Страница:
Гунин Лев
Избранник
Лев Гунин
Избранник
Володе Голубу
В солнечный осенний день по проспекту шел человек с матерчатой сеткой, ритмично покачивавшейся у него в руке. В сетке с краю, на самом верху, лежала книга румынского писателя Ливиу Ребряну. Рядом покоилось издание открыток с репродукциями живописи, обернутых обложкой с заголовком, а ниже дребезжал массивный портсигар, открытый и без сигарет. В углу сетки стояла недопитая бутылка молока, а на самом дне лежал, скрытый от взоров, невидимый шестизарядный револьвер.
Человек этот нес свою сетку так, как обычно респектабельные люди носят супермодерный "кейс" с деловыми бумагами, принадлежностями их фешенебельного мира. Он был высок ростом, шел прямо держа голову и глядя прямо перед собой. Возраста он был неопределенного, так как зарос густой черной бородой до самого верха щек. На носу у него сидели очки с темными стеклами, а волосы были и аккуратно, и как-то небрежно расчесаны.
Он шел в сторону магазинов, туда, где две девицы в белых халатах бойко продавали горячие пирожки, где у киоска собралась уже толпа людей, расхватывающих польские и немецкие журналы, и "Литературную газету", а торговля в окошечке "Спортлото" шла особенно хорошо.
Часы на стене как раз показали полдень. Он бросил на них взгляд и прошел под ними во вход одного из больших магазинов. Походив по его отделам, оставаясь дольше всего в хозяйственном, канцелярском и в отделе пластинок, он через какое-то время снова показался на улице. Пересек площадь, сквер с сидящими на скамейках стариками, свернул во второстепенную улицу, и, оглянувшись, двинулся по ней.
Он шел быстро, но не настолько быстро, чтобы это ассоциировалось со спешкой, иногда смотрел по сторонам, но, в общем, двигался, глядя вперед словно обгоняя свою энергичную, пружинистую походку.
Он приблизился к краю дороги и, теперь не раз оглянувшись, пересек проезжую часть. Прошел двор, вышел на соседнюю улицу. Здесь начинались дома с тихими дворами и двориками, засаженными тополями, со скамейками и с качелями, с аккуратными столиками и с железными не закрывающимися воротами. На веревках кое-где покачивалось выстиранное белье, по дворам проезжали дети на велосипедиках, в углах можно было увидеть опрокинутые мусорные баки. Человек с сеткой прошел несколькими дворами и приблизился к обсыпавшемуся желтому четырехэтажному дому. Здесь он вошел в подъезд, поднялся на четвертый этаж и открыл ключом давно не крашеную, старую дверь.
На коридоре квартиры, в которую он вошел, не было ничего, если не считать холодильника и гвоздя, вбитого в стену. Он вошел, снял обувь, снял и повесил на гвоздь свою куртку-плащ и прошел на кухню. Здесь он водрузил на стол недопитую бутылку молока, вынул и стал осматривать револьвер. Затем он направился в комнату, бросил книгу и репродукции поверх одной из гор книг, разбросанных по полу, и уселся на тахту.
Комната, в которой он находился, на первый взгляд производила впечатление полного хаоса. Однако, присмотревшись, можно было с удивлением обнаружить, что все вещи в ней находятся в определенном порядке; более того, с математической точностью соотносятся друг с другом. Это было не так, как в комнатах, какие месяцами не убираются и в каких все говорит о постепенном разрушении того, что было вначале: нет, наоборот, это было задумано сразу, целиком, в самом начале, и теперь поддерживалось, или - оставалось - таким же, в своей геометрически правильной простоте.
На полу, как уже говорилось, лежали горы книг. Они были свалены стопками, и каждая соответствовала определенному роду книг. У стены, сразу у входа, стоял небольшой письменный стол, на котором не было ни одной книги. По стенам были развешены странные предметы: скрипка с оторванным порожком, картинка, выцветшая и старая, прямоугольного длинного формата, старая фотография, массивный железный ключ и игрушечный стульчик без одной ножки. Так же, как их хозяин, который был москвич, хоть родился и вырос в Туле, а теперь жил в Ленинграде, эти предметы вышли каждый из одного мира в этот другой, где соседствовали с предметами, вышедшими из третьего мира.
Хозяин комнаты тем временем полулежал на тахте и с глубокомысленным видом о чем-то думал. Но вот он энергично вскочил, стал, и с решимостью направился в сторону стола, где принялся рыться в бумагах, лежащих тут же, на полу. Наконец он, видимо, нашел то, что искал, вытащил этот лист из-под других и осторожно расстелил на столе. Он долго стоял возле стола, не шевелясь, глядя в одну точку, очевидно, думая. Наконец, он шевельнулся, сел боком на стол и принялся писать появившейся откуда-то ручкой.
В комнате стояла полная тишина. Где-то у соседей смывной бачок в туалете выводил свою однотипную мелодию; какие-то звуки просачивались сквозь окно со двора или с улицы, но в этой комнате даже стол не скрипел под навалившимся на него телом.
Ручка бородача, тем временем, совершала по листу бумаги свою неумолимую прогулку. Лист понемногу покрывался буквами; буквы складывались в слова, а слова образовывали на листе целые строчки и предложения. Почерк у этого человека был ровный, строчки без единого отклонения: словно высеченные на камне. Лицо его оставалось все это время спокойным. Иногда он грыз ручку, но ни разу не переменил положения тела и не разогнулся.
Окончив писать, он отложил ручку, сложил вчетверо лист и уселся вновь на тахту. Через несколько минут он встал, оделся, оставив револьвер на столе, и вышел, заперев за собой дверь.
Через час он вернулся в сопровождении невысокого роста лысого человека, который был к тому времени уже изрядно "вмазан".
"Сереженька, дорогой - говорил ему этот мужчина с таким видом, с каким обычно наклоняются целоваться, - ты ведь знаешь, что я... Мы ведь с тобой всегда были друзьями..." "Сереженька" пропустил его вперед себя, погасив на коридоре свет, повесив на гвоздь свою куртку, и прошел вслед за своим гостем на кухню. Лысый уже сидел там, наливая себе из бутылки в стакан, а рядом ним на столе стояла пустая рюмка.
Бородач подошел к столу, одним залпом осушил недопитое молоко, которое к тому времени уже начало прокисать. По тому, как обращался к нему его гость (на вид ему было не меньше пятидесяти), можно было догадаться, что хозяин младше его раза в два и что ему должно быть где-то лет 26 - 27.
"Мы ведь с твоим отцом... - продолжал между тем лысый человек, на что бородач искривился. - Ты мне почти как сын... " Собеседник его кивнул и наклонился к нему совсем близко, словно для того, чтобы лучше услышать, что тот теперь скажет ему. - Мне как бывшему... Я не имею права ... Меня ведь за это могут... - и он провел ребром ладони по голове, но тебе - я скажу...Я тебе скажу кое-что такое..." И он приблизился вплотную к бородачу и стал ему что-то шептать в самое ухо. Тот сидел прямо и кивал, скорее, не головой, а какими-то неуловимыми телодвижениями. Вдруг лысый испуганно отшатнулся и скороговоркой начал: "А у тебя..." - "Пока нет, - отрезал бородач, и это были первые слова, которые он произнес со времени нашего с ним знакомства.
Некоторое время они сидели за столом молча и курили. Затем лысый обнял молодого за плечи и принялся наливать себе еще водки. "Ты ведь знаешь, что я для тебя, - и полез целоваться. Бородатый от него отслонился и долил ему водки; затем налил и себе. Они сидели так некоторое время, затем лысый принялся подниматься. Он долго пытался облокотиться руками о стол, пока ему это ни удалось. "Можете остаться у меня". - "Нет... я пойду, - и грузно отошел от стола, - и вдруг обхватил Сергея за плечи то ли от избытка чувств, то ли для того, чтобы не упасть. Тот обнял его за плечи одной рукой и так вывел-проводил к двери по коридору. "До свидания. - "До свидания. Я вас проводить не смогу сейчас." - "Не надо, - дверь захлопнулась.
Хозяин квартиры медленно прошелся по коридору в комнату, выключив на коридоре свет, и сел, обхватив голову руками. Он сидел так неопределенное время, до тех пор, пока ни поднялся и ни пошел куда-то в угол, вперед. Там он склонился, и откуда-то достал плоский четырехугольный предмет, оказавшийся неоконченною картиной. На середине комнаты появился мольберт; на него и была поставлена эта картина небольшого формата.
На улице начинало сереть, и в комнате бородач зажег "дневной" свет и принялся за работу. Он писал широкими мазками, затем отходил и смотрел на свою работу с расстояния двух-трех шагов, после чего подходил снова. Он писал спокойно, но в его уверенных движениях чувствовалось какое-то ожесточение. Он сжимал в пальцах кисть, делал два-три мазка, затем подолгу стоял, глядя на картину, и вдруг срывался с места - и энергично, но твердой рукой проводил еще два-три мазка, а затем снова застывал, но в напряжении, которое отражалось в его фигуре, в положении рук, в том, как он стоял и смотрел.
Внезапно раздался стук в дверь. Бородач несколько мгновений стоял и смотрел, словно не хотел отрываться от своей работы; затем, как бы очнувшись, сорвался с места и быстрыми шагами, с кистью в руках, направился к двери. Он рывком открыл настежь дверь; за ней никого не было. Медленно он вернулся назад. Став перед картиной, он сделал еще два-три мазка, одновременно с которыми на его лице проступило страдание. Он сделал еще один мазок и застыл с кистью в руке.
Затем он принялся быстро, энергично писать, отходя назад, возвращаясь к картине, до тех пор, пока ни раздался новый звонок в дверь. Он сразу же пошел открывать. Но и на этот раз за дверью никого не было. Тогда он вернулся в комнату и продолжал писать, не обращая внимания на звонки и стук в дверь. Через некоторое время он остановился в двух шагах от картины, с кистью, опущенной вниз. На его лице отражались недоумение и растерянность. С кисти - в руке, опущенной вниз, - капала краска. Он положил кисть и сел на тахту. Его глаза под гривой волос, выше бороды, смотрели пристально и напряженно. Он поднял голову и, как бы колеблясь, не сразу встал и прошел на кухню. Оттуда слышался звук льющейся воды; затем он появился в зале с тряпкой в руках. Он вытер краску, накапавшую на пол, вытер кисть и снова сел на тахту. Он смотрел на картину так, словно она была одушевленным существом; наедине с ней он как бы доверял ей что-то, какую-то часть своей души. Он смотрел нее не так, как мастер смотрит на творение своих рук; в его взгляде были рабочая уверенность и то спокойствие, какое происходит от уверенности в силах друга, коллеги. Картина была небольшая, почти квадратного прямоугольного формата, со светлыми вкраплениями посередине и по бокам. Она была написана темно-красными, бурыми и зелеными тонами, словно освещавшимися изнутри и светившими вдаль. Он подошел к ней вплотную и остановился рядом. Это был портрет девушки.
* * *
Утро вылило на стену напротив балкона, на стены, прилегающие к нему, свой белый букет.. Сергей проснулся, встал и, посмотрев на часы, натянул штаны и рубашку. Затем он некоторое время поднимал гантели, отжимался от пола и потом пошел умываться. Вылив на лицо целый фонтан холодной воды, он вытерся полотенцем и отправился на кухню. За кухонным окном глухо шуршала листвой старая липа; внизу дети уже шумели, и оттуда доносились детские голоса.
Сергей стал одной ногой на табурет и принялся стоя пить молоко. Он закусил хлебом с творогом, вымыл бутылку и чашку и вернулся в зал. Там он, сосредоточенно думая о чем-то, оделся и затем вышел, заперев за собой дверь.
Спускаясь по лестнице, он констатировал открытый почтовый ящик, из-за чего снова поднялся за ключом, и, замкнув ящик, отнес ключ домой; и только тогда продолжил свой путь. Он вышел из подъезда, оглянулся по сторонам, засунул руки в карманы и двинулся вперед, прямо держа голову и уже больше не оглядываясь.
Он миновал уже знакомые нам дворики, сквер, два столба, улицу и вышел на довольно оживленное место, где толпа, итак многочисленная, начала густеть, где попадались девушки в супернарядах, где парни в джинсовых костюмах, пожилые люди в плащах, женщины с сумочками или с большими сумками, мелькали то тут, то там, сменяли друг друга с калейдоскопической быстротой, а во всем, в каждом движении, во всех фигурах и лицах, сквозило присутствие одного определенного, особого ритма. О н смешался с толпой, но его фигура, его высокий рост, заторможенность и точность его движений в чем-то не соответствовали ритму толпы, образуя с ней какую-то странную, не поддающуюся определению, дисгармонию, но только не явственно ощутимый диссонанс. Он не был столпом, о который разбиваются морские волны, но не был и частью этих волн; скорее, он мог быть клочком пены, бегущим поверх них: видимо, обладал определенной способностью к мимикрии. Он шел вдоль улицы, миновал несколько магазинов и направился туда, где, с огромными буквами, большими окнами и изображением символов, относящихся к связи, высилось здание почты. Оглянувшись, он вошел туда; в руках у него была уже знакомая нам матерчатая сетка.
За заграждением, к которому подошел Сергей... (отчества его пока мы не знаем), похожим одновременно на стойку бара и на бюро, сидел добродушного вида старик и писал что-то, блестя очками то в одну, то в другую сторону. Старик поднял голову, увидев краем глаза фигуру, возникшую у бюро. "Для меня нет писем? Вот мой паспорт, -- Сергей протянул ему свой открытый документ. -- "Для вас? -- и старик, почти не глядя в "соты" для писем, продолжил: "Для вас -- нет". Он в этот момент встал, и на лице его расплылась улыбка. Он развел руками, показывая этим, что "нет", дескать, "нет". Но в его позе, в его уверенности-превосходстве, в его выражении лица было нечто большее, чем просто вежливость: в его глазах светилась глумливая насмешка. Сергей повернулся и вышел.
Он направился в ту же сторону, что и раньше, продолжая движение, словно в океане толпы оставался единственной постоянной точкой. Но вот он, видимо, достиг цели своего движения. Он находился у какого-то представительства, нечто вроде того, что за границей называют офисом. Зачем-то нагнувшись, он вошел в него, оказавшись в небольшом холле, вдоль одной из стен которого сидели на стульях мужчины и женщины. Пройдя по коридору, он открыл одну из дверей, из-за которой раздался довольно нетерпеливый женский крик: "Подождите!" Сергей-художник отошел от двери, став у стены и наблюдая за дверью, готовой в любую минуту открыться. Ему не пришлось долго ждать. Через несколько минут из двери буквально выползла огромных размеров дама, накрашенная, как клоун во время выступления, в очках в роговой оправе; глаза ее из-за стекол очков смотрели подозрительно и лениво. Художник открыл дверь и вошел в кабинет. Это была довольно просторная комната прямоугольной формы, в конце которой у окна стоял письменный стол, и за ним сидела молодая женщина в очках и держала в руках телефонную трубку.
Голос, выкрикнувший ранее "подождите", принадлежал, по всей видимости, ей. "Что там у вас? -- она подняла глаза и ручка в пальцах с накрашенными ногтями повисла в воздухе. -- "Я слышал, что вам нужен художник. Вообще-то направил меня к вам Максимилиан Иванович". В глазах у сидящей за столом появилась смешинка, но тотчас же погасла. -- "А вы сбреете бороду?" -"Возьмете меня на работу -- тогда сбрею. " -- "А вы тогда возьмете -- и не сбреете." -- "А вы тогда возьмете -- и уволите меня. Идет? " -- "Нет, не идет! " -- "Ну, тогда придумайте что-нибудь другое! " -- "Послушайте, ху-дож-ник! Вы сюда о работе пришли говорить -- или о бороде? " - "А это именно то, что я хотел вам сказать: ведь я пришел -- и вам о работе, а вы мне -- о бороде! " -- "К сожалению, ваша информация неверна: у нас вакантных рабочих мест нет." -- "Спасибо." -- "Пожалуйста."
Сергей вышел и отправился дальше - снова по той же улице.
Его путь лежал теперь на телеграф.
За стойкой, за какой на стене висели большие часы, а вокруг кишело много народу, сидела женщина лет сорока восьми и просматривала бумаги. Очереди перед стойкой заметно не было, но везде толпился народ; все отталкивали друг друга и пробиться к стойке было, на первый взгляд, затруднительно. Сергей подошел к толпившимся здесь и...через несколько секунд стоял уже перед женщиной -- сотрудницей. "У меня разговор по телеграмме на сегодня. На пять часов. Вот телеграмма". -- Он протянул ей телеграмму. -- "Так... Это какое-то недоразумение. У меня тут ничего не записано. " -- Она подняла глаза. -- "Этого не может быть" -- "Вот..." -"Этого не может быть!" -- "Вы что, не верите мне? Так..." -- "Где ваш бригадир? Я поговорю с бригадиром." -- "Ах! Вот! Нашла -- извините, пожалуйста... Вот так, бывает, засмотришься... Работаешь, работаешь, посто..." -- "Хорошо! -- Он прошел и сел на один из стульев, которые не были заняты. -- Время для него тянулось медленно. Он сидел, поглядывал туда-сюда, наклонял и поднимал голову, сплетал пальцы и снова сидел прямо на стуле. Это было ожидание волевого человека, который может подавить в себе нетерпение, и только отдельные его жесты выдают внимательному взгляду, что подспудно в его душе скрывается клокочущая бездна переживаний.
Внезапно какое-то сообщение по динамику вырвало его из этого положения. Он встал и быстрым шагом направился к одной из кабин, на которую ему указал голос. Войдя в нее, он жадно припал к трубке: "Да, я слушаю... Мама! Мама! Как у тебя?.. Да, я заказывал разговор на вчера, но пришлось отложить - по твоей телеграмме - на сегодня... у меня вчера не времени... Ну, как у тебя дела? Все нормально... Да, я приходил... Не забудь написать ему... Если сможешь... Ну, как там?.. Да, хорошо... Дядя вчера меня посетил... Да, если сможешь... когда я приходил к Саше... работаю понемногу... Не надо. Как-нибудь протяну... У меня все нормально... Как ты?.. Хорошо... До свидания... Ладно... Только, слушай, не забудь написать ему... До свиданья." И он повесил трубку.
После почтамта Сергей шел более быстрым шагом, чем обычно; руки его были в карманах; одна из них продета в ручку сумки. Вид его был теперь не такой суровый, а шаги подчеркивали стремление.
Он смешался с толпой и теперь стал неотделимой частью этих стен и улиц, тротуаров и уже зажженных огней.
Оглянувшись, он пересек площадь, прошел сквер наискосок преодолел пространство второстепенной улицы и зашагал дворами, направляясь к себе домой. Войдя в квартиру, он повесил на гвоздь свою куртку-плащ, снял ботинки. переместил ноги в тапочки, положил в зале сетку и включил в ванной свет. Побывав на кухне, он вошел в ванную комнату и устроил стирку. Раздевшись до пояса и обнажив свои атлетически крепкие мышцы, он принялся стирать, сгибаясь и, почти без каких бы то ни было видимых усилий, работая руками. Так проходило пять, десять минут. Выстирав какую-нибудь вещь, он выкручивал ее и аккуратно развешивал на веревке, которая висела над ванной, а следующую вешал рядом. Так он три раза разгибался, чтобы повесить выстиранное, а затем нагибался и снова стирал. Внезапно раздался звонок в дверь. Держа перед собой, в мыльной пене, руки, Сергей пошел открывать.
Победив жест стремления вытереть мыльные ладони о брюки, он подошел к двери вплотную и открыл. "А, это ты? 3аходи, - на пороге стоял парень в импортной куртке, с аккуратно причесанными волосами, и держал руки в карманах куртки. -- "Можно к тебе? -- В тот момент из-за его спины выступила особа женского пола в вязаной шапочке и в кожаном полупальто, тоже державшая руки в карманах, что заставило бородатого Сергея, стоящего полуоборотом к двери, сменить положение и повернуться снова лицом. В этот момент лицо его вытянулось, приняв выражение, похожее на смешанное удивление. Он пропустил их вперед, опустив руки, и пена, которая сначала была отчетливо видна на его руках, уже потускнела. -- "Я стираю, -- довольно мрачно сказал он; от недавнего выражения его лица не осталось и следа. -- Проходите на кухню". Он оставил дверь ванной полуоткрытой и оттуда стали доноситься звуки трения белья о стиральную доску. Через некоторое время эти звуки, доносившиеся из ванной, прекратились. Сергей появился на пороге, застегивая рубашку.
Что-то в его лице показывало, что он придавал этому моменту какое-то осевое значение.
Он прошел на кухню и вдруг молча отобрал у тех стаканы и бутылку, которая стояла столе. "Ну, что ты?! -- гость говорил с выражением такой преданной доверительности, с такой чистотой интонации и ровностью в голосе, что ему нельзя было отказать, а лицо его в этот момент разгладилось, и в глазах засветилась завуалированная пародия на комсомольское чувство собачьей честности и искренности. - Мы же только чуть-чуть хотели выпить, -- и он показал двумя пальцами, сколько чуть-чуть. -- Ну..." -- "Дома будешь пить, -- оборвал своим басом Сергей, и в голосе у него послышались теперь нотки металла. Он -- и гость были похожи сейчас по отношению друг к другу на медведя и шимпанзе. -- "Так что, бля, у тебя даже попить уже ничего нельзя? -- выражение лица гостя все еще сохраняло застывший слепок неподдельной собачьей искренней честности. -- "Нельзя, -- уже с напором сказал Сергей. Глаза девушки смотрели полуиспуганно- полувызывающе. -- "Можешь идти домой -- и пить". -- "Ну, ладно... " -- Двое за столом закурили. -- "А музыку, я надеюсь, ты нам поставишь? -- гость в это время стряхивал пепел и редко моргал глазами, щурясь от дыма. Сергей ушел в комнату и вернулся с потрепанным, видавшим виды приемником, поставил его на стол. Раздались звуки музыки. -- "А что, он у тебя только финнов берет? Так.. счас посмотрим, -гость моргал, глядя перед собой, принимая из рук Сергея приемник. Шумы и свист приемника перемежались теперь с постукиванием пальца по сигарете, когда стряхивался пепел. Наконец, зазвучала мягкая музыка, с уклоном к джазу, вернее, к джаз-року. Они посидели так немного; затем гость, словно между прочим, спросил: "Слушай, а где мы будем спать? -- и встряхнул головой. -- "На диване я сплю, -- мрачно отозвался Сергей. -- "Ну, ничего, мы на полу хорошо устроимся, -- поспешно дернув головой, сказал гость тоном, каким стараются успокоить грудного младенца.
Постояв еще немного, Сергей без слов вышел и, взяв откуда-то с коридора охапку какого-то тряпья, вернулся в зал и, с видимой неохотой отодвинув ногой горы книг, бросил все это на пол... Те двое, решив - то ли не сговариваясь, то ли успев переговорить, - что 6ольше неудобно сидеть, тоже, предварительно потушив окурки и бросив их в пепельницу, вошли в комнату и остановились на пороге. Затем гость, пресекая движение Сергея, поспешно нагнулся и принялся расправлять лежащее на полу. Хозяин стоял в стороне, наблюдая. Девушка в этот момент посмотрела на Сергея таким взглядом, как будто хотела заполучить не гостя, а его. Сергей повернулся и вышел: в ванную комнату, откуда доносился некоторое время плеск воды.
Вскоре он вернулся в комнату, где гость еще поправлял "постель", а девушка уже расстегивала платье. Сергей сел на тахту и принялся раздеваться. Когда девушка осталась уже в трусиках и в прозрачном лифчике, он забрался под одеяло и отвернулся лицом к стене. Некоторое время было тихо; затем гость пробрался на кухню и вернулся оттуда с приемником. Приемник тихо заиграл. Девушка с хихиканьем рассмеялась. Сергей лежал без движения, лицом к стене. Очень скоро послышалась характерная возня; раздались полусдержанные смешки. Вдруг гость во весь голос сказал с усилием: "Да что ты в самом деле? Отпусти мою ногу!" -- "Эй, вы! -- Сергей тяжело заворочался на своей постели. -- Мне завтра рано вставать. Да и соседи тоже имеют право спать". Послышался шепот девушки. -- "Ну, ладно, мы теперь тихо. Мы больше не будем, -- сказал громко гость. Сергей заворочался и затих. Через несколько минут снова раздались смешки. Кто-то прыснул; отдельные слова прорывались "в голос". -- "Ну... -- Сергей уже стоял рядом с тахтой, угрожающе положив руки на бедра. Двое на полу резко повернулись к нему и с испугом уставились на него. Его огромная фигура устрашающе виднелась на фоне окна. "Так вот, сказал он - если вы сейчас же не успокоитесь, Синя, я возьму тебя за шкирки и выброшу за дверь." -- "Ну, так, ну, мы же тихо, - говорил тот таким тоном, как будто был не вполне уверен, что Сергей не выполнит своей угрозы. -- Ты просто не даешь нам лежать." -- "Меня совершенно не интересует, к а к вам надо лежать, -- сказал Сергей, налегая на слова. --Я сказал, чтоб было тихо. Все." -- И он опять улегся на свое место. Установилась относительная тишина. Трудно сказать, сколько часов прошло; Сергей, отвернувшись к стене, по всей видимости, уже спал, а двое на полу к тому времени уже затихли, когда в ночной тишине отчетливо раздался зудяще-требовательный звонок в дверь. Сергей заворочался на тахте, наверное, до того он уже действительно спал. Сев, он просунул ноги в тапочки и накинул на себя халат. "Кто это там еще может быть? -- сказал он то ли тем двоим - они полусидели, - то ли самому себе. Он пошел открывать.
Немного повозился с замком, а, когда открыл, на пороге стоял среднего роста плотный "мужичек", в болоньевой кутке, за ним девушка. -- "Ну, привет, Киня... -- Сергей выглядел недовольным, но смотрел на Киню с большим теплом, чем на своего первого посетителя. Сначала Комар завалил, а теперь вот и вы. Вы что, сговорились?" -- "А, что, и Синявчик тут? -- Киня обнажил свои зубы, стараясь заглянуть в зал из-за спины Сергея. -- "Привет лабухам, -- Комар помахал из зала рукой. Сергей запер входную дверь, запахнул плотнее халат и пошел в комнату - зал, где намеревался снова улечься. -- "Слушай, -- это говорил Киня, -- а где мы спать-то будем?" Сергей, уже снявший халат, сидел, успев поднять одеяло и положить его себе на грудь. -- "На полу спите! -сухо сказал он, и его бас был в этот момент особенно глубоким. Вместе с тем лицо его словно отделяла стена, и создавалось впечатление, будто он "специально" прикрылся бородой. - На "диване" вы все равно все не поместитесь, а на полу коврик большой -- как раз все ляжете, -- мрачно сказал он. -- А накрыться халат мой возьмете; куртками накроетесь. - Он еще не залез в постель. -- У меня тут не "Хилтон". Захочешь кушать, так там булка и молоко, Киня, -- это последнее он сказал, уже забираясь в постель.
Избранник
Володе Голубу
В солнечный осенний день по проспекту шел человек с матерчатой сеткой, ритмично покачивавшейся у него в руке. В сетке с краю, на самом верху, лежала книга румынского писателя Ливиу Ребряну. Рядом покоилось издание открыток с репродукциями живописи, обернутых обложкой с заголовком, а ниже дребезжал массивный портсигар, открытый и без сигарет. В углу сетки стояла недопитая бутылка молока, а на самом дне лежал, скрытый от взоров, невидимый шестизарядный револьвер.
Человек этот нес свою сетку так, как обычно респектабельные люди носят супермодерный "кейс" с деловыми бумагами, принадлежностями их фешенебельного мира. Он был высок ростом, шел прямо держа голову и глядя прямо перед собой. Возраста он был неопределенного, так как зарос густой черной бородой до самого верха щек. На носу у него сидели очки с темными стеклами, а волосы были и аккуратно, и как-то небрежно расчесаны.
Он шел в сторону магазинов, туда, где две девицы в белых халатах бойко продавали горячие пирожки, где у киоска собралась уже толпа людей, расхватывающих польские и немецкие журналы, и "Литературную газету", а торговля в окошечке "Спортлото" шла особенно хорошо.
Часы на стене как раз показали полдень. Он бросил на них взгляд и прошел под ними во вход одного из больших магазинов. Походив по его отделам, оставаясь дольше всего в хозяйственном, канцелярском и в отделе пластинок, он через какое-то время снова показался на улице. Пересек площадь, сквер с сидящими на скамейках стариками, свернул во второстепенную улицу, и, оглянувшись, двинулся по ней.
Он шел быстро, но не настолько быстро, чтобы это ассоциировалось со спешкой, иногда смотрел по сторонам, но, в общем, двигался, глядя вперед словно обгоняя свою энергичную, пружинистую походку.
Он приблизился к краю дороги и, теперь не раз оглянувшись, пересек проезжую часть. Прошел двор, вышел на соседнюю улицу. Здесь начинались дома с тихими дворами и двориками, засаженными тополями, со скамейками и с качелями, с аккуратными столиками и с железными не закрывающимися воротами. На веревках кое-где покачивалось выстиранное белье, по дворам проезжали дети на велосипедиках, в углах можно было увидеть опрокинутые мусорные баки. Человек с сеткой прошел несколькими дворами и приблизился к обсыпавшемуся желтому четырехэтажному дому. Здесь он вошел в подъезд, поднялся на четвертый этаж и открыл ключом давно не крашеную, старую дверь.
На коридоре квартиры, в которую он вошел, не было ничего, если не считать холодильника и гвоздя, вбитого в стену. Он вошел, снял обувь, снял и повесил на гвоздь свою куртку-плащ и прошел на кухню. Здесь он водрузил на стол недопитую бутылку молока, вынул и стал осматривать револьвер. Затем он направился в комнату, бросил книгу и репродукции поверх одной из гор книг, разбросанных по полу, и уселся на тахту.
Комната, в которой он находился, на первый взгляд производила впечатление полного хаоса. Однако, присмотревшись, можно было с удивлением обнаружить, что все вещи в ней находятся в определенном порядке; более того, с математической точностью соотносятся друг с другом. Это было не так, как в комнатах, какие месяцами не убираются и в каких все говорит о постепенном разрушении того, что было вначале: нет, наоборот, это было задумано сразу, целиком, в самом начале, и теперь поддерживалось, или - оставалось - таким же, в своей геометрически правильной простоте.
На полу, как уже говорилось, лежали горы книг. Они были свалены стопками, и каждая соответствовала определенному роду книг. У стены, сразу у входа, стоял небольшой письменный стол, на котором не было ни одной книги. По стенам были развешены странные предметы: скрипка с оторванным порожком, картинка, выцветшая и старая, прямоугольного длинного формата, старая фотография, массивный железный ключ и игрушечный стульчик без одной ножки. Так же, как их хозяин, который был москвич, хоть родился и вырос в Туле, а теперь жил в Ленинграде, эти предметы вышли каждый из одного мира в этот другой, где соседствовали с предметами, вышедшими из третьего мира.
Хозяин комнаты тем временем полулежал на тахте и с глубокомысленным видом о чем-то думал. Но вот он энергично вскочил, стал, и с решимостью направился в сторону стола, где принялся рыться в бумагах, лежащих тут же, на полу. Наконец он, видимо, нашел то, что искал, вытащил этот лист из-под других и осторожно расстелил на столе. Он долго стоял возле стола, не шевелясь, глядя в одну точку, очевидно, думая. Наконец, он шевельнулся, сел боком на стол и принялся писать появившейся откуда-то ручкой.
В комнате стояла полная тишина. Где-то у соседей смывной бачок в туалете выводил свою однотипную мелодию; какие-то звуки просачивались сквозь окно со двора или с улицы, но в этой комнате даже стол не скрипел под навалившимся на него телом.
Ручка бородача, тем временем, совершала по листу бумаги свою неумолимую прогулку. Лист понемногу покрывался буквами; буквы складывались в слова, а слова образовывали на листе целые строчки и предложения. Почерк у этого человека был ровный, строчки без единого отклонения: словно высеченные на камне. Лицо его оставалось все это время спокойным. Иногда он грыз ручку, но ни разу не переменил положения тела и не разогнулся.
Окончив писать, он отложил ручку, сложил вчетверо лист и уселся вновь на тахту. Через несколько минут он встал, оделся, оставив револьвер на столе, и вышел, заперев за собой дверь.
Через час он вернулся в сопровождении невысокого роста лысого человека, который был к тому времени уже изрядно "вмазан".
"Сереженька, дорогой - говорил ему этот мужчина с таким видом, с каким обычно наклоняются целоваться, - ты ведь знаешь, что я... Мы ведь с тобой всегда были друзьями..." "Сереженька" пропустил его вперед себя, погасив на коридоре свет, повесив на гвоздь свою куртку, и прошел вслед за своим гостем на кухню. Лысый уже сидел там, наливая себе из бутылки в стакан, а рядом ним на столе стояла пустая рюмка.
Бородач подошел к столу, одним залпом осушил недопитое молоко, которое к тому времени уже начало прокисать. По тому, как обращался к нему его гость (на вид ему было не меньше пятидесяти), можно было догадаться, что хозяин младше его раза в два и что ему должно быть где-то лет 26 - 27.
"Мы ведь с твоим отцом... - продолжал между тем лысый человек, на что бородач искривился. - Ты мне почти как сын... " Собеседник его кивнул и наклонился к нему совсем близко, словно для того, чтобы лучше услышать, что тот теперь скажет ему. - Мне как бывшему... Я не имею права ... Меня ведь за это могут... - и он провел ребром ладони по голове, но тебе - я скажу...Я тебе скажу кое-что такое..." И он приблизился вплотную к бородачу и стал ему что-то шептать в самое ухо. Тот сидел прямо и кивал, скорее, не головой, а какими-то неуловимыми телодвижениями. Вдруг лысый испуганно отшатнулся и скороговоркой начал: "А у тебя..." - "Пока нет, - отрезал бородач, и это были первые слова, которые он произнес со времени нашего с ним знакомства.
Некоторое время они сидели за столом молча и курили. Затем лысый обнял молодого за плечи и принялся наливать себе еще водки. "Ты ведь знаешь, что я для тебя, - и полез целоваться. Бородатый от него отслонился и долил ему водки; затем налил и себе. Они сидели так некоторое время, затем лысый принялся подниматься. Он долго пытался облокотиться руками о стол, пока ему это ни удалось. "Можете остаться у меня". - "Нет... я пойду, - и грузно отошел от стола, - и вдруг обхватил Сергея за плечи то ли от избытка чувств, то ли для того, чтобы не упасть. Тот обнял его за плечи одной рукой и так вывел-проводил к двери по коридору. "До свидания. - "До свидания. Я вас проводить не смогу сейчас." - "Не надо, - дверь захлопнулась.
Хозяин квартиры медленно прошелся по коридору в комнату, выключив на коридоре свет, и сел, обхватив голову руками. Он сидел так неопределенное время, до тех пор, пока ни поднялся и ни пошел куда-то в угол, вперед. Там он склонился, и откуда-то достал плоский четырехугольный предмет, оказавшийся неоконченною картиной. На середине комнаты появился мольберт; на него и была поставлена эта картина небольшого формата.
На улице начинало сереть, и в комнате бородач зажег "дневной" свет и принялся за работу. Он писал широкими мазками, затем отходил и смотрел на свою работу с расстояния двух-трех шагов, после чего подходил снова. Он писал спокойно, но в его уверенных движениях чувствовалось какое-то ожесточение. Он сжимал в пальцах кисть, делал два-три мазка, затем подолгу стоял, глядя на картину, и вдруг срывался с места - и энергично, но твердой рукой проводил еще два-три мазка, а затем снова застывал, но в напряжении, которое отражалось в его фигуре, в положении рук, в том, как он стоял и смотрел.
Внезапно раздался стук в дверь. Бородач несколько мгновений стоял и смотрел, словно не хотел отрываться от своей работы; затем, как бы очнувшись, сорвался с места и быстрыми шагами, с кистью в руках, направился к двери. Он рывком открыл настежь дверь; за ней никого не было. Медленно он вернулся назад. Став перед картиной, он сделал еще два-три мазка, одновременно с которыми на его лице проступило страдание. Он сделал еще один мазок и застыл с кистью в руке.
Затем он принялся быстро, энергично писать, отходя назад, возвращаясь к картине, до тех пор, пока ни раздался новый звонок в дверь. Он сразу же пошел открывать. Но и на этот раз за дверью никого не было. Тогда он вернулся в комнату и продолжал писать, не обращая внимания на звонки и стук в дверь. Через некоторое время он остановился в двух шагах от картины, с кистью, опущенной вниз. На его лице отражались недоумение и растерянность. С кисти - в руке, опущенной вниз, - капала краска. Он положил кисть и сел на тахту. Его глаза под гривой волос, выше бороды, смотрели пристально и напряженно. Он поднял голову и, как бы колеблясь, не сразу встал и прошел на кухню. Оттуда слышался звук льющейся воды; затем он появился в зале с тряпкой в руках. Он вытер краску, накапавшую на пол, вытер кисть и снова сел на тахту. Он смотрел на картину так, словно она была одушевленным существом; наедине с ней он как бы доверял ей что-то, какую-то часть своей души. Он смотрел нее не так, как мастер смотрит на творение своих рук; в его взгляде были рабочая уверенность и то спокойствие, какое происходит от уверенности в силах друга, коллеги. Картина была небольшая, почти квадратного прямоугольного формата, со светлыми вкраплениями посередине и по бокам. Она была написана темно-красными, бурыми и зелеными тонами, словно освещавшимися изнутри и светившими вдаль. Он подошел к ней вплотную и остановился рядом. Это был портрет девушки.
* * *
Утро вылило на стену напротив балкона, на стены, прилегающие к нему, свой белый букет.. Сергей проснулся, встал и, посмотрев на часы, натянул штаны и рубашку. Затем он некоторое время поднимал гантели, отжимался от пола и потом пошел умываться. Вылив на лицо целый фонтан холодной воды, он вытерся полотенцем и отправился на кухню. За кухонным окном глухо шуршала листвой старая липа; внизу дети уже шумели, и оттуда доносились детские голоса.
Сергей стал одной ногой на табурет и принялся стоя пить молоко. Он закусил хлебом с творогом, вымыл бутылку и чашку и вернулся в зал. Там он, сосредоточенно думая о чем-то, оделся и затем вышел, заперев за собой дверь.
Спускаясь по лестнице, он констатировал открытый почтовый ящик, из-за чего снова поднялся за ключом, и, замкнув ящик, отнес ключ домой; и только тогда продолжил свой путь. Он вышел из подъезда, оглянулся по сторонам, засунул руки в карманы и двинулся вперед, прямо держа голову и уже больше не оглядываясь.
Он миновал уже знакомые нам дворики, сквер, два столба, улицу и вышел на довольно оживленное место, где толпа, итак многочисленная, начала густеть, где попадались девушки в супернарядах, где парни в джинсовых костюмах, пожилые люди в плащах, женщины с сумочками или с большими сумками, мелькали то тут, то там, сменяли друг друга с калейдоскопической быстротой, а во всем, в каждом движении, во всех фигурах и лицах, сквозило присутствие одного определенного, особого ритма. О н смешался с толпой, но его фигура, его высокий рост, заторможенность и точность его движений в чем-то не соответствовали ритму толпы, образуя с ней какую-то странную, не поддающуюся определению, дисгармонию, но только не явственно ощутимый диссонанс. Он не был столпом, о который разбиваются морские волны, но не был и частью этих волн; скорее, он мог быть клочком пены, бегущим поверх них: видимо, обладал определенной способностью к мимикрии. Он шел вдоль улицы, миновал несколько магазинов и направился туда, где, с огромными буквами, большими окнами и изображением символов, относящихся к связи, высилось здание почты. Оглянувшись, он вошел туда; в руках у него была уже знакомая нам матерчатая сетка.
За заграждением, к которому подошел Сергей... (отчества его пока мы не знаем), похожим одновременно на стойку бара и на бюро, сидел добродушного вида старик и писал что-то, блестя очками то в одну, то в другую сторону. Старик поднял голову, увидев краем глаза фигуру, возникшую у бюро. "Для меня нет писем? Вот мой паспорт, -- Сергей протянул ему свой открытый документ. -- "Для вас? -- и старик, почти не глядя в "соты" для писем, продолжил: "Для вас -- нет". Он в этот момент встал, и на лице его расплылась улыбка. Он развел руками, показывая этим, что "нет", дескать, "нет". Но в его позе, в его уверенности-превосходстве, в его выражении лица было нечто большее, чем просто вежливость: в его глазах светилась глумливая насмешка. Сергей повернулся и вышел.
Он направился в ту же сторону, что и раньше, продолжая движение, словно в океане толпы оставался единственной постоянной точкой. Но вот он, видимо, достиг цели своего движения. Он находился у какого-то представительства, нечто вроде того, что за границей называют офисом. Зачем-то нагнувшись, он вошел в него, оказавшись в небольшом холле, вдоль одной из стен которого сидели на стульях мужчины и женщины. Пройдя по коридору, он открыл одну из дверей, из-за которой раздался довольно нетерпеливый женский крик: "Подождите!" Сергей-художник отошел от двери, став у стены и наблюдая за дверью, готовой в любую минуту открыться. Ему не пришлось долго ждать. Через несколько минут из двери буквально выползла огромных размеров дама, накрашенная, как клоун во время выступления, в очках в роговой оправе; глаза ее из-за стекол очков смотрели подозрительно и лениво. Художник открыл дверь и вошел в кабинет. Это была довольно просторная комната прямоугольной формы, в конце которой у окна стоял письменный стол, и за ним сидела молодая женщина в очках и держала в руках телефонную трубку.
Голос, выкрикнувший ранее "подождите", принадлежал, по всей видимости, ей. "Что там у вас? -- она подняла глаза и ручка в пальцах с накрашенными ногтями повисла в воздухе. -- "Я слышал, что вам нужен художник. Вообще-то направил меня к вам Максимилиан Иванович". В глазах у сидящей за столом появилась смешинка, но тотчас же погасла. -- "А вы сбреете бороду?" -"Возьмете меня на работу -- тогда сбрею. " -- "А вы тогда возьмете -- и не сбреете." -- "А вы тогда возьмете -- и уволите меня. Идет? " -- "Нет, не идет! " -- "Ну, тогда придумайте что-нибудь другое! " -- "Послушайте, ху-дож-ник! Вы сюда о работе пришли говорить -- или о бороде? " - "А это именно то, что я хотел вам сказать: ведь я пришел -- и вам о работе, а вы мне -- о бороде! " -- "К сожалению, ваша информация неверна: у нас вакантных рабочих мест нет." -- "Спасибо." -- "Пожалуйста."
Сергей вышел и отправился дальше - снова по той же улице.
Его путь лежал теперь на телеграф.
За стойкой, за какой на стене висели большие часы, а вокруг кишело много народу, сидела женщина лет сорока восьми и просматривала бумаги. Очереди перед стойкой заметно не было, но везде толпился народ; все отталкивали друг друга и пробиться к стойке было, на первый взгляд, затруднительно. Сергей подошел к толпившимся здесь и...через несколько секунд стоял уже перед женщиной -- сотрудницей. "У меня разговор по телеграмме на сегодня. На пять часов. Вот телеграмма". -- Он протянул ей телеграмму. -- "Так... Это какое-то недоразумение. У меня тут ничего не записано. " -- Она подняла глаза. -- "Этого не может быть" -- "Вот..." -"Этого не может быть!" -- "Вы что, не верите мне? Так..." -- "Где ваш бригадир? Я поговорю с бригадиром." -- "Ах! Вот! Нашла -- извините, пожалуйста... Вот так, бывает, засмотришься... Работаешь, работаешь, посто..." -- "Хорошо! -- Он прошел и сел на один из стульев, которые не были заняты. -- Время для него тянулось медленно. Он сидел, поглядывал туда-сюда, наклонял и поднимал голову, сплетал пальцы и снова сидел прямо на стуле. Это было ожидание волевого человека, который может подавить в себе нетерпение, и только отдельные его жесты выдают внимательному взгляду, что подспудно в его душе скрывается клокочущая бездна переживаний.
Внезапно какое-то сообщение по динамику вырвало его из этого положения. Он встал и быстрым шагом направился к одной из кабин, на которую ему указал голос. Войдя в нее, он жадно припал к трубке: "Да, я слушаю... Мама! Мама! Как у тебя?.. Да, я заказывал разговор на вчера, но пришлось отложить - по твоей телеграмме - на сегодня... у меня вчера не времени... Ну, как у тебя дела? Все нормально... Да, я приходил... Не забудь написать ему... Если сможешь... Ну, как там?.. Да, хорошо... Дядя вчера меня посетил... Да, если сможешь... когда я приходил к Саше... работаю понемногу... Не надо. Как-нибудь протяну... У меня все нормально... Как ты?.. Хорошо... До свидания... Ладно... Только, слушай, не забудь написать ему... До свиданья." И он повесил трубку.
После почтамта Сергей шел более быстрым шагом, чем обычно; руки его были в карманах; одна из них продета в ручку сумки. Вид его был теперь не такой суровый, а шаги подчеркивали стремление.
Он смешался с толпой и теперь стал неотделимой частью этих стен и улиц, тротуаров и уже зажженных огней.
Оглянувшись, он пересек площадь, прошел сквер наискосок преодолел пространство второстепенной улицы и зашагал дворами, направляясь к себе домой. Войдя в квартиру, он повесил на гвоздь свою куртку-плащ, снял ботинки. переместил ноги в тапочки, положил в зале сетку и включил в ванной свет. Побывав на кухне, он вошел в ванную комнату и устроил стирку. Раздевшись до пояса и обнажив свои атлетически крепкие мышцы, он принялся стирать, сгибаясь и, почти без каких бы то ни было видимых усилий, работая руками. Так проходило пять, десять минут. Выстирав какую-нибудь вещь, он выкручивал ее и аккуратно развешивал на веревке, которая висела над ванной, а следующую вешал рядом. Так он три раза разгибался, чтобы повесить выстиранное, а затем нагибался и снова стирал. Внезапно раздался звонок в дверь. Держа перед собой, в мыльной пене, руки, Сергей пошел открывать.
Победив жест стремления вытереть мыльные ладони о брюки, он подошел к двери вплотную и открыл. "А, это ты? 3аходи, - на пороге стоял парень в импортной куртке, с аккуратно причесанными волосами, и держал руки в карманах куртки. -- "Можно к тебе? -- В тот момент из-за его спины выступила особа женского пола в вязаной шапочке и в кожаном полупальто, тоже державшая руки в карманах, что заставило бородатого Сергея, стоящего полуоборотом к двери, сменить положение и повернуться снова лицом. В этот момент лицо его вытянулось, приняв выражение, похожее на смешанное удивление. Он пропустил их вперед, опустив руки, и пена, которая сначала была отчетливо видна на его руках, уже потускнела. -- "Я стираю, -- довольно мрачно сказал он; от недавнего выражения его лица не осталось и следа. -- Проходите на кухню". Он оставил дверь ванной полуоткрытой и оттуда стали доноситься звуки трения белья о стиральную доску. Через некоторое время эти звуки, доносившиеся из ванной, прекратились. Сергей появился на пороге, застегивая рубашку.
Что-то в его лице показывало, что он придавал этому моменту какое-то осевое значение.
Он прошел на кухню и вдруг молча отобрал у тех стаканы и бутылку, которая стояла столе. "Ну, что ты?! -- гость говорил с выражением такой преданной доверительности, с такой чистотой интонации и ровностью в голосе, что ему нельзя было отказать, а лицо его в этот момент разгладилось, и в глазах засветилась завуалированная пародия на комсомольское чувство собачьей честности и искренности. - Мы же только чуть-чуть хотели выпить, -- и он показал двумя пальцами, сколько чуть-чуть. -- Ну..." -- "Дома будешь пить, -- оборвал своим басом Сергей, и в голосе у него послышались теперь нотки металла. Он -- и гость были похожи сейчас по отношению друг к другу на медведя и шимпанзе. -- "Так что, бля, у тебя даже попить уже ничего нельзя? -- выражение лица гостя все еще сохраняло застывший слепок неподдельной собачьей искренней честности. -- "Нельзя, -- уже с напором сказал Сергей. Глаза девушки смотрели полуиспуганно- полувызывающе. -- "Можешь идти домой -- и пить". -- "Ну, ладно... " -- Двое за столом закурили. -- "А музыку, я надеюсь, ты нам поставишь? -- гость в это время стряхивал пепел и редко моргал глазами, щурясь от дыма. Сергей ушел в комнату и вернулся с потрепанным, видавшим виды приемником, поставил его на стол. Раздались звуки музыки. -- "А что, он у тебя только финнов берет? Так.. счас посмотрим, -гость моргал, глядя перед собой, принимая из рук Сергея приемник. Шумы и свист приемника перемежались теперь с постукиванием пальца по сигарете, когда стряхивался пепел. Наконец, зазвучала мягкая музыка, с уклоном к джазу, вернее, к джаз-року. Они посидели так немного; затем гость, словно между прочим, спросил: "Слушай, а где мы будем спать? -- и встряхнул головой. -- "На диване я сплю, -- мрачно отозвался Сергей. -- "Ну, ничего, мы на полу хорошо устроимся, -- поспешно дернув головой, сказал гость тоном, каким стараются успокоить грудного младенца.
Постояв еще немного, Сергей без слов вышел и, взяв откуда-то с коридора охапку какого-то тряпья, вернулся в зал и, с видимой неохотой отодвинув ногой горы книг, бросил все это на пол... Те двое, решив - то ли не сговариваясь, то ли успев переговорить, - что 6ольше неудобно сидеть, тоже, предварительно потушив окурки и бросив их в пепельницу, вошли в комнату и остановились на пороге. Затем гость, пресекая движение Сергея, поспешно нагнулся и принялся расправлять лежащее на полу. Хозяин стоял в стороне, наблюдая. Девушка в этот момент посмотрела на Сергея таким взглядом, как будто хотела заполучить не гостя, а его. Сергей повернулся и вышел: в ванную комнату, откуда доносился некоторое время плеск воды.
Вскоре он вернулся в комнату, где гость еще поправлял "постель", а девушка уже расстегивала платье. Сергей сел на тахту и принялся раздеваться. Когда девушка осталась уже в трусиках и в прозрачном лифчике, он забрался под одеяло и отвернулся лицом к стене. Некоторое время было тихо; затем гость пробрался на кухню и вернулся оттуда с приемником. Приемник тихо заиграл. Девушка с хихиканьем рассмеялась. Сергей лежал без движения, лицом к стене. Очень скоро послышалась характерная возня; раздались полусдержанные смешки. Вдруг гость во весь голос сказал с усилием: "Да что ты в самом деле? Отпусти мою ногу!" -- "Эй, вы! -- Сергей тяжело заворочался на своей постели. -- Мне завтра рано вставать. Да и соседи тоже имеют право спать". Послышался шепот девушки. -- "Ну, ладно, мы теперь тихо. Мы больше не будем, -- сказал громко гость. Сергей заворочался и затих. Через несколько минут снова раздались смешки. Кто-то прыснул; отдельные слова прорывались "в голос". -- "Ну... -- Сергей уже стоял рядом с тахтой, угрожающе положив руки на бедра. Двое на полу резко повернулись к нему и с испугом уставились на него. Его огромная фигура устрашающе виднелась на фоне окна. "Так вот, сказал он - если вы сейчас же не успокоитесь, Синя, я возьму тебя за шкирки и выброшу за дверь." -- "Ну, так, ну, мы же тихо, - говорил тот таким тоном, как будто был не вполне уверен, что Сергей не выполнит своей угрозы. -- Ты просто не даешь нам лежать." -- "Меня совершенно не интересует, к а к вам надо лежать, -- сказал Сергей, налегая на слова. --Я сказал, чтоб было тихо. Все." -- И он опять улегся на свое место. Установилась относительная тишина. Трудно сказать, сколько часов прошло; Сергей, отвернувшись к стене, по всей видимости, уже спал, а двое на полу к тому времени уже затихли, когда в ночной тишине отчетливо раздался зудяще-требовательный звонок в дверь. Сергей заворочался на тахте, наверное, до того он уже действительно спал. Сев, он просунул ноги в тапочки и накинул на себя халат. "Кто это там еще может быть? -- сказал он то ли тем двоим - они полусидели, - то ли самому себе. Он пошел открывать.
Немного повозился с замком, а, когда открыл, на пороге стоял среднего роста плотный "мужичек", в болоньевой кутке, за ним девушка. -- "Ну, привет, Киня... -- Сергей выглядел недовольным, но смотрел на Киню с большим теплом, чем на своего первого посетителя. Сначала Комар завалил, а теперь вот и вы. Вы что, сговорились?" -- "А, что, и Синявчик тут? -- Киня обнажил свои зубы, стараясь заглянуть в зал из-за спины Сергея. -- "Привет лабухам, -- Комар помахал из зала рукой. Сергей запер входную дверь, запахнул плотнее халат и пошел в комнату - зал, где намеревался снова улечься. -- "Слушай, -- это говорил Киня, -- а где мы спать-то будем?" Сергей, уже снявший халат, сидел, успев поднять одеяло и положить его себе на грудь. -- "На полу спите! -сухо сказал он, и его бас был в этот момент особенно глубоким. Вместе с тем лицо его словно отделяла стена, и создавалось впечатление, будто он "специально" прикрылся бородой. - На "диване" вы все равно все не поместитесь, а на полу коврик большой -- как раз все ляжете, -- мрачно сказал он. -- А накрыться халат мой возьмете; куртками накроетесь. - Он еще не залез в постель. -- У меня тут не "Хилтон". Захочешь кушать, так там булка и молоко, Киня, -- это последнее он сказал, уже забираясь в постель.