— Да… — закрывая глаза и отдаваясь во власть воспоминаний, улыбается Ивона.
   — Как это было?
   — Такое… бульканье.
   — Бульканье?
   — Да. Бульканье. Шевеление. Переворачивание… Но в основном бульканье…
   Марта повторяет как зачарованная:
   — Бульканье…
   — Щекотно было…
   — Щекотно?
   — Да, щекотно… Так необычно… Щекотка и урчание…
   — Урчание…
   Голос Ивоны становится тверже:
   — Не получилось. — Она добавляет: — Потом Петр ушел.
   — Ты же его сама бросила! — напоминает Марта.
   — Коль скоро он ушел, я должна была его бросить!
   Марта снова зла, теперь на Петра:
   — Сукин сын!
   — Марта!
   Ивона ее останавливает? Еще раз повторяет:
   — Сукин сын, я сказала.
   — Какие ты выражения употребляешь! — Смех в глазах Ивоны теперь редкость.
   — Прости, — говорит Марта и, делая гримасу, добавляет: — Обычный хрен.
   — Марта?!
   — Что? Ты думала, я таких слов не знаю? Я от Петра узнала, что ты и Томаш тогда… Петр пришел ко мне, думал, я что-нибудь предприму, ведь он… — Марта с иронией заканчивает фразу: — так тебя любит! Сволочь!
   — Он тебе рассказал? — На лице Ивоны отражается досада. — Точно, сукин сын! Жаль, я об этом не знала…
   — Жаль, что… — Марта замолкает.
   — Жаль? — Ивона выжидающе смотрит на нее.
   — Что ты не вернулась, — быстро отвечает Марта, словно боясь, что голос ее выдаст.
   — Я вернулась, — шепчет Ивона.
   — Не вернулась раньше… Но я все равно рада, что ты вернулась.
   — Я тоже. — Ее глаза закрываются, а голова клонится набок.
   Марта берет ее за руку. Ивона спит. Это теперь часто случается.
   — Ивона?
   Ивона не отвечает, ее рука бездвижна. Марта прикрывает ее одеялом, опускает изголовье и осторожно гладит по щеке.
   — Бедненькая моя, я рада, что… За окном медленно темнеет.
Ночь
   Марта заглядывает в палату:
   — Эй, это я! Я!
   Ивона смотрит на нее:
   — Я — Сосна, я — Сосна. Прием.
   Марта подходит к кровати, улыбаясь, целует Ивону в щеку.
   — Я совершенно забыла! Бог мой, сколько лет! Прием.
   — Это мы придумали. — Голос Ивоны так слаб, что Марте приходится угадывать, что она говорит.
   — Ну уж нет! Это наш класс! — Пододвигая стул поближе, Марта имитирует мужской голос: — Четвертые классы остаются в школе и осуществляют подготовку к автоматной атаке! И поддерживают связь с первыми классами, находящимися на стадионе!
   — Четвертые классы пользуются радиостанцией в классе, а первые на стадионе, несмотря на то что на улице май! — Ивона пытается говорить громче, но ей не удается.
   — Тот май долго будут помнить!
   — И помнят!
   — Это Шляпа придумал пароль для связи! Ты знаешь, что он стал программистом?
   — «Ты отличаешься от прямой тем, Шляпа, что она бесконечна!» Он окончил институт?
   — Да! А я так хотела учиться в вашем классе.
   — Сидим, не шелохнувшись, всматриваемся в эту коробку, вдруг слышим: «Я — Сосна, я — Сосна. Вызываю Кочан. Прием!»
   — Ой, мамочка, как же мы смеялись!
   Улыбка исчезает, лицо Ивоны искажает гримаса боли:
   — Если бы немного…
   Марта вскакивает, с состраданием спрашивает
   — Что сделать?
   — Не знаю. Если положишь мне под ноги… Марта мгновенно складывает одеяло и кладет его под колени Ивоне.
   — Нет, не так… Выше, выше. — Ивона нетерпелива. — Ты меня слышишь! Под колени… Может, мне станет легче… Прости…
   — Я к твоим услугам.
   С лица Ивоны медленно исчезает напряжение. Она старается справиться с болью, спрашивает:
   — Как дела?
   Марта чувствует, как трудно ей говорить.
   — У нас все в порядке.
   — У нас… мы… — повторяет Ивона. — Всегда множественное число… — Она скорее обращается к себе, чем к Марте. — Ваш брак, ваш дом, ваше настоящее, прошлое, будущее… А я всегда была одна…
   Марта наклоняется над ней:
   — Теперь ты не одна. Я с тобой.
   Ивона извивается в судорогах.
   — Укол? — спрашивает Марта.
   Ивона крепко сжимает зубы, потом выдавливает:
   — Нет, еще нет. Еще немного…
   Может, Ивона и перетерпит боль, но для Марты это невыносимо. Она резко вcтаtт:
   — Подожди, сейчас я сделаю укол. Ивона удерживает ее движением руки:
    Нет, пока не надо… Я еще немного потерплю… чуть-чуть… Нет, не уходи, пожалуйста, не оставляй меня… Ничего не говори… Почему так происходит? Ведь моя боль никому не передается… Это неправильно… Подержи меня за руку.
   Марта садится и послушно берет в руки почти прозрачную ладонь Ивоны, ласково ее поглаживает. Лицо Ивоны становится мертвенно-бледным от боли.
   — Пожалуйста! Если ты и способна терпеть, то я не в состоянии это вынести! Разреши мне сделать этот чертов укол, потому что я больше не могу! Пожалуйста! — Голос Марты, наполненный мольбой, разбивается о стены.
   У кровати — тканый ковер с вытертыми краями, ягоды калины, неумело очерченные листья.
   Ивона утвердительно кивает. Марта поправляет венфлон.
   — Потерпи, Ивонка, дорогая моя, потерпи, попытайся заснуть. Я завтра к тебе приду с самого утра или останусь здесь. Да, останусь. Я отдохнула. Томаш написал другу письмо в США, он что-нибудь придумает. Там должны быть какие-то лекарства, о которых нам неизвестно. Могут быть неапробированные препараты, должно же быть что-то, что тебе поможет…
   Ивона приоткрывает глаза.
   — Мне уже лучше… Расскажи мне что-нибудь… — просит она тихо.
   — Что? Сказку?
   — Почему ты работаешь именно в отделении геронтологии?
   Марте нужно наклониться над ней, чтобы расслышать вопрос.
   — Почему именно в геронтологии? — неуверенно повторяет она, словно смысл вопроса не дошел до ее сознания.
   — Я никогда тебя об этом не спрашивала… Марта отводит взгляд от измученного лица Ивоны, выпрямляется.
   — Ты знаешь, я им нужна. — Марта стесняется своих слов и пытается разъяснить: — Не я лично, конечно, а просто кто-то. Потому что это самое важное — ждать, надеяться. Сначала страх и радость, еще неизвестно… Но в конце, когда уже ясно, все становятся нетерпеливыми. Уже? Еще? Когда? Они не хотят быть одни. Им уже тяжело быть наедине с собственным… ну, понимаешь, со всем этим…
   Ивона едва заметно кивает.
   — А ты смотришь на эти лица… И в каждой паре мутных глаз видишь тень былого восхищения, которого больше не будет. В каждой морщинке видишь след молодости. Прошедшей. В каждых губах — поцелуи… Только теперь они не могут… Они не могут больше выносить своей оболочки, которая диктует им послушание… Но ведь это они. Их руки неспокойны, суетливы… А я вижу, как эти пальцы гладили макушки детей, ласкали любимых… Потому что я не хочу бояться. — Марта смущенно поднимает взгляд, в глазах Ивоны видит слезы.
   — Мои картины… — Ивона говорит с трудом. Марта недоумевает: почему сестра говорит о себе?
   Марта негодует, а Ивона смотрит на нее с нежностью и повторяет:
   — Мои картины не стоят того, что делаешь ты. Никто не скажет о них ничего… подобного тому, что ты говоришь о своей работе… В ней красота и доброта. Я хотела что-то создать, а ты действительно создаешь.
   Марту вдруг охватывает волнение. Она не может ответить, а лишь целует Ивону в щеку. Та берет ее руку в свою. Они смотрят друг другу в глаза: голубые в карие.
   Марта дотрагивается до губ сестры:
   — Бог мой, какая сухая кожа! Где крем?
   — Здесь. — Ивона кивком показывает направо. На цветном пододеяльнике лежит маленькая шкатулка, незаметная среди красных цветов.
   — Подожди, я тебе смажу лицо. — Марта осторожно втирает крем в лицо Ивоны.
   — Ты меня кремируешь, если что?.. — Ивона с закрытыми глазами, послушно отдается в руки Марты.
   Горло Марты вновь сжимает спазм, но она пытается улыбнуться:
   — А меня только после смерти, а не «если что…»
   — Спасибо…
   Взгляд Ивоны мутнеет, Марта откладывает крем и начинает бить ее по щекам. Все сильнее и сильнее.
   — Ивонка, Ивонка, посмотри на меня! — Слава Богу, Ивона возвращается. — Посмотри на меня! Я принесу тебе «Княжну Джаваху»[4]. Помнишь, как нам мама ее читала? Теперь я тебе буду читать, как тогда. И не нужен мне твой перстень! — горячо говорит Марта. — Ивонка, так не должно быть, мы что-нибудь придумаем, не уходи, пожалуйста, не уходи!
   Ивона с усилием шепчет:
   — Я знаю, ты тогда за мной шла…
   — Когда? — Марта тонет в глазах Ивоны.
   — Тогда… На кладбище… Поэтому я не боялась. Марте хочется плакать, тыльной стороной ладони она вытирает глаза.
   — Это я их подговорила, чтобы тебя проверить. А сама умирала от страха за тебя. Вот и пошла следом за тобой, чтобы быть спокойной…
   Губы Ивоны подрагивают, но звука нет. Марта не сводит с сестры глаз и наконец слышит шепот:
   — Двадцатку…
   Марта не понимает, что Ивона хочет сказать, тогда та, собирая последние силы, произносит:
   — Двадцатку. Ты должна мне двадцатку. — Она с трудом протягивает Марте руку. — Я дала Котве двадцатку. С процентами.
   Марта чувствует, как по ее телу волнами разливается тепло: от живота к рукам, голове, даже к пальцам ног.
   — Ты не спрашиваешь о Томаше, — говорит она.
   — Нет. Я не должна…
   Ивона угасает. Марта видела такое тысячи раз. Едва теплящийся огонь, разгорающийся последней вспышкой и мгновение дрожащий. Но свеча догорела, внизу вместо воска — металл.
   — Пожалуйста, прошу тебя! — заклинает Марта. Может, еще раз удастся, может, ангел повременит и не задует пламя, хотя его присутствие отчетливо ощущается. — Господи, пожалуйста, что я должна сделать? — Если закрыть Ивону своим телом, возможно, он ее не заметит. Нужно заколдовать, обмануть судьбу. — Послушай, Ивонка, хочешь, я возьму отпуск? У меня шесть недель неиспользованного отпуска, вместе мы что-нибудь придумаем, мы всегда что-нибудь придумывали… Пожалуйста, прошу тебя… — Марта вдруг ощущает пронизывающий холод и понимает, что больше не сможет сдерживать слез.
   Ивона открывает глаза и с любовью смотрит на Марту. Та умолкает. Уже поздно, теперь главное не проронить ни слова.
   — Я так устала… — Слова Ивоны слабы, как паутиновая нить. — Так устала… Не плачь… Все подходит к концу, все проходит… Сделай мне укол, еще один… и иди… Не сиди со мной… Поцелуй меня… Позволь мне уйти, сестренка, позволь мне уйти…