— Нет, — улыбнулся Женька дремучести Парикмахера, — это Галич. Стыдно не знать.
   — Кто он?
   — Поэт, драматург, композитор, — кратко ответил Женька. — Что еще? Диссидент.
   — А… — стал припоминать Изя. Да, он читал о каком-то грязном поэте Галиче, высланном из страны за сочинение антисоветских пасквилей.
   — Если хочешь, я могу дать тебе почитать его стихи, — вынул Женька из глубины шкафа самодельно переплетенный сборник машинописных текстов и положил перед Изей на стол.
   — Нет, спасибо, в следующий раз, — отшатнулся Изя от антисоветского сборника. — Мне пора домой. Шелла будет волноваться.
   Женька вызвался проводить его до трамвайной остановки, и по дороге Изя как-то неуверенно попытался предостеречь его:
   — Лучше бы ты держал дома порножурнальчики, чем эти стихи. Классно написаны. Все как есть. И о Сталине и о лагерях. За душу берет. Но нужно ли тебе все это? Вдруг загремишь ни за что ни про что…
   — Не дрейфь, старик. Мир делится на тех. кто готов слепо идти в газовые камеры, но выиграть лишний день, и на тех, кто готов с голыми руками лезть на танки. Я для себя все решил, — и неожиданно запел на всю улицу:
 
Я выбираю Свободу,
Но не из боя, а в бой.
Я выбираю свободу
Быть просто самим собой.
 
   Изя не рад был уже, что затеял на улице этот бесполезный разговор. Оглядываясь по сторонам, он с величайшим трудом перевел его на нейтральный треп о бабах, дождался трамвая и, нетерпеливо вскочив в него, облегченно прокричал из закрывающихся дверей:
   — Пока! Хорошо посидели! — помахав на прощание рукой.
   Домой Изя так и не добрался. На следующей остановке в трамвай вошла Оля Кириленко, которую он не видел уже лет пять. Изя настолько обрадовался встрече (как, впрочем, и она, оказалось, расставшаяся год назад со Славиком), что вместо того, чтобы сойти на первой станции, он доехал с ней до Красного Креста, а затем зашел на пять минут попить кофе и, добавив к выпитому вину рюмочку коньяку, неожиданно для себя остался до утра.
   Секса между ними никакого не произошло. Ну, попили кофе, расслабились, ну, легли вместе спать, но ведь больше, ей-Богу, ничего не произошло. Так что чего Шелла па другой день, ни слова не говоря, выставила Изю за дверь, заранее приготовив для такого случая чемоданчик с теплыми вещами, понятия не имею.
   После давно пережитой истории с Оксаной Изю хоть и тянуло иногда на подвиги, но случались таковые только в мечтах, после очередных Женькиных рассказов о его восхитительных победах.
   «Человек предполагает, а Бог располагает», — размышлял Изя. стоя с чемоданчиком перед своим домом, после вполне заслуженного скандального выдворения за дверь.
   Кто мог предположить, что Женька, гуляка и любитель авантюр, сперва без охоты уступивший давлению Наташи, вместо того чтобы обрадоваться отказному решению, вдруг заартачится, и в нем взыграет оскорбленное чувство собственного достоинства?
   Кто мог предположить, что произойдет встреча с Ольгой, которую он давно знал, и к которой его так неожиданно потянуло? Л если бы Шелла не выгнала его? Хотя он сам спровоцировал ее, даже не позвонив утром с работы, чтобы оправдаться какой-нибудь байкой из широкого репертуара Евгения Левита.
   Изя поехал к Оле, и, как ни странно, та приняла его без особых восторгов. В отличие от вчерашнего дня в доме присутствовала гостившая накануне у бабушки десятилетняя дочь, и Ольга, растерявшись и выпучив глаза, впустила его в квартиру, предварительно приставив палец к губам: ''Молчок".
   — Я, в общем-то, ненадолго, — на всякий случай сказал Изя, с сожалением подумав, что если бы он вчера с Женькой не напился, то, может быть, и добился желанной победы.
   Он наклонился было поцеловать Ольгу в щечку, по она строго отвела голову, вновь приставив палец к губам. Изя удивился переменам, произошедшим с Ольгой, так легко вчера принявшей и без особых усилий с его стороны постелившей постель, а сегодня оказавшейся недоступно холодной.
   — Ничего не получится, — шепнула она.
   — Да я ненадолго, — вновь повторил он, пытаясь придумать причину визита, но, не найдя ничего подходящего, чистосердечно признался: — С Шеллой поругался. Вот еду ночевать к маме, — и нехотя попрощался.
   Елена Ильинична, не перебивая, выслушала рассказанную сыном историю о Левите и о причинах, побудивших Изю напиться с Женькой до состояния, при котором он не мог самостоятельно ехать домой, а потому вынужден был у него заночевать. Теперь Шелла, приревновав непонятно к кому, выставила его за дверь. Конечно, он и сам виноват, что не позвонил жене с работы, но с похмелья было так тяжко, что, ей-Богу, — не до звонков.
   — Так зачем ты ко мне пришел? — спросила Елена Ильинична. — В сорок лет мог бы уже сам научиться улаживать свои дела. И зачем так пить, чтобы потом нельзя было добраться домой?
   — Ладно, это дело прошлое. За все годы я, по-моему. раз в жизни напился и не ночевал дома. Можно и простить.
   — Так чего же ты от меня хочешь?
   — Мам, может, ты позвонишь ей и скажешь, что я ночевал у тебя? Придумай что-нибудь. Сердце. Я знаю, что еще? И обязательно скажи, что у тебя вечером не работал телефон.
   Ты заставляешь меня лгать: — возмутилась Елена Ильинична.
   — Но не каждый же день, — улыбнулся Изя. — Мам, это святая ложь. Сделай, — для убедительности мягко попросил он. — Ну, хотя бы ради Регинки.
   Укоризненно покачав головой, Елена Ильинична с большой неохотой сняла телефонную трубку.
   — Шеллочка, извини, что я тебе вчера не позвонила, у меня был сердечный приступ. Пришлось вызывать «скорую», — она недоброжелательно посмотрела па сына и строго покачала головой. — Я боялась оставаться ночью одна и попросила Изю побыть со мной.
   — Зачем вам извиняться? Он же мог позвонить сам! Или у него руки отсохли?!
   — Да, ты права.
   — Может, его машина сбила, трактор переехал. Что я должна себе думать, если муж не приходит домой ночевать?!
   — Ты абсолютно права. Я полностью согласна с тобой.
   — Черт с ним, если нашел себе бабу. Скатертью дорога. Но если он элементарно попал под трамваи? Мало ли что может быть! Что, нет телефона?!
   — Ты абсолютно права. Он так за меня переживал, что выпустил из виду.
   — А на другой день с работы он не мог позвонить? Я уже все морги обзвонила! А он является, как красное солнышко: «Здрасьте, я ваша тетя». Я его, конечно, выгнала.
   — И правильно сделала. Я его тоже пропесочила. Он сидит у меня, и на нем лица нет, так он переживает. Ты меня извини, пусть он, на всякий случай, еще эту ночь побудет со мной, а завтра, если я буду в норме, он вернется домой. Вот он просит у меня трубку.
   Как будто ничего не произошло, Изя с ходу стал рассказывать ставите ему известными страшные новости из жизни Левитов, и светская хроника, усугубленная чужими проблемами, окончательно примирила супругов. Она должна его понять: с одной стороны — мама, с другой — неприятности у Женьки. Как разорваться? Действительно, как?
   — А у тебя, не дан Бог, нет никаких мыслей ехать? — спросила по окончании разговора Елена Ильинична.
   — Нет, что ты. Хорошо там, где нас нет. Ты же видела телерепортажи из венского посольства? Какие толпы ежедневно осаждают посольство и рыдают, чтобы их впустили назад. Больно смотреть. Мы стали разменной монетой в споре великих держав и не понимаем, что в сущности никому не нужны. Никто нас не ждет па Западе, никто нас не ждет и тут, — неожиданно для себя перефразировал он запавшие в память строки. — Кстати, знаешь, мам, свежий анекдот. Как называется еврей, который уехал и вернулся в Союз? — и, не дожидаясь ответа, продолжил: — Дважды еврей Советского Союза.
   — Но все равно пить не надо, — возразила на его монолог Елена Ильинична и, поскольку наступило время новостей, включила телевизор.
 
***
 
   Счастливые семидесятые. Если не быть особо привередливым — зимой ходить в сауну, на лето снять домик на Бугазе, под Высоцкого пить водку, а под Жванецкого — молодое вино, если любить красивых женщин и не брать ничего, ну абсолютно ничего в голову, то есть, смотреть, но не видеть, слушать, но не слышать — тогда все прекрасно и удивительно: и время, и эпоха. И анекдот, что счастливы вы, потому что не знаете, как несчастны, — не более чем анекдот.
   Но ежегодно из трехсот шестидесяти пяти счастливых дней есть два самых счастливых — 1 Мая и 7 Ноября.
   Обычно за день до массовых свадеб и всенародных торжеств начальник отдела сообщает, что неявка на демонстрацию грозит лишением премии, и распределяет инвентарь: кому портрет Ильича Брежнева, а кому еще более высокая честь — красно-блакитный флаг Киево-Советской Руси.
   Парады Изя любил с детства, участвуя то в третьем эшелоне, в бодрой колонне физкультурников, то в первом — в ряду доблестных защитников необъятных рубежей, а последние десятилетия — в за все благодарной колонне совслужащих.
   К памятным датам определялись победители соцсоревнований, обновлялась доска почета, неподкупный профком, бдительно следящий, чтобы ни один отдел не оказался обделенным, честно распределял по кругу призовые места, денежные премии и место в колонне демонстрантов.
   В этом году первое место и великая честь следовать за красным знаменем и руководством КБ выпала па долю Изиного отдела. Сам герой, ушедший пораньше со всеотдельской пьянки, спешил к Ольге, думал о завтрашней демонстрации и размышлял, где бы подешевле купить цветы.
   В портфеле у него болталась бутылка полусладкого шампанского, купленная в счет сегодняшней премии и предназначенная, как он сказал Шелле, для Левитов.
   Прошло две педели после той злополучной пьянки. Изя собрался по-дружески навестить Левитов, но неожиданно для себя почувствовал, что его неотвратимо тянет на Среднефонтанскую.
   Он ничего не мог поделать с собой, низко висящий плод дразнил своей доступностью. Надкуси Изя его, может, и не казался бы плод столь соблазнительным, чем-то отличающимся от сотен иных плодов, но…
   ''Ошпаренные кипятком" Изины пятки неслись к цветочному базару па пятой станции (где он добавил зачем-то к пионам хризантемы), мимо артучилища на третьей, где он вновь с удовлетворением отметил украшающее главный вход полотнище "Наша цель — коммунизм'' над двумя — для подтверждения чистоты намерений — направленными в цель пушками…
   Сердце билось, как у пятнадцатилетнего мальчишки, бегущего на первое свидание. Он протянул руку к звонку. Дверь открыл… Славик.
   Представьте себе дирижера, которому вместо Кармен-сюиты подложили поты похоронного марша, и вы поймете ужас, пятнами выступивший на лице нашего героя.
   — Привет, старик, — для большей убедительности скорчился Изя. — Извини, я в туалет, — и прошмыгнув в спасительную дверь, ополоснул разгоряченное лицо. После непродолжительной паузы слил воду.
   — Еле дошел, — старательно не замечая Ольги, обратился он к Славику. — Шел мимо, и так неожиданно скрутило, — он, наконец, посмотрел на Ольгу и, разделив цветы, вручил ей хризантемы.
   — Может, попьешь с нами чаю? — улыбаясь, предложила Ольга.
   — Нет, нет, спасибо, я тороплюсь…
   — У Славика сегодня свидание с дочерью. Он на машине. Если вам по дороге, он тебя подбросит.
   Славик неодобрительно молчал, а Изя вдруг согласился:
   — Да, чай я, пожалуй, с удовольствием попью.
   В то время как Изя пил чай с вареньем, недовольный собой, что согласился остаться, Ося Баумов сидел и сарае на одиннадцатой станции и плакал.
   Перед ним лежала двухметровая мраморная плита с мастерски вырезанным профилем, под которым золотыми буквами сверкала душераздирающая надпись:
 
"Иосиф Аврумович Тенинбаум, 1932 -''.
 
   По обе стороны плиты стояли горшочки с цветами, а в углу комнаты лежала гипсовая модель головы, которую следовало еще отлить в бронзе.
   — Мамочка, — плакал Ося. держа о руках четыре белоснежных цветка, — как бы ты была счастлива, если бы знала, что я лежу рядом с тобой.
   В дверях сарая, понимая деликатность ситуации, второй час, переминаясь с ноги на ногу, стоял Мастер.
   — Хозяин, — наконец вымолвил он, — может, помянем?
   — Да, — с глазами, полными слез, обернулся Ося, увидев наконец Мастера, стоящего в дверях с бутылкой водки и двумя гранеными стаканами.
   Бутылка была уже начата. Мастер тут же присел, расстелив газету «Знамя коммунизма», положил пяток яблок и разлил аккурат по полстакана.
   — Скажи что-нибудь, — попросил Ося.
   — Пусть земля ему будет пухом, — поднял стакан Мастер.
   — Не то, подушевней, — попросил Ося, — ты же умеешь.
   Мастер прокашлялся, понюхал стакан и нежно-нежно произнес:
   — Хороший человек был. И изобретатель, и народный целитель, а какой отец! Таких днем с огнем не сыщешь. Будем здоровы! — и, чокнувшись с Осей, выпил.
   — А может, ниже фамилию американскими буквами написать? — спросил Мастер, откусывая яблоко. — И тоже в золоте?
   "На всех языках мира'', — хотелось сказать Осе, но он только тихо промолвил:
   — Это ни к чему. Кто знает — и так поймет.
   — Не думаешь ты о себе, — разливая оставшуюся водку, укоризненно продолжал Мастер. — Сейчас время такое, сам о себе не позаботишься — никто о тебе не вспомнит.
   «Он прав», — подумал Ося п. в порыве благодарности обняв Мастера, выпил с ним на брудершафт.
   — Хозяин, — осторожно промолвил Мастер и. вытащив из портфеля бутылку «Столичной», молча показал ее Осе.
   Тот одобрительно кивнул головой.
   — Хозяин, — открывая бутылку, еще раз произнес Мастер, с трудом выдавливая из себя слова, — когда вы со мной рассчитаетесь?
   Ося поперхнулся, мгновенно густо покраснев: «Негодяй! В такую скорбную минуту он посмел завести разговор о деньгах!»
   Сохраняя самообладание, Ося мысленно досчитал до двадцати и только тогда рассудительно спросил:
   — Погоди, но где ты видел, чтобы полностью расплачивались за неоконченную работу?"
   — Как это? — искренне удивился Мастер.
   — Но памятник же не окончен. Тебе предстоит выбить еще дату смерти.
   — Да, но когда же это будет? — с ужасом взмолился Мастер.
   — А ты что, торопишься на тот свет раньше меня? — обняв его, улыбнулся Ося.
   — Нет, — согласился тот, подавленный железной логикой Баумова.
   — Я ведь от тебя никуда не денусь, — доверительно убеждал его Ося, — но хочу, чтобы памятник был окончен твоей рукой и в каталогах ведущих музеев мира указано было твое имя. Видишь, — улыбнулся он, — я думаю о твоем будущем. Хотя, — тут Ося вспомнил о памятнике, который предстоит создать на Театральной площади, — в ближайшее время я решу все твои финансовые проблемы.
   Мастер недоверчиво посмотрел на Баумова, а Ося, как бы советуясь с ним, вслух рассуждал:
   — Деньги нужно собрать по подписке. В конце концов, Пушкину так и сделали, даже с надписью: ''Пушкину — граждане Одессы".
   — Но… — запнулся Мастер, — то Пушкин, а… кто деньги даст? — нервно переспросил он.
   Ося удивленно посмотрел на недоверчивого Мастера.
   — Город, — уверенно произнес он и на чистейшем итальянском языке взял верхнюю октаву.
   — Вот это да! — разинув рот, Мастер восхищенно глядел на него:
   — Магомаев! Вылитый Магомаев!
   ''Комиссию горсовета по сбору пожертвований должен возглавить Изя, — подумал Ося о брате, который в последнее время явно избегал близости с ним. — Он хоть и дурак, но честен. Воровать не будет", — и Ося с презрением посмотрел на Мастера, укравшего у него и прошлом месяце кулек цемента.
   Телепатия — великая вещь. Отвозя Изю домой, Славик вроде бы неожиданно произнес:
   — Это правда, что у тебя в Америке умерла тетя?
   — Да, — подтвердил Изя, — оставив сыну золотые прииски на Аляске, — и подумал об Осе, которого давно не видел.
   Направленные навстречу друг другу братские мысли сошлись где-то на Патриса Лумумбы и разлетелись мелкими брызгами в разные стороны…
   Изя благополучно доехал до дома, прошмыгнул в дурно пахнущий подъезд, на ощупь нашел в темноте щель замка, раздосадованно вошел в квартиру и со словами: «Левитов нет дома»— вручил жене букет пионов.
   — Мог бы сказать, что эти цветы для меня, — пожурила его Шелла.
   — Они и предназначались тебе, — соврал Изя. — К Левитам я ездил с бутылкой. Поставив на стол шампанское, артистично взмахнул руками:
   — Гуляем! — и, напевая «День седьмого ноября — красный день календаря», пригласил жену и дочь к столу.
 
***
 
   Седьмого ноября Изя встал пораньше.
   Из— за военного парада, который начинается за час до гражданской панихи… (тс-с… быстренько зачеркните это слово) демонстрации, движение транспорта в районе вокзала перекрывается с раннего утра.
   В былые годы он обязательно брал с собой Регинку, с трудом дожидавшуюся очередных торжеств. Она гордилась ярким бантом, тщательно завязываемым бабушкой (и все гляделась в зеркало: ''Ну как, я красива?"), десятком разноцветных шаров,. по ее требованию с вечера надуваемых папой и дедушкой. И хотя по дороге от Энгельса до Треугольного переулка один-два обязательно лопались или улетали, все равно шаров было много, да еще запасные в кармане у папы…
   В тот день ее вдоволь поили газировкой с сиропом, чужие дяди с папиной работы угощали мороженым, а дома бабушка встречала гостей праздничным столом, в конце которого, пальчики оближешь, та-кой «Наполеон»…
   После переезда на новую квартиру ей лень было рано вставать, затем долго идти пешком, и утро она проводила уже дома с мамой, помогая ей на кухне, а на демонстрацию (святая святых!) Изя шел сам.
   Левит тоже пришел к месту сбора — хотел повидаться с ребятами и распить по случаю праздника двадцать капель, но тотчас же подошедший отставной полковник Дмитриев вежливо попросил его удалиться, указав дружинникам на Левита и еще одного отщепенца. Врагам не место в праздничной колонне.
   Когда— то, припоминал Изя, вплоть до начала шестидесятых, празднично одетые горожане толпами стремились занять лучшие смотровые площадки, и во избежание давки милиция вынуждена была даже блокировать грузовиками подходы к Улицам Праздничных Торжеств.
   Сейчас же, в эпоху телевидения, грустно констатировал он, улицы опустели.
   Оживление наступало при подходе к площади. Из динамиков разливался торжественный голос диктора, по-левитански декламирующего: «Да здравствуют советские портовики, доблестные…»
   — Ура! — весело отвечала проходящая колонна портовиков, а диктор, не слушая их, продолжал: «Да здравствуют советские женщины!»
   — Ура! — завопил в одиночку Изя, и на каждый новый призыв он, дурачась, кричал «Ура!», вызывая улыбки и жидкий смех.
   Идущий перед ним начальник КБ Лунин недовольно оборачивался, в очередной раз услышав над ухом своим дикий крик, но завоеванное отделом первое место давало Изе гордое право идти в первой шеренге победителей con-соревнования.
   При подходе к трибуне, когда диктор провозгласил «Да здравствует Коммунистическая партия Советского Союза!» и Изя вновь одни на всю колонну неистово заорал "Ура!'', не выдержав, Лунин обернулся и сделал резкое замечание: «Тише, это же не вас приветствуют».
   Вся первая шеренга прыснула, а Лунин оторопело замолк и, не оборачиваясь, терпеливо прошел площадь под аккомпанемент патриотического «Ура!» придурковатого еврея.
   — Это Левит тебя подучил сорвать демонстрацию? — подошел к Изе Дмитриев.
   — Вы недовольны октябрьскими лозунгами? — продолжая куражиться, переспросил Изя.
   Ища подвоха, отставной полковник внимательно посмотрел на него, с открытой улыбкой дружелюбно продолжающего: «А мне они нравятся», и, ругнувшись про себя, принялся догонять идущего к штабной машине Лунина.
   Праздник продолжался.
   Среди десятков открыток, полученных в эти дни семьей Парикмахеров с привычными пожеланиями счастья в труде и успехов в личной жизни, оказался конверт… из страны Италии.
   Незабвенный Остап Ибрагимович рекомендовал приятелю при конфликте с окружающей средой писать письма во всемирную Лигу сексуальных реформ. В Одессе нашли более близкий адрес — в центральную прачечную. Не знающим адреса ни прачечной, ни лиги на мудрой Соборке давали еще более лаконичный совет: пишите письма. Последнее означало: пишете вы письма или вообще грамоте не обучены, ровным счетом это ничего не значит и никак не отразится ни на погоде в Константинополе, ни на качестве пшеничной водки, пи на здоровье аятоллы Хомейни.
   Пластиковой бомбы, долларов или лир в заграничном пакете быть не могло. Об этом позаботился семейный врач Парикмахеров. Но, к несчастью, попавшая в его глаз соринка не позволила ему разглядеть в темноте бикфордов шнур, тянущийся через Босфор и Дарданеллы в предместье Рима.
   Оля Петрова, в замужестве, разумеется, Крулер, отправив супруга торговать колониальными товарами в Анцио, беззаботно устроившись на вражеской лоджии под аккомпанемент хрипящего на кассете Высоцкого, зажгла спичку… И в тот момент, когда Шелла, вскрыв конверт, стала читать письмо институтской подруги, пастовая мина вспыхнула, ослепила и отбросила ее в кресло.
 
   "Об Италии… Ну, это невозможно слонами, во всяком случае сухой прозой. Я не знаю, что и как будет дальше, но я благодарна судьбе — за то, что увидела Италию. Да вообще — внешний мир, он такой огромный и разный. Я себя чувствую, как ребенок, проживший "всю жизнь'' в большой мрачной квартире, никогда не выходивший за ее пределы и, наконец, выпущенный даже не на улицу, нет, а на балкон, залитый солнцем, и увидевший с этого балкона, что есть совсем другая жизнь, о которой и не подозревал. Да, да, что бы и сколько бы ни читать и ни смотреть фильмов, я ничего подобного не ожидала, ну, ню есть, что бывает жизнь настолько другая, люди совсем другие'
   Мне все время очень больно и горько за всех вас! (за всех нас!), которых за что-то вроде бы наказывали всю жизнь, запирая в четырех стенах, все время в чем-то ограничивая.
   Очень хочется знать, что у вас происходит/ и в стране, и в Одессе…
   Мы слушаем время от времени радио — и московское, и «голоса»; ловится неважно, читаем парижскую газету «Русская мысль», ее дают бесплатно в магазине русской литературы возле Ватикана. Вообще, всякий раз, когда выясняешь, что за что-то не надо платить, берет оторопь, настолько мы не ждем этого от идейного врага.
   Недавно в нашем городе на набережной молодые итальянцы устроили праздник для эмигрантов. Мы не пошли и очень жалеем. Нам рассказывали, что было очень весело и трогательно. Пели песни — русские, украинские, еврейские, итальянские — танцевали, был бесплатный буфет. Вообще итальянцы очень доброжелательны к эмигрантам, стараются помочь всегда, устраивают базары с баснословно низкими ценами, для эмигрантов специально везде объявления на русском языке".
 
   Шелла прочла письмо дважды, фиксируя про себя: дети с удовольствием ходят в школу, Крулеры посетили Ватикан, римские музеи, в ближайшие дни они собираются на экскурсию в Венецию, затем на Капри…
   Все это настолько не укладывалось в недавно показанные по телевизору кадры о жизни эмигрантов в Остин, вынужденных, дабы не попрошайничать, подметать улицы и мыть полы, что Шелла без всяких комментариев дала прочесть письмо Изе и Регине, а на следующий день отнесла показать маме.
 
***
 
   Враг не дремлет. Враг хитер и коварен. Вы думаете, Левит пришел в Треугольный переулок посмотреть на раздачу хоругвей? На новую звезду, засверкавшую на иконе царя Леонида Брежнева? На выпить двадцать капель? Как бы не так! Враг очень, очень коварен! И если бы не бдительность отставного полковника, вовремя пресекшего провокацию, глядишь, еще одни еврей выпал бы из стройных рядов носителей славных традиций. Нет, не случайно оказался Левит в Треугольном переулке!
   В доме, во дворе которого писял когда-то под деревом Ленька Вайсбейн, благодаря чему со временем переулок переименуют в имени ЕГО, на пятом этаже, как раз под крышей дома, свил сионистское гнездо Абраша Нисензон.
   И именно туда после прочтения гимна СССР, с гнусно вопросительными паузами после каждой удачной строки: Широка страна… Моя родная… Много в ней… Лесов… Полей… И рек… Я — другой! Такой страны — не знаю! Где? Так… вольно дышит… человек… — упорхнул после выдворения с демонстрации Женька Левит.
   Для сведения: квартира Нисензона через печной дымоход соединялась с проходящими под домом катакомбами, имевшими входную дверь с той стороны Черного моря. Так и не выходя из дома, косящий на два инфаркта шестидесятилетний Нисензон получил через дымоход учебник иврита, изданный в Иерусалиме, а также иврито-русский словарь Шапиро, изданный — ошибочно — в Москве.
   Желающие лицезреть красоты Рима учили английский, а послужить в израильской армии — иврит.
   Левит же, без особого с его стороны желания приглашенный однажды в кружок и то по вине дочери хозяина, на которую он четко положил глаз, с каждым новым посещением крамольной квартиры со все возрастающим интересом втягивался в изучение языка. На этом занятии и застукало его седьмого ноября доблестное ЧК.
   Всех переписали. Перефотографировали. Добродушно задали Женьке вопрос, от которого он похолодел: «Галичем увлекаетесь?».
   Женька кисло улыбнулся, лихорадочно пытаясь сообразить: кто?
   А тут вдогонку второй вопросик: ''Из Киева давно вернулись?"
   Женьке совсем стало плохо. Действительно, в конце сентября он был в Киеве на несанкционированном властями митинге памяти жертв Бабьего Яра, разогнанном милицией. Но как об участии его узнали в Одессе? Как?