, он
прошмыгнул мимо Кэллоуэя, скользнул вдоль коридора, выложенного белыми
панелями, и вошел в кабинет военного атташе. Военный атташе поднял на него
глаза и нахмурился.
- А, это вы, Минти, какая нелегкая вас принесла? - Он растерянно
покрутил рыжеватые усы, поправил монокль. На столе перед ним лежала
подшивка журналов.
- Я пришел к посланнику, - объяснил Минти, - но он пока занят. Решил
забежать покалякать. Заняты?
- Очень, - ответил Галли.
- Кстати, вам, наверное, будет интересно: в городе появился еще один
шотландец. Его фамилия Фаррант. Говорит, что из Макдональдса.
У Галли побагровела шея.
- Вы уверены? Фаррант. Не знаю таких. Будьте добры, передайте мне книгу
кланов. Вон она, сбоку от вас. - Минти подал Галли маленький красный
разговаривать с самим собой, отражаясь пыльным своим обликом в витринах
галантерейных магазинов; он почти не замечал улыбок окружающих, только
внутри набухала и пульсировала тихая злоба.
Ее накопилось порядочно, когда он наконец добрался до редактора,
преодолев длинные лестничные марши, типографию и закрыв за собой последнюю
стеклянную дверь. Нет, какая все-таки гадость эти рыжие военные усы,
командирская речь, деловая хватка - право, такому человеку самое место
где-нибудь на заводе. Чтоб он свернул себе там шею.
- Да, герр Минти?
- Мне сказали, вы меня спрашивали.
- Где был вчера вечером герр Крог?
- Я на минуту сбегал перехватить чашку чая. Кто мог знать, что он так
неожиданно уедет из миссии?
Редактор сказал:
- Мы не очень много получаем от вас, герр Минти. Есть сколько угодно
людей, которых можно использовать на внештатной работе. Придется подыскать
кого-то другого. Для хроники у вас не очень острый глаз. - Он выдохнул
воздух из легких и неожиданно добавил: - И со здоровьем у вас неважно,
мистер Минти. Хотя бы эта чашка чаю. Швед обойдется без чаю. Это же яд.
Вероятно, вы и пьете его крепкий.
- Очень слабый, герр редактор, и холодный, с лимоном.
- Надо делать гимнастику, герр Минти. У вас есть радиоприемник?
Минти покачал головой. Терпение, думал он, снедаемый злобой, терпение.
- Будь у вас радиоприемник, вы бы делали гимнастику, как я: каждое
утро, под руководством опытного инструктора. Вы принимаете холодный душ?
- Теплый душ, герр редактор.
- Все мои репортеры принимают холодный душ. Вы ни в чем не будете
успевать, герр Минти, имея сутулую спину, слабую грудь и дряблые мышцы.
Ну, это уже знакомый яд. Им недавно помаленьку травили родители,
учителя, прохожие. Сгорбленный, желтый, с куриной грудью, Минти имел
надежное убежище: у него была неистощимая на выдумки голова; он моргнул
опаленными ресницами и с вызывающей дерзостью спросил:
- Значит, я уволен?
- Если вы еще раз упустите возможность...
- Может, мне лучше уйти сейчас, - настаивал Минти, - пока есть с чем?
- А что у вас есть?
- В компании будет работать мой друг, брат мисс Фаррант. В качестве
доверенного лица.
- Вы отлично знаете, что мы не скупимся.
- Ясное дело, - сказал Минти, - а что мне полагается за Это? - и он
выложил на стол перепачканную в грязи визитную карточку. - Она осталась
без цветов, - объяснил Минти. - Цветы лежат на дороге. Вот что значит
поручать дело репортерам с атлетическим сложением. Бросить как полагается
не умеют. Попросили бы Минти, - и, грозя пальцем, Минти вышел из кабинета;
он совершенно захмелел после двух чашек кофе, денежного перевода и письма
от тети Эллы. В редакции он увидел Нильса. - Я поставил его на место, -
сообщил он. - Некоторое время не будет приставать. Крог вышел из дома?
- Нет еще. Я только что звонил вахтеру.
- Задерживается, - сказал Минти. - Давно не виделись. Ночь любви. Все
мы люди, - и, втянув щеки, поеживаясь на сквозняке, тянувшем из широкого
окна, обежал глазами столы в надежде наказать чью-нибудь рассеянность, но
сигарет нигде не было. - Похолодало. К дождю, - и в разгар его поисков
дождь пошел; с озера навалилась огромная бурая туча, дирижаблем повиснув
над крышами; в подоконник резко и осторожно ударили первые капли, потом
зачастили и побежали по стене.
Закусывавших под открытым небом ливень захватил врасплох. Пока с
Меларена не пришла туча, на солнце было жарко. Вместе со всеми бежал под
крышу и Энтони. На улице потемнело, но еще долго не зажигали огня,
надеясь, что погода разгуляется. Потом официанты неохотно включили
несколько ламп, света почти не прибавилось, и скоро их одну за другой
погасили. Снаружи дождь барабанил по столам, нещадно поливал бурые листья
на площади, усердно отмывал мостовую. Энтони заказал пиво.
Он был без пальто и без зонта. Лучше переждать здесь. Пока доберешься
до Крога, насквозь вымокнешь, погубишь единственный костюм. Он думал о
том, что надо беречь вещи и здоровье, вспоминал, какая у них была детская
в последний год перед школой. Зонты проплывали мимо, словно черные
блестящие тюлени; непонятная чужая речь раздражала. Понадобись ему
прикурить или узнать дорогу - как объясниться? Официант принес пиво; это в
какой-то степени означало общение, раз официант понял, что спрашивали
пиво. Бледный свет ламп в дневном полумраке, этот официант, кресло, стол,
"клочок земли чужой, что Англии навек принадлежит", - все настраивало на
меланхолический лад. И в облике его проступило благородство, гордая
замкнутость изгнанника, когда он смотрел через забрызганное стекло и,
забыв думать о неотложных делах вроде "Крога" и Кейт с отчетом о его
судьбе, воображал, как дождь сечет заброшенные безымянные могилы, как
впитывается в почву вода.
- Как сыро, - обратился он к официанту. - Деревья... - Заговорив о
погоде, он хотел немного укрепить свой клочок Англии; он хотел сказать,
что если дождь зарядит надолго, то скоро все листья облетят. Ему хотелось
озвучить свой клочок, оживить его чем-то вроде фотографии Аннет и картинок
из "Улыбок экрана"; ему хотелось проводить здесь часы. Он будет здесь
питаться, к нему привыкнут.
Официант не понял.
- Bitte, - сказал он, волнуясь. - Bitte. - Пришел метрдотель. - Bitte,
- успокоил он, - Bitte. - Он ушел и вернулся с уборщицей. - Что вам
угодно? - спросила та по-английски. Ему совершенно нечего было сказать, и,
хотя перед ним стояла почти нетронутая кружка, пришлось заказать еще одну.
Он видел, как в другом конце зала официанты судачат.
Главное, что это официанты: с официантками куда проще отстоять свой
английский клочок. За последние десять лет он объездил полсвета, и всегда
получалось, что Англия рядом. Он работал в таких местах, где его
предшественники уже освоили английский клочок - даже в восточных борделях
женщины понимали английский язык. Всегда был клуб (покуда он оставался его
членом), партия в бридж, неоготическая англиканская церковь. Сквозь чужое
стекло он смотрел на чужой дождь и думал: Крог не даст работу. Завтра
поеду обратно. И тут же улыбнулся, забыв обо всем на свете, потому что за
стеклом, подняв воротник пальто, в промокшей шляпе стояла и смотрела ему в
глаза Англия.
- Минти, - позвал он, поражая официантов. - Минти!
Вошел Минти, настороженным взглядом окинув столики.
- Вообще-то я сюда не хожу, - сказал он. - Эти молодчики из миссии...
мы не очень ладим. - Он сел, сунув шляпу под стул, наклонился и
доверительно сообщил: - Это посланник их науськивает. Я абсолютно уверен.
Он меня терпеть не может.
- А что они делают?
- Смеются, - ответил Минти и взглянул на пивные кружки. - Кого-нибудь
ждете?
- Нет, - ответил Энтони. - Хотите пива?
- Если позволите, - сказал Минти, - я бы выпил чашечку кофе. Я
противник крепких напитков. Не из моральных соображений - просто они не
для моего желудка. После операции, которую я перенес десять лет назад,
точнее - почти десять лет назад. Двадцать первого августа будет как раз
десять лет. В день Святой Жанны Франсуазы Шантальской, вдовицы. Я был
между жизнью и смертью, - продолжал Минти, - целых пять дней. Я обязан
своим избавлением святому Зефирину. Простите, я вам надоел.
- Нет, нет, - заверил Энтони, - нисколько. Это очень интересно. У меня
тоже была операция десять лет назад, и тоже в августе.
- Глаз?
- Нет. Это... рана. Осколок. У меня был аппендицит.
- У меня в том же районе, - сказал Минти. - Правда, аппендикс не стали
удалять. Побоялись. Разрезали и сделали дренаж.
- Дренаж?
- Именно. Вы не поверите, сколько они выкачали гноя. Кувшин, не меньше.
- Он подул на кофе, который принес официант. - Приятно побеседовать с
соотечественником. И такое совпадение - вы тоже были в пенатах.
- В пенатах?
- В школе, - пояснил Минти, помешивая кофе, и, злобно прищурив ликующие
глаза, продолжал: - В чемпионах, небось, ходили, а? Старостой были?
Энтони замялся.
- Нет, - сказал он.
- Погодите, а в каком, я забыл, пансионе...
Энтони взглянул на часы.
- Простите. Мне надо идти. Меня с утра ждут в "Кроге".
- Я вас провожу, - сказал Минти. - Мне тоже в те края. Не спешите. Крог
только что пришел в контору.
- Откуда вы знаете?
- Я звонил вахтеру. Такие вещи надо знать. А то получится как вчера.
- Неужели все, что он делает, идет в хронику?
- Почти все, - ответил Минти. - А то, что он делает тайно, - это
заголовки, экстренные выпуски, телеграммы в Англию. Я человек религиозный,
- продолжал Минти, - мне приятно сознавать, что Крог - ведь он богатейший
в мире человек, диктатор рынка, кредитор правительственных кабинетов,
всесильный маг, превращающий наши деньги, колоссальные миллионы в дешевую
массовую продукцию "Крога", - приятно знать, что этот самый Крог такой же
человек, как все, что Минти за ним все видит, все замечает, а то и
подложит ему на стул канцелярскую кнопку (вы Коллинза-то, историка,
помните?). Это для меня как вечерняя молитва, Фаррант, как vox humana
[человеческий голос (лат.)]. "И возвысит униженного и смиренного духом".
Партридж, бывало, любил... вы, конечно, знаете, о ком я...
- Партридж?
- Старший капеллан. Он всего год-два назад ушел на покой. Очень
странно, что вы не помните Партриджа.
- Просто я задумался, - сказал Энтони. - Дождь прошел. Я должен попасть
в компанию, пока он снова не зарядил. Я без пальто.
Он шел быстрым шагом, но Минти не отставал, Минти, в сущности, вел его:
в нужную минуту брал под руку, в нужный момент останавливал, в нужном
месте переводил через улицу. В продолжение всего пути он рассуждал о
функции священнической рясы. Про Харроу он вспомнил только перед воротами
"Крога".
- Я хочу организовать обед выпускников Харроу, - сказал он. - Вы,
конечно, возьмете билет, а кроме того я поручу вам посланника. Посланник
не любит Минти, и если бы Минти был сквернословом... - он епископским
жестом воздел руку с пожелтевшими пальцами. - Святой Кнут!
Энтони оглянулся - Англия мыкалась у порога, наблюдая за ним через
кованый орнамент ворот, выставив по обе стороны тонкого железного прута
налившиеся кровью глаза. Он догадался про Харроу, понял Энтони, и хочет,
чтобы я сознался; боже мой, содрогнулся он, уходя от пристального взгляда
Минти, вот так статуя, фонтан, с позволения сказать; странные вкусы в
"Кросе"; таким кошмарам место только на Минсинг-лейн; что у них - камень
вместо сердца? Ступив за вахтером в стеклянный лифт, он со знакомым
неудобством ощутил свое положение просителя и забыл о Минти. Больше всего
на свете он не любил просить работу, а получалось, что он только этим и
занимался. В нем закипало раздражение против Крога: откажет - плохо,
возьмет - тоже плохо. Если он меня возьмет, то ради Кейт, из милости. А
есть у него право на милосердие? Про меня хотя бы не скажешь, что я
каменный. Внизу наконец изгладился фонтан, его сырая масса растеклась по
серой поверхности бассейна, и Энтони с гордостью подумал: "Я не истукан
какой-нибудь, а живой человек. Пусть у меня есть слабости - это
человеческие слабости. Выпью лишнего, новую девушку встречу - что тут
особенного? Человеческая природа, человеческое мне не чуждо", - и,
расправив плечи, он вышел из лифта. На площадке его поджидала Кейт, Кейт
приветливо улыбалась, тянулась обнять его, наплевав на лифтера и на то,
что мимо семенит служащий с папкой бумаг, и горделивое "я не истукан
какой-нибудь" звучало слабее, тише, растворяясь в чувстве благодарности,
словно в глубину улицы уходили музыканты и на смену им подходила другая
группа, трубившая громко и волнующе: молодчина Кейт, не подвела.
- Явился наконец, - сказала Кейт.
- Дождь задержал. Пришлось прятаться.
- Зайдем на минутку ко мне.
Он пересек лестничную площадку, осматриваясь по сторонам: металлический
стул, стеклянный стол, ваза с чайными розами; вдоль стен протянулись
инкрустированные деревом морские карты, отмечавшие время суток во всех
столицах мира, почтовые дни для каждой страны и где в данную минуту
находится судно. В комнате Кейт те же металлические стулья и стеклянные
столы, такие же чайные розы. Она повернулась к нему:
- У тебя есть работа, - и хлопнула в ладоши; она казалась помолодевшей
на девять лет. - Это мне награда за труды. - Она смотрела с таким
преданным обожанием, что ему стало не по себе от ее неразумной кровной
привязанности. - Энтони, как хорошо, что теперь ты будешь рядом.
Он постарался разделить ее восторг:
- Да, Хорошо, я тоже подумал. - Конечно, приятно, что она так радуется,
его переполняла благодарность, но эти чувства далеки от любви. Разве любят
из благодарности? Или эта духовная принудиловка - чтение чужих мыслей,
чувство чужой боли: разве у других близнецов этого нет? Любовь это когда
легко, радостно, это Аннет, Мод. - Так что он мне поручает, Кейт?
- Не знаю. Только, пожалуйста, не настраивайся против. Это настоящая
работа, не подачка. Ты ему в самом деле нужен.
- А если работа не по мне?
- Да нет, тебе понравится, я уверена. Попробуй, во всяком случае. Мне
плохо здесь без тебя. А так мы будем все время рядом, будем вместе
отдыхать, развлекаться.
- Очень мило, - улыбнулся Энтони, - а когда я буду работать? Кстати, ты
хоть представляешь, где это будет происходить? Где-нибудь на заводе? Это
бы ничего, я всегда интересовался техникой. Помнишь, как я наладил старый
автомобиль и на Брайтон-роуд выжимал двадцать миль? Но, скорее всего, это
будет что-нибудь бухгалтерское - тут, в основном, вся моя практика.
- И хватит разлук: ты в Китае - я в Лондоне, ты в Индии - я в
Стокгольме.
- Теперь наглядимся друг на друга. Еще надоем тебе.
- Этого никогда не будет.
- Такая идиллия была у нас только в раннем детстве, до школы. А на
каникулах не успеешь оглянуться, как все кончалось.
- Я этого ужасно боюсь.
- Чего именно?
- Что эти каникулы тоже ненадолго.
Сознание ошибки мучительно пронзило его: все-таки это любовь, как
несправедливо, что она его сестра. Какая потеря, какая беда. В ней бездна
обаяния, думал он, в ней порода, шик. Все не те слова просились с языка.
Что слово с делом у нее не расходится, что на нее можно смело
рассчитывать. Надо было сказать просто - что он любит ее, но тут над
дверью зажегся свет и она опередила его: - Эрик. Он тебя ждет. -
Возможность была упущена, осталось чувство вины, грустный осадок, привкус
невезения, плохонького оркестра и, спохватившись, клянешь себя за
нерешительность и недостаток доброты. И деньги были, и даже не жалко их -
отчего замешкался, может, собственное счастье упустил...
- Ну, я пошел. Как я выгляжу? Ничего на носу, выбрит чисто?
- Хорошо выглядишь. А вообще Эрик не обращает на это внимания.
Всюду Эрик, подумал он и попытался разжечь в себе ревность, воображая
торжествующее лицо Крога, заполучившего Кейт, но перед глазами почему-то
встали каменные ступени, ведущие к знакомой квартире, побеленная стена,
карандашные записи на ней. "Вернусь в 12:30". "Молока сегодня нет". У
Крога свое, у меня свое, никто никому не мешает.
Кейт открыла дверь. Проходя, он задел ее плечом. Брат и сестра,
привязанность, привычка, все правильно и спокойно. Чего ради я стану
ревновать к нему? Любовь - это когда в пустой квартире надрывается звонок,
когда среди сплетенных сердец, между "Ушел в пивную рядом" и "Вернусь в
12:30" ищешь свою запись, потом по скользким от мыльной воды ступеням
спускаешься вниз, начало всегда хорошее, конец всегда плохой.
- Спасибо, что нашли для меня время, мистер Крог, - выпалил он с
порога. Он отчаянно трусил, хорохорился, его пьянила злая радость, потому
что ниже падать некуда: просить работу у любовника сестры, с точки зрения
любого клуба, - самое последнее дело. Он устремил на Крога свой
положительный, продуманно чистый взгляд.
Напрасный труд. Крог даже не смотрел на него. Он кивнул в сторону
кресла. - "Садитесь", стал возиться с зажигалкой. Он застенчивый человек,
растерянно подумал Энтони.
- Сначала мне показалось, что я ничего не смогу вам предложить, - начал
Крог. - Наш расчетный отдел полностью укомплектован. Ведь вы, если не
ошибаюсь, в основном занимались бухгалтерией?
- Да, - ответил Энтони.
- Как вы понимаете, я в эти дела не вникаю. Я полагаюсь на отчеты
заведующего отделом. А он удовлетворен своими сотрудниками. Согласитесь, я
не могу взять и уволить опытного работника, который удовлетворяет...
- Разумеется.
- Я знал, что вы меня поймете, - сказал Крог. - Однако я хочу вам
помочь - вы брат мисс Фаррант, а мисс Фаррант... - он запнулся, поднял
сухое бесстрастное лицо, отчего-то принявшее тревожное выражение, и
взглянул на дверь в приемную секретарши; потом опустил глаза на пульт
сигнализации - похоже, он хотел спросить у самой Кейт нужное слово. - Она
оказывает мне бесценные услуги, - выговорил он наконец и без перехода
спросил: - Вы знаете Америку?
- Я был один раз в Буэнос-Айресе.
- Я говорю о Соединенных Штатах.
- Нет, - ответил Энтони, - в Штатах я не был.
- У меня там капиталовложения, - объяснил Крог, опять теряя нить
разговора. - Сигарету?
- Благодарю.
Протягивая зажигалку, Крог заговорил обеспокоенно и громко, но плотный
воздух, стиснутый звуконепроницаемыми окнами и дверью, поспешил заглушить
его голос.
- Предложение, которое у меня есть для вас, может показаться странным.
Возможно, вы не захотите его принять. - Им овладела мучительная
растерянность, и, ничего еще не сказав, он пояснил в оправдание: - Я не
могу обратиться к полиции с такой просьбой.
- А что нужно сделать? Украсть что-нибудь? - осторожно спросил Энтони.
- Украсть! - воскликнул Крог. - Конечно, нет. - Он поерзал, нервно
сглотнул и решился. - Мне нужна личная охрана. Вчера... конечно, пустяки,
треск выхлопной трубы, но я испугался... и подумал, что я совершенно
беззащитен, если вдруг... Вам может показаться, что это пустые страхи, но
в Америке такие вещи случаются сплошь и рядом. А вчера у меня были
беспорядки на заводах. Вы не поверите, но...
- Нет, отчего же, верю, - подхватил Энтони. Он не раздумывал ни минуты,
и только отсутствующее выражение его правдивых глаз могло подсказать, что
он обшаривает Буэнос-Айрес, Африку, Индию, Малайю, Шанхай, спешно
отыскивая подходящую историю. - Помнится, я встретил одного парня, он был
телохранителем Моргана. Это было в Шанхае. Так он мне сказал, что они все
имеют телохранителей. Он говорил... Да что там, это только разумно. Даже у
кинозвезд есть телохранители.
- Но у нас, в Стокгольме...
- А вы должны идти в ногу со временем, - велел Энтони. Он обрел прежнюю
уверенность в себе. Он продавал себя, как прежде продавал шелковые чулки и
пылесосы; твердый взгляд, нога уже за порогом, деловитая скороговорка,
никогда, впрочем, не мешавшая оставаться джентльменом (оправдывая перед
мужьями ненужные приобретения, они потом так и говорили: "Это был
настоящий джентльмен"). - И я именно тот человек, который вам нужен,
мистер Крог. Я бы мог показать вам выигранные кубки, серебряный приз. - Он
не забыл дать патетический штрих, который окончательно оправдывает
покупателя в собственных глазах ("бедняга, он хлебнул горя"). - Правда, я
многое распродал, мистер Крог. Когда очень прижало. Помню, вышел из
ломбарда и бросил квитанцию в ближайшую урну, и, поверите, ни о чем я так
не жалел в жизни, как о серебряном epergne [подносе (фр.)], который
выиграл в шанхайском клубе; пришлось изрядно постараться - отлично
стреляли люди. Замечательный был epergne.
- Значит, вы согласны на эту работу? - спросил Крог.
- Разумеется, согласен, - ответил Энтони.
- Пока я в правлении, вы свободны, но в остальных случаях вы будете
всегда возле меня.
- Нужно все обставить как полагается, - сказал Энтони. -
Пуленепробиваемое стекло, металлические козырьки.
- Не думаю, что это может потребоваться в Стокгольме.
- Тем не менее, - возразил Энтони, с нескрываемым отвращением окидывая
стеклянные стены, - сюда, например, очень легко кинуть бомбу. Фонтан,
конечно, ничего не потеряет...
- Как вас понимать? - быстро спросил Крог. - Вам не нравится фонтан?
- Простите, - вскинул брови Энтони, - а разве он может нравиться?
- Это работа лучшего шведского скульптора.
- Снобы, конечно, оценят, - сказал Энтони. Он подошел к окну и хмуро
посмотрел вниз, на фонтан, на этот зеленый, взмокший камень под серым
небом. - Зато стоит хорошо, - успокоил он.
- Вы думаете, это плохая статуя?
- Я думаю, безобразная, - ответил Энтони. - Если таков шведский идеал
красоты, то я предпочту идеалы Эджуэр-роуд.
- Но лучшие знатоки, - забеспокоился Крог, - они в один голос
утверждали...
- Это же одна лавочка, - сказал Энтони. - Вы спросите людей попроще. В
конце концов, ведь они покупают продукцию "Крога".
- Вам нравится эта пепельница? - не сдавался Крог.
- Отличная пепельница, - ответил Энтони.
- Ее проектировал этот же самый человек.
- Ему удаются безделушки, - объяснил Энтони. - В том-то и беда, что вы
дали ему баловаться с таким большим камнем. Надо бы что-нибудь поменьше.
- А вашей сестре нравится.
- Кейт - прелесть, - усмехнулся Энтони, - она всегда прибаливала
снобизмом.
Крог тоже подошел к окну. Сумрачным взглядом окинул дворик.
- Вахтеру тоже не понравилось, - сказал он.
- Но раз вам нравится...
- Я не уверен. Совсем не уверен, - ответил Крог. - Есть вещи, которые я
не понимаю. Поэзия. Стихи вашего посланника. У меня не было времени для
всего этого.
- У меня тоже, - сказал Энтони. - Просто у меня врожденный вкус.
- Вы любите музыку?
- Обожаю, - ответил Энтони.
- Сегодня мы идем в оперу, - сказал Крог. - Значит, вам не будет
скучно?
- Я люблю приятный мотивчик, - подтвердил Энтони. Он промычал два-три
такта из "Маргаритки днем срывай", помолчал и, озадачив собеседника,
сделал рукой легкий прощальный жест. Опять у меня есть служба. Ваш
преданный слуга идет в гору. Теперь заживем. - Готов спорить, у вас масса
дел, - сказал он. У двери задержался: - Мне нужны деньги на барахло.
- Барахло?
- Белый галстук и вообще.
- За этим проследит мисс Фаррант, ваша сестра.
- Хорошо, - ответил Энтони. - Я не прощаюсь, увидимся.
Перемена, решил Минти. Ему было больно выговаривать школьные слова, но
они первыми просились на язык. Ему доставляло горькое, мучительное
удовольствие вместо "освободился" сказать: "перемена". Тут была
одновременно любовь и ненависть. Их соединил - его и школу -
болезненно-замученный бесстрастный акт, после которого оставалось только
сожалеть, не знать любви, ненавидеть и при этом всегда помнить: мы едина
плоть.
А этот думает, что можно нацепить галстук Харроу и спокойно разгуливать
в нем! Никакой капитан команды, никакой член клуба любителей атлетики в
галстуке бантиком и в вязаном жилете не мог, вероятно, испытывать столь же
яростного возмущения. Просто Минти умел владеть собой. Когда вам
выкручивают руки, загоняют в икры стальные перья, рассыпают ладан и в
клочья рвут бумажные иконки - поневоле научишься самообладанию. Да, долгим
и трудным союзом была для Минти школа; и сплоховал не он - струсил его
сообщник, когда наконец приспел коварно и терпеливо выжданный час расплаты
и втянутый в переписку аптекарь с Черинг-Кросс-роуд прислал обычные на вид
пакетики. И сообщник уцелел, хотя не дотянул до шестого класса и кем-то
устроился в Сити, а Минти после многочасового объяснения с заведующим
пансионата вылетел: его не стали исключать, мать будто бы сама забрала его
из школы. Все кончилось тихо и без скандала, мать сделала за него
вступительный взнос в "Общество выпускников".
Перемена. Нет смысла торчать перед "Крогом", если Фаррант законным
образом находится в помещении, Фарранту нужны деньги. На нем чужой
галстук. С Фаррантом будет легко. Надо чем-то ярким украсить день,
начавшийся таким добрым предзнаменованием, - письмом от своих. Завтра в
честь святого Зефирина Минти постарается воздержаться от злобных проделок;
зато сегодня можно победокурить. Святой Людовик пальцем не пошевелил
помочь Минти. Когда Минти дренировали, он с больничной койки всем своим
существом взывал к святому Людовику, но тот не внял, а нелюбимый и забытый
Зефирин откликнулся и помог.
Схожу к посланнику. Ах, Минти, подумал он, лукаво щуря глаз, какой ты
озорник. Пора бы научиться уму-разуму, уже не мальчик. Неисправимый
скандалист. И похвалив себя коротким смешком, он вышел в своем вымокшем
черном пальто на площадь Густава Адольфа; серый монарх смотрел в сторону
России, дождь мочил эфес его палаша, под колоннами Оперы лепились друг к
другу грибные шляпки зонтов. Площадь была пуста, только Минти и случайное
такси. Минти, если на то пошло, никому не желал зла, хитрил с собою Минти,
прикидывая, как пробиться к посланнику через бдительного Кэллоуэя и целый
отряд молодых дипломатов с лужеными глотками.
Кэллоуэй уже закрывал перед ним дверь, но Минти оказался проворнее. -
Мне нужен капитан Галли, - сказал он. Отлично ориентируясь в миссии, он
прошмыгнул мимо Кэллоуэя, скользнул вдоль коридора, выложенного белыми
панелями, и вошел в кабинет военного атташе. Военный атташе поднял на него
глаза и нахмурился.
- А, это вы, Минти, какая нелегкая вас принесла? - Он растерянно
покрутил рыжеватые усы, поправил монокль. На столе перед ним лежала
подшивка журналов.
- Я пришел к посланнику, - объяснил Минти, - но он пока занят. Решил
забежать покалякать. Заняты?
- Очень, - ответил Галли.
- Кстати, вам, наверное, будет интересно: в городе появился еще один
шотландец. Его фамилия Фаррант. Говорит, что из Макдональдса.
У Галли побагровела шея.
- Вы уверены? Фаррант. Не знаю таких. Будьте добры, передайте мне книгу
кланов. Вон она, сбоку от вас. - Минти подал Галли маленький красный