Громова Александра. В Институте Времени идет расследование

Нина немного побледнела, глаза у нее стали больше и блестели сильней.
Но ей это шло. Ей все идет - я уж к этому успел привыкнуть. У меня вид,
надо полагать, был довольно жалкий; Нина даже заморгала от сочувствия и
сказала, что она меня вполне понимает, но что надо держаться, ничего не
поделаешь и еще что-то в этом роде. И не очень внимательно слушал, потому
что с ней мне сразу стало гораздо легче, и я просто глядел на нее и будто
бы оттаивал, отогревался.
Нина так и не дождалась, пока я заговорю, и с оттенком нетерпения
сказала:
- Ну, Борька, ты что-то совсем уж... Держись, действительно! И
расскажи, о чем вы говорили со следователем.
- Да так, обо всяком, - пробормотал я, опять впадая в прострацию. - Он
спрашивал, что я думаю о причинах самоубийства, а я сказал, что вообще в
самоубийство не верю. Спросил, как положено, что я делал в этот вечер. Ну,
я, конечно, объяснил, что сидел в библиотеке до самого закрытия... - Тут я
заметил, что Нина как-то странно на меня смотрит, и спохватился: - Ах да,
Нин, ты же не знаешь... Мне пришлось уйти из института сразу после пяти.
Аркадий меня прямо-таки выгнал из лаборатории, не знаю зачем... ссору
затеял какую-то нелепую... Я и просидел до одиннадцати в библиотеке, мне
давно нужно было посмотреть работы американцев по резко неоднородным
полям, а ты ведь все равно сказала, что в кино пойдешь...
Пока я говорил, Нина словно бы о чем-то напряженно думала. Потом она
тихо сказала:
- Мне Аркадий сказал, что ты ушел из института.
- А когда ты видела Аркадия? - спросил я, чувствуя опять слабость и
дрожь в ногах.
- Я сначала решила тоже остаться в институте, до начала сеанса было два
часа, - сказала Нина, не сводя с меня взгляда. - Пошла сказать тебе об
этом, но лаборатория была заперта, а на обратной дороге я встретила
Аркадия...
- Когда же это было? - удивился я.
- Примерно в четверть шестого. Я спускалась по боковой лесенке, а он
поднимался...
Я опять машинально удивился, но ничего толком обдумать не успел, потому
что Нина сразу же добавила:
- Знаешь, это был очень странный разговор. Он и тогда произвел на меня
тяжелое впечатление, а уж теперь, после того, что случилось...
- О чем же вы с ним говорили? - с трудом спросил я: меня угнетало то,
что Нина вдруг резко изменилась, держится отчужденно и все смотрит на
меня, словно чего-то ждет.
- О чем? - как-то рассеянно переспросила Нина и, будто спохватившись,
поспешно заговорила: - Дело даже не в словах, а в тональности, что ли.
Аркадий, во-первых, почему-то очень смутился, когда меня увидел. У него
такой вид был, словно он сквозь землю провалиться готов. И вообще... -
Нина подумала, - вообще он выглядел как-то так... Даже костюм на нем
был... ну, тоже странный...
- В каком смысле?
- Ну, вообще-то на боковой лестнице так темно, что много не разглядишь.
Но борта у пиджака широченные и блестят... даже не пойму, откуда это у
него такой костюм взялся.
- Ты уверена, что он был в новом костюме? - переспросил я,
заинтересовавшись.
Я-то абсолютно не помнил, что за костюм был на Аркадии вчера, -
впрочем, Аркадий при мне мог вообще не снимать лабораторного халата. Но
если он был в новом костюме, то, может. Линьков правильно предположил
насчет свидания с девушкой.
- Может, он и новый, - сказала Нина, - в том смысле, что недавно
приобретен. Но только он совершенно немодный! Меня это в первую очередь и
удивило.
Меня - тоже. Аркадия нельзя было назвать щеголем, но все же в одежде он
разбирался и явно немодного костюма не надел бы, а уж тем более не стал бы
покупать. Нет, версия свидания, по-видимому, не подкреплялась.
- Что же он все-таки сказал? - спросил я, потому что Нина замолчала и
явно задумалась о чем-то весьма неприятном.
- Сказал-то он мало... Я могу в точности повторить его слова. Я... мне
сначала показалось, он так разволновался потому, что я была в синем
платье, которое... ну, в общем, оно было на мне при первой нашей встрече.
Я почему-то вдруг вспомнила, сколько лишнего наговорила ему... Ну, тогда,
в зале хронокамер, когда мы с ним объяснялись насчет тебя... И я ему
сказала: "Аркадий, ты, пожалуйста, не придавай значения тому, что было в
зале хронокамер". А он как-то странно, будто бы с испугом, посмотрел на
меня и ответил скороговоркой, небрежно: "Нет, ничего, я это дело уже
уладил". Я спросила: "Да ты о чем говоришь?" У него глаза такие
сделались... жалкие, что ли... и вдруг он сказал, очень искренне и даже с
надрывом, совсем на него не похоже: "Слушай, Нин, я здорово запутался, ты
даже не представляешь, до чего! Потом ты все узнаешь... Сам я, конечно,
виноват, но уже ничего не поделаешь..." Хотел словно бы еще что-то
сказать, но махнул рукой и пошел. А потом... - Нина запнулась и опять
как-то странно, не то испытующе, не то умоляюще, поглядела на меня.
- Что? Что потом? - в тоске спросил я.
Я понимал уже ясно: надвигается новая беда - Нина отдаляется от меня,
теперь, когда мне так нужна... Ну, даже не помощь, а хотя бы просто
сознание, что Нина тут, рядом, что она - надежная, она не изменит, не
изменится непонятно почему... А тут именно начиналось это самое "непонятно
почему", с которым я сегодня уже столкнулся, впервые в жизни...
- Потом... - Нина все не отводила от меня взгляда, и я уже ясно
чувствовал, что она чего-то ждет от меня, но не мог понять, что же я
должен сделать. - Потом это вообще было похоже на сумасшествие, мне даже
страшно стало. Понимаешь, я побежала за ним, - Нина говорила все это
монотонно и невыразительно, - спросила: "Аркадий, да что с тобой, может, я
чем помочь могу, ты скажи!" - ну что-то в этом роде. А он остановился,
поморщился, будто горькое проглотил, а потом как расхохочется! Но этим
своим, знаешь, искусственным смехом...
Аркадий начинал громко и неестественно смеяться либо со злости, либо от
смущения. Может, его разозлило участие Нины? Он ведь очень самолюбивый...
- ...и сказал: "Да ты не переживай, это я просто пошутил, извиняюсь,
конечно!" - продолжала Нина. - И еще добавил это ваше, из Козьмы Пруткова,
насчет шуток с женщинами...
- "Не шути с женщинами: эти шутки глупы и неприличны!" - машинально
пробормотал я. - А потом?
- Да потом он ушел, вот и все! - почти грубо сказала Нина и, чуть
помолчав, спросила: - Так как же ты объясняешь слова Аркадия и вообще все
это?..
- Понятия не имею, что все это значит! - ответил я и, чувствуя, что
Нину этот ответ не удовлетворяет, даже злит, торопливо забормотал: - Ну,
то есть ты понимаешь, Нин, я ни о чем таком не знаю... мы же с ним за
последнее время, сама знаешь... Если б я хоть видел его после этого
разговора, а то... - Я мучительно подыскивал какие-то убедительные для
Нины слова.
- ...а то ты ушел в пять часов, и все! - почти издевательским тоном
закончила Нина.
- Ну да! - беспомощно подтвердил я. - А что же было делать, когда он
меня, я ж тебе говорю, прямо выгнал из лаборатории? Но вообще-то я не вижу
ничего особенного в этом вашем разговоре. У нас с ним еще и не такие
разговоры бывали, он иногда, если о чем-нибудь другом думает, жуткую чушь
несет, ни к селу ни к городу...
- С той только разницей, - холодно констатировала Нина, - что после
прежних ваших разговоров он оставался жив и здоров!
Сказав это, она вдруг резко повернулась и ушла, а я все стоял посреди
лаборатории, тщетно силясь сообразить, что же произошло - с ней, с нами,
со мной...

ЭДИК КОНОВАЛОВ ТОЖЕ ХОЧЕТ ДОКОПАТЬСЯ

Линьков сидел в маленькой светлой комнатке отдела кадров и беседовал с
дружком Валентина Темина - с тем самым Эдиком Коноваловым, который так
здорово высказывался насчет специфики Института Времени и загадочных
темпорариев. Впрочем, когда Линьков намекнул на темпорарии, Эдик заявил,
что Валя Темин, безусловно, парень неплохой, но шуток не понимает и что от
такого недостатка ему надо избавиться в кратчайший срок. Линьков
усомнился, можно ли избавиться от этого даже и в неопределенно долгий
срок, но Эдик был полон оптимизма.
- А чего такого? Поработает над собой - все и дела! - сказал он, потом
тяжело вздохнул и пожаловался Линькову: - Вот, не было печали, жили себе
тихо-нормально - и на тебе! Писанины теперь не оберешься - что да
почему... Ну, ничего, в пятницу возвращается из отпуска Сергей Иванович,
он начальство, он пускай и расхлебывает эту кашу. А я сразу же в отпуск
махну! Думаю, знаете, на Байкал податься. Компания подходящая собирается,
гитару возьмем, транзистор... А то пошел я в прошлом году в турпоход с
нашими, институтскими, - ну, тоска зеленая! Ничего кругом не видят, не
слышат, все про физику свою талдычат. Транзистор мне включать никак не
давали: мешает им. Чего тогда и ходить в поход - сиди в институте и говори
сколько влезет!
Эдик поднялся во весь свой богатырский рост и сладко потянулся. "Метр
девяносто, не меньше, - прикинул Линьков, - вес восемьдесят пять, и
вообще... Ослепительный индивидуум!"
Эдик и вправду был ослепителен. До голубизны белая нейлоновая сорочка,
надвое расчерченная темно-красным галстуком, искрилась на его широченной
груди, брюки острым углом нависали над зеркально сияющими туфлями, и весь
он сверкал и излучался.
- Так вот они и живут! - с победоносным презрением продолжал Эдик. -
Сидят безвыходно в лабораториях, и ни тебе свежего воздуха, ни движения. А
что в результате получается?
- Вы считаете, что смерть Левицкого наступила в результате
пренебрежения спортом, а также недостатка свежего воздуха? - с
преувеличенной серьезностью осведомился Линьков и демонстративно раскрыл
блокнот.
Эдик несколько смешался, снова сел за стол и заявил, поглядывая на
блокнот, что он не считает это основной причиной, но, поскольку в здоровом
теле здоровый дух...
- Ну, станет разве нормальный человек... я имею в виду вот именно
правильный режим плюс, конечно, моральная стойкость, здоровый образ мыслей
и прочее - ну, станет такой человек травиться? Да еще где - прямо на
рабочем месте! Чтобы, значит, другим побольше неприятностей было! Ну,
возьмите хотя бы меня...
Линьков слегка вздохнул и осведомился, какова же, по мнению товарища
Коновалова, основная причина происшествия. Оказалось, что у товарища
Коновалова на этот счет нет определенного мнения.
- Пока нет! - уверенно уточнил Эдик. - Но выяснить все могу в два
счета. Чикаться тут особенно-то не стоит!
- Чикаться, как вы выражаетесь, может, и вправду не стоит, - ответил
Линьков, с вялым интересом разглядывая Эдика, словно музейный экспонат. -
Но дело все же не вполне ясное. А к тому же эта ваша специфика...
- Именно! У меня эта специфика вот где сидит! - Эдик постучал ребром
ладони по своему мощному загривку. - Никаких, понимаете, законов для них
нету. Рабочий день кончился, а им без разницы. Сидят, как приклеенные,
допоздна. А чего сидят, спрашивается? Исключительно от разболтанности, я
считаю.
- Научные сотрудники, учтите... - неохотно пробормотал Линьков. - День
у них ненормированный...
- То-то и оно, что ненормированный! Был бы нормированный, так порядок
навести ничего бы не составляло. А так... - Эдик махнул рукой и продолжил
уже спокойно, с деловой интонацией: - Что я вам пока посоветую - это
прощупать кое-кого из институтских. В первую очередь Стружкова. И Нину,
конечно.
- Какую Нину? - с некоторым интересом спросил Линьков, увидев, что
ясные глаза Эдика при этом имени словно маслянистой пленкой подернулись.
- Да Берестову Нину! Неувязочка по личной линии тут получилась все же
лихая! Дружба ведь была - водой не разольешь, но как Ниночка появилась,
так и дружбе конец!
- Вы хотите сказать, что Левицкий и Стружков поссорились из-за
Берестовой?
- Поссориться-то они в открытую не поссорились, - хитро улыбаясь,
возразил Эдик. - Народ все же культурный, до мордобития не дойдет. Но если
в корень посмотреть - люди они или не люди? У него девушку из-под носа
уводят, а он стой и глазами хлопай, поскольку уводит-то друг-приятель? Да
тем более такую девушку! Ниночка Берестова - это же такой кадр, н-ну!
Только она возникла в расчетном отделе, сразу у всех там какие-то дела
образовались! По два-три захода в день проделывали, буквально все, включая
женатых. Ну, потом Левицкий около нее на постоянную прописку определился,
тут уж прочие сникли. Левицкий, он вообще-то... - Эдик одобрительно
покивал, - он в этих делах ничего, разбирался. Только чересчур уж
принципиальный был насчет работы. Как у него просвет образуется, так,
глядишь, он себе новенькую организует, и непременно на самом высоком
уровне! А начнется опять запарка, засядет он в свою лабораторию намертво -
и все! Была девушка - нет девушки. Тоже, конечно, ненормальность, я
считаю!
- Но если Левицкий так несерьезно относился к девушкам, то, может, он
вообще не ссорился со Стружковым? - вяло проговорил Линьков.
- Нет, с Ниной Берестовой - дело другого рода, - возразил Эдик. -
Внешние данные - это само собой. Но плюс у нее характер твердый! Волевая
девушка, - одобрительно сказал Эдик, - я таких ценю! Ну, и все же
совместная работа, общие интересы, коллектив...
- Коллектив тоже действует? - меланхолически осведомился Линьков. -
Нет, несерьезно все это выглядит. Самоубийство из-за любви в наши дни...
Ничего другого вы не предполагаете?
"Много от Эдика не добьешься, но все же... - морщась, думал он. -
Пускай пошевелит извилинами, если таковые у него имеются".
- А что может быть другое?.. Больше ему вроде бы не с чего... - Эдик
сдвинул густые пшеничные брови, пытаясь что-то сообразить. - Вы что имеете
в виду?
- Ничего конкретного. Я просто не считаю, что вопрос решен. Есть факт
смерти, а все остальное неясно. Как, почему, отчего, что... и так далее.
Это еще надо докопаться...
Это слово пришлось Эдику явно по душе.
- Докопаться - это вы правильно! Докопаться обязательно следует! Вопрос
только, в каком направлении.
И вдруг его осенило.
- То есть вы думаете, что совсем ничего не известно? - спросил он в
радостном ожидании.
- Именно вот, - подтвердил Линьков.
- Ну, тогда... - выдохнул Эдик, восторженно глядя на Линькова. -
Великое все же дело - специальность! Я вот не додумался, а вы - в два
счета! Кого на примете держите? Поделитесь, нам же вместе работать, если
такие дела! Сейчас материалы подымем, документики проанализируем, факты
перепроверим будь здоров! Верно?
- Верно, - вздыхая, сказал Линьков, - только ни до чего я пока не
додумался, это вы преувеличиваете. Я же вам говорю - вопрос абсолютно
неясен.
- Усвоил, - разочарованно проговорил Эдик, выслушав соображения
Линькова. - Факты действительно не те... Но все равно ведь ничего не
известно?
- Все равно, - согласился Линьков.
- Тогда докапывайтесь! - милостиво разрешил Эдик. - А моя поддержка вам
обеспечена. Со Стружковым вы уже предварительно побеседовали? Значит,
прямая вам дорога к расчетчикам, к Ниночке! - Он заговорщически подмигнул.
Линьков медленно поднялся. Не хотелось ему идти к этой ослепительной
Ниночке и вообще хотелось сейчас одного - сидеть на берегу реки. Пускай
даже рыба не ловится, пускай себе гуляет, только бы сидеть в утренней
тишине, блаженно жмурясь и вдыхая речную прохладу...
Линьков повернул за угол и, вздохнув, взялся за ручку двери с табличкой
"Расчетный отдел".
Комната была надвое перегорожена вычислительной машиной. Вдоль стен
ютились небольшие подручные ЭВМ, тянулись панели с окнами осциллографов
над рядами сверкающих клавиш. Работало здесь не меньше двенадцати девушек,
и все они наперебой закричали в ответ Линькову, что Берестова сейчас
придет. Линьков решил было подождать ее здесь, но девушки так откровенно
глазели на следователя, так активно пересмеивались и перешептывались, что
он минут пять покрутился на стуле, делая вид, что углубленно изучает
записи в своем блокноте, а потом не выдержал и встал.
- Пойду пока по другим делам, - загробным тоном сообщил он. - Если
встречу Берестову, как мне ее распознать, не подскажете?
- Она такая высокая... Волосы темные... Длинные, прямые, до плеч... Что
ты, до лопаток! - все так же наперебой защебетали девушки. - Белый свитер,
синяя юбка... глаза серые... Зеленые у нее, ты что?!
А рыженькая малышка, продолжая бойко стучать по клавишам перфорирующего
устройства, похожего на швейную ножную машину, пропищала:
- Да вы ее сразу распознаете! Будьте спокойны! Это ж Берестова, а не
кто еще!
Оказалось, что рыженькая права. Линьков увидел Нину Берестову сразу,
как вышел в коридор, и сразу понял, что это и есть Нина Берестова, а не
кто еще. Не понадобилось даже замечать, что на ней белый свитер и синяя
юбка. А волосы были, может, и действительно темные, но они сверкали,
отливали бронзой в лучах солнца, наискось пересекавших просторный коридор.
Девочки, наверное, точно обрисовали, и Нина была высокая, но долговязому
Линькову она показалась... ну точь-в-точь такой, какой следует быть
девушке. Он сразу и думать забыл о рыбалке. Наоборот, пришлось сделать над
собой некоторое усилие, чтобы встретить Нину спокойно и по-деловому, как
подобает работнику следственных органов...
Разговор у них шел внешне живо, но Линьков вначале почему-то мало из
него усваивал. Ему пришлось сделать над собой еще одно усилие, чтобы как
следует включить внимание. После этого он смог сообразить, уже без
дополнительных усилий, что Нина чем-то очень взволнована и тоже как бы не
полностью участвует в разговоре... Отвечала она спокойно и деловито, но
делала неожиданные паузы и задумывалась о чем-то. Это не было похоже на
страх, на стремление замести следы - просто Линьков с каждой минутой яснее
ощущал, что его собеседница очень напряженно раздумывает над чем-то,
связанным со смертью Аркадия Левицкого, что это ее мучает и сбивает с
толку.
А ему и без того приходилось нелегко. Вопросы, которые следовало задать
Нине, были довольно неделикатны: ведь фактически приходилось выяснять, не
думает ли Нина, что Аркадий Левицкий покончил самоубийством из-за любви к
ней.


Линьков медленно шагал по коридору, соображая, что же дает информация,
полученная от Нины Берестовой. "Она считает, что Аркадий отнесся к их
разрыву спокойно, что он ее не любил, - это первое. Допустим. Хотя
допустить это, прямо скажем, трудновато. Второе: Левицкий и Стружков
оставались в хороших отношениях, продолжали совместно вести исследования,
но все же несколько отдалились друг от друга. Еще бы! Третье: Берестова
видела Левицкого сразу после конца рабочего дня, он выглядел странно и
говорил странно. Судя по ее рассказу, действительно странно! Был
взволнован, сказал, что ужасно запутался и что сам во всем виноват.
Высказывания довольно неопределенные, но, в общем, как будто подтверждают
версию самоубийства... Немного, но все же кое-что. Поговорим теперь опять
со Стружковым - может, он уже оправился от шока..."

2

Стоял я, стоял посреди лаборатории, то на дверь бессмысленно глядел, то
в окно, хотя и там смотреть было нечего: только и видно, что здоровенные
старые липы да в просветах серый институтский забор. Потом я вдруг вроде
бы очнулся и сразу же бросился вон из лаборатории: уж лучше выслушивать
всякие вопросы, чем торчать здесь одному. Никого в коридоре не было, я
беспрепятственно проскочил в буфет и выпил две чашки черного кофе.
Буфетчица Зина все глядела на меня с сочувствием и вздыхала, а после
второй чашки тихонько окликнула меня из-за стойки и таинственно поманила к
себе. Я неохотно поднялся, подошел к ней, и Зина сообщила заговорщическим
шепотом, что у нее случайно имеется початая бутылка коньяка, что коньяк
подкрепляет и вообще полезен для здоровья.
- Если, конечно, в меру, - добавила она.
Мне и в самом деле захотелось глотнуть чего-нибудь покрепче, только я
не решался: на работе да еще в такой день... Линьков небось снова
придет... Но именно мысль о Линькове и заставила меня решиться: я
почувствовал, что иначе не выдержу сегодня никакого больше разговора, а
если Линьков что и заметит, так пес с ним.
- Вот спасибо, Зиночка! - сказал я с искусственным оживлением. -
Коньячок - это в самый раз, вы угадали.
Коньяк оказался на удивление хорошим, и действительно он меня
подкрепил. Я довольно бодро зашагал в лабораторию и у самой двери
столкнулся с Линьковым.
Мы вошли в лабораторию, уселись на круглые табуреты возле хронокамеры,
и я все думал, говорить ли ему о Нине вообще и насчет этого ее разговора с
Аркадием в частности, но пока ничего не решил, а Линьков начал спрашивать
меня про другое: давно ли мы познакомились с Аркадием и как складывались
наши с ним отношения. Я сказал все, как было, что мы вместе окончили и
университет, и аспирантуру, что потом некоторое время работали порознь,
пока не организовался Институт Времени, а с тех пор мы были в самом тесном
рабочем и дружеском контакте уже почти два года.
- Но за последний период, как я понял, вы несколько отдалились друг от
друга? - спросил Линьков, заглядывая в блокнот. - Примерно с апреля, если
я не ошибаюсь?
Я понял, что он уже выяснил про нас с Ниной, - ну, это же никакой не
секрет, все знали.
- Да, наши отношения несколько изменились, - сказал я с вызовом, - но
мы не ссорились и трагедией тут даже не пахло. И вообще Нина тут ни при
чем!
Линьков посмотрел на меня и слегка усмехнулся - так, уголками губ.
- Да я вам верю, вы зря раскипятились, - участливым своим тоном сказал
он. - Думаете, я ставлю вам в вину, что вы сразу не сказали о... ну, об
этих личных взаимоотношениях? Но я же видел, в каком вы были состоянии. Вы
и сейчас, конечно, далеко не в форме, поэтому и горячитесь понапрасну. Я
знаю, что вы с Левицким продолжали совместно работать и внешне все было
почти по-прежнему. Но вы отдалились друг от друга, это ведь естественно и
неизбежно в таких обстоятельствах, по крайней мере на первых порах.
Свободное время вы проводили уже порознь, ведь так? Вот я и хотел
спросить, не знаете ли вы, как именно проводил свое свободное время
Левицкий?
Я молча покачал головой. Я представил себе Аркадия - одного, без меня.
Мы ведь два года были просто неразлучны... Правда, сначала Аркадий стал
все чаще ускользать - по той же причине. Я просиживал вечера в
лаборатории, а он уходил с Ниной. Но только Аркадий обязательно являлся
потом в лабораторию. Хоть на часок, да приходил. Я бы, может, тоже так
делал, но Нина сразу объяснила, что Аркадий ее по-настоящему не любил, ни
одного вечера с ней целиком не провел, только и рвался в лабораторию, и я
уже не мог вести себя в том же духе. А потом, трудно мне было с ней
расставаться в середине вечера. И к тому же я думал: Аркадию и без того
неприятно, что я у него под носом торчу полный рабочий день... Словом, я
был с Ниной, а Аркадий оставался один. Нет, я, конечно, не думал, что он
из-за этого мог отравиться. В самоубийство я по-прежнему не верил и на
Линькова рассердился именно из-за того, что решил: он держится версии
самоубийства, потому и заговорил об истории с Ниной.
- Но были же у него друзья, кроме вас? - продолжал спрашивать Линьков.
- Может быть, новые друзья завелись за последнее время? Неужели вы ничего
не знаете?
- Да практически ничего, - угрюмо сказал я: мне было стыдно. - Я для
него был самым близким другом, как и он для меня, остальные все - намного
дальше. Даже, можно сказать, это уже были не друзья, а просто приятели,
товарищи по работе и все такое. Насчет последнего времени - не знаю. Вот,
например, первомайские праздники Аркадий провел с эксплуатационниками, за
город с ними ездил. Наверное, кто-нибудь у него там есть - скорее всего,
девушка...
- А вы ни с кем его за это время не встречали?
- Во всяком случае, ни с кем чужим. И ни с кем постоянно или хотя бы
часто - это я бы наверняка заметил.
- Он что, замкнутый был, нелюдимый?
- Да нет! Он веселый был, живой, компанейский. Но когда в работу как
следует влезет, никто ему не нужен.
- А сейчас как раз такой период и был, если я верно понял?
- Да... А то, что я вроде бы меньше этим интересовался...
- Вы уже говорили - личные мотивы, это понятно... Но, кстати, насчет
этих мотивов. Вы сказали, что характер у Левицкого был довольно крутой и
резкий, что особой выдержкой он не отличался. Значит, я могу предположить,
что Левицкий открыто высказал вам свое отношение к... этой истории?
- Никогда он мне ни слова по этому поводу не сказал, - сейчас же
ответил я. - И я ему тоже. Вообще вы меня не совсем правильно поняли:
резко и откровенно Аркадий высказывался в основном по деловым поводам -
ну, в научных дискуссиях. А о личных делах он не любил разговаривать.
Правда, личных дел у него практически и не было...
- Как же это? - вежливо удивился Линьков. - Личные дела, по-моему, даже
у дошкольников наблюдаются.
- Дошкольники, надо полагать, меньше увлекаются работой, - недовольно
ответил я: мне не понравилось, что Линьков пытается шутить.
- Очень даже вероятно, - согласился Линьков. - Значит, вы думаете, что
Левицкий проводил вечера в основном тут?
- Не думаю, а просто знаю. Серию-то мы вели совместно. Одно время я
больше сидел в лаборатории, а последний месяц - он.
- Понятно... - Линьков подумал. - Я вот чего все же не понял: Левицкий
делился своими переживаниями хотя бы с вами как с самым близким другом?
- Со мной он, конечно, всеми переживаниями делился, - решительно сказал
я. - Да у нас и переживания-то были в основном общие...
- Надо полагать, не всегда, - осторожно улыбнувшись, заметил Линьков. -
Не говоря уж о последнем периоде...
Конечно, я преувеличивал: даже у сиамских близнецов были кое-какие
раздельные переживания, сколько мне известно. Но в основном я был прав:
эти два года мы почти целиком отдали Институту Времени и все посторонние
дела отнимали у нас минимум энергии. Ну, разумеется, мы зимой ходили на