Громов Дмитрий. Души воров

Громов Дмитрий
Души воров

   Дмитрий ГРОМОВ
   ДУШИ ВОРОВ
   Кабак стоял под высоким обрывом, возле самой воды. Весной, когда Волга разливалась, кабак затапливало; летом же прямо у входа сушились рыбачьи сети и лежала вверх брюхом лодки. Посетители, откушамши, отдыхали на лодках, ведя сытые беседы. Тех же, кто был шаток, выводили почтительно под локоть или просто за-руки-за-ноги.
   Взойдя в кабак, Семен выбрал место у окна. Тут же к нему подскочил половой с внимательной и сальной ухмылкой на лице. Семен заказал еду и, немного помешкав, шкалик водки. Он рассудил, что строгого бати рядом нет, а он, Семен, выпивку сегодня вполне заслужил. Приятно было почувствовать себя солидным мужиком, пьющим вот так вот, запросто.
   С едой приходилось подождать. А вот водку с закуской половой принес сразу. Опрокинув шкалик в себя, Семен заерзал на скамье, устраиваясь поудобнее. Он был доволен. Воз с сеном удалось продать в городе всего за день - намного быстрее, чем управлялись отец и дядья. Вырученные деньги, завернутые в холстину, приятно тяжелели за пазухой. Семен не мог удержаться от того, чтобы иногда не пощупать сверток сквозь одежду. Если дела пойдут так же хорошо, можно будет осенью сыграть свадьбу и начать строить дом. Подумав о свадьбе, Семен заулыбался и принялся рассматривать посетителей кабака - мужиков, раскосых степняков, стрельцов царевых людей, скучающего за стойкой горбоносого целовальника.
   Вдруг блуждающий по затылкам, щекам и опущенным векам взгляд наткнулся на чужие колючие зрачки. На него смотрел щуплый цыганистый мужичонка с жидкими волосьями, прилипшими ко лбу.
   "Харя-то воровская..." - размыслил Семен. В следующий момент мужичонка опустил глаза и принялся что-то высматривать на рукаве армяка.
   Вскоре Семену принесли миску с ухой.
   Аромат от нее, казалось, проник аж в голову до самого затылка и Семен начал благоговейно отхлебывать густую горячую жижу, оставляя на потом куски рыбы с алыми перепончатыми плавниками.
   Когда прозрачные окуневые косточки сложились на столе в пирамиду, Семен облизал ложку и, подняв глаза, снова встретился взглядом с чернявым.
   "Ну, и смотри, за погляд денег не берут", - слегка икнув, благодушно подумал Семен и отвернулся к маленькому окошку. За окошком виднелся противоположный пологий берег Волги. Скатывающееся к горизонту солнце красило его в золотой цвет, выделяя подрумянившиеся к концу лета деревья и травы.
   Вдруг его похлопали по плечу. Семен обернулся и увидел, что черноволосый сидит уже рядом. Вблизи стали видны многие мелочи - хитрые уголки глаз, ущербные зубы, проколотая мочка уха.
   - Э, парень, - заговорил, широко улыбаясь, чернявый. - Ты, вижу, один, и я один. Давай выпьем, я угощу.
   - Давай, - ответил Семен, а мысленно добавил: "Только ежели будешь шустрить, вор, я меж глазгнок-то тебе засвечу".
   К делу Угоняй, так звали чернявого мужичонку, приступил не сразу. Он долго петлял, травил непристойные байки, не забывал подливать Семену водку. И только когда тот заметно захмелел, Угоняй начал подбивать свои клинья.
   - Ты, Сгма, совсем еще, не серчай, хлопец. Но скажу тебе не тая, любо-дорого на тебя глянуть. В плечах сажень, ряха и того ширше. Красавец, да и только. Ты, Сгмка, многого в жизни достоин. Не сеном отцовым тебе надо торговать - на сене много шиш поимеешь. Везуху - ее хватать надо двумя руками.
   Сцапаешь везуху - и она твоя.
   Заметив, как Семен вдруг насторожился и попытался разогнать хмельные чары, Угоняй схватил его за плечо и, приблизившись почти вплотную, зашептал:
   - Да ты не пужайся, плохого не посоветую. Дело у меня есть, честное дело, божеское. А нужен мне только помощник, вот такой как ты. Сделаем будешь в бархате ходить, с серебра есть. Жениться хочешь - женишься, любая за тебя вприпрыжку пойдет. Встань! Идем на улицу.
   Угоняй подпрыгнул с лавки и потянул за собой массивного Семена.
   Они вышли на волю и по мокрому речному песку проследовали к самой воде. Уже наступила ночь, солнце закатилось, и на месте его заката небо было ярко-красным, словно мякоть астраханского арбуза. Выше оно становилось оранжевым, желтым, зеленым и, в конце концов, на другом конце небосвода доходило до черного. Из-за горизонта тонким пучком выстреливали последние, чуть зеленоватые лучи.
   - Слушай сюда, паря, - обратился Угоняй к Семену. - Я, брат, Волгу прошел от Нижнего до моря. Видел и слышал поболее твоего. Так вот, один старик мне поведал, что недалеко от здешних мест есть урочище по названию Обрат-Бугор. Или Обрат-Маяк - кто как зовет. Так вот этот Бугор стоит прямо по-над Волгой и рассказывают про него престранные вещи. Будто в бугре этом в древние времена похоронен некий царь, а с ним золота и каменьев - что у тебя сена. Сам понимаешь - царей подешеву не хоронят. Есть верная примета, по которой можно узнать, где в земле клад лежит - на этом месте по ночам будто огонь горит. Так вот на Обрат-Бугре огонь светит до сих пор! До сих пор, говорю, светит! Нас, падаль, ждет!!!
   На последних словах Угоняй не выдержал, и, схватив Семена за плечо, затряс его. Семен ойкнул и начал судорожно водить руками по животу. Нашел заветный сверток с деньгами, успокоился. Угоняй тем временем продолжал:
   - Я в прошлую ночь сам проходил мимо Бугра и видел тот свет своими собственными глазами. Горит он - синий-синий, только иногда будто зеленый язычок проскочит. И тихо так - не трещит, не мятется как обычный огонь. Я подошел ближе - все исчезло. Там оно лежит, золото. Дожидается.
   А к тебе я подошел, Семен, потому что ты мне сразу понравился. Вижу парень деревенский, честный, сильный, опять же. Мне ведь все равно эту могилу одному не взрыть, напарник нужен. Так лучше я тебя в напарники возьму, чем какую-нибудь голытьбу. Отдам тебе треть от добычи. Согласный? Заранее обо всем договоримся, ведь клад - его нужно с чистым сердцем искать, иначе в руки не дастся.
   А ты, Семен, не сомневайся. Тот старик, что мне место указал бугровщик бывалый, он этих могил разрыл бессчетно. Он бы и за эту сам взялся, но не может. Зато мне объяснил, как к ней подступиться. С какой стороны копать и все такое.
   Угоняй еще долго обхаживал Семена - льстил, подговаривал, сулил богатую добычу. Наконец нетрезвый Семен несколько раз кивнул, махнул рукой и сказал:
   - Согласный.
   Утро ушло на сборы. Запасли две лопаты, мешки, веревки, свечи, доски для подпорок. Семен предлагал взять подводу, но Угоняй наотрез отказался. Подводу и деньги Семен оставил в городе.
   Когда солнце взошло в полдерева, они отправились в путь, чтобы в темноте прийти к Бугру и успеть сделать дело за ночь.
   Шли через звенящую кузнечиками степь, стараясь побыстрее миновать деревни. Иногда, поднимаясь на холмы, видели Волгу, всегда слева по ходу ощущали ее присутствие.
   Когда стемнело, Угоняй начал волноваться, говорить об опоздании, сетовать на то, что поздно вышли.
   Наконец, взойдя на очередной холм, он сказал "пришли". За холмом опускалась маленькая долина. На дне долины, без света, без звука, чернело село. Дальше была видна Волга, подернутая туманом после жаркого дня.
   - Идем туда, - Угоняй простер руку вправо от села. - За логом снова подъем, а там, на самом перевале, и есть Обрат-Бугор.
   Они стали пересекать долину наискосок, оставляя спящее село по левую руку. Угоняй, до того шедший сзади, рванулся вперед, словно взявшая след собака. Было слышно его громкое сопение.
   - Угоняй, а, Угоняй, - решился спросить Семен. - А где ты с тем стариком-то говорил?
   Угоняй помедлил и безразлично ответил:
   - В остроге. Он и сейчас там сидит.
   Наверно, уже не выйдет - совсем старый.
   Снова наступила тишина, нарушаемая лишь сопением и шелестом травы под ногами. Семен хотел спросить, за что Угоняй попал в острог, но поостерегся, а только лишний раз упрекнул себя в том, что связался с вором.
   Подумав об этом, он поднял глаза, и вскрикнув, остановился. Прямо по пути на всхолмье стоял всадник.
   Всадник был огромен, в несколько человеческих ростов. Стоял, глядя в сторону приближающихся кладоискателей, и был недвижим - шевелился только конский хвост.
   Угоняй на вскрик тоже остановился.
   Оглянулся на Семена, сплюнул и сказал:
   - Дурак. Это же дерево.
   У кургана Угоняй сорвал с себя армяк, раскрутив, зашвырнул его на вершину и, пару раз молодецки притопнув, схватился за лопату:
   - Будем копать здесь. Так советовал старик.
   Семен тоже обнажил торс (они решили меньше грязниться, чтобы наутро не привлекать внимания), поплевал на руки и вонзил лопату в землю. Копнув пару раз, он почувствовал неладное, перевернул лопату и поводил указательным пальцем по лезвию.
   - Слышь, Угоняй, лопата-то тупая...
   - Ну и что? - Угоняй, не оборачиваясь, продолжал работать.
   - Но я ее точил...
   Угоняй остановился, обернулся - в темноте сверкнули его зубы - и насмешливо кинул:
   - Если чертовщины боишься - перекрестись...
   Семен не счел лишним перекреститься трижды. Мгновение поколебавшись, он присоединился к Угоняю.
   Копали суетливо, постоянно сталкиваясь черенками лопат. Сердце стало стучать громче, перехватывало дыхание.
   Иногда Угоняй зажигал свечу и, прикрывая ее пламя рукой, высматривал что-то в земле. Узкая влажная траншея все глубже врезалась во внутренность Бугра.
   "Ишь, - думал Семен, посматривая на Угоняя. - Полторы собачьих силы, а как унюхал золото - роет будто бешеный".
   Наконец, штыки лопат уперлись в твердое.
   Это была каменная кладка. Угоняй аж рявкнул от восторга:
   - Все как дед говорил. Это каменный ящик, самая верхушка. Ныряем вниз там должен быть ход. Эх, али мы не мужики, али мы не грузчики?!
   Семен вдруг испытал прилив азарта, под ребрами словно бы защекотало, призывно и весело. Страх исчез.
   Теперь работали по очереди - не было места развернуться. Один прорубал вдоль стены глубокий колодец, другой отбрасывал землю. На глубине сажени Угоняй краем колодца задел в стене забитое землей отверстие. Он уже не рычал от восторга, а только работал все быстрее и быстрее, как одержимый. Когда длинной лопатой копать стало несподручно, он, зажав между камней, обломил черенок и выбросил его наружу. Смотря вниз, Семен видел, как в боковом лазе исчезала сначала голова Угоняя, потом плечи, туловище и, наконец, сучившие в нетерпении ноги. Семен только поспевал выбрасывать доставаемую Угоняем землю и закреплять стенки лаза.
   Наконец, пятки Угоняя, дернувшись, исчезли, и из черной дыры раздался сдавленный торжествующий голос:
   - Прокопал! Бери свечу, лезь сюда!
   Семен выпрыгнул из траншеи, чтобы взять свечу, и на мгновение замер степь охватила его тишиной и наполнила восторгом. На северо-востоке небо уже посветлело - близился новый день. Щебетали предрассветные птицы. Вдохнув напоследок пьянящий свежестью и запахом трав воздух, Семен нырнул в подземелье.
   Узкий лаз сдавил ему грудь - Угоняй копал, рассчитывая только на себя.
   Когда, ругаясь, Семен протиснулся сквозь лаз, он из тьмы попал в тьму кромешную - душную и сырую. Где-то под рукой слышалось дрожащее бормотание Угоняя:
   - Свет давай. Чую добро руками. Чую родимое.
   Торопливо высек искру, затеплил свечу.
   Дрожащий огонь осветил низкие своды каменного ящика, в котором они находились. В трех стенах черными тенями выделялось по глубокой нише.
   Посреди склепа лежал огромный плоский камень, а на нем - то, что когда-то было человеком.
   Семен и Угоняй плечом к плечу стояли перед ложем потревоженного ими покойника. Свет свечи колебался на белых, вытянутых как в струнку, костях, на крупных ровных зубах, в глубоких глазницах.
   - А ведь это не царь вовсе, а девка, - подал голос Угоняй. - Смотри, бусы на ней, браслеты всякие. А это что? - Угоняй ткнул лопатой большую пластину, стоящую в головах. - Железка. А, зеркало что ли?
   - Царство ей небесное, - шепнул Семен.
   - Ты что! Она ж нехристь, - посмотри, креста нигде нет. Какое там ей царство небесное? Одно слово - басурманка.
   Определив покойницу к басурманкам, Угоняй мигом успокоился и развеселился. Он взял мешок и принялся складывать в него украшения, предварительно поднося каждое к свету.
   Когда украшения оказывались золотыми, он удовлетворенно хмыкал. Семен тоже унял благоговейную робость и стал, вздымая клубы пыли, шарить по нишам.
   И тут раздался звук, заставивший их вздрогнуть и обернуться.
   Под тяжестью земли хрустнула деревянная подпорка. Оба сотоварища ринулись к сузившемуся лазу, но руки их ушли в отверстие разве что по локоть.
   Лаз осыпался. Они были замурованы в желудке кургана.
   В душу, пониже ребер, пробрался страх. Страх голой человечьей спины перед многократно превышающей людские силы опасностью.
   Почувствовались одинокость и холод.
   Первым делом Угоняй отматерил Семена за то, что тот, протискиваясь в узкий лаз, вышиб подпорки. Но ругань Угоняю не удалась и даже не загасила его страха. Он понимал, что вины Семена в том нет, все намного сложнее лаз осыпался сам, под тяжестью земли. Сколько ее было сверху?
   Унимая нытье под ложечкой, они принялись торопливо ковырять землю. Лопата была одна на двоих. Да и то, не лопата - затупленный огрызок.
   Рытье осложнялось тем, что в земле оставались еще и обломки досок, подпорок. Они мешали ударам и при малейшей неаккуратном движении занозили руки. Чтобы вынуть доски, нужно было расчистить лаз достаточно глубоко, а это непросто сделать - руки не доставали.
   Они попробовали рыть по другому - ниже старого лаза. Теперь доски подпорок были сверху, и если один рыл, другой их поддерживал. Когда Семен углубился довольно далеко, Угоняй решил укрепить новый лаз и, не найдя ничего лучшего, использовал для подпорки позаимствованные у скелета покойницы бедренные кости.
   Наконец, Семен дорыл до конца доски, и тут лопата уперлась в камень.
   Он ткнулся влево, потом вправо, но опять натыкался на камни. Это был тупик, оставался только один путь - вверх, но для этого нужно было убрать доски.
   Доски убрали, и тогда лаз медленно и плавно обрушился, сведя на нет все труды.
   Угоняй в отчаянии взмахнул руками и сел на холм отваленной земли. Его сгорбленная спина с выступающим позвоночником в неярком свете казалась багрово-красной.
   Семен присел на каменное ложе и рассудил, что отдых при столь горячей работе не повредит. Работа не волк, земли больше, чем есть, все равно не осыплется.
   Он начал рассматривать добычу - украшения мертвой женщины, чей череп, оскалив в улыбке зубы, насмешливо смотрел на него.
   В первую очередь внимание привлек золотой венец, искусно сделанный в форме птицы, опустившей крылья.
   Длинная шея птицы выгибалась изящной дугой и заканчивалась плоской головкой, похожей больше на змеиную, чем на птичью. Если надеть венец на голову, птица обнимала виски и внимательно смотрела вперед со лба, как бы защищая человека и выглядывая при этом жертву. Семен попытался примерить венец, но смог напялить его только на макушку.
   Вторым предметом, привлекающим внимание, было зеркало. Оно являло собою отполированный бронзовый лист с витым узором по краям. От древности зеркало замутнело, но сомнений в его назначении не было. Такие зеркала встречались до сих пор. Семен дыхнул на матовую поверхность и, найдя на мешке кусок почище, потер им. Муть рассеялась и где-то в глубине зеркала Семен смутно различил свои черты.
   Последними он нашарил в мешке нанизанные на тонкую металлическую нить бусы. Бусинок было сорок - девятнадцать черных и двадцать одна белая. Белые были прозрачны, а черные на просвет выглядели весьма эффектно казалось, внутри каждой из них существует что-то живое и движущееся, хотя, конечно, это была игра света.
   Закончив осмотр добычи, Семен сложил все обратно в мешок и затушил свечу: свет нужно было беречь.
   Угоняй стал груб и раздражителен. По малейшему поводу он бранился на Семена, и вскоре между ними установилось напряженное молчание.
   Работали по очереди - один лежал в лазу и выбрасывал землю, другой руками отгребал ее в угол склепа. Было темно и поэтому комья земли часто попадали в лицо отгребавшему. Оба были в земле с ног до головы - земля сыпалась из волос, ушей, носа, мерзкой грязью заполняла рот. Сплюнуть было невозможно - во рту не хватало влаги. Горло склеивалось от жажды.
   Земля в лазе все обваливалась и обваливалась. Семен недоумевал - откуда она бралась? Вроде и копали-то недолго. Но земли не убывало, она осыпалась, сводя на нет всю проделанную работу.
   Когда свод лаза обрушился в третий раз, придавило лежащего в нем Угоняя. Тупая тяжесть впечатала его лицом вниз, не позволяя ни вздохнуть, ни шевельнуться. Так бы он и задохнулся в земле, если бы не Семен, который выдернул его резким рывком за ноги.
   Полуобморочный Угоняй сел на кучу земли, и Семен в непроглядной тьме услышал, как тот бормочет молитву. По сбивчивости бормотания чувствовалось, что молится впервые за долгие годы.
   Семен тоже присел, прислонившись голой спиной к шершавой бугристой стене. Когда приткнулся к стене затылком, то услышал, как бьется разгоряченное сердце и кровь упруго ходит по венам.
   Вспомнился дом - уют, покой, тепло печи, лица отца, матери, братьев-сестер, среди которых он - сам-старшой, надгжа. И показалось странным, что это было. Хоть он сидел в подземелье не больше десятка часов, но тот, прежний, мир казался бесконечно далеким. Странно было вспоминать кабак у Волги, дорогу в степи, момент, когда впервые из-за склона он увидел Обрат-Бугор.
   Этого не было, он всегда сидел, прислонившись спиной к каменной стене, всегда жил во тьме. Он - здешний, нет смысла суетиться.
   Вздрогнув, Семен отогнал дурные мысли и нашарил брошенный огрызок лопаты.
   Угоняй тем временем прекратил хныкать и всхлипывать. Когда раздался его голос, в голосе уже звучало новое, чего раньше не было - надлом:
   - Слышь, Семен. Я ж тебя обмануть хотел.
   Думал - вылезу первым, приму барахло, а когда ты полезешь - пристукну. Но не до смерти, нет, а так, чтобы оглушить.
   - Ну, и сволочь ты... - ответил Семен, но зла почему-то не почувствовал.
   Склеп был залит ровным синим светом. Такого света Семен никогда в жизни не видел. Он втекал в глаза, топил человека в себе и убаюкивал, лишая кровь красноты, а тело - жизни.
   Сам Семен лежал на каменном ложе, вытянув по струнке руки и ноги. На миг его озадачило - как он оказался здесь, на месте мертвячки? Захотелось встать. Встать, встать, повторял себе Семен и напрягал тело. Но тело было не его - все рывки мускулов приводили только к слабым шевелениям рук и ног.
   И тут появилась Она. Откуда она взялась - Семен не заметил; скорее всего, выткалась из синего света. Вся она была синева. Но не синева неба и даже не синева ночи - а как хмарь между сном и явью, между жизнью и смертью.
   Она была очень красива - чужой красотой, не встречающейся в волжских краях. Черные, как ворон, распущенные волосы ниспадали вниз, сливаясь с таким же черным платьем. Худые бледные руки, увешанные браслетами, были покойны. Голову венчала золотая птица-змея с выгнутой шеей. Обе - и птица-змея, и женщина, смотрели в лицо Семену, одна с настороженной тупостью камня, другая - с насмешкой.
   - Кто ты? - спросил Семен, вглядываясь в огромные южные глаза. В ответ женщина вскинула руки в отточенном и плавном движении. Браслеты, сдвинувшись, издали тихий звон. Под музыку браслетов она сделала еще несколько движений, похожих на языки медленного синего огня, и вдруг замерла в полуобороте, скосив зрачки на Семена и будто говоря "вот я". Лицо ее казалось совсем юным.
   Кто ты? - повторил вопрос Семен, и на этот раз она ответила:
   - Я - вещая дева Соломифь. А ты - мой слуга.
   - Я не слуга.
   - Не слуга. Ты мой гость, - дева подплыла ближе и говорила, скромно потупив взгляд. - Ты мой желанный гость. Но, я надеюсь, что еще станешь слугой. Видел, как хорошо я тебе танцевала холодный огонь? Я старалась. Надеюсь, и ты постараешься. Ты будешь мне хорошим слугой.
   На последней фразе из-под кротко опущенных ресниц блеснул острый взгляд, а губы раздвинулись в улыбке, обнажив красивые белые зубы. Семен вспомнил, что уже видел эти зубы, и попытался представить за совершенными чертами девы очертания ее черепа. Послушный мысли, череп проступил сквозь ее лицо мертвым оскалом.
   - Хорошо, что ты пришел, мне нужны слуги, - ласково продолжила дева.
   - Но я не хочу быть твоим слугой.
   - Разве ты пришел не за этим? А я-то думала...
   - Я выйду отсюда.
   - Видишь это? - дева положила ладонь на грудь, и Семен увидел знакомые ему бусы - наполовину черные, наполовину белые. - Ты будешь здесь, в бусах. Многие приходят за моим золотом, и все они селятся здесь. Это не просто бусины. В черных живут души моих слуг. Белые - пока пустые. Ты будешь жить вот в этой бусинке - двадцатой по счету. Впрочем, нет - в ней будет жить твой товарищ. Он слабее тебя и уже готов стать моим. А ты станешь двадцать первым. Двадцать один - хорошее число.
   Дева очаровательно улыбнулась, а Семен попытался подняться с каменного ложа, но не смог - тело его не слушалось.
   - А зачем тебе столько слуг? - спросил он, пытаясь придать тону игривость.
   - Когда наберется сорок, я, опираясь на них, выйду из этой могилы и снова стану живой и свободной, а все мои побрякушки достанутся сорок первому - пусть обрадуется. До тех пор же никто пришедший сюда не выйдет обратно.
   - Неужели нельзя выйти?
   - Никто из девятнадцати не смог. Они были глупы, как и все люди пытались выйти наружу, хотя нужно было идти внутрь. Ты пойдешь внутрь? голос девы Соломифи звенел насмешкой.
   - Не пойду - меня дома ждут, - ответил Семен и увидел, как дева снова вскинула руки вверх. Звякнули браслеты, и она вновь начала танец холодного синего огня. Словно зачарованный, смотрел Семен на утонченный полет ее бледных рук, на которых непомерной тяжестью казались золотые браслеты. Она была то дитя, то змея, то вспышка пламени, то невесомость пепла. Он не заметил, что танцующие огонь-руки приближаются все ближе и ближе, а когда заметил, то попытался отмахнуться, но его рука и рука девы Соломифи прошли друг сквозь друга не столкнувшись.
   А в следующий момент ее неосязаемые пальцы вошли туда, где у Семена было сердце.
   Чтобы окончательно выкарабкаться из сна, он ударился затылком о каменную стену. В глазах сверкнули искры и дурман исчез.
   Он продолжал сидеть в неудобной позе в углу каменного склепа. Иссушенное горло горело от жажды и пыли. Руки были сбиты в кровь, мышцы ныли, но самое главное - болела грудь там, где в нее проникли пальцы девы.
   Семен слышал, как в темноте надрывно кашляет Угоняй. Видно, его легкие набились пылью до отказа. Когда кашель прекратился, раздался шепелявый от сухости голос:
   - Мне сейчас сон странный приснился.
   Будто я в городе возле кабака стою и с девкой, шуры-муры, милуюсь.
   Вдруг вижу - Боже ж мой! - у нее на голове вырастает венец с птицей...
   Семен не перебил Угоняя, дал ему рассказать до конца, до того самого места, когда дева вонзила пальцы в сердце. И только когда Угоняй закончил, Семен признался, что видел то же самое.
   Они были здесь не вдвоем, а втроем.
   Вернее, была дева Соломифь и при ней - они.
   В душе не было ужаса. Семен даже поймал себя на том, что хотелось испытать сладенькое облегчение жертвы, смирившейся со своим проигрышем.
   Семен встал, нащупал в темноте свечу и огниво, зажег свет. Бледное пламя ослепило отвыкшие глаза. Когда удалось разъять веки, Семен огляделся и увидел у стены скорчившегося Угоняя. Тот смотрел на свет и его измазанное цыганское лицо было тупо. Мертвячка Соломифь вырвала из его сердца самое главное - волю к жизни.
   Семен аккуратно вынул из мешка драгоценности и начал приводить в порядок потревоженные останки девы.
   Он решил извиниться перед ней, вспомнив, как мать извинялась за согрешения перед иконой Спаса.
   Семен выложил в прежнем порядке кости.
   Некоторые из них выкопал из отвала и, вытерши, пристроил на место.
   Затем одел на череп венец с птицей-змеей, на шею - бусы с девятнадцатью заточенными в них душами, на запястья - массивные браслеты. Поправил зеркало и поставил в головах, между зеркалом и венцом, почти оплывшую свечу. Пламя отразилось в мутной зеркальной поверхности расплывчатым двойником.
   Затем Семен встал в ногах, низко поклонился и сказал:
   - Прости нас, вещая дева Соломифь. Мы не хотели нарушить твой покой. Оставляем твои богатства - они нам не нужны. А ты отпусти нас.
   Раздался хрип - это смеялся замусоренными легкими Угоняй. Смех его перешел в выворачивающий кашель, потом снова в смех, снова в кашель.
   Семен примерился и ударил его по лицу.
   Угоняй смолк и, взглянув ничего не выражающим взглядом, произнес:
   - Не выйдет. Ты еще не понял? Мы землю копаем, а она сверху снова насыпает. Так до бесконечности можно будет ковырять. Но до бесконечности не сможем - от жажды сдохнем. Так что садись - мы уже не люди, мы шарики на бусах.
   Ты дурак, - ответил Семен, стараясь придать голосу беспрекословность и уверенность. - Мы копаем быстрее, чем она насыпает. Она же бестелесная подумай сам. Мы сможем пробиться на поверхность. Я верю, и ты должен верить. Гасим свет - и за работу.
   ...Чернота. Тишина, усталое дыхание.
   - Семен...
   - Чего?..
   - Помру я сегодня.
   - Заткнись.
   - Нет, верно, помру. Мне сейчас девка та, нерусская, опять приснились. Она улыбнулась, а губы у ней в крови и меж зубами волоконца мяса застряли.
   - Не дури, докопаем.
   - Семен...
   - Чего еще?
   - Прости, что я тебя по все это втянул.
   Ладно мое дело воровское, а тебя охмурил напрасно. Прости, а?
   - ...
   - Семен, не молчи. Я ж тебя перед смертью прошу.
   - Ладно тебе. Я сам виноват.