Губерман Игорь. Первый иерусалимский дневник. Второй иерусалимский дневник

   и смотрит, как нахохленная птица;
   отпетой и заядлой вертихвостке
   в покое не сидится и не спится.
   165
 
   Рифмуя слова, что сказались другими, —
   ничуть не стесняюсь, отнюдь не стыжусь:
   они просто были исконно моими
   и преданно ждали, пока я рожусь.
   166
 
   Я проделал по жизни немало дорог,
   на любой соглашался маршрут,
   но всегда и повсюду, насколько я мог,
   уклонялся от права на труд.
   167
 
   Я, Господи, умом и телом стар;
   я, Господи, гуляка и бездельник;
   я, Господи, прошу немного в дар —
   еще одну субботу в понедельник.
   168
 
   Я должен признаться, стыдясь и робея,
   что с римским плебеем я мыслю похоже,
   что я всей душой понимаю плебея,
   что хлеба и зрелищ мне хочется тоже.
   169
 
   Для всех распахнут и ничей,
   судьба насквозь видна,
   живу прозрачно, как ручей,
   в котором нету дна.
   170
 
   Явились мысли – запиши,
   но прежде – сплюнь слегка
   слова, что первыми пришли
   на кончик языка.
   171
 
   Доволен я и хлебом, и вином,
   и тем, что не чрезмерно обветшал,
   и если хлопочу, то об одном —
   чтоб жизнь мою никто не улучшал.
   172
 
   Кругом кипит азарт, и дух его
   меня ласкает жаром по плечу;
   за то, что мне не надо ничего,
   я дорого и с радостью плачу.
   173
 
   Мне власть нужна, как рыбе – серьги,
   в делах успех, как зайцу – речь,
   я слишком беден, чтобы деньги
   любить, лелеять и беречь.
   174
 
   Своих печалей не миную,
   сполна приемлю свой удел:
   ведь, получив судьбу иную,
   я б тут же третью захотел.
   175
 
   Изрядно век нам нервы потрепал,
   но столького с трухой напополам
   напел, наплел, навеял, нашептал,
   что этого до смерти хватит нам.
   176
 
   В толпе не теснюсь я вперед,
   ютясь молчаливо и с краю:
   я искренне верю в народ,
   но слабо ему доверяю.
   177
 
   Мне все беспечное и птичье
   милее прочего всего,
   ведь и богатство – не наличие,
   а ощущение его.
   178
 
   Я живу ожиданьем волнения,
   что является в душу мою,
   а следы своего вдохновения
   с наслажденьем потом продаю.
   179
 
   В сужденьях о поэте много значит,
   как хочет он у Бога быть услышан;
   кто более величественно плачет,
   тот кажется нам более возвышен.
   180
 
   С утра теснятся мелкие заботы,
   с утра хандра и лень одолевают,
   а к вечеру готов я для работы,
   но рядом уже рюмки наливают.
   181
 
   Свободой дни мои продля,
   Господь не снял забот,
   и я теперь свободен для,
   но не свободен от.
   182
 
   В людской активности кипящей
   мне часто видится печально
   упрямство курицы, сидящей
   на яйцах, тухлых изначально.
   183
 
   Блажен, кого тешит затея
   и манит огнями дорога;
   талант – сочиняет, потея,
   а гений – ворует у Бога.
   184
 
   Когда мы глухо спим и домочадцы
   теряют с нами будничную связь,
   из генов наших образы сочатся,
   духовной нашей плотью становясь.
   185
 

   На крыльях летал, колесил на колесах,
   изведал и книжный, и каторжный труд,
   но старой мечте – опереться на посох —
   по-прежнему верен и знаю маршрут.
   186
 
   Что я преступно много сплю,
   с годами стало очевидно,
   и мне за то, что спать люблю,
   порой во сне бывает стыдно.
   187
 
   Мой разум, тусклый и дремучий,
   с утра трепещет, как струна:
   вокруг витают мыслей тучи,
   но не садится ни одна.
   188
 
   За все благодарю тебя, судьба,
   особенно – за счастье глаз и слуха,
   которое мне дарит голытьба
   ремесленного творческого духа.
   189
 
   Внезапное точное слово
   случайно прочтешь у поэта —
   и мир озаряется снова
   потоками теплого света.
   190
 
   Вокруг меня все так умны,
   так образованны научно,
   и так сидят на них штаны,
   что мне то тягостно, то скучно.
   191
 
   Вся жизнь моя прошла в плену
   у переменчивого нрава:
   коня я влево поверну,
   а сам легко скачу направо.
   192
 
   Я раздражал собой не всякого,
   но многих – я не соответствовал
   им тем, что жил не одинаково
   с людьми, с которыми соседствовал.
   193
 
   Я жил почти достойно, видит Бог:
   я в меру был пуглив и в меру смел;
   а то, что я сказал не все, что мог,
   то, видит Бог, я больше не сумел.
   194
 
   За много лет познав себя до точки,
   сегодня я уверен лишь в одном:
   когда я капля дегтя в некой бочке —
   не с медом эта бочка, а с гавном.
   195
 
   Благое и правое дело
   я делал в часы, когда пил,
   смеялся над тем, что болело,
   и даже над тем, что любил.
   196
 
   Я думаю, нежась в постели,
   что глупо спешить за верстак:
   заботиться надо о теле,
   а души бессмертны и так.
   197
 
   Люблю людей и по наивности
   открыто с ними говорю,
   и жду распахнутой взаимности,
   а после горестно курю.
   198
 
   Я смущен не шумихой и давкой,
   а лишь тем, что повсюду окрест
   пахнет рынком, базаром и лавкой
   атмосфера общественных мест.
   199
 
   В сей жизни краткой не однажды
   бывал я счастлив оттого,
   что мне важнее чувство жажды,
   чем утоление его.
   200
 
   Гуляка, прощелыга и балбес,
   к возвышенному был я слеп и глух,
   друзья мои – глумливый русский бес
   и ереси еврейской шалый дух.
   201
 
   Никого научить не хочу
   я сухой правоте безразличной,
   ибо собственный разум точу
   на хронической глупости личной.
   202
 
   Души моей ваянию и зодчеству
   полезны и тоска и неуют;
   большой специалист по одиночеству,
   я знаю, с чем едят его и пьют.
   203
 
   Среди уже несчетных дней
   при людях и наедине
   запомнил я всего сильней
   слова, не сказанные мне.
   204
 
   Что угодно с неподдельным огнем
   я отстаиваю в споре крутом,
   ибо, только настояв на своем,
   понимаю, что стоял не на том.
   205
 
   Не рос я ни Сократом, ни Спинозой,
   а рос я – огорчением родителей
   и сделался докучливой занозой
   в заду у моралистов и блюстителей.
   206
 
   Стал я слишком поздно понимать,
   как бы пригодилось мне умение
   жаловаться, плакать и стонать,
   радуя общественное мнение.
   207
 
   Живя в душевном равновесии
   и непреклонном своеволии,
   меж эйфории и депрессии
   держусь высокой меланхолии.
   208
 
   Мне с самим собой любую встречу
   стало тяжело переносить:
   в зеркале себя едва замечу —
   хочется автограф попросить.
   209
 
   От метаний, блужданий, сумбурности —
   дарит возраст покой постоянства,
   и на черепе холм авантюрности
   ужимается в шишку мещанства.
   210
 
   Ни мыслей нет, ни сил, ни денег.
   И ночь, и с куревом беда,
   А после смерти душу денет
   Господь неведомо куда.
   211
 
   Успех мой в этой жизни так умерен,
   что вряд ли она слишком удалась,
   но будущий мой жребий – я уверен —
   прекрасен, как мечта, что не сбылась.
   212
 

В любви прекрасны и томление, и апогей, и утомление

   Природа тянет нас на ложе,
   судьба об этом же хлопочет,
   мужик без бабы жить не может,
   а баба – может, но не хочет.
   213
 
   Мы счастье в мире умножаем
   (а злу – позор и панихида),
   мы смерти дерзко возражаем,
   творя обряд продленья вида.
   214
 
   В любви на равных ум и сила,
   душевной требуют сноровки
   затеи пластики и пыла,
   любви блаженные уловки.
   215
 
   В политике – тайфун, торнадо, вьюга,
   метель и ожиданье рукопашной;
   смотреть, как раздевается подруга,
   на фоне этом радостно и страшно.
   216
 
   Люблю, с друзьями стол деля,
   поймать тот миг, на миг очнувшись,
   когда окрестная земля
   собралась плыть, слегка качнувшись.
   217
 
   Едва смежает сон твои ресницы —
   ты мечешься, волнуешься, кипишь,
   а что тебе на самом деле снится,
   я знаю, ибо знаю, с кем ты спишь.
   218
 
   Есть женщины, познавшие с печалью,
   что проще уступить, чем отказаться,
   они к себе мужчин пускают в спальню
   из жалости и чтобы отвязаться.
   219
 
   Он даму держал на коленях,
   и тяжко дышалось ему,
   есть женщины в русских селеньях —
   не по плечу одному.
   220
 
   Мы пружины не знаем свои,
   мы не ведаем, чем дорожить,
   а минуты вчерашней любви
   помогают нам день пережить.
   221
 
   И дух и плоть у дам играют,
   когда, посплетничать зайдя,
   они подруг перебирают,
   гавно сиропом разводя.
   222
 
   Встречаясь с дамой тет-а-тет,
   теряешь к даме пиетет.
   223
 
   Мужик тугим узлом совьееся,
   но если пламя в нем клокочет —
   всегда от женщины добьется
   того, что женщина захочет.
   224
 

   Соблазнов я ничуть не избегал,
   был страстью обуян периодически
   и в пламени любви изнемогал
   все время то душевно, то физически.
   225
 
   Я не люблю провинциалок —
   жеманных жестов, постных лиц;
   от вялых страхов сух и жалок
   любовный их Аустерлиц.
   226
 
   Мы заняты делом отличным,
   нас тешит и греет оно,
   и ангел на доме публичном
   завистливо смотрит в окно.
   227
 
   Блажен, кому достался мудрый разум,
   такому все легко и задарма,
   а нам осталась радость, что ни разу
   не мучались от горя от ума.
   228
 
   В силу разных невнятных причин,
   вопреки и хуле и насмешке,
   очень женщины любят мужчин,
   равнодушных к успеху и спешке.
   229
 
   С каждым годом жить мне интересней,
   прочно мой фундамент в почву врыт,
   каждый день я радуюсь, как песне,
   оклику, что стол уже накрыт.
   230
 
   Чисто элегическое духа ощущение
   мы в конце недели рюмкой лечим,
   истинно трагическое мироощущение
   требует бутылки каждый вечер.
   231
 
   Люблю величавых застольных мужей —
   они, как солдаты в бою,
   и в сабельном блеске столовых ножей
   вершат непреклонность свою.
   232
 
   Под пение прельстительных романсов
   красотки улыбаются спесиво;
   у женщины красивой больше шансов
   на счастье быть обманутой красиво.
   233
 
   Чтобы сделались щеки румяней
   и видней очертания глаз,
   наши женщины, как мусульмане,
   совершают вечерний намаз.
   234
 
   На закате в суете скоротечной
   искра света вдруг нечаянно брызни —
   возникает в нас от женщины встречной
   ощущение непрожитой жизни.
   235
 
   Женившись, мы ничуть не губим
   себя для радостей земных,
   и мы жену тем больше любим,
   чем больше любим дам иных.
   236
 
   По-моему, Господь весьма жесток
   и вовсе не со всеми всеблагой:
   порядочности крохотный росток
   во мне он растоптал моей ногой.
   237
 
   Я прошел и закончил достаточно школ,
   но, переча солидным годам,
   за случайный и краткий азарта укол
   я по-прежнему много отдам.
   238
 
   Женщину глазами провожая,
   вертим головой мы не случайно:
   в женщине, когда она чужая,
   некая загадка есть и тайна.
   239
 
   В сезонных циклах я всегда
   ценил игру из соблюдения:
   зима – для пьянства и труда,
   а лето – для грехопадения.
   240
 
   Живое чувство, искры спора,
   игры шальные ощущения...
   Любовь – продленье разговора
   иными средствами общения.
   241
 
   Но чья она, первейшая вина,
   что жить мы не умеем без вина?
   Того, кто виноградник сочинил
   и ягоду блаженством начинил.
   242
 
   Что я смолоду делал в России? —
   Я запнусь и ответа не дам,
   ибо много и лет, и усилий
   положил на покладистых дам.
   243
 
   Я устал. Надоели дети,
   бабы, водка и пироги.
   Что же держит меня на свете?
   Чувство юмора и долги.
   244
 
   Мужчина должен жить не суетясь,
   а мудрому предавшись разгильдяйству,
   чтоб женщина, с работы возвратясь,
   спокойно отдыхала по хозяйству.
   245
 

   Болит, свербит моя душа,
   сменяя страсти воздержанием;
   невинность формой хороша,
   а грех прекрасен содержанием.
   246
 
   С неуклонностью упрямой
   все на свете своевременно;
   чем невинней дружба с дамой,
   тем быстрей она беременна.
   247
 
   Когда роман излишне длителен,
   то удручающе типичен,
   роман быть должен упоителен
   и безупречно лаконичен.
   248
 
   Не первопроходец и не пионер,
   пути не нашел я из круга,
   по жизни вели меня разум и хер,
   а также душа, их подруга.
   249
 
   В мечтах отныне стать серьезней,
   коплю серьезность я с утра,
   печально видя ночью поздней,
   что где-то есть во мне дыра.
   250
 
   Я знаю, куда сквозь пространство
   несусь на тугих парусах,
   а сбоку луна сладострастно
   лежит на спине в небесах.
   251
 
   Есть женщины осеннего шитья:
   они, пройдя свой жизненный экватор,
   в постели то слезливы, как дитя,
   то яростны, как римский гладиатор.
   252
 
   Думая о бурной жизни личной,
   трогаю былое взглядом праздным:
   все, кого любил я, так различны,
   что, наверно, сам бывал я разным.
   253
 
   Меняя в весе и калибре,
   нас охлаждает жизни стужа,
   и погрузневшая колибри
   свирепо каркает на мужа.
   254
 
   Непоспешно и благообразно
   совершая земные труды,
   я аскет, если нету соблазна,
   и пощусь от еды до еды.
   255
 
   В очень важном и постыдном повинны —
   так боимся мы себя обокрасть,
   что все время и во всем половинны:
   полуправда, полуриск, полустрасть.
   256
 
   Азартная мальчишеская резвость
   кипит во мне, соблазнами дразня;
   похоже, что рассудочная трезвость
   осталась в крайней плоти у меня.
   257
 
   Я мыслю и порочно, и греховно,
   однако повторяю вновь и вновь:
   еда ничуть не менее духовна,
   чем пьянство, вдохновенье и любовь.
   258
 
   Мы гуляем, поем и пляшем
   от рожденья до самой смерти,
   и грешнее ангелов падших —
   лишь раскаявшиеся черти.
   259
 
   Я давно для себя разрешил
   ту проблему, что ставит нам Бог:
   не жалею, что мог и грешил,
   а жалею того, кто не мог.
   260
 
   Предпочитая быть романтиком
   во время тягостных решений,
   всегда завязывал я бантиком
   концы любовных отношений.
   261
 
   Спалив дотла последний порох,
   я шлю свой пламенный привет
   всем дамам, в комнатах которых
   гасил я свет.
   262
 
   Люблю вино и нежных женщин,
   и только смерть меня остудит;
   одним евреем станет меньше,
   одной легендой больше будет.
   263
 
   Если я перед Богом не струшу,
   то скажу ему: глупое дело —
   осуждать мою светлую душу
   за блудливость истлевшего тела.
   264
 

Кто понял жизни смысл и толк, давно замкнулся и умолк

   Мы вчера лишь были радостные дети,
   но узнали мы в награду за дерзание,
   что повсюду нету рая на планете,
   и весьма нас покалечило познание.
   265
 
   Нас душило, кромсало и мяло,
   нас кидало в успех и в кювет,
   и теперь нас осталось так мало,
   что, возможно, совсем уже нет.
   266
 
   Не в силах никакая конституция
   устроить отношенья и дела,
   чтоб разума и духа проституция
   постыдной и невыгодной была.
   267
 
   По эпохе киша, как мухи,
   и сплетаясь в один орнамент,
   утоляют вожди и шлюхи
   свой общественный темперамент.
   268
 
   На исторических, неровных,
   путях заведомо целинных
   хотя и льется кровь виновных,
   но гуще хлещет кровь невинных.
   269
 
   Неистово стараясь прикоснуться,