Пустой желудок Лопухина выдал музыкальную руладу.
– А броневой пояс по всей длине корпуса! – продолжал восторгаться капитан, ничего не замечая. – Дубовая обшивка толщиною в один фут, а поверх нее – вы не поверите – два слоя легированной стали! Да-да! Это чудо металлургии, господа! Причем внешний дюймовый слой хромо-молибденовой стали обладает удивительной твердостью, а внутренний, также дюймовый, – вязкостью. На полигонных испытаниях такой «бутерброд» выдерживал десятки попаданий шестидюймовых конических бомб…
– Фугасных, конечно? – полуспросил-полуконстатировал Розен. – А бронебойных?
– Бронебойный шестидюймовый снаряд такую броню пробьет, – удрученно согласился Пыхачев, но сейчас же спохватился: – Правда, только на близкой дистанции и под прямым углом. А разве мы позволим противнику подойти к нам вплотную? У нас две восьмидюймовки на поворотных платформах. Вон на носу – одна из них. Вторая на корме. У нас, наконец, в каждом борту по пять казнозарядных скорострельных четырехдюймовок и на крайний случай две митральезы на верхней палубе! Мы можем драться.
– Безусловно, но…
– От боя с броненосцами мы уклонимся благодаря преимуществу хода, а легкие суда нам не страшны – утопим. Кроме того, с нами пойдет канонерская лодка.
– Вот это меня и пугает, – задумчиво вымолвил Розен.
– Почему же? – изумился Пыхачев. – Правду сказать, у «Чухонца» всего одно орудие, зато какое! Одиннадцать дюймов! Вес бомбы почти двадцать пудов. Не хотел бы я, чтобы такой гостинец угодил в моего «Победослава»! Нет-нет, господа, «Чухонец» нам крайне полезен. Он, правда, медлителен, развивает всего десять узлов, но ведь мы же не в гонке участвуем!..
– Каперанг рассчитывает после похода махнуть в контр-адмиралы, – шепнул Лопухину Розен. – Надеется на русское авось. А «Чухонец» – гнилая дрянь…
– Однако же одобренная морским министром, – шепнул в ответ Лопухин.
– То-то и оно. Я уже протестовал, но без толку.
Капитан Пыхачев был настолько занят восторгами по поводу «Победослава», что не заметил этих перешептываний.
Наконец дошло дело и до трапезы. Кают-компания встретила гостей гулкой пустотой. Пыхачев объяснил, что все офицеры, кроме вахтенного начальника, отпущены на берег. Поскольку завтрак давно уже кончился, а обед еще и не думал начинаться, кок мог предложить изголодавшимся Лопухину и Розену лишь холодную телятину с сельтерской. Граф удовлетворенно отметил, что вино до «адмиральского» часа не было предложено. По-видимому, капитан свято чтил морской устав.
Впрочем, телятина под горчицей была хороша.
– Вероятно, в походе нам придется питаться по большей части солониной и сухарями? – осведомился мало знакомый с морским бытом Лопухин.
Капитан обиделся:
– Отчего же солониной? Пусть меня разжалуют, если я заставлю вас хоть раз ее попробовать! Нижним чинам – и тем иной раз достается свежатинка. Я беру на борт двух быков, десяток свиней и птицу. На Сандвичевых островах, разумеется, закупим еще. И с ветерком в Йокогаму! Пшеничная мука есть. Масло постное и скоромное… Возможно, пополним запасы провизии и раньше, например в Дании…
«Так и есть: заход в английские порты не планируется», – подумал Лопухин.
– Закупите лучше побольше угля, – вставил Розен. – Что солонина да сухари? Еда как еда. Свежих фруктов только к ней надо, от цинги.
– Пятьдесят ящиков лимонов уже погружены.
– Дельно.
Дальнейший разговор не склеился. Капитан посопел носом, затем набил трубку и запыхтел ею. Терзая вилкой телятину, Лопухин незаметно приглядывался к Пыхачеву. Гм… Довольно демонстративно делает вид, что обижен, а значит, не обижен нисколько. Маска. Зачем она вам, Леонтий Порфирьевич Пыхачев, верный служака, моряк в пятом поколении? Только ли для того, чтобы высокие гости из чувства деликатности не совались в ваши капитанские прерогативы?
Данной загадки он не решил и не огорчился. Только в дешевых романах гениальные сыщики могут рассказать о человеке все по беглому взгляду на усы его дворецкого. В действительности одна встреча – повод для размышлений, не более. Для обоснованного вывода этих встреч нужно по меньшей мере две.
– Благодарю, было вкусно, – сказал граф, бросив салфетку рядом с пустой тарелкой. – Сделайте мне любезность, Леонтий Порфирьевич, прикажите вестовому поводить меня по корвету. Нет-нет, я не смею злоупотреблять вашим временем. У вас, вероятно, его и так немного.
– Истинная правда, – согласился капитан, поспешно вставая с места. – Столько всего еще не погружено… за всем глаз да глаз нужен… старший помощник отпущен в увольнение, а баталер новый, из добровольцев… хочу приглядеть сам… вы извините меня, господа? Я пришлю вам боцмана. Лучше него вам никто корвет не покажет.
– Через четверть часа, Леонтий Порфирьевич. Хочу покурить на воздухе. Ваш боцман найдет меня на верхней палубе.
Вслед за графом наверх поднялся и Розен. Отрицательно качнул головой, увидев подставленный Лопухиным портсигар:
– Благодарю, но от папирос откажусь. Привык к сигарам. Вот «канберра» ручной свертки. Не угодно ли?.. Но где же эти бездельники?
– Кто? – не понял Лопухин.
– Мои головорезы. Не обращайте внимания. У вас свои заботы, у меня свои.
И хотя граф имел на сей счет иное мнение, перечить он не стал. Еще не время. Очень скоро полковнику Розену придется убедиться: у того, кто отвечает за безопасность персоны наследника престола, не может быть чужих забот. Все заботы на судне и около – его заботы. Всюду ему придется сунуть свой нос, нравится это Розену или нет.
К сходням подкатила подвода. Несколько матросов и докеров принялись таскать мешки. Свежий ветер морщил воду, теребил снасти. Теснились к воде портовые строения, и сиял над их плоскими крышами купол собора, упираясь крестом в низкое небо. На внешнем рейде слабо дымили броненосцы «Нафанаил», «Рафаил», «Селафаил» и «Иегудиил».
– Вот настоящие корабли, – вздохнул Розен. – Не то что… Кстати, граф, вам известна история нашего корвета?
– Хм-м… – затруднился Лопухин. – По-моему, у него еще нет никакой истории. Судно совсем новое.
– Да, но закладывалось оно как императорская яхта. Хороший ход, изящество, комфорт, а вооружение только для салютационных стрельб. Потом многое переделали. И все равно судно осталось светской кокеткой, напялившей доспехи поверх бального платья. Вооружение слабо, бронирование недостаточно, угольные ямы малы, планировка неудобна.
– Капитан, кажется, держится иного мнения?
– Да, и в том беда его и наша. А вон, – указал Розен, иронически усмехнувшись, – приют убогого «Чухонца».
У соседнего пирса стоял неказистый с виду колесный пароходишко с закопченной трубой и двумя невысокими мачтами. Даже толстый ствол орудия на баке не мог придать ему воинственный вид.
– Он действительно развивает всего десять узлов? – спросил Лопухин.
– В штиль, надо признать, разовьет. Тем более что ему недавно очистили в доке днище. Но уже на трехбалльной волне эффективность гребных колес сильно падает. Боюсь, «Чухонец» все время будет отставать, а мы – ждать его. Кой черт боюсь – я уверен в этом!
– Почему же морское министерство настояло именно на «Чухонце»?
– Знать не могу – могу гадать. Плоха посудина, зато экипаж хорош. Капитан Басаргин толк в людях знает. Да и одиннадцатидюймовка нам очень даже может пригодиться, тут Пыхачев прав.
– Экипаж «Победослава», стало быть, хуже?
– Я этого не говорил, – осторожно сказал Розен. – Но посудите сами: чья-то умная голова решила скомплектовать экипаж наполовину из старослужащих, а на вторую половину – из гардемаринов. Мальчишки замечательные, но я специально выяснил: для большинства из них это плавание второе в жизни. Да и то первое было всего-навсего учебным крейсерством на Балтике. Как прикажете это понимать? Само собой, гардемаринам нужна морская практика, но почему непременно на «Победославе»?..
– И вы, конечно, протестовали, – с легкой улыбкой предположил Лопухин.
– Не злите меня. Да, протестовал. Кроме того, настаивал на включении в состав нашей группы одного транспортного судна. О результатах вы, я вижу, уже догадались.
Раздраженно жуя сигару, Розен отошел. Посмотрев вслед ему с сочувствием, Лопухин извлек из внутреннего кармана самопишущее перо и начертал на вырванном из блокнота листке несколько строк. Затем поманил к себе пальцем мающегося без дела Нила:
– Вот тебе рубль серебром. Снесешь эту записку в Большой дом, отдашь лично в руки генералу Сутгофу. Только ему и никому другому. Затем отправляйся без задержки в «Англетер», разбуди там моего слугу, он наверняка спит, бездельник, и передай ему, что я жду его как можно скорее со всем багажом. Нумер в гостинице мне больше не нужен. Да сам не забудь вернуться. Ну, что стоишь? Непонятно что-нибудь?
Нил кивнул.
– Внимательно тебя слушаю.
– Где искать Большой дом?
– Темнота. На Литейном. Спросишь – покажут. Только гляди у кого спрашивать. Еще что-нибудь?
– Но… как же я попаду в Питер?
– Сходни видишь? Ну и ступай.
– Барин, это остров!
– Я начинаю думать, что ты не из Сибири, а из Пошехонья, – сердито сказал Лопухин. – С рублем в кармане и смекалкой в голове можно добраться на край света. Тебе нужен совет? Пожалуй, дам один: не следует переходить залив по льду. До ледостава еще полгода, а Еропка нужен мне сегодня, от крайности завтра утром. Уяснил? Ну, дуй живее.
Нил дунул – только пятки засверкали.
…Коренастый боцман, уже виденный Лопухиным и отрекомендовавшийся Зоричем, не выказывал ни излишнего подобострастия, ни неудовольствия данным ему поручением, ни плохо скрываемого презрения к сухопутному. Битых два часа он сопровождал Лопухина по всем закоулкам судна, то и дело отвечая на бесчисленные вопросы «а это зачем?», «а тут что у вас?» с неутомимостью исправного механизма. Была в нем какая-то неторопливая основательность – качество, Лопухиным уважаемое.
Начали с кают. Бегло осмотрев свою, граф надолго задержался в походных апартаментах цесаревича. Проверил задрайки иллюминаторов, проявил большой интерес к дверному замку, для чего-то простучал обитые шелком переборки, подергал дорогую мебель, привинченную к полу на случай шторма. Изрядное внимание уделил светильникам – как электрическим, работающим от динамо-машины и поэтому сейчас бездействующим, так и масляным. Проверив крепления последних, пощелкав пальцем по металлическим колбам и удостоверившись в том, что опасность пожара сведена к минимуму, заглянул в ванную комнату, убедился в исправности ватерклозета и ничего не сказал.
Столь же пристальному вниманию подверглась соседняя каюта, размером поменьше и меблировкой попроще, предназначенная для слуг наследника. Затем наступил черед машинного отделения, кубрика, камбуза, лазарета, орудийной палубы, снарядных погребов, гальюна, трюмов… Не остались без внимания и угольные ямы.
– А это что за помещение?
– Так что, изволите видеть, корабельная мастерская, вашскобродь, – ответствовал боцман, пропуская графа вперед. – Тут лейтенант Гжатский мудруют. Бывалоча, по цельным суткам наверх носу не кажут, токмо токарный станок зужжит.
– Тот самый Гжатский, изобретатель морской гальваноударной мины? – проявил осведомленность Лопухин. – Тот, что построил воздухоплавательный аппарат тяжелее воздуха и пролетел на нем двадцать одну сажень?
– Истинно они.
– А это что, – указал граф на некое цилиндрическое тело аршина в четыре длиною, – новое изобретение? Тоже для воздухоплавания?
– Не могу знать, вашскобродь.
– Надеюсь, со взрывчаткой он здесь не экспериментирует?
– Никак нет. То во флотских мастерских, на берегу. Надо думать, их благородие и сейчас там. Они сурьезные.
По тому, как это было сказано, Лопухин понял, что боцман Зорич лейтенанта неподдельно уважает. Слушайте интонацию! У нижних чинов и унтер-офицеров она бывает весьма выразительной. В интонации скрыта настоящая оценка, не казенная. Иной с виду предан без лести всякому начальству, а прислушаешься – ого! А если не интонация, так физиогномика. Красноречивее слов.
– Ясно. А здесь что? Почему опечатано?
– Так что, вашскобродь, дирижабль.
– Не понял.
Зорич отер пот со лба.
– Вы бы лучше, вашскобродь, у командира спросили или у лейтенанта Гжатского, им лучше знать. А я так слыхал: велено удивить японцев и показать, что мы не лыком шиты. Англичане в прошлом году привезли в Японию железную дорогу узкоколейную сажен на двести длиной да и паровоз по ней пустили. Ну а мы, стало быть, везем дирижабль. Вот в энтом трюме каркас, значит, хранится разобранный, из гнутых труб, оболочка мягкая, двигатель, машина для добычи водорода и всякое запасное имущество. Пускай себе японцы английским паровозом чванятся, а мы над ними полетаем. То-то удивятся!
– Чудны дела твои, Господи! – поразился граф. – Еще какие-нибудь помещения на борту имеются?
– Токмо каюты капитана и господ офицеров, вашскобродь.
Лопухин кивнул. Уж если почти вся команда отпущена на берег, то офицерские каюты несомненно заперты. Но раз нет критической ситуации, хранящиеся в саквояже отмычки не понадобятся. Осмотр кают можно произвести позднее под видом нечаянных визитов.
– А это что за свертки? – указал Лопухин уже на верхней палубе.
– Так что, пробковые койки, вашскобродь, – отвечал Зорич. – Связаны и уложены в коечные сетки для просушки.
– Для просушки? Любопытно… А если дождь?
– Все равно положено, вашскобродь. Ежели ненароком выпадет кто за борт, ему койку кинут. А в бою – защита от пуль и картечин. Очень пользительное средство, многих спасло.
– Ясно. Спасибо, братец. Свободен.
Боцман убежал – и вовремя. Сводная команда матросов и докеров готовилась к погрузке скота. Огромнейший бык, удерживаемый за кольцо в носу, косил кровавым глазом, мычал и, кажется, не был согласен с перспективой морской прогулки. Под брюхо ему подводили брезент на тросах. По сходням тянули за уши упитанную свинью. На юте стучали молотки – там спешно заканчивали сколачивать тесные, как вагонные стойла, загоны. Сейчас же в стук вплелась виртуозная брань Зорича, недовольного медлительностью работ.
Думалось о деле.
И еще думалось Лопухину о том, что права русская поговорка: хуже всего ждать да догонять. Да, наверное. Но разве не в этом заключена вся суть работы сыщика?
Догонять пока было некого, приходилось ждать наследника, который, надо думать, прибудет завтра.
Ждать и наблюдать. В сущности, бездельничать. Тратить мозговую энергию на изобретение и решение вряд ли нужных проблем, чтобы только не думать о великой княжне Екатерине Константиновне. Что ей с высоты ее происхождения какой-то статский советник, да еще связанный с Третьим отделением! Разве райские птицы купаются в грязи?
Но уже сегодня должны прибыть секретные документы от генерала Сутгофа. И тогда начнется работа.
Скорее бы.
Нил был в растерянности.
Нет, он не думал о том, как добраться до Питера. Барин был прав: с серебряным рублем в кармане человеку везде дорога. Если уж честно, Нилу потребовалась гораздо меньшая сумма, чтобы проехать пол-России. Правда, без комфорта. Мягко говоря.
Дело было в другом.
Казалось бы – вот он, случай сбежать от таинственного графа, который не удосужился даже покормить своего человека! Не то слугу, не то воспитанника, в этом Нил еще не разобрался. Но покормить, да и обсушить все равно следовало. Хорош благодетель!
Зябко. Голодно.
Нил жалел себя, как побитая собачонка. Сбежать?
Ну уж нет!
Не секут – это раз. Барин позабыл накормить, зато дал денег. Авось после поездки и обеда еще сдача останется. Это два. А самое главное – интересно! Граф – большого ума человек. И барин важный. Сам царь-государь с ним вон сколько времени разговаривал. А самого Нила вытащил из воды великий князь. Как подумаешь, так голова кружится. На родине об этом лучше и не рассказывать – чего доброго накостыляют по шее за вранье. Ну, дела!..
Нил приободрился. Ноги пошли живее. А что в животе скучно, то это нам, как говорила бабушка, наплевать и размазать. Это мы мигом исправим.
Он разменял рубль, купив у торговки два бублика, и немедленно сжевал их. Жизнь начинала удаваться. Главное, она стала интересной и обещала впереди еще больше интересного. Да за такое пусть бы даже пороли – потерпеть можно!
Нил даже засвистел, глубоко засунув руки в карманы. Сейчас же под руку попалась записка. Интересно узнать, что в ней?
Грамоту Нил понимал. Четыре класса церковно-приходской – это вам не комар начихал. Отец, покуда был жив, вразумлял чадо: «Учись, сынок, не то чалдоном вырастешь, чалдоном и помрешь». Понукаемый к учебе словесно и при помощи вожжей, Нил превзошел все главные науки: правописание, арифметику, Закон Божий. А чего не превзошел, того, по его убеждению, и знать не стоило.
Он никогда не рискнул бы вскрыть запечатанное письмо. Но в кармане лежала просто записка – сложенный вчетверо лист из блокнота. Если бы барин хотел сохранить содержание записки в тайне, он как пить дать запечатал бы ее сургучом!
Утешив себя этим соображением и на всякий случай воровато оглядевшись по сторонам, Нил развернул лист. Увы, его ждало жестокое разочарование. Вместо нормальных русских слов по бумаге разбегались какие-то каракули. И букв-то таких не бывает…
До Васильевского острова Нил добрался самым простым способом: на крошечном почтовом пакетботе. Теоретически это стоило денег, но какому мальчишке трудно сквасить плаксивую рожу и заныть о несчастной своей доле? Типичный мальчишка на побегушках, то ли ученик сапожника, то ли трактирный слуга. После купания гимназическая форма, и без того старая, выглядела совсем плачевно и никого не могла обмануть, что Нилу и требовалось. «Сигай сюда, килька», – добродушно сказал ему усатый дядя и помянул недобрым словом Нилова хозяина.
Нил пробрался на самый верх. От пронизывающего ветра он укрылся за толстой черной трубой, извергающей дым; от трубы, кроме того, шло тепло. Нил еще немного постучал зубами по инерции, потом понял, что совершенно обсох. Пакетбот исправно раздвигал воду. В разрывах серых туч показалось солнце, и сейчас же ослепительно блеснул вдали золотой купол Исаакия. Справа и слева берега были низкие, приплюснутые и находились страсть как далеко. Понадобится доплыть – три раза потопнешь. Вона оно какое, море-акиян!
Через час причалили. Пришвартовались, как сказал добрый дядя. Весь Васильевский остров Нил прошел пешком, дивясь на улицы, которые здесь почему-то назывались линиями. Ну, на Пятой-то линии, наверное, прятался секретный оружейный завод, где делают винтовки-пятилинейки, это было понятно. А остальные линии? Неужто на них строят линейные корабли?
Сколь Нил ни вертел головой, кораблей он не увидел и пришел к выводу, что видеть их нельзя. Очень секретные. А потому, надо думать, строят их не прямо на улицах, а во дворах, куда просто так мимо дворника не пройдешь. Ой, мамочки!..
Мысль эту пришлось выпустить на волю, чтобы не мешала. Зато в строительстве разводного моста через Неву не было, по-видимому, ничего секретного. Нил вволю налюбовался на работу преогромнейшей паровой лопаты. Сердито пыхтя, дымя из высокой трубы и плюясь паром, чудо-механизм орудовал большущим загребалом на коленчатой ноге. Загребало было снабжено зубьями, чтобы ловчее вгрызаться в землю-матушку. Нил в восхищении покрутил головой. Ишь ты.
Однако же моста, разводной он там или нет, еще не было. У стрелки Васильевского острова мироед-перевозчик после долгого торга согласился на двугривенный, но с условием ждать попутчиков. Таковые скоро нашлись в лице двух студентов Горного института – с них мироед слупил по целому полтиннику, и те даже не пикнули. Известное дело – господа. Мундиры носят. Прошлым летом Нил видел одного горного инженера с золотых приисков, так ему сам пристав козырял и каблуками щелкал, а инженер в ответ только головой легонько вот этак кивал – и все. Ва-ажный!
Язык, он и до Киева доведет, а уж до какого-то там Литейного тем более. Правда, пешком по Невскому Нил пробираться не дерзнул – заметил среди разночинной публики нескольких субъектов с совершенно волчьими глазами. Бандюганы, не иначе. И полиции тут было много. Того и гляди замешаешься в какую-нибудь историю и не выполнишь поручение барина. К тому же первое поручение. Что тогда барин подумает? Иди, скажет, Нил с Енисея, на все четыре стороны, ошибся я в тебе, ни на что-то ты не годен…
Но что за город! Красивый и чудесный, устанешь дивиться, зато на кривых московских улицах не в пример уютнее. А тут как будто какой-то свирепый городовой ростом до неба взял да и нарубил улицы шашкой – и вдоль, и поперек, и наискось. Длинно и прямо. Вроде и не так далеко, а идти скучно.
Как Нила занесло на Сенную, он и сам не понял. Наверное, напутал прохожий, указавший направление, или зло подшутил. А может, пролетка, на запятках которой Нил бесплатно прокатился, свернула не туда. Разве поймешь! В тайге заблудиться куда сложнее, чем в этаком городе. Ну да ништо, дать крюка можно, ноги, чай, не отвалятся…
Огибая краем Сенной рынок, Нил читал вывески на торговых палатках и павильонах: «Колбасы Смердяева», «Скобяной товар. Б.Медведицын и сыновья», «Лучший урюк из азиатских колоний», «Мясо от Петра Скоромного» и тому подобное.
Надрывались зазывалы. Среди публики бойко сновали офени с мелочным товаром. А сколько народу торговало всякой всячиной с лотков! Были тут степенные владимирские и костромские мужики, окающие почище сибиряков, шустрые москвичи, налегающие на «а», ладогожане с пристрастием к букве «и», бранящиеся не по-русски белоглазые чухонцы и прочий нездешний люд.
– А броневой пояс по всей длине корпуса! – продолжал восторгаться капитан, ничего не замечая. – Дубовая обшивка толщиною в один фут, а поверх нее – вы не поверите – два слоя легированной стали! Да-да! Это чудо металлургии, господа! Причем внешний дюймовый слой хромо-молибденовой стали обладает удивительной твердостью, а внутренний, также дюймовый, – вязкостью. На полигонных испытаниях такой «бутерброд» выдерживал десятки попаданий шестидюймовых конических бомб…
– Фугасных, конечно? – полуспросил-полуконстатировал Розен. – А бронебойных?
– Бронебойный шестидюймовый снаряд такую броню пробьет, – удрученно согласился Пыхачев, но сейчас же спохватился: – Правда, только на близкой дистанции и под прямым углом. А разве мы позволим противнику подойти к нам вплотную? У нас две восьмидюймовки на поворотных платформах. Вон на носу – одна из них. Вторая на корме. У нас, наконец, в каждом борту по пять казнозарядных скорострельных четырехдюймовок и на крайний случай две митральезы на верхней палубе! Мы можем драться.
– Безусловно, но…
– От боя с броненосцами мы уклонимся благодаря преимуществу хода, а легкие суда нам не страшны – утопим. Кроме того, с нами пойдет канонерская лодка.
– Вот это меня и пугает, – задумчиво вымолвил Розен.
– Почему же? – изумился Пыхачев. – Правду сказать, у «Чухонца» всего одно орудие, зато какое! Одиннадцать дюймов! Вес бомбы почти двадцать пудов. Не хотел бы я, чтобы такой гостинец угодил в моего «Победослава»! Нет-нет, господа, «Чухонец» нам крайне полезен. Он, правда, медлителен, развивает всего десять узлов, но ведь мы же не в гонке участвуем!..
– Каперанг рассчитывает после похода махнуть в контр-адмиралы, – шепнул Лопухину Розен. – Надеется на русское авось. А «Чухонец» – гнилая дрянь…
– Однако же одобренная морским министром, – шепнул в ответ Лопухин.
– То-то и оно. Я уже протестовал, но без толку.
Капитан Пыхачев был настолько занят восторгами по поводу «Победослава», что не заметил этих перешептываний.
Наконец дошло дело и до трапезы. Кают-компания встретила гостей гулкой пустотой. Пыхачев объяснил, что все офицеры, кроме вахтенного начальника, отпущены на берег. Поскольку завтрак давно уже кончился, а обед еще и не думал начинаться, кок мог предложить изголодавшимся Лопухину и Розену лишь холодную телятину с сельтерской. Граф удовлетворенно отметил, что вино до «адмиральского» часа не было предложено. По-видимому, капитан свято чтил морской устав.
Впрочем, телятина под горчицей была хороша.
– Вероятно, в походе нам придется питаться по большей части солониной и сухарями? – осведомился мало знакомый с морским бытом Лопухин.
Капитан обиделся:
– Отчего же солониной? Пусть меня разжалуют, если я заставлю вас хоть раз ее попробовать! Нижним чинам – и тем иной раз достается свежатинка. Я беру на борт двух быков, десяток свиней и птицу. На Сандвичевых островах, разумеется, закупим еще. И с ветерком в Йокогаму! Пшеничная мука есть. Масло постное и скоромное… Возможно, пополним запасы провизии и раньше, например в Дании…
«Так и есть: заход в английские порты не планируется», – подумал Лопухин.
– Закупите лучше побольше угля, – вставил Розен. – Что солонина да сухари? Еда как еда. Свежих фруктов только к ней надо, от цинги.
– Пятьдесят ящиков лимонов уже погружены.
– Дельно.
Дальнейший разговор не склеился. Капитан посопел носом, затем набил трубку и запыхтел ею. Терзая вилкой телятину, Лопухин незаметно приглядывался к Пыхачеву. Гм… Довольно демонстративно делает вид, что обижен, а значит, не обижен нисколько. Маска. Зачем она вам, Леонтий Порфирьевич Пыхачев, верный служака, моряк в пятом поколении? Только ли для того, чтобы высокие гости из чувства деликатности не совались в ваши капитанские прерогативы?
Данной загадки он не решил и не огорчился. Только в дешевых романах гениальные сыщики могут рассказать о человеке все по беглому взгляду на усы его дворецкого. В действительности одна встреча – повод для размышлений, не более. Для обоснованного вывода этих встреч нужно по меньшей мере две.
– Благодарю, было вкусно, – сказал граф, бросив салфетку рядом с пустой тарелкой. – Сделайте мне любезность, Леонтий Порфирьевич, прикажите вестовому поводить меня по корвету. Нет-нет, я не смею злоупотреблять вашим временем. У вас, вероятно, его и так немного.
– Истинная правда, – согласился капитан, поспешно вставая с места. – Столько всего еще не погружено… за всем глаз да глаз нужен… старший помощник отпущен в увольнение, а баталер новый, из добровольцев… хочу приглядеть сам… вы извините меня, господа? Я пришлю вам боцмана. Лучше него вам никто корвет не покажет.
– Через четверть часа, Леонтий Порфирьевич. Хочу покурить на воздухе. Ваш боцман найдет меня на верхней палубе.
Вслед за графом наверх поднялся и Розен. Отрицательно качнул головой, увидев подставленный Лопухиным портсигар:
– Благодарю, но от папирос откажусь. Привык к сигарам. Вот «канберра» ручной свертки. Не угодно ли?.. Но где же эти бездельники?
– Кто? – не понял Лопухин.
– Мои головорезы. Не обращайте внимания. У вас свои заботы, у меня свои.
И хотя граф имел на сей счет иное мнение, перечить он не стал. Еще не время. Очень скоро полковнику Розену придется убедиться: у того, кто отвечает за безопасность персоны наследника престола, не может быть чужих забот. Все заботы на судне и около – его заботы. Всюду ему придется сунуть свой нос, нравится это Розену или нет.
К сходням подкатила подвода. Несколько матросов и докеров принялись таскать мешки. Свежий ветер морщил воду, теребил снасти. Теснились к воде портовые строения, и сиял над их плоскими крышами купол собора, упираясь крестом в низкое небо. На внешнем рейде слабо дымили броненосцы «Нафанаил», «Рафаил», «Селафаил» и «Иегудиил».
– Вот настоящие корабли, – вздохнул Розен. – Не то что… Кстати, граф, вам известна история нашего корвета?
– Хм-м… – затруднился Лопухин. – По-моему, у него еще нет никакой истории. Судно совсем новое.
– Да, но закладывалось оно как императорская яхта. Хороший ход, изящество, комфорт, а вооружение только для салютационных стрельб. Потом многое переделали. И все равно судно осталось светской кокеткой, напялившей доспехи поверх бального платья. Вооружение слабо, бронирование недостаточно, угольные ямы малы, планировка неудобна.
– Капитан, кажется, держится иного мнения?
– Да, и в том беда его и наша. А вон, – указал Розен, иронически усмехнувшись, – приют убогого «Чухонца».
У соседнего пирса стоял неказистый с виду колесный пароходишко с закопченной трубой и двумя невысокими мачтами. Даже толстый ствол орудия на баке не мог придать ему воинственный вид.
– Он действительно развивает всего десять узлов? – спросил Лопухин.
– В штиль, надо признать, разовьет. Тем более что ему недавно очистили в доке днище. Но уже на трехбалльной волне эффективность гребных колес сильно падает. Боюсь, «Чухонец» все время будет отставать, а мы – ждать его. Кой черт боюсь – я уверен в этом!
– Почему же морское министерство настояло именно на «Чухонце»?
– Знать не могу – могу гадать. Плоха посудина, зато экипаж хорош. Капитан Басаргин толк в людях знает. Да и одиннадцатидюймовка нам очень даже может пригодиться, тут Пыхачев прав.
– Экипаж «Победослава», стало быть, хуже?
– Я этого не говорил, – осторожно сказал Розен. – Но посудите сами: чья-то умная голова решила скомплектовать экипаж наполовину из старослужащих, а на вторую половину – из гардемаринов. Мальчишки замечательные, но я специально выяснил: для большинства из них это плавание второе в жизни. Да и то первое было всего-навсего учебным крейсерством на Балтике. Как прикажете это понимать? Само собой, гардемаринам нужна морская практика, но почему непременно на «Победославе»?..
– И вы, конечно, протестовали, – с легкой улыбкой предположил Лопухин.
– Не злите меня. Да, протестовал. Кроме того, настаивал на включении в состав нашей группы одного транспортного судна. О результатах вы, я вижу, уже догадались.
Раздраженно жуя сигару, Розен отошел. Посмотрев вслед ему с сочувствием, Лопухин извлек из внутреннего кармана самопишущее перо и начертал на вырванном из блокнота листке несколько строк. Затем поманил к себе пальцем мающегося без дела Нила:
– Вот тебе рубль серебром. Снесешь эту записку в Большой дом, отдашь лично в руки генералу Сутгофу. Только ему и никому другому. Затем отправляйся без задержки в «Англетер», разбуди там моего слугу, он наверняка спит, бездельник, и передай ему, что я жду его как можно скорее со всем багажом. Нумер в гостинице мне больше не нужен. Да сам не забудь вернуться. Ну, что стоишь? Непонятно что-нибудь?
Нил кивнул.
– Внимательно тебя слушаю.
– Где искать Большой дом?
– Темнота. На Литейном. Спросишь – покажут. Только гляди у кого спрашивать. Еще что-нибудь?
– Но… как же я попаду в Питер?
– Сходни видишь? Ну и ступай.
– Барин, это остров!
– Я начинаю думать, что ты не из Сибири, а из Пошехонья, – сердито сказал Лопухин. – С рублем в кармане и смекалкой в голове можно добраться на край света. Тебе нужен совет? Пожалуй, дам один: не следует переходить залив по льду. До ледостава еще полгода, а Еропка нужен мне сегодня, от крайности завтра утром. Уяснил? Ну, дуй живее.
Нил дунул – только пятки засверкали.
…Коренастый боцман, уже виденный Лопухиным и отрекомендовавшийся Зоричем, не выказывал ни излишнего подобострастия, ни неудовольствия данным ему поручением, ни плохо скрываемого презрения к сухопутному. Битых два часа он сопровождал Лопухина по всем закоулкам судна, то и дело отвечая на бесчисленные вопросы «а это зачем?», «а тут что у вас?» с неутомимостью исправного механизма. Была в нем какая-то неторопливая основательность – качество, Лопухиным уважаемое.
Начали с кают. Бегло осмотрев свою, граф надолго задержался в походных апартаментах цесаревича. Проверил задрайки иллюминаторов, проявил большой интерес к дверному замку, для чего-то простучал обитые шелком переборки, подергал дорогую мебель, привинченную к полу на случай шторма. Изрядное внимание уделил светильникам – как электрическим, работающим от динамо-машины и поэтому сейчас бездействующим, так и масляным. Проверив крепления последних, пощелкав пальцем по металлическим колбам и удостоверившись в том, что опасность пожара сведена к минимуму, заглянул в ванную комнату, убедился в исправности ватерклозета и ничего не сказал.
Столь же пристальному вниманию подверглась соседняя каюта, размером поменьше и меблировкой попроще, предназначенная для слуг наследника. Затем наступил черед машинного отделения, кубрика, камбуза, лазарета, орудийной палубы, снарядных погребов, гальюна, трюмов… Не остались без внимания и угольные ямы.
– А это что за помещение?
– Так что, изволите видеть, корабельная мастерская, вашскобродь, – ответствовал боцман, пропуская графа вперед. – Тут лейтенант Гжатский мудруют. Бывалоча, по цельным суткам наверх носу не кажут, токмо токарный станок зужжит.
– Тот самый Гжатский, изобретатель морской гальваноударной мины? – проявил осведомленность Лопухин. – Тот, что построил воздухоплавательный аппарат тяжелее воздуха и пролетел на нем двадцать одну сажень?
– Истинно они.
– А это что, – указал граф на некое цилиндрическое тело аршина в четыре длиною, – новое изобретение? Тоже для воздухоплавания?
– Не могу знать, вашскобродь.
– Надеюсь, со взрывчаткой он здесь не экспериментирует?
– Никак нет. То во флотских мастерских, на берегу. Надо думать, их благородие и сейчас там. Они сурьезные.
По тому, как это было сказано, Лопухин понял, что боцман Зорич лейтенанта неподдельно уважает. Слушайте интонацию! У нижних чинов и унтер-офицеров она бывает весьма выразительной. В интонации скрыта настоящая оценка, не казенная. Иной с виду предан без лести всякому начальству, а прислушаешься – ого! А если не интонация, так физиогномика. Красноречивее слов.
– Ясно. А здесь что? Почему опечатано?
– Так что, вашскобродь, дирижабль.
– Не понял.
Зорич отер пот со лба.
– Вы бы лучше, вашскобродь, у командира спросили или у лейтенанта Гжатского, им лучше знать. А я так слыхал: велено удивить японцев и показать, что мы не лыком шиты. Англичане в прошлом году привезли в Японию железную дорогу узкоколейную сажен на двести длиной да и паровоз по ней пустили. Ну а мы, стало быть, везем дирижабль. Вот в энтом трюме каркас, значит, хранится разобранный, из гнутых труб, оболочка мягкая, двигатель, машина для добычи водорода и всякое запасное имущество. Пускай себе японцы английским паровозом чванятся, а мы над ними полетаем. То-то удивятся!
– Чудны дела твои, Господи! – поразился граф. – Еще какие-нибудь помещения на борту имеются?
– Токмо каюты капитана и господ офицеров, вашскобродь.
Лопухин кивнул. Уж если почти вся команда отпущена на берег, то офицерские каюты несомненно заперты. Но раз нет критической ситуации, хранящиеся в саквояже отмычки не понадобятся. Осмотр кают можно произвести позднее под видом нечаянных визитов.
– А это что за свертки? – указал Лопухин уже на верхней палубе.
– Так что, пробковые койки, вашскобродь, – отвечал Зорич. – Связаны и уложены в коечные сетки для просушки.
– Для просушки? Любопытно… А если дождь?
– Все равно положено, вашскобродь. Ежели ненароком выпадет кто за борт, ему койку кинут. А в бою – защита от пуль и картечин. Очень пользительное средство, многих спасло.
– Ясно. Спасибо, братец. Свободен.
Боцман убежал – и вовремя. Сводная команда матросов и докеров готовилась к погрузке скота. Огромнейший бык, удерживаемый за кольцо в носу, косил кровавым глазом, мычал и, кажется, не был согласен с перспективой морской прогулки. Под брюхо ему подводили брезент на тросах. По сходням тянули за уши упитанную свинью. На юте стучали молотки – там спешно заканчивали сколачивать тесные, как вагонные стойла, загоны. Сейчас же в стук вплелась виртуозная брань Зорича, недовольного медлительностью работ.
Думалось о деле.
И еще думалось Лопухину о том, что права русская поговорка: хуже всего ждать да догонять. Да, наверное. Но разве не в этом заключена вся суть работы сыщика?
Догонять пока было некого, приходилось ждать наследника, который, надо думать, прибудет завтра.
Ждать и наблюдать. В сущности, бездельничать. Тратить мозговую энергию на изобретение и решение вряд ли нужных проблем, чтобы только не думать о великой княжне Екатерине Константиновне. Что ей с высоты ее происхождения какой-то статский советник, да еще связанный с Третьим отделением! Разве райские птицы купаются в грязи?
Но уже сегодня должны прибыть секретные документы от генерала Сутгофа. И тогда начнется работа.
Скорее бы.
Нил был в растерянности.
Нет, он не думал о том, как добраться до Питера. Барин был прав: с серебряным рублем в кармане человеку везде дорога. Если уж честно, Нилу потребовалась гораздо меньшая сумма, чтобы проехать пол-России. Правда, без комфорта. Мягко говоря.
Дело было в другом.
Казалось бы – вот он, случай сбежать от таинственного графа, который не удосужился даже покормить своего человека! Не то слугу, не то воспитанника, в этом Нил еще не разобрался. Но покормить, да и обсушить все равно следовало. Хорош благодетель!
Зябко. Голодно.
Нил жалел себя, как побитая собачонка. Сбежать?
Ну уж нет!
Не секут – это раз. Барин позабыл накормить, зато дал денег. Авось после поездки и обеда еще сдача останется. Это два. А самое главное – интересно! Граф – большого ума человек. И барин важный. Сам царь-государь с ним вон сколько времени разговаривал. А самого Нила вытащил из воды великий князь. Как подумаешь, так голова кружится. На родине об этом лучше и не рассказывать – чего доброго накостыляют по шее за вранье. Ну, дела!..
Нил приободрился. Ноги пошли живее. А что в животе скучно, то это нам, как говорила бабушка, наплевать и размазать. Это мы мигом исправим.
Он разменял рубль, купив у торговки два бублика, и немедленно сжевал их. Жизнь начинала удаваться. Главное, она стала интересной и обещала впереди еще больше интересного. Да за такое пусть бы даже пороли – потерпеть можно!
Нил даже засвистел, глубоко засунув руки в карманы. Сейчас же под руку попалась записка. Интересно узнать, что в ней?
Грамоту Нил понимал. Четыре класса церковно-приходской – это вам не комар начихал. Отец, покуда был жив, вразумлял чадо: «Учись, сынок, не то чалдоном вырастешь, чалдоном и помрешь». Понукаемый к учебе словесно и при помощи вожжей, Нил превзошел все главные науки: правописание, арифметику, Закон Божий. А чего не превзошел, того, по его убеждению, и знать не стоило.
Он никогда не рискнул бы вскрыть запечатанное письмо. Но в кармане лежала просто записка – сложенный вчетверо лист из блокнота. Если бы барин хотел сохранить содержание записки в тайне, он как пить дать запечатал бы ее сургучом!
Утешив себя этим соображением и на всякий случай воровато оглядевшись по сторонам, Нил развернул лист. Увы, его ждало жестокое разочарование. Вместо нормальных русских слов по бумаге разбегались какие-то каракули. И букв-то таких не бывает…
До Васильевского острова Нил добрался самым простым способом: на крошечном почтовом пакетботе. Теоретически это стоило денег, но какому мальчишке трудно сквасить плаксивую рожу и заныть о несчастной своей доле? Типичный мальчишка на побегушках, то ли ученик сапожника, то ли трактирный слуга. После купания гимназическая форма, и без того старая, выглядела совсем плачевно и никого не могла обмануть, что Нилу и требовалось. «Сигай сюда, килька», – добродушно сказал ему усатый дядя и помянул недобрым словом Нилова хозяина.
Нил пробрался на самый верх. От пронизывающего ветра он укрылся за толстой черной трубой, извергающей дым; от трубы, кроме того, шло тепло. Нил еще немного постучал зубами по инерции, потом понял, что совершенно обсох. Пакетбот исправно раздвигал воду. В разрывах серых туч показалось солнце, и сейчас же ослепительно блеснул вдали золотой купол Исаакия. Справа и слева берега были низкие, приплюснутые и находились страсть как далеко. Понадобится доплыть – три раза потопнешь. Вона оно какое, море-акиян!
Через час причалили. Пришвартовались, как сказал добрый дядя. Весь Васильевский остров Нил прошел пешком, дивясь на улицы, которые здесь почему-то назывались линиями. Ну, на Пятой-то линии, наверное, прятался секретный оружейный завод, где делают винтовки-пятилинейки, это было понятно. А остальные линии? Неужто на них строят линейные корабли?
Сколь Нил ни вертел головой, кораблей он не увидел и пришел к выводу, что видеть их нельзя. Очень секретные. А потому, надо думать, строят их не прямо на улицах, а во дворах, куда просто так мимо дворника не пройдешь. Ой, мамочки!..
Мысль эту пришлось выпустить на волю, чтобы не мешала. Зато в строительстве разводного моста через Неву не было, по-видимому, ничего секретного. Нил вволю налюбовался на работу преогромнейшей паровой лопаты. Сердито пыхтя, дымя из высокой трубы и плюясь паром, чудо-механизм орудовал большущим загребалом на коленчатой ноге. Загребало было снабжено зубьями, чтобы ловчее вгрызаться в землю-матушку. Нил в восхищении покрутил головой. Ишь ты.
Однако же моста, разводной он там или нет, еще не было. У стрелки Васильевского острова мироед-перевозчик после долгого торга согласился на двугривенный, но с условием ждать попутчиков. Таковые скоро нашлись в лице двух студентов Горного института – с них мироед слупил по целому полтиннику, и те даже не пикнули. Известное дело – господа. Мундиры носят. Прошлым летом Нил видел одного горного инженера с золотых приисков, так ему сам пристав козырял и каблуками щелкал, а инженер в ответ только головой легонько вот этак кивал – и все. Ва-ажный!
Язык, он и до Киева доведет, а уж до какого-то там Литейного тем более. Правда, пешком по Невскому Нил пробираться не дерзнул – заметил среди разночинной публики нескольких субъектов с совершенно волчьими глазами. Бандюганы, не иначе. И полиции тут было много. Того и гляди замешаешься в какую-нибудь историю и не выполнишь поручение барина. К тому же первое поручение. Что тогда барин подумает? Иди, скажет, Нил с Енисея, на все четыре стороны, ошибся я в тебе, ни на что-то ты не годен…
Но что за город! Красивый и чудесный, устанешь дивиться, зато на кривых московских улицах не в пример уютнее. А тут как будто какой-то свирепый городовой ростом до неба взял да и нарубил улицы шашкой – и вдоль, и поперек, и наискось. Длинно и прямо. Вроде и не так далеко, а идти скучно.
Как Нила занесло на Сенную, он и сам не понял. Наверное, напутал прохожий, указавший направление, или зло подшутил. А может, пролетка, на запятках которой Нил бесплатно прокатился, свернула не туда. Разве поймешь! В тайге заблудиться куда сложнее, чем в этаком городе. Ну да ништо, дать крюка можно, ноги, чай, не отвалятся…
Огибая краем Сенной рынок, Нил читал вывески на торговых палатках и павильонах: «Колбасы Смердяева», «Скобяной товар. Б.Медведицын и сыновья», «Лучший урюк из азиатских колоний», «Мясо от Петра Скоромного» и тому подобное.
Надрывались зазывалы. Среди публики бойко сновали офени с мелочным товаром. А сколько народу торговало всякой всячиной с лотков! Были тут степенные владимирские и костромские мужики, окающие почище сибиряков, шустрые москвичи, налегающие на «а», ладогожане с пристрастием к букве «и», бранящиеся не по-русски белоглазые чухонцы и прочий нездешний люд.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента