Гуревич Георгий Иосифович. Записанное не пропадает

   "Вот тут у меня саднит, под ребром, сегодня..."
   Все позади! Все в прошлом!
   По привычке зачем-то обеззаразив руки ультрафиолетом, Ким вынул шприц.
   - Елка, ты сестра. Как твое мнение?
   - Я бы тоже не хотела жить на ее месте. Но я не смогу, сил не хватит. (Рыдание.) Ты сам, Ким... Ты ее... Да?
   Ким кивнул. По обыкновению, самое тяжкое он брал на себя.
   Но тут Сева кинулся к нему, схватил за руки.
   - Стой, Ким, не безумствуй. Это же преступление... Врач не имеет права. У тебя отберут диплом. Приговорят к пожизненной скуке.
   - Пусть отберут. Пусть приговорят, - сказал Ким упрямо. - Лада мне поручила. Я выполню.
   - Лада не имела права распоряжаться судьбой старушки. Глупость какая: "Отравите, когда состарюсь!" Сейчас надо спросить.
   - Но она не соображает...
   - Значит, она другой человек. Она передумала.
   Ким в замешательстве опустил руки. Где тут правда?
   Сева воспользовался нерешительностью:
   - Нинка, зови скорей Гнома! Он решит.
   Прочтя завещание Лады, маленький профессор сказал строго:
   - Двойку вам всем по медицинскому праву. Что вы знаете о самоубийстве?
   - Самоубийство - трусость, - цразал Том. - Это дезертирство из рядов человечества.
   - И глупость,- добавила Нина. - Помутнение.
   - Нет, молодые друзья, истории вопроса вы все-таки не помните. О самоубийстве была целая дискуссия в начале первого века. Тогда еще вырабатывались нормы свободной жизни и были горячие головы, закружившиеся от свободы. Дескать, свобода - это полное удовлетворение желаний, и, если не хочется жить, свободно уходи. Но другие возражали: "Человек свободен делать все, но не в ущерб обществу. Самоубийство - ущерб: потому что каждый из нас должник. Нас учат, растят и кормят лет до двадцати пяти, мы должны старшим двадцать пять лет труда". И принято было решение: "Никто не имеет права уйти из жизни, не проработав двадцати пяти лет". Даже были установлены специальные суды тогда для несчастных, обиженных судьбой калек. И форма выработалась; "Ввиду того что общество не сумело обеспечить мне счастливую жизнь, прошу освободить меня от обязательств..."
   - Вот Лада и просит освободить ее.
   - Не просит, а просила. В молодости. Но молодой Лады уже нет.
   - А старая не может решать. Но разве ей лучше жить дальше?
   Зарек был в затруднении. Он немилосердно терзал свою шевелюру.
   - Мне кажется, друзья, тут совсем другой вопрос, но тоже из медицинского права. Может ли врач лишить жизни неизлечимого больного? Как там написано в учебнике? Сева, ты же сдавал недавно.
   - Врач не имеет права лишить жизни больного ни по его просьбе, ни по просьбе родных, ни по собственной инициативе в целях милосердия,- отбарабанил Сева,- потому что никто не может знать скрытых сил организма и никогда нет уверенности, что болезнь не примет благоприятного течения.
   - Но...- переспросил Зарек.
   - Что-то не помню "но".
   - Есть "но". Врач не имеет права лишить жизни, однако по решению консилиума из семи человек может погрузить больного в глубокий сон в надежде, что во сне организм справится с болезнью.
   Консилиум состоялся два дня спустя, и в тот же вечер друзья Лады вкатили в ее комнату электроусыпитель.
   Они говорили о лечебном сне, частоте тока, дозировке. Но, должно быть, по их преувеличенно громким голосам и торжественно-грустным лицам больная догадалась. Глаза ее стали жалкими и испуганными, затравленный взгляд остановился на Киме.
   - Больно будет? - с трудом ворочая языком, выговорила она.
   -- Это сон, только сон, лечебный, высокочастотный.
   - Гхор как? - произнесла старушка.
   Все хором начали ее уверять, что Гхор будет восстановлен вот-вот, сомнения все разрешены. Лада проснется совсем здоровая... и его приведут к ней.
   Больная покачала головой.
   - Ему... молодую,- выдавила она.
   Всхлипывающая Нина спустила темные шторы. В полумраке монотонно загудел усыпитель. Усталая старуха закрыла глаза...
   У организма Лады не оказалось скрытых резервов: она умерла во сне девять дней спустя.
   ГЛАВА 6. КНОПКА
   Еще в октябре, когда живая Лада считала перед зеркалом морщины, Зарек определил в мозгу двадцать семь очагов, ведающих отсчетом старости. Вскоре стало ясно, как нужно исправлять ратозапись в двадцати очагах,семь остались непонятными.
   Лада умерла в начале декабря. К этому времени двадцать исправленных очагов были уже записаны, хранились в свинцовых коробках; семь очагов так и остались нерасшифрованными.
   Семь международных конференций собирались в январе, феврале и марте, чтобы обсудить семь загадок мозга Гхора. Пять удалось разобрать, насчет двух остались сомнения. Группа бразильских ученых, изучавших эти очаги, доказывала, что они ведают воспоминаниями детства и не играют большой роли. Бразильцы предлагали не откладывать воскресение, пойти на некоторый риск. Они обещали, что восстановят эти детские воспоминания позже, без ратомики, с помощью свидетелей и кинопленок.
   Была назначена дата - 28 апреля. Весь апрель шли предварительные опыты. Проверяли ратозапись. Хирурги вскрывали восстановленные по отдельности части тела, выверяли швы, все ли подогнано безукоризненно. Щелкали и искрили электронные машины, на цифрах и лентах моделируя мышление Гхора. К сожалению, все это были модели, модели, модели... Есть в науке проблемы, которые не решаются пробными опытами. Чтобы узнать, взорвется ли атомная бомба, надо было ее взорвать. Чтобы узнать, вернется ли жизнь к Гхору, надо было вернуть ему жизнь.
   Весь мир с нетерпением ожидал 28 апреля.
   В Северном полушарии лопались почки, в Южном - ветер обрывал пожелтевшие листья, в тропиках стояла душная жара, ясно было на Марсе, сумрачно на Венере, на одной половине Луны сияло слепящее солнце, смоляная ночь была на другой половине. Но всюду, всюду, всюду, куда только достигала телевизионная связь, люди приникли в этот день к экранам с волнением, надеждой или со скептическим недоверием на лице.
   Вернется ли к жизни умерший в позапрошлом году?
   "Ни за что,- говорили многие.- Жизнь - это не только расстановка атомов. Есть некая тайна, отделяющая живое от неживого. Ее-то и упускает ратомика".
   Тайну эту называли по-разному: жизненной силой, особым пятым состоянием материи, биологической энергией, биологическим полем, шифром жизни...
   А верующие в бога (если бы дожили до XXIII века) душой.
   Души, конечно, ратоматор не мог создать. Души в ратозаписях не было.
   Конференц-зал Серпуховского института был переполнен. В первых рядах сидели сподвижники Гхора: ратохимики, ратобиологи, ратофизики, ратометаллурги, конструкторы и теоретики, создатели ратомики. Полтора года назад со слезами на глазах они проводили в могилу своего лидера, полтора года старались скрупулезно выполнять его задания, теперь со смущением и сомнением ожидали экзамена. Неужели вернется? И такой же резкий, напористый, требовательный? Как-то оценит их самостоятельную работу?
   За ними толпились медики: африканские, европейские, азиатские, океанийские, космические - люди, потратившие сотни миллионов часов (гораздо больше, чем Зарек просил у Ксана), чтобы Гхор существовал снова, чтобы у него были подвижные пальцы, быстрые ноги, крепкие плечи, смуглая кожа и красивый нос с горбинкой...
   Зря старались они или не зря?
   Затаив дыхание смотрели они на громадный лекционный экран. На этот же экран, но через свои телевизоры смотрели тысячи миллионов болельщиков жизни, желая, надеясь, веря, мечтая, умоляя судьбу, чтобы Гхор стал живым... чтобы человека удавалось возвращать из могилы.
   На экране виднелась лаборатория Гхора - та, в которой произошла роковая авария,- отремонтированная и оборудованная в точности по чертежам. Зарек хотел, чтобы Гхор очнулся в привычной для себя обстановке, не был бы удивлен и ошеломлен в первую минуту. И для этой же цели в лаборатории находились не врачи и не санитары, а знакомые Гхору люди: личные его лаборанты, раненные вместе с ним полтора года назад, сам Зарек и еще Ким и как свидетель, и как врач.
   Ким с лаборантами вкатил столик с тяжеленной ратозаписью. Сняли крышку. Вставили плоский диск в ратоматор, проверили электроцепи и отошли со вздохом на шаг, оставив Зарека наедине с кнопкой.
   Кнопка!!!
   Маленький цилиндрик цвета слоновой кости, отполированный, чуть вогнутый, приятный на ощупь, крошечная деталь, может быть самая простенькая в машине, к тебе обращены все взоры в торжественные минуты.
   Непременный участник важных открытий, опытов, опасных и рискованных, праздничных пусков и спусков, ты свидетель многих предварительных поражений и окончательных побед. К тебе прикасаются затаив дыхание, краснея и бледнея, с нежностью и трепетом.
   Ты могла бы возгордиться, вообразив себя главной деталью, но тебя так легко заменить, скрутив проволоку пальцами!
   На кнопку глядели сегодня не дыша миллиарды зрителей на Земле и в космосе.
   И Зарек, которому предстояло эту кнопку нажать.
   Вот он поднялся на скамейку, специально для него подставленную.
   Протянул волосатый палец с обкусанным ногтем.
   Нажал.
   Что-то будет? Что окажется в ратоматоре? Живой и могучий Гхор, помолодевший по приказу науки, или мо.дель Гхора, мертвое подобие, тело без жизни? Или нечто среднее: живое, но изуродованное, вечный укор тем, кто голосовал за опыт 28 апреля?
   Зажглись алые буквы: "Готов". Зарек рванул на себя дверцу.
   Неяркий свет упал в полутемный шкаф. Внутри, скорчившись, завернув руку за спину и свесив голову на грудь, сидел человек.
   Миллиарды зрителей ахнули, увидев эту неестественную позу. Неужели неудача? Только Ким не испугался.
   Он помнил, как втаскивали Гхора в ратоматор полтора года назад. Именно в такой позе его всунули, так записали-с рукой, завернутой за спину.
   - Гхор, проснитесь! - отчетливо крикнул профессор.
   И тогда Гхор (копия Гхора в сущности) зашевелился, выпрямил ноги и уселся на краю шкафа.
   - Вы узнаете меня, Гхор?
   И Гхор-копия ответил (ответил!!!), пожав плечами:
   - Странный вонрос. Узнаю, конечно, еще не потерял памяти. У вас срочное дело, профессор? Можете подождать несколько минут? А то мы один опыт подготовили, хочется его довести...
   Это были первые его слова во второй жизни.
   - Опыт уже состоялся,- напомнил Зарек.- Была авария. Вас ушибло. Вот он,указал на Кима,- привел меня. Помните его?
   - Помню, как же! Ваш ученик, вриятель моей жены.
   (Если бы знал Гхор, сколько смеха и неодобрения вызвал этот ответ в Солнечной системе!)
   - Я должен выслушать вас.- Зарек решительно приступил к Гхору.- Вы очень сильно ударились, лежали без сознания.
   - Ничего не чувствую, профессор, нигде не болит.
   - Проверим все равно. Встаньте, будьте добры. Дышите глубже. Присядьте. Согните правую руку. Пальцами пошевелите. Закройте глаза..
   Гхор, несколько озадаченный, подчинился. Он набирал воздух, клал коленку на коленку, напрягал мускулы, ворочал глазами направо и налево.
   И миллиарды, миллиарды, миллиарды людей у телевизоров смеялись и плакали от радости, обнимались и аплодировали, даже пританцовывали, не отводя глаз от экрана, кричали восторженно:
   - Он дышит! Он смотрит! Дрыгает коленкой! Он живой по-настоящему!
   Гхор между тем, невнимательно выполняя распоряжения Зарека, хмурил лоб.
   - Профессор, теперь я припоминаю кое-что. Ратоматор лопнул... и меня швырнуло об стенку. Было очень плохо, ком стоял в горле... душило... и в голове мутилось. И как будто Лада была тут и рыдала. Это правда, профессор?
   - А что потом было, вы не помните, Гхор?
   - Потом? Ничего! Позеленело... померкло. Ничего не было. Потом я открыл глаза и увидел вас.
   "Что было потом, после смерти?" Столько людей впоследствии задавали этот вопрос Гхору. Были какие-нибудь видения, сны? Ничего! Ничего не мог рассказать Гхор. Ему казалось, что прошло всего несколько секунд. Он проспал свою смерть без сновидений.
   Осмотр окончился. Зарек не нашел никаких изъянов. Скрывая ликование, он сделал озабоченное лицо.
   - Очень жаль, но вам придется полежать, Гхор. Ничего не поделаешь. Удар пришелся по затылку. С сотрясением мозга шутить нельзя.
   - Профессор, я абсолютно здоров. Давно не чувствовал себя таким бодрым.
   - G сотрясением не шутят, голубчик. Сознание вы теряли? Теряли. Рыдающая Лада вам чудилась?
   На экране появились носилки. Лаборанты уложили на них воскресенного и вынесли за дверь. На экране под крики "ура" и аплодисменты кланялся Зарек. Гхора же в санитарном глайсере уже мчали на Волгу, в тенистый сад Ксана. Так распорядился хозяин этого сада. Дальнейшие события показали правильность его распоряжения.
   Мир праздновал победу ученых. Человеку удалось то, что в прошлых тысячелетиях приписывалось только богу. Столько было шествий с цветами, огненных змеев в ночном небе, столько танцев на улице и объятий, столько клятв в вечной любви на сто жизней вперед! Позже в память этого стихийного ликования был установлен праздник - День жизни.
   Ким оказался среди немногих, чья радость была неполной в этот день.
   - Когда будем восстанавливать Ладу? - спросил он сразу.
   Зарек ответил, естественно, что надо подождать, понаблюдать Гхора. Ведь ему только исправили травмы и заменили переключатель. Старческие клетки остались в мускулах и органах. Необходимо проверить, удачно ли пойдет омоложение, исчезнет ли седина, морщинистая кожа...
   Наблюдения начались с первого мгновения, продолжались в пути и в доме Ксана круглосуточно.
   И что же?
   Гхор не только ожил, но и поздоровел. Он как будто отоспался, стал свежее и бодрее.
   Седина - цветовой индикатор старости - таяла, словно снег, отступая к вискам. Кожа расправлялась, исчезали морщины на лбу, расправлялись плечи. Гхор становился выше, сильнее, мускулистее. Ел с отменным аппетитом здорового мальчика, спал непробудно, был полон энергии.
   Помнил все отлично. Проверочные упражнения на сообразительность, внимание, запоминание выполнял по норме двадцатипятилетнего.
   Неделю его держали в постели на санаторном режиме, отсчитывали движения, шаги, усилия. Потом выяснилось, что под утро тайком он вылезает в окно и не прогуливается, а бегает: пробегает три-четыре километра по дорожкам сада, чтобы излить избыток энергии.
   Он вел себя так неосторожно: игнорируя режим, читал ночи напролет, на заре купался в ледяной Волге, ел когда попало, бродил по окрестным лесам, возвращался мокрый до пояса. И Зарек счел полезным открыть всю правду. Исподволь, как тяжелобольному, как сыну о смерти отца, рассказал, что он, Гхор, был мертв полтора года и должен со своим вторым телом обращаться бережнее. Гхор воспринял это сообщение с легкостью мальчишки, переболевшего гриппом. Болел и выздоровел, что может быть естественнее?
   И тогда же он спросил о Ладе. Пришлось рассказать.
   Ведь умалчивание бросало бы тень на ее поведение. Тогда бы получилось: муж умер, весь мир вызволял его, а бывшая жена не откликнулась.
   - Так восстанавливайте же ее скорее! - воскликнул Гхор.
   Он просил, настаивал, умолял с жаром влюбленного юноши. Не спал ночей, горел, требовал точного срока, повесил календарь, уговаривал скостить несколько дней, отчеркивал часы.
   И в сущности, не было причины откладывать.
   Ладу возрождали без торжеств, без всемирного праздника, без зрителей. Даже полированную кнопку нажимал не Зарек, а Ким, верный друг, сопровождавший Ладу во все трудные минуты.
   Нажал... и застыл с открытым ртом. Вдохнуть не было силы. И сердце замерло. Что-то будет?
   Не хватало мужества открыть дверцу. Ким медлил, пока изнутри не послышался стук. И Лада, живая, цветущая, в красном платье с черным поясом, выпорхнула наружу.
   На лилиях в ее волосах сверкали капельки воды... позапрошлогодние.
   - Все уже кончено, Кимушка? Спасибо, дорогой. Ну, я побегу переоденусь - и за дело. Оставила АВ-12 на столе. А ты торопись на свое свидание.
   Ким вздрогнул. Даже слова, даже интонация позапрошлогодняя. Шутка про свидание. Для этой Лады ничего не произошло, она торопится спасать мужа.
   Ким поймал ее за руку:
   - Стой, Лада. Послушай, Лада. Ты - это не ты. Ты записанная и восстановленная. Это твоя вторая жизнь.
   Лада замерла, расставив руки. Одна у Кима в руке, другая протянута к двери.
   - Ким, это правда? Ты не разыгрываешь меня?
   - Истинная правда. Гляди, вот Нина, Сева, их же не было при записи.
   - А Гхор?
   - Жив. Восстановлен. Здоров. Совсем здоров, уверяю тебя.
   - Вези же меня к нему скорей!
   Они ехали по земле, в автомашине, и Лада всю дорогу расспрашивала о Гхоре: как он выглядит, как себя чувствует, помнит ли о ней, справлялся ли?
   А Ким держал ее за руку, живую, теплую, нежную и сильную, молодую, с выгоревшим пушком на загорелой коже. Ловил дыхание, блеск глаз, восхищался... и не верил.
   Что же это такое рядом с ним, ставшее Ладой?
   Новой Ладе он попробовал рассказать о той, что состарилась и умерла во сне, не приходя в сознание. Но юная жена Гхора слушала без внимания, с эгоизмом влюбленной внучки. Бедная бабушка, жалко ее, но свое она отжила. 0 бабушке поплачем в другой раз.
   - А Гхор? Как он выглядит? Не изменился?
   Киму даже обидно стало за ту старушку, отдавшую жизнь ради счастья этой равнодушной девицы. И обе они-Лада. Как странно! Путаница В уме. Мыслить надо по-новому.
   - И он уже не седой? - допытывалась Лада.
   Последний разворот. Дамба, ведущая на остров. Аллея с еще не растаявшим снегом, серым и ноздреватым. Ворота.
   Но кто это бежит навстречу по лужам, поднимая грязь
   фонтаном, оступаясь в мокром снегу, балансируя руками?
   - Куда под колеса, оголтелый?!
   И Лада из кабины прямо в воду:
   - Гхор!
   - Лада!
   Стоят в снежной каше по колено, целуются. Головы откинут, посмотрят друг на друга и целуются опять.
   - Любимый!
   - Любимая!
   Минуты через три Лада вспомнила о третьем лишнем, протянула ему руки для утешения:
   - Кимушка, спасибо!
   Но Кима не было. Он оставил влюбленных у машины и ушел прямо в чащу по ноздреватому снегу к березкам и осинкам, еще худеньким, голенастым, с растопыренными сучьями, но освещенным солнцем и жизнерадостным, как девчонки-подростки, у которых все хорошее впереди. Шагал, продавливая наст, смотрел сквозь ветки на бледноголубое небо и широко улыбался. Так и шел с застывшей улыбкой.
   Ревности не было. И зависти не было: такому беспредельному счастью нельзя завидовать. Да Ким и сам был счастлив. Видимо, счастье дарить - самое чистое, самое светлое, оно сродни материнству. И таких минут у Кима будет много отныне. Много, много раз будет он сводить расставшихся, видеть глаза, затуманенные слезами радости, слышать трепетное спасибо. Почтальоном радости будет он в этом мире - нет приятнее функции...
   ГЛАВА 7. ВСЕ ЕЩЕ ПЛАЧУТ
   Будем вечно молодыми! Вечно будем молодыми!
   Сплетая руки, юноши и девушки несутся в буйном хороводе. Глаза их блестят, лица раскраснелись, ветер треплет волосы, дыхания не хватает для пения, для крика, для танца...
   Небо тоже ликует. Художники раскрасили светом облака.
   Словно девушки в пестрых нарядах, толпятся они над Москвой, каждое смотрится в зеркало реки. Взлетают ракеты, огненные букеты распускаются в небе, с шипением, треском и звоном крутятся огненные колеса. Треск и грохот в небе, песни и хохот на земле. Весело и оглушительно празднуют люди победу над смертью.
   - Дедушка, будешь молодым! Иди плясать с нами.
   - Гляди на этого бородатого. Вылитый Ксан. Наверное, журналист.
   - Эй, приклеивший бороду, передай Ксану, что мы счастливы.
   И весельчаки не знают, что их слушает подлинный Ксан. По своему обыкновению, он делает выборочный опрос, ловит обрывки разговоров, нанизывает на память, вяжет, петля за петлей, сетку доводов для будущих дискуссий.
   - Сто лет живем - ура! Двести лет живем - ура, ура! Триста - ура, ура, ура!!!
   - А я, дружок, о пяти годочках мечтал. Поскрипеть, кости погреть на солнышке.
   - Получай, папаша, три столетия!
   - Не за себя, за дочку рада. Тридцать лет девочке, а лучшее уже позади. Морщинок больше, внимания меньше.
   - На полюсе не был. Побываю. В Париже не был. Побываю. Ha Марсе не был...
   - Бывают жизни нескладные, неудавшиеся, тянучие.
   Так хорошо, что выдадут вторую. Дотерпел до конца, все перечеркнул, начинай заново.
   - А ты, дядя, не откладывай! Сегодня начинай заново.
   - Дешевое отношение к жизни будет, неуважительное. Тяп-ляп, сто лет кое-как. Ты цени годы, цени минуты. Не важно - сколько прожил, важно - как жил...
   - Семьсот лет, ура! Восемьсот - ура! Тысячу - урра!!!
   - Ишь разохотились!
   - Слушайте, а ведь это скучно: тысячу лет ты инженер, тысячу - блондин, тысячу лет - пигмей.
   . - Нет, уж новая жизнь - новая внешность и новый темперамент. По вкусу. По каталогу.
   - А я в следующей жизни стала бы мужчиной.
   - Поговорка была: если бы молодость знала, если бы старость могла... НаКонец-то совершенство: могучие старики.
   - Отменяется растрата сил человеческих. Только выучился...
   - Мне главного нашего жалко. Голова математика, пальцы художника. Обидно двух лет не дотянул.
   - Люди прошлого не должны быть обездолены.
   - Ученые придумают. Есть же герасимоведение восстановление портрета по черепу. Вот и тело восстановят как-нибудь - по клеточкам, по химии волос, костей, что ли...
   - Пушкина. Пусть бы написал о нашей эпохе!
   Девушка протягивает другу обе руки.
   - Сто жизней проживем вместе, правда?
   - Ура! Нашим ученым - ура! Все вместе, хором: ура!
   Но мир велик и многолюден. Есть в нем и такие, которые не радуются даже в этот день всемирной радости.
   С озабоченным видом набирают они номера на своих браслетах, взывают:
   - Справочная, дайте мне позывные Гхора. Через ноль? А профессора Зарека? Тоже через ноль? Безобразие!
   В XXIII веке каждый человек с каждым может связаться по радио. Каждый друг знает пожизненные позывные друга, каждый возлюбленный с нежностью шепчет любимое имя и номер любимой. Но есть люди, которых можно вызывать только через ноль - через радиосекретаря, иначе им некогда будет работать и спать. Чаще это знаменитые врачи, знаменитые артисты и знаменитые космонавты. У Ксана тоже номер с нулем. И он сам распорядился дать браслеты с нулем Зареку, Гхору и Ладе. Ведь он знал, что мир велик и даже в праздник радости найдутся несчастные. Статистика говорит, что каждую секунду на Земле умирает один человек. Их близким невозможно ликовать в надежде на будущее. Им надо спасать умирающего сейчас.
   - Справочная, дайте номер помощника Зарека, высокого такого, полного, его показывали на экране. Киме 46-19? Спасибо.
   И слабенький ток вызова иголочкой покалывает кожу Кима. На его браслете, таком инертном до сегодняшнего дня, чередой проходят незнакомые гости.
   Женщина средних лет (выше средних) с малоподвижным, искусственно подкрашенным лицом. Чувствуется, что кожа натянута и выделана усилиями многих косметиков.
   - Вы Ким, помощник Зарека? Ох какой милый мальчик! Голубчик, вы, верно, знаете меня в лицо. Я Мата, артистка, я "Девушка, презирающая любовь", я "Цветочница из Орлеана", я "Наташа Ростова". Милый, мне нужна молодость как воздух. Мое амплуа - расцветающие девочки, я не могу играть властных и злобных замоскворецких старух.
   - К сожалению, товарищ, все это дело будущего...
   Наблюдения... Специальные заседания. До свидания...
   Рад бы...
   Покалывание.
   Глубокий старик. Сухое, желтое, как будто пергаментное лицо.
   - У меня, дорогуша, была мечта в жизни: перевести на русский язык "Махабхарату" всю целиком. Но это сотни тысяч стихов, лет тридцать усидчивой работы. Милый, запишите меня на вторую жизнь. Обещайте, тогда завтра же приступлю к работе.
   Неприятно разочаровывать людей, но этот хоть подождать может год-другой. А как быть с таким вызовом?
   На экране смуглая чернокудрая девушка с заплаканными глазами. Лицо классическое, черты безукоризненные. Она иностранка, русского языка не знает, у себя на родине говорит в рупор кибы-переводчицы. Ким слышит металлический голос машины, чеканящей слова с неприятной правильностью.
   - Пожалуйста, будьте любезны, сделайте безотлагательно ратозапись моей мамы.
   - К сожалению, товарищ...
   - Если бы вы знали мою маму...- не отступается девушка.- Такая доброта! Такое сердце! Такое долготерпение! Нас одиннадцать человек детей, и трое совсем маленькие...
   - Рад бы...
   - Ну сделайте что-нибудь... Ну прошу вас...
   Девушка давится рыданиями, старается сдержаться, засовывая в рот кулак. После заминки киба-переводчица сообщает:
   - Непереводимые, нечленораздельные звуки, выражающие крайнее горе и отчаяние.
   Почему-то плачущие девушки, в особенности чернокудрые, вызывают у Кима непреодолимое стремление оказывать помощь. Ким берет у девушки позывные (Неаполь. Джули 77-82), обещает то, что не имеет права обещать, и сам через барьер нуля вызывает профессора Зарока.
   - Юноша, надо выдерживать характер,- говорит ему профессор укоризненно.Есть решение Ученого Совета: никаких скороспелых кустарных опытов. Гхора надо понаблюдать.
   - Но у нее умирает мать, - оправдывается Ким. - Добрая, любящая, мать одиннадцати детей, трое совсем маленьких.
   И Зарек сам, вопреки логике, соглашается связаться с Ксаном.
   Радиоволны находят Ксана в кафе, что против библиотеки Ленина.
   - Женщины все еще плачут на планете, дорогой Ксан.
   Как быть?
   - Уважаемый профессор, вы наносите мне удар в спину,- говорит Ксан Зареку.- Сами же вы, медики, продиктовали решение: ничего не предпринимать, пока ведутся наблюдения. И будьте справедливы. На Земле умирает ежегодно миллиард стариков. Вчера я вас спрашивал: сколько вы способны оживить? Вы ответили: не более тысячи в год, по пять человек на каждый Институт мозга. Как отбирать эту тысячу из миллиарда? По старинному принципу, который в двадцатом веке назывался протекцией?! Девушка просит Кима, Ким-вас, вы-меня, я разрешаю... Так?