-- В общих чертах, да, -- подтвердил я. -- Трансляция, мгновенный перенос физических тел из одной ПВК2-координаты в любую другую.
   -- Без временного промежутка?
   -- Без.
   Исако поежилась.
   -- Чую, чую в этом какой-то подвох, -- протянула она задумчиво. -Расскажи-ка подробней.
   Я уже успел позабыть, какой въедливой умеет быть моя ласковая матушка, напрочь позабыл, что она тоже ученая и не лыком шита. Мне пришлось как следует потрудиться, пытаясь объяснить ей необъяснимое.
   -- Итак, -- сухо резюмировала она мое сообщение, -- ты и сам не имеешь представления, как это действует.
   -- Верно, -- признал я. -- Мы пока не понимаем, что происходит при переносе. Знаем только, что если помещаешь мышь в камеру номер один и создаешь поле, то -- как правило -- она тут же окажется в камере номер два, живая и невредимая. Вместе с клеткой, если только перед опытом мы не забыли посадить ее в клетку. Обычно забываем. Мыши у нас там шастают повсюду.
   --А что такое "мышь"? -- вмешался вдруг Утренний мальчуган из Третьего седорету, до сих пор тихо и внимательно слушавший то, что казалось ему похожим на удивительную новую сказку.
   -- А! -- улыбнулся я, чуток смущенный. Я уже успел забыть, что на Удане не знают мышей, а крысы здесь -- зубастые демоны, закадычные враги нарисованного кота. -- Крохотный, милый, пушистый зверек, -- пояснил я. -Родом с планеты, где родилась твоя бабушка Исако. Мыши -- лучшие друзья ученых. Они путешествуют по всем известным мирам.
   -- На маленьких-маленьких корабликах? -- с надеждой спросил малыш.
   -- Чаще все же на больших, -- ответил я. И малыш, удовлетворенно кивнув, умчался прочь.
   -- Хидео, -- начала моя мать, мгновенно перескакивая с одной темы на другую -- ужасающая черта женщин, думающих обо всем разом, своего рода мысленный чартнинг, -- а у тебя есть кто-нибудь?
   Криво улыбнувшись, я помотал головой.
   -- Вообще никого?
   -- Ну, жил я как-то год-другой вместе с одним парнем из Альтерры, -выдавил я смущенно. -- Мы крепко с ним сдружились; но сейчас он Мобиль. Ну и( разное прочее( то там, то сям. Совсем недавно, к примеру, пока жил в Ран'не, встречался с одной милашкой из Восточного Окета.
   -- Надеюсь, если ты все же изберешь судьбу космического скитальца, тебе встретится хорошая девушка-Мобиль, -- сказала мать. -- Вы могли бы жить с ней вместе. В парном браке. Так оно легче.
   "Легче чем что?" -- всплыл у меня вопрос, но задавать его вслух я не рискнул.
   -- Знаешь, мать, я уже сильно сомневаюсь, что когда-нибудь вообще выберусь дальше Хайна. Слишком погряз в этих делах с чартеном и бросать их пока не намерен. Если же нам удастся отладить аппаратуру, путешествия и вовсе станут пустяком. Отпадет нужда в жертвах вроде той, что принесла ты когда-то. Мир переменится, просто невообразимо переменится! Ты могла бы смотаться на Терру и обратно, допустим, на часок, и на все на это затратить ровно час, ни минутой больше.
   Исако задумалась.
   -- Если такое удастся осуществить, -- заговорила она задумчиво, даже морщась от напряженных усилии мысли, --то вы тогда( Вы скомкаете Галактику( Сведете Вселенную к( -- Она сложила пальцы левой руки щепотью.
   Я кивнул:
   -- Миля или световой год -- не будет никакой разницы. Расстояния исчезнут вообще.
   -- Такого просто не может быть, -- заметила мать после паузы. -Событийный ряд требует интервалов( Где имение, где вода( Не уверена, что вам удастся совладать с этим, Хидео. -- Она улыбнулась. -- Но ты все же попытайся!
   После этого мы с ней обсудили еще намеченную на завтра вечеринку в поместье Дрехе.
   Я не счел нужным рассказывать матери, что приглашал Таси, мою подружку из Восточного Окета, поехать в Удан вместе со мной и что она отказалась, деликатно известив меня, что нам самое время пожить раздельно. Ох, Таси, Таси( Типичная ки'Отка -- высокая и темноволосая, не жгучая брюнетка, как я сам, а помягче, как тени в ранних сумерках, -- она искусно, без обид погасила все мои протесты. "Знаешь, порой мне кажется, что ты влюблен в кого-то еще, -- заметила Таси к концу нашего объяснения. -- Может быть, в кого-то на Хайне? Может, в того парня с Альтерры, о котором рассказывал?" "Нет", -- ответил я ей тогда. Нет, -- думал теперь и сам. Я никогда никого не любил. Я просто не способен любить, теперь это уже совершенно ясно. Я слишком долго мечтал о судьбе галактического скитальца без прочных связей, затем слишком долго трудился в чартен-лаборатории, повенчанный единственно со своей проклятой теорией невозможного. Где тут место для любви, где время?
   Но почему все же я так хотел захватить Таси с собой в Удан?
   В дверях дома меня тихо приветила женщина лет сорока, вовсе не девчушка, которую я знал когда-то, высокая, уже далеко не худая, но по-прежнему нетипичная, ни с кем не сравнимая -- Исидри. Какие-то безотлагательные дела по хозяйству помешали ей прийти на станцию вместе с остальными. Одетая в видавший виды комбинезон, как будто только что с полевых работ, с волосами, уже тронутыми сединой, заплетенными в тяжелую косу, Исидри стояла в широком деревянном проеме, как некий символ Удана в отполированной временем рамочке -- душа и тело тридцативекового поместья, его преемственность, сама жизнь. В ее руках было все мое детство, и она снова дружелюбно протягивала их мне.
   -- Добро пожаловать домой, Хидео, -- сказала Исидри с улыбкой, затмившей солнечный полдень. Проведя меня за руку в дом, она мягко добавила: -- Я выселила детей из твоей старой мансарды. Мне казалось, что там тебе будет уютнее, не возражаешь?
   И снова она расцвела в улыбке, излучавшей физически ощутимое тепло, щедрость женщины в самом соку, замужней, удовлетворенной, живущей полнокровной жизнью. Я не нуждался более в Таси, как в щите от Исидри. Мне вовсе не следовало ее опасаться. Исидри не держала на меня никакого зла, не испытывала передо мной ни тени смущения. Она любила меня прежнего, теперь же перед нею стоял совсем иной человек. Неуместным было бы также и мне испытывать смущение или какой-то стыд. Я и не ощущал ничего, кроме старой доброй приязни тех давних лет, когда мы вместе с нею бродили, играли, работали, мечтали -- двое неразлучных питомцев Удана.
   Итак -- я обосновался в своей старой комнатушке под самой кровлей. На первый взгляд новыми в ней были только оконные шторы цвета ржавчины. Обнаружив под стулом в чулане забытую игрушку, я словно бы снова окунулся в далекое детство, когда сам разбрасывал вещи повсюду -- чтобы обнаружить их только сейчас, спустя многие годы. В четырнадцать, сразу после обряда конфирмации, я тщательно вырезал свое имя на глубоком подоконнике слухового окошка среди множества угловатых иероглифов моих бесчисленных предшественников. Теперь я отыскал свой автограф. Его окружали кое-какие добавления. Под четким, аккуратным "Хидео", обрамленным моим личным гербом, цветком одуванчика, было криво накарябано "Дохедри", а рядом -- изящный трехфронтонный символ нашего дома. На меня накатило неодолимое чувство, будто я жалкий пузырек на поверхности Оро, мимолетная искорка в бесконечной череде веков Удана, в неизменном его бытии в этом стабильнейшем из миров -чувство, полностью опровергающее мою индивидуальность и в то же время ее утверждающее. Все ночи моего пребывания дома в тот визит я засыпал как убитый, как не спал уже годы, мгновенно проваливаясь в пучину сновидений -чтобы проснуться ярким летним утром обновленным и голодным, точно новорожденный.
   Никому из детей не исполнилось еще и двенадцати, и они обучались пока в домашней школе. Исидри, преподававшая литературу и религию, а также исполнявшая обязанности директора, пригласила меня рассказать им о Хайне, о СКОКС-путешествиях, о темпоральной физике -- о чем мне только будет угодно. Гостящего в ки'Отском поместье всегда приспособят к какому-нибудь полезному делу. Но Вечерний дядюшка Хидео, постоянно готовый к проказам, сумел стать любимцем всей детворы. То тележку для ямсусей смастерит, то захватит детей поудить с большой лодки, управлять которой им еще не по силам, а не то поведает сказку об удивительной волшебной мышке, которая умела находиться в двух разных местах одновременно. Я поинтересовался как-то, рассказывала ли им бабушка Исако историю о нарисованном коте, который, ожив ночью, расправился с демоническими крысами. "И вся его молда наутло была ЗАМУЛЗАНА!" -- с восторгом подхватила малютка Мисако. Но легенду о Юрасиме они не слыхали.
   -- Почему ты не рассказала детям о "Рыбаке из Внутриморья"? -- спросил я как-то у матери.
   -- О, то была твоя история. Ты обожал ее, -- ответила она мне со светлой улыбкой.
   В следующий миг я встретил взгляд Исидри, спокойный и ясный, и в то же время чем-то озабоченный.
   Зная, что мать годом ранее перенесла серьезную операцию на сердце, я в тот же вечер, когда мы вместе с Исидри проверяли домашние задания старшего "класса", спросил у нее:
   -- Как ты думаешь, Исако вполне оправилась от своих болячек?
   -- С тех пор как ты приехал домой, ее не узнать. Но( даже не знаю. Ведь Исако серьезно пострадала еще в детстве -- от ядов в биосфере Терры. Врачи говорят, что угнетена ее иммунная система. Но она ведь такая терпеливая. И скрытная. Чересчур скрытная.
   -- А Тубду -- ей разве не надо заменить легкие?
   -- Пожалуй. Время не щадит никою из четверых, но с годами растет и их упрямство( Ты все же присматривай за Исако. Потом расскажешь.
   И я стал приглядывать за матерью. Через несколько дней доложил, что выглядит она бодрой и решительной, порой даже несколько деспотичной, и что никаких признаков скрытой боли, беспокоившей Исидри, я не заметил. Исидри просияла.
   -- Исако говорила мне как-то, -- поделилась она, -- что любая мать связана с ребенком тончайшей нитью, незримой пуповиной, которая может без всякого труда растянуться на любое расстояние, даже на световые годы. Я заметила тогда, что это, должно быть, больно, но она возразила: "Нет-нет, что ты, совсем не больно, она все тянется и тянется -- никогда не оборвется". Мне все же кажется, что это должно быть болезненно. Но -- не знаю. Детей у меня нет, а сама я никогда не уезжала от матери дальше, чем на два дня пути -- Исидри снова улыбнулась и добавила от чистого сердца: -- Я чувствую, что люблю Исако больше всех, больше собственной матери, сильнее даже, чем Конеко(
   Затем Исидри вдруг заторопилась показывать сыну Сууди, как налаживают таймер ирригационного контроля. Она служила деревенским гидрологом, а для поместья Удан -- еще и эйнологом. Вся жизнь ее была заполнена делами и родственными узами -- светлая и неизменная череда дней, времен года, лет. Она плыла по жизни, как плавала в детстве в реке -- воистину что рыба в воде. Своих детей не имела, но все дети кругом были ее детьми. Любовь Исидри и Конеко была едва ли не прочнее той, что некогда связала их матерей. Чувство, которое Исидри питала к собственному высокоученому супругу, казалось безмятежным и исполненным почтения. Я предположил было, что сексуальный акцент в жизни последнего надает на Ночной марьяж с моим старым дружком Сотой, но Исидри действительно искренне почитала мужа и во всем полагалась на его духовное наставничество. Я же находил его проповеди малость занудными и весьма, весьма спорными -- но что понимал я в религии? Не посетив за долгие годы ни единой службы, я чувствовал себя не в своей тарелке даже в домашней часовне. Даже в собственном доме ощущал я себя чужаком. Просто избегал признаваться в том самому себе.
   Месяц, проведенный дома, запомнился мне как время блаженной праздности, под конец, впрочем, изрядно поднадоевшей. Чувства мои притупились. Отчаянная ностальгия, романтические ощущения судьбоносности каждою мига канули в прошлое, остались с тем, двадцатилетним Хидео. Хотя я и стал нынче моложе всех моих прежних сверстников, я все же оставался зрелым мужчиной, избравшим свой путь, удовлетворенным работой, в ладу с самим собой. Между прочим, я как-то даже сложил небольшую поэму для домашнего альбома, суть которой именно в необходимости следовать избранному пути. Когда я снова собрался в дорогу, то обнял и расцеловал всех и каждого -- бесчисленные прикосновения щек, мягкие и пожестче. На прощанье заверил родных, что если останусь по работе на О -- а это казалось пока вполне вероятным, -- то обязательно навещу их зимой. По пути, в поезде, пробивающемся сквозь лесистые холмы к Ран'ну, я легкомысленно воображал себе эту грядущую зиму, свой приезд и домочадцев, за полгода ничуть не переменившихся; давая волю фантазии, воображал также и свой возможный приезд через очередные восемнадцать лет, а то и позднее -- к тому времени кое-кому из родных суждено кануть в небытие, и появятся новые, незнакомые лица, но Удан, рассекающий волны Леты, как мрачный трехмачтовый парусник, навсегда останется моим отчим домом. Всякий раз когда я лгал самому себе, на меня нисходило особое вдохновение.
   Прибыв в Ран'н, я первым делом отправился в Тауэр-Холл проверять, что там наворотили мои архаровцы. Собрав коллег после своей неожиданной, но благодушной ревизии за банкетным столом -- а я захватил с собою в лабораторию здоровенную бутыль уданского кедуна пятнадцатилетней выдержки, целым ящиком которого снабдила меня предусмотрительная Исидри, великая мастерица по части изготовления вин, -- я затеял в непринужденной обстановке коллективную мозговую атаку по поводу последних известий, как раз накануне полученных из Анарреса: тамошние ученые предлагали весьма неожиданный принцип "неразрывности поля". Затем с головой, с отвычки распухшей от физики, я побрел по ночному Ран'ну к себе в Новый Квартал, немного почитал и лег в постель. Выключив свет, ощутил, как темнота, заполонившая комнату, просачивается и в меня. Где я? Кто я? Одиночка, чужой среди чужих, каким был десять лет и каким обречен остаться теперь уже навсегда. На той планете или на иной -- какая, к лешему, разница? Никто, ничто и ничей. Разве Удан -- мой дом? Нет у меня дома, нет семьи, нет, да и не было никогда. Не было будущего, не было судьбы -- не более, чем у пузырька на орбите речною омута. Вот он есть, а вот его нет. И следа не осталось.
   Снова, не в силах выносить темноту, я включил свет, но стало только хуже. В растрепанных чувствах, я свесил с кровати ноги и горько зарыдал. И не мог остановиться. Просто жутко, до чего порой может докатиться взрослый мужик -- уже совершенно обессиленный, я все трясся и трясся, и захлебывался рыданиями. Лишь через час-другой сумел я взять себя в руки, утешив себя простой детской фантазией, как случалось в уданском прошлом. Вообразил, как утром звоню Исидри и прошу ее о духовном руководстве, о храмовой исповеди, которой я давно жаждал, но все никак не решался, и что я с незапамятных времен не участвовал в Дискуссиях, но теперь жутко нуждаюсь в том и прошу о помощи. Цепляясь за эту мысль как за спасительную соломинку, я сумел унять свою ужасную истерику и лежал так в полном изнеможении до первых проблесков рассвета.
   Конечно же, я не стал никому звонить. При свете дня мысль, что ночью уберегла меня от отчаяния, показалась совершенно нелепой. К тому же я был уверен: стоит позвонить, Исидри тут же помчится советоваться со своим преподобным муженьком. Но, понимая, что без помощи мне уже не обойтись, я все же отправился на исповедь в храм при Старой Школе. Получив там экземпляр Первых Дискуссий и внимательно перечитав его, я присоединился к текущей Дискуссионной группе, где малость отвел себе душу. Наша религия не персонифицирует Творца, главный предмет наших религиозных Дискуссий -мистическая логика. Само наименование нашего мира -- первое слово самого Первого Аргумента, а наш священный ковчег -- голос человека и человеческое сознание. Листая полузабытые с детства страницы, я вдруг постиг, что все это ничуть не менее странно, чем теория моего безумного чартен-перехода, и в чем-то даже сродни ему, как бы дополняет. Я давно слыхал -- правда, никогда не придавая тому особого значения, -- что наука и религия у китян суть аспекты единого знания. А теперь вдруг задумался, уж не универсальный ли это закон?
   Я стал скверно спать по ночам, а часто и вовсе не мог заснуть. После уданских разносолов еда в колледже казалась мне абсолютно пресной, и я потерял аппетит. Но наша работа, моя работа, продвигалась успешно, чертовски успешно, даже слишком.
   -- Хватит с нас мышей, -- заявила как-то раз Гвонеш голосом ансибля с Хайна. -- Пора переходить к людям.
   -- Начнем с меня? -- вскинулся я.
   -- С меня! -- отрезала Гвонеш.
   И директор важнейшего проекта собственной персоной начала скакать, точно блоха, -- сперва из одного угла лаборатории в другой, затем из корпуса-1 в корнус-2, и все это без затрат времени, исчезая в одной лаборатории и мгновенно появляясь в другой -- рот до ушей.
   -- Ну и каковы же ощущения? На что похоже? -- приставали к Гвонеш все как один.
   -- Да ни на что! -- пожимала плечами та.
   Последовали бесконечные серии экспериментов; мыши простые и мыши летучие транслировались на орбиту Be и обратно; команда роботов совершала мгновенные перемещения сперва с Анарреса в Уррас, затем с Хайна на Be и, наконец, назад на Анаррес -- всего двадцать два световых года. Но когда в конечном итоге, судно "Шоби" с экипажем из десяти человек, переправленное на орбиту какой-то захудалой планеты в семнадцати световых годах от Be, вернулось (слова, означающие передвижения в пространстве, мы употребляем здесь, естественно, в переносном смысле) лишь благодаря заранее продуманной процедуре погрузки, а жизнь астронавтов от своего рода психической энтропии, необъяснимого сдвига реальности, "хаос-эффекта", спасло чистейшее чудо, мы все испытали шок. Эксперименты с высокоорганизованными формами материи снова завели нас в тупик.
   -- Какой-то сбой ритма, -- предположила Гвонеш по ансибль-связи (аппарат на моем конце выдал нечто вроде "с собой пол-литра"). В памяти всплыли слова матери: "Событийный ряд не бывает без промежутков". А что она там добавила после? Что-то про имение возле воды. Но мне решительно следовало избегать воспоминаний об Удане. И я стремился выдавить их из своей памяти. Стоило мне расслабиться, как где-то в самой глубине моею тела, в мозге костей, если не глубже, вновь выкристаллизовывался давешний леденящий ежик, и меня опять начинало колотить, как насмерть перепуганное животное.
   Религия помогала укрепиться в сознании, что я все же часть некоего Пути, а наука позволяла растворить позывы отчаяния в работе до упаду. Осторожно возобновленные эксперименты шли пока с переменным успехом. Весь исследовательский персонал на Be, как поветрием, охвачен был новой психофизической теорией некоего Далзула с Терры, в нашем деле новичка. Весьма жаль, что я не успел познакомиться с ним лично. Как он и предсказывал, использование эффекта неразрывности поля позволяло ему в одиночку перемещаться без всяких нежданных сюрпризов, сперва локально, затем с Be на Хайн. За сим последовал знаменитый скачок на Тадклу и обратно. Но уже из второго путешествия туда трое спутников Далзула вернулись без лидера. Он опочил в этом самом дальнем из известных миров. Нам в лабораториях отнюдь не казалось, что смерть Далзула каким-то образом связана с той самой психоэнтропией, которую мы официально назвали "хаос-эффектом", но трое живых свидетелей подобной уверенности не разделяли.
   -- Возможно, Далзул был прав. Один человек зараз, -- передала Гвонеш и снова стала проводить опыты на самой себе, как на "жертвенном агнце" (выражение, завезенное с Терры). Используя технологию неразрывности, она в четыре "скока" совершила вокруг Be угловатый виток, занявший ровно тридцать две секунды, необходимые исключительно на установку следующих координат. "Скоком" мы уже успели окрестить перемещение в реальном пространстве без сдвига по времени. Довольно лежомысленно, по-моему. Но ученые порой любят утрировать.
   У нас на О по-прежнему были кое-какие нелады со стабильностью двойного поля, коими я и занялся вплотную сразу по прибытии в Ран'н. Назревал момент дать нашей аппаратуре опытную проверку -- терпение людское не беспредельно, да и жизнь сама чересчур коротка, чтобы вечно перетасовывать схемы. И в очередной беседе с Гвонеш но ансиблю я запустил пробный шар:
   -- Пора бы уже и мне заскочить к вам на чашку чая. А затем сразу обратно. Я клятвенно заверил родителей, что непременно навещу их зимой.
   Ученые порой любят маленько утрировать.
   -- А ты устранил уже ту морщинку в своем поле? -- спросила Гвонеш -- Ну ту вроде двойной брючной складки?
   -- Все отутюжено аммар! -- расшаркался я.
   -- Что ж отлично, -- сказала Гвонеш, не страдавшая привычкой задавать один и тот же вопрос дважды. -- Тогда заходи.
   Итак -- мы спешно синхронизировали наши усовершенствованные ансибль поля для устойчивой чартен связи вот я стою в меловом круге нацарапанном на пластиковом полу Лаборатории чартен-поля в Ран'не, за окнами тусклый осенний полдень -- а вот уже стою внутри мелового круга в лаборатории Чартен центра на Be, за окнами полыхает летний закат, дистанция -- четыре и две десятых светового года, время на переход -- нуль.
   -- Как самочувствие? -- поинтересовалась Гвонеш, встретив меня сердечным рукопожатием. -- Молодец, отважный ты парень, Хидео, добро пожаловать на Be!' Рады снова видеть тебя, дорогой. Отутюжено, говоришь, а?
   Потрясено икнув, я машинально вручил ей заказанную пол-литру кедуна-49, которую всего лишь миг назад прихватил с собой в "дорогу" с лабораторного стола на Be.
   Я предполагал, если только вообще доберусь, немедленно чартен-нуть обратно, но Гвонеш и остальные задержали меня для теоретических дискуссии и всесторонней проверки чартен связи. Теперь то я уже ничуть не сомневаюсь, что сверхъестественное чутье, которым всегда отличалась Гвонеш шептало ей что то на ухо, ее все еще продолжали тревожить морщинки и складки на брюках Тьекунана Хидео.
   -- Как-то это( неэстетично -- заметила она.
   -- Однако же работает, -- возразил я.
   -- Сработало, -- уточнила Гвонеш.
   За исключением желания доказать дееспособность своего поля, я не имел особой охоты немедленно возвращаться на О. Спалось мне лучше на Be, куда как лучше, однако казенная пища оставалась безвкусной и здесь, а когда я не был занят делом, меня но прежнему угнетали страхи -- неотвязное воспоминание о той кошмарной ночи, за время которой я пролил так много слез без причины. Но работа продвигалась на всех парах.
   -- Как у тебя с сексом, Хидео! -- спросила Гвонеш однажды, когда мы остались в лаборатории одни: я -- развлекаясь с очередными колонками цифр, она -- дожевывая очередной бутерброд из буфетной упаковки.
   Вопрос застал меня абсолютно врасплох. Я прекрасно понимал, что звучит он нахально только в силу свойственной Гвонеш привычки всегда резать правду матку. Но ведь она никогда еще не спрашивала у меня ни о чем подобном. Ее собственная личная жизнь, как и она сама, всегда оставались для нас тайной за семью печатями. Даже слово "секс" никто и никогда от нее не слыхал, не говоря уже о том, чтобы осмелиться предложить ей развлечение подобною рода.
   Заметив мою отвисшую челюсть, Гвонеш прожевав кусок, добила меня:
   -- В смысле, как часто?
   Я икнул. Понимая уже, что вопрос Гвонеш отнюдь не предложение завалиться с ней в койку, скорее просто некий особый интерес к моему житью бытью, я все равно не находился с ответом.
   -- По моему, в твоей жизни образовалась какая то морщинка. Вроде лишней складки на брюках, -- заметила Гвонеш. -- Извини. Сую нос не в свое дело.
   Желая уверить ее, что ничуть не обиделся. я выдавил из себя принятый на О церемонный оборот:
   -- Чту ваши благие намерения, аммар.
   Гвонеш уставилась на меня в упор, что случалось крайне редко, -пристальный взгляд серых глаз на вытянутом костистом лице, чуть смягчавшемся к подбородку.
   -- Может, тебе пора вернуться на О? -- спросила она.
   -- Не знаю. Здесь тоже вроде бы ничего(
   Гвонеш кивнула. Она никогда никою ни о чем не переспрашивала.
   -- Ты уже прочел доклад Харравена? -- Темы она меняла с той же быстротой и безаппеляционностью, как и моя мать.
   Ладно, думал я, вызов брошен. Гвонеш созрела для очередной проверки моего поля. Почему бы и нет? В конце концов, я ведь буквально за минуту могу смотаться в Ран'н и вернуться обратно, если, конечно, захочу возвращаться, а лаборатория потянет расходы. Хотя чартнинг, подобно ансибль связи, и работает в основном за счет инертной массы, однако установка ПВК координат, очистка камер и поддержание поля в стабильном состоянии требовали колоссальных затрат местной энергии. Но ведь это предложение самой Гвонеш, стало быть, денежки у нас пока не перевелись. И я решился:
   -- Как насчет скачка туда и обратно?
   -- Заметано, -- сказала Гвонеш. -- Завтра.
   Итак -- на другой день, свежим осенним утречком я стою в меловом круге в лаборатории чартена на Be, одна нога здесь а другая(
   (мерцание, радужные круги в глазах, толчок -- сердечный спазм -- сбой вселенскою такта(
   (в темноте. Темнота. Темное помещение. Лаборатория? Да, лаборатория -нащупав световую панель, я машинально щелкнул выключателем. В потемках был уверен, что по-прежнему нахожусь на Be. При свете понял -- это не так. Я не знал, что это. Не знал, где я. Все вокруг вроде бы знакомо, и все же( все же( Может, биолаборатория? Образцы в банках, обшарпанный электронный микроскоп, на краю помятого медного кожуха товарный знак в форме лиры( Стало быть, я все-таки на О. В какой-то лаборатории одного из зданий Научного центра в Ран'не? Пахло, как обычно пахнет зимней ночью во всех старых зданиях Ран'на, -- дождем и сыростью. Но как мог я промахнуться мимо приемного контура, тщательно прорисованного мелом на полу лаборатории в Тауэр-Холле? Должно быть, сдвинулось само поле. Пугающая, невозможная мысль.