Губерман Игорь. Гарики на все времена. Том 1

   чмокает губами и спросонок
   куксится бандит-рецидивист.
   324
 
   Когда попал под колесо
   судебной пыточной машине,
   тюрьма оправдывает все,
   чем на свободе мы грешили.
   325
 
   Боюсь, что проявляется и тут
   бездарность социальных докторов:
   тюрьма сейчас – отменный институт
   для юных и неопытных воров.
   326
 
   Вселяясь в тело, словно в дом,
   и плоти несколько чужая,
   душа бессмертна только в том,
   кто не убил ее, мужая.
   327
 
   Как еврею ящик запереть,
   если он итог не подытожит?
   Вечный Жид не может умереть,
   так как получить долги не может.
   328
 
   Познания плоды настолько сладки,
   а дух научный плотски так неистов,
   что многие девицы-психопатки
   ученых любят больше, чем артистов.
   329
 
   Мой друг рассеян и нелеп,
   смешны глаза его шальные;
   кто зряч к невидимому – слеп
   к тому, что видят остальные.
   330
 
   Нет исцеления от страсти
   повелевать чужой судьбой,
   а испытавший сладость власти
   уже не властен над собой.
   331
 
   Жажда жизни во мне окрепла,
   и рассудок с душой в союзе,
   и посыпано темя пеплом
   от сгоревших дотла иллюзий.
   332
 
   Поблеклость глаз, одряблость щек,
   висящие бока —
   я часто сам себе смешон,
   а значит – жив пока.
   333
 
   Все значимо, весомо в нашей жизни,
   и многое, что нынче нипочем,
   когда-нибудь на пьяной шумной тризне
   друзья оценят вехой и ключом.
   334
 
   Сколько раз мне память это пела
   в каменном гробу тюремных плит:
   гаснет свет, и вспыхивает тело,
   и душа от нежности болит.
   335
 
   Судьба нам посылает лишь мотив,
   неслышимой мелодии струю,
   и счастлив, кто узнал и ощутил
   пожизненную музыку свою.
   336
 
   Познать наш мир – не означает ли
   постичь Создателя его?
   А этим вольно и нечаянно
   мы посягаем на Него.
   337
 
   Неволя силу уважает
   с ее моралью немудрящей,
   и слабый сильных раздражает
   своей доступностью дразнящей.
   338
 
   В эпохи покоя мы чувствами нищи,
   к нам сытость приходит, и скука за ней;
   в эпохи трагедий мы глубже и чище,
   и музыка выше, и судьбы ясней.
   339
 
   Жаль, натура Бога скуповата,
   как торговка в мелочной палатке:
   старость – бессердечная расплата
   за года сердечной лихорадки.
   340
 
   Тоска и жажда идеала
   Россию нынче обуяла:
   чтоб чист, высок, мечтой дышал,
   но делать деньги не мешал.
   341
 

   Я уверен, что любая галерея
   фотографий выдающихся людей
   с удовольствием купила бы еврея,
   не имеющего собственных идей.
   342
 
   Ни болтуном, ни фарисеем
   я не сидел без дел в углу,
   я соль сажал, и сахар сеял,
   и резал дымом по стеклу.
   343
 
   В жизни надо делать перерывы,
   чтобы выключаться и отсутствовать,
   чтобы много раз, покуда живы,
   счастье это заново почувствовать.
   344
 
   Не так обычно страшен грех,
   как велико предубеждение,
   и кто раскусит сей орех,
   легко вкушает наслаждение.
   345
 
   Отцы сидят в тюрьме за то, что крали,
   а дети станут воры без отцов.
   Об этой чисто басенной морали
   подумает ли кто в конце концов?
   346
 
   Что в раю мы живем голубом
   и что каждый со всеми согласен,
   я готов присягнуть на любом
   однотомнике сказок и басен.
   347
 
   Все мысли бродят летом по траве
   и плещутся в реке под синим небом,
   цветут у нас ромашки в голове,
   и поле колосится юным хлебом.
   348
 
   Ушли в былое плоти танцы,
   усладам тела дан отбой,
   душа оделась в жесткий панцирь
   и занялась самой собой.
   349
 
   Увы, казенная казна
   порой тревожит наши чувства
   ничуть не меньше, чем козла
   тревожит сочная капуста.
   350
 
   Те, кто грешил в раю земном,
   но грех судил в других,
   в аду разжеванным гавном
   плюют в себя самих.
   351
 
   Боюсь, что в ежедневной суматохе,
   где занят и размерен каждый час,
   величие вершащейся эпохи
   неслышно и невидимо для нас.
   352
 
   Легко найти, душой не дорожа,
   похожести зверинца и тюрьмы,
   но в нашем зоопарке сторожа
   куда зверообразнее, чем мы.
   353
 
   Я много лет себе же самому
   пишу, хочу сказать, напоминаю:
   столь занят я собой лишь потому,
   что темы интересней я не знаю.
   354
 
   Неважно, что хожу я в простачках
   и жизнь моя сумятицей заверчена:
   душа моя давно уже в очках,
   морщиниста, суха и недоверчива.
   355
 
   Проворны и успешливы во многом,
   постигшие и цены, и размерность,
   евреи торговали даже с Богом,
   продав Ему сомнительную верность.
   356
 
   Посажен в почву, как морковка,
   я к ней привык уже вполне,
   моей морали перековка
   нужна кому-то, но не мне.
   357
 
   О счастье жить под общим знаменем
   я только слышал и читал,
   поскольку всем земным слияниям
   весь век любовь предпочитал.
   358
 
   Здесь мысли о новом потопе
   назойливы, как наваждение:
   в подвале гниющих утопий
   заметней его зарождение.
   359
 
   Столько бы вина моя ни весила
   на весах у Страшного Суда,
   лучше мне при жизни будет весело,
   нежели неведомо когда.
   360
 
   Все меньше находок и больше потерь,
   устала фартить моя карта,
   и часто мне кажется странным теперь,
   что столько осталось азарта.
   361
 
   Вдыхаю день за днем тюремный яд
   и впитываю тлена запах прелый;
   конечно, испытания взрослят,
   но я прекрасно жил и недозрелый.
   362
 
   Страшнее всего в этой песенке,
   что здесь не засовы пудовые,
   а нас охраняют ровесники,
   на все по приказу готовые.
   363
 
   Что нас ведет предназначение,
   я понял в келье уголовной:
   душе явилось облегчение
   и чувство жизни полнокровной.
   364
 
   Остаться неизменным я пытаюсь,
   я прежнего себя в себе храню,
   но реже за огонь теперь хватаюсь,
   и сдержанней влечение к огню.
   365
 
   Прекрасный сказочный мотив
   звучит вокруг на каждой лире,
   и по душе нам этот миф,
   что мир возможен в этом мире.
   366
 
   В России преследуют всякую речь,
   которая трогает раны,
   но память, которую стали стеречь,
   гниет под повязкой охраны.
   367
 
   В тюрьме весной почти не спится,
   одно и то же на уме —
   что унеслась моя синица,
   а мой журавль еще в тюрьме.
   368
 
   Я в шахматы играл до одурения,
   от памяти спасаясь и тоски,
   уроками атаки и смирения
   заимствуясь у шахматной доски.
   369
 
   Как обезумевший игрок,
   всецело преданный азарту,
   я даже свой тюремный срок
   стихами выставил на карту.
   370
 
   Поют в какой-то женской камере,
   поют навзрыд – им так поется!
   И всюду стихли, смолкли, замерли,
   и только песня раздается.
   371
 
   Колеса, о стыки стуча неспроста,
   мотив извлекают из рельса:
   держись и крепись, впереди темнота,
   пока ни на что не надейся.
   372
 
   Смешны слова про равенство и братство
   тому, кто, поживя с любой толпой,
   почувствует жестокость и злорадство
   в покорной немоте ее тупой.
   373
 
   Кому судьбой дарована певучесть,
   кому слышна души прямая речь,
   те с легкостью несут любую участь,
   заботясь только музыку сберечь.
   374
 
   Клянусь я прошлогодним снегом,
   клянусь трухой гнилого пня,
   клянусь врагов моих ночлегом —
   тюрьма исправила меня.
   375
 
   Ломоть хлеба, глоток и затяжка,
   и опять нам беда не беда;
   ах, какая у власти промашка,
   что табак у нас есть и еда.
   376
 
   Я понял это на этапах
   среди отбросов, сора, шлаков:
   беды и боли горький запах
   везде и всюду одинаков.
   377
 
   Снова путь и железная музыка
   многорельсовых струн перегона,
   и глаза у меня – как у узника,
   что глядит за решетку вагона.
   378
 
   И тюрьмы, и тюрьмы – одна за другой,
   и в каждой – приют и прием,
   и крутится-вертится шар голубой,
   и тюрьмы, как язвы, на нем.
   379
 
   Веди меня, душевная сноровка,
   гори, моя тюремная звезда,
   от Бога мне дана командировка,
   я видеть и понять пришел сюда.
   380
 
   Я взвесил пристально и строго
   моей души материал:
   Господь мне дал довольно много,
   но часть я честно растерял,
   а часть усохла в небрежении,
   о чем я несколько грущу
   и в добродетельном служении
   остатки по ветру пущу.
   Минуют сроки заточения,
   свобода поезд мне подкатит,
   и я скажу: «Мое почтение!» —
   входя в пивную на закате.
   Подкинь, Господь, стакан и вилку,
   и хоть пошли опять в тюрьму,
   но тяжелее, чем бутылку,
   отныне я не подниму.
   381
 
   Загорск – Волоколамск – Ржев – Калуга —
   Рязань – Челябинск – Красноярск
   79–80 гг.
   В лагере я стихов не писал, там я писал прозу.

СИБИРСКИЙ ДНЕВНИК
часть первая

   Судьбы моей причудливое устье
   внезапно пролегло через тюрьму
   в глухое, как Герасим, захолустье,
   где я благополучен, как Муму.
   382
 
   Все это кончилось, ушло,
   исчезло, кануло и сплыло,
   а было так нехорошо,
   что хорошо, что это было.
   383
 
   Живя одиноко, как мудрости зуб,
   вкушаю покоя отраду:
   лавровый венок я отправил на суп,
   терновый – расплел на ограду.
   384
 
   Приемлю тяготы скитаний,
   ничуть не плачась и не ноя,
   но рад, что в чашу испытаний
   теперь могу подлить спиртное.
   385
 
   Все смоет дождь. Огонь очистит.
   Покроет снег. Сметут ветра.
   И сотни тысяч новых истин
   на месте умерших вчера
   386 взойдут надменно.
   С тех пор как я к земле приник,
   я не чешу перстом в затылке,
   я из дерьма сложил парник,
   чтоб огурец иметь к бутылке.
   387
 
   Живу, напевая чуть слышно,
   беспечен, как зяблик на ветке,
   расшиты богато и пышно
   мои рукава от жилетки.
   388
 
   Навряд ли кто помочь друг другу может,
   мы так разобщены на самом деле,
   что даже те, кто делит с нами ложе,
   совсем не часто жизни с нами делят.
   389
 
   Я – ссыльный, пария, плебей,
   изгой, затравлен и опаслив,
   и не пойму я, хоть убей,
   какого хера я так счастлив.
   390
 
   Я странствовал, гостил в тюрьме, любил,
   пил воздух, как вино, и пил вино, как воздух,
   познал азарт и риск, богат недолго был
   и вновь бездонно пуст. Как небо в звездах.
   391
 
   Я клянусь всей горечью и сладостью
   бытия прекрасного и сложного,
   что всегда с готовностью и радостью
   отзовусь на голос невозможного.
   392
 
   Не соблазняясь жирным кусом,
   любым распахнут заблуждениям,
   в несчастья дни я жил со вкусом,
   а в дни покоя – с наслаждением.
   393
 
   Я снизил бытие свое до быта,
   я весь теперь в земной моей судьбе,
   и прошлое настолько мной забыто,
   что крылья раздражают при ходьбе.
   394
 
   Я, по счастью, родился таким,
   и устройство мое – дефективно:
   мне забавно, где страшно другим,
   и смешно даже то, что противно.
   395
 
   Мне очень крепко повезло:
   в любой тюрьме, куда ни деньте,
   мое пустое ремесло
   нужды не знает в инструменте.
   396
 
   Мне кажется, она уже близка —
   расплата для застрявших здесь, как дома:
   всех мучает неясности тоска,
   а ясность не бывает без погрома.
   397
 
   Когда в душе тревога, даже стены,
   в которых ты укрылся осторожно,
   становятся пластинами антенны,
   сигналящей, что все кругом тревожно.
   398
 
   Настолько я из разных лоскутков
   пошит нехорошо и окаянно,
   что несколько душевных закутков
   другим противоречат постоянно.
   399
 
   Откуда ты, вечерняя тоска?
   Совсем еще не так уже я стар.
   Но в скрежете гармонию искал
   и сам себя с собой мирить устал.
   400
 
   Я вернулся другим – это знает жена,
   что-то прочно во мне заторможено,
   часть былого меня тем огнем сожжена,
   часть другая – тем льдом обморожена.
   401
 
   Порядка мы жаждем! Как формы для теста.
   И скоро мясной мускулистый мессия
   для миссии этой заступит на место,
   и снова, как встарь, присмиреет Россия.
   402
 
   Когда уходил я, приятель по нарам,
   угрюмый охотник, таежный медведь:
   – Послушай, – сказал мне, – сидел ты не даром,
   не так одиноко мне было сидеть.
   403
 
   Всех, кто встретился мне на этапах
   (были всякие – чаще с надломом),
   отличал специфический запах —
   дух тюрьмы, становящейся домом.
   404
 
   На солнце снег лучится голубой,
   и странно растревожен сонный разум,
   я словно виноват перед тобой,
   я словно, красота, тебе обязан.
   405
 
   Кочевник я. Про все, что вижу,
   незамедлительно пою,
   и даже говный прах не ниже
   высоких прав на песнь мою.
   406
 
   Когда я буду немощным и хворым,
   то смерть мою хотел бы встретить я
   с друзьями – за вином и разговором
   о бренности мирского бытия.
   407
 
   Мы бы не писали и не пели,
   все бы только ржало и мычало,
   если бы Россия с колыбели
   будущие песни различала.
   408
 
   Случайно мне вдруг попадается слово,
   другими внезапными вдруг обрастает,
   оно – только семя, кристаллик, основа,
   а стих загустеет – оно в нем растает.
   409
 
   Ночью мне приснился стук в окошко.
   Быстрым был короткий мой прыжок.
   Это банку лапой сбила кошка.
   Слава Богу – рукопись не сжег.
   410
 
   Мне не жаль моих азартных дней,
   ибо жизнь полна противоречий:
   чем она разумней, тем бедней,
   чем она опасней, тем беспечней.
   411
 
   Есть время жечь огонь и сталь ковать,
   есть время пить вино и мять кровать;
   есть время (не ума толчок, а сердца)
   поры перекурить и осмотреться.
   412
 
   По здравому, трезвому, злому суждению
   Творец навсегда завещал молчаливо
   бессилие – мудрости, страсть – заблуждению
   и вечную смену прилива-отлива.
   413
 
   Мир так непостоянен, сложен так
   и столько лицедействует обычно,
   что может лишь подлец или дурак
   о чем-нибудь судить категорично.
   414
 
   О девке, встреченной однажды,
   подумал я со счастьем жажды.
   Спадут ветра и холода —
   опять подумаю тогда.
   415
 
   Что мне в раю гулянье с арфой
   и в сонме праведников членство,
   когда сегодня с юной Марфой
   вкушу я райское блаженство?
   416
 
   Ко мне порой заходит собеседник,
   неся своих забот нехитрый ворох,
   бутылка – переводчик и посредник
   в таких разноязыких разговорах.
   417
 
   Брожу вдоль древнего тумана,
   откуда ветвь людская вышла;
   в нас есть и Бог, и обезьяна;
   в коктейле этом – тайны вишня.
   418
 
   Может быть, разумней воздержаться,
   мысленно затрагивая небо?
   Бог на нас не может обижаться,
   ибо Он тогда бы Богом не был.
   419
 
   От бессилия и бесправия,
   от изжоги душевной путаницы
   со штанов моего благонравия
   постепенно слетают пуговицы.
   420
 
   Как лютой крепости пример,
   моей душою озабочен,
   мне друг прислал моржовый хер,
   чтоб я был тверд и столь же прочен.
   421
 
   Мы чужие здесь. Нас лишь терпят.
   А мерзавец, подлец, дурак
   и слепые, что вертят вертел, —
   плоть от плоти свои. Как рак.
   422
 
   Нынче это глупость или ложь —
   верить в просвещение, по-моему,
   ибо что в помои ни вольешь —
   теми же становится помоями.
   423
 

   Что ни день – обнажившись по пояс,
   я тружусь в огороде жестоко,
   а жена, за мой дух беспокоясь,
   мне читает из раннего Блока.
   424
 
   Предаваясь пиршественным возгласам,
   на каком-то начальном стакане
   вдруг посмотришь, кем стали мы с возрастом,
   и слова застревают в гортани.
   425
 
   Завари позабористей чай,
   и давай себе душу погреем;
   это годы приносят печаль,
   или мы от печали стареем?
   426
 
   Когда сорвет беда нам дверь с петель
   и новое завертит нас ненастье,
   то мусор мелочей сметет метель,
   а целое запомнится как счастье.
   427
 
   Отъявленный, заядлый и отпетый,
   без компаса, руля и якорей
   прожил я жизнь, а памятником ей
   останется дымок от сигареты.
   428
 
   Один я. Задернуты шторы.
   А рядом, в немой укоризне,
   бесплотный тот образ, который
   хотел я сыграть в этой жизни.
   429
 
   Даже в тесных объятьях земли
   буду я улыбаться, что где-то
   бесконвойные шутки мои
   каплют искорки вольного света.
   430
 
   Вечно и везде – за справедливость
   длится непрерывное сражение;
   в том, что ничего не изменилось, —
   главное, быть может, достижение.
   431
 
   За периодом хмеля и пафоса,
   после взрыва восторга и резвости
   неминуема долгая пауза —
   время скепсиса, горечи, трезвости.
   432
 
   Здесь – реликвии. Это святыни.
   Посмотрите, почтенные гости.
   Гости смотрят глазами пустыми,
   видят тряпки, обломки и кости.
   433
 
   Огонь и случай разбазарили
   все, чем надменно я владел,
   зато в коротком этом зареве
   я лица близких разглядел.
   434
 
   Спасибо организму, корпус верный
   устойчив оказался на плаву,
   но все-таки я стал настолько нервный,
   что вряд ли свою смерть переживу.
   435
 
   Мы многих в нашей жизни убиваем —
   незримо, мимоходом, деловито;
   с родителей мы только начинаем,
   казня их простодушно и открыто.
   436
 
   Всему ища вину вовне,
   я злился так, что лез из кожи,
   а что вина всегда во мне,
   я догадался много позже.
   437
 
   Порой оглянешься в испуге,
   бег суеты притормозя:
   где ваши талии, подруги?
   где наша пламенность, друзья?
   438
 
   Сегодня дышат легче всех
   лишь волк да таракан,
   а нам остались книги, смех,
   терпенье и стакан.
   439
 
   Плоды тысячелетнего витийства
   создали и залог, и перспективы
   того, что в оправдание убийства
   всегда найдутся веские мотивы.
   440
 
   Хоть я живу невозмутимо,
   но от проглоченных обид
   неясно где, но ощутимо
   живот души моей болит.
   441
 
   Грусть подави и судьбу не гневи
   глупой тоской пустяковой;
   раны и шрамы от прежней любви —
   лучшая почва для новой.
   442
 
   Целый день читаю я сегодня,
   куча дел забыта и заброшена,
   в нашей уцененной преисподней
   райское блаженство очень дешево.
   443
 
   Потоком талых вод омыв могилы,
   весна еще азартней потекла,
   впитавши нерастраченные силы
   погибших до пришествия тепла.
   444
 
   Когда по голым душам свищет хлыст
   обмана, унижений и растления,
   то жизнь сама в себе имеет смысл:
   бессмысленного, но сопротивления.
   445
 
   Этот образ – чужой, но прокрался не зря
   в заготовки моих заповедных стихов,
   ибо в лагере впрямь себя чувствовал я,
   как живая лиса в магазине мехов.
   446
 
   Я уже неоднократно замечал
   (и не только под влиянием напитков),
   что свою по жизни прибыль получал
   как отчетливое следствие убытков.
   447
 
   Душа не в теле обитает,
   и это скоро обнаружат;
   она вокруг него витает
   и с ним то ссорится, то дружит.
   448
 
   Листая лагерей грядущий атлас,
   смотря о нас кино грядущих лет,
   пришедшие вослед пускай простят нас,
   поскольку, что поймут – надежды нет.
   449
 
   Мы сами созидаем и творим
   и счастье, и нелепость, и засранство,
   за что потом судьбу благодарим
   и с жалобами тычемся в пространство.
   450
 
   Когда, отказаться не вправе,
   мы тонем в друзьях и приятелях,
   я горестно думаю: Авель
   задушен был в братских объятиях.
   451
 
   За годом год я освещу
   свой быт со всех сторон,
   и только жаль, что пропущу
   толкучку похорон.
   452
 
   Все говорят, что в это лето
   продукты в лавках вновь появятся,
   но так никто не верит в это,
   что даже в лете сомневаются.
   453
 
   И мучит блудных сыновей
   их исподлобья взгляд обратный:
   трава могил, дома друзей
   и общий фон, уже невнятный.
   454
 
   Из тупика в тупик мечась,
   глядишь – и стали стариками;
   светла в минувшем только часть —
   дорога между тупиками.
   455
 
   Бог молчит совсем не из коварства,
   просто у него своя забота:
   имя его треплется так часто,
   что его замучила икота.
   456
 
   Летит по жизни оголтело,
   бредет по грязи не спеша
   мое сентябрьское тело,
   моя апрельская душа.
   457
 
   Чем пошлей, глупей и примитивней
   фильмы о красивости страданий,
   тем я плачу гуще и активней
   и безмерно счастлив от рыданий.
   458
 
   В чистилище – дымно, и вобла, и пена;
   чистилище – вроде пивной;
   душа, закурив, исцеляет степенно
   похмелье от жизни земной.
   459
 
   Тоска и лень пришли опять
   и курят мой табак уныло;
   когда б я мог себя понять,
   то и простить бы легче было.
   460
 
   Жизни плотоядное соцветие,
   быта повседневная рутина,
   склеив и грехи, и добродетели,
   держат нас, как муху – паутина.
   461
 
   Земля весной сыра и сиротлива,
   но вскоре, чуть закутавшись в туман,
   открыто и безгрешно-похотливо
   томится в ожидании семян.
   462
 
   Ничтожно мелкое роение
   надежд, мыслишек, опасений —
   меняет наше настроение
   сильней вселенских потрясений.
   463
 
   Не знаю, кто диктует жизнь мою —
   крылат он или мелкий бес хромой,
   но почерк непрестанно узнаю —
   корявый и беспутный, лично мой.
   464
 
   Сытным хлебом и зрелищем дивным
   недовольна широкая масса.
   Ибо живы не хлебом единым!
   А хотим еще водки и мяса.
   465
 
   Навряд ли наука найдет это место,
   и чудом останется чудо.
   Откуда берутся стихи – неизвестно.
   А искры из камня – откуда?
   466
 
   Душа лишается невинности
   гораздо ранее, чем тело;
   во всех оплошностях наивности —
   она сама того хотела.
   467
 
   Прихоти, чудачества, капризы —
   это честь ума не умаляет,
   это для самой себя сюрпризы
   грустная душа изготовляет.
   468
 
   Я ведал много наслаждений,
   высоких столь же, сколь и низких,
   и сладострастье сновидений —
   не из последних в этом списке.
   469
 
   По капелькам, кусочкам и крупицам
   весь век мы жадно ловим до кончины
   осколки той блаженности, что снится,
   когда во сне ликуешь без причины.
   470
 
   Средь шумной жизненной пустыни,
   где страсть, и гонор, и борение,
   во мне достаточно гордыни,
   чтобы выдерживать смирение.
   471
 
   А жизнь летит, и жить охота,
   и слепо мечутся сердца
   меж оптимизмом идиота
   и пессимизмом мудреца.
   472
 
   Раскрылась доселе закрытая дверь,
   напиток познания сладок,
   небесная высь – не девица теперь,
   и больше в ней стало загадок.
   473
 
   Почти старик, я робко собираюсь
   кому-нибудь печаль открыть свою,
   что взрослым я всего лишь притворяюсь
   и очень от притворства устаю.
   474
 
   Друзья мои живость утратили,
   угрюмыми ходят и лысыми,
   хоть климат наш так замечателен,
   что мыши становятся крысами.
   475
 
   Серость побеждает незаметно,
   ибо до поры ютится к стенкам,
   а при этом гибко разноцветна
   и многообразна по оттенкам.
   476
 
   Что ни год, без ошибок и промаха
   в точный срок зацветает черемуха,
   и царит оживленье в природе,
   и друзья невозвратно уходят.
   477
 
   На свете есть таинственная власть,
   ее дела кромешны и сугубы,
   и в мистику никак нельзя не впасть,
   когда болят искусственные зубы.
   478
 
   Духом прям и ликом симпатичен,
   очень я властям своим не нравлюсь,
   ибо от горбатого отличен
   тем, что и в могиле не исправлюсь.
   479
 
   Нет, будни мои вовсе не унылы,
   и жизнь моя, терпимая вполне,
   причудлива, как сон слепой кобылы
   о солнце, о траве, о табуне.
   480
 
   Сладок сахар, и соль солона,
   пью, как пил, и живу не напрасно,
   есть идеи, желанна жена,
   и безумное время прекрасно.
   481
 
   Когда в душе царит разруха —
   не огорчайся, выжди срок:
   бывает время линьки духа,
   его мужания залог.
   482
 
   Впечатывая в жизнь свои следы,
   не жалуйся, что слишком это сложно;
   не будь сопротивления среды —
   движенье б оказалось невозможно.
   483
 
   За веком век уходит в никуда,
   а глупости и бреду нет конца;
   боюсь, что наша главная беда —
   иллюзия разумности Творца.
   484
 
   Вчера я жизнь свою перебирал,
   стихов лаская ветхие листки,
   зола и стружки – мой материал,
   а петь мечтал – росу и лепестки.
   485
 
   К приятелю, как ангел-утешитель,
   иду залить огонь его тоски,
   а в сумке у меня – огнетушитель
   и курицы вчерашние куски.
   486
 
   Бездарный в акте обладания
   так мучим жаждой наслаждений,
   что утолят его страдания
   лишь факты новых овладений.
   487
 
   Огонь печи, покой и тишина.
   Грядущее и зыбко, и тревожно.
   А жизнь, хотя надежд и лишена,
   однако же совсем не безнадежна.