Страница:
Мир пользы – вот как еще называли его, чтобы убедить особо непонятливых. Кто станет возражать против одной сплошной пользы?
Возражающих нашлось сколько угодно. Во-первых, люди искусства. Они спрашивали: много ли пользы в истинно великих творениях, которые, будучи нераспиаренными, восхитят лишь полтора десятка эстетов? Следовательно, от них надлежит отказаться? Неужели маляр станет выше художника, спрашивали они. Им вторила армия халтурщиков, готовящая, как всегда, позиции для рывка на теплые местечки с обгоном талантливых чудиков. Кулинары, парфюмеры, архитекторы, ландшафтные дизайнеры, жонглеры, балетмейстеры, иллюзионисты и собачьи парикмахеры выли в голос. Как это? Их профессии больше не нужны? Крепко призадумались спортсмены, а еще крепче – болельщики. Что, и футбола не будет? Совсем-совсем?
Профессиональный футбол, конечно же, остался, поскольку никакой астероидной бомбардировкой нельзя заставить человека отказаться от удовольствия попереживать за то, что не имеет к нему лично никакого отношения. По той же причине при новом порядке сохранились кулинары, парфюмеры и так далее, вплоть до собачьих парикмахеров. Одно только: член Экипажа, решивший предаться не слишком нужному для Корабля занятию, мог рассчитывать лишь на славу, но отнюдь не на богатство. Если он не отчислялся в Резерв или даже Балласт, то прозябал в низших чинах, а на львиную долю его гонораров накладывал лапу Капитанский Совет.
Несправедливо? Как сказать. А справедливо, когда на головы ни в чем не повинных людей падают астероиды?
Вникнув в тему, Фрол поразился тому, насколько мало Капитанский Совет наделал глупостей. В смысле, ошибок хватало, и Экипаж порой расплачивался за них кровью, но ведь их могло бы оказаться на порядок больше! Лысый историк улыбался:
– Лучшие умы были привлечены к делу. Они и сейчас входят в Экспертную группу при Капитане. Экономисты, социологи, специалисты по системным кризисам, психологи, экологи, военные и так далее. К слову, человечество уже и до них проверило на себе самые разные социальные модели, да вот хотя бы социализм в России и Китае…
– По-моему, мы много взяли оттуда, – высказал мнение Фрол.
– А вот и ошибка! – возликовал историк. – Нет сомнений, тот социализм в короткие сроки вытянул обе названные страны из жуткой дыры, но тут чисто поверхностное сходство. Чем плох был социализм? Он фабриковал из людей овец, когда нужны были если не волки, то псы. Он преследовал котов, что гуляют сами по себе, и карал их, не умея привлечь к делу. Ему нужны были овцы, послушные овцы, уверенные в завтрашнем дне. Отучившиеся бороться за место под солнцем. Чем-то смутно недовольные, но в целом сытые, с ложным чувством безопасности в отаре и, главное, глупые. При глупом стаде глупеет и пастух. Стоит ли удивляться тому, что обе системы корродировали и развалились? К тому же, – ухмыльнулся историк, – над ними не стоял дяденька с замашками бога и запасом астероидов.
– Я бы хотел работать в Экспертной группе, – смело заявил Фрол.
– Ха-ха! Докажи, что ты на это способен, – и вперед. В наше время талантами не разбрасываются – себе дороже. Кстати, и взыскивают с них так, что мало не покажется. Ошибку не простят. Не простят и бездействие. Не хотел бы я быть в Экспертной группе и допустить промах…
– А я хотел бы, – упрямо заявил Фрол.
– Тебе служить, тебе решать.
Учиться по программе стало скучно. Весной Фрол попросил о переводе в следующий учебный отряд. Выслушав Фрола, консилиум педагогов-офицеров, вынес вердикт: да, этот рядовой хоть сейчас может сдать экзамены экстерном. Но не должен.
Вместо перевода Фрола сунули к старшим, готовящимся к испытаниям на выживание, – совсем как некогда Терентия Содомейко. Опечаленный и обиженный Фрол еще не знал, что Экипаж давно и успешно перенимает полезные приемы не только у «цивилизованных» обществ недавнего прошлого, но и у дикарских племен. Те таскали в далекие и трудные охотничьи походы не по годам развитых и потому слишком нахальных мальчишек – приучали их к терпению и ответственности. Из некоторых со временем получались вожди. Но если бы даже Фрол знал это, то вряд ли обрадовался бы. Ну какое отношение эти испытания имеют к науке? Разве львиная сила и верблюжья выносливость – главное? Ландау был задохликом, Кориолис – насквозь больным человеком, Хокинг прожил всю жизнь в инвалидной коляске…
Правда, существовали еще атлет Пифагор, силач Леонардо и верзила Ломоносов – именно память последнего, исшагавшего не одну тысячу верст российских и немецких дорог, примирила Фрола с ближайшей перспективой. Ладно, мол. Выживание так выживание. Надо – значит, сделаем.
Все равно ведь пришлось бы. Приказы должны выполняться – кто ж этого не знает?
Группу долго везли поездом, а затем высадили с вертолета посреди каракумских песков. Забрали в условленной точке через неделю. Группа дошла до цели на последнем издыхании. Троих, в том числе Фрола, пришлось нести. Надолго запомнил Фрол, как ночью все жались друг к другу, стуча зубами от холода, и как днем проклинали жгучее солнце и раскаленный песок, пили воду по глотку и мочились черной, как кофе, мочой. На последние сутки воды не хватило. Терпели. Никто не отстал, не умер и не повел себя постыдно. Все получили зачет.
– Зачем тебе это? – спросил как-то раз Терентий. Кажется, он ревновал.
– Выживание, что ли? – буркнул Фрол, не поняв. – В гробу я его видал…
– Я тебя о другом спрашиваю. Куда торопишься?
Что мог ответить Фрол? В той, прошлой жизни он все время спешил, он привык спешить. Память зрелого мужа и неистового трудоголика заново лепила характер Фрола Пяткина. Можно сказать и так: лепила с нуля, ибо каким таким характером мог похвастать Фрол Пяткин? Зародышевым. Прежний Фрол был шутя смят и отодвинут в сторону за ненадобностью.
Бешеный темперамент Михайлы играл с Фролом всякие шутки. Хватало и дурных. Как-то раз, припомнив Терентию прошлое, Фрол прицепился к какой-то ерунде, разжег конфликт до драки, не щадил себя и одолел бы особь альфу, не появись некстати наставник. После разбирательства выпороли обоих. Порку в школе рассматривали как причинение дозированной боли, не унижающее достоинство секомого. Устав разрешал пороть. Устав категорически воспрещал унижать. Экипажу не были нужны мелкие озлобленные людишки. Наставник, уличенный в унижении перспективного резервиста, мог паковать чемоданы и выковыривать звездочки из петлиц.
С Терентием Фрол в конце концов помирился. Две альфы сумели ужиться. Вообще-то Терентий Содомейко был неплохим парнем. Но главное – Фрола уже не интересовало то, что для тринадцатилетнего мальчишки составляло смысл и основу жизни.
Ему хотелось женщину так, как хочется ее взрослому мужчине. Он почти не видел ни женщин, ни девчонок, а если и встречал их иногда во время редких увольнительных, то что с того? В его учебном отряде еще не проводились встречи со сверстницами из женских школ с угощением и танцами под наблюдением наставников, а увольнительные были ценны прежде всего возможностью посидеть в библиотеке или сходить в музей и поспорить с научным сотрудником о какой-либо неточности в экспозиции. Еще хотелось писать стихи, но с этим желанием Фрол боролся. И очень, очень сильно порой хотелось выпить русской водки или хотя бы хорошего немецкого пива. У фрау Цильх всегда было хорошее пиво, едва ли не лучшее в Марбурге…
Пришлось терпеть до каникул. В родительском доме Фрол добрался до отцовской заначки и вылакал полбутылки коньяку – ровно столько, сколько там было. Он не учел, что организм его юн, не могуч и не прошел тренировку в питейных заведениях России и Германии. Было плохо. И от отца влетело по первое число. По протрезвлении явилось понимание: могло быть куда хуже. Фрол помнил, как всей школе зачитывали приказ об отчислении двух балбесов из выпускного отряда всего-навсего за чифирь. Балбесы стояли навытяжку и глотали слезы.
Отец не донес – все-таки он был отец. А с началом нового учебного года Фрола перевели в специальную школу для особо одаренных перспективных резервистов. Ему везло в новой жизни, как и в старой, – везло умеренно, как и должно везти всякому, кто упрям и не дурак. Проще сказать, что он не встречался с тотальным невезением, что тоже в порядке вещей.
Окончив спецшколу на год раньше срока, он был произведен в действительные рядовые Экипажа. Офицерское звание еще предстояло заслужить.
7. За что-о?!
Надеюсь, я не утомил вас жизнеописанием Фрола Пяткина? Простите, если так. Но прошу учесть мою личную заинтересованность в этом деле, поскольку я и есть Фрол Пяткин, а в прошлой жизни – Михайло Ломоносов. Не взыщите, так уж вышло. Не знаю, за какие грехи величайший российский ученый переродился в довольно заурядного типа, но типу это пошло на пользу. Служба сделалась интереснее. Во-первых, я твердо усвоил на собственном опыте, что лишь убогим личностям недоступно извлечение громадного удовольствия из постижения неизведанного, а во-вторых, меня стали беречь, учить всерьез и к тайнам допускать. Мало-помалу. Постепенно. Пошагово. И вот теперь допустили к задачке, о которую обломало зубы уже не первое поколение лучших мыслителей Земли. Имей метафоры свойство овеществляться, из тех зубных обломков можно было бы сложить неслабый террикон.
Чего чужие от нас хотят? Ничего себе задачка, а?
Мы ведь послушны – я имею в виду Экипаж. И трусливы, хотя большинство людей предпочитает термин «разумны». Мало кто хотел бы довести непослушание до крайности и посмотреть, действительно ли чужие готовы забомбить нас астероидами в мезолит, если не в мезозой. И я их понимаю. Отсидеться-то негде. Они говорят: можешь ставить эксперименты на себе, если ты такой храбрый, но подставлять других – это уже моветон. Не одумаешься – пеняй на себя! И они правы. А вопрос интереснейший: как далеко готовы пойти чужие в «воспитании» землян? Нет сомнений в том, что астероидные посеканции пошли нам на пользу, но есть ли смысл запарывать воспитуемого до смерти?
Жаль, нельзя поставить эксперимент.
Еще было бы очень интересно узнать: одни ли мы подвергаемся такому «воспитанию»? Спасибо чужим, мы теперь точно знаем, что не одиноки во Вселенной. В ней есть еще минимум одна цивилизация, причем значительно сильнее нашей. Ну а другие цивилизации нашего уровня – есть ли? Вот на кого бы посмотреть – их-то как воспитывают? Так же, как нас? И как они реагируют на астероидную порку? Тоже аналогично? То есть демонстрируют подчинение, а главное, хорошо понимают, что новый порядок идет им только на пользу, но втихую негодуют, шебуршатся насчет свободы и готовы отдать многое за то, чтобы вновь обрести возможность учиться на своих собственных ошибках и радостно наступать на грабли?
Наверное. А самое смешное здесь то, что всем, у кого в голове больше одной извилины, давно понятно: история ничему не учит. Мы плохо умеем учиться даже на собственных ошибках, но почему-то страстно желаем именно этого.
И я тоже?
Да, и я тоже.
Почему – детский вопрос. Потому что свобода – и этим все сказано. Сладкое слово. Как пища для голодного и вода для жаждущего. А ведь невозможно быть полностью свободным; любой из выдуманных людьми богов – и тот не свободен, ибо не может сотворить камень, который не смог бы поднять. Отшельник свободен от людей, но не свободен от законов физики и логики. Никто не свободен ни в обезьяньей стае, ни в племени, ни в государстве, ни в Экипаже, ни в одиночестве. Нет ее в природе, полноценной объективной свободы. И хорошо. Это ведь за счет несвободы мы стали людьми, перестав быть прыгающими по веткам обезьянами. Само собой, речь идет о частичной несвободе, развивающей инициативу и обостряющей ум, а не наоборот.
Но мы ведь мечтаем о большем!
Оно и понятно. Лошадь мечтает освободиться от упряжи и плети, слон – чтобы двуногий гад, сидящий у него на загривке, не колол голову острым предметом. Ну а мы-то и подавно нетерпеливы и ненасытны. Ненасытность во всем – вот что отличает нас от прочей фауны. И с терпением у нас тоже не очень. Жизнь под угрозой извне нам совсем не нравится. Дураку Дамоклу свезло, конский волос выдержал, подвешенный на нем меч не вонзился в темечко, да только вряд ли Дамокл продолжал спокойно сидеть на троне после того, как увидел, что висит у него над головой.
Но с трона, тем паче чужого, можно соскочить, и вся недолга. С Корабля не соскочишь. Остается служить, терпеть и утешать себя: так лучше. Так гораздо лучше!
Что, между прочим, соответствует действительности.
Очень может быть, что, не вмешайся чужие, мы благополучно убили бы нашу цивилизацию. Ну сколько, в самом деле, можно было балансировать на самом краю в тупоумной убежденности: а, ерунда, пронесет и на этот раз! Тысячу раз ведь уже проносило. Скука зевотная от предостережений. Эй, кто-нибудь, заткните этих алармистов!..
Затыкать – не затыкали. Просто не слушали.
И процветало то, без чего человечество прекрасно обошлось бы.
В конце концов – действительно обошлось.
Огромное количество деятельных никчемушников было приставлено к настоящему делу. Если кто-то из них думал, что строить дороги и прокладывать в горах туннели не его дело, то здорово ошибался. Кто сумел переломить свою психологию, тот остался на плаву и даже сумел подняться. Кто не сумел или не захотел, кто озлобился и примкнул к инсургентам, тот потом напрасно молил о снисхождении. Мало кто сразу понял, что Экипаж – это всерьез и надолго и что шутки с ним плохи. Почему многие были уверены, что Экипаж по-прежнему будет кормить армию трудоспособных безработных, не говоря уже о прочих излишествах прежней инфраструктуры, – загадка. Впрочем, люди в массе вообще соображают медленно.
Радикальные меры и «перегибы» – все было. Когда мы в чем-то ошибались, нас поправляли посланием, а если мы упорствовали в ошибке, к посланию добавлялся астероид. По выбранной цели и нанесенному ущербу можно было судить о том, как далеко мы зашли в своих заблуждениях. По тексту послания – о том, где мы «прокололись».
Теперь впервые прилетел и грохнулся о Землю астероид без послания. Просто астероид – бац! Практически мгновенное мощнейшее энерговыделение. Хорошо еще, что в малонаселенной местности. А за какие грехи – думайте сами. Пора уже вам самим, ребята, поработать бестолковкой. Развивайте серое вещество, если поленились сделать это раньше.
Может, нам намекают, что стоило бы проредить мусульман за их склонность к фундаментализму? Или христиан за показную веру? Или гомосексуалистов? Или только одноглазых филателистов, причем левшей? Кого еще мы недоистребили, недопригнули? Партизан в джунглях, подполье в городах? Что-то не видно, чтобы за последние годы активность инсургентов выросла, скорее наоборот. Может, почистить свои ряды? Гм, легко сказать. Труднее понять, кого на данном историческом отрезке следует считать зернами, а кого – плевелами. Люди есть люди. При правильной системе они в общем ничего, хотя никакой системе не могут полностью соответствовать. Глупы, алчны, нестойки духом и так далее. Не все подряд, конечно. Но разве Экипаж не отбирает тех, кто «не как все», и не открывает карьерные перспективы в первую очередь перед ними, лучшими?
Такие примерно мысли промелькнули в моей голове, когда я последним покидал кабинет генерала Марченко. Легковесные, в общем, мыслишки. Мысли-мюсли. Заурядные. Штампованные. Я ни с кем не собирался делиться ими – разве что в качестве подначки при мозговом штурме. Судя по всему, он нам и предстоял, только несколько позже.
Мы прошли через приемную гуськом – я последний, как и подобает младшему по возрасту и званию, притом скромнику. Кто так подумал, тот плохо меня знал.
В длинном коридоре с прорубленными в парк широкими окнами первый из новой команды остановился у оконного проема. Он глядел на нас сверху вниз – этакая двухметровая лопоухая жердь с полковничьими звездами в петлицах. Длинные тощие руки он норовил держать полусогнутыми, отчего смахивал на старого иссохшего богомола. Держу пари, в школе ему нелегко давалась строевая.
– Думаю, всем нам не сегодня-завтра придет вызов, – проскрипел он неприятным, как звук колодезного ворота, голосом. – Предлагаю познакомиться. Я – Матвей Фомич Сорокин из штаба Вэ-Эм-Эф, отдел боевого планирования.
Наверное, математик, подумал я – и не ошибся, как выяснилось впоследствии.
– Роберт Эмильевич Штейниц, – боднув головой, отозвался невзрачный шатен с майорскими знаками различия. Чуть только каблуками не щелкнул. – Военно-космические Силы, перспективное планирование.
Чего-то в этом роде я и ожидал. Озадачивала лишь отменная выправка майора. Наверное, бывший строевик. Немного странно, но то ли еще бывает.
Третий участник нашего квартета, тоже майор, возмутил бы не только военного эстета, но и эстета вообще. Толстый, как боров, весь как-то оплывший книзу, потный, со слюнями в углах толстогубого рта, он сразу наводил на мысль: а его ли предки успешно воевали с филистимлянами и стойко держались против римлян? Пожалуй, этакий экземпляр подошел бы древним иудеям лишь для одной цели – затыкать им проломы в крепостных стенах. Хотя, конечно, внешность бывает обманчива.
– Моше Хаимович Магазинер, – назвался он и хихикнул. – Математик и лингвист, Академия наук.
Тоже следовало ожидать. Сорокин и Штейниц с пристойной вежливостью кивнули Магазинеру.
Настала моя очередь.
– Фрол Ионович Пяткин, департамент лесного хозяйства, проект «Клещ».
Все трое переглянулись.
– Лесного хозяйства? – удивленно проскрипел Сорокин.
– Так точно.
– «Клещ»? – прошлепал губами-пельменями Магазинер. – Не слыхал.
Штейниц дважды моргнул и промолчал.
– Проект касается мер по искоренению иксодовых клещей в лесах, – с готовностью пояснил я.
Ох, не любил Михайло Васильевич, когда на него смотрели, как на ничтожную букашку, забравшуюся на обеденный стол! Горд был. Самолюбив был сверх меры. Я же подчас находил в этом удовольствие. Букашка, говорите? Ну-ну. Поглядим, как долго останетесь вы в данном заблуждении, а я погляжу, умные ли вы люди.
Хотя – детский тест. Всем троим было ясно, что генерал Марченко не пригласил бы в новый проект случайного человека. Насчет департамента лесного хозяйства и клещей – тоже, в общем, не бином Ньютона. Особо секретные проекты требуют особой маскировки. Кстати, под одной вывеской с нами действительно работали биологи, бьющиеся над тем, как бы искоренить в лесах иксодовых клещей, не отравляя самих лесов. Паразитов на них напустить, что ли, или специальную хворобу. Потому как впиваются, сволочи. И энцефалит – та еще гадость. Особенно не японский.
Стуча каблучками, мимо нас прошла красивая женщина-сержант, небрежно приложила ладонь к пилотке. Мы отдали честь, а Магазинер плотоядно проводил красотку взглядом. Наши деды, наверное, удивились бы: черт побери, есть же фемины, которых не испортит никакая форма! Глупо. Форма никого не портит. Человек портит форму – это бывает. Не умеющая быть красивой в форме, не станет красавицей и в «эксклюзивном» наряде от тех никчемушников, коих в прошлом обзывали уродским словом «кутюрье». А кто путает моду с красотой, у того в голове тараканы.
Но красотка мгновенно вылетела у меня из головы. Пусть идет. Своя дома есть. Я с самым простодушным видом стоял в перекрестье анализирующих взглядов моих будущих коллег и, в общем, догадывался о ходе их мыслей. Чересчур молод – это раз. Видать, из молодых да ранних. Проект «Клещ», конечно, с двойным дном, и не здоровьем лесов занимался этот парень в своем департаменте, а чем-то сугубо секретным. Вызов к генералу и новое назначение – нагляднейшее тому подтверждение. Непрост лейтенант. Возможно – голова. Но если так, то почему он все еще лейтенант?
Почему, почему… А почему я в той, прошлой жизни застрял на много лет в ранге коллежского советника, и ни туда ни сюда? Ответ на поверхности: чтобы не очень задирал нос и не имел возможности гнуть все и всех под себя. Другим людям тоже хочется жить в свое удовольствие и понимать службу так, как им больше нравится. Кстати, не всегда я был прав тогда – всего лишь ошибался меньше, чем другие, да не воровал.
В смысле, не воровал академические деньги. У Генкеля-то я увел пробирные весы, ну так не надо было Генкелю шпынять меня, как мальчишку, и содержать на один талер в месяц! Сам виноват, скупердяй. Между прочим, благодаря тем весам я не помер с голоду во время моих пеших странствий «по Вестфалии бузинной, по Баварии хмельной»…
Вру вслед за Багрицким. Не бывал я в Баварии. Шахт и рудников, где я с моими знаниями и генкелевыми весами мог заработать талер-другой, хватало и в Северной Германии.
– Что ж, – произнес Сорокин, поняв, что не дождется от меня разъяснений, – будем ждать вызова. До свидания – надеюсь, скорого.
И по очереди протянул каждому из нас руку. Хороший знак. Хотя, конечно, я ожидал, что старший в нашей команде не заставит нас без нужды вытягиваться в струнку и каблуками щелкать.
И все-таки было приятно.
А когда мы разошлись каждый в свою сторону, я уже не мог думать ни о чем, кроме поставленной задачи: за что нас огрели астероидом на этот раз? И с какой дальней целью бьют вообще?
Ну и наконец: как обезопасить себя и одновременно навалять чужим, если выяснится, что мы не можем бесконечно выполнять все их требования? Правда, вслух эта задача поставлена не была, но разве непременно нужно все проговаривать? Главное – я понял.
8. Постижимое
Проект «Клещ» не касался, конечно же, тех мелких лесных тварюшек с негарантированной пищевой базой, что терпеливо, как манны небесной, ждут на травинках и ветках кустов, когда поблизости появится ходячая кровяная цистерна. Этот проект имел прямое отношение к внутренней безопасности Экипажа, причем моя задача в проекте была чисто математической. В контрразведку я никогда не рвался, справедливо полагая рамки этой работы слишком тесными для меня. Поработать временно в качестве приглашенного специалиста – иное дело. Работа не была выполнена до конца, но теперь для нее придется найти кого-нибудь другого.
Жаль? Пожалуй. Немного. Но что толку жалеть, если, во-первых, ничего уже нельзя изменить, а во-вторых, меня ждет куда более важная и интересная работа?!
Посильная ли? Вот тут у меня имелись сомнения.
Сразу, как только стало ясно, что астероиды посыпались на Землю не просто так, началась аналитическая работа. Брюссельская группа, упомянутая генералом Марченко, не была первой, она сложилась уже после возникновения Экипажа. Были и другие группы. И одиночки были. Принятую на самом высшем уровне гипотезу затяжной галактической войны, в коей Земле и ее Экипажу отведена роль резерва, выдумал именно одиночка. Писатель-фантаст, кстати сказать. Толковая гипотеза, удобная. Ее хорошо кинуть в массы, что и было исполнено. Гипотеза чистого альтруизма – мол, чужие насильственно загоняют нас в светлое будущее, поскольку сами мы такое будущее создать не способны, – для этого не годилась. Она лишала Экипаж конкретной цели и вызывала мощный протест: какого хрена кто-то там, в космосе, решил, что имеет право решать за нас, как нам лучше жить? Знаю, что говорю, я сам такой. Еще хуже была гипотеза научного эксперимента, по сути мало отличающаяся от высказанной примерно в те же годы гипотезы дрянного мальчишки. Человечество им что, муравейник, чтобы каждый придурок втыкал в него веточки и швырял сосновые шишки? Мы им что – муравьи? Нельзя было пропагандировать эти гипотезы: возмущение, переходящее в бешенство, – плохая основа для объединения во что-то полезное. Экипаж попросту не возник бы.
Из чего еще не следует, что эти гипотезы не верны…
До моего Шаблино я добрался монорельсом. Неплохой транспорт, но не самый быстрый. Впрочем, я не спешил. Чем еще хорош монорельс, так это роскошным обзором. Сиди, гляди в окно с удобной высоты и медитируй. Пользы, может, и не будет, но и вреда тоже. Никто тебе не помешает, если не час пик, – а до этого часа было еще далеко. Я попросту решил немного пофилонить, присвоив себе половину сегодняшней вахты.
Весна вступала в город, как вступает в него осторожный победитель, то есть стараясь казаться уверенным и величественным, но исподтишка оглядываясь. Кое-где еще догнивали черно-белые трупы зимних сугробов, а кусты уже обволоклись зеленой дымкой, и деревья готовились к тому же. Скучный бетонный забор разнообразила белая надпись: «Свободу узнику совести Епифану Педрищеву!» Утром ее не было.
Буквы – вкривь и вкось. Знать, торопился лозунгописец, вывел последнюю литеру – и дал деру. Имеет, стало быть, что терять. Я не знал, кто такой Епифан Педрищев, и не интересовался. Немало их. И вся его несвобода, скорее всего, заключается в том, что разжаловали голубчика за моральную ущербность в распространенном сочетании с некомпетентностью и приставили к делу, коего он достоин. Например, чинить дороги. Узник, как же! Что до совести, то такие вот «узники», по-моему, сроду ее не имели. Чего он хотел-то? Небось отменить «казарму», ввести демократические свободы, распустить Экипаж? Слыхали предостаточно. Очень умно, а главное, гуманно, как вивисекция. Нас в два счета закидают астероидами, да мы и без них тотчас начнем рвать друг другу глотки: один народ – другому, бедные – богатым, бывшие рядовые – бывшим офицерам и сержантам… Найдем кому. Дурак Епифан сам не понимает, что как раз таких, как он, прихлопнут походя, даже не заметив. Толпа мигом найдет других лидеров – природных своих вожаков, а не заурядностей с воспаленным самомнением, обиженных на весь свет из-за отсутствия карьерных перспектив. Дельный человек тоже может пострадать, иногда ни за что, но постыдится называть себя узником совести и никому этого не позволит…
Возражающих нашлось сколько угодно. Во-первых, люди искусства. Они спрашивали: много ли пользы в истинно великих творениях, которые, будучи нераспиаренными, восхитят лишь полтора десятка эстетов? Следовательно, от них надлежит отказаться? Неужели маляр станет выше художника, спрашивали они. Им вторила армия халтурщиков, готовящая, как всегда, позиции для рывка на теплые местечки с обгоном талантливых чудиков. Кулинары, парфюмеры, архитекторы, ландшафтные дизайнеры, жонглеры, балетмейстеры, иллюзионисты и собачьи парикмахеры выли в голос. Как это? Их профессии больше не нужны? Крепко призадумались спортсмены, а еще крепче – болельщики. Что, и футбола не будет? Совсем-совсем?
Профессиональный футбол, конечно же, остался, поскольку никакой астероидной бомбардировкой нельзя заставить человека отказаться от удовольствия попереживать за то, что не имеет к нему лично никакого отношения. По той же причине при новом порядке сохранились кулинары, парфюмеры и так далее, вплоть до собачьих парикмахеров. Одно только: член Экипажа, решивший предаться не слишком нужному для Корабля занятию, мог рассчитывать лишь на славу, но отнюдь не на богатство. Если он не отчислялся в Резерв или даже Балласт, то прозябал в низших чинах, а на львиную долю его гонораров накладывал лапу Капитанский Совет.
Несправедливо? Как сказать. А справедливо, когда на головы ни в чем не повинных людей падают астероиды?
Вникнув в тему, Фрол поразился тому, насколько мало Капитанский Совет наделал глупостей. В смысле, ошибок хватало, и Экипаж порой расплачивался за них кровью, но ведь их могло бы оказаться на порядок больше! Лысый историк улыбался:
– Лучшие умы были привлечены к делу. Они и сейчас входят в Экспертную группу при Капитане. Экономисты, социологи, специалисты по системным кризисам, психологи, экологи, военные и так далее. К слову, человечество уже и до них проверило на себе самые разные социальные модели, да вот хотя бы социализм в России и Китае…
– По-моему, мы много взяли оттуда, – высказал мнение Фрол.
– А вот и ошибка! – возликовал историк. – Нет сомнений, тот социализм в короткие сроки вытянул обе названные страны из жуткой дыры, но тут чисто поверхностное сходство. Чем плох был социализм? Он фабриковал из людей овец, когда нужны были если не волки, то псы. Он преследовал котов, что гуляют сами по себе, и карал их, не умея привлечь к делу. Ему нужны были овцы, послушные овцы, уверенные в завтрашнем дне. Отучившиеся бороться за место под солнцем. Чем-то смутно недовольные, но в целом сытые, с ложным чувством безопасности в отаре и, главное, глупые. При глупом стаде глупеет и пастух. Стоит ли удивляться тому, что обе системы корродировали и развалились? К тому же, – ухмыльнулся историк, – над ними не стоял дяденька с замашками бога и запасом астероидов.
– Я бы хотел работать в Экспертной группе, – смело заявил Фрол.
– Ха-ха! Докажи, что ты на это способен, – и вперед. В наше время талантами не разбрасываются – себе дороже. Кстати, и взыскивают с них так, что мало не покажется. Ошибку не простят. Не простят и бездействие. Не хотел бы я быть в Экспертной группе и допустить промах…
– А я хотел бы, – упрямо заявил Фрол.
– Тебе служить, тебе решать.
Учиться по программе стало скучно. Весной Фрол попросил о переводе в следующий учебный отряд. Выслушав Фрола, консилиум педагогов-офицеров, вынес вердикт: да, этот рядовой хоть сейчас может сдать экзамены экстерном. Но не должен.
Вместо перевода Фрола сунули к старшим, готовящимся к испытаниям на выживание, – совсем как некогда Терентия Содомейко. Опечаленный и обиженный Фрол еще не знал, что Экипаж давно и успешно перенимает полезные приемы не только у «цивилизованных» обществ недавнего прошлого, но и у дикарских племен. Те таскали в далекие и трудные охотничьи походы не по годам развитых и потому слишком нахальных мальчишек – приучали их к терпению и ответственности. Из некоторых со временем получались вожди. Но если бы даже Фрол знал это, то вряд ли обрадовался бы. Ну какое отношение эти испытания имеют к науке? Разве львиная сила и верблюжья выносливость – главное? Ландау был задохликом, Кориолис – насквозь больным человеком, Хокинг прожил всю жизнь в инвалидной коляске…
Правда, существовали еще атлет Пифагор, силач Леонардо и верзила Ломоносов – именно память последнего, исшагавшего не одну тысячу верст российских и немецких дорог, примирила Фрола с ближайшей перспективой. Ладно, мол. Выживание так выживание. Надо – значит, сделаем.
Все равно ведь пришлось бы. Приказы должны выполняться – кто ж этого не знает?
Группу долго везли поездом, а затем высадили с вертолета посреди каракумских песков. Забрали в условленной точке через неделю. Группа дошла до цели на последнем издыхании. Троих, в том числе Фрола, пришлось нести. Надолго запомнил Фрол, как ночью все жались друг к другу, стуча зубами от холода, и как днем проклинали жгучее солнце и раскаленный песок, пили воду по глотку и мочились черной, как кофе, мочой. На последние сутки воды не хватило. Терпели. Никто не отстал, не умер и не повел себя постыдно. Все получили зачет.
– Зачем тебе это? – спросил как-то раз Терентий. Кажется, он ревновал.
– Выживание, что ли? – буркнул Фрол, не поняв. – В гробу я его видал…
– Я тебя о другом спрашиваю. Куда торопишься?
Что мог ответить Фрол? В той, прошлой жизни он все время спешил, он привык спешить. Память зрелого мужа и неистового трудоголика заново лепила характер Фрола Пяткина. Можно сказать и так: лепила с нуля, ибо каким таким характером мог похвастать Фрол Пяткин? Зародышевым. Прежний Фрол был шутя смят и отодвинут в сторону за ненадобностью.
Бешеный темперамент Михайлы играл с Фролом всякие шутки. Хватало и дурных. Как-то раз, припомнив Терентию прошлое, Фрол прицепился к какой-то ерунде, разжег конфликт до драки, не щадил себя и одолел бы особь альфу, не появись некстати наставник. После разбирательства выпороли обоих. Порку в школе рассматривали как причинение дозированной боли, не унижающее достоинство секомого. Устав разрешал пороть. Устав категорически воспрещал унижать. Экипажу не были нужны мелкие озлобленные людишки. Наставник, уличенный в унижении перспективного резервиста, мог паковать чемоданы и выковыривать звездочки из петлиц.
С Терентием Фрол в конце концов помирился. Две альфы сумели ужиться. Вообще-то Терентий Содомейко был неплохим парнем. Но главное – Фрола уже не интересовало то, что для тринадцатилетнего мальчишки составляло смысл и основу жизни.
Ему хотелось женщину так, как хочется ее взрослому мужчине. Он почти не видел ни женщин, ни девчонок, а если и встречал их иногда во время редких увольнительных, то что с того? В его учебном отряде еще не проводились встречи со сверстницами из женских школ с угощением и танцами под наблюдением наставников, а увольнительные были ценны прежде всего возможностью посидеть в библиотеке или сходить в музей и поспорить с научным сотрудником о какой-либо неточности в экспозиции. Еще хотелось писать стихи, но с этим желанием Фрол боролся. И очень, очень сильно порой хотелось выпить русской водки или хотя бы хорошего немецкого пива. У фрау Цильх всегда было хорошее пиво, едва ли не лучшее в Марбурге…
Пришлось терпеть до каникул. В родительском доме Фрол добрался до отцовской заначки и вылакал полбутылки коньяку – ровно столько, сколько там было. Он не учел, что организм его юн, не могуч и не прошел тренировку в питейных заведениях России и Германии. Было плохо. И от отца влетело по первое число. По протрезвлении явилось понимание: могло быть куда хуже. Фрол помнил, как всей школе зачитывали приказ об отчислении двух балбесов из выпускного отряда всего-навсего за чифирь. Балбесы стояли навытяжку и глотали слезы.
Отец не донес – все-таки он был отец. А с началом нового учебного года Фрола перевели в специальную школу для особо одаренных перспективных резервистов. Ему везло в новой жизни, как и в старой, – везло умеренно, как и должно везти всякому, кто упрям и не дурак. Проще сказать, что он не встречался с тотальным невезением, что тоже в порядке вещей.
Окончив спецшколу на год раньше срока, он был произведен в действительные рядовые Экипажа. Офицерское звание еще предстояло заслужить.
7. За что-о?!
Ревет сынок. Побит за двойку с плюсом.
Саша Черный
Надеюсь, я не утомил вас жизнеописанием Фрола Пяткина? Простите, если так. Но прошу учесть мою личную заинтересованность в этом деле, поскольку я и есть Фрол Пяткин, а в прошлой жизни – Михайло Ломоносов. Не взыщите, так уж вышло. Не знаю, за какие грехи величайший российский ученый переродился в довольно заурядного типа, но типу это пошло на пользу. Служба сделалась интереснее. Во-первых, я твердо усвоил на собственном опыте, что лишь убогим личностям недоступно извлечение громадного удовольствия из постижения неизведанного, а во-вторых, меня стали беречь, учить всерьез и к тайнам допускать. Мало-помалу. Постепенно. Пошагово. И вот теперь допустили к задачке, о которую обломало зубы уже не первое поколение лучших мыслителей Земли. Имей метафоры свойство овеществляться, из тех зубных обломков можно было бы сложить неслабый террикон.
Чего чужие от нас хотят? Ничего себе задачка, а?
Мы ведь послушны – я имею в виду Экипаж. И трусливы, хотя большинство людей предпочитает термин «разумны». Мало кто хотел бы довести непослушание до крайности и посмотреть, действительно ли чужие готовы забомбить нас астероидами в мезолит, если не в мезозой. И я их понимаю. Отсидеться-то негде. Они говорят: можешь ставить эксперименты на себе, если ты такой храбрый, но подставлять других – это уже моветон. Не одумаешься – пеняй на себя! И они правы. А вопрос интереснейший: как далеко готовы пойти чужие в «воспитании» землян? Нет сомнений в том, что астероидные посеканции пошли нам на пользу, но есть ли смысл запарывать воспитуемого до смерти?
Жаль, нельзя поставить эксперимент.
Еще было бы очень интересно узнать: одни ли мы подвергаемся такому «воспитанию»? Спасибо чужим, мы теперь точно знаем, что не одиноки во Вселенной. В ней есть еще минимум одна цивилизация, причем значительно сильнее нашей. Ну а другие цивилизации нашего уровня – есть ли? Вот на кого бы посмотреть – их-то как воспитывают? Так же, как нас? И как они реагируют на астероидную порку? Тоже аналогично? То есть демонстрируют подчинение, а главное, хорошо понимают, что новый порядок идет им только на пользу, но втихую негодуют, шебуршатся насчет свободы и готовы отдать многое за то, чтобы вновь обрести возможность учиться на своих собственных ошибках и радостно наступать на грабли?
Наверное. А самое смешное здесь то, что всем, у кого в голове больше одной извилины, давно понятно: история ничему не учит. Мы плохо умеем учиться даже на собственных ошибках, но почему-то страстно желаем именно этого.
И я тоже?
Да, и я тоже.
Почему – детский вопрос. Потому что свобода – и этим все сказано. Сладкое слово. Как пища для голодного и вода для жаждущего. А ведь невозможно быть полностью свободным; любой из выдуманных людьми богов – и тот не свободен, ибо не может сотворить камень, который не смог бы поднять. Отшельник свободен от людей, но не свободен от законов физики и логики. Никто не свободен ни в обезьяньей стае, ни в племени, ни в государстве, ни в Экипаже, ни в одиночестве. Нет ее в природе, полноценной объективной свободы. И хорошо. Это ведь за счет несвободы мы стали людьми, перестав быть прыгающими по веткам обезьянами. Само собой, речь идет о частичной несвободе, развивающей инициативу и обостряющей ум, а не наоборот.
Но мы ведь мечтаем о большем!
Оно и понятно. Лошадь мечтает освободиться от упряжи и плети, слон – чтобы двуногий гад, сидящий у него на загривке, не колол голову острым предметом. Ну а мы-то и подавно нетерпеливы и ненасытны. Ненасытность во всем – вот что отличает нас от прочей фауны. И с терпением у нас тоже не очень. Жизнь под угрозой извне нам совсем не нравится. Дураку Дамоклу свезло, конский волос выдержал, подвешенный на нем меч не вонзился в темечко, да только вряд ли Дамокл продолжал спокойно сидеть на троне после того, как увидел, что висит у него над головой.
Но с трона, тем паче чужого, можно соскочить, и вся недолга. С Корабля не соскочишь. Остается служить, терпеть и утешать себя: так лучше. Так гораздо лучше!
Что, между прочим, соответствует действительности.
Очень может быть, что, не вмешайся чужие, мы благополучно убили бы нашу цивилизацию. Ну сколько, в самом деле, можно было балансировать на самом краю в тупоумной убежденности: а, ерунда, пронесет и на этот раз! Тысячу раз ведь уже проносило. Скука зевотная от предостережений. Эй, кто-нибудь, заткните этих алармистов!..
Затыкать – не затыкали. Просто не слушали.
И процветало то, без чего человечество прекрасно обошлось бы.
В конце концов – действительно обошлось.
Огромное количество деятельных никчемушников было приставлено к настоящему делу. Если кто-то из них думал, что строить дороги и прокладывать в горах туннели не его дело, то здорово ошибался. Кто сумел переломить свою психологию, тот остался на плаву и даже сумел подняться. Кто не сумел или не захотел, кто озлобился и примкнул к инсургентам, тот потом напрасно молил о снисхождении. Мало кто сразу понял, что Экипаж – это всерьез и надолго и что шутки с ним плохи. Почему многие были уверены, что Экипаж по-прежнему будет кормить армию трудоспособных безработных, не говоря уже о прочих излишествах прежней инфраструктуры, – загадка. Впрочем, люди в массе вообще соображают медленно.
Радикальные меры и «перегибы» – все было. Когда мы в чем-то ошибались, нас поправляли посланием, а если мы упорствовали в ошибке, к посланию добавлялся астероид. По выбранной цели и нанесенному ущербу можно было судить о том, как далеко мы зашли в своих заблуждениях. По тексту послания – о том, где мы «прокололись».
Теперь впервые прилетел и грохнулся о Землю астероид без послания. Просто астероид – бац! Практически мгновенное мощнейшее энерговыделение. Хорошо еще, что в малонаселенной местности. А за какие грехи – думайте сами. Пора уже вам самим, ребята, поработать бестолковкой. Развивайте серое вещество, если поленились сделать это раньше.
Может, нам намекают, что стоило бы проредить мусульман за их склонность к фундаментализму? Или христиан за показную веру? Или гомосексуалистов? Или только одноглазых филателистов, причем левшей? Кого еще мы недоистребили, недопригнули? Партизан в джунглях, подполье в городах? Что-то не видно, чтобы за последние годы активность инсургентов выросла, скорее наоборот. Может, почистить свои ряды? Гм, легко сказать. Труднее понять, кого на данном историческом отрезке следует считать зернами, а кого – плевелами. Люди есть люди. При правильной системе они в общем ничего, хотя никакой системе не могут полностью соответствовать. Глупы, алчны, нестойки духом и так далее. Не все подряд, конечно. Но разве Экипаж не отбирает тех, кто «не как все», и не открывает карьерные перспективы в первую очередь перед ними, лучшими?
Такие примерно мысли промелькнули в моей голове, когда я последним покидал кабинет генерала Марченко. Легковесные, в общем, мыслишки. Мысли-мюсли. Заурядные. Штампованные. Я ни с кем не собирался делиться ими – разве что в качестве подначки при мозговом штурме. Судя по всему, он нам и предстоял, только несколько позже.
Мы прошли через приемную гуськом – я последний, как и подобает младшему по возрасту и званию, притом скромнику. Кто так подумал, тот плохо меня знал.
В длинном коридоре с прорубленными в парк широкими окнами первый из новой команды остановился у оконного проема. Он глядел на нас сверху вниз – этакая двухметровая лопоухая жердь с полковничьими звездами в петлицах. Длинные тощие руки он норовил держать полусогнутыми, отчего смахивал на старого иссохшего богомола. Держу пари, в школе ему нелегко давалась строевая.
– Думаю, всем нам не сегодня-завтра придет вызов, – проскрипел он неприятным, как звук колодезного ворота, голосом. – Предлагаю познакомиться. Я – Матвей Фомич Сорокин из штаба Вэ-Эм-Эф, отдел боевого планирования.
Наверное, математик, подумал я – и не ошибся, как выяснилось впоследствии.
– Роберт Эмильевич Штейниц, – боднув головой, отозвался невзрачный шатен с майорскими знаками различия. Чуть только каблуками не щелкнул. – Военно-космические Силы, перспективное планирование.
Чего-то в этом роде я и ожидал. Озадачивала лишь отменная выправка майора. Наверное, бывший строевик. Немного странно, но то ли еще бывает.
Третий участник нашего квартета, тоже майор, возмутил бы не только военного эстета, но и эстета вообще. Толстый, как боров, весь как-то оплывший книзу, потный, со слюнями в углах толстогубого рта, он сразу наводил на мысль: а его ли предки успешно воевали с филистимлянами и стойко держались против римлян? Пожалуй, этакий экземпляр подошел бы древним иудеям лишь для одной цели – затыкать им проломы в крепостных стенах. Хотя, конечно, внешность бывает обманчива.
– Моше Хаимович Магазинер, – назвался он и хихикнул. – Математик и лингвист, Академия наук.
Тоже следовало ожидать. Сорокин и Штейниц с пристойной вежливостью кивнули Магазинеру.
Настала моя очередь.
– Фрол Ионович Пяткин, департамент лесного хозяйства, проект «Клещ».
Все трое переглянулись.
– Лесного хозяйства? – удивленно проскрипел Сорокин.
– Так точно.
– «Клещ»? – прошлепал губами-пельменями Магазинер. – Не слыхал.
Штейниц дважды моргнул и промолчал.
– Проект касается мер по искоренению иксодовых клещей в лесах, – с готовностью пояснил я.
Ох, не любил Михайло Васильевич, когда на него смотрели, как на ничтожную букашку, забравшуюся на обеденный стол! Горд был. Самолюбив был сверх меры. Я же подчас находил в этом удовольствие. Букашка, говорите? Ну-ну. Поглядим, как долго останетесь вы в данном заблуждении, а я погляжу, умные ли вы люди.
Хотя – детский тест. Всем троим было ясно, что генерал Марченко не пригласил бы в новый проект случайного человека. Насчет департамента лесного хозяйства и клещей – тоже, в общем, не бином Ньютона. Особо секретные проекты требуют особой маскировки. Кстати, под одной вывеской с нами действительно работали биологи, бьющиеся над тем, как бы искоренить в лесах иксодовых клещей, не отравляя самих лесов. Паразитов на них напустить, что ли, или специальную хворобу. Потому как впиваются, сволочи. И энцефалит – та еще гадость. Особенно не японский.
Стуча каблучками, мимо нас прошла красивая женщина-сержант, небрежно приложила ладонь к пилотке. Мы отдали честь, а Магазинер плотоядно проводил красотку взглядом. Наши деды, наверное, удивились бы: черт побери, есть же фемины, которых не испортит никакая форма! Глупо. Форма никого не портит. Человек портит форму – это бывает. Не умеющая быть красивой в форме, не станет красавицей и в «эксклюзивном» наряде от тех никчемушников, коих в прошлом обзывали уродским словом «кутюрье». А кто путает моду с красотой, у того в голове тараканы.
Но красотка мгновенно вылетела у меня из головы. Пусть идет. Своя дома есть. Я с самым простодушным видом стоял в перекрестье анализирующих взглядов моих будущих коллег и, в общем, догадывался о ходе их мыслей. Чересчур молод – это раз. Видать, из молодых да ранних. Проект «Клещ», конечно, с двойным дном, и не здоровьем лесов занимался этот парень в своем департаменте, а чем-то сугубо секретным. Вызов к генералу и новое назначение – нагляднейшее тому подтверждение. Непрост лейтенант. Возможно – голова. Но если так, то почему он все еще лейтенант?
Почему, почему… А почему я в той, прошлой жизни застрял на много лет в ранге коллежского советника, и ни туда ни сюда? Ответ на поверхности: чтобы не очень задирал нос и не имел возможности гнуть все и всех под себя. Другим людям тоже хочется жить в свое удовольствие и понимать службу так, как им больше нравится. Кстати, не всегда я был прав тогда – всего лишь ошибался меньше, чем другие, да не воровал.
В смысле, не воровал академические деньги. У Генкеля-то я увел пробирные весы, ну так не надо было Генкелю шпынять меня, как мальчишку, и содержать на один талер в месяц! Сам виноват, скупердяй. Между прочим, благодаря тем весам я не помер с голоду во время моих пеших странствий «по Вестфалии бузинной, по Баварии хмельной»…
Вру вслед за Багрицким. Не бывал я в Баварии. Шахт и рудников, где я с моими знаниями и генкелевыми весами мог заработать талер-другой, хватало и в Северной Германии.
– Что ж, – произнес Сорокин, поняв, что не дождется от меня разъяснений, – будем ждать вызова. До свидания – надеюсь, скорого.
И по очереди протянул каждому из нас руку. Хороший знак. Хотя, конечно, я ожидал, что старший в нашей команде не заставит нас без нужды вытягиваться в струнку и каблуками щелкать.
И все-таки было приятно.
А когда мы разошлись каждый в свою сторону, я уже не мог думать ни о чем, кроме поставленной задачи: за что нас огрели астероидом на этот раз? И с какой дальней целью бьют вообще?
Ну и наконец: как обезопасить себя и одновременно навалять чужим, если выяснится, что мы не можем бесконечно выполнять все их требования? Правда, вслух эта задача поставлена не была, но разве непременно нужно все проговаривать? Главное – я понял.
8. Постижимое
Есть только две бесконечные вещи: Вселенная и глупость. Хотя насчет Вселенной я не вполне уверен.
Альберт Эйнштейн
Проект «Клещ» не касался, конечно же, тех мелких лесных тварюшек с негарантированной пищевой базой, что терпеливо, как манны небесной, ждут на травинках и ветках кустов, когда поблизости появится ходячая кровяная цистерна. Этот проект имел прямое отношение к внутренней безопасности Экипажа, причем моя задача в проекте была чисто математической. В контрразведку я никогда не рвался, справедливо полагая рамки этой работы слишком тесными для меня. Поработать временно в качестве приглашенного специалиста – иное дело. Работа не была выполнена до конца, но теперь для нее придется найти кого-нибудь другого.
Жаль? Пожалуй. Немного. Но что толку жалеть, если, во-первых, ничего уже нельзя изменить, а во-вторых, меня ждет куда более важная и интересная работа?!
Посильная ли? Вот тут у меня имелись сомнения.
Сразу, как только стало ясно, что астероиды посыпались на Землю не просто так, началась аналитическая работа. Брюссельская группа, упомянутая генералом Марченко, не была первой, она сложилась уже после возникновения Экипажа. Были и другие группы. И одиночки были. Принятую на самом высшем уровне гипотезу затяжной галактической войны, в коей Земле и ее Экипажу отведена роль резерва, выдумал именно одиночка. Писатель-фантаст, кстати сказать. Толковая гипотеза, удобная. Ее хорошо кинуть в массы, что и было исполнено. Гипотеза чистого альтруизма – мол, чужие насильственно загоняют нас в светлое будущее, поскольку сами мы такое будущее создать не способны, – для этого не годилась. Она лишала Экипаж конкретной цели и вызывала мощный протест: какого хрена кто-то там, в космосе, решил, что имеет право решать за нас, как нам лучше жить? Знаю, что говорю, я сам такой. Еще хуже была гипотеза научного эксперимента, по сути мало отличающаяся от высказанной примерно в те же годы гипотезы дрянного мальчишки. Человечество им что, муравейник, чтобы каждый придурок втыкал в него веточки и швырял сосновые шишки? Мы им что – муравьи? Нельзя было пропагандировать эти гипотезы: возмущение, переходящее в бешенство, – плохая основа для объединения во что-то полезное. Экипаж попросту не возник бы.
Из чего еще не следует, что эти гипотезы не верны…
До моего Шаблино я добрался монорельсом. Неплохой транспорт, но не самый быстрый. Впрочем, я не спешил. Чем еще хорош монорельс, так это роскошным обзором. Сиди, гляди в окно с удобной высоты и медитируй. Пользы, может, и не будет, но и вреда тоже. Никто тебе не помешает, если не час пик, – а до этого часа было еще далеко. Я попросту решил немного пофилонить, присвоив себе половину сегодняшней вахты.
Весна вступала в город, как вступает в него осторожный победитель, то есть стараясь казаться уверенным и величественным, но исподтишка оглядываясь. Кое-где еще догнивали черно-белые трупы зимних сугробов, а кусты уже обволоклись зеленой дымкой, и деревья готовились к тому же. Скучный бетонный забор разнообразила белая надпись: «Свободу узнику совести Епифану Педрищеву!» Утром ее не было.
Буквы – вкривь и вкось. Знать, торопился лозунгописец, вывел последнюю литеру – и дал деру. Имеет, стало быть, что терять. Я не знал, кто такой Епифан Педрищев, и не интересовался. Немало их. И вся его несвобода, скорее всего, заключается в том, что разжаловали голубчика за моральную ущербность в распространенном сочетании с некомпетентностью и приставили к делу, коего он достоин. Например, чинить дороги. Узник, как же! Что до совести, то такие вот «узники», по-моему, сроду ее не имели. Чего он хотел-то? Небось отменить «казарму», ввести демократические свободы, распустить Экипаж? Слыхали предостаточно. Очень умно, а главное, гуманно, как вивисекция. Нас в два счета закидают астероидами, да мы и без них тотчас начнем рвать друг другу глотки: один народ – другому, бедные – богатым, бывшие рядовые – бывшим офицерам и сержантам… Найдем кому. Дурак Епифан сам не понимает, что как раз таких, как он, прихлопнут походя, даже не заметив. Толпа мигом найдет других лидеров – природных своих вожаков, а не заурядностей с воспаленным самомнением, обиженных на весь свет из-за отсутствия карьерных перспектив. Дельный человек тоже может пострадать, иногда ни за что, но постыдится называть себя узником совести и никому этого не позволит…