Страница:
Воскресенье 21 -- Вчера разболелся правый локоть. Пробую опереться на деревянный подлокотник -- сильно жжет. В полдень снял пиджак и закатал рукав рубашки взглянуть, в чем дело. Кажется, отрывается одна из моих родинок. С родинками шутки плохи. Звоню врачу. Нет дома. Тем временем пришел столяр, и я показал ему почерневшую родинку. Это клещ, сказал столяр, и тут же вытащил его пинцетом, которым моя жена подправляет брови.
Понедельник 22 -- Посещал сельские церкви. Самое интересное в них -исповедальни. Устроены в виде ширмы с прямоугольным отверстием посредине. Оконце заделано жестяной перегородкой с массой дырочек, через которые протискиваются наши несчастные грехи. Однажды в полдень я присел на скамейку, где священник обычно исповедует прихожан. Церквушка стоит в запустении почти полвека. Передо мной алтарь. Деревянные подсвечники затянуты паутиной. Переносные лестницы, стремянки, прочий крестьянский скарб. Все в кучу вдоль растрескавшейся стены. На полу зеленоватая жижа -куриный помет, пятна плесени. Исповедальная ширма, отделяющая священника от грешника, крепится к стене. У меня перед глазами жестяной квадрат, и я вижу часть церквушки через светящиеся дырочки. Мне захотелось на удачу прильнуть ухом к решетке -- вдруг в одном из отверстий застряло признание какого-нибудь горемыки? Через некоторое время мне почудилось нечто, похожее на вздох.
Пятница 26 -- В огороде у Лизео проклюнулись клейкие листочки. Сам он сидит в плетеном кресле и любуется грядкой, едва тронутой зеленой рябью. Он признается мне, что смотрел кино лишь один раз в жизни. На площади в Пеннабилли. Однако самое сильное впечатление он испытал в 1911-ом году. Маленьким ребенком он гулял по полю и вдруг, откуда не возьмись, в небе возникло "страшное знамение". Оно было продолговатое, овальной формы. В деревне все перетрусили. Кто-то ударил в колокол. Вот он -- конец света. Прибежал сын Уникетты. Тот самый, который работает на почте. Объяснил, что это называется "дирижаблем".
Вторник 30 -- Вчера вечером заходили Ринальдо и Карла. Они только что вернулись из длительного путешествия по Китаю -- с рюкзаком за плечами. В их глазах до сих пор изумление. Особенно у Карлы -- она переживает происшествие, случившееся с ней где-то на юге Китая. Они остановились в деревне, жители которой кормятся с туристов. Кому починят обувь, кому залатают платье. Однажды после обеда сопровождающий их гид решил повести Ринальдо и Карлу с группой прибывших туристов в буддийский монастырь, расположенный на вершине горы, опоясывающей долину. Карла не решилась преодолеть бесконечный подъем по лестнице, ведущей к воротам монастыря, и гид предложил ей дожидаться остальных в маленьком гроте на берегу реки. Карла вошла под прохладные своды и оказалась в обществе двух китайцев -мужа и жены. Супруги возвращались домой из соседней деревни. Карле захотелось сфотографировать вид с обрыва. Для панорамной съемки надо было просунуть голову в узкую щель над стеной -- по правую сторону от входа в пещеру. Пытаясь втянуть голову обратно, Карла зацепила сережкой за торчащий из расщелины корешок. Жемчужина выпала и скатилась в воду. Река в этом месте была глубиной не более метра. Китаец заметил беду. Сей же час сбросил кеды, закатал брюки, соскочил в реку, достал со дна жемчужину и вручил законной владелице. Ошеломленная Карла поблагодарила китайца за изысканную восточную любезность. Позже гид поведал ей о том, что в прежние времена в гроте обитал удивительный дракон -- хранитель большой жемчужины. В ней отражалось сияние серебра и таинственный блеск перламутра. Жители окрестных деревень приходили полюбоваться чудесной жемчужиной. Однажды рыбак похитил драгоценность и увез в открытое море. Но вдали от своего грота и без присмотра дракона жемчужина потеряла блеск. Она потускнела и погасла. Видя это, рыбак принес жемчужину в грот, где к ней сразу вернулись волшебные свойства. С тех пор это место зовется -- Грот возвращенной жемчужины. Китайская легенда и случай с серьгой серьезно озадачили Карлу. Она спросила меня, нет ли здесь тайной связи. Вчера вечером мы повторили "иллюминацию" петербургского писателя и садовода второй половины XVIII века Болотова. Наловили светлячков и в саду, и в пойме Мареккьи. Потом принесли угасших жуков-светлячков и разбросали их в траве лужайки на склоне горы. С наступлением сумерек поляна засверкала тысячами огней, светящихся, как бриллианты.
МАЙ
Смеющиеся лепестки роз
Понедельник 6 -- Вместе с Сальваторе Джанелла вновь побывал в уникальной крепости XV века, построенной в виде черепахи архитектором Франческо ди Джорджо Мартини. В ее лабиринтах Паскуале Ротонди укрыл от немецких мародеров и разрушительных бомбардировок англо-американских союзников. великое множество картин мастеров итальянского Возрождения. Хитроумный план удался на славу. Ротонди был моим преподавателем в Урбино. Я часто вспоминаю его. Однажды я увидел Ротонди из окна верхнего этажа Университета. Летний вечер. Сверху профессор выглядит совсем маленьким. Шествует строго по прямой линии -- отделяющей краснокирпичную мостовую перед Палаццо Дукале от белого квадрата Университетской площади. Кажется, он шагает, опираясь только на пятки. Возможно, ему нравится представлять себя заправским канатоходцем. Неожиданно резко и нескладно, будто сорвавшись с проволоки, он поворачивает к входу в Палаццо Дукале.
Четверг 9 -- Я люблю бывать на развалинах заброшенных храмов. Воздух настоян на диких травах. Они растут по своей воле там, где встарь собирались толпы повергнутых в трепет прихожан. Все хотят исповедоваться. Хоть тысячу раз. Нашептывать о своих прегрешениях сквозь ржавые отверстия в решетке исповедальни. Проливные дожди и грозы подточили кровлю. Она обвалилась. Люди покинули святое место. Только трое -- два брата и сестра -- продолжали ходить в эту церковь. Истово молились, стоя по колено в крапиве. Двоих уже нет в живых. Третий приходит сюда только в непогоду. Шум дождевых струй, стекающих с зонта, напоминает человеческие голоса, и вроде не чувствуешь себя таким одиноким. Стою молча. Будто жду кого-то. Позавчера рядом со мной оказалась ссыльная княгиня -- Багратиони. В 22-ом коммунисты превратили ее в беженку. Как и тогда, в руке у нее пухлый саквояж, битком набитый фотокарточками. Воспоминания юности -- это единственное, что еще может ее утешить. Среди заросших травой руин мы вместе рассматриваем свидетельства ее придворного прошлого. Долгие путешествия в карете по Европе. В особенности -- Мариенбад. Это царь -- рядом с отцом, а это сестры. Они часто останавливались в Мариенбаде. На прощание мы расцеловались, как брат и сестра. Она ушла -- ее ждал сибирский лагерь.
В день рождения я получил подарок -- книгу в черном переплете, найденную в тибетском монастыре. Я не знаю языка, но достаточно раскрыть страницу, дождаться ветра и слова взмоют вверх.
Воскресенье 12 -- С годами меня все больше восхищают невежды. Я, конечно, не имею в виду невежество некоторых дипломированных специалистов, которые изо всех сил стараются скрыть пробелы в своем образовании. Я говорю о неведении подлинном, так сказать, изначальном, почвенном. Оно напоминает целину. Такое неведение способно творить чудеса. Оно -- род озарения, какое можно встретить разве что у сумасшедших и у детей. Феллини годами водил дружбу с людьми, находившимися на грани умопомешательства. Я был знаком только с двумя из них. Одного звали Фред. В былое время он обучался танцам и даже стал победителем бального конкурса на выносливость. Другой был давно вышедшим в тираж боксером. С раннего утра сидели они у Феллини под дверью. Ждали, когда впустят в дом. Войдя, первым делом опустошали холодильник. В знак признательности играли роль участливых и знающих толк слушателей. Федерико произносил свои монологи в полнейшей тишине. С деланным безразличием выслушивал их жалобы на жизнь. Правда, потом, так или иначе, устраивал все их проблемы. Внимание этих паяцев было необходимо, как воздух. Правда, в этом спектакле их роль практически ничем не отличалась от той, которую в нашей жизни играют кошки и прочие домашние животные. Во многих неистребимо желание иметь рядом того, кто слушает, не перебивая. Так возникает иллюзия физической защищенности. Всякий раз, когда Федерико собирался принять ванну, бывший боксер протягивал ему гирю и командовал: "Маэстро -- отжать медленно три раза". На этом утренняя гимнастика завершалась. Фред выслушивал Феллини, гримасничая и иногда сопровождая речи Федерико жестикуляцией. Этим он желал продемонстрировать свое неравнодушие и даже сопереживание монологам маэстро. Федерико вполне удовлетворяла эта скромная аудитория. Главное -- было перед кем излить горечь. Временами он в этом нуждался. В час послеполуденной летней дремоты, расположившись на диване в кабинете маэстро, Фред вполголоса живописал несчастья своей семьи и свои невзгоды. Федерико, надо полагать, успокаивался, внимая этой эпопее. Собственные его страдания, вызванные ночной бессонницей, отступали на второй план. В конце концов Фреда он препоручил Мастроянни. Тот на долгие годы взял его в нахлебники. Потом Фред куда-то пропал и умер. Так уходят коты -умирать подальше от дома. Для меня до сих пор загадка -- какую пищу могли дать отверженные ангелы-хранители таким художникам, как Федерико и Марчелло? Прошлой ночью возникло сомнение, не был ли какое-то время я сам на амплуа несведущего приживалы? В самом начале своей римской жизни, когда я ютился в окрестностях стадиона Фламинио, Федерико чуть ли не каждый день заезжал за мной. Мы отправлялись в Остию или Фреджене -- взглянуть на море. Он рассказывал о будущем фильме из жизни риминийских "вителлони" -- маменькиных сынков. Я внимательно слушал, а иногда говорил с ним на нашем диалекте -наполнял римский шум звуками родной речи. Они переносили Феллини в годы его юности, проведенные в Римини. По воскресеньям он брал меня в Чинечитта и доверял рубильник от Павильона No 5. Сам, не говоря ни слова, вышагивал по огромному пустому ангару. Я следовал за ним на некотором расстоянии, помогая ему блуждать в лабиринтах его фантазии. Теперь я часто навещаю глухие селения Вальмареккьи и беседую с одинокими стариками, воспринимающими мир по-крестьянски грубо и жестко. Наверное, это попытка припасть к целебному источнику их блаженного неведения.
Понедельник 20 -- С утра обхожу цветник. Кто-то поедает лепестки роз. Говорят -- виноваты улитки. Я ищу их под камнями. После ужина задремал в полутьме. Встал с полотняного кресла, заметив мелькнувшие в воздухе огоньки. Это светлячки, я никогда раньше не видел их в Пеннабилли. Потихоньку подхожу к сливе. Ей одиноко в самом глухом углу сада. Шаг, второй -- под ногой что-то хрустнуло. Это я раздавил улитку. Меня предупреждали, что улитки выползают из-под камней по ночам. Значит, отомстил за съеденные лепестки. В утешение говорю, что во всем виноваты ботинки -- не я. Отыскал на небе Большую Медведицу. Вчера один ученый сказал, что обычно лепестками роз питаются мелкие букашки с черным хитиновым панцирем.
В Париже, в компании африканцев, случайно увидел бывшую невесту сына. Двадцать лет с нашей первой встречи -- в то утро в ее волосах вилась лента, она казалась мне мотыльком, залетевшим на праздничный пир.
Четверг 23 -- Образом мыслей более всего я обязан небольшому дворику, обустроенному художником Федерико Морони, которому в то время вряд ли было больше двадцати. Крошечное пространство с трех сторон было замкнуто старыми стенами. С четвертой -- сетка. За -- ней Кампо Мелотти. Дворик утопал в узорчатой тени мускатного винограда и растущей посередине огромной смоковницы. В углу, под позеленевшей от времени черепицей, притаился курятник. Под дверцей была устроена лесенка. Спустившись по ступеням, куры принимались разгребать лапами влажную землю. Федерико ходил по дорожкам -расставлял седые валуны и осколки красного кирпича вдоль зарослей мяты и розмарина. Художник особенно любил показывать мне дворик в грибной дождь. Капли скользят по широким листьям смоковницы. Куры забиваются вместе с нами под навес. Мы смотрим друг на друга. Каким образом Морони попал в плен к этим восточным напевам? Большие винные ягоды созревают к середине лета. Шлепаются оземь. Курицы взапуски бегут клевать их. Сегодня мне не достает тех дней и его рассказов о Монтетиффи. Из-за снежных завалов он, тогда молодой учитель, проводил там по несколько месяцев. Теперь я редко встречаю Морони. Неуверенной походкой бредет он по Сант-Арканджело. Болтаются в пакетике мелкие покупки. Безмерна моя благодарность художнику, чьим трудом были освоены неизведанные пути. В наследство он завещал этот свой дар. Быть может, именно благодаря его урокам теперь я все чаще бываю в заброшенном городишке -- Трамареккья. Здесь тот же воздух, какой был в нашем дворике -за домом. В Трамареккье запустение, замшелые стены, дома без кровли. Внутри завалы битой черепицы и штукатурки. Безжизненный город, все равно что умолкшая флейта. В прежнее время городской шум и голоса усиливались созвучием улиц, переулков и площадей. Сегодня они безмолвны. Даже птичий гомон увязает в зарослях диких трав. Из зарослей не доносится ни малейшего отзвука. Любой звук ложится на землю, как стреляная гильза к ногам охотника. Однако в этих заброшенных мирках еще сохранились некоторые звуки, от которых пытается окончательно избавиться современная цивилизация. Можно услышать, например, поскрипывание кукурузных листьев в матрасе. Достаточно перевернуться с боку на бок во сне. Но синтетический комфорт проник даже в самые глухие деревушки. Никто не набивает теперь матрасов кукурузными листьями. Они годятся разве что в костер. Больше не на слуху шуршание сухой листвы. Вновь услышал его, когда из чулана вытащил свой старый тюфяк. Просушил на солнце. Листья раздышались и наполнились воздухом. Прилег полежать. В памяти ожили снегопады под характерный шелест в детской постели. В Трамареккье, заброшенном городе, и нашли приют звуки нищей крестьянской жизни. В его тишине хранятся осколки созвучий. Они в плену замкнутого пространства -- непроницаемых полостей, куда не поступает воздух. Они забились в трещины стен. Запечатаны паутиной и закупорены свалявшейся пылью. В этих тайниках отсутствуют даже мельчайшие поры. Однажды в сумерки я спустил диктофон внутрь пещеры. Вход в нее был завален щебенкой. В пещере до 1940 года обитал отшельник. Святой старец твердо верил, что размашистый и театральный жест от лукавого. По этой причине он ходил, руки скрестив на груди, и не позволял себе резких движений. Умер он на обочине проселочной дороги. Пещера его обвалилась после проливного дождя. Я прослушал запись. На фоне скрипов истлевшего дерева мне почудился тихий вздох. Бедный отшельник словно стенал: Господи, избавь нас от красоты. Мне захотелось расшифровать слова этой тихой молитвы. Однако на сей раз на пленке не оказалось ни слова. Отчего она размагнитилась? Или все это было игрой воображения? Я верил -мне удастся записать звуки, носимые ветром. Обошел Трамареккью в поисках звуков, запечатанных в замкнутом пространстве. Не могли же они сами, без меня, выбраться оттуда и рассыпаться в прах? Напрасный труд. Моим уловом были только звуки распада. Даже не звуки, а запахи. Например, запах плесени. Он вызывает в памяти звуки, которые слышал я бог весть когда. И все-таки я по-прежнему убежден -- воздух пропитан утраченными звуками. И в каких-то тайниках нашего внутреннего слуха, видимо, кроется грохот всемирного потопа.
Вторник 28 -- Вчера явилась девушка-почтальон, сдобная, крепко сбитая, соблазнительная. Ее лучезарная улыбка скрывала дрожь еще не осуществленных желаний. Летящая походка. Носок мягкой туфельки чувственно вонзается в садовую дорожку. Не пожелала войти в дом. Письма протянула через порог. Однако заметна какая-то, пусть не осознанная, игра. Она чуть придерживает письма, видимо, чтобы продлить общение. Или это всего лишь видение?
ИЮНЬ
Босиком по воде
Воскресенье 2 -- В четырех километрах от Фрегето одинокая хижина старика, живущего в обществе павлинов. По его словам, истоки Мареккьи (до сих пор ни один из них неизвестен ученым) находятся на "мокром лугу". Над ним держится постоянная тень. На травах непрерывно накапливается роса и подпитывает первый водоносный горизонт. Из него бьет родник. Старик направил меня к подножию Монте делла Дзукка на поиски луга. Наконец нашел указанное место. Вдруг провал в памяти. Кажется, время потекло по-другому. Как бы вспять. Прибыл к источнику на рассвете, а кругом уже наступили предзакатные сумерки. Присел на валун. Перед глазами крошечные радужные огоньки. Капли росы на концах травинок. Океан светлячков. То исчезают, то возникают вновь. Под ногами блестящая льдистая корка. Здесь никогда не бывает солнца. Капли росы не успевают просочиться в почву и быстро скатываются в расселину. В ней исток первого рукава Мареккьи. Каждому из нас может случиться побывать в том месте, где ощущаешь, что прибыл на конечную станцию. Встреча с этим лугом, обремененным росой, даровала мне это чувство.
Пятница 7 -- В трактире Фаттура оказался за одним столом с охотником. Тот начал объяснять, как лучше подстрелить скворца. В дни, когда дует холодный норд-ост. Ветер жмет птицу к земле. Скворец пытается согреться -земля еще теплая, а в холмистой местности легче укрыться от пронизывающего морского ветра. В хорошую погоду скворцы залетают чересчур высоко. Похожи на беспорядочно летящую дробь. Лучше, если бы всегда было лето -- сказал я. Он, хотя и с опозданием, понял, что я на стороне птиц.
Вторник 11 -- Часто неожиданно меня окутывает облако забытого аромата. Бывает, его дуновение вызывает воспоминания о далекой стране или навевает благотворные мысли. Вот истинные события, украшающие теперь мою жизнь. Прелый запах усеянной листьями улицы, перезвон струй в водосточной трубе. Несколько лет назад мы с Тарковским были в замке Сан-Лео. Как зачарованные, слушали потрескивание огня в камине. Горы за окном еще зеленели, хотя их уже и тронуло снегом. Тарковский закрыл глаза. Треск разгорающегося полена перенес его в родную деревню -- в Россию.
Суббота 15 --В моем возрасте я утратил веру в интригу романов или программные симфонические полотна. Не доверяю даже блеску таких городов, как Венеция. Мне нужны простые слова, которыми можно обмениваться, сидя у камина. Необходимо тайное присутствие природы. Думаю -- искусство было и останется навсегда наркотическим средством. Оно уводит прочь от твоей собственной жизни. В конце -- чужой населенный пункт. Хотелось бы вновь оказаться на тропах, которые ведомы человеку, не знающему грамоты. Там озарения крестьянских верований, поучительные истории сродни небывальщине -без притязаний на абсолютную истину.
Сегодня утром в спальной увидел, как из глубины зеркала глядит на меня та самая девочка -- с ведерком воды.
Четверг 20 -- Были в глухом, совершенно обособленном месте у подножия Миратойо. Разыскали две старых сливы. Плоды у них белые -- окончательно созреют недели через две. Сейчас они жесткие, как фарфоровые шарики.
Воскресенье 23 -- У меня был в гостях Чино Валентини. Он пришел с колосками, розами и охапкой душистых трав. Налил воды в старый умывальный тазик. Церемонно опустил в воду сначала розы, вокруг распределил все остальные дары. Прежде, чем дошла очередь до трав, предложил их ароматы на пробу. Я узнал -- травы Святой Луизы и Мадонны. По обычаю, существующему в Пеннабилли, завтра с утра нужно умыться этой водой.
Понедельник 24 -- Спустился во двор и зачерпнул настоянной на цветах и травах воды. Ополоснул лицо и глаза. Приятно упорно верить в то, во что не веришь. Трезвомыслие нашей цивилизации пустоголово -- из нее выброшено волшебство. Зачастую разумность и красота жизни таятся именно в заблуждениях. Осушил лицо, подставив его лучам. Солнце поднималось над гребнем Карпенья.
Из трещины в стене пустого дома сочатся сладкие капли -- дикие пчелы устроили здесь свои соты, но никто не пришел отведать их меда.
Четверг 27 -- Ночью приснился сон. Иду вдоль реки. Угодил в тростниковые заросли. Впереди перелесок. Затаил дыхание, как дикий зверь, который после стремительной гонки, наконец, нашел временное убежище. В ноздри ударил перегретый настой из остроконечных жухлых листьев. Время от времени листок срывается с дерева и планирует на мягкий прелый ковер. Ноги, как ватные. В глазах колыхание водорослей и тростника. Вдруг сильный шум и треск. Будто лесной обитатель пробирается сквозь валежник. Тоже избавляется от погони. Вглядываюсь -- какая-то туманная бесформенная масса. Медленно переворачивается с боку на бок. Располагаясь поудобней, подминает вздыбившийся по сторонам тростник. Похоже -- дикий кабан. Правда, сероватая щетина сверх меры плотная и глянцевитая, словно кашемировое пальто. Кряжистое существо похоже на человека. Скорее всего -- бродяга. Выбился из сил. Ищет пристанища. Я помешал. Ему пришлось встать. Он стыдливо отвернулся. Не хочет, чтобы узнали. Пальто и в самом деле из дорогой кашемировой ткани. Вполне господский вид. Какая сила заставила этого синьора искать убежища в тростниковых зарослях? Наверняка у него есть дом со всеми удобствами. Если бы я знал ответ, то сумел бы объяснить свое желание спрятаться в этом сумрачном лесу. Человек, на расстоянии вытянутой руки, был мне до боли знаком. Мелькнула догадка -- Феллини? Долго всматривался я в его фигуру. Но воротник дыбился и скрывал шею. Из-за этого вся фигура представляется тяжелой и неуклюжей. Однако пальто его. Он любил носить его. Федерико, ты? -- рискнул я. Спросил еле слышно, по-дружески и как бы намекая на то, что мы соучастники этого действа. Он обернулся и обнял меня... Что ты делаешь в этих дебрях? -- Я здесь случайно. Скрываюсь, где прийдется. Вот, приехал с русскими туристами. Захотелось взглянуть на Римини... Ведь все считают, что я похоронен именно здесь. -- Причем здесь русские? -- Вот уже три года, как я живу в Москве. Задумал сделать новый фильм. Поселился на окраине города. Живу инкогнито. Да меня и так не узнает никто... Объясняюсь по-английски. Говорю -- австралиец. Раньше в этой квартире обитала престарелая актриса. Две комнаты. Доверху набиты подушками и несметным количеством пудрениц и пуховок. По ночам, лежа в кровати я наслаждаюсь белизной снега за окном. Ее отсвет заливает всю комнату и скрадывает острые углы и грани. Мне повезло -- многие были всерьез огорчены моим, как считают они, безвозвратным уходом. Я до сих пор никому не открылся. Все принимают меня за скрытного загадочного иностранца -- В общем, тебе неплохо... Работаешь? -- Помнишь, до того как мы начали ленту "И корабль плывет", у нас был план сделать кое-что о конных карабинерах. Представляешь -- карабинеры в парадной форме! В России я вернулся к этой теме. Пусть это будет Красная площадь, 1925 год -- парад буденовских войск. Заметив, что я невнимательно слушаю, он переключился на детали: По брусчатке скачет кавалерия в остроконечных шлемах, мчатся тачанки с пулеметами, следом -- конная армия. Двадцать всадников в ряд. Красноармейская экипировка -- на груди красные застежки. Подбородок гордо вперед, во взоре мощь, все кони как на подбор, ровный цокот копыт. Хореография идеальна. Принимает парад сам Буденный -- на ахалкетинском коне. Гарцует перед публикой. На трибунах некуда яблоку упасть. Здесь верховные власти -- все в орденах и медалях. Вдруг один конь поскользнулся -- упал, свалив всадника наземь. Следом за первым конем попадали друг за другом -- второй, третий... Сущая свалка -- вперемежку копыта, сапоги, ягодицы, головы, знамена, шашки --ржание во всю площадь. Отчаянные попытки восстановить порядок. Все напрасно. В клочьях пены лошадиный круп. Извержение лошадиного помета. Давка -- всадники не успевают бросить поводья. Слетают остатки разодранной формы, соскакивают сапоги. Крик, топот, комья снега, шапки катятся к ногам Буденного. Смеркается. На площади не прерывается отчаянная борьба с взбунтовавшимися лошадьми -стремление спасти погибающий строй. Прожектора вырывают из темноты сцены отчаяния. Попеременно в слепящем луче -- свирепый лошадиный оскал, ляжки опутанных упряжью конников. Наконец, над толпой поднимаются фрагменты статуй. Голова Сталина катится по мостовой. Цепляется за брусчатку сталинская рука с трубкой в ладони. Гигантские буквы коммунистических призывов и лозунгов торчат над крышами. Мраморные плиты с позолоченными серпом и молотом. В общем -- вся незыблемая прежде символика вплетается на правах действующего лица в роковой финал. Обливается слезами Буденный на белом коне -- полный провал. Федерико умолкает. Ждет моего комментария. Браво, -- говорю я, -- вижу, тебя по-прежнему будоражит тема крушения миров. -- Знаешь, как всегда -- мы на стороне поверженных. Он выдержал продолжительную паузу и в знак расставания помахал рукой: Только никому об этом ни слова. На тыльной стороне ладони мелькнули табачного цвета родинки. Однажды мы их пересчитали -- ровно тридцать. Он осторожно шагнул в заросли и исчез в пыльном луче. Я бродил на окраине среди огромных и темных зданий. Дома высятся на подножиях из голубоватых облаков -- это отражение неба в пустотелых витринах первого этажа. Ночь из слипшихся гранул мокрого воздуха. Зыбкий свет фонарных желтков, будто чья-то рука забросала оконные стекла тухлыми яйцами. Карканье ворон обрушивает комья снега с редких деревьев. В сумерках меня преследует по пятам пьяный мужик. Прибавляю шагу. Ноги разъезжаются на льду. Кое-как добежал до подъезда. Неизвестный встает поперек дороги. Вытягивает из кармана продолговатый сверток. Пытается раскрыть его. Догадываюсь -- это нож! Зову на помощь. Голос сливается с вороньим карканьем. Меня не слышно. Мужик подсовывает мне сверток под нос. В ноздри бьет резкий запах дешевой колбасы. Прохожий по-приятельски советует: Колбаса -- что надо! Дуй в магазин, пока не закончилась. Он ушел. Я остался наедине со своими страхами, постепенно напряжение спало, а ноги стали, как ватные.
Понедельник 22 -- Посещал сельские церкви. Самое интересное в них -исповедальни. Устроены в виде ширмы с прямоугольным отверстием посредине. Оконце заделано жестяной перегородкой с массой дырочек, через которые протискиваются наши несчастные грехи. Однажды в полдень я присел на скамейку, где священник обычно исповедует прихожан. Церквушка стоит в запустении почти полвека. Передо мной алтарь. Деревянные подсвечники затянуты паутиной. Переносные лестницы, стремянки, прочий крестьянский скарб. Все в кучу вдоль растрескавшейся стены. На полу зеленоватая жижа -куриный помет, пятна плесени. Исповедальная ширма, отделяющая священника от грешника, крепится к стене. У меня перед глазами жестяной квадрат, и я вижу часть церквушки через светящиеся дырочки. Мне захотелось на удачу прильнуть ухом к решетке -- вдруг в одном из отверстий застряло признание какого-нибудь горемыки? Через некоторое время мне почудилось нечто, похожее на вздох.
Пятница 26 -- В огороде у Лизео проклюнулись клейкие листочки. Сам он сидит в плетеном кресле и любуется грядкой, едва тронутой зеленой рябью. Он признается мне, что смотрел кино лишь один раз в жизни. На площади в Пеннабилли. Однако самое сильное впечатление он испытал в 1911-ом году. Маленьким ребенком он гулял по полю и вдруг, откуда не возьмись, в небе возникло "страшное знамение". Оно было продолговатое, овальной формы. В деревне все перетрусили. Кто-то ударил в колокол. Вот он -- конец света. Прибежал сын Уникетты. Тот самый, который работает на почте. Объяснил, что это называется "дирижаблем".
Вторник 30 -- Вчера вечером заходили Ринальдо и Карла. Они только что вернулись из длительного путешествия по Китаю -- с рюкзаком за плечами. В их глазах до сих пор изумление. Особенно у Карлы -- она переживает происшествие, случившееся с ней где-то на юге Китая. Они остановились в деревне, жители которой кормятся с туристов. Кому починят обувь, кому залатают платье. Однажды после обеда сопровождающий их гид решил повести Ринальдо и Карлу с группой прибывших туристов в буддийский монастырь, расположенный на вершине горы, опоясывающей долину. Карла не решилась преодолеть бесконечный подъем по лестнице, ведущей к воротам монастыря, и гид предложил ей дожидаться остальных в маленьком гроте на берегу реки. Карла вошла под прохладные своды и оказалась в обществе двух китайцев -мужа и жены. Супруги возвращались домой из соседней деревни. Карле захотелось сфотографировать вид с обрыва. Для панорамной съемки надо было просунуть голову в узкую щель над стеной -- по правую сторону от входа в пещеру. Пытаясь втянуть голову обратно, Карла зацепила сережкой за торчащий из расщелины корешок. Жемчужина выпала и скатилась в воду. Река в этом месте была глубиной не более метра. Китаец заметил беду. Сей же час сбросил кеды, закатал брюки, соскочил в реку, достал со дна жемчужину и вручил законной владелице. Ошеломленная Карла поблагодарила китайца за изысканную восточную любезность. Позже гид поведал ей о том, что в прежние времена в гроте обитал удивительный дракон -- хранитель большой жемчужины. В ней отражалось сияние серебра и таинственный блеск перламутра. Жители окрестных деревень приходили полюбоваться чудесной жемчужиной. Однажды рыбак похитил драгоценность и увез в открытое море. Но вдали от своего грота и без присмотра дракона жемчужина потеряла блеск. Она потускнела и погасла. Видя это, рыбак принес жемчужину в грот, где к ней сразу вернулись волшебные свойства. С тех пор это место зовется -- Грот возвращенной жемчужины. Китайская легенда и случай с серьгой серьезно озадачили Карлу. Она спросила меня, нет ли здесь тайной связи. Вчера вечером мы повторили "иллюминацию" петербургского писателя и садовода второй половины XVIII века Болотова. Наловили светлячков и в саду, и в пойме Мареккьи. Потом принесли угасших жуков-светлячков и разбросали их в траве лужайки на склоне горы. С наступлением сумерек поляна засверкала тысячами огней, светящихся, как бриллианты.
МАЙ
Смеющиеся лепестки роз
Понедельник 6 -- Вместе с Сальваторе Джанелла вновь побывал в уникальной крепости XV века, построенной в виде черепахи архитектором Франческо ди Джорджо Мартини. В ее лабиринтах Паскуале Ротонди укрыл от немецких мародеров и разрушительных бомбардировок англо-американских союзников. великое множество картин мастеров итальянского Возрождения. Хитроумный план удался на славу. Ротонди был моим преподавателем в Урбино. Я часто вспоминаю его. Однажды я увидел Ротонди из окна верхнего этажа Университета. Летний вечер. Сверху профессор выглядит совсем маленьким. Шествует строго по прямой линии -- отделяющей краснокирпичную мостовую перед Палаццо Дукале от белого квадрата Университетской площади. Кажется, он шагает, опираясь только на пятки. Возможно, ему нравится представлять себя заправским канатоходцем. Неожиданно резко и нескладно, будто сорвавшись с проволоки, он поворачивает к входу в Палаццо Дукале.
Четверг 9 -- Я люблю бывать на развалинах заброшенных храмов. Воздух настоян на диких травах. Они растут по своей воле там, где встарь собирались толпы повергнутых в трепет прихожан. Все хотят исповедоваться. Хоть тысячу раз. Нашептывать о своих прегрешениях сквозь ржавые отверстия в решетке исповедальни. Проливные дожди и грозы подточили кровлю. Она обвалилась. Люди покинули святое место. Только трое -- два брата и сестра -- продолжали ходить в эту церковь. Истово молились, стоя по колено в крапиве. Двоих уже нет в живых. Третий приходит сюда только в непогоду. Шум дождевых струй, стекающих с зонта, напоминает человеческие голоса, и вроде не чувствуешь себя таким одиноким. Стою молча. Будто жду кого-то. Позавчера рядом со мной оказалась ссыльная княгиня -- Багратиони. В 22-ом коммунисты превратили ее в беженку. Как и тогда, в руке у нее пухлый саквояж, битком набитый фотокарточками. Воспоминания юности -- это единственное, что еще может ее утешить. Среди заросших травой руин мы вместе рассматриваем свидетельства ее придворного прошлого. Долгие путешествия в карете по Европе. В особенности -- Мариенбад. Это царь -- рядом с отцом, а это сестры. Они часто останавливались в Мариенбаде. На прощание мы расцеловались, как брат и сестра. Она ушла -- ее ждал сибирский лагерь.
В день рождения я получил подарок -- книгу в черном переплете, найденную в тибетском монастыре. Я не знаю языка, но достаточно раскрыть страницу, дождаться ветра и слова взмоют вверх.
Воскресенье 12 -- С годами меня все больше восхищают невежды. Я, конечно, не имею в виду невежество некоторых дипломированных специалистов, которые изо всех сил стараются скрыть пробелы в своем образовании. Я говорю о неведении подлинном, так сказать, изначальном, почвенном. Оно напоминает целину. Такое неведение способно творить чудеса. Оно -- род озарения, какое можно встретить разве что у сумасшедших и у детей. Феллини годами водил дружбу с людьми, находившимися на грани умопомешательства. Я был знаком только с двумя из них. Одного звали Фред. В былое время он обучался танцам и даже стал победителем бального конкурса на выносливость. Другой был давно вышедшим в тираж боксером. С раннего утра сидели они у Феллини под дверью. Ждали, когда впустят в дом. Войдя, первым делом опустошали холодильник. В знак признательности играли роль участливых и знающих толк слушателей. Федерико произносил свои монологи в полнейшей тишине. С деланным безразличием выслушивал их жалобы на жизнь. Правда, потом, так или иначе, устраивал все их проблемы. Внимание этих паяцев было необходимо, как воздух. Правда, в этом спектакле их роль практически ничем не отличалась от той, которую в нашей жизни играют кошки и прочие домашние животные. Во многих неистребимо желание иметь рядом того, кто слушает, не перебивая. Так возникает иллюзия физической защищенности. Всякий раз, когда Федерико собирался принять ванну, бывший боксер протягивал ему гирю и командовал: "Маэстро -- отжать медленно три раза". На этом утренняя гимнастика завершалась. Фред выслушивал Феллини, гримасничая и иногда сопровождая речи Федерико жестикуляцией. Этим он желал продемонстрировать свое неравнодушие и даже сопереживание монологам маэстро. Федерико вполне удовлетворяла эта скромная аудитория. Главное -- было перед кем излить горечь. Временами он в этом нуждался. В час послеполуденной летней дремоты, расположившись на диване в кабинете маэстро, Фред вполголоса живописал несчастья своей семьи и свои невзгоды. Федерико, надо полагать, успокаивался, внимая этой эпопее. Собственные его страдания, вызванные ночной бессонницей, отступали на второй план. В конце концов Фреда он препоручил Мастроянни. Тот на долгие годы взял его в нахлебники. Потом Фред куда-то пропал и умер. Так уходят коты -умирать подальше от дома. Для меня до сих пор загадка -- какую пищу могли дать отверженные ангелы-хранители таким художникам, как Федерико и Марчелло? Прошлой ночью возникло сомнение, не был ли какое-то время я сам на амплуа несведущего приживалы? В самом начале своей римской жизни, когда я ютился в окрестностях стадиона Фламинио, Федерико чуть ли не каждый день заезжал за мной. Мы отправлялись в Остию или Фреджене -- взглянуть на море. Он рассказывал о будущем фильме из жизни риминийских "вителлони" -- маменькиных сынков. Я внимательно слушал, а иногда говорил с ним на нашем диалекте -наполнял римский шум звуками родной речи. Они переносили Феллини в годы его юности, проведенные в Римини. По воскресеньям он брал меня в Чинечитта и доверял рубильник от Павильона No 5. Сам, не говоря ни слова, вышагивал по огромному пустому ангару. Я следовал за ним на некотором расстоянии, помогая ему блуждать в лабиринтах его фантазии. Теперь я часто навещаю глухие селения Вальмареккьи и беседую с одинокими стариками, воспринимающими мир по-крестьянски грубо и жестко. Наверное, это попытка припасть к целебному источнику их блаженного неведения.
Понедельник 20 -- С утра обхожу цветник. Кто-то поедает лепестки роз. Говорят -- виноваты улитки. Я ищу их под камнями. После ужина задремал в полутьме. Встал с полотняного кресла, заметив мелькнувшие в воздухе огоньки. Это светлячки, я никогда раньше не видел их в Пеннабилли. Потихоньку подхожу к сливе. Ей одиноко в самом глухом углу сада. Шаг, второй -- под ногой что-то хрустнуло. Это я раздавил улитку. Меня предупреждали, что улитки выползают из-под камней по ночам. Значит, отомстил за съеденные лепестки. В утешение говорю, что во всем виноваты ботинки -- не я. Отыскал на небе Большую Медведицу. Вчера один ученый сказал, что обычно лепестками роз питаются мелкие букашки с черным хитиновым панцирем.
В Париже, в компании африканцев, случайно увидел бывшую невесту сына. Двадцать лет с нашей первой встречи -- в то утро в ее волосах вилась лента, она казалась мне мотыльком, залетевшим на праздничный пир.
Четверг 23 -- Образом мыслей более всего я обязан небольшому дворику, обустроенному художником Федерико Морони, которому в то время вряд ли было больше двадцати. Крошечное пространство с трех сторон было замкнуто старыми стенами. С четвертой -- сетка. За -- ней Кампо Мелотти. Дворик утопал в узорчатой тени мускатного винограда и растущей посередине огромной смоковницы. В углу, под позеленевшей от времени черепицей, притаился курятник. Под дверцей была устроена лесенка. Спустившись по ступеням, куры принимались разгребать лапами влажную землю. Федерико ходил по дорожкам -расставлял седые валуны и осколки красного кирпича вдоль зарослей мяты и розмарина. Художник особенно любил показывать мне дворик в грибной дождь. Капли скользят по широким листьям смоковницы. Куры забиваются вместе с нами под навес. Мы смотрим друг на друга. Каким образом Морони попал в плен к этим восточным напевам? Большие винные ягоды созревают к середине лета. Шлепаются оземь. Курицы взапуски бегут клевать их. Сегодня мне не достает тех дней и его рассказов о Монтетиффи. Из-за снежных завалов он, тогда молодой учитель, проводил там по несколько месяцев. Теперь я редко встречаю Морони. Неуверенной походкой бредет он по Сант-Арканджело. Болтаются в пакетике мелкие покупки. Безмерна моя благодарность художнику, чьим трудом были освоены неизведанные пути. В наследство он завещал этот свой дар. Быть может, именно благодаря его урокам теперь я все чаще бываю в заброшенном городишке -- Трамареккья. Здесь тот же воздух, какой был в нашем дворике -за домом. В Трамареккье запустение, замшелые стены, дома без кровли. Внутри завалы битой черепицы и штукатурки. Безжизненный город, все равно что умолкшая флейта. В прежнее время городской шум и голоса усиливались созвучием улиц, переулков и площадей. Сегодня они безмолвны. Даже птичий гомон увязает в зарослях диких трав. Из зарослей не доносится ни малейшего отзвука. Любой звук ложится на землю, как стреляная гильза к ногам охотника. Однако в этих заброшенных мирках еще сохранились некоторые звуки, от которых пытается окончательно избавиться современная цивилизация. Можно услышать, например, поскрипывание кукурузных листьев в матрасе. Достаточно перевернуться с боку на бок во сне. Но синтетический комфорт проник даже в самые глухие деревушки. Никто не набивает теперь матрасов кукурузными листьями. Они годятся разве что в костер. Больше не на слуху шуршание сухой листвы. Вновь услышал его, когда из чулана вытащил свой старый тюфяк. Просушил на солнце. Листья раздышались и наполнились воздухом. Прилег полежать. В памяти ожили снегопады под характерный шелест в детской постели. В Трамареккье, заброшенном городе, и нашли приют звуки нищей крестьянской жизни. В его тишине хранятся осколки созвучий. Они в плену замкнутого пространства -- непроницаемых полостей, куда не поступает воздух. Они забились в трещины стен. Запечатаны паутиной и закупорены свалявшейся пылью. В этих тайниках отсутствуют даже мельчайшие поры. Однажды в сумерки я спустил диктофон внутрь пещеры. Вход в нее был завален щебенкой. В пещере до 1940 года обитал отшельник. Святой старец твердо верил, что размашистый и театральный жест от лукавого. По этой причине он ходил, руки скрестив на груди, и не позволял себе резких движений. Умер он на обочине проселочной дороги. Пещера его обвалилась после проливного дождя. Я прослушал запись. На фоне скрипов истлевшего дерева мне почудился тихий вздох. Бедный отшельник словно стенал: Господи, избавь нас от красоты. Мне захотелось расшифровать слова этой тихой молитвы. Однако на сей раз на пленке не оказалось ни слова. Отчего она размагнитилась? Или все это было игрой воображения? Я верил -мне удастся записать звуки, носимые ветром. Обошел Трамареккью в поисках звуков, запечатанных в замкнутом пространстве. Не могли же они сами, без меня, выбраться оттуда и рассыпаться в прах? Напрасный труд. Моим уловом были только звуки распада. Даже не звуки, а запахи. Например, запах плесени. Он вызывает в памяти звуки, которые слышал я бог весть когда. И все-таки я по-прежнему убежден -- воздух пропитан утраченными звуками. И в каких-то тайниках нашего внутреннего слуха, видимо, кроется грохот всемирного потопа.
Вторник 28 -- Вчера явилась девушка-почтальон, сдобная, крепко сбитая, соблазнительная. Ее лучезарная улыбка скрывала дрожь еще не осуществленных желаний. Летящая походка. Носок мягкой туфельки чувственно вонзается в садовую дорожку. Не пожелала войти в дом. Письма протянула через порог. Однако заметна какая-то, пусть не осознанная, игра. Она чуть придерживает письма, видимо, чтобы продлить общение. Или это всего лишь видение?
ИЮНЬ
Босиком по воде
Воскресенье 2 -- В четырех километрах от Фрегето одинокая хижина старика, живущего в обществе павлинов. По его словам, истоки Мареккьи (до сих пор ни один из них неизвестен ученым) находятся на "мокром лугу". Над ним держится постоянная тень. На травах непрерывно накапливается роса и подпитывает первый водоносный горизонт. Из него бьет родник. Старик направил меня к подножию Монте делла Дзукка на поиски луга. Наконец нашел указанное место. Вдруг провал в памяти. Кажется, время потекло по-другому. Как бы вспять. Прибыл к источнику на рассвете, а кругом уже наступили предзакатные сумерки. Присел на валун. Перед глазами крошечные радужные огоньки. Капли росы на концах травинок. Океан светлячков. То исчезают, то возникают вновь. Под ногами блестящая льдистая корка. Здесь никогда не бывает солнца. Капли росы не успевают просочиться в почву и быстро скатываются в расселину. В ней исток первого рукава Мареккьи. Каждому из нас может случиться побывать в том месте, где ощущаешь, что прибыл на конечную станцию. Встреча с этим лугом, обремененным росой, даровала мне это чувство.
Пятница 7 -- В трактире Фаттура оказался за одним столом с охотником. Тот начал объяснять, как лучше подстрелить скворца. В дни, когда дует холодный норд-ост. Ветер жмет птицу к земле. Скворец пытается согреться -земля еще теплая, а в холмистой местности легче укрыться от пронизывающего морского ветра. В хорошую погоду скворцы залетают чересчур высоко. Похожи на беспорядочно летящую дробь. Лучше, если бы всегда было лето -- сказал я. Он, хотя и с опозданием, понял, что я на стороне птиц.
Вторник 11 -- Часто неожиданно меня окутывает облако забытого аромата. Бывает, его дуновение вызывает воспоминания о далекой стране или навевает благотворные мысли. Вот истинные события, украшающие теперь мою жизнь. Прелый запах усеянной листьями улицы, перезвон струй в водосточной трубе. Несколько лет назад мы с Тарковским были в замке Сан-Лео. Как зачарованные, слушали потрескивание огня в камине. Горы за окном еще зеленели, хотя их уже и тронуло снегом. Тарковский закрыл глаза. Треск разгорающегося полена перенес его в родную деревню -- в Россию.
Суббота 15 --В моем возрасте я утратил веру в интригу романов или программные симфонические полотна. Не доверяю даже блеску таких городов, как Венеция. Мне нужны простые слова, которыми можно обмениваться, сидя у камина. Необходимо тайное присутствие природы. Думаю -- искусство было и останется навсегда наркотическим средством. Оно уводит прочь от твоей собственной жизни. В конце -- чужой населенный пункт. Хотелось бы вновь оказаться на тропах, которые ведомы человеку, не знающему грамоты. Там озарения крестьянских верований, поучительные истории сродни небывальщине -без притязаний на абсолютную истину.
Сегодня утром в спальной увидел, как из глубины зеркала глядит на меня та самая девочка -- с ведерком воды.
Четверг 20 -- Были в глухом, совершенно обособленном месте у подножия Миратойо. Разыскали две старых сливы. Плоды у них белые -- окончательно созреют недели через две. Сейчас они жесткие, как фарфоровые шарики.
Воскресенье 23 -- У меня был в гостях Чино Валентини. Он пришел с колосками, розами и охапкой душистых трав. Налил воды в старый умывальный тазик. Церемонно опустил в воду сначала розы, вокруг распределил все остальные дары. Прежде, чем дошла очередь до трав, предложил их ароматы на пробу. Я узнал -- травы Святой Луизы и Мадонны. По обычаю, существующему в Пеннабилли, завтра с утра нужно умыться этой водой.
Понедельник 24 -- Спустился во двор и зачерпнул настоянной на цветах и травах воды. Ополоснул лицо и глаза. Приятно упорно верить в то, во что не веришь. Трезвомыслие нашей цивилизации пустоголово -- из нее выброшено волшебство. Зачастую разумность и красота жизни таятся именно в заблуждениях. Осушил лицо, подставив его лучам. Солнце поднималось над гребнем Карпенья.
Из трещины в стене пустого дома сочатся сладкие капли -- дикие пчелы устроили здесь свои соты, но никто не пришел отведать их меда.
Четверг 27 -- Ночью приснился сон. Иду вдоль реки. Угодил в тростниковые заросли. Впереди перелесок. Затаил дыхание, как дикий зверь, который после стремительной гонки, наконец, нашел временное убежище. В ноздри ударил перегретый настой из остроконечных жухлых листьев. Время от времени листок срывается с дерева и планирует на мягкий прелый ковер. Ноги, как ватные. В глазах колыхание водорослей и тростника. Вдруг сильный шум и треск. Будто лесной обитатель пробирается сквозь валежник. Тоже избавляется от погони. Вглядываюсь -- какая-то туманная бесформенная масса. Медленно переворачивается с боку на бок. Располагаясь поудобней, подминает вздыбившийся по сторонам тростник. Похоже -- дикий кабан. Правда, сероватая щетина сверх меры плотная и глянцевитая, словно кашемировое пальто. Кряжистое существо похоже на человека. Скорее всего -- бродяга. Выбился из сил. Ищет пристанища. Я помешал. Ему пришлось встать. Он стыдливо отвернулся. Не хочет, чтобы узнали. Пальто и в самом деле из дорогой кашемировой ткани. Вполне господский вид. Какая сила заставила этого синьора искать убежища в тростниковых зарослях? Наверняка у него есть дом со всеми удобствами. Если бы я знал ответ, то сумел бы объяснить свое желание спрятаться в этом сумрачном лесу. Человек, на расстоянии вытянутой руки, был мне до боли знаком. Мелькнула догадка -- Феллини? Долго всматривался я в его фигуру. Но воротник дыбился и скрывал шею. Из-за этого вся фигура представляется тяжелой и неуклюжей. Однако пальто его. Он любил носить его. Федерико, ты? -- рискнул я. Спросил еле слышно, по-дружески и как бы намекая на то, что мы соучастники этого действа. Он обернулся и обнял меня... Что ты делаешь в этих дебрях? -- Я здесь случайно. Скрываюсь, где прийдется. Вот, приехал с русскими туристами. Захотелось взглянуть на Римини... Ведь все считают, что я похоронен именно здесь. -- Причем здесь русские? -- Вот уже три года, как я живу в Москве. Задумал сделать новый фильм. Поселился на окраине города. Живу инкогнито. Да меня и так не узнает никто... Объясняюсь по-английски. Говорю -- австралиец. Раньше в этой квартире обитала престарелая актриса. Две комнаты. Доверху набиты подушками и несметным количеством пудрениц и пуховок. По ночам, лежа в кровати я наслаждаюсь белизной снега за окном. Ее отсвет заливает всю комнату и скрадывает острые углы и грани. Мне повезло -- многие были всерьез огорчены моим, как считают они, безвозвратным уходом. Я до сих пор никому не открылся. Все принимают меня за скрытного загадочного иностранца -- В общем, тебе неплохо... Работаешь? -- Помнишь, до того как мы начали ленту "И корабль плывет", у нас был план сделать кое-что о конных карабинерах. Представляешь -- карабинеры в парадной форме! В России я вернулся к этой теме. Пусть это будет Красная площадь, 1925 год -- парад буденовских войск. Заметив, что я невнимательно слушаю, он переключился на детали: По брусчатке скачет кавалерия в остроконечных шлемах, мчатся тачанки с пулеметами, следом -- конная армия. Двадцать всадников в ряд. Красноармейская экипировка -- на груди красные застежки. Подбородок гордо вперед, во взоре мощь, все кони как на подбор, ровный цокот копыт. Хореография идеальна. Принимает парад сам Буденный -- на ахалкетинском коне. Гарцует перед публикой. На трибунах некуда яблоку упасть. Здесь верховные власти -- все в орденах и медалях. Вдруг один конь поскользнулся -- упал, свалив всадника наземь. Следом за первым конем попадали друг за другом -- второй, третий... Сущая свалка -- вперемежку копыта, сапоги, ягодицы, головы, знамена, шашки --ржание во всю площадь. Отчаянные попытки восстановить порядок. Все напрасно. В клочьях пены лошадиный круп. Извержение лошадиного помета. Давка -- всадники не успевают бросить поводья. Слетают остатки разодранной формы, соскакивают сапоги. Крик, топот, комья снега, шапки катятся к ногам Буденного. Смеркается. На площади не прерывается отчаянная борьба с взбунтовавшимися лошадьми -стремление спасти погибающий строй. Прожектора вырывают из темноты сцены отчаяния. Попеременно в слепящем луче -- свирепый лошадиный оскал, ляжки опутанных упряжью конников. Наконец, над толпой поднимаются фрагменты статуй. Голова Сталина катится по мостовой. Цепляется за брусчатку сталинская рука с трубкой в ладони. Гигантские буквы коммунистических призывов и лозунгов торчат над крышами. Мраморные плиты с позолоченными серпом и молотом. В общем -- вся незыблемая прежде символика вплетается на правах действующего лица в роковой финал. Обливается слезами Буденный на белом коне -- полный провал. Федерико умолкает. Ждет моего комментария. Браво, -- говорю я, -- вижу, тебя по-прежнему будоражит тема крушения миров. -- Знаешь, как всегда -- мы на стороне поверженных. Он выдержал продолжительную паузу и в знак расставания помахал рукой: Только никому об этом ни слова. На тыльной стороне ладони мелькнули табачного цвета родинки. Однажды мы их пересчитали -- ровно тридцать. Он осторожно шагнул в заросли и исчез в пыльном луче. Я бродил на окраине среди огромных и темных зданий. Дома высятся на подножиях из голубоватых облаков -- это отражение неба в пустотелых витринах первого этажа. Ночь из слипшихся гранул мокрого воздуха. Зыбкий свет фонарных желтков, будто чья-то рука забросала оконные стекла тухлыми яйцами. Карканье ворон обрушивает комья снега с редких деревьев. В сумерках меня преследует по пятам пьяный мужик. Прибавляю шагу. Ноги разъезжаются на льду. Кое-как добежал до подъезда. Неизвестный встает поперек дороги. Вытягивает из кармана продолговатый сверток. Пытается раскрыть его. Догадываюсь -- это нож! Зову на помощь. Голос сливается с вороньим карканьем. Меня не слышно. Мужик подсовывает мне сверток под нос. В ноздри бьет резкий запах дешевой колбасы. Прохожий по-приятельски советует: Колбаса -- что надо! Дуй в магазин, пока не закончилась. Он ушел. Я остался наедине со своими страхами, постепенно напряжение спало, а ноги стали, как ватные.