Гуревич Георгий
Подземная непогода
Гуревич Георгий
Подземная непогода
Оглавление:
* Рассказ первый: Виктор Шатров
* Рассказ второй: Александр Глебов
* Рассказ третий: Степан Ковалев
* Рассказ четвертый: Елена Кравченко
* Рассказ пятый: Последняя каверза
Ранний вариант повести - повесть "Борьба с подземной непогодой"
Рассказ первый
Виктор Шатров
1
Виктору предстояло дольше всех ждать и волноваться. Его фамилия - Шатров была в конце списка, а комиссия по распределению вызывала студентов строго по алфавиту; Виктор опасался, что ему не достанется интересной работы.
Выпускники ожидали своей очереди в актовом зале. Стены были выкрашены здесь желтой краской, но из-за обилия света казались бесцветными, и на блеклом фоне резко выделялась пестрая геологическая карта, занимавшая целый простенок. Ее насыщенные тона: небесно-голубые, изумрудно-зеленые, ликующе алые радовали глаз. Сидя на подоконнике, Виктор любовался неожиданными сочетаниями красок и думал: "Это схема моей судьбы".
На самом верху слева бросалось в глаза розовое пятно - Балтийский щит, обширная страна, которую с древнейших времен не заливало море, область гранитных скал и ледниковых озер, топких болот и водопадов. Может быть, Виктора пошлют туда: в Карелию или на Кольский полуостров. Он будет собирать образцы древних пород, которых нигде в мире не встретишь, только в Хибинах, Монче-тундре или на Лов-озере.
Ниже - Русская платформа. Вся она расцвечена спокойными красками: каменноугольные отложения - темно-серые, меловые - бледно-зеленые, юра голубая, пермь - рыжеватая. А между двумя равнинами - Русской и Западно-Сибирской - разноцветной полосой лежит Урал и, как уральские самоцветы, сверкают на карте пурпурные, розовые, зеленые, лиловые краски изверженных пород.
И на Урал хотелось бы поехать, увидеть своими глазами железные горы, густо-зеленый с разводами малахит, яшму, берилл, бокситы - всю природную коллекцию минералов, собранную здесь, на грани Европы и Азии.
- Дайте посмотреть, ребята, где это Чиатура.
Получившие назначение протискивались к карте. Если бы каждый студент отмечал место будущей работы, вся карта была бы утыкана флажками. Только что искали Североуральск, потом Кохтла-Ярви, теперь нужна Чиатура. Чиатура - это в Грузии, знаменитое месторождение марганца. Неплохо и там поработать, полазить по горным склонам, одетым виноградниками, завтракать абрикосами и чуреком, купаться в бурных речках, где можно устоять только на четвереньках, за ужином запивать шашлык молодым, нестерпимо кислым вином.
Но вот из кабинета вышла смуглая девушка с черными глазами. Подруги бросились к ней:
- Ну что, Кравченко, куда тебя?
- В аспирантуру, Леночка, да?
Виктор подался вперед, но сдержался и промолчал. Что переспрашивать? Елена - отличница, Елена - любимица профессоров. Конечно, ее оставили на факультете. А как же просвечивание океанского дна? Видимо, океан и просвечивание - только детские мечты, о них забывают, взрослея.
- Нет, не в аспирантуру. В Московское управление.
- Счастливица! - вздохнул маленький вихрастый Чуйкин. - Что же ты не поздравляешь ее, Витя?
- А с чем поздравлять? Сразу из института - на канцелярскую работу, от стола - к столу.
- Товарищи, есть места в Москве! - басом объявил долговязый студент. - Я сам читал объявление: "Нужны работники в трест очистки улиц и площадей". Берут без всякого диплома, даже с тройками по палеонтологии. Чуйкин, я записал для тебя адрес.
Чуйкин надулся и что-то обиженно забормотал. Виктор смотрел на него с брезгливой жалостью. Пять лет суетился в институте этот человек. Перед каждым зачетом он терся в деканате, дарил цветы лаборанткам, улещивал их, чтобы заранее достать билеты, часами дежурил в коридоре, ловил сдавших экзамены, записывал, что и как спрашивают, допытывался, в каком настроении профессор и ассистенты. "А ты повторил бы лучше", - говорил ему обычно Виктор. Но Чуйкин отмахивался. Такой метод подготовки казался ему слишком простым, ненадежным. И вот он кончает институт, получает диплом геолога-разведчика и снова суетится, хлопочет, чтобы его не послали на разведку. Он ищет каких-то знакомых, добывает справки, ходит к врачам и в министерство, волнуется, жалуется, упрашивает. Только одно ему не приходит в голову: поехать на работу по специальности.
Виктор отвернулся. Ему не хотелось портить праздничное настроение. Сегодня для него великий день - день отплытия в жизнь. Виктор чувствовал себя как Колумб, покидающий Испанию. Впереди - подземные Америки, их еще предстоит открыть.
2
Пять лет прошло в аудиториях. Это было время подготовки и предвкушения. И сколько раз за эти годы Виктор стоял перед картой, похожей на узорный туркменский ковер, стараясь угадать будущие маршруты. Может быть, эта извилистая линия превратится для него в порожистую речку; может быть, на этом малиновом или рыжеватом лоскутке он откроет вольфрам, уран или нефть; может быть, в этом кружочке он будет зимовать, а в этом - выступать с лекцией... И Виктор с волнением читал названия на карте своей судьбы: Амбарчик, Находка, Кок-Янгак, Сураханы, Дрогобыч, Щигры. Однажды, посмеиваясь над собой, он зажмурился и наугад ткнул пальцем в карту. Палец угодил в Кустанайскую область, и Виктор несколько вечеров изучал геологию этой области, оправдывая себя тем, что лишние знания не повредят. Впрочем, в Кустанай он так и не попал.
Коридор пустел: алфавит подходил к концу. Вот уже из кабинета выскочил радостный Чуйкин, взъерошенный еще больше, чем обычно.
- Оставили по болезни! - объявил он громогласно. - Следующий - Шатров!
- Если ты болен, зачем шел в геологи? - сказал Виктор, открывая дверь.
Председатель комиссии посмотрел на него сердитыми и усталыми глазами. Он был возмущен Чуйкиным, и это слышалось в его тоне.
- А вы куда хотите поехать?
- Куда угодно, но обязательно на подземный рентген, - сказал Виктор твердо.
- Направить вас в Московский геофизический институт? - переспросил председатель с иронией.
- Еще лучше - в Среднеазиатский.
- Нет у нас мест, - отрезал председатель сердито.
Виктор стоял на своем:
- Если вы пошлете, место найдется. Работы полным-полно. Я был на практике в первой экспедиции просвечивания. За целое лето мы засняли двести двадцать квадратных километров. А все остальное - двадцать два миллиона квадратных километров?
Председатель слушал, неодобрительно морщась. Но тут неожиданно вмешался незнакомый старик с острой седой бородкой.
- Для подземного рентгена непочатый край работы, - сказал он сердитым и звонким голосом. - И я напоминаю вам, Иван Иванович, я полгода прошу, чтобы вы послали аппараты на Камчатку. Мы ожидаем извержение через год или два. Его обязательно нужно проследить.
- Но ведь это новое дело, специалистов нет. Товарищ... если не ошибаюсь, Шатров... не устроит вас. Он только видел аппараты на студенческой практике.
- А мы пошлем его подучиться в Ташкент месяца на три.
Председатель пожал плечами.
- На Камчатку поедете? - спросил он с вызовом.
Сдерживая радость, Виктор молча кивнул головой и взял ручку, чтобы расписаться. Старик с остроконечной бородкой привстал и тронул его за рукав:
- Вы зайдите ко мне, молодой человек. Лучше всего утречком, часов в девять. Адрес вам дадут в деканате. Моя фамилия Дмитриевский, Дмитрий Васильевич.
3
Дмитриевского Виктор знал только понаслышке. В институте профессор появился недавно, его только что назначили деканом. Но по его учебникам Виктор учился на третьем и на четвертом курсах. А в книгах других авторов встречались "метод Дмитриевского", "теория Дмитриевского", "таблицы Дмитриевского".
Приглашение было почетным и страшноватым. Виктор опасался, как бы ему не учинили добавочный экзамен. Кто знает, вдруг он не угодит и его отставят, пошлют на Камчатку другого... Поэтому юноша не без робости позвонил в квартиру Дмитриевского в полукруглом доме у Калужской заставы.
Профессор сам открыл дверь. Узнав Виктора, он нахмурился и сказал недовольно:
- Вам придется подождать. Вы пришли на двенадцать минут раньше. Посидите здесь.
Комната, куда вступил Виктор, казалась нежилой, она была похожа на уголок книгохранилища. Книжные полки располагались вдоль стен и под прямым углом к ним, образуя узкие коридорчики. Книги стояли на полках, лежали между полками, на столе и под столом, они заполонили комнату, оттеснили в дальний угол узкую кровать, тумбочку, небольшой письменный стол. Книги были здесь хозяевами, человек казался случайным гостем.
Виктор поискал свободный стул, но не нашел: на одном лежали горкой папки с надписью "На рецензию", на другом стояла электрическая плитка со сковородкой, на третьем оказались... тяжелые гимнастические гири. Перехватив удивленный взгляд Виктора, старик сказал ворчливо:
- Да-да, это мои гири. Я занимаюсь гимнастикой каждое утро. Можете пощупать мускулы. Желаю, чтобы у вас были не хуже, когда вам стукнет пятьдесят семь.
Он нахлобучил шляпу, обмотал вокруг шеи шелковый белый шарф и вышел на балкон, хлопнув стеклянной дверью.
Квартира Дмитриевского была на восьмом этаже. Сверху, с балкона, открывался вид на просторную магистраль, плавный изгиб реки, крутые обрывы, парк с нежной весенней листвой, прозрачной, как юношеский пушок, стадион, похожий на лунный кратер. Левее виднелся стремительный шпиль с гербом, еще левее - быстро растущий район, где многоэтажные корпуса и башенные краны ежегодно продвигались на юго-запад, тесня пашни и кустарники. С тех пор как профессор поселился здесь, краны прошли уже полпути от Москвы до Внуковского аэропорта, сейчас толпились где-то за горизонтом, у кольцевой автострады.
Дмитриевский стоял у перил неподвижно. Шляпа его вырисовывалась на фоне неба, со шпилем университета наравне. "
Чудной старик! - подумал Виктор. - Меня заставляет ждать, а сам вышел на балкон. Наверно, доктор прописал ему свежий воздух".
Ровно в девять часов захрипел будильник. Помедлив минуту, профессор вернулся в комнату, торопливо записал на листе бумаги несколько строк и только после этого обратился к Виктору:
- Вам пришлось потерять несколько минут, молодой человек. В вашем возрасте это не страшно, а мне приходится уже беречь время. Сколько я буду работать еще в полную силу? Лет пятнадцать, двадцать, двадцать пять самое большее. А дел много. Вот сегодня - лекция, консультация, заседание в деканате, ученый совет. Глядишь, и не останется времени на главное. И я очень берегу часы, особенно самые лучшие - утренние. Они посвящены моему главному труду - "Движения земной коры". Это громадная тема. Мы живем так недолго, что движений коры даже не замечаем. Геологу нужно большое воображение, чтобы представить себе миллионы лет и миллионы квадратных километров. Вот я гляжу на каменные массивы зданий и думаю о массивах земной коры - о плитах, платформах и щитах, представляю себе, как они поднимаются и тонут, лезут друг на друга. О больших проблемах хорошо думается, когда глядишь на широкие горизонты. Пожалуй, если бы напротив поставили многоэтажный дом, я бы не смог работать. Пришлось бы искать новую квартиру.
Разговаривая с Виктором, профессор занялся хозяйством: достал тарелки, поставил на плитку кофейник, принес сковородку с румяной, аппетитно пахнущей яичницей. Всезнающий Чуйкин предупреждал Виктора, что профессор любит угощать посетителей, сам готовит, сверяясь с "Книгой о вкусной и здоровой пище", гордится своим искусством и бывает доволен, если гости говорят: "Как вкусно! Вероятно, вам приносят из ресторана?"
- Сейчас я пишу главу о вулканах, - продолжал профессор, накладывая Виктору полную тарелку. - Кушайте. Я понимаю, что вы уже завтракали, но в ваши годы я умел завтракать три раза подряд. Кушайте, не заставляйте меня тратить время на уговоры. Итак, я пишу о вулканах. Это очень важный раздел. Может быть, вулканы и не столь важны, но они... - профессор поискал сравнение, - они как сыпь во время болезни. Это внешнее проявление подспудной жизни земного организма. Мы - как средневековые врачи, которые пытались распознавать болезни, глядя только на глаза, язык и кожу. Или еще так я писал... - он протянул руку, почти не глядя, достал с полки книгу и прочел заложенное место: - "Земной шар можно сравнить с домом, у которого толстые каменные стены и очень мало окон. Окна - это вулканы. Время от времени из них вырывается пламя. Мы стоим снаружи в почтительном отдалении и пытаемся угадать, почему возник пожар". Нравятся вам такие слова?
- Очень нравятся. Хорошо сказано, - ответил Виктор.
Он представил себе шершавую каменную стену, узенькое, как бойница, окошко и язык пламени, прорвавшийся сквозь решетку. Почему возник пожар? Попробуй угадай.
- А мне не нравятся, - сказал профессор неожиданно. - Не вижу, чему радоваться. Расписался в собственном бессилии и доволен. Ученый должен не угадывать, а знать точно, должен разобраться, что же происходит в вулкане перед извержением и во время извержения, проникнуть взглядом сквозь каменную кожу Земли. Вот это и предстоит вам проделать. Просвечивание вулкана неотложная задача науки. Вы утверждали, что методику просвечивания знаете?
- Я познакомился с подземным рентгеном на студенческой практике, - сказал Виктор. - Меня направили в опытную экспедицию, которая опробовала аппарат. Начальником партии был у нас Сошин.
- Сошина я знаю. Он дельный геолог.
- Очень дельный, - подтвердил Виктор с энтузиазмом.
- Ну, если вы работали у него, за практику я спокоен. Подумаем о теории. Я написал для вас небольшую инструкцию. Вот она, читайте внимательно и задавайте вопросы.
4
Так определилась судьба юноши. Подземный рентген мог решить много задач. На долю Виктора выпала задача изучения вулканов. На карте было много кружочков. Ему был отведен кружочек с надписью "село Гореловское", на далеком полуострове, в правом верхнем углу карты.
Одно огорчало Виктора: он-то уезжал... а Елена оставалась. А ведь тогда, на практике, Елена тоже увлеклась подземным просвечиванием и обещала посвятить ему свою жизнь. Из пустыни юноша и девушка привезли хорошие и светлые отношения... Для определения их Елена предпочитала уклончивое слово "дружба", но Виктор называл свое чувство иначе, откровеннее.
Однако в Москве отношения незаметно переменились. В сущности и дружбы никакой не осталось. Елена была общительной, у нее оказалось множество подруг, друзей и просто знакомых. Одним она помогала заниматься, другим устраивала личные дела, с третьими ходила в театр, с четвертыми - на каток. И когда бы Виктор ни постучался к Елене, он заставал у нее трех-четырех человек, уже одетых, уже опаздывающих куда-то, говорящих наперебой:
- Лена, ты скоро? Лена, мы тебя ждем!
А Виктору хотелось бы сидеть рядышком на диване, держать смуглую тонкую руку Елены, тихонько говорить... и даже не говорить, а молча думать о той знойной равнине, где началась их дружба, и обо всех других равнинах и горах, где они будут вместе, вдвоем, после окончания института...
Но Елена всегда была занята. Она занималась и в шахматном кружке, и в драматическом, готовила доклады для студенческого научного общества, училась танцевать на льду, плавала и прыгала в длину с разбега. Для мечтательного молчания не хватало времени. Виктор попытался выразить неудовольствие, но Елена возмутилась.
- У тебя странное понятие о дружбе, - сказала она. - По-твоему, дружить это значит сидеть в запертой комнате с опущенными шторами. А я хочу разговаривать с людьми, я люблю людей, ребят и девушек... Нет, Витя, как хочешь, нельзя дружбой загораживать весь мир. Неправильная это дружба...
Виктор не стал настаивать. Весь мир загородить он не может и не хочет, а если "мир" заслоняет его, это естественно. Не такой уж он замечательный... И Виктор устранился, перестал навещать Елену. Но все же в душе его жила надежда. После института, мечтал он, когда они снова будут вместе в горах, в пустыне или в тайге, все пойдет по-старому.
Виктор так надеялся на благодатное влияние пустынь! Решение Елены остаться в Москве он воспринял, как измену и ему и общему делу. Подземное просвечивание было для юноши самой высокой, самой заманчивой целью. Он не представлял себе, чтобы настоящий геолог мог с легким сердцем отказаться от такого счастья. Значит, Елена не была настоящим геологом. Да-да-да! И зря ее приняли в институт и напрасно ставили ей пятерки. Она - Чуйкин в юбке, и Виктор скажет ей это в глаза.
Но не так просто было поговорить с Еленой, если она не хотела. Елена умела окружать себя прочной броней из смеющихся подруг. Не мог же Виктор в их присутствии затевать принципиальный разговор. Он начнет возмущаться всерьез, а девушкам будет только забавно.
Но все же разговор состоялся неожиданно для обоих.
Это было вечером на пьедестале Ленинских гор, на широкой, всегда пустынной площади, которую студенты называли "асфальтовым прудом". Виктор спешил из нового здания университета в старое. Он издали увидел остановившийся троллейбус, погнался за ним, но не успел. Троллейбус ушел, и Виктор с разгона чуть не сшиб единственную пассажирку, которая сошла на этой остановке. Пассажирка взглянула на него, вспыхнула, глаза у нее забегали, как будто она искала выход - хотела обойти Виктора, не заметить, не узнать... Но Виктора нельзя было не заметить. Только два человека было на просторной площади.
- Здравствуй, Витя. Куда ты мчишься? - спросила Елена с принужденной улыбкой.
Виктор махнул рукой по направлению к центру. Можно было бы сказать: "Я спешу, до свиданья" - и уклониться от неприятного разговора. Но Елена с решимостью отчаяния взяла Виктора под руку:
- Давай поговорим...
Они перешли через "асфальтовый пруд" и остановились на самом краю обрыва, у гранитной балюстрады. Сколько студентов и студенток стояли здесь весенними вечерами, любуясь на яркие звезды московских огней и на тусклые небесные светила над городом!
И сейчас перед ними сияла бесконечная россыпь огней. Предупреждая ночные самолеты, мерцали красные звездочки на высотных зданиях, фабричных трубах и мачтах радиостанций. В многоэтажных корпусах на Усачевке и Фрунзенской набережной светились все окна - шахматные ряды бело-голубых, зеленых и оранжевых точек. Миллионы москвичей отдыхали, ужинали, беседовали, быть может выясняли отношения, как Виктор и Елена.
- Ты, наверно, презираешь меня, Витя, - начала Елена. - Думаешь: зря приняли ее в институт, учили, хвалили, а она - Чуйкин в юбке, пристроилась в управлении, и прощай геология!..
Так она сказала, слово в слово. Даже Чуйкина в юбке помянула, словно прочла все мысли Виктора. И столько горечи было в ее голосе, что Виктор поспешил отречься:
- Нет, нет, Лена, я не думал так, честное слово! Геологи требуются повсюду - и в поле, и в шахтах, и в научных институтах. Тебя оставили в Москве, значит ты нужнее здесь, а меня послали на Камчатку, и я рад. Меня всегда тянуло к полевой геологии. Впрочем, поле или город - это не так важно, главное работать как следует.
- Счастливые вы, мужчины! - вздохнула Елена. - Ни с чем вы не связаны. Нам, девушкам, все труднее. Смотришь на меня с осуждением? Хочешь сказать: "Дали им равноправие, а они не ценят"...
- Что ты говоришь, Лена? Все мы знаем, есть женщины-герои. Вспомни подпольщиц, партизанок, жен декабристов. А женщины-геологи? Жена Амалицкого ехала с ним в челноке, жена Черского собирала образцы для умирающего мужа, Набоко спускалась в кратер вулкана.
Елена наклонила голову:
- Не знаю, что это за женщины. Я не такая, я слабая... Да, я слабая, ты переоценивал меня. Я люблю хорошие вещи, уют, красивую мебель. Мне нужна Москва, театры, магазины. И портнихи нужны, и веселье, и интересные люди... Нужны сейчас, а не через пятнадцать лет, когда у меня будут заслуги и морщины. Молодая женщина не может жить без людей, одиночество для нас хуже могилы. Ты не имеешь права требовать, чтобы я хоронила свою молодость на Камчатке, в брезентовой палатке и спальном мешке...
Она еще долго говорила, постепенно повышая голос до истерического крика, и когда остановилась, Виктор не знал, что возразить. С Еленой ему трудно было спорить. Ведь он всегда так прислушивался к ней, хотел понять ее, мечтал сделать счастливой. Может быть, и правда - у красивых девушек какие-то особые требования к жизни, особые права на уют?
- Не знаю, - сказал он наконец, - я думал, что женщины прежде всего люди и, как всем людям, им нужна интересная работа. Мне было странно слышать про портних, про театры и мебель. Это на Тартакова похоже, не на тебя...
Тартаков вел в институте лабораторные занятия по геофизической разведке. Это был молодой доцент, знающий и на хорошем счету, но студенты недолюбливали его. Он объяснял свой предмет сухо, теми же фразами, что в учебнике, отвечал на вопросы неохотно и насмешливо, а спрашивал придирчиво, мелочно, с раздражением, не скрывая своего презрения к невежеству учеников. Впрочем, за пределами кафедры это был милейший человек: он охотно танцевал с первокурсницами на студенческих праздниках и даже выступал в драматическом кружке в ролях любовников или резонеров. Студенты, побывавшие на квартире у Тартакова, говорили, что это настоящий музей: на стенах ковры, картины, расписные тарелки, в горках - хрусталь, фарфор. Виктор, воспитанник суровой школы Сошина, осуждал любителя жизненных благ Тартакова, называл его горе-геологом, кабинетным воином. И когда Елена заговорила об уюте и мебели, Виктор невольно вспомнил Тартакова.
Елена отвернулась, пряча глаза.
- Я выхожу замуж за Тартакова, - проговорила она еле слышно, - и вот меня оставили в Москве...
Виктор был оглушен... Он даже пошатнулся и должен был схватиться за перила.
- Что же, желаю счастья! - вымолвил он наконец.
- Я хочу, чтобы мы остались друзьями, Витя, - сказала Елена. - Я очень уважаю тебя. Ты правильный человек. Но не осуждай меня. И, пожалуйста, пиши... хотя бы раз в месяц.
Виктор хотел крикнуть - нет, ни в коем случае не станет он писать жене Тартакова! Но слова застряли в горле. К чему обижать Елену? Пусть будет счастлива как умеет...
А может быть, напрасно Виктор ничего не сказал. Может быть, потому Елена и затеяла этот разговор, что ей нужны были гневные протесты, возмущенные, бичующие слова, чтобы опровергнуть доводы Тартакова. И следовало напомнить о практике с Сошиным, когда девушка была так счастлива в брезентовой палатке, жила полной жизнью без театров и красивой мебели. Может быть, Елена сама хотела, чтобы Виктор высмеял ее самобичевание, чтобы крикнул: "Да, я презираю, я осуждаю тебя!" Но Виктор смолчал. Он привык быть требовательным к себе и себя одного обвинять в неудачах. И сейчас он укорял себя: не Елена изменила, а он, дурак, не сумел удержать ее.
Больше они не встречались. Через неделю Виктор защитил дипломную работу, а еще через неделю получил документы и, отказавшись от отпуска, уехал в Ташкент к Сошину.
5
Прошло всего два года с тех пор, как Сошин впервые испытал аппараты в пустыне, но техника подземного просвечивания продвинулась далеко вперед. Пробные опыты породили целую отрасль науки, метод вырос в систему, возникла теория новой разведки. Так на строительной площадке постепенно вырастает дом, а после трудно поверить, что великолепное здание родилось из штабелей невзрачного кирпича.
Извержение на Камчатке ожидалось в ближайшие месяцы, но никто не мог знать точной даты. Боясь упустить извержение, прямо из Ташкента, не заезжая домой, Виктор отправился на Камчатку. В поезде начался отдых. Виктор мог дремать, смотреть в окно, перебирать записи, думать, даже сочинять стихи. За это время в дневнике появилось несколько стихотворений. Одни из них были написаны ямбом или хореем, другие - вольным размером. Но во всех говорилось об одной и той же девушке. Ее смуглое лицо скользило над колючими таежными сопками, отражалось в зеркальной глади Байкала, реяло в облаках, плыло за пароходом.
Стояла глубокая осень, и Охотское море было одето туманом. Но Виктор не уходил с палубы, дышал холодной сыростью, смотрел, как выплывают из молочной мглы серо-зеленые валы. Хотя его жестоко мучила морская болезнь, он не хотел отлеживаться в каюте, твердил себе, что настоящий геолог должен стойко переносить лишения и не терять работоспособности. Работы у Виктора пока еще не было, но он мог тренировать свою стойкость.
Когда пароход вошел в Авачинскую бухту, на сопках повсюду лежал снег. Авача красовалась в голубовато-белых обновках. Кто бы подумал, что под этим белоснежным покрывалом скрывается вулкан, словно волк в бабушкином чепце!
Железных дорог на Камчатке все еще не было, здесь путешествовали или на самолете, или на собаках. Виктору пришлось воспользоваться лохматой тягой. Собаки везли аппаратуру, а сам он вместе с проводником шел за санями на лыжах, изредка присаживаясь отдохнуть. С непривычки Виктор мерз, уставал, мучился с собаками, но с восторгом встречал каждое приключение. Для того его и учили в институте, чтобы по нетронутому снегу скользить за собачьей упряжкой, наращивать сосульки на меховом воротнике, ночевать на снегу у догоревшего костра, обмораживать щеки и оттирать их. Никаких удобств. Как говорил Сошин: "Удобства - палка о двух концах. Запасливый - раб и сторож вещей, умелый владыка своего времени". Виктор устал, продрог, каждый мускул у него болел от напряжения, все чаще он присаживался на сани, но радовался лишениям. Наконец-то он приближался к настоящей геологии!
На последнем переходе собаки вывалили его из саней и умчались вперед. Проводник кинулся догонять их, и Виктор остался один. При падении одна лыжа сломалась. Кое-как ковыляя юноша шел по тайге целую ночь. В темноте было жутковато. Виктор нервно прислушивался к ночным шорохам. Издалека доносился вой - волчий или собачий, новичок еще не умел различать. Проводник так и не вернулся. Виктор знал только общее направление - на север. Он отыскал за ветвями ныряющий ковш Большой Медведицы и над ним, в хвосте Малой Медведицы, неяркую Полярную звезду. И он был очень горд, когда поутру вышел на опушку и увидел за рекой большую деревню, а на ближнем берегу - бревенчатое строение, похожее на сельский клуб или школу. Виктор узнал вулканологическую станцию (он видел ее на фотографиях) и поспешил к дому, который должен был стать его собственным домом по крайней мере на год.
Подземная непогода
Оглавление:
* Рассказ первый: Виктор Шатров
* Рассказ второй: Александр Глебов
* Рассказ третий: Степан Ковалев
* Рассказ четвертый: Елена Кравченко
* Рассказ пятый: Последняя каверза
Ранний вариант повести - повесть "Борьба с подземной непогодой"
Рассказ первый
Виктор Шатров
1
Виктору предстояло дольше всех ждать и волноваться. Его фамилия - Шатров была в конце списка, а комиссия по распределению вызывала студентов строго по алфавиту; Виктор опасался, что ему не достанется интересной работы.
Выпускники ожидали своей очереди в актовом зале. Стены были выкрашены здесь желтой краской, но из-за обилия света казались бесцветными, и на блеклом фоне резко выделялась пестрая геологическая карта, занимавшая целый простенок. Ее насыщенные тона: небесно-голубые, изумрудно-зеленые, ликующе алые радовали глаз. Сидя на подоконнике, Виктор любовался неожиданными сочетаниями красок и думал: "Это схема моей судьбы".
На самом верху слева бросалось в глаза розовое пятно - Балтийский щит, обширная страна, которую с древнейших времен не заливало море, область гранитных скал и ледниковых озер, топких болот и водопадов. Может быть, Виктора пошлют туда: в Карелию или на Кольский полуостров. Он будет собирать образцы древних пород, которых нигде в мире не встретишь, только в Хибинах, Монче-тундре или на Лов-озере.
Ниже - Русская платформа. Вся она расцвечена спокойными красками: каменноугольные отложения - темно-серые, меловые - бледно-зеленые, юра голубая, пермь - рыжеватая. А между двумя равнинами - Русской и Западно-Сибирской - разноцветной полосой лежит Урал и, как уральские самоцветы, сверкают на карте пурпурные, розовые, зеленые, лиловые краски изверженных пород.
И на Урал хотелось бы поехать, увидеть своими глазами железные горы, густо-зеленый с разводами малахит, яшму, берилл, бокситы - всю природную коллекцию минералов, собранную здесь, на грани Европы и Азии.
- Дайте посмотреть, ребята, где это Чиатура.
Получившие назначение протискивались к карте. Если бы каждый студент отмечал место будущей работы, вся карта была бы утыкана флажками. Только что искали Североуральск, потом Кохтла-Ярви, теперь нужна Чиатура. Чиатура - это в Грузии, знаменитое месторождение марганца. Неплохо и там поработать, полазить по горным склонам, одетым виноградниками, завтракать абрикосами и чуреком, купаться в бурных речках, где можно устоять только на четвереньках, за ужином запивать шашлык молодым, нестерпимо кислым вином.
Но вот из кабинета вышла смуглая девушка с черными глазами. Подруги бросились к ней:
- Ну что, Кравченко, куда тебя?
- В аспирантуру, Леночка, да?
Виктор подался вперед, но сдержался и промолчал. Что переспрашивать? Елена - отличница, Елена - любимица профессоров. Конечно, ее оставили на факультете. А как же просвечивание океанского дна? Видимо, океан и просвечивание - только детские мечты, о них забывают, взрослея.
- Нет, не в аспирантуру. В Московское управление.
- Счастливица! - вздохнул маленький вихрастый Чуйкин. - Что же ты не поздравляешь ее, Витя?
- А с чем поздравлять? Сразу из института - на канцелярскую работу, от стола - к столу.
- Товарищи, есть места в Москве! - басом объявил долговязый студент. - Я сам читал объявление: "Нужны работники в трест очистки улиц и площадей". Берут без всякого диплома, даже с тройками по палеонтологии. Чуйкин, я записал для тебя адрес.
Чуйкин надулся и что-то обиженно забормотал. Виктор смотрел на него с брезгливой жалостью. Пять лет суетился в институте этот человек. Перед каждым зачетом он терся в деканате, дарил цветы лаборанткам, улещивал их, чтобы заранее достать билеты, часами дежурил в коридоре, ловил сдавших экзамены, записывал, что и как спрашивают, допытывался, в каком настроении профессор и ассистенты. "А ты повторил бы лучше", - говорил ему обычно Виктор. Но Чуйкин отмахивался. Такой метод подготовки казался ему слишком простым, ненадежным. И вот он кончает институт, получает диплом геолога-разведчика и снова суетится, хлопочет, чтобы его не послали на разведку. Он ищет каких-то знакомых, добывает справки, ходит к врачам и в министерство, волнуется, жалуется, упрашивает. Только одно ему не приходит в голову: поехать на работу по специальности.
Виктор отвернулся. Ему не хотелось портить праздничное настроение. Сегодня для него великий день - день отплытия в жизнь. Виктор чувствовал себя как Колумб, покидающий Испанию. Впереди - подземные Америки, их еще предстоит открыть.
2
Пять лет прошло в аудиториях. Это было время подготовки и предвкушения. И сколько раз за эти годы Виктор стоял перед картой, похожей на узорный туркменский ковер, стараясь угадать будущие маршруты. Может быть, эта извилистая линия превратится для него в порожистую речку; может быть, на этом малиновом или рыжеватом лоскутке он откроет вольфрам, уран или нефть; может быть, в этом кружочке он будет зимовать, а в этом - выступать с лекцией... И Виктор с волнением читал названия на карте своей судьбы: Амбарчик, Находка, Кок-Янгак, Сураханы, Дрогобыч, Щигры. Однажды, посмеиваясь над собой, он зажмурился и наугад ткнул пальцем в карту. Палец угодил в Кустанайскую область, и Виктор несколько вечеров изучал геологию этой области, оправдывая себя тем, что лишние знания не повредят. Впрочем, в Кустанай он так и не попал.
Коридор пустел: алфавит подходил к концу. Вот уже из кабинета выскочил радостный Чуйкин, взъерошенный еще больше, чем обычно.
- Оставили по болезни! - объявил он громогласно. - Следующий - Шатров!
- Если ты болен, зачем шел в геологи? - сказал Виктор, открывая дверь.
Председатель комиссии посмотрел на него сердитыми и усталыми глазами. Он был возмущен Чуйкиным, и это слышалось в его тоне.
- А вы куда хотите поехать?
- Куда угодно, но обязательно на подземный рентген, - сказал Виктор твердо.
- Направить вас в Московский геофизический институт? - переспросил председатель с иронией.
- Еще лучше - в Среднеазиатский.
- Нет у нас мест, - отрезал председатель сердито.
Виктор стоял на своем:
- Если вы пошлете, место найдется. Работы полным-полно. Я был на практике в первой экспедиции просвечивания. За целое лето мы засняли двести двадцать квадратных километров. А все остальное - двадцать два миллиона квадратных километров?
Председатель слушал, неодобрительно морщась. Но тут неожиданно вмешался незнакомый старик с острой седой бородкой.
- Для подземного рентгена непочатый край работы, - сказал он сердитым и звонким голосом. - И я напоминаю вам, Иван Иванович, я полгода прошу, чтобы вы послали аппараты на Камчатку. Мы ожидаем извержение через год или два. Его обязательно нужно проследить.
- Но ведь это новое дело, специалистов нет. Товарищ... если не ошибаюсь, Шатров... не устроит вас. Он только видел аппараты на студенческой практике.
- А мы пошлем его подучиться в Ташкент месяца на три.
Председатель пожал плечами.
- На Камчатку поедете? - спросил он с вызовом.
Сдерживая радость, Виктор молча кивнул головой и взял ручку, чтобы расписаться. Старик с остроконечной бородкой привстал и тронул его за рукав:
- Вы зайдите ко мне, молодой человек. Лучше всего утречком, часов в девять. Адрес вам дадут в деканате. Моя фамилия Дмитриевский, Дмитрий Васильевич.
3
Дмитриевского Виктор знал только понаслышке. В институте профессор появился недавно, его только что назначили деканом. Но по его учебникам Виктор учился на третьем и на четвертом курсах. А в книгах других авторов встречались "метод Дмитриевского", "теория Дмитриевского", "таблицы Дмитриевского".
Приглашение было почетным и страшноватым. Виктор опасался, как бы ему не учинили добавочный экзамен. Кто знает, вдруг он не угодит и его отставят, пошлют на Камчатку другого... Поэтому юноша не без робости позвонил в квартиру Дмитриевского в полукруглом доме у Калужской заставы.
Профессор сам открыл дверь. Узнав Виктора, он нахмурился и сказал недовольно:
- Вам придется подождать. Вы пришли на двенадцать минут раньше. Посидите здесь.
Комната, куда вступил Виктор, казалась нежилой, она была похожа на уголок книгохранилища. Книжные полки располагались вдоль стен и под прямым углом к ним, образуя узкие коридорчики. Книги стояли на полках, лежали между полками, на столе и под столом, они заполонили комнату, оттеснили в дальний угол узкую кровать, тумбочку, небольшой письменный стол. Книги были здесь хозяевами, человек казался случайным гостем.
Виктор поискал свободный стул, но не нашел: на одном лежали горкой папки с надписью "На рецензию", на другом стояла электрическая плитка со сковородкой, на третьем оказались... тяжелые гимнастические гири. Перехватив удивленный взгляд Виктора, старик сказал ворчливо:
- Да-да, это мои гири. Я занимаюсь гимнастикой каждое утро. Можете пощупать мускулы. Желаю, чтобы у вас были не хуже, когда вам стукнет пятьдесят семь.
Он нахлобучил шляпу, обмотал вокруг шеи шелковый белый шарф и вышел на балкон, хлопнув стеклянной дверью.
Квартира Дмитриевского была на восьмом этаже. Сверху, с балкона, открывался вид на просторную магистраль, плавный изгиб реки, крутые обрывы, парк с нежной весенней листвой, прозрачной, как юношеский пушок, стадион, похожий на лунный кратер. Левее виднелся стремительный шпиль с гербом, еще левее - быстро растущий район, где многоэтажные корпуса и башенные краны ежегодно продвигались на юго-запад, тесня пашни и кустарники. С тех пор как профессор поселился здесь, краны прошли уже полпути от Москвы до Внуковского аэропорта, сейчас толпились где-то за горизонтом, у кольцевой автострады.
Дмитриевский стоял у перил неподвижно. Шляпа его вырисовывалась на фоне неба, со шпилем университета наравне. "
Чудной старик! - подумал Виктор. - Меня заставляет ждать, а сам вышел на балкон. Наверно, доктор прописал ему свежий воздух".
Ровно в девять часов захрипел будильник. Помедлив минуту, профессор вернулся в комнату, торопливо записал на листе бумаги несколько строк и только после этого обратился к Виктору:
- Вам пришлось потерять несколько минут, молодой человек. В вашем возрасте это не страшно, а мне приходится уже беречь время. Сколько я буду работать еще в полную силу? Лет пятнадцать, двадцать, двадцать пять самое большее. А дел много. Вот сегодня - лекция, консультация, заседание в деканате, ученый совет. Глядишь, и не останется времени на главное. И я очень берегу часы, особенно самые лучшие - утренние. Они посвящены моему главному труду - "Движения земной коры". Это громадная тема. Мы живем так недолго, что движений коры даже не замечаем. Геологу нужно большое воображение, чтобы представить себе миллионы лет и миллионы квадратных километров. Вот я гляжу на каменные массивы зданий и думаю о массивах земной коры - о плитах, платформах и щитах, представляю себе, как они поднимаются и тонут, лезут друг на друга. О больших проблемах хорошо думается, когда глядишь на широкие горизонты. Пожалуй, если бы напротив поставили многоэтажный дом, я бы не смог работать. Пришлось бы искать новую квартиру.
Разговаривая с Виктором, профессор занялся хозяйством: достал тарелки, поставил на плитку кофейник, принес сковородку с румяной, аппетитно пахнущей яичницей. Всезнающий Чуйкин предупреждал Виктора, что профессор любит угощать посетителей, сам готовит, сверяясь с "Книгой о вкусной и здоровой пище", гордится своим искусством и бывает доволен, если гости говорят: "Как вкусно! Вероятно, вам приносят из ресторана?"
- Сейчас я пишу главу о вулканах, - продолжал профессор, накладывая Виктору полную тарелку. - Кушайте. Я понимаю, что вы уже завтракали, но в ваши годы я умел завтракать три раза подряд. Кушайте, не заставляйте меня тратить время на уговоры. Итак, я пишу о вулканах. Это очень важный раздел. Может быть, вулканы и не столь важны, но они... - профессор поискал сравнение, - они как сыпь во время болезни. Это внешнее проявление подспудной жизни земного организма. Мы - как средневековые врачи, которые пытались распознавать болезни, глядя только на глаза, язык и кожу. Или еще так я писал... - он протянул руку, почти не глядя, достал с полки книгу и прочел заложенное место: - "Земной шар можно сравнить с домом, у которого толстые каменные стены и очень мало окон. Окна - это вулканы. Время от времени из них вырывается пламя. Мы стоим снаружи в почтительном отдалении и пытаемся угадать, почему возник пожар". Нравятся вам такие слова?
- Очень нравятся. Хорошо сказано, - ответил Виктор.
Он представил себе шершавую каменную стену, узенькое, как бойница, окошко и язык пламени, прорвавшийся сквозь решетку. Почему возник пожар? Попробуй угадай.
- А мне не нравятся, - сказал профессор неожиданно. - Не вижу, чему радоваться. Расписался в собственном бессилии и доволен. Ученый должен не угадывать, а знать точно, должен разобраться, что же происходит в вулкане перед извержением и во время извержения, проникнуть взглядом сквозь каменную кожу Земли. Вот это и предстоит вам проделать. Просвечивание вулкана неотложная задача науки. Вы утверждали, что методику просвечивания знаете?
- Я познакомился с подземным рентгеном на студенческой практике, - сказал Виктор. - Меня направили в опытную экспедицию, которая опробовала аппарат. Начальником партии был у нас Сошин.
- Сошина я знаю. Он дельный геолог.
- Очень дельный, - подтвердил Виктор с энтузиазмом.
- Ну, если вы работали у него, за практику я спокоен. Подумаем о теории. Я написал для вас небольшую инструкцию. Вот она, читайте внимательно и задавайте вопросы.
4
Так определилась судьба юноши. Подземный рентген мог решить много задач. На долю Виктора выпала задача изучения вулканов. На карте было много кружочков. Ему был отведен кружочек с надписью "село Гореловское", на далеком полуострове, в правом верхнем углу карты.
Одно огорчало Виктора: он-то уезжал... а Елена оставалась. А ведь тогда, на практике, Елена тоже увлеклась подземным просвечиванием и обещала посвятить ему свою жизнь. Из пустыни юноша и девушка привезли хорошие и светлые отношения... Для определения их Елена предпочитала уклончивое слово "дружба", но Виктор называл свое чувство иначе, откровеннее.
Однако в Москве отношения незаметно переменились. В сущности и дружбы никакой не осталось. Елена была общительной, у нее оказалось множество подруг, друзей и просто знакомых. Одним она помогала заниматься, другим устраивала личные дела, с третьими ходила в театр, с четвертыми - на каток. И когда бы Виктор ни постучался к Елене, он заставал у нее трех-четырех человек, уже одетых, уже опаздывающих куда-то, говорящих наперебой:
- Лена, ты скоро? Лена, мы тебя ждем!
А Виктору хотелось бы сидеть рядышком на диване, держать смуглую тонкую руку Елены, тихонько говорить... и даже не говорить, а молча думать о той знойной равнине, где началась их дружба, и обо всех других равнинах и горах, где они будут вместе, вдвоем, после окончания института...
Но Елена всегда была занята. Она занималась и в шахматном кружке, и в драматическом, готовила доклады для студенческого научного общества, училась танцевать на льду, плавала и прыгала в длину с разбега. Для мечтательного молчания не хватало времени. Виктор попытался выразить неудовольствие, но Елена возмутилась.
- У тебя странное понятие о дружбе, - сказала она. - По-твоему, дружить это значит сидеть в запертой комнате с опущенными шторами. А я хочу разговаривать с людьми, я люблю людей, ребят и девушек... Нет, Витя, как хочешь, нельзя дружбой загораживать весь мир. Неправильная это дружба...
Виктор не стал настаивать. Весь мир загородить он не может и не хочет, а если "мир" заслоняет его, это естественно. Не такой уж он замечательный... И Виктор устранился, перестал навещать Елену. Но все же в душе его жила надежда. После института, мечтал он, когда они снова будут вместе в горах, в пустыне или в тайге, все пойдет по-старому.
Виктор так надеялся на благодатное влияние пустынь! Решение Елены остаться в Москве он воспринял, как измену и ему и общему делу. Подземное просвечивание было для юноши самой высокой, самой заманчивой целью. Он не представлял себе, чтобы настоящий геолог мог с легким сердцем отказаться от такого счастья. Значит, Елена не была настоящим геологом. Да-да-да! И зря ее приняли в институт и напрасно ставили ей пятерки. Она - Чуйкин в юбке, и Виктор скажет ей это в глаза.
Но не так просто было поговорить с Еленой, если она не хотела. Елена умела окружать себя прочной броней из смеющихся подруг. Не мог же Виктор в их присутствии затевать принципиальный разговор. Он начнет возмущаться всерьез, а девушкам будет только забавно.
Но все же разговор состоялся неожиданно для обоих.
Это было вечером на пьедестале Ленинских гор, на широкой, всегда пустынной площади, которую студенты называли "асфальтовым прудом". Виктор спешил из нового здания университета в старое. Он издали увидел остановившийся троллейбус, погнался за ним, но не успел. Троллейбус ушел, и Виктор с разгона чуть не сшиб единственную пассажирку, которая сошла на этой остановке. Пассажирка взглянула на него, вспыхнула, глаза у нее забегали, как будто она искала выход - хотела обойти Виктора, не заметить, не узнать... Но Виктора нельзя было не заметить. Только два человека было на просторной площади.
- Здравствуй, Витя. Куда ты мчишься? - спросила Елена с принужденной улыбкой.
Виктор махнул рукой по направлению к центру. Можно было бы сказать: "Я спешу, до свиданья" - и уклониться от неприятного разговора. Но Елена с решимостью отчаяния взяла Виктора под руку:
- Давай поговорим...
Они перешли через "асфальтовый пруд" и остановились на самом краю обрыва, у гранитной балюстрады. Сколько студентов и студенток стояли здесь весенними вечерами, любуясь на яркие звезды московских огней и на тусклые небесные светила над городом!
И сейчас перед ними сияла бесконечная россыпь огней. Предупреждая ночные самолеты, мерцали красные звездочки на высотных зданиях, фабричных трубах и мачтах радиостанций. В многоэтажных корпусах на Усачевке и Фрунзенской набережной светились все окна - шахматные ряды бело-голубых, зеленых и оранжевых точек. Миллионы москвичей отдыхали, ужинали, беседовали, быть может выясняли отношения, как Виктор и Елена.
- Ты, наверно, презираешь меня, Витя, - начала Елена. - Думаешь: зря приняли ее в институт, учили, хвалили, а она - Чуйкин в юбке, пристроилась в управлении, и прощай геология!..
Так она сказала, слово в слово. Даже Чуйкина в юбке помянула, словно прочла все мысли Виктора. И столько горечи было в ее голосе, что Виктор поспешил отречься:
- Нет, нет, Лена, я не думал так, честное слово! Геологи требуются повсюду - и в поле, и в шахтах, и в научных институтах. Тебя оставили в Москве, значит ты нужнее здесь, а меня послали на Камчатку, и я рад. Меня всегда тянуло к полевой геологии. Впрочем, поле или город - это не так важно, главное работать как следует.
- Счастливые вы, мужчины! - вздохнула Елена. - Ни с чем вы не связаны. Нам, девушкам, все труднее. Смотришь на меня с осуждением? Хочешь сказать: "Дали им равноправие, а они не ценят"...
- Что ты говоришь, Лена? Все мы знаем, есть женщины-герои. Вспомни подпольщиц, партизанок, жен декабристов. А женщины-геологи? Жена Амалицкого ехала с ним в челноке, жена Черского собирала образцы для умирающего мужа, Набоко спускалась в кратер вулкана.
Елена наклонила голову:
- Не знаю, что это за женщины. Я не такая, я слабая... Да, я слабая, ты переоценивал меня. Я люблю хорошие вещи, уют, красивую мебель. Мне нужна Москва, театры, магазины. И портнихи нужны, и веселье, и интересные люди... Нужны сейчас, а не через пятнадцать лет, когда у меня будут заслуги и морщины. Молодая женщина не может жить без людей, одиночество для нас хуже могилы. Ты не имеешь права требовать, чтобы я хоронила свою молодость на Камчатке, в брезентовой палатке и спальном мешке...
Она еще долго говорила, постепенно повышая голос до истерического крика, и когда остановилась, Виктор не знал, что возразить. С Еленой ему трудно было спорить. Ведь он всегда так прислушивался к ней, хотел понять ее, мечтал сделать счастливой. Может быть, и правда - у красивых девушек какие-то особые требования к жизни, особые права на уют?
- Не знаю, - сказал он наконец, - я думал, что женщины прежде всего люди и, как всем людям, им нужна интересная работа. Мне было странно слышать про портних, про театры и мебель. Это на Тартакова похоже, не на тебя...
Тартаков вел в институте лабораторные занятия по геофизической разведке. Это был молодой доцент, знающий и на хорошем счету, но студенты недолюбливали его. Он объяснял свой предмет сухо, теми же фразами, что в учебнике, отвечал на вопросы неохотно и насмешливо, а спрашивал придирчиво, мелочно, с раздражением, не скрывая своего презрения к невежеству учеников. Впрочем, за пределами кафедры это был милейший человек: он охотно танцевал с первокурсницами на студенческих праздниках и даже выступал в драматическом кружке в ролях любовников или резонеров. Студенты, побывавшие на квартире у Тартакова, говорили, что это настоящий музей: на стенах ковры, картины, расписные тарелки, в горках - хрусталь, фарфор. Виктор, воспитанник суровой школы Сошина, осуждал любителя жизненных благ Тартакова, называл его горе-геологом, кабинетным воином. И когда Елена заговорила об уюте и мебели, Виктор невольно вспомнил Тартакова.
Елена отвернулась, пряча глаза.
- Я выхожу замуж за Тартакова, - проговорила она еле слышно, - и вот меня оставили в Москве...
Виктор был оглушен... Он даже пошатнулся и должен был схватиться за перила.
- Что же, желаю счастья! - вымолвил он наконец.
- Я хочу, чтобы мы остались друзьями, Витя, - сказала Елена. - Я очень уважаю тебя. Ты правильный человек. Но не осуждай меня. И, пожалуйста, пиши... хотя бы раз в месяц.
Виктор хотел крикнуть - нет, ни в коем случае не станет он писать жене Тартакова! Но слова застряли в горле. К чему обижать Елену? Пусть будет счастлива как умеет...
А может быть, напрасно Виктор ничего не сказал. Может быть, потому Елена и затеяла этот разговор, что ей нужны были гневные протесты, возмущенные, бичующие слова, чтобы опровергнуть доводы Тартакова. И следовало напомнить о практике с Сошиным, когда девушка была так счастлива в брезентовой палатке, жила полной жизнью без театров и красивой мебели. Может быть, Елена сама хотела, чтобы Виктор высмеял ее самобичевание, чтобы крикнул: "Да, я презираю, я осуждаю тебя!" Но Виктор смолчал. Он привык быть требовательным к себе и себя одного обвинять в неудачах. И сейчас он укорял себя: не Елена изменила, а он, дурак, не сумел удержать ее.
Больше они не встречались. Через неделю Виктор защитил дипломную работу, а еще через неделю получил документы и, отказавшись от отпуска, уехал в Ташкент к Сошину.
5
Прошло всего два года с тех пор, как Сошин впервые испытал аппараты в пустыне, но техника подземного просвечивания продвинулась далеко вперед. Пробные опыты породили целую отрасль науки, метод вырос в систему, возникла теория новой разведки. Так на строительной площадке постепенно вырастает дом, а после трудно поверить, что великолепное здание родилось из штабелей невзрачного кирпича.
Извержение на Камчатке ожидалось в ближайшие месяцы, но никто не мог знать точной даты. Боясь упустить извержение, прямо из Ташкента, не заезжая домой, Виктор отправился на Камчатку. В поезде начался отдых. Виктор мог дремать, смотреть в окно, перебирать записи, думать, даже сочинять стихи. За это время в дневнике появилось несколько стихотворений. Одни из них были написаны ямбом или хореем, другие - вольным размером. Но во всех говорилось об одной и той же девушке. Ее смуглое лицо скользило над колючими таежными сопками, отражалось в зеркальной глади Байкала, реяло в облаках, плыло за пароходом.
Стояла глубокая осень, и Охотское море было одето туманом. Но Виктор не уходил с палубы, дышал холодной сыростью, смотрел, как выплывают из молочной мглы серо-зеленые валы. Хотя его жестоко мучила морская болезнь, он не хотел отлеживаться в каюте, твердил себе, что настоящий геолог должен стойко переносить лишения и не терять работоспособности. Работы у Виктора пока еще не было, но он мог тренировать свою стойкость.
Когда пароход вошел в Авачинскую бухту, на сопках повсюду лежал снег. Авача красовалась в голубовато-белых обновках. Кто бы подумал, что под этим белоснежным покрывалом скрывается вулкан, словно волк в бабушкином чепце!
Железных дорог на Камчатке все еще не было, здесь путешествовали или на самолете, или на собаках. Виктору пришлось воспользоваться лохматой тягой. Собаки везли аппаратуру, а сам он вместе с проводником шел за санями на лыжах, изредка присаживаясь отдохнуть. С непривычки Виктор мерз, уставал, мучился с собаками, но с восторгом встречал каждое приключение. Для того его и учили в институте, чтобы по нетронутому снегу скользить за собачьей упряжкой, наращивать сосульки на меховом воротнике, ночевать на снегу у догоревшего костра, обмораживать щеки и оттирать их. Никаких удобств. Как говорил Сошин: "Удобства - палка о двух концах. Запасливый - раб и сторож вещей, умелый владыка своего времени". Виктор устал, продрог, каждый мускул у него болел от напряжения, все чаще он присаживался на сани, но радовался лишениям. Наконец-то он приближался к настоящей геологии!
На последнем переходе собаки вывалили его из саней и умчались вперед. Проводник кинулся догонять их, и Виктор остался один. При падении одна лыжа сломалась. Кое-как ковыляя юноша шел по тайге целую ночь. В темноте было жутковато. Виктор нервно прислушивался к ночным шорохам. Издалека доносился вой - волчий или собачий, новичок еще не умел различать. Проводник так и не вернулся. Виктор знал только общее направление - на север. Он отыскал за ветвями ныряющий ковш Большой Медведицы и над ним, в хвосте Малой Медведицы, неяркую Полярную звезду. И он был очень горд, когда поутру вышел на опушку и увидел за рекой большую деревню, а на ближнем берегу - бревенчатое строение, похожее на сельский клуб или школу. Виктор узнал вулканологическую станцию (он видел ее на фотографиях) и поспешил к дому, который должен был стать его собственным домом по крайней мере на год.