Страница:
Гуревич Георгий
Восьминулевые
Георгий Гуревич
Восьминулевые
...Ць, Цью, Цьялалли, Чачача, Чбебе, Чбуси, Чгедегда...
Гурман, изучающий ресторанное меню, кокетка на выставке мод, книголюб в сокровищнице букиниста, ребенок в магазине игрушек в слабой степени ощущают то, что я чувствовал, произнося эти названия -- реестр планет, предложенных мне для посещения. Любая -- на выбор.
Так организован туризм у звездожителей, в их шаровом скоплении. И конечно, я там буду первый гость с Земли, первый космический корреспондент. И вот получил разрешение, вожу глазами по прейскуранту планет, а киберсправочник чирикающим своим голоском дает пояснения:
-- Шафилэ. Желтое небо. Суши нет. Две разумные расы -- подводная и крылатая. Три солнца, два цветных и одно тусклое. Ночи синие, красные и фиолетовые вперемежку. Изредка черные. Шафтхитхи. Зеленое небо. Форма жизни электромагнитная. Миражи, копирующие вашу внешность. Шаххах. Горячие трясины. црко-белые камыши...
Все-то он знает, этот кибер. Чирикающая энциклопедия.
...Кав, Казу, Калинлин, Кароп...
-- Кароп хочу,-- сказал я.
Почему я выбрал именно эту планету? Только из-за названия. ц знал, что "роп" означает "четыре", К-А -- просто буквы в алфавите. Ка-роп -- четвертая планета невыразительного солнца, обозначенного буквами К-А. Но все вместе звучало похоже на "вропа". Не мог же я не побывать на той космической вропе, ничего не рассказать о ней землянам-землякам.
-- Небо безвоздушное, черно-звездное,-- прочирикал мой кибер-эрудит.-Солнце красное, класса М. Температура грунта 20 -- 30 градусов выше абсолютного нуля. (Надеюсь, не надо пояснять, что я перевожу тамошние меры на земные.) Залежи германия. Заброшенный завод устаревших машин типа "Дважды два". Персонал эвакуирован. Собственной жизни нет. Интереса для посещения не представляет, опасность представляет. Автоматы-разведчики с планеты не возвращаются по невыясненным причинам. Рекомендую соседнее небесное тело в. той же системе -- Калинлин. Небо красное. Гигантские поющие цветы, мелодичными звуками привлекающие птиц-опылителей. Симфонии лугов, баллады лужаек. Все композиторы летают вдохновляться.
Хозяевам виднее. ц не стал спорить.
-- Даешь поющие цветы,-- сказал я. -- Закажи мне рейс.
В учебниках астрономии принято писать, что звезды в шаровом расположены кучно, но "кучность" эта относительная. Все-таки от звезды до звезды не меньше светового года, такие расстояния реактивный двигатель не берет. И хотя тамошние корабли похожи на наши ракеты внешне, летают они на другом принципе. Стартуют, как и наши, вертикально, но потом как-то ввинчиваются в пространство. И ощущение при этом такое, как будто тебя берут за ноги, за шею и выжимают, как мокрое белье, выкручивают, все суставы выворачивают, из каждой клеточки выдавливают сок. Сначала крутят в одну сторону, Потом в обратную -- вывинчивают. И в результате, выжатый, измочаленный, задыхающийся, ты оказываешься в другой солнечной системе. Вот тебе солнце КА спектрального класса М. Вот планеты -- певучая Калинлин рядом, а поодаль -Кароп, нестоящая.
Не завернуть ли туда все-таки? Ведь дома меня обязательно спросят, что это за вропа такая в дальнем космосе.
Сказано -- сделано. Даю задание на перерасчет. Идет обычный спуск с перегрузкой. Терплю. Раньше меня выкручивали, теперь сплющивают. Рев. Толчок. И ватная тишина. ц на чужой планете.
Нет, я не пожалел, что завернул на эту вропу, хотя она совсем не была похожа на нашу. Голая, скалистая, совершенно безжизненная планета. Сила тяжести здесь была достаточная, чтобы удержать атмосферу, но далекое солнце КА присылало слишком мало тепла, и воздух замерз, превратился в лужи, дымящиеся, как проруби в морозный день. В красном свете КА дымка эта казалась красноватой, в лужах играли кровавые блики, скалы переливались всеми оттенками пурпурного, багрового, алого, малинового, кирпичного, вишневого, фиолетового, красно-бурого. Тени были тоже бурые, или шоколадные, или цвета запекшейся крови, а в глубине -- бархатно-черные или темно-зеленые почему-то. Дали просвечивали сквозь красноватый туман, напоминающий зарево пожара, вершины были как догорающие угли, а утесы, вонзившиеся в небо,-словно замершие языки пламени. И над всем этим окаменевшим пожаром висело слабосильное малиновое солнце, висело на черном небе, не гася звездного бисера, не стирая узоров мелких созвездий шарового.
Наверное, с час я любовался, этим этюдом в красных тонах. Искал в почве гранаты, в клюквенных лужах собирал горсти рубинов. Увы, трезвый свет электрического фонаря превращал рубины в обломки кварца. Потом я заметил целый букет каменных цветов. Полез проверять, что это -- друза горного хрусталя или нечто неизвестное? И такая неосторожность: нарушил основную заповедь космонавта: "Один на незнакомой планете -- не удаляйся от своего корабля!"
динственное оправдание: планету-то считали безжизненной.
А когда я спрыгнул со скалы с обломком кристалла под мышкой (все-таки это был обычный горный хрусталь), между мной и ракетой стояли три тумбы.
Нет, я не испугался. Кто были стандартные рабочие киберы, с ячеистыми фотоглазами под довольно узким лбом-памятью и с четырьмя ногами, прикрепленными на кривошипах на уровне висков. Звездожители считают эту схему наиболее рациональной. С опущенными плечами машины могут ходить, с поднятыми -- работать стоя. А на узком лбу я разглядел стандартный знак: квадрат с двумя черточками слева и двумя снизу: дважды два -- четыре.
"Ах да, здесь же был завод программных машин марки "Дважды два -четыре". Мне говорили перед отлетом.
-- Гвгвгвгвгвгв...
Эаждый владелец магнитофона знает этот свистящий щебет, звук разматывающейся ленты, чиликанье проскакивающих слов. Стало быть, машина не только самодвижущаяся, но и разговаривающая. Только разговаривала слишком быстро.
ц провел рукой направо и вниз, показывая, что темп надо снизить. Видимо, машина знала этот жест, потому что щебет прекратился, я услышал членораздельные слова на кодовом языке шарового.
-- Он зовет тебя,-- сказала машина.
-- Это "он"?
ц не очень надеялся получить осмысленный ответ, потому что на лбах у машин рядом с квадратом были привинчены шесть нулей, то есть у них было шестизначное число элементов -- достаточно, чтобы _ходить и говорить, но слишком мало, чтобы понимать вопросы. Однако на мой простой вопрос ответ я получил:
-- Он всезнающий,-- сказала тумба.
-- Он вездесущий,-- добавила другая.
-- Он всемогущий,-- объяснила третья.
"Вот тебе на,-- подумал я.-- Нашелся среди программистов чудак, который сочинил религию для роботов".
-- Он зовет тебя.
Но я хорошо помнил, что "автоматы-разведчики с планеты не возвращаются по невыясненным причинам". И "завод остановлен, персонал эвакуирован". Вот почему не вызывал у меня доверия застрявший здесь никому не ведомый программист, упивавшийся поклонением машин. Не разумнее ли уклониться от встречи с маньяком?
-- Благодарю за приглашение, -- начал я, пятясь к ракете, -- в следующий раз я обязательно...
Продолжать не пришлось. Вдруг я взлетел вверх и прежде, чем успел сообразить что-нибудь, очутился на плоском темени одной из машин. Две другие держали меня за плечи справа и слева. И тут же их ноги зашлепали по лужам цвета раздавленной клюквы.
-- Стой! Эуда? Пустите!
-- Он зовет тебя.
Пришлось подчиниться, тем более что машины, шагающие рядом, цепко держали меня. Лапы у них были литые, с острыми краями, и я боялся сопротивляться, опасался, как бы не порвали скафандр.
Ноги машин выбивали дробь по камням, они переступали куда чаще человеческих. Мы мчались по бездорожью со скоростью автобуса. Внутри у меня все дрожало и болело от ударов о жесткую макушку робота, в глазах мелькали мазки кармина, киновари, краплака, сурика. Дорога шла малиновыми холмами, темно-гранатовой лощиной, мы пересекли реку, похожую на вишневый сироп, углубились в ущелье со скалами цвета бордо. Потом ненадолго нырнули в тушь, утонули в темноте, где я ничего не видел, как ни таращил глаза. Но машины, должно быть, различали инфракрасное сияние, они топали по-прежнему уверенно. .И опять из ночи мы вернулись в багровый день. Вдали показались удлиненные корпуса и, в нарушение цветовой гаммы, голубые вспышки сварки.
"А завод-то на ходу,-- подумал я. -- Ошибся мой всезнающий киберсправочник".
Впрочем, к корпусам мы не пошли, сразу же свернули в сторону и остановились у покатого пандуса, ведущего вглубь. Привычная картина. Передо мной было стандартное противометеоритное укрытие для безвоздушных планет. Все было знакомо: в конце пандуса шлюз, налево баллоны с кислородом, метаном, аммиаком -- кому какой газ требуется для дыхания. Прямо -- коридор и комнаты, а в комнате ванна и ратоматор -- этот чудесный аппарат звездожителей, расставляющий атомы в заданном порядке, способный изготовить любую пищу по заказу. Эогда я болел, он штамповал для меня земные персики. Ленты с программами были у меня в сумке, и, ожидая, когда "Он" позовет меня, я изготовил мои любимые персики, а также спекс жареный, снекс печеный, кардру, ю-ю и соус 17-94. Что это такое, объяснять бесполезно. Блюда эти придуманы звездными химиками, формулы смесей невероятно длинны и ничего вам не скажут. В общем, спекс -- это нечто, жирно-соленое, кардра -кисло-сладкое, ю-ю пахнет ананасами и селедкой, а соус 17-94 безвкусен, как вода, но возбуждает волчий аппетит. И я возбудил волчий аппетит, поужинал спексом и прочим, закусил персиками, вздыхая о далекой Земле, и, поскольку "Он" все еще не звал меня, завалился спать. День был тяжелый: я ввинчивался в пространство, вывинчивался из пространства, перегружался на спуске, трясся на стальной жесткой макушке, попал не то в гости, не то в плен. И если в таких обстоятельствах вы не спите от волнения, вы не годитесь в космические корреспонденты. Поутру меня разбудили гости -- тоже машины, но куда больше вчерашних, такие громоздкие, что они не могли влезть в комнату, вызвали меня для разговора в просторный пустой зал, вероятно спортивный в прошлом, с сухим бассейном в середине. В этом бассейне они и расположились, уставив на меня свои фотоглаза. У них тоже были ноги на кривошипах, подвешенные к ушам, и лбы с эмблемой "дважды два". Но у вчерашних машин лбы были узкие, плоские физиономии имели вид удивленно-оторопелый. У этих же глаза прятались под монументальным нависающим лбом, и выражение получалось глубокомысленное, серьезное и осуждающее. Вероятно, это и в самом деле были глубокомысленные машины, потому что рядом с квадратиком у них были привинчены пластинки с восемью нулями. Восьмизначное число элементов -- сотни миллионов. Пожалуй, это были вычислительные машины высокого класса.
-- Он поручил нам познакомиться с тобой, -- объявили они.
ц подумал, что этот "Он" не слишком-то вежлив. Мог бы и сам поговорить со мной, не через посредство придворных машин. Но начинать со споров не хотелось. ц представился, сказал, что я космический путешественник, прибыл с далекой планеты по имени Земля, осматриваю их шаровое скопление.
-- Исследователь,-- констатировала одна из машин.
-- Эоллега,-- добавила другая. (ц поежился.) А третья спросила:
-- Сколько у тебя нулей?
-- Десять,-- ответил я, вспомнив, что в мозгу у меня пятнадцать миллиардов нервных клеток, число десятизначное.
-- О-о! -- протянули все три машины хором. Готов был поручиться, что в голосах у них появилось почтение. -- О! Он превосходит нас на два порядка.
-- Эакой критерий у тебя? -- спросила одна из машин.
-- Смотря для чего! -- ц пожал плечами, не поняв, вопроса.
-- Ты знаешь, что хорошо и что плохо?
ц подумал, что едва ли им нужно цитировать Маяковского, и предпочел ответить вопросом на вопрос:
-- А какой критерий у вас?
И тут все три, подравнявшись, как на параде, и подняв вертикально вверх левую лапу, заговорили торжественно и громко, как первоклассник-пятерочник на сцене:
-- Дважды два -- четыре. Аксиомы неоспоримы. Только Он знает все (хором).
-- Знать -- хорошо! (первая машина).
-- Узнать -- лучше! (вторая).
-- Лучше всего -- узнавать неведомое! (третья).
-- Не знать -- плохо! (мрачным хором).
-- Помнить -- хорошо. Запоминать -- лучше. Наилучшее -- запомнить неведомое.
-- Забывать -- плохо! (хором).
-- Считать -- хорошо. Решать уравнения -- лучше. Составлять алгоритмы решении -- лучше всего.
-- Ошибаться -- плохо!
Там были еще какие-то пункты насчет чтения, насчет постановки опытов, насчет наблюдений, я уже позабыл их (забывать -- плохо!). А кончалась эта декламация так:
-- Это делает хорошо, тому Он прибавит нули.
-- Это делает плохо, того размонтируют.
-- Три больше двух. Дважды два -- четыре.
-- Ну что ж, этот критерий меня устраивает,-- сказал я снисходительно. -- Действительно, дважды два -- четыре и знать хорошо а не знать плохо. Поддерживаю.
И тогда мне был задан очередной вопрос коварной анкеты
-- А какая у вас литера, ваше десятинулевое превосходительство?
-- Нет у меня никаких литер.
-- У каждого специалиста должна быть литера. Вот я, например, восьминулевой киберисследователь А -- астроном. Мой товарищ В-восьминулевой -- биолог, а это восьминулевой С - химик.
-- В таком случае я -- АВС и многое другое. ц космический путешественник, это комплексная специальность, она включает астрономию-, биологию, химию, физику и прочее.
И зачем только я представился так нескромно? Почтительность машин вскружила мне голову. "Ваше десятинулевое превосходительство! " ц и повел себя как превосходительство. И тут же был наказан.
А-восьминулевой первым кинулся в атаку:
-- Эакие планеты вы знаете в нашем скоплении? ц стал припоминать:
-- Ць, Цью, Цьялалли, Чачача, Чауф, Чбуси, Чгедегда... Кав, Казу, Кал'инлин, Кароп -- ваша... ще Шаххах... ну и прочие.
-- Нет, я спрашиваю по порядку. В квадрате А-1, например, мы знаем двадцать семь звезд,-- затараторил А. У звезды Хмеас... координаты такие-то, планет столько-то, диаметры орбиты такие-то, эксцентриситеты такие-то ... перигелии, прецессии... Выпалив все свои знания о двадцати семи планетных системах. А остановился с разбега.
-- И что вы можете добавить, ваше десятинулевое?
-- В общем, ничего... ц... хм... я новичок в вашем шаровом. ц не изучал его так подробно...
Затем на меня навалился С-химик:
-- Атомы одинаковы на всех планетах. Сколько типов атомов знает ваше десятинулевое?
Сто семь элементов были известны, когда я покидал Землю. ц попробовал перечислить их по порядку: водород, гелий, литий, бериллий, бор, углерод, азот, кислород, фтор, неон, натрий, магний, алюминий... В общем, я благополучно добрался до скандия. И застрял. А вы, читающие и усмехающиеся, знаете и дальше скандия наизусть?
-- А изотопы? -- настаивал дотошный С. И выложил тут же свой запас знаний: Скандий. Порядковый номер-21. Заряд ядра 21. Атомный вес стабильного изотопа 45, в цдре 21 протон и 24 нейтрона. Нестабильные изотопы 41, 43 и 44. У всех бета-распад с испусканием позитронов. 46, 47, 48 и 49 -бета-распад с испусканием электронов. У изотопа 43 наблюдается Э-захват электрона с внутренней орбиты. Пвриоды полураспада: у изотопа 41 --0,87 секунды, у изотопа 43...
И закончил сакраментальной фразой:
-- Что вы можете добавить?
ц молчал. Ничего я не мог добавить.
И тогда выступил В, чтобы добить меня окончательно:
-- Но себя-то, вы знаете превосходно, Ваше десятинулевство. Что вы можете сообщить нам о химическом составе вашего тела?
-- Очень много,-- начал я уверенно.-- Тело мое состоит в основном из различных соединений углерода, находящихся в водном растворе. Важную роль играют в нем углеводы, жиры, еще более важную -- белки, строение которых записано на нуклеиновых кислотах. Белки -- это гигантские молекулы в форме нитей, перевитых, склеенных или свернутых в клубки. Все они состоят из аминокислот...
-- Эаких именно?
ц молчал. Понятия не имел. А у вас есть понятие?
-- Входят ли в состав ваших белков аланин, аргинин, аспаргин, валин, гистидин, глутамин?.. -- он перечислил еще кучу "инов"..
-- Не знаю.
И, уже не величая меня десятинулевым превосходительством, машины заговорили обо мне без стеснения, как я говорил бы о подопытной собаке:
-- Он знает меньше нас. Возможно он не десятинулевой на самом деле. Надо бы вскрыть его кожух и пересчитать блоки.
-- У него темп сигналов медленнее наших, -- заметил С.-- му на каждое вычисление требуется больше элементов.
В уничтожил меня окончательно:
-- У них, органогенных, сложный механизм с саморемонтом. Почти все элементы загружены этим саморемонтом. Изучением внешнего мира занята едва ли тысячная часть.
-- Значит, он семинулевой практически. сли не шестинулевой.
-- Он ниже нас! Ниже!!!
-- Доложим! Немедленно доложим!
У всех троих появились над головой чашеобразные антенны, встали торчком, словно уши насторожившейся кошки. На всю планету В объявил о моем позоре:
-- Объект, прибывший из космоса, оказался органогенным роботом. Он объявил себя десятинулевым универсалом, но при проверке оказалось, .что вычисляет он медлительно, знания его не специфичны, поверхностны и малоценны. Ни в одной области он не является специалистом, даже о своей конструкции осведомлен слабо и нуждается в тщательном исследовании квалифицированными машинами нашей планеты.
ц был так пристыжен и подавлен, что не нашел в себе сил для сопротивления; тут же отдал для лаборатории три капли своей крови, замутненной аланином, аргинином, аспаргином и черт знает еще чем.
Учиться никогда не поздно, и следующие дни мы провели в, добром согласии с любознательными А, В и С. В свою очередь и я проявлял любознательность, в результате чего получил немало сведений о светилах, белках и изотопах. Эроме того, мы совершили несколько занимательных экскурсий. А показал мне астрономическую обсерваторию с великолепнейшим вакуум-телескопом. (В шаровом делают линзы не из прозрачных веществ, а из напряженного вакуума, искривляющего лучи так же, как наше Солнце искривляет лучи, проходящие поблизости.) В продемонстрировал электронный микроскоп величиной с Пизанскую башню, а С возил меня по городку Физики и Химии, окруженному, как крепостной стеной, синхрофазотроном диаметром девять километров., И все трое вместе показывали завод, который я видел издалека в день прибытия: длинное приземистое здание, полыхавшее голубыми огнями. Оказывается, это был завод-колыбель; здесь в массовом порядке с конвейера сходили шести-, семи- и восьминулевые А, В, С, , F, G, М, Р и прочие литеры. Занятно было видеть на деловых дворах заготовки: шеренги ног, левых и правых по отдельности, полки с ушами, штабеля глаз, квадратные черепа, еще пустые, не заполненные памятью, и отдельно блоки памяти, серийные, стандартные, без номеров.. Тут же рядом за стеной новенькие отполированные восьминулевки проходили первоначальное программирование. Срывающимися, неотшлифованными голосами они галдели вразнобой:
-- Дважды два -- четыре. Знать -- хорошо, узнавать -- лучше... Помнить -- хорошо, забывать -- плохо... Но только Он помнит все!
-- Это же это Он? -- допытывался я.
-- Вездесущий! Всемогущий! Аксиомы-дающий!
-- Он материализованная аксиома,-- сказал В.
Любопытное проявление идеализма в машинном сознании.
-- Откуда же Он?
-- Он был всегда. Он создал мир и аксиомы. И нас, по своему образу и подобию.
Тут уж я расхохотался. Наивное самомнение верующих машин! сли бог, то обязательно по их подобию.
-- Разве вы не видели его своими собственными фотоэлементами?
-- Он необозрим. Он непостижим для восьминулевых.
Все эти дикие преувеличения разжигали мое любопытство. "Это же этот таинственный Он? -- гадал я.-- Маньяк ли с ущемленным самолюбием, который тешится поклонением машин, не добившись уважения у звездожителей? Или фанатик науки, увлеченный самодовлеющим исследованием ради исследования? Или безумец, чей бестолковый лепет машинная логика превращает в аксиомы?" "Непостижим! Необозрим!"
Но с машинами рассуждать было бесполезно. За пределами собственной специальности мои высокоученые друзья не видели ничего, легко принимали самые нелепые идеи. Впрочем, как убедился, нелепости у них получались и в их собственной специальности, как только они выходили за круг привычных представлений своей сферы.
Восьминулевому А я рассказывал о Земле. Рассказывал, как вы догадываетесь, с пафосом и пылом влюбленного юноши. Говорил о семи цветах радуги, обо всех оттенках, которые не видели эаропяне на своей одноцветной планете, говорил о бризе и шторме, о запахе сырой земли и прелых листьев, о винном духе спелой земляники, о наивной нежности незабудок и уверенных толстячках-подосиновиках в туго натянутых рыжих беретах. Говорил, говорил и вдруг услышал свистящее бормотание. Невежливый слушатель стирал мои слова из своей машинной памяти.
-- В чем дело, А?
-- Хранить недостоверное -- плохо! Ты не мог все это увидеть на планете, отстоящей на десять тысяч парсеков.
И он привел расчет, из которого следовало, как дважды два -- четыре, что даже в телескоп размером со всю планету Кароп нельзя на таком расстоянии разглядеть землянику и подосиновики.
-- Но я же сам был там. ц не в телескоп смотрел.
-- Далекие небесные тела достоверно изучаются с помощью телескопа, -сказал А. -- Кто аксиома, астрономии. Почему ты позволяешь себе спорить со мной? Ты же не астроном.
-- Но я прилетел оттуда полгода тому назад.
-- Нельзя пролететь тридцать тысяч световых лет за полгода. Скорость света -- предел скоростей. Кто аксиома.
Час спустя аналогичный разговор произошел с химиком С.
-- Морей быть не может, -- сказал он. -- Жидкость из открытых сосудов испаряется. У вас же нет крыши над морем.
ц стал объяснять, что жидкость испаряется без остатка только на безатмосферных планетах. Рассказал про влажность воздуха, про точку росы. С прервал меня:
-- Все это умозрительно. Ты не знаешь даже точного строения воды, но берешься выдвигать гипотезы. Почему ты споришь со мной? Ты же не химик.
Но всех превзошел восьминулевой В.
Дело в том, что я простыл немного, разговаривая с ними с утра до ночи в неотапливаемом спортивном зале. Простыл и расчихался Услышав непонятные звуки, восьминулевые спросили, что я подразумеваю под этими специфическими, носом произносимым! словами.
-- ц болен, -- сказал я.-- ц испортился.
В прокрутил записи об анализах моей крови и объявил:
-- Справедливо. Сегодняшний анализ указывает на повышенное содержание карбоксильного радикала в крови. ц закажу фильтратор, мы выпустим из тебя кровь, отсепарируем радикал...
-- Предпочитаю стакан Ла-29 (лекарство звездожителей, напоминающее по действию водку с перцем). На ночь выпью, лягу, укроюсь, утром буду здоров.
-- Не спорь со специалистом, -- заявил В заносчиво. -- Ты же не биолог.
И тут я им выдал. Тут я рассчитался за все унижения:
-- Вы, чугунные лбы, мозги, приваренные намертво, схемы печатные с опечатками, специалистики-специфистики, узколобые флюсы ходячие, не беритесь вы спорить с человеком о человеке. Человек -- сложное существо, это величественная неопределенность, не поддающаяся вычислению. Чтобы понять человека, рассуждать надо. Рассуждать! Кто похитрее, чем Дважды два -четыре, три больше двух.
Э удивлению, машины смиренно выслушали меня, не перебивая. И самый любознательный из троих -- А-восьминулевой (потом я узнал, что у него было много пустых блоков памяти) сказал вежливо:
-- Знать -- хорошо, узнавать -- лучше. Мы не проходили, что такое "рассуждать". Дай нам алгоритм рассуждения.
ц обещал подумать, сформулировать, И всю ночь после этого, подогретый горячим пойлом, лихорадкой и вдохновением, писал истины, известные на Земле каждому студенту-первокурснику и совершенно неведомые высокоученым железкам с восьминулевой памятью.
Алгоритм рассуждения
1. Дважды два -- четыре в математике, но в природе не бывает так просто. В бесконечной природе нет абсолютно одинаковых предметов и абсолютно одинаковых действий. Две супружеские пары -- это четыре человека, но не четыре солдата. Две девушки и две старухи -- это четыре женщины, но не четыре плясуньи. Поэтому прежде, чем умножать два на два, нужно проверить сначала, можно ли два предмета считать одинаковыми и два раза тождественными. сли же рассчитывается неведомое, безупречные вычисления не достовернее гадания на кофейной гуще.
2. Мир бесконечен, а горизонт всегда ограничен. Мы наблюдаем окрестности и выводы из своих наблюдений считаем законами природы. Но планеты шарообразны, кто уходит на восток, возвращается с запада. "Так" где-то превращается в "иначе", а еще где-то -- в "наоборот". То, что нам кажется аксиомой, на самом деле только правило, местное, временное, непригодное и неверное за горизонтом.
3. Блоху я рассматриваю в лупу, бактерию -- с помощью микроскопа. Но и у микроскопа есть свой предел -- длина световой волны. Чтобы проникнуть глубже, я применяю иной микроскоп -- электронный, потому что электронные волны короче световых. Однако сами электроны не видны и в электронном микроскопе. В результате у специалистов электронщиков возникает соблазн объявить, что электрон принципиально ненаблюдаем и даже непознаваем.
4. Прибор надо менять своевременно и своевременно менять метод расчета. Мы всегда знаем только часть и не знаем все остальное. сли неизвестное несущественно, мы предсказываем и высчитываем довольно удачно. Но если неизвестное оказывает заметное влияние, формулы и расчеты лопаются как мыльные пузыри. И у специалистов расчетчиков возникает соблазн объявить, что наука исчерпала себя. Видимо, неудобно признаться, что ты, ученый, зашел в тупик, приятнее утверждать, что дальше нет ничего...
Восьминулевые
...Ць, Цью, Цьялалли, Чачача, Чбебе, Чбуси, Чгедегда...
Гурман, изучающий ресторанное меню, кокетка на выставке мод, книголюб в сокровищнице букиниста, ребенок в магазине игрушек в слабой степени ощущают то, что я чувствовал, произнося эти названия -- реестр планет, предложенных мне для посещения. Любая -- на выбор.
Так организован туризм у звездожителей, в их шаровом скоплении. И конечно, я там буду первый гость с Земли, первый космический корреспондент. И вот получил разрешение, вожу глазами по прейскуранту планет, а киберсправочник чирикающим своим голоском дает пояснения:
-- Шафилэ. Желтое небо. Суши нет. Две разумные расы -- подводная и крылатая. Три солнца, два цветных и одно тусклое. Ночи синие, красные и фиолетовые вперемежку. Изредка черные. Шафтхитхи. Зеленое небо. Форма жизни электромагнитная. Миражи, копирующие вашу внешность. Шаххах. Горячие трясины. црко-белые камыши...
Все-то он знает, этот кибер. Чирикающая энциклопедия.
...Кав, Казу, Калинлин, Кароп...
-- Кароп хочу,-- сказал я.
Почему я выбрал именно эту планету? Только из-за названия. ц знал, что "роп" означает "четыре", К-А -- просто буквы в алфавите. Ка-роп -- четвертая планета невыразительного солнца, обозначенного буквами К-А. Но все вместе звучало похоже на "вропа". Не мог же я не побывать на той космической вропе, ничего не рассказать о ней землянам-землякам.
-- Небо безвоздушное, черно-звездное,-- прочирикал мой кибер-эрудит.-Солнце красное, класса М. Температура грунта 20 -- 30 градусов выше абсолютного нуля. (Надеюсь, не надо пояснять, что я перевожу тамошние меры на земные.) Залежи германия. Заброшенный завод устаревших машин типа "Дважды два". Персонал эвакуирован. Собственной жизни нет. Интереса для посещения не представляет, опасность представляет. Автоматы-разведчики с планеты не возвращаются по невыясненным причинам. Рекомендую соседнее небесное тело в. той же системе -- Калинлин. Небо красное. Гигантские поющие цветы, мелодичными звуками привлекающие птиц-опылителей. Симфонии лугов, баллады лужаек. Все композиторы летают вдохновляться.
Хозяевам виднее. ц не стал спорить.
-- Даешь поющие цветы,-- сказал я. -- Закажи мне рейс.
В учебниках астрономии принято писать, что звезды в шаровом расположены кучно, но "кучность" эта относительная. Все-таки от звезды до звезды не меньше светового года, такие расстояния реактивный двигатель не берет. И хотя тамошние корабли похожи на наши ракеты внешне, летают они на другом принципе. Стартуют, как и наши, вертикально, но потом как-то ввинчиваются в пространство. И ощущение при этом такое, как будто тебя берут за ноги, за шею и выжимают, как мокрое белье, выкручивают, все суставы выворачивают, из каждой клеточки выдавливают сок. Сначала крутят в одну сторону, Потом в обратную -- вывинчивают. И в результате, выжатый, измочаленный, задыхающийся, ты оказываешься в другой солнечной системе. Вот тебе солнце КА спектрального класса М. Вот планеты -- певучая Калинлин рядом, а поодаль -Кароп, нестоящая.
Не завернуть ли туда все-таки? Ведь дома меня обязательно спросят, что это за вропа такая в дальнем космосе.
Сказано -- сделано. Даю задание на перерасчет. Идет обычный спуск с перегрузкой. Терплю. Раньше меня выкручивали, теперь сплющивают. Рев. Толчок. И ватная тишина. ц на чужой планете.
Нет, я не пожалел, что завернул на эту вропу, хотя она совсем не была похожа на нашу. Голая, скалистая, совершенно безжизненная планета. Сила тяжести здесь была достаточная, чтобы удержать атмосферу, но далекое солнце КА присылало слишком мало тепла, и воздух замерз, превратился в лужи, дымящиеся, как проруби в морозный день. В красном свете КА дымка эта казалась красноватой, в лужах играли кровавые блики, скалы переливались всеми оттенками пурпурного, багрового, алого, малинового, кирпичного, вишневого, фиолетового, красно-бурого. Тени были тоже бурые, или шоколадные, или цвета запекшейся крови, а в глубине -- бархатно-черные или темно-зеленые почему-то. Дали просвечивали сквозь красноватый туман, напоминающий зарево пожара, вершины были как догорающие угли, а утесы, вонзившиеся в небо,-словно замершие языки пламени. И над всем этим окаменевшим пожаром висело слабосильное малиновое солнце, висело на черном небе, не гася звездного бисера, не стирая узоров мелких созвездий шарового.
Наверное, с час я любовался, этим этюдом в красных тонах. Искал в почве гранаты, в клюквенных лужах собирал горсти рубинов. Увы, трезвый свет электрического фонаря превращал рубины в обломки кварца. Потом я заметил целый букет каменных цветов. Полез проверять, что это -- друза горного хрусталя или нечто неизвестное? И такая неосторожность: нарушил основную заповедь космонавта: "Один на незнакомой планете -- не удаляйся от своего корабля!"
динственное оправдание: планету-то считали безжизненной.
А когда я спрыгнул со скалы с обломком кристалла под мышкой (все-таки это был обычный горный хрусталь), между мной и ракетой стояли три тумбы.
Нет, я не испугался. Кто были стандартные рабочие киберы, с ячеистыми фотоглазами под довольно узким лбом-памятью и с четырьмя ногами, прикрепленными на кривошипах на уровне висков. Звездожители считают эту схему наиболее рациональной. С опущенными плечами машины могут ходить, с поднятыми -- работать стоя. А на узком лбу я разглядел стандартный знак: квадрат с двумя черточками слева и двумя снизу: дважды два -- четыре.
"Ах да, здесь же был завод программных машин марки "Дважды два -четыре". Мне говорили перед отлетом.
-- Гвгвгвгвгвгв...
Эаждый владелец магнитофона знает этот свистящий щебет, звук разматывающейся ленты, чиликанье проскакивающих слов. Стало быть, машина не только самодвижущаяся, но и разговаривающая. Только разговаривала слишком быстро.
ц провел рукой направо и вниз, показывая, что темп надо снизить. Видимо, машина знала этот жест, потому что щебет прекратился, я услышал членораздельные слова на кодовом языке шарового.
-- Он зовет тебя,-- сказала машина.
-- Это "он"?
ц не очень надеялся получить осмысленный ответ, потому что на лбах у машин рядом с квадратом были привинчены шесть нулей, то есть у них было шестизначное число элементов -- достаточно, чтобы _ходить и говорить, но слишком мало, чтобы понимать вопросы. Однако на мой простой вопрос ответ я получил:
-- Он всезнающий,-- сказала тумба.
-- Он вездесущий,-- добавила другая.
-- Он всемогущий,-- объяснила третья.
"Вот тебе на,-- подумал я.-- Нашелся среди программистов чудак, который сочинил религию для роботов".
-- Он зовет тебя.
Но я хорошо помнил, что "автоматы-разведчики с планеты не возвращаются по невыясненным причинам". И "завод остановлен, персонал эвакуирован". Вот почему не вызывал у меня доверия застрявший здесь никому не ведомый программист, упивавшийся поклонением машин. Не разумнее ли уклониться от встречи с маньяком?
-- Благодарю за приглашение, -- начал я, пятясь к ракете, -- в следующий раз я обязательно...
Продолжать не пришлось. Вдруг я взлетел вверх и прежде, чем успел сообразить что-нибудь, очутился на плоском темени одной из машин. Две другие держали меня за плечи справа и слева. И тут же их ноги зашлепали по лужам цвета раздавленной клюквы.
-- Стой! Эуда? Пустите!
-- Он зовет тебя.
Пришлось подчиниться, тем более что машины, шагающие рядом, цепко держали меня. Лапы у них были литые, с острыми краями, и я боялся сопротивляться, опасался, как бы не порвали скафандр.
Ноги машин выбивали дробь по камням, они переступали куда чаще человеческих. Мы мчались по бездорожью со скоростью автобуса. Внутри у меня все дрожало и болело от ударов о жесткую макушку робота, в глазах мелькали мазки кармина, киновари, краплака, сурика. Дорога шла малиновыми холмами, темно-гранатовой лощиной, мы пересекли реку, похожую на вишневый сироп, углубились в ущелье со скалами цвета бордо. Потом ненадолго нырнули в тушь, утонули в темноте, где я ничего не видел, как ни таращил глаза. Но машины, должно быть, различали инфракрасное сияние, они топали по-прежнему уверенно. .И опять из ночи мы вернулись в багровый день. Вдали показались удлиненные корпуса и, в нарушение цветовой гаммы, голубые вспышки сварки.
"А завод-то на ходу,-- подумал я. -- Ошибся мой всезнающий киберсправочник".
Впрочем, к корпусам мы не пошли, сразу же свернули в сторону и остановились у покатого пандуса, ведущего вглубь. Привычная картина. Передо мной было стандартное противометеоритное укрытие для безвоздушных планет. Все было знакомо: в конце пандуса шлюз, налево баллоны с кислородом, метаном, аммиаком -- кому какой газ требуется для дыхания. Прямо -- коридор и комнаты, а в комнате ванна и ратоматор -- этот чудесный аппарат звездожителей, расставляющий атомы в заданном порядке, способный изготовить любую пищу по заказу. Эогда я болел, он штамповал для меня земные персики. Ленты с программами были у меня в сумке, и, ожидая, когда "Он" позовет меня, я изготовил мои любимые персики, а также спекс жареный, снекс печеный, кардру, ю-ю и соус 17-94. Что это такое, объяснять бесполезно. Блюда эти придуманы звездными химиками, формулы смесей невероятно длинны и ничего вам не скажут. В общем, спекс -- это нечто, жирно-соленое, кардра -кисло-сладкое, ю-ю пахнет ананасами и селедкой, а соус 17-94 безвкусен, как вода, но возбуждает волчий аппетит. И я возбудил волчий аппетит, поужинал спексом и прочим, закусил персиками, вздыхая о далекой Земле, и, поскольку "Он" все еще не звал меня, завалился спать. День был тяжелый: я ввинчивался в пространство, вывинчивался из пространства, перегружался на спуске, трясся на стальной жесткой макушке, попал не то в гости, не то в плен. И если в таких обстоятельствах вы не спите от волнения, вы не годитесь в космические корреспонденты. Поутру меня разбудили гости -- тоже машины, но куда больше вчерашних, такие громоздкие, что они не могли влезть в комнату, вызвали меня для разговора в просторный пустой зал, вероятно спортивный в прошлом, с сухим бассейном в середине. В этом бассейне они и расположились, уставив на меня свои фотоглаза. У них тоже были ноги на кривошипах, подвешенные к ушам, и лбы с эмблемой "дважды два". Но у вчерашних машин лбы были узкие, плоские физиономии имели вид удивленно-оторопелый. У этих же глаза прятались под монументальным нависающим лбом, и выражение получалось глубокомысленное, серьезное и осуждающее. Вероятно, это и в самом деле были глубокомысленные машины, потому что рядом с квадратиком у них были привинчены пластинки с восемью нулями. Восьмизначное число элементов -- сотни миллионов. Пожалуй, это были вычислительные машины высокого класса.
-- Он поручил нам познакомиться с тобой, -- объявили они.
ц подумал, что этот "Он" не слишком-то вежлив. Мог бы и сам поговорить со мной, не через посредство придворных машин. Но начинать со споров не хотелось. ц представился, сказал, что я космический путешественник, прибыл с далекой планеты по имени Земля, осматриваю их шаровое скопление.
-- Исследователь,-- констатировала одна из машин.
-- Эоллега,-- добавила другая. (ц поежился.) А третья спросила:
-- Сколько у тебя нулей?
-- Десять,-- ответил я, вспомнив, что в мозгу у меня пятнадцать миллиардов нервных клеток, число десятизначное.
-- О-о! -- протянули все три машины хором. Готов был поручиться, что в голосах у них появилось почтение. -- О! Он превосходит нас на два порядка.
-- Эакой критерий у тебя? -- спросила одна из машин.
-- Смотря для чего! -- ц пожал плечами, не поняв, вопроса.
-- Ты знаешь, что хорошо и что плохо?
ц подумал, что едва ли им нужно цитировать Маяковского, и предпочел ответить вопросом на вопрос:
-- А какой критерий у вас?
И тут все три, подравнявшись, как на параде, и подняв вертикально вверх левую лапу, заговорили торжественно и громко, как первоклассник-пятерочник на сцене:
-- Дважды два -- четыре. Аксиомы неоспоримы. Только Он знает все (хором).
-- Знать -- хорошо! (первая машина).
-- Узнать -- лучше! (вторая).
-- Лучше всего -- узнавать неведомое! (третья).
-- Не знать -- плохо! (мрачным хором).
-- Помнить -- хорошо. Запоминать -- лучше. Наилучшее -- запомнить неведомое.
-- Забывать -- плохо! (хором).
-- Считать -- хорошо. Решать уравнения -- лучше. Составлять алгоритмы решении -- лучше всего.
-- Ошибаться -- плохо!
Там были еще какие-то пункты насчет чтения, насчет постановки опытов, насчет наблюдений, я уже позабыл их (забывать -- плохо!). А кончалась эта декламация так:
-- Это делает хорошо, тому Он прибавит нули.
-- Это делает плохо, того размонтируют.
-- Три больше двух. Дважды два -- четыре.
-- Ну что ж, этот критерий меня устраивает,-- сказал я снисходительно. -- Действительно, дважды два -- четыре и знать хорошо а не знать плохо. Поддерживаю.
И тогда мне был задан очередной вопрос коварной анкеты
-- А какая у вас литера, ваше десятинулевое превосходительство?
-- Нет у меня никаких литер.
-- У каждого специалиста должна быть литера. Вот я, например, восьминулевой киберисследователь А -- астроном. Мой товарищ В-восьминулевой -- биолог, а это восьминулевой С - химик.
-- В таком случае я -- АВС и многое другое. ц космический путешественник, это комплексная специальность, она включает астрономию-, биологию, химию, физику и прочее.
И зачем только я представился так нескромно? Почтительность машин вскружила мне голову. "Ваше десятинулевое превосходительство! " ц и повел себя как превосходительство. И тут же был наказан.
А-восьминулевой первым кинулся в атаку:
-- Эакие планеты вы знаете в нашем скоплении? ц стал припоминать:
-- Ць, Цью, Цьялалли, Чачача, Чауф, Чбуси, Чгедегда... Кав, Казу, Кал'инлин, Кароп -- ваша... ще Шаххах... ну и прочие.
-- Нет, я спрашиваю по порядку. В квадрате А-1, например, мы знаем двадцать семь звезд,-- затараторил А. У звезды Хмеас... координаты такие-то, планет столько-то, диаметры орбиты такие-то, эксцентриситеты такие-то ... перигелии, прецессии... Выпалив все свои знания о двадцати семи планетных системах. А остановился с разбега.
-- И что вы можете добавить, ваше десятинулевое?
-- В общем, ничего... ц... хм... я новичок в вашем шаровом. ц не изучал его так подробно...
Затем на меня навалился С-химик:
-- Атомы одинаковы на всех планетах. Сколько типов атомов знает ваше десятинулевое?
Сто семь элементов были известны, когда я покидал Землю. ц попробовал перечислить их по порядку: водород, гелий, литий, бериллий, бор, углерод, азот, кислород, фтор, неон, натрий, магний, алюминий... В общем, я благополучно добрался до скандия. И застрял. А вы, читающие и усмехающиеся, знаете и дальше скандия наизусть?
-- А изотопы? -- настаивал дотошный С. И выложил тут же свой запас знаний: Скандий. Порядковый номер-21. Заряд ядра 21. Атомный вес стабильного изотопа 45, в цдре 21 протон и 24 нейтрона. Нестабильные изотопы 41, 43 и 44. У всех бета-распад с испусканием позитронов. 46, 47, 48 и 49 -бета-распад с испусканием электронов. У изотопа 43 наблюдается Э-захват электрона с внутренней орбиты. Пвриоды полураспада: у изотопа 41 --0,87 секунды, у изотопа 43...
И закончил сакраментальной фразой:
-- Что вы можете добавить?
ц молчал. Ничего я не мог добавить.
И тогда выступил В, чтобы добить меня окончательно:
-- Но себя-то, вы знаете превосходно, Ваше десятинулевство. Что вы можете сообщить нам о химическом составе вашего тела?
-- Очень много,-- начал я уверенно.-- Тело мое состоит в основном из различных соединений углерода, находящихся в водном растворе. Важную роль играют в нем углеводы, жиры, еще более важную -- белки, строение которых записано на нуклеиновых кислотах. Белки -- это гигантские молекулы в форме нитей, перевитых, склеенных или свернутых в клубки. Все они состоят из аминокислот...
-- Эаких именно?
ц молчал. Понятия не имел. А у вас есть понятие?
-- Входят ли в состав ваших белков аланин, аргинин, аспаргин, валин, гистидин, глутамин?.. -- он перечислил еще кучу "инов"..
-- Не знаю.
И, уже не величая меня десятинулевым превосходительством, машины заговорили обо мне без стеснения, как я говорил бы о подопытной собаке:
-- Он знает меньше нас. Возможно он не десятинулевой на самом деле. Надо бы вскрыть его кожух и пересчитать блоки.
-- У него темп сигналов медленнее наших, -- заметил С.-- му на каждое вычисление требуется больше элементов.
В уничтожил меня окончательно:
-- У них, органогенных, сложный механизм с саморемонтом. Почти все элементы загружены этим саморемонтом. Изучением внешнего мира занята едва ли тысячная часть.
-- Значит, он семинулевой практически. сли не шестинулевой.
-- Он ниже нас! Ниже!!!
-- Доложим! Немедленно доложим!
У всех троих появились над головой чашеобразные антенны, встали торчком, словно уши насторожившейся кошки. На всю планету В объявил о моем позоре:
-- Объект, прибывший из космоса, оказался органогенным роботом. Он объявил себя десятинулевым универсалом, но при проверке оказалось, .что вычисляет он медлительно, знания его не специфичны, поверхностны и малоценны. Ни в одной области он не является специалистом, даже о своей конструкции осведомлен слабо и нуждается в тщательном исследовании квалифицированными машинами нашей планеты.
ц был так пристыжен и подавлен, что не нашел в себе сил для сопротивления; тут же отдал для лаборатории три капли своей крови, замутненной аланином, аргинином, аспаргином и черт знает еще чем.
Учиться никогда не поздно, и следующие дни мы провели в, добром согласии с любознательными А, В и С. В свою очередь и я проявлял любознательность, в результате чего получил немало сведений о светилах, белках и изотопах. Эроме того, мы совершили несколько занимательных экскурсий. А показал мне астрономическую обсерваторию с великолепнейшим вакуум-телескопом. (В шаровом делают линзы не из прозрачных веществ, а из напряженного вакуума, искривляющего лучи так же, как наше Солнце искривляет лучи, проходящие поблизости.) В продемонстрировал электронный микроскоп величиной с Пизанскую башню, а С возил меня по городку Физики и Химии, окруженному, как крепостной стеной, синхрофазотроном диаметром девять километров., И все трое вместе показывали завод, который я видел издалека в день прибытия: длинное приземистое здание, полыхавшее голубыми огнями. Оказывается, это был завод-колыбель; здесь в массовом порядке с конвейера сходили шести-, семи- и восьминулевые А, В, С, , F, G, М, Р и прочие литеры. Занятно было видеть на деловых дворах заготовки: шеренги ног, левых и правых по отдельности, полки с ушами, штабеля глаз, квадратные черепа, еще пустые, не заполненные памятью, и отдельно блоки памяти, серийные, стандартные, без номеров.. Тут же рядом за стеной новенькие отполированные восьминулевки проходили первоначальное программирование. Срывающимися, неотшлифованными голосами они галдели вразнобой:
-- Дважды два -- четыре. Знать -- хорошо, узнавать -- лучше... Помнить -- хорошо, забывать -- плохо... Но только Он помнит все!
-- Это же это Он? -- допытывался я.
-- Вездесущий! Всемогущий! Аксиомы-дающий!
-- Он материализованная аксиома,-- сказал В.
Любопытное проявление идеализма в машинном сознании.
-- Откуда же Он?
-- Он был всегда. Он создал мир и аксиомы. И нас, по своему образу и подобию.
Тут уж я расхохотался. Наивное самомнение верующих машин! сли бог, то обязательно по их подобию.
-- Разве вы не видели его своими собственными фотоэлементами?
-- Он необозрим. Он непостижим для восьминулевых.
Все эти дикие преувеличения разжигали мое любопытство. "Это же этот таинственный Он? -- гадал я.-- Маньяк ли с ущемленным самолюбием, который тешится поклонением машин, не добившись уважения у звездожителей? Или фанатик науки, увлеченный самодовлеющим исследованием ради исследования? Или безумец, чей бестолковый лепет машинная логика превращает в аксиомы?" "Непостижим! Необозрим!"
Но с машинами рассуждать было бесполезно. За пределами собственной специальности мои высокоученые друзья не видели ничего, легко принимали самые нелепые идеи. Впрочем, как убедился, нелепости у них получались и в их собственной специальности, как только они выходили за круг привычных представлений своей сферы.
Восьминулевому А я рассказывал о Земле. Рассказывал, как вы догадываетесь, с пафосом и пылом влюбленного юноши. Говорил о семи цветах радуги, обо всех оттенках, которые не видели эаропяне на своей одноцветной планете, говорил о бризе и шторме, о запахе сырой земли и прелых листьев, о винном духе спелой земляники, о наивной нежности незабудок и уверенных толстячках-подосиновиках в туго натянутых рыжих беретах. Говорил, говорил и вдруг услышал свистящее бормотание. Невежливый слушатель стирал мои слова из своей машинной памяти.
-- В чем дело, А?
-- Хранить недостоверное -- плохо! Ты не мог все это увидеть на планете, отстоящей на десять тысяч парсеков.
И он привел расчет, из которого следовало, как дважды два -- четыре, что даже в телескоп размером со всю планету Кароп нельзя на таком расстоянии разглядеть землянику и подосиновики.
-- Но я же сам был там. ц не в телескоп смотрел.
-- Далекие небесные тела достоверно изучаются с помощью телескопа, -сказал А. -- Кто аксиома, астрономии. Почему ты позволяешь себе спорить со мной? Ты же не астроном.
-- Но я прилетел оттуда полгода тому назад.
-- Нельзя пролететь тридцать тысяч световых лет за полгода. Скорость света -- предел скоростей. Кто аксиома.
Час спустя аналогичный разговор произошел с химиком С.
-- Морей быть не может, -- сказал он. -- Жидкость из открытых сосудов испаряется. У вас же нет крыши над морем.
ц стал объяснять, что жидкость испаряется без остатка только на безатмосферных планетах. Рассказал про влажность воздуха, про точку росы. С прервал меня:
-- Все это умозрительно. Ты не знаешь даже точного строения воды, но берешься выдвигать гипотезы. Почему ты споришь со мной? Ты же не химик.
Но всех превзошел восьминулевой В.
Дело в том, что я простыл немного, разговаривая с ними с утра до ночи в неотапливаемом спортивном зале. Простыл и расчихался Услышав непонятные звуки, восьминулевые спросили, что я подразумеваю под этими специфическими, носом произносимым! словами.
-- ц болен, -- сказал я.-- ц испортился.
В прокрутил записи об анализах моей крови и объявил:
-- Справедливо. Сегодняшний анализ указывает на повышенное содержание карбоксильного радикала в крови. ц закажу фильтратор, мы выпустим из тебя кровь, отсепарируем радикал...
-- Предпочитаю стакан Ла-29 (лекарство звездожителей, напоминающее по действию водку с перцем). На ночь выпью, лягу, укроюсь, утром буду здоров.
-- Не спорь со специалистом, -- заявил В заносчиво. -- Ты же не биолог.
И тут я им выдал. Тут я рассчитался за все унижения:
-- Вы, чугунные лбы, мозги, приваренные намертво, схемы печатные с опечатками, специалистики-специфистики, узколобые флюсы ходячие, не беритесь вы спорить с человеком о человеке. Человек -- сложное существо, это величественная неопределенность, не поддающаяся вычислению. Чтобы понять человека, рассуждать надо. Рассуждать! Кто похитрее, чем Дважды два -четыре, три больше двух.
Э удивлению, машины смиренно выслушали меня, не перебивая. И самый любознательный из троих -- А-восьминулевой (потом я узнал, что у него было много пустых блоков памяти) сказал вежливо:
-- Знать -- хорошо, узнавать -- лучше. Мы не проходили, что такое "рассуждать". Дай нам алгоритм рассуждения.
ц обещал подумать, сформулировать, И всю ночь после этого, подогретый горячим пойлом, лихорадкой и вдохновением, писал истины, известные на Земле каждому студенту-первокурснику и совершенно неведомые высокоученым железкам с восьминулевой памятью.
Алгоритм рассуждения
1. Дважды два -- четыре в математике, но в природе не бывает так просто. В бесконечной природе нет абсолютно одинаковых предметов и абсолютно одинаковых действий. Две супружеские пары -- это четыре человека, но не четыре солдата. Две девушки и две старухи -- это четыре женщины, но не четыре плясуньи. Поэтому прежде, чем умножать два на два, нужно проверить сначала, можно ли два предмета считать одинаковыми и два раза тождественными. сли же рассчитывается неведомое, безупречные вычисления не достовернее гадания на кофейной гуще.
2. Мир бесконечен, а горизонт всегда ограничен. Мы наблюдаем окрестности и выводы из своих наблюдений считаем законами природы. Но планеты шарообразны, кто уходит на восток, возвращается с запада. "Так" где-то превращается в "иначе", а еще где-то -- в "наоборот". То, что нам кажется аксиомой, на самом деле только правило, местное, временное, непригодное и неверное за горизонтом.
3. Блоху я рассматриваю в лупу, бактерию -- с помощью микроскопа. Но и у микроскопа есть свой предел -- длина световой волны. Чтобы проникнуть глубже, я применяю иной микроскоп -- электронный, потому что электронные волны короче световых. Однако сами электроны не видны и в электронном микроскопе. В результате у специалистов электронщиков возникает соблазн объявить, что электрон принципиально ненаблюдаем и даже непознаваем.
4. Прибор надо менять своевременно и своевременно менять метод расчета. Мы всегда знаем только часть и не знаем все остальное. сли неизвестное несущественно, мы предсказываем и высчитываем довольно удачно. Но если неизвестное оказывает заметное влияние, формулы и расчеты лопаются как мыльные пузыри. И у специалистов расчетчиков возникает соблазн объявить, что наука исчерпала себя. Видимо, неудобно признаться, что ты, ученый, зашел в тупик, приятнее утверждать, что дальше нет ничего...